можно найти темной, метельной ночью человека в этом бескрайнем глухом лесу? И вдруг Глебка вспомнил: "...если потеряешь мой след, не рыскай по сторонам. Стань на месте и стой..." Усилием воли Глебка унял пронизывающую его дрожь и не сдвинулся с места. В то же мгновенье Буян, перестав скулить, громко залаял. Он лаял, не переставая, лаял и в то же время медленно поворачивался боком к ветру. Он будто следил за кем-то, находящимся за пестрым пологом метелицы. Буян лаял до тех пор, пока в полосатой мгле не проступило более плотное пятно, которое вслед за тем превратилось в Якова Ивановича. - Ну, скажи спасибо псу, - прокричал он, подойдя вплотную. - Я нарочно круг делал. Думал, с какого-нибудь места да нанесет на него мой дух. И верно - учуял и голос подал. Ну, пес первейший у тебя. Старик нагнулся и потрепал Буяна по широкой спине. Потом, выпрямляясь, снял рукавицу, полез в карман полушубка и вытащил небольшой моток смоленой бечевы. Размотав бечеву, он один конец ее прикрепил простой петлей к своему кушаку, другой конец дал в руку Глебке. - Держи, - закричал он, пересиливая шум бури. Глебка не расслышал, что сказал Яков Иванович, но назначение бечевы было ему понятно без слов, и он крепко сжал конец ее в руке. Они снова двинулись навстречу черно-белой буре и долго шли, пока Глебка не почувствовал, что вокруг него произошла какая-то перемена. Ветер вдруг перестал сбивать шаг и путаться в ногах, потом он перестал бить в грудь, потом - сечь лицо. Он явственно поднимался вверх, словно уступая Глебке дорогу и снимая с плеч давившую на них невидимую тяжесть. Вскоре ветер и вовсе исчез. В ту же минуту Яков Иванович громко сказал: - Давай-ко, парень, передохнем. Они остановились, и только тут, переведя дыхание и оглядевшись настолько, насколько позволял окружающий мрак, Глебка понял, в чем дело. Они стояли на дне оврага, и ветер сюда не задувал. Он пролетал поверху, вздымая над Глебкиной головой тучи снежной пыли. Буря неистовствовала где-то наверху, и Глебка, словно выключенный из нее, впервые за все время пути смог наблюдать ее как бы со стороны. Он сразу разглядел множество вещей, которых до того не замечал. Прежде всего он убедился, что окружающий его мрак не так густ и непроницаем, каким казался наверху, когда сам Глебка был в центре того вихря, на который сейчас он поглядывал со стороны. Буря не слепила глаза, заряды снега были не беспрерывными, полосатая метелица просвечивала, как тюлевый занавес. У земли снег светился. Носившиеся по лесу тучи снежной пыли и завивающиеся у подножия древесных стволов снежные вихри тоже высвечивали слабым, еле мерцавшим светом. Из этих светящихся вихревых цоколей, точно гигантские колонны, поднимались в черную высь столетние сосны. Их вершины терялись в непроницаемой для глаза мгле, и оттуда из черной вышины несся по лесу немолчный шум. В разное время лес шумит по-разному, и Глебка знал эти разные его голоса. Он знал все его лепеты и шорохи, ропоты и шумы, слышал их и по прохладной зорьке, и в зной, и в весеннее предгрозье, и в зимнюю вьюгу, и в осенние бури. Голоса леса были ему привычны и понятны с самого раннего детства, как человечья речь. Но то, что он слышал сейчас, прижавшись к отвесной стенке глухого оврага, ему до сих пор слышать не доводилось. Лес гудел. Вековые сосны гудели, точно гигантские трубы невиданного органа. Так могло гудеть неистовое огромное пламя. Бушевавшая над головой буря не пугала Глебку, но порождала желание преодолеть ее, пересилить ее силу, прорваться сквозь нее к желанной цели. Он только боялся одного, что стоявший рядом старик рассудит иначе и заставит простоять в этом овраге нивесть сколько времени, пережидая снежную бурю. Но, видимо, стариком владели те же чувства, что и молодым, да и дело, за которым он шел в Чащу и о котором упомянул во время разговора с Глебкой в баньке под горой, не терпело никаких отсрочек. Передышка в овраге длилась недолго. Яков Иванович сделал знак Глебке следовать за ним и пошел вверх по оврагу. Глебка стал на его лыжню, не отпуская своего вожатого больше, чем на шаг. Буян поплелся следом. При выходе из оврага Глебка был оглушен ревом бури. Ветер неистово ударил в грудь и прервал дыхание. Ослепленный метелицей Глебка зажмурил глаза и приостановился. Потом, упрямо поматывая головой, низко пригнувшись к земле и напрягая все мышцы, чтобы не дать ветру опрокинуть себя, двинулся навстречу буре вслед за медленно продвигающимся Яковом Ивановичем. Они шли сквозь черную, ревущую ночь, не останавливаясь ни на минуту. Как ни надрывалась буря, как ни нахлестывал ветер, как грозно ни гудел над их головой лес - они шли вперед. Вместо двух часов, какие мог бы занять путь до Чащи по зимнику, они пробыли в дороге около шести часов и только глубокой ночью постучались в занесенную снегом избу на окраине деревни, возле самой лесной опушки. Несмотря