вы настоящий хвастун! Советую вам прекратить эти шутки. Вам не удастся взбесить меня, честное слово! Скорее вы добьетесь кнута. - Человека, голову которого оценили в двести фунтов, не наказывают кнутом... Между прочим, моя голова стоит гораздо больше. Кроме того, я - солдат и требую, чтобы со мной обращались, как подобает обращаться с пленным воином. Я убил столько ваших людей, что вполне заслуживаю такого обращения. Офицер слегка побледнел, закусил ус и, перестав наконец улыбаться, отрывисто, точно пролаял, крикнул: - Нужна информация! Отвечайте! Отказываться не советую. Все равно заставим. - Спрашивайте! - Сколько буров против наших линий?; - Восемь дней назад их было вполне достаточно, чтобы побить вас, хотя вас было во много раз больше. Офицер побледнел еще сильнее. - Сколько у вас ружей? - продолжал он. - Маузеров? Не знаю. Но ли-метфордов* около тысячи: мы отобрали их у ваших солдат. - Последний вопрос: что стало с герцогом Ричмонд-ским и его сыном? - Я лично приказал перенести этих двух тяжело раненных джентльменов в бурский госпиталь. Теперь они вне опасности. - Достаточно. Вы отказались ответить на два первых вопроса, и я вынужден передать вас в распоряжение Кол-вилла - майора третьего уланского полка. Это имя заставило молодого француза вздрогнуть. Колвилл! Еще один из убийц Давида Поттера. Сорви-голова, не скрывая ненависти, пристально взглянул на вошедшего Колвилла. Это был длинный, как жердь, сухопарый и желчный англичанин с высокомерным и жестоким выражением лица. Жан поклялся самому себе никогда не забыть его, если только удастся вырваться из этого осиного гнезда. - Дорогой мой Колвилл, позвольте представить вам мистера Сорви-голова, небезызвестного вам нашего будущего палача. - Вот как! - презрительно ответил майор. - Тот самый мальчишка, который осмелился послать офицерам ее величества свои идиотские и оскорбительные письма? Ну что же, теперь пришла наша очередь позабавиться. - Клянусь, - пробормотал Руссел, - не хотел бы я очутиться в шкуре этого хвастунишки, над которым Колвилл собирается позабавиться. Майор поднес к губам свой хлыст, рукоятка которого оканчивалась свистком. На пронзительный зов свистка прибежал уланский сержант. - Максуэл, - процедил сквозь зубы Колвилл, - забери-ка этого парня, и можешь позабавиться со своими товарищами игрой "подколем свинью" "Pigsticking" - свирепая игра английских улан, которые любили предаваться ей, заменяя свинью пленниками "низшей расы". Но никогда еще, насколько известно, белый человек не служил объектом этого варварского развлечения. Бедному Жану предстояло стать первой жертвой глумления которое вскоре распространилось на многих плененных буров. Услыхав передававшийся из уст в уста призыв "pigstick-ing!>, десятка два улан схватили свое оружие и вскочили на коней. Жана поставили лицом к полю, на котором выстроился взвод сержанта* Максуэла. Майор Колвилл, желая продлить удовольствие, приказал одному из пехотинцев: - Дать ему ранец! Передавая Жану военный ранец, солдат, более человечный, чем его начальник, шепнул: - Защищайся им, как щитом. Главное, не бойся и старайся парировать удары. Вокруг столпились офицеры всех родов оружия, с любопытством ожидая зрелища, жестокость которого не может сравниться ни с чем. Прозвище "Сорви-голова" не сходило с их уст, но произносилось оно без ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась известная доля уважения. - Сорви-голова!" Так это Сорви-голова?.. Бедный парень! - Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец! - Хотите пари, Руссел? - предложил майор. - Ставлю десять фунтов, что этот мошенник пустится наутек, как лисица от гончих, и его с одного маху подколют чуть пониже спины. - Идет! - смеясь, ответил драгунский офицер. Взвод стоял в двухстах метрах. - Колоть! - проревел сержант. - Вперед! И взвод помчался бешеным галопом... На Жана Грандье несся ощетинившийся пиками, сверкавший сталью смерч людей и коней. Сорви-голова заслонил ранцем грудь и, крепко упершись расставленными ногами в землю, ждал удара. И удар не заставил себя ждать. Ужасный удар! Сорви-голова почувствовал, что его буквально подбросило в воздух, он два или три раза перекувырнулся и тяжко рухнул на землю. Его левое плечо было изодрано, правая рука сильно кровоточила. Но все же ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь. Под крики "ура" уланские кони молнией пронеслись мимо, даже не задев Жана. - Вы проиграли, Колвилл! - воскликнул капитан Руссел - Этот мошенник ведет себя неплохо. - Подождем, - с холодной ненавистью ответил майор. Оглушенный падением и тяжело дыша, Сорви-голова с трудом встал и поднял свой разодранный ранец. Он был намерен бороться до конца, а уланы не теряли даром времени: проделав быстрый поворот, взвод перестроился. Снова раздалась команда сержанта: - Колоть! Вперед!.. Первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым любопытством. Вид крови пробуждал в человеке зверя. Сорви-голова выпрямился усилием воли и крикнул: - Трусы! Подлые, низкие трусы!.. - и снова упал, сбитый сокрушительным ударом. Против всяких ожидании, ранец и на этот раз защитил его. Впрочем, уланы сами, рисуясь своим мастерством, старались попадать пикой только в импровиэированный щит. Все, что было за ранцем, для них не существовало, они видели в Жане лишь осужденную на казнь жертву. Несчастный мальчик совсем разбит. Одежда его изодрана в клочья, тело изранено. Он едва поднимается Его ноги дрожат и подгибаются, его налившиеся кровью глаза потускнели, а шум в ушах заглушает ироническое "ура" англичан. Ослабевшие руки уже не в силах поднять защищавший его до сих пор ранец. Он понял, что все для него кончено, что спасенья нет; сейчас он будет растоптан безжалостным зверьем. Но у него хватило еще силы выпрямиться, скрестить на груди руки и с гордо поднятой головой, мужественно повернуться лицом навстречу уланскому взводу. Мысленно он простился с жизнью, которая до сих пор так улыбалась ему, и послал последний привет своей сестре и своей горячо любимой родине, которую ему не суждено было больше увидеть. И когда в третий раз прозвучала команда сержанта "Вперед!" - он ответил на нее возгласом: - Да здравствует Франция!.. Да здравствует свобода!.. Пригнувшиеся к шеям коней уланы проскакала уже. половину расстояния, отделявшего их от Жана. Еще несколько секунд - и омерзительное преступление совершится. Но вдруг какой-то всадник на всем скаку врезался между уланами и их жертвой. Это был один из тех замечательных наездников, при виде которых невольно вспоминается легенда о кентаврах*. Всадник поднял хлыст и повелительно выкрикнул те слова, которые с равным успехом заставляют атакующих остановиться, а толпу- успокоиться: - Стоп!.. Ни с места!.. Увидев генерала, - ибо всадник был английским генералом, - уланы так круто осадили коней, что те, вздыбившись, едва не опрокинулись вместе с наездниками. Остановив своего скакуна в четырех шагах от пленника. генерал привстал на стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды кавалеристов. Красный от гнева и отчеканивая слова, каждое из которых хлестало, как пощечина, он прокричал: - Подлецы! Подлые трусы, позорящие английский мундир! Какой офицер разрешил это гнусное дело?.. Отвечайте, сержант! - Майор Колвилл, - произнес Максуэл, превозмогая страх. - Прислать его ко мне! Немедленно! Сорви-голова окровавленной рукой отдал честь генералу. Тот в свою очередь поднес к козырьку каски пальцы, затянутые в перчатку, и, увидев перед собой мальчика, спросил его невольно смягчившимся голосом: - Кто вы? - Француз на службе бурской армии,-ответил пленник, держась почтительно, но с большим достоин-ством. - Ваше имя? - Жан Грандье, по прозвищу Сорви-голова, капитан разведчиков. - Так, значит, это вы.и есть знаменитый Брейк-нек?.. Поздравляю! Вы храбрец! - Такая похвала и к.тому. же из ваших уст, генерал... Я смущен и горжусь ею! - Вы так молоды! Право же, любого пленника вашего возраста я тут же отпустил бы на свободу. Любого, да... Но вы слишком опасный противник и слишком много причинили нам неприятностей. Я оставляю вас в качестве военнопленного, но вы будете пользоваться всеми привилегиями, каких заслуживает столь храбрый враг. Вконец обессилевший и оглушенный, Сорви-голова с великим трудом пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко осев на землю, потерял сознание. - Отнести этого юношу в госпиталь! - приказал генерал. - Я требую, чтобы о нем хорошо позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали?.. А, вот и вы, майор Колвилл! За жестокую расправу с военнопленным-пят надцать суток строгого ареста. Сержант, командовавший "Pigsticking", лишается своего звания и переводится в рядовые уланы. Все уланы взвода назначаются на пятна-дцать внеочередных полевых караулов. Вольно! ГЛАВА 8 В вагоне-На крейсере.-На рейде Саймонстауна-Бегство. - Преследуемый акулами. - Лестница подземного хода.- Серое платье, белый передник и судки с провизией. - Оригинальное бегство - Коттедж и англичанка. - Служанка на все руки. Капитану Сорви-голова было нанесено много ран, но ни одна из них не оказалась тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти все они зажили. Приказ спасшего его генерала строго выполнялся, благодаря чему в течение двух недель Жан был предметом особого внимания врачей, что, разумеется, немало способствовало его быстрому выздоровлению. В душе поднявшегося с постели Жана навсегда осталось чувство бесконечной благодарности к великодушному джентльмену. Теперь в качестве военнопленного Сорви-голова разделял участь трехсот буров, плененных в начале осады Ледисмита. Присутствие их в осажденном городе пред-ставляло немалую обузу для коменданта города, ибо, несмотря на бдительный надзор, буры то и дело бежали, рискуя жизнью. Для большинства