А подросток, хотя у него обильно струилась из носу кровь и ему было очень больно, заставил себя улыбнуться и пробормотал: - Вы очень добры, но, право, ничего... Ни упрека, ни малейшего намерения поскандалить, чтобы извлечь выгоду из происшествия. От взгляда Жана не ускользнуло, что у подростка приятная внешность, что одет он опрятно и что в нем нет ничего от классического типа открывателя каретных дверей* . Облик Гавроша* , но отнюдь не уличного хулигана. Все это мгновенно промелькнуло в голове Жана. Порывшись в жилетном кармане, он вытащил оттуда горстку луидоров* и протянул их мальчику. - Бери, не стесняйся, - сказал Жан Грандье, - и не поминай лихом нашу встречу. Мальчик краснеет, бледнеет, смотрит, разинув от изумления рот, на золотые монеты и, наконец, восклицает: - И все это мне? Из-за какого-то шлепка о мостовую? Здорово!.. Благодарю вас, князь! Наконец-то я выберусь за фортифы* и полюбуюсь на белый свет! - Ты любишь путешествовать? - спросил Жан. - До безумия! С пеленок мечтал... А теперь вот благодаря вам я могу купить билет до Марселя. - Постой, постой, но почему же именно в Марсель? - воскликнул Жан. - Потому что уж там-то я как-нибудь обернусь и непременно попаду в страну буров. - Что?! Ты хочешь в волонтеры?! - невольно вырвалось у Жана. - Да. Уж больно хочется поколотить этих англича-нишек, которые мучают буров! Леон Фортэн и его жена с интересом прислушивались к разговору, в котором собеседники перескакивали с пятого на десятое. - Как тебя зовут? - без лишних предисловий спросил Жан. - Фанфан. - Где живешь? - Раньше жил на улице Гренета, двенадцать, а теперь так, вообще... ну, просто на улице. - Родители есть? - Отец. Он пьянствует все триста шестьдесят пять дней в году и уж никак не меньше двух раз в сутки награждает меня колотушками. А позавчера совсем из дому выгнал. - А мать? - Пять лет, как умерла, - ответил мальчик, и на глазах у него блеснули слезы. - Так, значит, ты твердо решил записаться в трансваальскую армию? - О да! - В таком случае, Фанфан, я беру тебя с собой, - Не может быть!.. Благодарю от всего сердца! С этой минуты я ваш и на всю жизнь! Увидите, как предан будет вам Фанфан! Так капитан Сорви-голова завербовал первого добровольца в свою роту разведчиков. В Марселе Жан завербовал еще одного добровольца, который работал раньше поваренком на морском пароходе, а теперь был без места. Его, как и всякого провансальца, звали Мариусом, и он охотно отзывался на прозвище "Моко". В Александрии Жан завербовал сразу двоих. То были юнги: один - итальянец, другой - немец; оба они только что вышли из больницы и ожидали отправки на родину. Немца звали Фрицем, итальянца - Пьетро. Рассмеявшись, Жан сказал Фанфану: - Четыре человека - целый полувзвод, и я его капрал! Вербовка этого разноязычного интернационального отряда продолжалась всю дорогу. В Адене Жан наткнулся на двух алжирских арабов. Их вывез из Алжира губернатор Обока*, но они бежали от него и теперь старались как нибудь устроиться. Они говорили на ломаном французском языке и охотно согласились следовать за внушавшим доверие молодым человеком, который к тому же предложил им великолепное жалованье. Наконец, уже на пароходе, Жан Грандье встретился с семьей бедных французских эмигрантов, отправлявшихся попытать счастья на Мадагаскар. Их было пятнадцать человек, считая племянников и других дальних родственников. И, увы, все они были так бедны, что даже легендарная, ставшая нарицательной нищета Иова*, наверное, показалась бы им богатством. Молодость и энтузиазм Жана произвели сильное впечатление на этот маленький клан, и ему удалось уговорить трех юношей последовать за ним в Трансвааль Под предлогом возмещения убытков за потерю трех пар здоровых молодых рук, которых он временно лишал семью, Жан вручил главе семьи десять тысяч франков и обещал выплатить столько же после окончания кампании. "И все же мне хотелось бы пополнить свой отряд до дюжины",- думал Жан, превратившись из капрала во взводного. Результаты, которых он добился в этом отношении по прибытии в Лоренцо-Маркес, превзошли все его ожидания. Жан, как человек, привыкший надеяться только на самого себя, привез из Франции на сто тысяч франков оружия, боеприпасов, одежды, обуви, предметов снаряжения и упряжи. Он знал, что на войне все может понадобиться. Правда, его немного тревожил вопрос о выгрузке этого более чем подозрительного багажа на португальской территории. Однако, несмотря на свою молодость, наш друг был достаточно дальновидным и опытным парнем, ибо опасные приключения являются лучшей школой жизни. Поэтому, когда корабль пришвартовался, Жан преспокойно оставил на его борту свой огромный груз, а сам отправился на дом к начальнику португальской таможни. Лузитанское* правительство плохо оплачивало своих служащих. Жалованье им выдавали редко, а зачастую и совсем не выдавали. Им предоставлялась полная свобода