аздумчиво и сосредоточенно. - Выходит, что твой отец погиб в том рейде шелексовцев на бронепоезд... Услышав о бронепоезде, Глебка насторожился. Батя в бреду не раз вышептывал что-то про бронепоезд, про подорванные орудия. Значит комиссар про все это знает и про шелексовцев знает... Глебка придвинулся к комиссару и сказал ему доверительно и торопливо: - У меня письмо есть в Шелексу. Батя сказывал сажное... Комиссар выслушал рассказ Глебки о том, при каких обстоятельствах он получил пакет, и надолго задумался. Больше ни о чем за весь остальной путь он не расспрашивал. Некоторое время они шли молча. Потом Глебка снял рукавицу, нащупал сквозь мех ушанки конверт и спросил: - А отсюдова далеко еще до Шелексы? - Не так чтоб очень, - отозвался комиссар неопределенно. - А мы куда? - не отставал Глебка. - В Шелексу прямо? Или как? Мне ж туда надо. Комиссар помолчал и, только пройдя сотню шагов, сказал: - Первое наше дело - это в особый отдел пленных до ставить. После я тебя комиссару бригады представлю. Он и нами и шелексовцами верховодит. Он и разберется, что и как. Понял? Комиссар серьезно поглядел на Глебку и добавил внушительно: - У нас на все своя дисциплина. Имей это в виду, парень. Может ты к этому не привык, так начинай привыкать. В голосе комиссара прозвучали строгие нотки, и Глебка прекратил всякие расспросы. Вскоре Глебка заметил, что лес стал как будто редеть и перешел в мелколесье. Вслед за тем отряд вышел на открытое место. Комиссар приостановился и что-то сказал одному из партизан. Тот кивнул и вышел вперед. Следом за ним двинулись остальные. Комиссар стоял, пропуская всех мимо. Когда Глебка поравнялся с ним, комиссар поднял руку и сказал: - Гляди. Глебка посмотрел в указанном направлении. Впереди лежала округлая низина, устланная ровной снежной пеленой. Надвигались едва заметные сумерки, и снег был словно подернут розовато-серой дымкой. Глебка сразу признал в этой округлой низине озеро. Ничего примечательного в замерзшем озере на первый взгляд не было, так же как и в небольшой деревушке, раскинувшейся на противоположном его берегу. Но комиссар, посматривая на Глебку, вдруг спросил: - Видишь эту деревню? - А то нет, - отозвался Глебка - А знаешь, что в той деревне? - Ничего не знаю. - В ней то, чего ты с осени прошлого года не видал - Чего это? - заволновался Глебка, впившись глазами в кучку изб на противоположном берегу озера. - Чего это там такое есть? Комиссар ответил: - Советская власть. Глебка вскинул глаза на комиссара, потом опять на деревню, потом опять на комиссара. И вдруг он понял, что стоит на советской земле, что линия фронта позади, что он у красных, что поход кончен. Отныне он может, не прячась, не боясь никаких каммянов и белогадов войти в деревню, может ходить, где угодно, говорить, что хочет, делать, что по сердцу, жить по воле... Все это удивительным образом вмещалось в два коротких слова: - Советская власть. Глебка схватил комиссара за рукав ватника. Комиссар живо обернулся. Глебка хотел что-то сказать ему, о чем-то спросить, но так много нужно было сказать и о столь многом спросить, что он ничего не сказал и ни о чем не спросил. От волнения у него перехватило дыхание и слова не шли с языка. Комиссар внимательно поглядел на Глебку и усмехнулся. Потом сказал весело: - Ну, что ж, пошли. Они спустились на озеро и быстро пересекли его. Деревня осталась в стороне, но Глебка долго еще поглядывал через плечо туда, где, сдвинув набекрень пухлые снеговые шапки, карабкались на береговой угор высокие избы. Через полчаса маленький отряд вышел к дороге и остановился у обочины, пропуская неторопливо двигавшуюся по дороге роту