беглецов дело конча- , лось трагической смертью. Зато те, кому удавалось ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие военные сведения. К тому же питание пленных значительно уменьшало запасы пищи гарнизона. И если бы осада, как все предве-щало, затянулась, это обстоятельство неизбежно сократило бы продолжительность сопротивления. Поэтому выс-шее командование распорядилось эвакуировать всех здо-ровых военнопленных в Наталь*, а затем на Капскую Землю. В то время кольцо окружения было еще не столь плот-ным, и поезда могли время от времени пробиваться в Дурбан. Хотя Колензо, наиболее важный в военном отношении пункт, и обстреливался бурской артиллерией, он все же находился пока в руках англичан, и мост через Тугелу мог еще служить для передвижения легких составов. От Ледисмита до Дурбана около двухсот километров. Несчастных пленников разместили в товарных вагонах, приставили к ним достаточное количество солдат-конвоиров - и в путь! Путешествие было рассчитано на один день. Однако, ввиду жалкого состояния железных дорог, переезд длился два дня. Двое суток без хлеба и воды, в вагонах, набитых людьми, как бочка сельдями. Пленные не имели возможности выйти оттуда ни на минуту. Подумай, читатель: ни на минуту! Легко представить себе, в каком состоянии находились все эти несчастные, разбитые усталостью, стонавшие от голода и жажды и задыхавшиеся в насыщенных зловонием вагонах, тогда как англичане, удобно разместившись в блиндированных вагонах, ели, пили и шумно веселились. Так различно складываются судьбы народов, разъединенных чудовищем, имя которому война! В Дурбане английские власти приступили к мытью пленников и очистке вагонов. Делалось это очень просто: в вагоны направили рукава мощных насосов, служивших для мойки кораблей в доках, и стали обильно поливать водой все и всех. Насквозь промокшие, ослепленные сильнейшими струями хлеставшей по ним воды, буры отбивались, падали, фыркали, как жалкие тонущие собаки. Но гигиена - прежде всего! А теперь обсушивайтесь, как хотите. А вот и еда. Огромные котлы, наполненные густой массой протухшего и полусырого риса. Ложек не полагалось. И хотя пленные вынуждены были черпать это отвратительное месиво прямо руками, они глотали его с такой жадностью, которая лучше всяких слов говорила о перенесенной голодовке - Плохое начало, - ворчал Сорви-голова. - Профессия пленника меня мало устраивает, и, разумеется, я тут не заживусь. Пленных связали попарно и теми же веревками прикрепили последовательно одну пару к другой, так что весь конвоируемый отряд имел вид индейской цепочки*. Практичные люди - эти англичане! Наконец несчастным объявили, что их посадят на военный корабль, стоявший на рейде, и повели. Все население города сбежалось посмотреть на пленных. Люди тесными рядами стояли по обеим сторонам дороги. Как страшен был путь побежденных среди враждебной и насмешливой толпы! Ее жестокость не знала пощады. оскорбления так и сыпались на бедняг, горькая участь которых должна бы, казалось, вызывать в людях святое чувство сострадания. Потом под палящими лучами жаркого солнца, от которого трескались губы и, словно кипящий котел, дымилось мокрое платье, пленников стали размещать по шаландам. Когда последние были битком набиты, мрачный караван тронулся в путь и скоро подплыл к крейсеру "Каледония", стоявшему под парами на рейде. Наконец-то можно будет хоть немного отдохнуть, растянуться где-нибудь, поспать, избавиться от голода и от оскорблений конвоиров. Не тут-то было! Опять нумерование, опять перекличка, опять "куча мала" в бронированной башне, без воздуха, без света, где виднеются лишь смутно вырисовывающиеся жерла пушек, нацеленных на живую массу людей. Протяжно завыла сирена, заскрипела якорная цепь, раздалось монотонное сопенье винта. Началась килевая и боковая качка, эти неизбежные предшественники морской болезни. "Каледония" со скоростью акулы неслась по волнам бурного Индийского океана; буры, заключенные в башне, рыдали, как дети. Этим простым людям, никогда не видавшим моря, казалось, что их навсегда отрывают от род-ной земли и осуждают на вечное изгнание. А "Каледония", немилосердно дымя, все плыла и плыла, разрезая волны и пожирая милю за милей. Она держала курс на Саймонстаун - морской форт в восьми лье к югу от Кейптауна. От Дурбана до Саймонстауна тысяча четыреста километров. Сорок восемь часов пути, быть может, еще более тяжкого, чем переезд по железной дороге. По прибытии крейсера на рейд пленных разместили на четырех понтонах* , стоявших на якоре в трех милях от берега А разгруженная "Каледония" снова взяла курс на Дурбан. Сорви-голова и шестьдесят других пленных буров были интернированы на понтоне "Террор"*. Настоящий ад было это судно, необыкновенно метко названное. Войдите -- и вам покажется, что вы в больнице, но в больнице, где нет ни сиделок, ни докторов, ни лекарств. Грязная клетка, до отказа