выкручиваться как угодно из этого неприятного положения. Они и выкручивались, да так ловко, что жили совсем неплохо и даже довольно быстро наживали состояние, и это, несомненно, свидетельствовало об их изумительных административных способностях. Жан Грандье, осведомленный об этой особенности их существования, поговорил несколько минут (ведь время теперь-деньги!) с его превосходительством и тут же получил разрешение на немедленную выгрузку своей поклажи. Его превосходительство потребовал лишь заверения, что в многочисленных и тяжелых ящиках находятся орудия производства. Жан, не моргнув, охотно уверил его в этом и уплатил таможенные пошлины. Многим эти пошлины показались бы, вероятно, несколько раздутыми, ибо они составили кругленькую сумму в тридцать пять тысяч золотых франков, из которых лишь пять тысяч приходились на долю правительства, остальные же тридцать шли в карман его превосходительства. Но ведь его превосходительство, в свою очередь. должен был вознаградить за временную слепоту английских контролеров, а это стоило ему нескольких крон. Жан был в восторге от своей сделки и приказал, не мешкая ни минуты, выгружать "орудия производства", которые тут же были отправлены по железной дороге в Преторию. Неистощимое великодушие и неиссякаемая веселость Жана производили сильное впечатление на всех, кто сталкивался с ним. Его умение, не командуя, одним лишь словом или даже просто жестом заставить повиноваться себе, его сдержанность, его исполненная собственного достоинства непринужденность в обхождении с людьми, его уверенность в себе - все выдавало в нем вождя. Первые его товарищи, фанатически поверившие в него, вербовали ему все новых и новых сторонников. Так, они привели к нему двух молодых креолов из Реюньона*, которые, попытав счастья в шахтах Трансвааля, возвращались домой без единого лиарда*. Затем были завербованы два молодых португальских солдата, дезертировавшие по какой-то веской причине из своих частей, и, наконец, юнга торгового флота, страстный любитель приключений, который немедленно покинул свой корабль, чтобы примкнуть к ним. Теперь их собралось пятнадцать парней, мечтавших о подвигах. И хотя среди них были представители самых различных национальностей, все они отлично уживались друг с другом, слившись в тесную, дружескую семью. Двадцать четыре часа спустя поезд мчал их в Преторию*, куда они и прибыли без особых приключений. Жан Грандье отправился к президенту Крюгеру и был тут же принят вместе со своими товарищами. В Трансваале не существовало никаких преград между президентом и его посетителями: ни приемных, ни адъютантов, ни секретарей, - свободный доступ для всех, у кого была надобность к этому высокочтимому народом государственному деятелю, чью нечеловеческую энергию, казалось, впитал в себя весь храбрый, сражавшийся за свою независимость народ Трансвааля. Волонтеров во главе с их командиром ввели в обширный зал Здесь у заваленного бумагами письменного стола сидел президент, черты лица которого были известны всему миру по фотографиям. Секретарь, стоявший рядом с ним, перелистывал депеши и по указанию президента быстро делал на них пометки. В уголке крепко сжатых губ старика свисала его неизменная трубка, дымившая после методических и коротких затяжек Выразительное, с крупными чертами и массивным подбородком лицо этого крепко сбитого великана было обрамлено густой бородой, а чуть прищуренные глаза пронизывали собеседника острым взглядом, смущавшим своей твердостью и внутренней силой. О нет, ничего общего с Крюгером на английских карикатурах! Достаточно взглянуть на него, увидеть его медлительные, почти вялые движения, его высохшее лицо, его словно высеченный резцом ваятеля корпус, его атлетическое телосложение, чтобы почувствовать огромную дремлющую в нем силу, железную, ничем не сокрушимую и непреклонную волю. Да, этот человек производил внушительное, даже величественное впечатление, несмотря на простоту его нескладно скроенной одежды, несмотря на этот вышедший из моды, смешной, единственный в своем роде и неизменный, как и его трубка, шелковый цилиндр, без которого он нигде и никогда не появлялся. А впрочем, эта шляпа действовала неотразимо. Ведь она, так сказать, была частью самого президента Крю-гера, вернее, столь же неотъемлемой характерной чертой его внешности, как чепчик королевы Виктории, как монокль мистера Джозефа Чемберлена* или треуголка Наполеона. И. впечатление, производимое ею, было настолько сильно, что у Фанфана, ошеломленного этим шедевром шляпного мастерства, невольно вырвалось по меньшей мере непочтительное восклицание: - Боже! Ну и колпак! К счастью, президент не очень-то разбирался в тонкостях парижского жаргона. Он не знал, точнее, уверял, что не знает и не понимает ни одного языка, кроме голландского. Благоразумнее, конечно, было бы не очень доверять этому. Президент медленно обернулся к Жану