красноармейцев. Глебка встречал и провожал едва ли не все красные части и отряды, проходившие через станцию Приозерскую. Но теперь Глебка смотрел на красноармейцев совсем иными глазами, чем в те осенние дни восемнадцатого года. Трудно было поверить, что от тех дней отделяет его всего семь или восемь месяцев. Расстояние казалось сказочно огромным. Сказочным казались Глебке и люди, двигавшиеся мимо него по дороге, хотя на самом деле они выглядели совсем буднично. Свалявшиеся фронтовые шинели, сбитые порыжевшие сапоги, разношенные валенки, вытертые до блеска ремни винтовок, тощие заплечные мешки, помятые, видавшие виды котелки - все это безмолвно свидетельствовало о тяжелых солдатских буднях, полных нужды и лишений. Но что все это значило, если на выцветших старых папахах алели маленькие пятиконечные звездочки! Глебка не сводил с них зачарованных глаз - ведь там, за невидимой чертой, которую он только что переступил у озера, там одна такая вот маленькая звездочка стоила бы жизни. Красноармейцы прошли. Сзади них проехало трое саней с пулеметами и патронными ящиками. - Куда это они? - спросил Глебка, провожая отряд и подводы горящими глазами. - Пулеметы с собой тянут, - ответил комиссар, чиркнув спичкой, чтобы закурить. - Верно, на другой участок фронта перебрасывают. Людей-то у нас втрое, а то и вчетверо меньше, чем у гадов, а фронт широченный, поперек всего севера нашего. Вот и приходится маневрировать, перебрасывая отряды с одного участка на другой. - А может ребят и вовсе на другой фронт, - вставил пожилой партизан-конвоир, стоявший возле комиссара. - К Дону - на Деникина или под Петроград - на Юденича, а то и к Уралу - на Колчака. Фронтов-то у нас, куда ни кинь - все-фронт, сказывали, на девять тысяч верст кругом фронт только поворачиваться поспевай. - И поспеем, - сказал молодой партизан быстро и бездумно, сбивая ушанку к затылку. - Ты поспеешь, - насмешливо буркнул пожилой. - С ложкой к миске. Молодой захохотал. Пожилой и сам заулыбался в бороду. Негромко рассмеялся и комиссар, отбросив спичку далеко в сторону и пыхнув сизым махорочным дымом. Глебка смотрел то на одного, то на другого. Они стояли зимним вечером на холодном ветру в открытом поле и смеялись. Позади был утомительный ночной переход, бой в Чаще, длинный марш по лесной целине, впереди - новые марши и новые бои. Они знали это и думали и говорили об этом, глядя вслед уходящему в сумерки отряду красноармейцев, тоже идущих к новым боям на огромном в девять тысяч верст фронте. ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ КАК ЧИТАЮТ НЕНАПИСАННОЕ ПИСЬМО Глебка сидел на краешке табуретки у стола, держа на коленях свою лохматую ушанку. В избе было накурено. Сизые клубы прогорклого дыма гуляли по ней, как грозовые тучи, колыхаясь и меняя формы при каждом движении Глебки, с любопытством оглядывавшего убранство избы. Многое в ней было ему внове и потому вдвойне интересно. Прямо напротив Глебки висела на стене огромная карта вся в разноцветных метинах. Рядом с ней косо и, видимо, наспех был повешен плакат в две краски - красную и черную. На плакате рослый красноармеец с квадратными плечами уставил штык своей винтовки прямо в брюхо белогвардейскому генералу с пышными эполетами и толстыми усами. Такие же генералы обступили красноармейца со всех сторон, угрожая ему саблями, бомбами и пушками. Некоторые из них уже лежали на земле. На брюхе каждого из убитых и распростертых у ног красноармейца генералов виднелась жирная надпись: у одного - "Корнилов", у другого - "Духонин", у третьего - "Каледин". Под этой картинкой крупным шрифтом были напечатаны стихи: Еще не все сломили мы преграды, Еще