набитая людьми. Их тела покрыты ранами, по которым ползают насекомые. Прибавьте к этому невыносимую жару, от которой можно сойти с ума, и питание, отпускаемое лишь в количестве, необходимом для "поддержания жизни". Прелестная формула, изобретенная англичанами. Под ней подразумевается паек, достаточный только для того, чтобы не дать пленнику умереть с голоду. Как это экономно! И другое преимущество: ослабевшие от голода люди не могли бежать. Они мерли, как му-хи. "Тем хуже для них!" Похороны были недолгими. От-крывали орудийный люк и, недолго думая, бросали тело в залив, воды которого кишели акулами. "Тем лучше для акул", - смеялись англичане, Уже через сутки Сорви-голова почувствовал, что не в силах больше терпеть грубого обращения, голода, вшей, жалкого вида товарищей по заключению, ослабевших, безжизненных, похожих скорее на призраков, чем на людей. Он твердо решил покончить со всем этим. Утонуть, быть расстрелянным, съеденным акулами - и то лучше, чем это медленное и мучительное умирание. Он поделился своим планом с некоторыми больными товарищами. Однако те не решились одобрить его. План Жана показался им слишком рискованным. "Террор" стоял на якоре посередине залива в шесть миль шириной. Значит, до берега было по крайней мере три мили. Хороший пловец и мог бы, пожалуй, доплыть, несмотря на акул, на часовых и на сторожевые суда, всегда готовые погнаться за ним. Но как проникнуть в Саймонстаун? В этом городе, представляющем собою одновременно военный порт, арсенал и судостроительную верфь, кажется, нет такого уголка, который не охранялся бы со стороны моря. Но Сорви-голова не колебался. Будь что будет! В ближайшую же ночь он бежит. Товарищи отдали ему веревку, похищенную где-то одним из пленных, у которого в первые дни заключения не хватило решимости бежать, а теперь не было на это сил. Наступила ночь. В башне, едва освещенной двумя походными фонарями, было темно. Сорви-голова разделся донага и ремнем привязал за спину свою одежду: штаны, куртку, шляпу, шерстяную фу-файку. Башмаки он не взял. Кабельтов, привязанный к одному из передних пушечных люков, свешивался до самой поверхности моря. Стояла непроглядная тьма. Часовые, полагавшиеся на слабость узников, а еще того больше на акул, заснули. Сорви-голова простился с товарищами, которые окружили его и не переставали восхищаться его силой и отва-, гой. Он смело подошел к люку и взялся за кабельтов, чтобы соскользнуть вниз. - Who goes there*? - раздался над самой его головой окрик часового, стоявшего на баке. Казалось бы, элементарное благоразумие должно было заставить Жана Грандье вернуться в башню и переждать несколько минут. Куда там! Он с такой быстротой скользнул по стально-му тросу, что содрал кожу с ладоней, и при этом у него не вырвалось ни одного крика, стона или даже вздоха. Часовой услышал всплеск воды, но, подумав, что это резвятся акулы, снова задремал. Теплая, насыщенная солью вода, будто серная кислота. обожгла ободранные руки беглеца. "Ничего, соль обеззараживает раны", - подумал, ныряя, Жан с тем изумительным присутствием духа, которое никогда не покидало его. Он проплыл под водой около двадцати саженей, потом вынырнул, набрал воздуха и снова ушел под воду. Бр-р!.. Под ним, над ним, во всех направлениях тянулись и пересекались длинные фосфорические полосы. Акулы! Не очень, правда, крупные и не очень проворные, но сколько же их было тут, этих невероятно прожорливых бестий! Беглецу вспомнился совет побольше барахтаться, вертеться, дрыгать ногами и, наконец, в тот момент, когда акула повернется брюхом вверх, чтобы схватить его, нырнуть поглубже. И он вертелся что было мочи, дрыгал ногами, барахтался. Но кругом стояла такая темень, что разглядеть акул, этих морских гиен, не было никакой возможности; об их присутствии говорила лишь фосфоресценция. Были минуты, когда он холодел от страха, чувствуя прикосновение плавника или слыша, как лязгают зубы хищника. Но ничего! Еще одно тяжелое переживание, еще одна ложная тревога - смерть и на сей раз промахнулась! Проплыть три мили - это не шутка для мальчика шестнадцати с половиной лет, да к тому же едва оправившегося от ран и изнуренного двумя мучительными переездами-сначала в вагоне для скота, потом в бронированной башне крейсера. Тем более что все последние дни он почти ничего не ел, теперь же его преследовала целая стая акул, а морская вода, разъедавшая его израненные руки, причиняла невыносимо острую боль. И все же наш храбрый Сорви-голова бесстрашно плыл вперед. Трудно было дышать, ломило все тело, волны то и дело опрокидывали его, ударяя по тюку с одеждой, который он, как улитка свою раковину, тащил на спине. Ничего! Мужайся, Сорви-голова! Еще каких-нибудь четверть часа - и ты спасен. Крепись же, черт побери! Городские огни приближаются. Самое трудное уже позади. Ну и молодчина этот капитан Молокососов! Трудности и опасности только