Грандье, легким кивком ответил на его приветствие и спросил через своего переводчика: - Кто вы и что вам угодно? - Француз, желающий драться с врагами вашей страны, - последовал лаконичный ответ. - А эти мальчики? - Завербованные мною волонтеры. Я на свой счет вооружаю, снаряжаю и одеваю их, покупаю им коней. - Вы так богаты? - Да. И я намерен завербовать сотню молодых людей, сформировать из них роту разведчиков и отдать ее в ваше распоряжение. - А кто будет командовать ими? - Я. Под начальством одного из ваших генералов. - Но ведь они еще совсем молокососы. - Молокососы? Неплохо! Отныне так и будем называться: отряд Молокососов. Могу вас заверить - вы не раз услышите о нас! - Сколько же вам лет? - Шестнадцать. - Гм... молодо-зелено. - В шестнадцать лет вы, кажется, уже убили вашего первого льва? - Верно! - улыбнулся Крюгер. - И потом юность... Разве не в этом именно возрасте человек полон дерзновенных мечтаний, беззаветной преданности, жажды самопожертвования, презрения к опасностям и даже к самой смерти! - Хорошо сказано, мой мальчик! Будьте же командиром ваших Молокососов, вербуйте сколько хотите волонтеров и превратите их в солдат. Бог свидетель - вы мне нравитесь, и я поверил в вас. - Благодарю вас, господин президент! Вот увидите как славно мы у вас поработаем! Но старик уже поднялся во весь свой рост, намекая на конец аудиенции. Он пожал капитану Молокососов руку, да так стиснул ее, что у другого бы она хрустнула, и при этом убедился, что рука Жана Грандье тоже не из слабых. - Верю, что этот маленький француз совершит большие дела, - сказал он улыбаясь. Старый президент, или, как его любовно называли буры, "дядя Поль", оказался хорошим пророком. На другой день пятнадцать Молокососов шагали по улицам Претории в полном боевом снаряжении, с маузерами за плечами, с патронташами на поясных ремнях, в широкополых фетровых шляпах. А еще через пятнадцать часов у них уже были свои пони, на которых они молодцевато гарцевали живописной кавалькадой. О, этот юный капитан не в игрушки играл! Какое глубокое знание людей обнаружил он! Как верно рассчитал, что нет лучшей рекламы для набора волонтеров, чем появление на улицах этого маленького кавалерийского отряда. Волонтеры так и стекались к нему со всех сторон. Не прошло и недели, как Жан Грандье набрал свою сотню Молокососов, самому младшему из которых было четырнадцать, а старшему - семнадцать лет. А так как весь этот народ изъяснялся на какой-то невообразимой тара-барщине, Жан стал искать переводчика, который знал бы английский, французский, голландский языки и хотя бы несколько слов по-португальски. И он нашел. Это был тридцатилетний бур с длинной волнистой бородой. Мальчики прозвали его "Папашей" На седьмой день эскадрон Молокососов парадным маршем прошел перед домом президента. Президент, с трубкой во рту и в своем неизменном колпаке, произвел смотр. Дядя Поль слегка улыбался. Эта улыбка, от которой давно уже отвыкли его губы, походила скорее на растроганную гримасу, на немую ласку, обращенную к юным храбрецам, готовым отдать свою жизнь благородному делу борьбы народа за независимость. ГЛАВА 4 Война - не всегда сражение. - Разочарование. - Обозники и землекопы. - Боевое крещение. - Атака. - Победа. - Песенка Фанфана-Тюльпана становится походным маршем Молокососов. Сорви голова и его генерал. - Конец рейда. - Появление Молокососов там, где их меньше всего ждали - Послание английским судьям Осажденный бурами Ледисмит находился тогда почти в полном окружении. Сюда-то в распоряжение генерала Вильжуэна и был доставлен по железной дороге интернациональный эскадрон. Начало кампании оказалось довольно тягостным для маленькой кавалерийской части и разрушило немало иллюзий молодых людей. Как известно, всякий доброволец мечтает о подвигах, а в армию идет для того, чтобы драться. И вот первое и довольно жестокое разочарование: сражение на войне - редкость. Война - это, прежде всего, нескончаемые походы и переходы, марши, контрмарши и маневры; прибавьте сюда караульную службу, ночные обходы при любой погоде, бессонные ночи, утомление, недоедание и всякого рода лишения; приказы, контрприказы; неизбежную при этом суматоху, - короче говоря, целую кучу вещей, ничего общего не имеющих с боевыми делами и угнетающе действующих на нервы солдата-добровольца. Война, видите ли, нечто обратное параду, изнанка всего того, что увлекает вас своим блеском. А в этой войне была и другая неприятная сторона. Известно, что в мирное время буры самый гостеприимный народ; они принимают путника с таким сердечным и щедрым радушием, которое зачастую граничит с расточительством. Но вот что достойно удивления: во время войны с англичанами эти же самые буры холодно, почти с недо-верием встречали иностранных добровольцев, стекавшихся к ним со всех концов света. Ведь они же никого не звали себе на помощь, и потому их как будто удивляли все эти