оезд уйдет к остановке, ты из-за шпал вылезай и вали мимо поленницы дров к тому разваленному вагону. Там притулишься к стенке и жди меня. Я вскорости к тебе прибегу и скажу, куда и как дальше идти. Понял? - Понял, - отозвался Глебка, жадно слушая кочегара и чувствуя, как по спине пробежал колючий холодок. Он был взволнован и не мог унять волнения. Неужели приехали? Неужели конец пути? Ну да. Не иначе. Вот и машинист притормаживает. Напутствуемый последними советами кочегара, Глебка спустился на самую нижнюю ступеньку и, схватившись левой рукой за поручень, застыл, приноравливаясь к прыжку. - Сигай, - негромко и отрывисто скомандовал кочегар. - И сразу за шпалы. Глебка прыгнул вниз и, пробежав шагов десять, пырнул за сложенные высокой клеткой шпалы. Следом за ним спустившийся вниз кочегар ловко выкинул на снег Буяна. Поезд прибавил ходу и ушел к остановке. Глебка просидел с минуту на корточках за шпалами, потом перебежал к длинным полузанесенным снегом поленницам дров и торопливо затрусил к указанному ему разбитому вагону. Благополучно добравшись до места, Глебка присел на корточки и привалился спиной к стенке вагона. Волнение его еще не улеглось. Он часто дышал и вытирал рукавицей выступивший на лбу пот. Буян валялся по снегу, а потом долго фыркал и отряхивался. Глебка огляделся. Местность показалась ему знакомой. Он привстал и принялся внимательно приглядываться ко всему, что его окружало. Строения, железнодорожные пути, заставленные сплошь красными вереницами вагонов, цепь теплушек, снятых с колес и поставленных прямо на землю, пристанционный поселок с низкими бараками - все это Глебка уже видел. Несомненно, он попал в знакомое место. И вдруг у него точно глаза раскрылись... Да ведь это же тот разъезд, с которого он начал свое путешествие по железной дороге. Тут он сел ненароком в эшелон, идущий на Архангельск. Вот оно что. Он тогда ошибся, а судьба исправляет теперь его ошибку, приведя назад к тому месту, где надломился его прямой путь на юг. Судьба, конечно, была ни при чем. В том, что Глебка вновь очутился в знакомом месте, ничего удивительного не было. Да, это был тот разъезд, превращенный в прифронтовую перевалочную базу, с которого Глебка прямым путем угодил в Архангельск, разъезд, дальше которого прифронтовые поезда не ходили. - Вот так раз! - воскликнул он, обращаясь к вертевшемуся перед ним Буяну, и, радостно прищелкнув языком, схватил пса за ухо. Буян тотчас отозвался на это приглашение к игре и, припав мордой к передним лапам, коротко полаял. Он почти безошибочно умел различать малейшие оттенки настроения своего хозяина и немедленно настраивался на тот же лад. Сейчас он видел, что Глебка чем-то доволен, а так как каждая Глебкина радость удесятерялась в верном собачьем сердце, то Буян пришел в неистово веселое настроение. Это настроение питалось еще и тем ощущением свободы, какое испытывал Буян, оставив, наконец, пыхтящую, движущуюся и противно пахнущую железом конуру на колесах, в которой пришлось провести весь день. Радостно подвизгивая и всхрапывая, он кидался из стороны в сторону, взлаивая, скреб передними лапами снег, припадая к ним то одной щекой, то другой, наконец, в совершенном упоении поднял кверху узкую морду и, оскалив зубы, словно засмеялся. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ СНОВА В ПОХОДЕ Радость была недолгой. На смену ей набежали заботливые и беспокойные мысли. Конечно, то, что станция знакома, - это хорошо, потому что теперь Глебка знает, в какой местности находится, но ведь станция - это не конец пути, а только начало. Отсюда и трогаться к фронту, чтоб как можно скорей дойти до места... Но надо вот кочегара ждать: он обещал сказать, что дальше делать и куда идти. Где же он? Чего это он не идет? Глебка озабоченно насупился. Буян, резвясь, схватил его за подол ватника. - Будет, - строго оборвал он пса, и тот, разом присмирев, сел на снег и принялся глядеть по сторонам. Глебка смотрел только в одну сторону - туда, где в трехстах метрах от него стоял пришедший поезд. У него было острое зрение и, несмотря на порядочное расстояние и надвигающиеся сумерки, он отлично видел все, что происходило на путях. Он видел встречающего поезд дежурного, видел выскакивающих из теплушек солдат, идущего вдоль состава дорожника в кожаных рукавицах и с молотком на длинной в аршин рукоятке. Потом взгляд его задержался на стоявшем посредине поезда классном вагоне. Возле этого вагона толпилось много солдат с короткими карабинами за плечами. Внезапно Глебка заметил, что с десяток рыжих шуб с такими же короткими ружьями сгрудилось около паровоза. Глебка не мог рассмотреть, что они там делают, но сердце его вдруг тоскливо заныло... И что это в самом деле, как долго кочегар не идет. Ведь сам же сказал: "Я в скорости к тебе прибегу". Где же тут вскорости, когда уж, наверно, полчаса прошло, а его все нет. И чего это солдаты собрались