на ночную пору, им открыли довольно быстро и без всяких расспросов пустили в избу. Встретивший их хозяин зажег крохотную коптилку. Пока обессиленные и измокшие путники располагались на лавке у дверей, хозяин занавесил кусками ряднины оконца избы, повернулся к нежданным своим гостям, и Глебка мог разглядеть его. Это был человек средних лет, широкоплечий и широколицый. Черная кудрявая бородка охватывала, словно рамка, это широкое смуглое лицо. Одет он был в засаленную солдатскую гимнастерку без ремня и такие же засаленные солдатские штаны. Одна штанина была аккуратно заправлена в старый, подшитый валенок, другая болталась свободно, и из нее выглядывала круглая деревяшка. "Верно фронтовик", - решил Глебка, не раз встречавший бывших солдат фронтовиков, возвращавшихся домой с тяжелыми увечьями. Он не удивился ни тому, что чернобородый хозяин пустил ночью в избу чужих людей без расспросов, ни тому, что, впустив, занавесил окна избы. За дни своих испытаний Глебка многое видел и многое начал понимать без особых объяснений, кроме того, он так был истомлен, что все чувства его притупились. Так же истомлен был, по-видимому, и Яков Иванович, усевшийся на лавке в углу. Тем не менее он тотчас же вступил хозяином избы в разговор. Разговор велся очень тихо, так, что Глебка не мог его расслышать. Говорил больше хозяин, и то, что он говорил, чрезвычайно заинтересовало Якова Ивановича и в то же время озадачило. В конце короткого разговора Яков Иванович сказал: - Что ж, Панков, видать, придется идти. Он вздохнул, по привычке прогреб растопыренными пальцами бороду сверху вниз, потом посмотрел на мокрую ладонь и прибавил: - С полчасика подремлю, а потом... Он не успел кончить, как заснул, свесив усталую седую голову на овчинный отворот расстегнутого полушубка. Панков посмотрел на него, участливо покачал головой и повернулся к Глебке. - Ты, мужичок, разболокайся, да полезай-ко на печь. Там угреешься и отойдешь. Путь-то, брат, нелегок, вижу, был. - Ничего, - сказал Глебка заплетающимся языком и, сняв с себя ружье, стал стягивать ватник. - Ну-ну, - одобрительно отозвался Панков. - Вижу, что ничего. Глебка снял ватник и, кладя его возле дремлющего Якова Ивановича, спросил с беспокойством: - А куда же это он пойдет сейчас? - Вот это уж, друг, не твоя печаль, - сказал Панков. - Ты валяй-ко скорым маршем на печь. Пришел, куда надо, и скажи спасибо твоему угоднику. Касательно остального - завтра утром разберемся. Давай лучше ружьецо твое, надобно его в порядок привести. Смазать да почистить, а то гляди, отсырело оно. Оружье всегда надо в порядке держать. Панков взял ружье из Глебкиных рук и по тому, как он держал его, как поворачивал в руках, осматривая со всех сторон, видно было, что он любит оружие и знает в нем толк. Отдав ружье, Глебка стал снимать валенки. Разувшись, он полез на печь. Ему казалось, что он уснет сразу, как только растянется на печи, но несмотря на усталость, сон пришел не вдруг. Слишком растревожено было его воображение ночным походом через гудящий лес. Густое грозное гуденье леса все еще слышалось ему и здесь, в тихом теплом избяном углу. Раньше, чем заснуть, он еще увидел, как встрепенулся дремавший на лавке Яков Иванович, как поднялся на ноги и молча стал собираться в путь. При виде его сборов Глебка с содроганием представил себе, как старик, проделавший такой путь, снова выйдет в черную ночь, навстречу буре. Потом он вдруг подумал, что и ему надо будет двигаться дальше. И он не удержался, чтобы не спросить у Якова Ивановича. - А как же в Шелексу-то. Когда пойдем? Яков Иванович, уже взявшийся за дверную скобу, обернулся на голос Глебки и, усмехнувшись, сказал: - Постой. Может, Шелекса-то и сама к тебе придет. Произнеся эти непонятные слова, Яков Иванович сильно толкнул дверь плечом. Глебка хотел было спросить, когда он вернется, но не успел. Старик шагнул за порог и исчез. ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ ЧАЩА День начался необычно. Еще лежа на печи, Глебка услыхал выстрел. Он приподнялся на локте и прислушался. Может быть, это ему только показалось? Он уже давно не спал, хотя было еще раннее утро и накануне проделан был тяжелый путь сквозь бурю и лесные дебри. Сон был короток, но глубок, и Глебка проснулся освеженным и полным сил. Он готов был немедля снова двинуться в путь. Может быть, потому он и проснулся так рано, что в нем, даже в спящем, жило это неутолимое стремление к заветной цели. Не будучи уверен, что это действительно выстрел, Глебка еще некоторое время прислушивался, потом, подвинувшись к краю печи, свесил голову вниз и оглядел избу. Изба с ее бревенчатыми стенами, некрашеным полом, лавками вдоль стен и жалким обиходным инвентарем - ничем не была примечательна. Она почти не отличалась от избы Якова Ивановича или избы Василия Квашнина в Воронихе - от множества других