энтузиасты, которые несли им в дар свою жизнь и кровь. Замешательство, с каким они принимали бескорыстное самопожертвование добровольцев, граничило с неблагодарностью. Что же произошло с Молокососами? Бурский генерал, принявший Молокососов более чем холодно, не мог придумать для них ничего лучшего, как конвоирование и охрану обозов. Подумать только! Они, эти одержимые страстью к подвигам юнцы, переплыли океан, проехали тысячи километров, а их обрекли на конвоирование обозов. Занятие, бесспорно, полезное, но весьма прозаическое. Жан Грандье еще сдерживался, но остальные Молокососы роптали не хуже ворчунов старой гвардии*. Даже переводчик Папаша, наделенный присущим бурам хладнокровием и крепкими нервами, ругался и клял судьбу на всех четырех языках. Так шли дни за днями, не принося никаких изменений, если не считать земляные работы, на которые их иногда посылали. Хуже этого нельзя было ничего придумать. Между тем люди эскадрона все теснее сближались друг с другом. Молокососы знакомились, у них появилось чувство локтя, они начали - о, пока еще очень смутно понимать друг друга. Кроме того, молодые буры, - а их было большинство и эскадроне, - занялись дрессировкой пони и превратили их прямо-таки в ученых животных. Но вот наконец в тот самый момент, когда у наших сорванцов совсем опустились руки и бедные ребята готовы были пасть духом, внезапно была замечена кавалерийская разведка англичан. - Враг! Враг! Хаки!.. Там!.. - Где?.. - Направо!.. - Они отрежут нас!.. Все кричали разом и на разных языках. Пони, насторожившись, рыли копытами землю. Молокососы ждали приказа, но приказа не было. И тогда Фанфан, зевака по натуре, не в силах совладать с любопытством, вскочил на пони и поскакал вперед. За ним последовал второй Молокосос-он тоже сгорал от любопытства, затем еще четверо, потом десять, пятнадцать и, наконец, весь эскадрон. Ведь это же война, самая настоящая война, с битвой, тут, у них под руками... О нет, этого случая они не упустят!.. Юные безумцы помчались во весь опор, с криком, с гиканьем, думая только об одном - столкнуться с англичанами, ударить по ним. Сорви-Голова, захваченный врасплох, даже не пытался остановить Молокососов или внести какой-то порядок в эту ураганную атаку. Он бешено пришпорил своего коня, вынесся вперед и голосом, покрывшим весь этот гам, скомандовал: - Вперед! Поистине великолепна была эта атака, пускай неожиданная, беспорядочная, но исполненная отчаянной решимости и неистового мужества. Обычно кавалеристы пользуются при атаке шашкой или пикой, но так как у Молокососов не было ни того, ни другого, они мчались на врага, потрясая своими маузерами. Это глупо, это безумно, это нелепо. Пусть будет так Но именно это и принесло им успех. Английские кавалеристы - народ не трусливый и отнюдь не из тех, кого легко захватить врасплох. Обнажив шашки, они ринулись на скачущий врассыпную эскадрон. Сейчас должно произойти страшное столкновение, а сорванцы даже не перестроились согласно законам кавалерийского боя. Но тут Жан, сохранивший еще кое-какие крохи хладнокровия, за несколько секунд до трагического столкновения прибегнул к последнему средству. Он бросил поводья, мгновенно прицелился, выстрелил и закричал во всю глотку: - Огонь!.. Целься пониже!.. Папаша проорал этот приказ по-голландски. И началась ожесточенная пальба. Магазины их маузеров были полны. Каждый Молокосос успел выстрелить по три раза. Лошади англичан стали валиться одна на другую вперемешку со своими всадниками. Невообразимый беспорядок мгновенно охватил весь отборный отряд, контратака захлебнулась. Больше того. Пони Молокососов, не чувствуя натянутых поводьев, понесли. На полном скаку они врезались в английский эскадрон, промчались сквозь его ряды и полетели дальше. Некоторые, пони, увязнув в груде валявшихся коней, поднимались на дыбы и в свою очередь опрокидывались. Получилась ужасная мешанина из убитых и раненых людей и лошадей. Воздух огласился проклятиями, стонами и предсмертными хрипами. Но никому не было до этого дела. Англичане - их было шестьдесят человек, - потеряв треть своего состава и предполагая, что за Молокососами следует другой, более сильный неприятельский отряд, повернули коней и бросились наутек к своим аванпостам. Однако на полдороге они снова наткнулись на тех Молокососов, пони которых пронеслись сквозь строй англичан. Сорванцы, успев перестроиться, опять напали на них с фронта. Нет спасения от этих одержимых юнцов! Они окружили врагов и, под угрозой расстрела в упор, потребовали, чтобы англичане сдались. И те вынуждены были сдаться. Потери англичан: тридцать убитых и раненых и почти столько же пленных, которых Молокососы с торжеством повели к своему генералу. Потери Молокососов: трое убитых, шесть человек раненых и десять искалеченных лошадей. Вот это война!.. Чудесно! Сражавшийся с неистовой отвагой Фанфан, который, кроме воинских талантов, обладал красивым голосом, по пути в лагерь громко затянул песенку Фанфана-Тюльпана* . Его товарищи-французы хором подхватили ее, остальные подпевали вполголоса. Песня была дьявольски живая и веселая. - Великолепно! - воскликнул восхищенный ею Жан Грандье.