умножали его мужество. К несчастью, чтобы спастись от ожесточенно преследующих его акул, ему приходилось прибегать к довольно неритмичной гимнастике, и эти беспорядочные движения вконец истощили его силы. Он ушел под воду и хлебнул изрядную порцию морской воды. О, только не это, Сорви-голова! Он тут же перестает барахтаться, координирует свои движения и снова продвигается вперед. Опять ушел под воду. Опять глотнул соленой воды. Закашлялся. Сперло дыхание. Отяжелели ноги... "Неужели конец? - подумал мужественный юноша. - Скверная штука!.. А впрочем, это все же лучше заточения!" Бум! То загремел и отдался по воде пушечный выстрел, сопровождаемый вспышкой огня. В то же мгновение вспыхнули электрические прожекторы на кораблях и в форту. По воде забегали широкие полосы света, эти свое-' образные бинокли кораблей. Стало светло, как днем. Неужели конец? Такой героизм - и все напрасно! Нет, это еще не конец. В ту самую минуту, когда Сорви-голова уже считал себя погибшим, он почувствовал под ногами твердую почву. Его затуманенные глаза смутно различили в темноте за прожектором, светлый луч которого застыл посреди гавани, какую-то темную массу. То была цепь скал, выступавших из воды почти на уровне моря. Ух! Он вылез и растянулся на них, чуть живой, и, зарывшись из предосторожности в густые водоросли, тут же заснул мертвым сном Заснул под грохот пушек, под ослепительными лучами электрических прожекторов. Казалось, пушки гремели, а прожекторы светили во славу его мужества. Когда он проснулся, было совсем светло. Но морские водоросли отлично скрывали его. Он чувствовал себя менее утомленным, чем ожидал, но умирал от голода. Кругом царила удивительная тишина. Раздвинув мягкие стебли водорослей и оглядевшись, Жан убедился, что нашел пристанище у самого основания форта Саймонстау-на. Он лежал у подножия крепостной стены и так близко к ней, что его невозможно было увидеть ни через бойницы, ни даже с вышки форта. Но как утолить этот волчий голод, от которого пучит живот и бурчит в кишках? К счастью, тут было множество устриц. Под все заглушавший шум прибоя Жан стал разбивать камнем раковины и с неутолимой жадностью глотал одну устрицу за другой. Этот оригинальный завтрак длился до десяти часов И неудивительно, если принять во внимание голод беглеца, род пищи и способ ее приготовления Насытившись, он снова уснул под благодетельным покровом морских растений О, всего на каких-нибудь три часа! Небольшой послеобеденный отдых. Потом, осмелев от царившей вокруг и ничем не нарушаемой тишины, Сорви-голова облачился на всякий случай в свое промокшее платье и приступил к разведке, желая запечатлеть в уме топографию местности, откуда ему придется выбираться ночью. Внезапно он провалился по самые плечи в яму под фундаментом крепости и тотчас же ощутил под ногами высеченную в стене лесенку, которая круто поднималась вверх до самой потерны. "А что, если взобраться!" - подумал Сорви-голова. На первый взгляд, эта мысль может показаться безумной. Однако чаще всего бывает так, что самые дерзкие замыслы наиболее легко осуществляются. С наступлением сумерек он окончательно решился Поднимаясь медленно и осторожно, он дошел до потерны* и с изумлением заметил, что она не заперта. В нее можно было проникнуть по проходу, в стене которого оказалось окно в форме бойницы. Из-за окна доносился звон посуды. Очевидно, это была кухня или столовая, а может быть, кладовая. Сорви-голова заглянул в бойницу и увидел пустое помещение, которое, в свою очередь, через полуоткрытую дверь сообщалось с другой комнатой, откуда, собственно, и доносился звон стаканов и тарелок. На подоконнике стояли наполненные какой-то едой судки Рядом висело серое домашнее платье и белый передник. Одежда, очевидно, оставленная здесь служанкой. У капитана Сорви-голова мелькнула нелепая, а быть может, и гениальная мысль. Он схватил платье, влез в него прямо в своем мужской одежде, взял в руки судки и решительно толкнул дверь На все это у него ушло гораздо меньше времени, чем у нас на описание. Он очутился в узкой открытой галерее, затем вышел на небольшую площадку, охранявшуюся часовым, и, низко опустив голову, прошмыгнул мимо него. - Как вы сегодня торопитесь, мисс Мод,- заметил ему вдогонку часовой. Округлые щеки, свежий цвет и женственные черты юношеского лица Жана - все это при сумеречном свете ввело солдата в заблуждение. Жан пошел вперед, обходя строения, пересек широкий двор, проскочил через ворота на подъемный мост и удачно проскользнул мимо другого часового, который крикнул ему вдогонку: - Good night, miss Maud*!! И вот с сильно бьющимся сердцем, сам не веря в свое освобождение, он уже шагает по улице Если бы не боль в ладонях, с которых содрана кожа, все было бы прекрасно. Он превратился в известную всему гарнизону мисс Мод, платье которой надежно защищало его от подозрительных взглядов. Кроме того, в его распоряжении