изб, отмеченных печатью беспросветной нищеты. Привлекло Глебкино внимание не убранство избы, а ее хозяин. Панков стоял, пригнувшись к низкому оконцу, видимо, приглядываясь к тому, что происходило снаружи, и во всей фигуре его явственно проступало напряженное ожидание. Легко было догадаться, что не праздное любопытство привело его к окну. При первом же взгляде на Панкова Глебке подумалось, что и он, видимо, слышал звук, принятый Глебкой за выстрел, и что, верно, в самом деле выстрел, иначе зачем бы стал этот бывший солдат так напряженно вслушиваться в уличный шум. Случайно бросив взгляд в угол избы, Глебка увидел свое ружье, смазанное и вычищенное. Посмотрев на ружье, Глебка почему-то решительно утвердился в мысли, что не ослышался. Глебка спустил ноги с печи и, прыгнув вниз, стал поспешно одеваться. Панков, обернувшийся на Глебкину возню, спросил: - Чего это ты схватился? Глебка, надевая валенки, вместо ответа сам спросил: - Верно, что на дворе стреляли? Панков, ничего не ответив, снова повернулся к окну и стал протирать расчищенную ранее продушину в обмерзшем окне. Глебка, не дождавшись ответа, задал новый вопрос: - А Яков Иваныч скоро воротится? - Кажется, уже воротился, - быстро проговорил Панков и припал лицом к самому стеклу. Стекло тонко и хрипло задребезжало. Где-то совсем близко хлопнул выстрел, за ним второй, потом выстрелы захлопали часто и беспорядочно. Панков, оторвавшись от окна, торопливо пошел к двери, бросив Глебке на ходу: - Ты тут постой. Я сей минут. Глебка с удивлением поглядел ему вслед. Потом взгляд его остановился на Буяне. Пса-таки пустили в избу. Видно, это Яков Иванович перед уходом... Буян, навострив уши, смотрел на Глебку умными карими глазами. - Видишь, какое дело, - сказал Глебка, обращаясь к Буяну. Буян помотал в ответ хвостом и беспокойно поглядел в окно. Глебка кинулся к окну и припал лицом к продушине. Окно выходило в заметенный снегом проулок. По проулку бежали четыре рыжих шубы. Впереди всех бежал высокий плечистый детина. Достигнув середины проулка, он обернулся и выстрелил из винтовки. Глебка вздрогнул, но вздрогнул не от выстрела. Этого выстрела, раздавшегося чуть ли не под его окном, Глебка даже не расслышал. Не выстрел, а лицо обернувшегося каммана заставило Глебку вздрогнуть. Он знал это лицо. Он знал и никогда не мог забыть это ветчинного цвета лицо с крупными, точно грубо вырубленными топором, чертами. Это был краснорожий. Это был сержант Даусон! Всего, что угодно, мог ожидать Глебка этим ранним утром в чужой не знакомой ему деревне, только не встречи с сержантом Даусоном. Эта встреча была внезапной, как удар молнии, и как молния, она разом осветила все, что связано было с этим краснорожим в Глебкином сознании. Мгновенно возникла перед Глебкой деревенская площадь в Воронихе, потом сторожка возле Приозерской. Глебка, словно во второй раз пережил то, чему был свидетелем в недавнем прошлом. Он видел, как краснорожий пинал окованным ботинком Ульяну Квашнину, как тащил ее волоком по земле. Он видел, как краснорожий хозяйничал в его, Глебкиной, сторожке, видел, как выбрасывал его и батины пожитки. Потом, когда Глебка кинулся на защиту своего дома, сержант выбросил и Глебку на снег, а сам стоял и хохотал на крыльце, как хозяин - этот заморский грабитель и убийца... И вот теперь вдруг новая неожиданная встреча. И что-то с той поры произошло с краснорожим, что-то не очень похож он теперь на хозяина. Смахивает на то, что он от кого-то удирает. Вон и завязка на правой бахиле-шекльтоне развязалась, а ему и завязать недосуг: слишком он спешит. Спешат за ним и три другие рыжие шубы, будто за ними гонятся. Но кто же за ними может гнаться? Глебка не успел задать себе этот вопрос, как увидел бегущих по проулку людей. Они бежали вслед за рыжими шубами, они преследовали их! Но кто они? Одеты они были, как мужики, но в руках у них были винтовки, а под расстегнутыми полушубками и ватниками виднелись патронные сумки. У иных же, кроме того, заткнуты за пояс гранаты. Один из них выстрелил из винтовки на ходу, другой, припав на колено, тоже дал выстрел по убегавшим рыжим шубам, потом вскочил и побежал следом за другими. Минуту назад Глебка задавал себе вопрос: кто эти люди? Теперь этот вопрос казался ему излишним. Все было ясно: - Партизаны, не иначе. Эти слова, которые он выкрикнул вслух, словно обожгли его губы. "Партизаны..." Это те, что с батей были, те, к кому он прорывался все эти дни через тысячи препятствий. И сейчас это они вот и гонятся за камманами... Глебка стоял, полусогнувшись, приплюснув нос к холодному стеклу, и его точно жаром обдавало. Мысли одна другой горячей и стремительней вихрились в его голове, словно ночная метелица. Потом вихрь этот подхватил и Глебкино тело. Глебка метнулся за шапкой к печи, потом - за ружьем в угол и с ним - к двери. Первым, кого он увидел, выскочив