гадать нам рано о конце. Со всех сторон теснят нас злые гады. Товарищи, мы - в огненном кольце! На нас идет вся хищная порода. Насильники стоят в родном краю. Судьбою нам дано лишь два исхода: Иль победить, иль честно пасть в бою. Глебка, долго не отрывая глаз от плаката и шевеля губами, дважды перечел стихи. Скоро, впрочем, внимание его отвлекли другие, не менее интересные вещи. Особенно заинтересовало Глебку оружие, которого было в комнате немало. В одном углу стояла обыкновенная винтовка, в другом - какой-то нерусский короткий карабин. Рядом на лавке лежали две гранаты, а на дощатом столе прямо перед Глебкой - несколько пачек патронов и широкий штык-тесак. Тесак этот служил уже, видимо, для глубоко мирной цели. На тускловатом лезвии его вилась узенькая бумажная бахромка, из чего можно было заключить, что тесаком разрезают книги. Книги громоздились по всему столу. Их было множество - тоненьких, без переплетов, отпечатанных на самой низкосортной грубой бумаге, какая употреблялась только в те годы крайней нужды и разрухи. В перемежку с книгами громоздились на столе и пухлые залежи газет, большинство которых было испещрено значками, сделанными синим карандашом, тем самым, толстый и короткий огрызок которого вертел сейчас в руке стоящий у окна комиссар бригады Самарин. Другой рукой Самарин держал перед глазами листок бумаги, пожелтевший по краям и разлинованный в клеточку. Этот заветный листок Глебка нес в подкладке своей ушанки сквозь бури и снега по глухим лесам. И вот листок с батиным письмом в руках комиссара. Так батя и велел - отдать комиссару... До сих пор Глебка ревниво оберегал тайну зашитого в ушанку пакета. Он не сказал о нем никому, даже Шилкову и белозубому кочегару, даже Марье Игнатьевне. Но партизанскому комиссару Глебка сказал о пакете, не таясь и ни минуты не колеблясь. Теперь перед Глебкой был другой комиссар - начальник того партизанского комиссара, который привел Глебку сюда. И когда этот эмиссар, переговорив тихонько с партизаном, повернулся к Глебке и сказал: "Дай-ко сюда твой пакет", - Глебка тотчас взялся за ушанку. Закусив ком подкладки крепкими зубами, Глебка рванул шов и, вытащив заветный пакет, без колебаний подал его комиссару. Самарин взял пакет, быстро вскрыл его и поднес к глазам вынутый листок. Повертев листок в руке, он показал его партизанскому комиссару, и оба поглядели друг на друга так, словно дивились написанному. Потом они еще поговорили, и партизанский комиссар ушел. Он ушел, и Глебка остался один на один с комиссаром бригады товарищем Самариным. Сперва комиссар словно вовсе не обращал внимания на Глебку и все глядел в листок, который вынул из принесенного Глебкой конверта. Можно было подумать, что он тщательно изучает то, что в нем написано. И как удивился бы Глебка, если бы узнал, что на листике, к которому так внимательно и долго приглядывается комиссар Самарин, написано всего три слова. В десятый, в двадцатый раз перечитывал их Самарин и столько же раз обветренное, костистое лицо его меняло выражение. Комиссар то хмурился, то задумывался, то досадливо покусывал нижнюю губу. "... Товарищи, посылаю сына..." - слова эти были выведены дрожащими неровными буквами. Последнее слово почти невозможно было разобрать. Пишущий, верно, хотел продолжать, хотел писать дальше, хотел, но уже не мог... Да. Это должно было быть именно так... Самарин стал осторожно расспрашивать Глебку об обстоятельствах, при каких он получил пакет. Глебка рассказал все о той черной ночи, когда он услышал стук в окно, и обо всем, что случилось после этого. Самарин так ясно представил себе обстановку, в какой писалось это