оказался изрядный запас съестного, достаточный, чтобы накормить целый взвод английских солдат. Он шел наобум; единственной его целью было поскорее выбраться из военной зоны, оставить позади все ее строения. Скоро он вышел на широкую улицу, застроенную по обеим сторонам домами. Очевидно, это было предместье Саймонстауна. Послышались свистки паровозов и лязг вагонов. Где-то поблизости находился вокзал. А он все шагал и шагал, преследуемый поднимавшимся из судков вкусным, щекочущим ноздри запахом. "А не присесть ли пообедать? - подумал он. - Мой желудок уже давно успел позабыть об устрицах, и я голоден, как акула". Он находился невдалеке от одинокого коттеджа, окруженного легкой проволочной изгородью, у подножия которой пышно разрослась высокая душистая трава. Теплая ночь, луна... Как чудесно жить на свете! Особенно беглецу, счастливо вырвавшемуся из страшного каземата на понтоне. Расположившись на траве, Сорви-голова открыл судки, извлек оттуда свежеиспеченный хлеб, нежный и сочный ростбиф, полцыпленка, сыр, две бутылки эля и прочие деликатесы, неопровержимо свидетельствовавшие о разнообразии гастрономических вкусов солдат ее величества. Он с жадностью заправского обжоры набросился на съестное, оросил его доброй порцией вина и нашел, что первое бесподобно, второе же прямо-таки божественно. А наевшись досыта, уснул сном праведника. Разбудил его, уже на рассвете, яростный собачий лай. Жан почувствовал себя бодрым и веселым. Он потянулся и вдруг увидел по ту сторону изгороди датского дога, свирепо скалившего на него клыки. В нижнем этаже коттеджа открылась дверь, и в сад вышла старая леди, высокая, сухопарая, седая, с длинным, оседланным очками носом, с огромными зубами, похожими на кости домино, и не менее внушительных размеров руками и ногами, - словом, истая англичанка. Увидев приближавшуюся к нему старую леди, Сорвиголова мысленно сказал себе: "Ну, теперь не плошай, старина!" А старая леди, погладив и успокоив ласковым словом собаку, обратилась к нему: - Кто вы и что вам нужно, дитя мое? Сорви-голова сделал реверанс, потупил глаза и, при-няв скромный вид, который так удивительно шел к нему, тоненьким фальцетом* ответил: - Я несчастная служанка, миледи... господа прогнали меня. - За что же? - Я наполняла лампу и нечаянно пролила керосин, он вспыхнул. Весь дом сгорел бы, если бы не эти бедные руки, которые я сожгла, гася огонь... Нет, вы только взгляните на них, миледи! - О да, это ужасно!-сочувственно сказала старая леди. - И, несмотря на это, меня выгнали, не заплатив ни шиллинга, не дав мне белья, почти без одежды! - Жестокие люди!.. Но почему вы так плохо говорите по-английски? - недоверчиво спросила старая леди. - Очень просто, миледи я из Канады, а родители мои французы по происхождению. И мы никогда не разговариваем дома по-английски... Мое имя Жанна Дюшато. Я родилась в городе Сент-Бонифейс, что близ Виннипега. - Что же мне с вами делать, дитя мое? Хотите поступить ко мне в услужение? - Как мне благодарить вас, миледи?! Вот как знаменитый Брейк-нек, отважный капитан Сорви-голова, превратился в служанку миссис Адамс, старой леди из Саймонстауна. Чего только не случается в жизни! ГЛАВА 9 Образцовая служанка - Все в жизни приедается - Телеграмма - Ехать, и немедленно! - Санитарный поезд - На пути в Кимберли - О том, что может открыть путешествие по железной дороге - Трудное путешествие - Умер - Несчастная мать - Бегство - Между двух огней - Белый чепчик - Походный марш Молокососов Сорви-голова, не видя другого выхода из положения, вынужден был примириться с более чем скромным положением. Правда, та легкость, с которой он сошел за девушку, немного удивила его, а может быть, даже задела где-то в глубине души его самолюбие. Подумайте только: капитан разведчиков, герой осады Ледисмита, солдат, бежавший из плена-и вдруг служанка! Но события следовали с такой быстротой, что у него не хватало времени задуматься. Старая леди уже ввела его в дом, - Я буду платить вам один фунт в месяц. Согласны? - На старом месте мне платили полтора,-не моргнув, ответила мнимая Жанна Дюшато. - Но леди так нравится мне, что я согласна и на один фунт. - Отлично! Платье у вас еще довольно чистое, оставайтесь в нем. Я дам вам белье, башмаки и чепчик... Да, да, вы будете носить чепчик Я на этом настаиваю А почему вы так коротко острижены? - У меня был солнечный удар, и косы мешали прикладывать лед, пришлось их обрезать О, если бы вы только видели, миледи, какие они были длинные да толстые! А какого красивого, золотистого цвета! Я так горевала!.. - Довольно, довольно! Уж не кокетка ли вы? Терпеть этого не могу! - Я?! Кокетка?. Господь с вами, миледи! Я не ношу даже корсета. - И хорошо делаете! Девушка вашего класса должна быть скромна, трудолюбива, бережлива, предана своим господам . - Надеюсь, миледи скоро убедится, что я обладаю всеми этими качествами - Отлично!.. Вот