на крыльцо, был Яков Иванович. Старик шел на лыжах со стороны леса, шел медленно, тяжело, видимо, через силу. В движениях его не было и следа той быстроты и сноровистой легкости, которые бросились в глаза Глебке вчера вечером на реке. Наоборот, движения старика были неверны и плохо согласованы. Он так сильно сутулился, что спина выпирала горбом. Борода, свалявшаяся и сбившаяся в мокрый ком, унизана была мелкими мутными сосульками. Старик едва передвигал ноги. "Вон как уходился", - подумал Глебка, глянув на Якова Ивановича, и вдруг вспомнил вчерашнее: "Постой. Может Шелекса-то и сама к тебе придет". Сейчас он понял эти непонятные слова: Шелекса пришла к нему. Партизаны здесь. Так вот, значит, к чему понадобился ночной поход старика... Глебка в своей догадке был близок к истине, хотя и не знал всего, что произошло в эту ночь. Накануне, поздно вечером, в Чащу пришел обоз. Охрану его составляли двадцать пять английских солдат. Подводчики-крестьяне шагали рядом с дровнями, заваленными ящиками с продовольствием и снаряжением. Сидевшие на дровнях сытые солдаты время от времени грубо понукали голодных и оборванных подводчиков. Картина была примерно такая же, как и тогда, когда Глебка встретил обоз на дороге близ Воронихи, с той разницей, что на передней подводе сидел теперь сержант Даусон, который и являлся начальником обоза. Даусон вел обоз в деревню, в которой стоял лейтенант Скваб. До нее оставалось еще два перегона. Один из них до деревни, в которой расположились американцы Мак-Миллана, сержант собирался покрыть в тот же день, чтобы заночевать под охраной его роты. Но из этого ничего не вышло. Как ни понукал сержант подводчиков, обоз подвигался очень медленно. При этом подводчики ссылались на заморенность лошадей, а самый старый из них, семидесятидвухлетний Никанор Курихин, распластав поверх армяка белую как снег аршинную бороду, доказывал сержанту Даусону: - Ты посуди этта сам, коли ум имеешь, ежели шибче ехать, то как раз тишей выйдет. Конек-то праховой вовсе с бескормицы, сена-то ведь у нас не больно много живет. Ты его кнутом раз стеганешь, так он качается, того гляди падет, тогда на карачках ползи и с обозом твоим, это ж понятие иметь надо, леший ты не нашего лесу. Другие подводчики поддерживали старика нестройным хором. Переводчик-доброхот из солдат, выучивший две сотни слов и понимавший речь старика на одну четверть, кое-как перетолковывал ее сержанту. Рассвирепевший Даусон трепал старика за бороду, раздавал остальным увесистые оплеухи, непонятно и длинно ругался, но все это никак не ускоряло движения обоза. Трудно было сказать, в самом ли деле виной тому была заморенность лошадей, или подводчики, как и все население русского Севера, люто ненавидевшие интервентов, нарочно так приноравливали, но только к вечеру обоз едва дополз до Чащи, в которой никаких иностранных солдат не было. Тут пришлось и заночевать, так как надвигалась метель. Ярость сержанта Даусона была умерена только появлением лейтенанта Скваба с двадцатью американскими солдатами. Лейтенант Скваб стоял в тридцати верстах от Чащи. Утро он провел с приехавшим к нему в роту майором Иганом. В середине дня Иган, кончивший свои дела со Сквабом, решил вернуться к Мак-Миллану. Это диктовалось двумя соображениями. Во-первых, это избавляло от возможного приезда Митчела и вмешательства американца в дела Игана, во-вторых, сам Иган получал возможность сунуть нос в дела Митчела и, в частности, выведать, что же произошло утром в роте американцев. Чтобы меньше скучать в дороге и иметь на всякий случай под рукой союзника, майор Иган сманил с собой ехать лейтенанта Скваба, обещая ему хорошую выпивку. Скваб, скучавший вечерами у себя в избе, согласился поехать к Мак-Миллану. Правда, на этот раз его соблазняла не столько выпивка, сколько то, что он надеялся встретить свой обоз. Последнее обстоятельство нисколько, впрочем, не помешало Сквабу крепко выпить у Мак-Миллана. Что касается обоза, то он так и не пришел, хотя по расчетам лейтенанта должен был придти более суток тому назад. Раздосадованный и обеспокоенный Скваб хотел было вернуться к себе в роту, но выпитое у Мак-Миллана вино сделало лейтенанта более энергичным и предприимчивым, чем обычно, и он решил выехать навстречу своему обозу в Чащу, так как был живейшим образом заинтересован в его благополучном прибытии. Дело в том, что Скваб не так давно приторговал два лесопильных завода на Онеге с огромными биржами готового пиленого леса. Документацию на эти заводы и вез с обозом его доверенный сержант Даусон. Вот почему, видя, что обоз сильно запаздывает, и зная, что впереди на большом пространстве нет ни английских, ни американских гарнизонов, лейтенант Скваб решил выехать в Чащу навстречу своему обозу. На всякий случай он взял у Мак-Миллана два десятка солдат и с этим эскортом явился около полуночи в