письмо, будто сам стоял у изголовья умирающего от ран партизана. Как видно, умирающий уже отчетливо сознавал, что жить ему осталось считанные часы и он пытался сделать для сына все, что еще мог сделать. Он попросил карандаш и бумагу, но увидел, что написать задуманное письмо у него недостанет сил. Тогда он решил скрыть от Глебки, что не в состоянии написать письмо, и отослал его на время прочь, велев принести от деда конверт. Пока Глебка бегал за конвертом, он сделал последнюю попытку писать, и ему удалось нацарапать эти первые слова предполагавшегося письма. На большее сил не хватило. Но сын не должен был подозревать того, что письмо не написано, и вернувшийся в сторожку Глебка увидел листок уже сложенным пополам и лежащим на груди отца. Теперь мальчонка мог подумать, что за время его отлучки отец написал письмо. Когда следом затем вошел в сторожку дед, Шергин велел ему запечатать листок в конверт. Только один Шергин и знал, что заключено в конверте. Но он не сказал того, что знал. Он сказал: "Вот. Самое важное тут..." Зачем же нужно было Шергину внушать мальчику, что порученный ему пакет представляет собой нечто очень важное? Решение пришло неожиданно и словно само собой. А когда оно пришло, Самарину стало казаться, что оно так просто, так естественно, что и не могло не придти ему в голову. В самом деле, Шергин, отдавший полжизни делу революции, не мог не знать и не подумать в последние минуты жизни о том, как необходимо человеку в любом деле сознание важности его миссии. И разве он не был прав? Разве это сознание не было для упорного паренька могучим двигателем и верным помощником в течение всего его далекого и трудного пути?.. У ненаписанного письма существовал ненаписанный адрес. "Передашь комиссару..." - это были последние слова, какие в силах был сказать и успел сказать сыну Шергин. Что значило это "комиссару" в устах умирающего партизана? Комиссар - это большевик, поставленный партией в авангард армии пролетариев, борющихся за новую жизнь, как боролся за нее сам Шергин. Ему, комиссару, передавал умирающий своего сына. Так прочитал Самарин ненаписанное письмо, после чего медленно сложил листок вчетверо и, вздохнув, спрятал в карман заношенной солдатской гимнастерки. - Все ясно, - сказал он, не выходя еще из состояния задумчивости и принимаясь медленно шагать по скрипучим половицам. Потом остановился против сидящего на табурете Глебки и сказал: - Ну, Глеб, что ж мы с тобой делать будем? - Мне на Шелексу ладить надо, - тотчас и не задумываясь отозвался Глебка. - Почему же обязательно на Шелексу? Глебка помолчал, потом сказал насупясь и негромко: - Батя так велел. Самарин хмыкнул и снова принялся расхаживать из угла в угол. - Что же ты в Шелексе намерен делать? Глебка снова помолчал и, наконец, сказал решительно: - Я в партизаны, заместо бати. Самарин покачал головой и бегло оглядел угловатую Глебкину фигурку. - Сколько же тебе лет? - Четырнадцать, пятнадцатый. - Маловато. - Чего маловато? В самый раз. - Может быть, для других дел и в самый раз, например, для того, чтобы учиться, а вот для того, чтобы воевать, маловато. Глебка помрачнел, но, не оставляя своих решительных намерений и решительного вида, сказал: - Я ихнего сержанта на месте положил! - Слыхал. Молодец! Но это не меняет дела. От этого тебе не прибавилось лет. Глебка не нашелся, что возразить на это, и замолчал, исподлобья поглядывая на шагавшего по избе комиссара. Молчал и Самарин. Он тоже поглядывал на Глебку. Оба точно присматривались друг к другу, прежде чем продолжить начавшийся спор о Глебкиной судьбе. ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ БУДУЩЕЕ ЗОВПТ По глубокому убеждению Самарина, все, что перенес и претерпел Глебка, все преодоленные его волей трудности давали ему право решающего голоса при устройстве своей судьбы. Но, с другой стороны, парнишке всего четырнадцать, лет... Самарин помотал головой, словно его одолевала назойливая мошкара, и остановился возле стола. Рука его легла на кипу газет и брошюр, громоздившихся на самом краю. Он повернулся к Глебке и спросил: - Ты грамотен? - А то нет, - откликнулся Глебка, даже чуть обидевшись. - Хорошо, - кивнул Самарин. - С почерком как? Быстро пишешь? - Как следует быть пишу. - Сейчас проверим. Сядь поудобней. Глебка, сидевший на краешке табурета и боком к столу, повернулся, придвинул табурет и сел как следует. Самарин одним движением руки отодвинул в сторону кипу газет, подал Глебке ручку с пером и раскрыл общую тетрадку без линеек. Потом взял со стола тоненькую брошюру, раскрыл ее посредине и положил перед Глебкой. - Перепиши вот отсюда полстранички. Глебка, подвинул к себе тетрадку и с минуту нерешительно поглядывал на раскрытую перед ним тонкую книжечку, не зная, с чего начать переписку. Потом взгляд его остановился на строчках, жирно обведенных синим карандашом, и с них Глебка и решил начать. Он осторожно обмакнул перо в водянистые чернила, налитые в обломок стеклянной рюмки, и начал старательно выводить: "Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять..." Глебка приостановился и прикинул глазом, ровно ли ложатся строки. Все как будто было в порядке. Глебка нагнул голову слегка на бок и, шевеля губами, шепотом прочел: "Мы Россию отвоевали у богатых для бедных..." Глебка остановился, словно перед каким-то невидимым препятствием. До сих пор он механически переписывал слово за словом, не вникая в смысл переписываемого. И вдруг случайно повторенная фраза все переменила, и Глебке открылся внезапно смысл этих слов, которые выходили из-под его пера. Слова перестали быть отдельными и плотно сцепились друг с другом в одно неразрывное целое, в одну ясную и точную мысль. И самое удивительное в этих словах было то, что они были уже знакомы Глебке. Да-да. Несомненно. Он уже их слыхал. Он знает их... "Мы Россию отвоевали у богатых для бедных..." Ну, конечно. Это ж батя говорил их. Ну да. На крыльце сторожки. В день пожара на станции. Выходит, что батя уже тогда знал эти слова, эти мысли... Это совпадение поразило Глебку, как чудо. Он завертелся на табуретке и чуть не опрокинул высокую пачку брошюр. Самарин вышел зачем-то на другую половину избы, но Глебка не обратил на это никакого внимания. Он с изумлением потрагивал пальцами шершавые серые страницы, на которых мутноватым нечетким шрифтом отпечатаны были сказанные батей слова. Казалось, эти страницы, эта книжка скрывала какую-то тайну... Глебка принялся быстро переворачивать листы один за другим, пока не дошел до обложки. На обложке крупными буквами было напечатано: "В. Ленин. Очередные задачи советской власти"... Глебка глядел на книжку, как зачарованный, снова и снова перечитывая ее заголовок. Ленин... И батины слова... Может, там и еще что напечатано, что батя говорил... Глебка тотчас решил доискаться этих слов, хотя бы для того пришлось переписать всю книжку. А что в самом деле? Что ж тут такого? Возьмет и перепишет всю, от начала до конца. Он решительно подвинул к себе тетрадку, подвернул обложку, устроился поудобней на табуретке и обмакнут перо в чернила. Но работа как-то сразу не заладилась. Знакомые слов больше не попадались. Наоборот, Глебка скоро потерялся среди совершенно не знакомых ему раньше слов. Переписка вдруг снова приняла какой-то механический характер. Но Глебка не хотел