у паровоза? Только мешают, наверно, кочегару. Может, ему при них нельзя уйти? Глебка тревожно вглядывался в густеющие сумерки, и нетерпение его возрастало с каждой минутой. И вдруг он увидел кочегара, увидел и сперва не поверил собственным глазам. Все было не так, как предполагалось и как о том договаривались на паровозе. Кочегар шел не к Глебке, а мимо него, по дороге, ведущей от платформы к длинным баракам-казармам. Кочегар шел не один. Он шел под конвоем американских солдат, державших карабины наперевес. Рядом с ним в окружении солдат угрюмо шагал еще один железнодорожник. Позади этой группы, шагах в двадцати от нее, неторопливо шли два иностранных офицера. Один из них был офицер с птичьим лицом, которого Глебка видел утром на архангельском вокзале, второй был тот самый розовощекий с трубкой и в шинели с выдровым воротником... Внезапно с удивительной отчетливостью Глебка увидел этого офицера с холодным, гладким, розовым лицом, стоящим возле ледяной горы в Архангельске, и тотчас услышал голос столяра Сутугина, объясняющего на бегу: "...то контрразведчик английский, палач, это нам в точности известно..." Глебка не ошибался. Этот майор Иган. Рядом с ним шел капитан Митчел, стараниями которого была организована облава на поезд, идущий из Архангельска на фронт. Облава, которая должна была обнаружить связи архангельского большевистского подполья с фронтом, оказалась почти бесплодной. Повальный обыск в вагонах среди солдат и поездной бригады не дал ожидаемых Митчелом результатов. Только у одного кондуктора нашли большевистскую прокламацию да на тендере паровоза под кучей угля обнаружили несколько брошюр Ленина. Кондуктора и паровозного кочегара арестовали и теперь вели в один из пристанционных бараков, превращенных в гауптвахту. Глебка не мог ничего знать об этих событиях. Он только видел, что контрразведчик и его солдаты схватили и ведут куда-то кочегара - веселого, заботливого, белозубого кочегара... Ничего доброго ждать от контрразведчиков не приходилось. Это-то Глебка знал отлично. Его точно обухом по голове хватили, когда он увидел на дороге кочегара, идущего под конвоем камманов. Буян, глядя на проходящих по дороге, глухо заворчал, потом, подавшись вперед, коротко залаял. Глебка схватил его за загривок и крепко прижал к себе. Никто, кажется, собачьего лая не услышал или, услышав, не обратил на него внимания, никто, за исключением кочегара. Глебка увидел, как он замедлил шаг и повернул голову в его сторону. С минуту он глядел туда, где, притулясь между сугробом и разбитой теплушкой, сидел оторопевший Глебка. Потом он повернулся лицом к видневшемуся за станцией лесу и, подняв руку, махнул в его сторону. Один из солдат сейчас же подскочил к нему и угрожающе поднял ружье. Но кочегар даже не взглянул на него. Он вдруг круто остановился, весь вытянулся и, снова махнув рукой в сторону леса, закричал зычно и раскатисто: - Уходи-и-и... Дважды прокричал он свое зычное "уходи" и, видимо, хотел крикнуть в третий раз, но не успел. Американец с размаху ударил его прикладом карабина по голове. Кочегар зашатался и медленно опустился на снег. Среди конвоиров произошла сумятица. Шедшие сзади офицеры прибавили шагу и подошли к группе. Один из офицеров что-то сказал солдатам. Две рыжие шубы, закинув карабины за плечи, стали поднимать кочегара и, подняв, потащили дальше, держа под руки. Третий солдат зло ударил дулом карабина по затылку другого арестованного, и все тронулись дальше. Скоро они завернули за угол большого барака и скрылись из виду. Глебка сидел на снегу, неподвижный и растерянный. Уже давно смеркалось, и вокруг потемнело, уже зажигались в далеком небе первые звезды, а Глебка все сидел, скрючившись за сугробом, не чувствуя ни холода, ни голода. Вывел его из оцепенения Буян. Он ткнулся теплой мордой в Глебкино лицо и сочувственно заскулил. Эта ласка окончательно вывела Глебку из равновесия. Он обхватил шею пса руками и горько заплакал. Он плакал в первый раз за всю дорогу, и слезы его были жгучи и неутешны. Буян осушал эти слезы ласковым горячим языком и обслюнил все лицо Глебки. Наконец, Глебка перестал плакать. Он провел по лицу рукавом ватника и, судорожно перехватив дыхание, поднял голову. Стало как будто легче, словно слезы смыли с его сердца все самое тяжелое и горькое. Над головой мигали неяркие еще звезды. Глебке вспомнилась зеленая утренняя звезда, навстречу которой нес его, попыхивая дымком, чумазый паровоз. Теперь ее не было. Не было и машиниста, который так уверенно вел паровоз навстречу сияющему огоньку звезды. Не было и белозубого кочегара, который всегда знал, что и как надо делать. Подумав о кочегаре, Глебка представил его себе так живо, как будто он стоял рядом с ним. Конечно, он с ним. И разве он не подал, как всегда, нужный совет, разве не сказал, что теперь делать?.. Он махнул рукой в сторону леса и закричал: - Уходи-и-и... Этот раскатистый