Чащу. Метель уже разыгралась вовсю, и было очевидно, что в Чаще придется ночевать не только обозу, но и лейтенанту Сквабу. Трудно было двигаться не только по дороге, но и пройти от избы к избе. Непогода все сразу перепутала. Под открытым небом возов нельзя было оставить. Пришлось рассредоточить подводы по девяти соседним дворам. На каждый из девяти дворов Даусон отрядил по два солдата. Пока один из них дежурил при подводах, другой грелся или спал в избе. Потом караульный уходил в избу, будил напарника, и тот шел к подводам. Из семи солдат, оставшихся в распоряжении Даусона, одного он отдал лейтенанту для прислуживания ему, а остальных разбил на два ночных патруля по три человека в каждом. Чередуясь, они должны были в продолжении ночи патрулировать по линии дворов, на которых стояли подводы. Так распределил Даусон вверенных ему двадцать пять солдат, составлявших охрану обоза. Что касается приведенных лейтенантом Сквабом двадцати американцев, то сержант гордо отказался от их услуг, разместив прибывших на ночевку в двух кулацких домах при дороге. Это был, так сказать, резерв Даусона. Лейтенант Скваб, расположившийся в соседнем с Даусоном двухэтажном доме церковного старосты, не вмешивался в распоряжения сержанта, находя их достаточно дельными. Разыгравшаяся ночная буря опрокинула, однако, все расчеты Даусона. Первый же ночной патруль, высланный Даусоном, заблудился, едва начав обход, причем растерявшие друг друга солдаты оказались в разных концах деревни. Двое из них заночевали в тех избах, на которые им посчастливилось набрести. Третий патрульный, взяв куда-то в сторону, выбрел к лесной опушке, и труп его нашли только через месяц, когда сошел снег. Сержант Даусон, прождав лишний час возвращения первого патруля, решил со вторым сам отправиться на поиски. Но дальше крыльца он не ушел. Снежный вихрь и воющая тьма ночи сразу дали ему понять, что сейчас нечего и думать ни о каких поисках, и он счел за лучшее вернуться в избу, чтобы переждать в ней до утра. Патрульные с готовностью последовали за ним. Им, как и их сержанту, была страшна эта неистовствующая буря. Страшна она была и вышедшему в тот же час на крыльцо Якову Ивановичу, хотя и совсем по-иному. Для топтавшихся на крыльце перепуганных солдат эта ревущая мгла была каким-то угрожающим, враждебным свойством враждебной и чужой земли. Для Якова Ивановича она была лишь трудным препятствием в предполагавшемся пути. Все вокруг было свое, привычное: и леса свои и даже сама эта буря. Еще с вечера разведчики дали знать партизанам о том, что метелицей задержан в Чаще обоз интервентов. Обоз из-за непогоды и заносов должен, видно, будет простоять весь следующий день, а уж полдня - подавно. Из-за тех же заносов не будет ниоткуда и подмоги. Охрана состоит из двадцати пяти англичан. Все это уже дошло лесным телеграфом до партизан. Но нужно было дать знать и о пришедших к ночи двадцати американцах, а заодно и о том, где они стали на постой, как раскидана охрана и как к ней лучше подойти. Вот об этом-то и должен был Яков Иванович оповестить партизан, перехватив их на ведомых ему потайных путях. Это он и выполнил, и к утру пятьдесят лыжников-партизан были уже перед Чащей. ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ ПОЕДИНОК Название свое деревня Чаща носила недаром. Она стояла в дремучем бору, подступавшем к самой дороге. Пробраться сквозь чащобу к деревне мог только человек бывалый и хорошо знающий эти места. Лес, обступавший деревню со всех сторон, напирал прямо на крайние избы, поставленные на свежих расчистках. В одном из амбаров, примыкавших к лесу, партизаны сложили свои лыжи, оставили при них двух караульных и, пряча оружие под одеждой, растеклись по деревне. Они мало чем отличались от чащивских мужиков и потому легко сосредоточились близ дворов, где стояли подводы и при которых находились пары охранников-англичан. По общему сигналу - выстрелу (этот выстрел и слышал лежащий на печи Глебка) они одновременно и внезапно напали на все занятые английской охраной пункты. Схватки, закипевшие сразу во многих местах, были коротки. Те англичане, что случились при подводах, были убиты почти мгновенно. Те, что находились в избах, были взяты в плен либо застрелены в самих избах или тогда, когда выскакивали на крыльцо. Организованное сопротивление оказали только двадцать американцев, размещенных в двух соседних домах и имевших своих дневальных. Тут полной внезапности нападения не вышло, и партизанам пришлось вести довольно длительную осаду. Оказал сопротивление и сержант Даусон, при котором находились трое патрульных. Ему удалось уйти из избы через сенцы и коровник. Он сделал было попытку соединиться с лейтенантом Сквабом, но обнаружил, что лейтенант исчез из дома, где ночевал. Сквабу вместе со своим ординарцем удалось вырваться из дому, и он, отстреливаясь, побежал к домам, в