теперь этого механического переписывания и совсем забыл о том, что надо стараться писать покрасивей. Он торопился, досадовал, ерзал на табуретке, потел и кончил тем, что в конце второй страницы поставил жирную, ветвистую кляксу. - Так, - сказал вернувшийся Самарин, останавливаясь за Глебкиной спиной. - Ну и наковырял. А ведь начал было куда с добром. Самарин показал рукой на первые переписанные Глебкой фразы. Глебка шумно задышал и покраснел до ушей. Он пробежал глазами эти первые строки, и в глаза точно прыгнули знакомые уже слова. - Это я знаю, - сказал он поспешно. - Это мне батя говорил. Вот: "Мы Россию отвоевали у богатых для бедных... " Ей-богу. - Добро, - сказал Самарин. - А что еще тут тебе известно? - Больше ничего, - вздохнул Глебка. - Значит одна фраза из всей книжки. А их тут тысячи. Маловато, а? Глебка в смущении вытер краем ладошки нос. Самарин, все еще стоя позади Глебки, положил руку на его плечо. - А ведь Ленин все это для тебя написал. - Ну да, - недоверчиво покосился Глебка. - Я тебе говорю, что для тебя. Управлять-то Россией ты же должен будешь. - Ну да, - повторил Глебка уже в совершенной растерянности, - Как же так я? Он поднял глаза на Самарина, чтобы убедиться, что он шутит. Но Самарин не шутил. Лицо его было серьезно и сосредоточенно. Он даже слегка нахмурил брови, когда повторил: - Именно ты должен будешь принять от нас управление Россией и научиться управлять лучше нашего. Для этого тебя отец и послал к нам. Рука Самарина, лежавшая на Глебкином плече, вдруг потяжелела, словно какая-то дополнительная тяжесть легла вместе с ней на плечи. Глебка повернулся на табуретке и поднял глаза на Самарина: - Меня в Шелексу батя послал. Тогда комиссар снял руку с Глебкиного плеча и сказал решительно и резко: - Нет. Говоря так, он не спускал глаз с лежащей на столе брошюры, словно там вычитал свое решение. А решение было твердым. Час тому назад он еще сомневался, что делать с этим явившимся к нему партизанским сыном. Час тому назад он сомневался, может ли он изменить данную этому пареньку путевку в Шелексу. Парень хотел стать на место отца, занять место выбывшего отца в партизанском строю. Казалось, он имел на то полное право. Казалось, что именно это - единственное место в боевых рядах борцов за новый мир, которое сын должен занять, следуя дорогой отца, павшего на середине пути. Так думалось час назад, когда комиссар размышлял над ненаписанным письмом партизана. Сейчас, кроме ненаписанного письма партизана, в руках у комиссара были написанные Лениным "Очередные задачи советской власти", и вдруг сама собой в эти задачи вошла задача Глебкиной судьбы. - Пойдешь учиться, - сказал Самарин уверенно и снова зашагал из угла в угол. - Будешь учиться. Будешь, как черт, учиться. Шаги Самарина становились все быстрей и тверже и вместе с тем тверже становился его голос. - Ты должен владеть всем, что есть в мире дорогого, настоящего, животворного. Ты должен оставить нас далеко позади, пойти неизмеримо дальше нас. Но для этого ты должен уметь в сто раз больше, чем умеем мы, и знать в тысячу раз больше. И ты будешь учиться, черт побери. Ты начнешь завтра же. Сейчас же. Да-да. Мы уже тут довоюем без тебя. Сегодня обойдется без тебя и Шелекса. А вот будущее без тебя никак обойтись не может. Понял? Самарин все убыстрял шаг, голос его уже звенел на высоких нотах, и глаза сверкали молодо и жарко. Глебка следил за комиссаром, не сводя с него зачарованных глаз, стараясь не проронить ни одного слова. ...