зычный крик и сейчас стоит в Глебкиных ушах. И это и есть совет и приказ кочегара - последний совет и последний приказ... Надо уходить, поскорей уходить в лес. Глебка поднялся на ноги. Все тело ныло от неудобного положения, в котором он долго находился. Плечи поламывало от холода. Лицо, влажноватое от слез и ласк Буяна, прихватила тонкая морозная корочка. Но все это теперь ничего не значило. Чувство горькой беспомощности, овладевшее было им, теперь прошло. Он распрямил плечи и огляделся. На путях зажглись огоньки стрелок. Засветились огни на разъезде и в поселке. Внимательно вглядевшись в окружающее, Глебка угадывал очертания знакомых строений разъезда. Сумеет ли он найти темным вечером ту старую перебитую снарядом ель, под которой спрятал ружье и лыжи? Глебка шел по глубокому снегу напрямик в сторону леса. Разыскать ель, несмотря на темноту, оказалось не так уж трудно. Линия бараков, в каждом из которых светились боковые окна, обозначалась в темноте достаточно ясно. Дойдя до леса и взяв влево, Глебка легко вышел вдоль опушки на эту линию. Старая лохматая перешибленная снарядом ель с вершиной, упавшей тут же к ее подножию, была очень приметна, и Глебка ее скоро разыскал. Но дальше все пошло не так гладко. Отмерив от ели в глубь леса положенные сорок шагов и раскопав в этом месте снег, он ничего не обнаружил. Он принялся копать по соседству, с ужасом думая: а что, если вдруг он не найдет ни ружья, ни лыж, что если кто-нибудь подсмотрел, как он их прятал и, откопав, забрал себе? Что будет он тогда делать? Как пойдет глухими лесами, занесенными саженным снегом, без лыж и без ружья? От этих мыслей Глебку, несмотря на холод, прошиб пот. Он заспешил, засуетился, и от этого работа пошла хуже и бестолковей. Он рыл, где попало и как попало, выкапывая одну за другой снежные ямы, но все было напрасно. Единственными орудиями при этих раскопках были собственные руки и ноги, и Глебка быстро уставал. В валенки набивался снег, рукавицы намокли, и руки стали коченеть. Все это усиливало смятение и растерянность Глебки, и кто знает, чем бы кончились поиски, если бы не пришел на помощь Буян. Видя, как Глебка одну за другой роет снежные ямы, он принял это за какую-то новую игру, в которой его приглашают принять участие. Он стал тоже рыться в снегу рядом с Глебкой, бойко работая передними лапами и отбрасывая снег назад. В пылу игры Буян невзначай сунулся под самые ноги Глебке, и тот придавил ему лапу. Пес взвизгнул, и тут только Глебка обратил на него внимание. Будь Глебка в более спокойном и уравновешенном состоянии, он бы заметил работу Буяна раньше, и ему бы раньше пришло в голову использовать пса в качестве помощника. Но охваченный смятением и выведенный из равновесия, он не подумал об этом и лишь теперь, увидев копающегося в снегу Буяна, сообразил, что пес может ему помочь. Играя с псом, Глебка часто заставлял его искать спрятанные вещи, и не было случая, чтобы Буян не нашел спрятанное. Вспомнив об этом, Глебка на минуту прекратил свои раскопки и выпрямился. Было заметно, что он отклонился от линии бараков влево. Он сделал несколько шагов в сторону, стал на линию, вынул из кармана ватника тряпицу с завернутым в нее патроном. Присев на корточки перед Буяном, Глебка осторожно развернул тряпицу и дал псу обнюхать патрон. После этого он выпрямился, копнул валенком снег и приказал: - Ищи, Буянко, ищи! Он сунул патрон в карман и громко повторил: - Ищи! Ищи! Буян рьяно принялся за поиски, и не прошло и пяти минут, как из-под его лап, с силой отбрасывающих снег назад, показались зеленые ветви ельника. Глебка кинулся к Буяну и стал помогать ему. Вдвоем они живо отрыли кучу елового лапника и в глубине зеленого, пахучего вороха Глебка нащупал, наконец, холодную сталь ствола. Глебка даже вскрикнул от радости и, став на колени, осторожно высвободил ружье от ветвей. Потом он вытащил лыжи, на которых навален был лапник, и поставил их на снег. Буян, прыгая вокруг него, взвизгивал и всхрапывал от удовольствия. Вся эта игра очень нравилась ему, и он готов был продолжать ее. Может быть, еще что-нибудь спрячут и велят искать? Он встал на задние лапы и передними нетерпеливо поскреб Глебкины ватные штаны. Глебка потрепал его по загривку и сказал: - Молодцовски. Ай да ты. Ай да пес - собака. Буян подпрыгнул, стараясь достать мордой до Глебкиного лица, но Глебка пресек дальнейшие попытки резвиться. - Сряжаться надо в дорогу, - сказал он озабоченно и тотчас принялся за дело. Он отряхнулся от снега, перетянул покрепче ременный поясок, обдернул ватник. После этого он осмотрел ружье и ощупал его. Все, по-видимому, было в исправности. Глебка вытащил из кармана завернутый в тряпицу патрон, наскоро обтер тряпицей металлические части ружья и зарядил его. Затем он закинул ружье за плечи и занялся лыжами. Лыжи оказались в полном порядке, и Глебка немедля прикрепил их к ногам. Теперь все было готово. Он