-Это твоя песенка, Фанфан?.. Теперь она станет песней Молокососов. - Отлично, хозяин, - нашим боевым маршем. Да, черт возьми, вперед! С этой песней ты всегда будешь вести нас к победе... О, простите! Я и позабыл, что вы мой хозяин и благодетель... - Слушай, Фанфан, ты просто злишь меня своими бесконечными "хозяин" да "благодетель". Хватит! Тут теперь одни товарищи-солдаты, только что получившие боевое крещение. Отныне я ввожу обязательное "ты" между всеми нами... А теперь продолжай свою песенку. Генерал горячо поздравил отважных сорванцов, когда они привели к нему пленников. До сих пор он почти не замечал их и теперь не мог прийти в себя от изумления. И действительно, рядом с гигантами - английскими кавалеристами юнцы на своих пони выглядели как мартышки, вскочившие верхом на собак. - Да ведь это же дети, настоящие Melkbaarden (молокососы), - сказал Вильжуэн. Папаша перевел его слова, а сорванцы воскликнули в один голос: - Ну и что же! Молокососы, а работали за больших. - Что же касается вас, - продолжал генерал, обра-щаясь к Жану, - должен признаться: вы сманеврировали, как настоящий Temmer van wilde paarden. Но будьте осторожны: во второй раз это может кончиться не столь удачно. Папаша - переводчик, дойдя до тяжелой, как булыжник, фразы генерала: Temmer van wilde paarden, что означает дословно "укротитель диких лошадей", удачно нашел для нее точный и меткий перевод в чисто французском выражении: "Сорви-голова". - Сорви-голова? Подходит! Как раз по мне. К тому же меня и в Клондайке так звали. - Да здравствует капитан Сорви-голова! - воскликнул Фанфан. Так закончилось это горячее дело. Молокососы доказали, что они пригодны для более значительных дел, чем конвоирование обозов. Отныне они были зачислены в качестве разведчиков в коммандо генерала Вильжуэна и проявляли поистине удивительную ловкость, энергию и выносливость на этой тяжелой службе. Однажды Сорви-голова, задавшийся, казалось, целью оправдать свое многообещающее прозвище, находился в разведке на левом берегу Тугела*. Не желая подвергать риску своих волонтеров в местности, где на кажпом шагу их стерегла смертельная опасность, он действовал тут в одиночку. Как вдруг английские кавалеристы, скрывавшиеся за каким-то холмиком, приметили его и, кинувшись за ним вдогонку, прижали к самому берегу. Сорви-голова понадеялся на силу своего пони и заставил животное одним прыжком броситься в реку. Англичане не решились последовать за ним, но открыли бешеную пальбу с берега. До слуха Жана со всех сторон доносились зловещие звуки... То барабанил по воде град преследующих его пуль, и просто чудо, что ни одна из них не задела его. Но с пони что-то случилось: он стал бить ногами по воде и пошел ко дну, увлекая за собой всадника. Оторвавшись от седла, Сорви-голова некоторое время держался под водой. Стоило ему, однако, высунуть голову, чтобы глотнуть воздуха, как она превращалась в мишень для англичан. Он снова скрывался под водой, опять выплывал и в конце концов окончательно выбился из сил. Стало трудно дышать, одеревенели руки и ноги. Еще несколько секунд-и отважный юноша пойдет ко дну. Эту отчаянную борьбу увидел человек, стоявший на другом берегу. Не обращая внимания на пули англичан, направивших теперь на него свой огонь, человек этот бросился в воду, быстро подплыл к Молокососу и подхватил его в то самое мгновенье, когда Жан уже терял сознание. Одна из пуль настигла храброго спасителя, задев его плечо. Не заботясь о ране, оставлявшей кровавый след на воде, он плыл с удвоенным упорством и, сам почти лишившись чувств, вынес на берег юного командира разведчиков. Неизвестный, спасший Жана с опасностью для собственной жизни, был не кто иной, как фермер Давид Пот-тер. Храбрец отнес юношу к себе на ферму, находившуюся в двух километрах от берега, и стал ухаживать за ним с отеческой заботливостью. Надо ли говорить о том, какую благодарность почувствовал молодой француз к своему спасителю! Выздоровев, он всякий раз, когда выдавалась свободная от службы минутка, приезжал на ферму пожать шершавую руку бурского фермера и отдохнуть несколько часов в тесном кругу его семьи. Выше мы уже рассказали, при каких страшных обстоятельствах и как трагически оборвалась эта дружба. Читатель вполне может теперь представить себе, в какую ярость привела капитана Сорви-голова расправа с его другом и спасителем, совершенная у него на глазах англичанами с утонченной жестокостью, недостойной солдат великой нации. Он поклялся жестоко отомстить, а клятва, произнесенная таким человеком, как Жан Грандье, не могла остаться невыполненной. Остальное нам уже известно. К сожалению, в