которых, как он знал, расквартированы были приведенные им американцы. Сержант Даусон со своими тремя солдатами попытался сделать то же, но был оттеснен на другой конец деревни. Перестрелка его с преследователями и подняла на ноги Глебку. Через минуту Глебка уже был на крыльце, а там - и возле ворот. Хозяин избы стоял за воротами и, размахивая руками, кричал: - Валяй, валяй, ребята. Бей их, гадов! Ветер трепал его спутанные черные волосы, надувал пузырем гимнастерку, полоскал пустую правую штанину, из которой выглядывала деревянная кругляшка. Глебка, едва взглянув на него, проскочил в ворота и сопровождаемый Буяном вылетел в проулок. Партизаны бежали к угловой избе, тяжело дыша и проваливаясь по колено в снег. Еще слегка вьюжило, но это уже были последние слабые отзвуки обессиленной бури. О ночной метели напоминал только пухлый аршинный пласт свежего снега да высокие снежные наметы у заборов. Выскочив за ворота, Глебка сразу провалился по колено в снег. Это, впрочем, не охладило его горячности, и он в голос с Панковым закричал партизанам: - Бей их, гадов! Потом уже в совершенном азарте, видя, что краснорожий сержант готов скрыться за углом проулка, Глебка вскинул свой дробовик, чтобы выстрелить в него. Но тут краснорожий бойко юркнул за угол и исчез из глаз. Следом за ним скрылись и два солдата. Третий упал, не добежав до угла, и так и остался лежать рыжим пятном на снегу. Партизаны, с трудом вытаскивая ноги из снежной каши и тяжело дыша, пробежали мимо него, продолжая преследование сержанта. Глебка, опустив ружье, рванулся следом за ними, но тут же просел по пояс в снег и упал на бок. Панков крикнул ему добродушно и весело: - Тебя-то куда к лешему понесло? Ворочайся-ко, мужичок, в избу. Глебка, барахтаясь в снегу, поднялся на ноги и с удивлением воззрился на Панкова, словно не понимая, о чем тот говорит, но потом неожиданно повернул назад во двор. Панков, поглядев ему вслед, подумал было, что парнишка послушался его совета вернуться в избу. Но он ошибался. Через минуту Глебка снова появился на крыльце, но на этот раз с лыжами в руках. Одним прыжком махнул он с крыльца на снег, в момент прицепил к ногам лыжи, промчался мимо изумленного Панкова за ворота и полетел вдоль по проулку туда, куда умчалась погоня. В самом конце проулка корчилась на снегу рыжая шуба. Не обращая на это внимания, Глебка с ходу завернул за угол, и тут глазам его представилась картина погони. Оставшиеся в живых сержант и два солдата довольно далеко опередили партизан и приблизились к лесной опушке. Время от времени кто-нибудь из партизан-преследователей останавливался, чтобы выстрелить, и почти тотчас после того, как Глебка вывернулся из-за угла, оба солдата упали в снег шагах в десяти друг от друга. Теперь Даусон остался один. Бывшие при нем трое патрульных были перебиты. Но сам сержант уходил невредимым. Он достиг уже лесной опушки и скрылся за первыми деревьями. Теперь взять его было уже трудней. Каждая из стоящих в лесу сосен или елей, каждая куча бурелома служили ему укрытием, из-за которого он мог вести огонь по преследователям. Партизаны, подбежав к опушке, остановились: свистнула пуля, посланная из-за дерева сержантом. - Теперь его так просто не возьмешь, дьявола, - сказал молодой партизан с досадой. Другой, постарше, сняв рукавицу и вытирая влажную огненно-рыжую бороду, сказал тяжело дыша: - Ладно. Возьмем. Вот что. Ты, Олекса, валяй за лыжами. Оборачивайся быстрехонько, а камман никуда не подевается за то время. След его ясней ясного, уйти ему в том лесу некуда. На лыжах мы его в одночасье настигнем, не будь я Василий Демидов. Олекса, к которому обращена была речь Василия Демидова, тотчас повернулся и побежал за спрятанными лыжами. Трое оставшихся партизан отошли к крайней избе. Они приготовились спокойно ждать, и один из них полез даже в карман стеганых штанов за кисетом, чтобы до возвращения Олексы с лыжами перекурить. Но кисет так и остался в кармане, а владелец его с удивлением глядел, как нивесть откуда взявшаяся черно-белая густошерстная собака с яростным лаем кинулась по оставленному англичанином следу прямо в лес. Она проваливалась в снег чуть ли не с головой, но, высоко подпрыгивая, барахтаясь и вздымая тучи снежной пыли, упорно продвигалась вперед, все время не переставая яростно лаять. Одновременно с этим партизаны увидели, как следом за собакой, а потом и обгоняя ее, промчался маленький, коренастый лыжник и, размахивая охотничьим дробовиком, быстро скользнул на лесную опушку. - Эй - закричал рыжебородый Демидов, - парень, как тебя, охотничек, воротись. Там камман засел. Слышь... Глебка слышал, но возвращаться и не думал. Он знал, что там, за деревьями, камман. Он знал больше того, знал, какой враг засел за деревьями, и потому-то и не подумал вернуться. Не только предостерегающий крик партизана, но и вообще никакая