выпрямился во весь рост, сунул отсыревшие рукавицы за пазуху, чтобы таким образом подсушить их, и стал потирать одну о другую озябшие, покрасневшие руки. К ночи заметно похолодало, и теперь ничто кругом не напоминало о близящейся весне. Но Глебка не был неженкой и привык к холодам. Растерев как следует руки, он засунул их глубоко в карманы ватных брюк и поднял голову к ночному небу. Звезды покрупнели, стали ярче, белей. Ими усеяно было теперь все небо. Но как ни много высыпало их на иссиня-черном небе, не было среди них той нежно-зеленой утренней звезды. Глебка нахмурился было, потом упрямо мотнул головой. Пусть. Все одно, завтра она снова взойдет... Глебка вытащил из карманов согревшиеся руки, оправил ремень двустволки, крепче нахлобучил свою заячью ушанку и сказал Буяну: - Пошли. Буян фыркнул, двинулся следом за Глебкой, и оба скрылись в лесной чаще. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ СТРАНА ЖЕЛАННАЯ Темной зимней ночью неприютно в глухом бору. Заплутаться в нем легче легкого. Одному - тоска душу сосет, а случится нежданная встреча - и того хуже может статься. Добрых встреч в ночном бору ждать не приходится. Еще хорошо, если издали в лесной темени загорятся две светлых точки, два волчьих глаза; хуже, если целая волчья стая на твой след выйдет. Тогда охотнику, может случиться, самому стать дичью. Впрочем, волк - еще не самый злой и опасный зверь. Больше волков опасался Глебка встреч с рыжими шубами. Встречи эти были тем более возможны, что, покидая разъезд, Глебка пошел не целиной, а по набитой лесной дороге. Почему выбрал Глебка эту дорогу, хотя она вела не прямо на юг, а уклонялась к западу? Прежде всего потому, что он хотел избежать опасных ночных блужданий в непролазном темном бору. Он пришел на разъезд этой дорогой и знал, что если пройти по ней километров семь и свернуть после того вправо, то скоро выйдешь к Светлым Ручьям. Там, у старого Аникана, Глебка решил заночевать, чтобы наутро двинуться лесами к югу. Буян, видимо, вполне одобрял выбранный путь, так как ему-то бежать по дороге было куда сподручней, чем прыгать в лесу по снежной целине. Он весело бежал впереди, помахивая пышным хвостом, хотя дальше десяти шагов от себя Глебка его не отпускал, чтобы в случае необходимости тотчас взять пса на поводок. Двигался Глебка на своих подбитых нерпой лыжах умело и ходко. Скоро он совсем согрелся. Начали подсыхать положенные за пазуху рукавицы. Впрочем, к этому времени Глебку стали донимать другие заботы. По его расчетам он уже давно должен был дойти до Светлых Ручьев, а их все не было. Прошло еще с полчаса, еще столько же - деревни как не бывало. Стало ясно, что Глебка идет не так, что он сбился с пути. Как же это могло произойти? Единственно, в чем Глебка мог просчитаться, - это свернуть вправо с дороги раньше или позже, чем следовало. Он был в этих местах всего один раз и то днем, а сейчас в ночной темени он мог легко запутаться. Правда, он твердо держался отцовской выучки и строжайших наставлений деда Назара, который постоянно твердил ему: "В лесу ходишь, все вокруг примечай, чтоб всегда назад выйти мог". Глебка все как будто примечал и запомнил, что от того места, где он несколько дней тому назад прятался с Буяном, чтобы пропустить отряд рыжих шуб, дорога до разъезда делает три приметных поворота. Сейчас, проходя обратным путем, Глебка будто бы все три поворота миновал. После этого, по его расчетам, следовало пройти еще с полверсты и тогда свернуть вправо к Светлым Ручьям. Глебка так и сделал, а в том месте, где сошел с дороги, поискал даже свою лыжню, которую протянул от самой деревни до этой лесной дороги. Лыжни он не отыскал, но решил, что, свернув с дороги, он все равно должен наткнуться на деревню. В крайнем случае можно дать несколько кругов, захватывая краем дорогу, и так разыскать либо деревню, либо лыжню, к ней ведущую. Но, видно, в Глебкиных расчетах оказался какой-то пробел Глебка уже был в пути никак не меньше двух часов, но ни деревни, ни лыжни, к ней ведущей, не обнаруживалось. Глебка шнырял по всей округе, отходил от дороги, возвращался к ней, десять раз обманывался, обнаруживая свою же только что им проложенную лыжню, снова оставлял ее, снова петлял по окрестностям - все было напрасно. Положение даже ухудшилось, так как, проплутав еще более часу, он не только не нашел Светлые Ручьи, но потерял и зимник, по которому пришел с разъезда. Попытался Глебка прибегнуть к помощи Буяна, но пес, которому он приказал искать дорогу, никак не мог уяснить себе, чего от него требуют, а Глебка не мог придумать, как бы дать псу понять, что нужно искать дорогу или старую лыжню. В конце концов, Буян сконфуженно уселся на снег, и Глебка оставил его в покое. Сейчас поиски были уже и бесполезны. Даже, наоборот, можно было только еще больше запутаться в лесных дебрях и убрести неведомо куда. Сообразив это, Глебка решил никуда до