тот момент, о котором идет наш рассказ, капитан разведчиков был совершенно лишен возможности отомстить членам военного суда за убийство своего друга... После головокружительного бегства по травянистой степи и хитрых, чисто индейских приемов, с помощью которых они вырвались из почти полного окружения англичан, юный Поль и Сорви-голова с Фанфаном на плечах очутились перед непроходимой чащей колючей мимозы. Они надеялись найти здесь спасение, как вдруг навстречу им и почти в упор раздалась частая пальба. Но что за чудо! Ни одна из пуль даже не задела Молокососов. И это было тем более удивительно, что таинственные стрелки, хорошо укрытые за ветками и стволами деревьев, имели полную возможность спокойно целиться Зато с полдюжины англичан, подстреленных на расстоянии тридцати метров, как кролики, перекувырнулись в воздухе. - Будь покоен, хозяин! - воскликнул ослабевший, но не унывающий Фанфан. - Будь покоен! Это друзья! - Верно! - сказал Сорви-голова. - Верно, это свои... Вперед, товарищи! Поль бесстрашно полез в чащу, покрытую колючками, за ним последовал Фанфан, а Жан замыкал шествие, подталкивая Фанфана и помогая ему. Передвигаясь таким образом, они вскоре очутились перед строем гремевших маузеров, из стволов которых то и дело поднимались легкие клубы дыма. Около двадцати юнцов, притаившихся под листвой, встретили их радостным криком: - Спасены!.. Спасены!.. Сорви-голова узнал в них самых отважных Молокососов. Их появление здесь граничило с чудом. Тут и Мариус, по прозвищу Моко, и Фриц, и Пьетро, и юные арабы Макаш и Сабир, и Финьоле - юнга, и три эмигранта - Жан Луи, Жан Пьер и просто Жан, и оба португальца - Фернандо и Гаетано, и шестеро молодых буров - Карел, Элиас, Жорис, Манус, Гюго, Иохим, и другие, лица которых трудно было разглядеть за стволами продолжавших грохотать маузеров. Да, их было не меньше двадцати человек, и натворить они успели немало. Кони английских кавалеристов представляли заманчивую мишень для таких метких стрелков, как Молокососы. Чудесно укрытые кустарником, они стреляли без перерыва и укладывали англичан одного за другим. Что ж! И на этот раз сорванцы остались победителями в схватке с отборным войском ее королевского величества. Почти все кони англичан уже валялись на земле, когда шести оставшимся в живых кавалеристам пришла в голову спасительная мысль повернуть их назад и помчаться к своим позициям Их бегство сопровождалось оглушительным "ура" сорванцов, которые вышли теперь из засады и чуть не задушили в объятиях спасенного ими капитана. Впрочем, излияния длились недолго, рассказы пришлось отложить на земле лежали раненые и контуженные, надо было подумать о них. Сорви-голова направился к тем, которые только что преследовали его с торжествующими возгласами охотни-ков, заметивших, что дичь выбивается из сил, и вообразивших, что уже держат ее в своих руках. Помимо чувства человечности, еще одно соображение заставило капитана Сорви-голова поспешить на помощь своим врагам. Его взгляд случайно упал на красивого парня, нога которого была придавлена мертвым конем. В этом беспомощном "спортсмене" Сорви-голова узнал сержанта, исполнявшего обязанности секретаря суда. Его извлекли из-под коня, и Сорви-голова с удовлетворением отметил, что тот не ранен, а лишь слегка контужен. - Хотите получить свободу? - без дальних оговорок спросил его капитан Молокососов. - Конечно, - стараясь соблюсти чувство собственного достоинства, ответил солдат, - если только это не сопряжено с условием, противным моей воинской чести. - Я слишком уважаю себя и дело, за которое сражаюсь, чтобы не уважать чести обезоруженного врага. И вот чего я требую от вас взамен предоставленной вам свободы: вы должны лично вручить мои письма каждому из членов военного суда, осудившего Давида Поттера. - Охотно, - ответил англичанин, не ожидавший, что так дешево отделается. - В таком случае, прошу вас сообщить мне их фамилии. - Извольте. Председатель - лорд Ленокс, герцог Ричмондский, полковник гайлендеров Гордона. Судьи. Колвилл - майор третьего уланского полка, Адамс - капитан четвертой артиллерийской батареи, Руссел-капитан второй роты седьмого драгунского полка и Харден - капитан первой роты шотландских стрелков. - Благодарю вас, - ответил Сорви-голова. Жан Грандье принадлежал к людям, которые не любят терять времени даром. Тут же достав из кармана бумажник, он извлек оттуда пять визитных карточек и быстро бисерным почерком написал на каждой из них следующие строки: "Убитый вами ни в чем не повинный Давид Поттер приговорил вас к смертной казни. Я - исполнитель его мести. Где бы вы ни были, моя рука всюду сумеет настигнуть вас. Вы были безжалостны, а буду таким же. И вы все погибнете. Сорви-голова". Надписав на обороте карточек адреса членов военного суда, он вручил их сержанту, сказав: - Дайте честное слово доставить их по назначению. - Клянусь честью! Ваши послания будут переданы мною их адресатам. - Отлично. Вы свободны! ГЛАВА 5 Сражение. - Гайлендеры Гордона и Молокососы. - Огонь!