кухня. Приготовьте чай. Эта задача - сущий пустяк для капитана Сорви-голова: в бытность свою в Клондайке он приобрел недюжинные кулинарные познания Первый успех на новом поприще! Чай заварен отменно, тосты* запечены в меру, ветчина нарезана тонкими, как кружева, ломтиками, а сгущенное молоко разбавлено водой в должной пропорции. Чепчик, надетый на слишком длинные для мужчины и слегка вьющиеся волосы, - новый успех! Когда Сорви-голова оставался один, он тщательно изучал перед зеркалом все повадки служанок: как придавать смиренное выражение лицу, опускать глаза и не сдвигать набекрень привычным мужским движением свой более чем скромный головной убор. Переодевание удалось на славу! В этой высокой и сильной девушке, немного нескладной, молчаливой, застенчивой и охотно бравшейся за любую работу, трудно было бы узнать молодого борца за независимость Трансвааля Настоящая находка эта служанка, мастерица на все руки. О вы, герои трагических приключений в "Ледяном аду" - Леон Фортэн, Поль Редон, Лестанг, Дюшато, Марта Грандье, настоящая Жанна Дюшато, Тоби ╪ 2, Серый Медведь, - поглядели бы вы на вашего Жана, охотника на гризли*, победителя бандитов "Коричневой звезды", в комичном облике служанки! Или вы, отважные Молокососы и мужественные буры, оплакивающие храбрейшего из храбрых - капитана Сорви-голова! Что стало бы с вами, если бы вы увидели, как он в белоснежном чепце, завязанном бантиком под подбородком, в юбке до пят и переднике орудует возле печки, бежит на звонок и отвечает своим фальцетом "Да, миледи... Нет, миледи..." Нетрудно представить, какой бешеный взрыв хохота вызвал бы у вас этот маскарад, сменивший драму воинской жизни. А между тем для самого Жана Грандье в этом не было ничего забавного. Дни шли за днями, не внося никаких изменений в его нелепое и полное риска существование, грозящее каждое мгновение при малейшей оплошности с его стороны превратиться в настоящую катастрофу. Для человека более зоркого, чем старая леди, достаточно было бы одного неловкого движения или случайно вырвавшейся нотки мужского голоса, чтобы тотчас же раз-гадать тайну, скрытую от миссис Адамс. А это повлекло бы за собой страшные для беглеца последствия. К счастью, вечно молчаливая, всегда чем-то озабоченная и часто грустившая старая леди жила в полном одиночестве. Провизию ей доставляли на дом. Единственное занятие затворницы состояло в усердном чтении описаний военных событий в местных газетах. Терпение Жана истощалось. С каждым днем ему становилось все труднее и труднее переносить "прелести" своего нелепого положения, безысходность которого он ощущал все более остро. Его тянуло на поле битвы, откуда до него доходили отрывочные известия о новых победах, одержанных его друзьями бурами. Но как бежать из Саймонстауна без денег, без платья? Как пройти через всю Капскую Землю, обмануть подозрения, которые навлекал на себя каждый иностранец, и ускользнуть от цепких лап полиции? Оставаться служанкой миссис Адамс? Нет! Лучше смерть! Лучше сто смертей, только не это! На шестнадцатый день своего пребывания у миссис Адамс Жан Грандье уже готов был совершить безумный шаг, как вдруг к нему явилось неожиданное спасение в образе телеграфиста. Телеграмма для старой леди! Она лихорадочно открыла ее, прочла и в полуобморочном состоянии упала на кушетку. - Сын... Бедное дитя?.. Боже, помоги нам! - бормотала она. Лжеслужанка привела ее в себя: - Миледи, что с вами? О миледи! - Мой сын, артиллерийский капитан, очень тяжело ранен под Кимберли, осажденным этими проклятыми бурами. "Артиллерийский капитан Адамс? Знакомое имя! Уж не тот ли это самый Адамс, что был в пятерке палачей Давида Поттера?" - размышлял Жан Грандье. Но раздумывать было некогда. Старая англичанка уже взяла себя в руки и поднялась. - Немедленно туда! Ухаживать за ним, утешать, окружить его материнской заботой... Да, да, как можно скорей! - твердила она. - Готовы ли вы сопровождать меня, Жанна? Сорви-голова замер от восторга при мысли, что ему представляется возможность без малейшего риска, без затрат и с наивозможной скоростью вернуться на театр военных действий. - О, конечно, миледи! - ответил он. - Благодарю вас, дитя мое, вы славная девушка! Ничего лишнего не брать, только самое необходимое. По небольшому саквояжу для каждой из нас-и в путь. О да, скорей, скорей в путь! Она наскоро уложила вещи, набила карманы золотом, заперла дом на ключ, который отдала соседям, поручив их же заботам собаку, и устремилась на вокзал. От Саймонстауна, или, вернее, от Кейптауна, до Кимберли примерно девятьсот километров по прямой линии и тысяча сто по железной дороге, то-есть столько же, сколько от Парижа до Ниццы. Но скорость путешествия не всегда пропорциональна расстоянию. Если, например, расстояние от Парижа до Ниццы экспрессы проходят за восемнадцать часов, то даже в мирное время самым скорым поездам требуется не менее тридцати