утра не двигаться и заночевать на месте. Время уже близилось к полуночи. За острыми зубцами черных елей поднялся белый месяц и поплыл в высоком морозном небе. В лесу стало сразу светлей и просторней. Выбрав небольшую ложбинку, Глебка снял с себя торбу и ружье, оставил Буяна возле них сторожем и принялся ставить шалаш из елового лапника. Примостившись с Буяном внутри шалаша-сугроба, Глебка почувствовал, как он устал и как проголодался. Легонько прислонясь спиной к стенке шалаша и осторожно вытянув ноги, Глебка раскрыл свою холстинную торбу и стал на ощупь проверять ее содержимое. Глебка нашел в торбе порядочный сверток с пресными шанежками-сочнями и кусок отварной трески. Сверток этот незаметно сунула в торбу Марья Игнатьевна и сейчас, жуя сочни, Глебка вспомнил, как стояла, провожая его, Марья Игнатьевна на темной архангельской улице и как вились на ветру концы ее шерстяного полушалка. От этих мыслей в холодном шалаше словно теплей стало и сочни показались особенно вкусными. Поплотней заложив вход ельником и снегом, Глебка съежился комочком в углу шалаша и затих. Буян положил голову ему на ноги и задышал теплом в колени. Вокруг стояла непроглядная темень и ничем не нарушаемая тишина. Потом где-то вдалеке, справа от шалаша, протяжно завыл волк. Буян навострил уши и поднял голову. Вой, долгий и тоскливый, сперва словно стелился по земле и был низок, потом поднялся до высокой напряженной ноты и вдруг смолк, точно упал с высоты в тьму. На минуту снова воцарилась тьма и тишь. Потом опять и на этот раз по другую сторону шалаша раздался протяжный и тоскливый вой. Едва ли найдется среди лесных голосов другой, столь же тоскливый и хватающий за душу, как волчий вой. Мурашки пробегают по спине у всякого, кто, сидя где-нибудь в теплой избе или лесной сторожке, услышит зимней ночью эти дикие волчьи песни. Каково же слушать их, сидя морозной ночью в глухом лесу и имея под рукой всего один заряд мелкой дроби. Глебка сидел, сжавшись комочком, прислушиваясь к волчьему вою и чувствуя, как неприятно колючий холодок трогает его затылок под теплой заячьей ушанкой. Он держал ружье на коленях, одновременно сжимая правой рукой в кармане старый складной нож. И то и другое едва ли помогло бы в случае столкновения с волками, но, тем не менее, и то и другое придавало Глебке уверенности. Сила оружия измеряется не только действительной его силой, но и той силой уверенности, которую придает человеку, держащему это оружие. И все же... Все же трудно быть твердым в одиночестве, в тысячи раз трудней, чем на людях, среди множества таких же, как и ты. Одна мысль о близких поддерживает и бодрит. Сейчас прежде всех вспомнился дед Назар, у которого на все случаи жизни были в запасе бодрящие прибаутки, присловья, поученья. Будь он сейчас здесь, в шалаше, он, чтобы подбодрить Глебку, обязательно сказал бы: "Бойся худых дел да нечистой совести, а боле ничего на свете не бойся: ни черной годины, ни злого человека, ни волчьего зуба". Он бы тотчас развеял Глебкины страхи и Глебкину тоску какой-нибудь сказкой или побывальщиной, которых знал великое множество. Может быть, рассказал бы он и любимую Глебкину сказку про Страну Желанную. В этой сказке говорилось про то, как крестьянский сын Егорша Кольцов неведомую Страну Желанную искал. Жил тот Егорша худо и, хоть работал не покладая рук от зари до зари, проку от своих надсадных трудов не видал никакого. Что ни уродит бывало земля, соленым потом Егорши политая, то царь в подать забирал. Коли после того, что и оставалось, то барин отнимал. А там становой понаедет бывало, недоимки какие ни на есть разыщет и последнюю скотину со двора сведет, да еще и самого Егоршу кнутом попотчует. Вот дошло Егорше до горла. Больше так жить невтерпеж стало. Подвязал он лапти липовые, котомку за плечи закинул, батожок в руки взял и пошел, куда глаза глядят. Слыхал он от людей, что есть на свете Страна Желанная и в этой Стране Желанной никто никого не гнетет, не обижает и все люди по правде живут. Где та Страна Желанная находится и как ее найти - никто не знал, но Егорша от своего не отступался и великий зарок положил ее доискаться. Сказка была длинная, а Егорша все ходил и искал Страну Желанную и много дорогой претерпел. Были на его пути и леса дремучие, непроходимые, и звери лютые, и лихие люди. Но Егорша ничего того не сробел, все трудное одолел, и конец сказки заставал его на самом краю земли, где радуга с землей сходилась и где стояли высокие ворота с колокольцами на притворном столбе. И вот звякали те волшебные колокольцы, распахивались настежь заветные ворота, и перед Егоршей открывалась несказанно прекрасная неведомая Страна Желанная, где никто никого не гнетет, не обижает и все люди по правде живут. На этом сказка про Страну Желанную и кончалась. Глебка давно знал ее наизусть, а Егорша виделся ему так живо, как виделся сам дед Назар, столько раз сказывавший эту старую сказку. ...