сила на свете не могла бы вернуть его. Им владела неукротимая ярость, и Глебка летел к лесной опушке, легко прорезая подбитыми нерпой лыжами рыхлый снег. Должно быть, сержант заметил нового преследователя и оценил опасность, какую для пешего представляет в лесу лыжник. Один за другим раздались три выстрела. Две пули свистнули над Глебкиной головой, одна срезала толстую еловую лапу, бесшумно упавшую в рыхлый снег. Но за тем все смолкло. Похоже было на то, что Даусон, который уже давно вел перестрелку с партизанами, истратил все патроны. Впрочем, могло быть и так, что он нарочно подпускает преследователя поближе, чтобы верней уложить его, тем более, что сержант должен был уже разглядеть, что преследователь его просто мальчишка, вооруженный охотничьим дробовиком. Но Глебка вовсе не думал об угрожавшей ему опасности. Он ни о чем сейчас не думал, кроме того, что должен настигнуть этого краснорожего. И он настиг его. В занесенном глубоким снегом лесу пешеход совершенно беспомощен. Сержант Даусон скоро понял это. Преследователь приближался с неотвратимой быстротой, в то время как сержант, задыхаясь и проваливаясь в снег почти по пояс, едва продвигался вперед? Поняв, что уйти от лыжника невозможно, сержант Даусон остановился, чтобы встретить преследователя лицом к лицу. Спрятавшись за толстый ствол сосны, он трижды выстрелил. Когда он потянулся к поясу за новой обоймой, то обнаружил, что патронов больше нет. Он еще раз обшарил висевшие на поясе два патронташа и убедился в этом окончательно. Но тут дрожавшая рука наткнулась вдруг на кобуру револьвера. А-а, черт побери! Он еще не безоружен. Его еще не возьмешь голыми руками. Он еще сумеет сделать в этом мальчишке несколько дырок, отнять у него лыжи и уйти от этих партизан, которых опередил по крайней мере на полмили. Сержант Даусон бросил в снег бесполезную теперь винтовку и выхватил револьвер. Впрочем, он не торопился стрелять. Теперь каждый выстрел был на счету. В его распоряжении была всего одна обойма. Можно было не торопиться со стрельбой и потому, что противник вооружен был дробовиком, не обладавшим, как и револьвер, дальним боем. ...Видимо, не торопится стрелять и мальчишка... Он бежит, размахивая своим ружьем, словно собираясь схватиться с врагом в рукопашную, - маленький, бесстрашный и неукротимый. Сержанта Даусона внезапно охватывает нервная дрожь. Он ловит себя на том, что готов повернуть и бежать дальше в лес, бежать от этого русского мальчишки. Он боится, и этот почти безотчетный страх путает мысли и сбивает движения. Он поднимает револьвер раньше, чем рассчитывал, и рука его нетверда. Она становится еще менее твердой, когда Даусон видит, как преследователь, вдруг остановившись и, видимо, ясно разглядев его, вскидывает свое ружье. Враги стояли лицом к лицу, и теперь все решало мгновенье, может быть, одно единственное мгновенье, так как Глебка стрелял почти навскидку. Он вскинул ружье, как только увидел лицо высунувшегося из-за соснового ствола сержанта. Палец сам собой лег на спусковой крючок. Мушка остановилась на переносице, чуть левее прищуренного глаза сержанта, который в свою очередь прицеливался в Глебку из револьвера. Два выстрела прогремели почти одновременно. Пуля сержанта свистнула у Глебкиного уха и впилась в ствол ближайшей сосны. Дрогнувшая рука подвела Даусона. Зато Глебка влепил весь заряд дроби прямо в лицо сержанта и ослепил его. Сержант подскочил на месте, завизжал, выронил револьвер, вскинул руки к глазам, сделал вслепую несколько шагов, собираясь куда-то бежать, но тут же просел правой ногой выше колена в снег, опрокинулся на бок и забился в невылазной снежной каше. Буян, яростно барахтаясь в пухлом снегу, приблизился, наконец, к краснорожему. Он давно зачуял и узнал врага. Он не забыл пинков и выстрелов сержанта у сторожки возле Приозерской. Шерсть на загривке Буяна стояла дыбом, глаза налились кровью. Злобно рыча, он кинулся на врага. Но тут вмешался подбежавший Глебка. - Буянко, назад! - закричал он повелительно. Он не хотел вмешательства Буяна. Этот визжавший и корчившийся на земле краснорожий - это была его, Глебкина, победа. - Назад, - повторил Глебка резко и сурово, схватив пса за загривок. Буян, все еще рыча и обнажив в грозном оскале клыки, вопросительно поднял на Глебку умные глаза. Он не понимал хозяина. Глебка и сам едва ли понимал, что с ним творится. Он не мог бы объяснить своих чувств в эту удивительную минуту торжества над поверженным к его ногам врагом... Сержант, все еще продолжая верещать и не отнимая рук от глаз, стал подниматься на ноги. Из-за деревьев вынырнуло четыре лыжника-партизана. Самый молодой из них, тот, которого давеча называли Олексой, крикнул подбегая: - Айда охотничек. Вот так дичину подстрелил! - А чего на него глядеть, на буржуя заморского, - отозвался Глебка глухо и с величайшим презрением плюнул в снег. ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ ЗАВЕТНЫЙ РУБЕЖ Появление партизан в Чаще разом решило судьбу Глебкиного похода через фронт. Правда, нападение на обоз англичан совершено было не шелексовцами, а другим отрядом, но Яков Иванович не находил в том большой разницы. - Это все одно, - сказал он, прогребая по привычке бороду всей пятерней. - С ними фронт переступишь, а там уже и к Шелексе прибьешься. Они укажут. С этим и передал Яков Иванович Глебку с рук на руки комиссару партизанского отряда. Партизаны пробыли в Чаще несколько часов. Большая часть охраны обоза была перебита во время перестрелки. Только пятеро англичан попали в плен. К ним присоединили девять американцев, плененных в двух домах, которые партизанам пришлось штурмовать. Вместе с ними взят был в плен и лейтенант Питер Скваб. Глебка увидел Скваба среди кучки пленных, которых трое партизан вели по указанию комиссара к пустому сараю. - Эва! - крикнул Глебка радостно и возбужденно, - этого черта долголапого я знаю... Он подбежал к пленным. Радостное возбуждение сменилось вдруг яростью. Глебка ткнул пальцем в сторону Скваба и заговорил горячо и сбивчиво: - Этот... Он в Воронихе... Я сам видал, Квашнина Василия убил... Людей стрелял... Ульяну тоже... Голос Глебки сорвался, и он выкрикнул, сверкнув глазами: - Его расстрелять надо, гада! Комиссар посмотрел на Глебку и сказал, нахмурясь: - Мы пленных не расстреливаем. А что про него знаешь, то в особом отделе заявишь, - там разберутся. Комиссар повернулся к конвоирам и сказал: - Замкните их, пока мы тут с обозом разберемся. Обоз дал немалые трофеи. Партизаны нашли в нем главное, в чем нуждались, - продовольствие и патроны. Патроны они взяли себе целиком, а продовольствие разделили на три части. Одну часть они тут же роздали чащинской бедноте. Вторую треть партизаны отделили для себя. Остальное продовольствие предназначалось для передачи ближайшим частям Красной Армии. Тут же распределили трофеи по подводам, и вместо обоза англичан сформировался красный обоз, который и двинулся около полудня из Чащи в направлении, обратном тому, каким пришел. Во главе обоза шагал, как и прежде, Никанор Курихин, но теперь поступь у него была важная, хозяйственная. На ходу он успокоительно говорил шагавшему рядом комиссару: - Ты не тревожься. Все справим в аккурате. Конек-то праховой вовсе с бескормицы, но опять же смотря куда ехать. Подводчики, вспоминая недавние объяснения старика сержанту Даусону, лукаво усмехались. Усмехнулся и Глебка радостно, восторженно. Все вокруг ему нравилось, все радовало: и старик Курихин, и подводчики, и особенно партизаны. Кто-нибудь из них то и дело подходил к нему, потчевал английскими "бишками" и шоколадом, хвалил, вспоминая, как Глебка "с дробовиком каммана воевал", и расспрашивал, откуда он такой взялся, из каких мест, чей. Глебка, вопреки своему обыкновению, на все расспросы отвечал охотно и многословно. Он был необыкновенно говорлив и, верно, за весь последний год не сказал столько слов, сколько за один этот день. Его точно подменили, настолько оживленный, раскрасневшийся, словоохотливый Глебка не походил на вчерашнего Глебку - молчаливого, замкнутого, измученного трудным и долгим походом. Сегодня и самые трудности были ему легки. А путь партизан и обоза был труден и долог. Зимник почти всюду замело ночной метелью. Надо было отыскать его, снова торить, уминать, прибивать снег. Партизаны шли впереди густым строем, пробивая дорогу для обоза. Только часа три спустя дорога стала лучше. Вскоре после этого комиссар разделил партизан на несколько групп. Одна из них ушла вперед с обозом, чтобы провести его по известному партизанам маршруту к месту, где можно было свалить и спрятать до поры до времени груз. Вторая группа осталась на месте в виде заслона, на случай преследования. Третья группа во главе с самим комиссаром круто повернула в сторону от дороги и пошла лесной целиной прямо на закат. Группа эта была самой малочисленной из всех. Кроме комиссара, в ней было всего трое партизан и двое пленных - лейтенант Скваб и американский сержант. Остальные пленные отправлены были с обозом. Этих двоих комиссар решил доставить немедля в особый отдел. Вскоре отряд вступил в район, где сплошного фронта уже не существовало, так как отдельные участки его были разобщены почти полным бездорожьем и непролазными снегами. Это давало возможность партизанам легко перейти линию фронта и выйти в расположение частей восемнадцатой дивизии красных, с командованием которой партизаны всего района держали теснейшую связь. Глебка с комиссаром шли сзади всех рядом по двойной лыжне, и комиссар исподволь выспрашивал его. Мало-помалу он узнал трудную повесть Глебкиной короткой жизни во всех ее горьких подробностях, вплоть до смерти отца и дорожных злоключений похода на Шелексу. - Так, - сказал комиссар р