часов, чтобы проделать путь из Капа до Кимберли. А во время войны тем более нельзя установить точного графика. Человек, который не принадлежал к военному сословию, не был солдатом, хирургом или газетным корреспондентом, считал себя счастливцем, если ему удавалось попасть на поезд. Именно перед такого рода затруднением и очутилась миссис Адамс со своей служанкой. Каждую минуту отходили от дебаркадеров и медленно двигались на север поезда, набитые солдатами и трещавшие под тяжестью пушек и снарядов. Протяжно выли сирены, лязгали вагоны, громыхали поворотные круги; отовсюду несся адский концерт железа. Напрасно несчастная мать бегала от одного железно-дорожника к другому, напрасно расспрашивала, умоляла, раздавала золото. Все составы были до отказа набиты военными грузами. Среди этого невиданного нагромождения смертоносных машин и пушечного мяса- не нашлось бы места даже для крысы. Миссис Адамс уже совсем отчаялась и пустилась в слезы при мысли, что ей никак не попасть туда, где страдают и терпят жестокие лишения несчастные жертвы войны. Как вдруг перед ней остановился с почтительным поклоном человек в форме капитана медицинской службы. Это был знакомый миссис Адамс военный хирург. Узнав его, старая леди воскликнула: - Доктор Дуглас! Если бы вы только знали!.. - Миссис Адамс! Какими судьбами? Вы покинули Англию? - Для того чтобы отыскать своего сына, а вашего друга, нашего дорогого Дика. Он тяжко ранен под Кимберли, а я лишена возможности поехать к нему. Мне повсюду отказывают. Подумайте только: нет места для матери, которая стремится к своему умирающему сыну! Какая жестокая вещь эта война! - Так едемте со мной, миссис Адамс! Через десять минут отправляется в Магерсфонтейн санитарный поезд номер два. Я его начальник. И будьте уверены, уж у меня-то найдется местечко для матери моего лучшего друга. - Да благословит вас бог, доктор! Доктор подхватил миссис Адамс под руку и повел к поезду, а нагруженная двумя саквояжами лже-Жанна замыкала шествие. Расталкивая толпу, наше трио направилось на запасный путь, где уже пыхтел и весь содрогался под парами санитарный поезд. Поезд состоял из кухни, аптеки и двенадцати просторных вагонов с расположенными одна над другой койками; на дверцах вагонов были изображения красного креста. Два хирурга, четыре сестры и двадцать четыре санитара ожидали там своего начальника. Из них состояло пока все население поезда. Не успели доктор Дуглас, миссис Адамс и лже-Жанна разместиться в одном из его вагонов, как раздался свисток паровоза, состав тронулся и мягко покатил по единственному еще свободному пути. Если в дороге ничего не случится, поезд будет останав-ливаться лишь для того, чтобы набрать воды или сменить паровоз. Ему справедливо присвоена привилегия обгонять другие поезда, которые почтительно уступают ему дорогу. И вот они мчатся на всех парах через горы, равнины. долины, проносятся мимо городов, сел и деревушек, дого-няя и обгоняя воинские составы, которые непрестанно следуют один за другим. Сорви-голова, в ком снова проснулся дух разведчика, не в силах был даже сосчитать эти поезда. Количество их изумляло, а еще больше тревожило капитана Молокососов. Какая напряженная жизнь, что за неистовое движение царит на этих стальных путях! Эскадроны, пушки, батареи, артиллерийские парки, штабы, полки, скот, фураж, продовольственные склады - целая армия, да нет, целых две армии вторгались на всех парах в маленькие южноафриканские республики! Вся Англия, вся Британская империя вместе с войсками своих колоний шла па приступ Трансвааля и Оранже-вой республики. Грандиозное, потрясающе жуткое зрелище! Канадцы, африканцы, австралийцы, бирманцы, индусы вперемешку с бесчисленными солдатами метрополии! И все поют. Впрочем, солдаты, идущие в бой, всегда поют: ведь надо же как-то забыться. Но, увидев поезд с красными крестами, они мгновенно умолкают. Этот поезд открывает перед ними завесу той жестокой действительности, которая ожидает их впереди. "Бедные буры!" - с грустью думал Сорви-голова, глядя на всю эту силу, на это огромное скопище людей Тут, как нигде, чувствовалась железная решимость врага побе-дить любою ценой, даже если бы для этого пришлось по-жертвовать последним золотым и послать на убой послед него солдата. Но и это еще не все! Чтобы обеспечить безопасность движения этой армии, другие тыловые воинские части охраняли железнодорожные пути, вдоль которых повсюду виднелись сторожевые посты, окопы, редуты для защиты виадуков, мостов, туннелей и станций. В целом это была прекрасно продуманная система неприступных укреплений. - Их слишком много, - забывшись, прошептал Сорви-голова, но голос миссис Адамс вывел его из раз думья: - Жанна, сходите за чаем! Жанна?. Ах да! Ведь он все еще служанка на все руки у старой англичанки. В санитарном поезде жизнь протекала, как на корабле Персонал ел, пил и спал, не выходя из вагона. А лже-Жанне по-