Может, вот в таком вековом бору довелось блуждать и Егорше. Может, и ему пели волки свои дикие ночные песни, от которых мороз по коже подирает. Впрочем, Егорша-то, верно, ничего такого не боялся. Ничего не страшась, шел он своим заветным путем... А разве Глебка того боится? Разве у него не заветный же путь? Разве он не сыщет свое, как Егорша сыскал? Вот же сыщет. Вот же дойдет, как Егорша дошел. И в Шелексе непременно будет. И пакет отдаст... Глебка хмурил негустые светлые бровки, упрямо бычился и посверкивал в темноту глазами. И темнота уже не была как будто такой непроглядной и пугающей. И дальний трудный путь уже не казался таким трудным, потому что... ну, потому что этот путь в Шелексу, он, может, и не только путь в Шелексу... Может, как раз в той стороне и лежит неведомая и прекрасная Страна Желанная... ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ НОЧЬ В ОВРАГЕ Глебку разбудил громкий собачий лай. Еще не вполне проснувшись и не успев понять, в чем дело, он схватился за ружье, лежавшее у него под боком на зеленой пахучей подстилке. В шалаш едва пробивался бледный, рассеянный свет. Снег у входа был разрыт, еловый лапник раскидан в стороны. Буяна не было. Нетрудно было догадаться, что именно он произвел в шалаше весь этот беспорядок и что его зычный лай и доносится снаружи. Этот лай Глебка узнал бы среди тысячи других собачьих голосов. И сейчас ему достаточно было несколько секунд, чтобы определить не только то, что за стеной шалаша лает именно Буян, но и то, как он лает и что лай означает. В разных случаях пес подавал голос по-разному. Терпеливое облаивание сидящей на сосне белки, горячее гавканье при гоне зайца, неистово яростный, заливистый лай при виде крупного зверя, безудержно радостный лай со срывами в визг на высоких нотах при встрече с хозяином, громкое рычание на внезапно появившегося врага, предупреждающе звонкое тявканье, встречающее чужака возле хозяйского дома, ленивый брех - перекличка с деревенскими псами темной осенней ночью - все это были разные голоса Буяна, отражающие разное настроение. А сколько оттенков было в баловном лае Буяна во время игр! Глебка хорошо изучил этот собачий язык и сейчас сразу разгадал смысл доносившегося до него лая. При переводе на человеческий язык этот звонкий нетерпеливый лай означал бы примерно следующее: "Иди скорей сюда, у меня есть для тебя что-то интересное. Ну, иди же. Довольно спать. Ведь уже утро. Слышишь? Ах, как ты копаешься". - Сейчас, - отозвался Глебка и полез из шалаша. При виде Глебки Буян завилял хвостом и смолк. Он стоял шагах в десяти от шалаша, гордо расправив широкую сильную грудь и поставив переднюю лапу на что-то лежащее перед ним в снегу. - Ну, чего там? - хмуро спросил Глебка, еще не успев ничего толком разглядеть. Пес коротко фыркнул и вскинул морду, словно говоря: "Доброе утро". Потом схватил в зубы распластанную перед ним белую птицу и, подбежав, положил у Глебкиных ног. Это была молодая куропатка в своем ослепительно чистом зимнем уборе. Буян с гордостью поглядел на Глебку, потом на куропатку, потом опять на Глебку, наконец, поднял лапу и нетерпеливо тронул ею Глебкины штаны. Он был не только горд, но и голоден. Правда, несмотря на голод, он притащил птицу к Глебкиным ногам, но он надеялся, что кое-что перепадет и ему. Буян был вознагражден за свою терпеливость и получил больше, чем надеялся. Глебка поднял куропатку, повертел ее в руках, потом рассудил, что разжигать костер, не зная, где находишься, опасно, что пес уже давно как следует не ел и что лучше всего ему и отдать куропатку. Решив так, Глебка кинул птицу на снег и сказал: - Бери. Буян кинулся на птицу и тотчас по ветру полетели пух и перья. Глебка помылся снегом и, присев к шалашу, принялся за оставленные с вечера галеты и сочень. Покончив с едой, Глебка стал собираться в дорогу. Чистой тряпочкой, в которую Марья Игнатьевна завернула ему сочни, он обтер насухо все металлические части ружья, вскинул на плечо торбу, вздел лыжи и, сопровождаемый облизывающимся псом, двинулся в путь. Прежде всего Глебка попытался сделать утром то, что ему не удалось сделать вчера ночью в темноте: найти дорогу к Светлым Ручьям. Поиски были бесплодны и недолги. Глебка вскоре прекратил их и двинулся к югу, то есть в ту сторону, где, по его расчетам, находился фронт. Утро было довольно свежее, за лесом розовела утренняя заря. Глебка повеселел и легко прокладывал себе путь по целине прямо туда, куда глядели чистые от мха округлости древесных стволов. Глебка брел часа полтора прямо на юг. Но потом он все же решил свернуть к юго-западу, держа направление на Шелексу. Правда, у него не было верных путевых примет, но он рассчитывал, что, уклоняясь от южного направления вправе, он будет так или иначе приближаться к верному направлению на Шелексу. К тому же, рано или поздно он набредет на какую-нибудь деревню. Может быть, это