-Истребление офицеров.-Герцог Ричмондский и его сын - Ожесточенная борьба. - Последний патрон. - Враги повержены! - Великодушие, - Волынщик. - Письмо. - Несчастная мать. - Победа. Служба Молокососов - не синекура*. Из этих сорванцов выработался отборный отряд, в замечательных достоинствах которого с каждым днем все более убеждалось командование. С ними считались, как со взрослыми, им поручали опасные дела. Их капитан, недаром получивший свое прозвище Сорви-голова, водил их иногда чуть ли не в пасть к самому дьяволу и умел найти выход из любого положения. Порой они несли тяжелые потери, но это ничуть не уменьшало их энтузиазма. Мы уже видели, в какой трагической обстановке происходила их разведка в расположении войск английского генерала Джорджа Уайта*, явно готовившегося перейти в наступление. Это если и не бесполезное, то, во всяком случае, преждевременное наступление началось на северо-востоке от Ледисмита, примерно в двадцати трех километрах по направлению к Эландслаагте. Генерал Вильжуэн, основы-ваясь на подробном докладе Жана Грандье о силах англичан, принял совместно со своим правофланговым соседом, генералом Жаном Коком, все необходимые для отпора врагу меры. Буры заняли сильные позиции, удачный выбор которых говорил о том, что они мастерски овладели военным искусством. Позиции состояли из цепи пологих холмов, защищенных траншеями и находящихся под прикрытием скал. В густой траве была скрыта целая сеть заграждений из колючей проволоки, о которую должен был разбиться боевой порыв наступающих. Там и сям в разбросанных на некотором расстоянии друг от друга передовых окопчиках засели стрелки. Под скалами, позади траншей, притаились бурские пушки, подле них - готовая к бою орудийная прислуга. Поражала мертвая тишина, нависшая над трансвааль-скими линиями с их невидимыми защитниками. Словно по мановению руки люди и кони в поразительном порядке, без шума и суеты занимали приготовленные позиции и вдруг исчезали, будто таяли. Лишь изредка то там, то здесь блеснет вдалеке и тотчас исчезнет бронзовый ствол маузера или покажется на секунду круп лошади, прижавшейся к скале. Чем не фантасмагория! Англичане же, наоборот, двигались по открытой степи и согласно всем правилам современной тактики: артиллерия, кавалерия, пехота. У них замечательные войска, способные выдержать любое испытание, укомплектованные достаточным штатом опытных унтер-офицеров. Любая великая держава могла бы гордиться такими солдатами. Эти молодцы были совсем неповинны в том, что их послали сражаться за несправедливое дело, не по доброй воле бесстрашно шли они проливать свою кровь, чтобы отнять у ни в чем не повинных людей их самое драгоценное благо-свободу. Главнокомандующий англичан спешил начать сражение. Не столько ради того, чтобы, разомкнув кольцо осады, обрести свободу движений, сколько потому, что ему, лично ему до-зарезу нужна была победа Она нужна была ему именно сегодня, и он был готов купить ее любой ценой. Дело в том, что в Кейптауне уже высадился новый генералиссимус, сэр Редверс Буллер, а сэру Джорджу Уайту необходимо было доказать Англии, что гораздо проще было бы предоставить командование всеми английскими войсками ему, Уайту. Такова истинная причина этого наступления, столь безумного, что бурские генералы долго отказывались в него поверить. Из глубины долины донеслись глухие раскаты: английские пушки открыли огонь. Снаряды, начиненные лиддитом* , с пронзительным свистом рассекали воздух и, упав среди холмов, взрывались градом стальных осколков и клубами зеленоватого дыма. Четыре непрерывно гремевшие батареи и колонны англичан, формировавшиеся на ходу, постепенно приближались к холмам. Пушки буров лениво отвечали на этот скорее шумный, чем опасный концерт. Их артиллеристы заранее разметили прицельные квадраты и теперь терпеливо выжидали, когда можно будет открыть огонь из всех орудий, чтобы разить врага с близкого расстояния. Два пехотных полка, поддерживаемых двумя батальонами гайлендеров Гордона, выстроившись по ротам в колонны, приблизились к позиции буров и решительно бросились в атаку. Генерал Вильжуэн, находившийся недалеко от Молокососов, внимательно следил за движением англичан. - Безумцы! - воскликнул кто-то из его свиты. - Храбрецы! - поспешно возразил генерал, отличный судья в вопросах доблести. Стрелки, залегшие в передовых окопчиках, открыли ответный огонь. Несколько англичан упало. Пушки неистовствовали; непрерывно шлепались и взрывались снаряды, зеленой пеленой расстилался дым; горнисты трубили атаку, а шотландские волынки наигрывали самые боевые свои мотивы... Плохо защищенная первая линия траншей была взята англичанами без особых усилий. Шагавшие в авангарде гайлендеры Гордона, опьяненные этим слишком легким успехом, который