Позже, лежа на теплой печи и глядя в темный потолок избы, Глебка снова и снова перебирал в памяти эти горячие слова, и в немой ночной тиши они звучали еще горячей и звонче. Потом они смешались с собственными Глебкиными мыслями, набежавшими нивесть откуда в этот тихий ночной час. В памяти, точно пена в речном пороге, всплескивались слова, лица, события недавнего прошлого. За печью шебаршили тараканы, и в шуршащей тьме возникали то заботливый дед Назар, то бородатый Аникан Попов из Светлых Ручьев, то белозубый кочегар или полосатый от метелицы Яков Иванович. Потом невидимо касались лица мягкие руки Марьи Игнатьевны; в темном мареве дремы затепливались вдруг синие глаза Аленушки в венцах стрельчатых ресниц. Из-за ее плеча усмехался неустанный Егорша Кольцов, говоря всем своим победным видом: "Вот. Пришли, брат" и кладя странницкий батожок на крутой верх многоцветной радуги возле ворот в Страну Желанную, где никто никого не гнетет, не обижает и все люди по правде живут. Спутники горьких скитаний, помогавшие и поддерживавшие в самые трудные минуты, сейчас, словно на праздник, сбирались толпой в теплый избяной угол... Потом приходят батя и комиссар Самарин, и оба говорят с ним горячими голосами. "Той дорогой иди, - говорит батя, указывая вдаль большой, твердой рукой. - Мы ведь только начали." А комиссар указывает пальцем на страницу книжки и говорит, сверкая глазами: "Вот она, тут твоя дорога..." И на странице густо написано: "Ленин". А комиссар Самарин снова подступает к нему, говоря: "Ты должен владеть всем, что есть в мире дорогого, настоящего, животворного..." И глаза его смеются - он веселый и радостный. И Глебка тоже становится веселый и радостный. И так и засыпает вдруг веселый и радостный, чтобы проснуться назавтра уже в иной, новой жизни. Ленинград 1951-1954 гг. ОГЛАВЛЕНИЕ Глава первая. Бой у Горелой сосны Глава вторая. В лесной сторожке Глава третья. Ночное зарево Глава четвертая. Расставались, уходили Глава пятая. Стоять насмерть Глава шестая. Хмурое утро Глава седьмая Лейтенант Питер Скваб в Воронихе Глава восьмая. Карающее пламя Глава девятая. Дом и крепость Глава десятая. У костра Глава одиннадцатая. Стук в окно Глава двенадцатая. Кровь на снегу Глава тринадцатая. От Приозерской до Кремля Глава четырнадцатая. Дорога отцов Глава пятнадцатая. В поход Глава шестнадцатая Красные приозерцы Глава семнадцатая. Что отняла ночь и что подарило утро Глава восемнадцатая. Светлые Ручьи Глава девятнадцатая. Рыжие шубы Глава двадцатая. Эшелон, идущий на юг, приходит на север Глава двадцать первая. Бишки Глава двадцать вторая Гора Глава двадцать третья. На Мхах Глава двадцать четвертая. Блаженный день Глава двадцать пятая. Трудный вечер Глава двадцать шестая. Утренняя звезда Глава двадцать седьмая. Опасные попутчики Глава двадцать восьмая. Встреча с весной Глава двадцать девятая. Офицер и солдат Глава тридцатая. Дальше поезд не идет Глава тридцать первая. Снова в походе Глава тридцать вторая. Страна Желанная Глава тридцать третья Ночь в овраге Глава тридцать четвертая Выстрел и лыжня Глава тридцать пятая. Глаза Аленушки Глава тридцать шестая. Хищники Глава тридцать седьмая. Дом друга Глава тридцать восьмая. Тоська Глава тридцать девятая. Богатырь Невеличка Глава сороковая. Лес гудит Глава сорок первая Чаща Глава сорок вторая. Поединок Глава сорок третья. Заветный рубеж Глава сорок четвертая. Как читают ненаписанное письмо Глава сорок пятая. Будущее зовет Илья Яковлевич Бражнин СТРАНА ЖЕЛАННАЯ Редактор М. П. Плоткина. Художник В. В. Фролов. Художественный редактор С. А. Киреев. Техн. редактор И. П. Калякачова. Корректор М. М. Михайлова. OCR Андрей из Архангельска Б87. Архангельское книжное издательство Изд. Э 3482 Зак. Э 37. Типография им. Склепина, г. Архангельск. Набережная им. Сталина, 86.