будет одна из тех деревень, которые назвал ему старый Аникан, а если нет, то он все же узнает, где находятся те, нужные деревни, которые должны ему служить вехами на пути в Шелексу. Глебка проделал еще десятка полтора километров, потом вдруг его снова взяло сомнение, и он опять повернул прямо на юг. Так менял он направление бесчисленное количество раз, все более и более сомневаясь, правильно ли идет. Давно погасла утренняя заря. Давно и небо посерело и день клонился к вечеру, а Глебка все еще блуждал по бескрайнему бору, качаясь от усталости и в тысячный раз спрашивая себя, правильно ли идет. Следом за ним брел Буян. В начале пути он прыгал, резвился, забегал вперед, но к концу дня скис и уныло тащился по проложенной Глебкой лыжне. Лыжня была недостаточно плотной и плохо держала пса. К вечеру он стал прихрамывать и подскуливать, прося остановиться и отдохнуть. Но Глебка передышки ни Буяну ни себе не давал. Ему все казалось, что вот сейчас через минуту-другую откроется верный путь - наезженная дорога или лыжня, завиднеется околица какой-нибудь деревни, в которой можно будет все, что надо, узнать. И он торопился вперед на своих тяжелых, подбитых нерпой лыжах. К вечеру он так изнемог от усталости, так извелся неизвестностью, так оголодал, что едва держался на ногах. По счастью, с наступлением темноты забрел он в глубокий овраг. В крутом его откосе у самого дна была широкая промоина, образовавшая род пещерки с узким входом, напоминавшей волчье логово. Глебка очень обрадовался этой находке, так как ставить шалаш у него не было сил. Бросив на пол пещеры несколько еловых ветвей, он хотел было тут же завалиться спать, но терзавший его голод заставил подумать об ужине. Так как, кроме сырой картошки, ничего другого из съестного у Глебки не оставалось, то он решил развести костер, чтобы подкрепиться печеным картофелем. Овраг был глубок, и высокие почти отвесные скаты его должны были скрыть огонь от посторонних глаз. С трудом одолевая крайнее утомление, Глебка развел небольшой костерок и испек на углях половину всего запаса картофеля. Дожевывая последние картофелины, Глебка то и дело ловил себя на том, что засыпает. Ватник на груди его был расстегнут. Костерок дотлевал. Вместо жара костра в грудь пахнул холодный ветер, который пронесся поверх Глебкиной головы над обрывом, метнув в овраг легкое снежное облачко. Алмазное облачко коснулось полуобнаженной груди, но Глебка не почувствовал его холодного прикосновения. Не видел он и мерцавших высоко над ним звезд. Казалось, от них и струится на землю усиливающийся с каждым часом холод. Весна, одолевавшая днем зиму, к ночи сдавала все свои позиции. Буян был тут же, подле Глебки, и собачье сердце его было полно смутной тревоги. Он беспокойно посмотрел на приготовленную для ночевки пещерку. Там было теплей, там следовало спать. Буян сел рядом с Глебкой на снег и стал тихонько поскуливать. Когда скулеж не помог, он стал негромко и нетерпеливо взлаивать. Но и это не разбудило спящего. Тогда пес лизнул его несколько раз в лицо, но Глебка не шевельнулся. Чем неподвижней и безразличней он был, тем беспокойней и решительней становился пес. Он хватал Глебку зубами за ватник, теребил рукав, тянул в пещерку, повизгивал. Наконец, рванул свешивающееся меховое ухо заячьей шапки. Шапка поползла по Глебкиной голове вниз, и это оказало должное действие: Глебка мгновенно проснулся и схватился рукой за шапку. Пес запрыгал вокруг него, продолжая дергать и тянуть к пещерке. Все еще придерживая рукой шапку, Глебка оглядел окружающее, не понимая, что происходит. Потом сознание вернулось к нему. Он услышал сердитый лай, увидел прыжки Буяна и понял, чего от него хотят, понял и подчинился требованиям пса. Став на четвереньки, он прополз внутрь пещерки, сколько можно было замел вход снегом и привалился к задней стенке логова, пристроив возле себя ружье. Буян, вползший следом за ним, повозился с минуту, пристраиваясь поудобней, потом затих, прижавшись густым мехом к Глебкиной груди. От него пахнуло каким-то домашним теплом. Глебка почувствовал его горячее дыхание около шеи и, глубоко вздохнув, закрыл, глаза. Ветер тоненько пискнул перед входом в начинавшее уже согреваться логово, но писк был бессилен и слаб. Его не расслышал даже Буян, спокойно прикрывший, наконец, свои карие собачьи глаза... ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ВЫСТРЕЛ И ЛЫЖНЯ Глебка двигался лесом, зорко поглядывая по сторонам. Время от времени он останавливался и, сняв ушанку, напряженно прислушивался. Лес стоял безмолвный и недвижный, освещенный ярким весенним солнцем. Он казался сегодня просторным и нарядным. Осевший за последние дни снег покрылся довольно плотным настом. Его припудрил выпавший ночью снег. На нем ясно проступали замысловатые петли заячьего малика. На широкой поляне путано наследила охотившаяся ночью лисица. Под сосной валялись чешуйки шишек, хвоя, мелкие веточки, всякий мусор, сброшенный вниз завтракавшей на высоком суку белкой. Дважды натыкался в это утро Глебка на волчий след. По глубине, явственности и силе отпечатка Глебка угадал, что прошел не один волк, а небольшая стая. Волки шли друг за другом, шагая след в след и оставляя на снегу общий отпечаток. Много интересного могли бы рассказать следы на снегу о том, что делалось ночью в лесу. Но Глебка не обращал сегодня на эти следы никакого внимания, как не обращал внимания на серебряное вешнее солнце и на праздничный искристый убор повеселевшего леса. Он искал доказательств того, что правильно идет, что близок к цели. Он жаждал увидеть лыжню, или накатанную дорогу, или деревенскую околицу, услышать скрип санных полозьев, или еще лучше - выстрел. Выстрел или лыжня - это было бы лучше всего: это сразу определило бы его положение и указало бы верное направление. Но время шло, а никаких примет близости человека не виделось. С каждым часом, а потом и с каждой минутой пути поиски казались все более безнадежными. Видно, он ушел куда-то в сторону от населенных мест. Леса северные неоглядны и дремучи. Заблудиться в них легко. Сгибнешь ни за что, свалишься обессиленный где-нибудь под лохматой угрюмой елью, да так и не встанешь больше. Чем дальше, тем более мрачные мысли приходили Глебке в голову. Он остановился, привалясь спиной к белому холодному стволу толстой березы, и в полном отчаянии закрыл глаза. В ту же минуту он услышал далекий гром орудийного выстрела и лай Буяна. Глебка вздрогнул и весь вытянулся, повернувшись в ту сторону, откуда раздался выстрел. Теперь он знал, где находится фронт, в какую сторону идти. Ему вдруг стало жарко. Он сорвал с головы ушанку и жадно прислушался. Снова вдалеке раздались один за другим несколько орудийных выстрелов. Глебка засмеялся. Это было совсем неожиданно, неожиданно, даже для него самого. Он стоял, прислонясь к голой обмерзшей березе, усталый, голодный, и смеялся. На душе у него сразу стало легко. Смеясь, он повернулся к Буяну, только теперь обратив, наконец, внимание на его отрывистый призывный лай. - Ну чего ты? - откликнулся Глебка на его призыв и пошел к маячившему между деревьев в сотне шагов от него псу. Буян еще усердней залаял, не переставая бегать взад и вперед вдоль протянувшейся меж стволами лыжни. Когда Глебка подошел вплотную, Буян остановился и завилял хвостом, приглашая полюбоваться находкой. Находка была чрезвычайно важна, но она не удивила Глебку. Ему показалось, что так и должно было быть: после услышанных им выстрелов отыскалась лыжня. Все сомнения позади. Глебка сдвинул ушанку к затылку и сказал Буяну: - Пошли, давай. Он стал на лыжню и двинулся по ней к югу. Буян побежал впереди него. Идти было не очень удобно. Глебкины охотничьи лыжи были широки, а лыжня узка, так как прокладывали ее обычными солдатскими лыжами, во множестве привезенными американцами и англичанами. Глебка не раз видел эти выкрашенные в белую краску лыжи, и ему хорошо знаком был оставляемый ими узкий следок с выдавленным посредине округлым валиком. Глебка шел этим следом километра полтора. Потом увидел еще одну лыжню, убегавшую в обход поросшего молодыми сосенками пригорка. Осторожно обойдя пригорок, он наткнулся сразу на две новых лыжни. Оглядываясь по сторонам, он прошел еще с километр и убедился, что окрестности перечерчены следами лыж, идущими во всех направлениях. Он остановился и тихонько подозвал к себе Буяна. Надо было подумать, что делать дальше. Очевидно было, что где-то поблизости находится много рыжих шуб. Если бы это был отряд, двигавшийся по определенному курсу, следы лыж имели бы одно направление. Но лыжни разбрелись в разные стороны; кроме того, среди них были и совсем свежие и старые, уже полузанесенные снегом. Все это значило, что по этим местам рыжие шубы бродят постоянно. Но сколько их? Что они здесь делают? Далеко ли они сейчас? Ни на один из этих вопросов Глебка ответить не мог. В то же время он понимал, что, не зная всего этого, вперед двигаться опасно. В любую минуту можно напороться на каммана или белогвардейца, и тогда всему конец. Может, изменить направление и попытаться обойти этот район? Но Глебка уже имел печальный опыт блужданий по лесу и снова бродить наугад не хотел. Тогда он решил вернуться на приведшую его сюда лыжню. Проложена она не иначе как посланцем, ординарцем или курьером, держащим связь фронта с тылом. Он шел, как показывали следы лыжных палок, с передовых в тыл, шел в какую-нибудь часть или штаб, стоящий в одной из деревень. Это всего верней. И всего верней будет идти по этой лыжне, пока не дойдешь до деревни. Там, в деревне, все можно будет узнать и проверить. Глебка решительно повернул и пошел по своей лыжне назад на север. После полудня он вышел на одинокую лыжню, обнаруженную Буяном час тому назад. Он был уверен, что эта лыжня приведет его в деревню, и не ошибся. Пройдя