они приветствовали бурным "ура", гимнастическим шагом бросились вперед, но, запутавшись в сети проволочных заграждений, падали, кувыркались и застревали в таких комических позах. которые при других обстоятельствах вызвали бы смех. Тогда своим невозмутимо спокойным голосом Вильжуэн скомандовал: - Огонь! И поднялась дьявольская пальба. Привстав немного, Сорви-голова метнул взгляд на своих сорванцов и крикнул: - Внимание!.. Беречь патроны! Каждому выбрать свою жертву и тщательно целиться. В то же мгновение по всей линии загрохотали пушки буров, открыв огонь по врагу с дистанции всего лишь в девятьсот метров. На застрявшую в проволочных заграждениях английскую пехоту обрушился ураган снарядов. Пули поражали солдат одного за другим, ядра косили их целыми рядами. - Сомкнуть строй!..-командовали английские офи-церы, хладнокровие которых ничуть не изменило им среди этой ужасной бойни. Унтер-офицеры специальными ножницами перерезали проволоку, громче запели горны, с новой силой загнусавили волынки, и волна окровавленных людей с еще большим ожесточением бросилась на приступ. Весь путь англичан был усеян телами убитых и раненых; звуки труб сливались с предсмертными воплями людей, с жалобным ржанием искалеченных коней. Буры встретили это неистовое наступление с непоколебимым мужеством, которое ничто не могло сломить. Но вот они покинули один за другим три холма, связанных между собой системой защитных укреплений. Буры выполнили этот маневр в изумительном порядке, без малейшего признака смятения, не оставив врагу ни одного убитого или раненого. Они отошли на заранее приготовленные позиции. Все поле, представлявшее собою подход к этим позициям, было заранее тщательно размечено по карте на квадраты, каждый из которых находился на прицеле бурских орудий. Таким образом, буры превратили эти позиции в неприступную крепость. Англичане не поняли, что отступление задумано умышленно, с целью заманить их в засаду, о которую неизбежно должны были разбиться их стойкость и упорство. Они были убеждены, что столь желанная победа уже в их руках, и продолжали наступать. Молокососы также заняли новую позицию. Она господствовала над широким проходом, куда должны были ринуться наступавшие гайлендеры Гордона. Рядом с капитаном Сорви-голова залег его юный товарищ, Поль Поттер. Одна и та же мысль промелькнула у них, когда они следили за неистовым натиском гайлендеров Гордона: "Полковник - герцог Ричмондский". Взгляды юнцов были прикованы к самой гуще битвы, где они надеялись найти герцога. Он чудился им в каждом офицере, по которому они тотчас же открывали огонь. Но разве можно распознать человека в этой сумятице! В конце концов оба кончили тем, что стали стрелять во всех офицеров без разбора. - Перебьем всех офицеров-гордонцев! - воскликнул капитан Молокососов.-Тогда-то уж герцог непременно окажется в числе убитых... - И мой отец будет отомщен! - в неистовом восторге подхватил сын расстрелянного бура. Вскоре все войско втянулось в драку, мало походившую на сражение. Никакого руководства. Даже роты потеряли свое боевое единство В какой-то мере его сохраняли лишь взводы. Большинство бойцов, опьяненных убийством, орудовали каждый на свой страх и риск. Стреляли в упор, схватывались врукопашную. Даже раненые, катаясь в обнимку по земле, давили, душили и кусали друг друга. В течение какой-нибудь четверти часа буры потеряли двух генералов. Знаменитый начальник бурской артиллерии Жан Кок, пораженный двумя пулями, в грудь и в бок, испустил предсмертный вздох, воскликнув: "Да здравствует свобода!" Вильжуэн, тоже раненный в грудь, упал со словами: "Бейтесь до последней капли крови, ребята!" Утрата этих людей, столь жестокая для дела независимости южноафриканских республик, сопровождалась громом проклятий по адресу англичан. Последние, впрочем, и так уже дорого поплатились: почти весь офицерский состав англичан был истреблен. На земле распростерлись тела трех полковников, пяти майоров, одиннадцати капитанов и двадцати шести лейтенантов. Часть из них были убиты, другие ранены. Из четырнадцати офицеров второго батальона гордонцев уцелели только двое. Один из них казался неуязвимым, несмотря на то что выделялся среди всех своим ростом и блестящим мундиром. Находясь все время в пер-вых рядах, он руководил атакой, сплачивал людей, вел их на приступ, подбадривая примером собственного мужества. Этот офицер - герцог Ричмондский. Под ним пало уже три коня, он служит мишенью для пятисот стрелков, и все же он остается живым и невредимым, без единой царапины, под стальным дождем снарядов. Теперь он бился пешим, так как под рукой не осталось ни одного свободного коня. Рядом с ним дрался горделивый юноша, вернее, мальчик, судя по внешности, принад-лежащий к аристократии, в мундире младшего лейтенанта Гордоновского полка. У него то же, что и у полковника, несколько высокомерное мужество, то же презрение