вооружиться терпением, призвав на помощь всю свою выдержку. Между тем шум в лагере, достигнув своего апогея, начал стихать. Не найдя никаких разумных причин суматохи, люди приписали ее проделкам какого-нибудь пьянчуги, к счастью для себя оставшегося неузнанным. Ночная жизнь в лагере вошла в свою обычную колею. Одной тревогой больше, только и всего. Сорви-голова сгорал от нетерпения. Прошел уже добрый час с тех пор, как он занял место майора. Должно быть, теперь уже было два часа утра. Надо немедленно уходить, если он вообще хочет выбраться из этого осиного гнезда. "Уходить? Разумеется, надо! Но как? - размышлял Жан. - Верхом? Невозможно! Значит, пешком. Это сопряжено, конечно, с большой потерей времени, но такой способ дает хоть тень надежды на успех".. Сорви-голова собирался уже покинуть палатку, когда до него донеслось чуть слышное дыхание майора. Жан послал по его адресу не очень-то милосердное пожелание: - Хоть бы ты издох, скотина! Поль Поттер на его месте, несомненно, перерезал бы горло этому заклятому врагу буров. Сорви-голова же удовлетворился тем, что оставил его если не в безнадежно опасном, то, во всяком случае, в смешном положении. . Жан тихонько приподнял одеяло, встал и, нащупывая вытянутыми вперед руками все замеченные раньше предметы, без особых приключений добрался до выхода и выскользнул из палатки. Но не успел он сделать и двух шагов, как обо что-то споткнулся. В то же мгновение лежавший перед палаткой человек вскочил и заорал: - Караул! Вор! Он обокрал его милость!.. То был верный Билли, денщик майора, уснувший, как пес, у порога своего господина. Черт возьми! Где только не гнездится верность! Билли старался схватить за шиворот бешено отбивавшегося Жана, не переставая в то же время орать во всю глотку: "Караул! Помогите!" Опять тревога! Бедный Сорви-голова! ГЛАВА 7 О людях, которых бьют - Опять драка - Пушки выведены из строя - Распивочная. - Сорви-голова покупает виски - В роли пьяницы - Патруль - Первое угощение - Часовые - Второе угощение. - Проделки лжепьяницы - Конный патруль - Третье угощение - Подозрение. - Последняя бутылка и первый выстрел. - Карьером! Один философ утверждал, что самые верные псы - это те, которых больше всего бьют. Но неужели бывают также и люди, которых нерушимо привязывают к их господам побои? Да, бывают! Именно таков и был улан Билли, денщик майора Колвилла. Ни с одним денщиком английской армии не обходились, наверно, хуже, чем с Билли. А один бог знает, сколько ругательств, пощечин и зуботычин отпускают английские офицеры, эти "утонченные" джентльмены, по каждому поводу, за малейшую провинность, а чаще всего просто так, без всякой вины. Хлестать подчиненного с утра до вечера - это своего рода офицерский спорт. Билли, расположившийся у палатки майора, как вер-ный сторожевой пес, защищал своего хозяина с остервенением дога. Жан прилагал неимоверные усилия, чтобы высвободиться из цепких объятий улана, который, не переставая, орал. Сорви-голова наносил ему удар за ударом. Но Билли, привыкнув на службе у майора к побоям, упорствовал и не сдавался. Еще немного - и Сорви-голова будет схвачен. Неистовое бешенство овладело им. Но тут, себе на беду, Билли слишком приблизил свое лицо к Жану, вероятно, для того, чтобы получше разглядеть и запомнить вора. Сорви-голова мгновенно использовал это выгодное для себя положение, нанеся противнику так называемый удар "вилкой". Слишком верный и слишком упрямый Билли, сраженный страшной болью, упустил свою добычу и волчком завертелся на земле. Наконец-то Сорви-голова свободен! Но отовсюду уже бегут солдаты, вот-вот снова начнется прежняя игра. К счастью, вопли Билли отвлекли внимание людей от Жана и несколько задержали погоню. Бедняга, забывая о себе ради своего господина, умолял тех, кто собирался помочь ему: - Скорей туда, в палатку! Там его милость майор... Его обворовали, убили!.. Одни солдаты бросились преследовать убегавшего Жана, другие вошли в палатку и увидели там полузадушенного и окровавленного майора, который, впрочем, довольно быстро пришел в себя. Не успели его развязать, как он завопил: - Сорви-голова!.. Где Сорви-голова? Никто ему не ответил, никто не принимал всерьез его вопли - все думали, что майор просто пьян или спятил с ума. - Да говорят же вам, болваны, Сорви-голова в лагере!.. И, схватив шашку, Колвилл опрометью понесся по лагерю, исступленно вопя: - Брейк-нек! Брейк-нек! Ловите Брейк-нека!.. Тысяча фунтов тому, кто его задержит! Сорви-голова пользовался у англичан столь же лестной, сколь и опасной для себя популярностью. Его имя вместе с обещанием награды, повторенное вслед за Колвиллом несколькими солдатами, вскоре подхватили сотни, тысячи солдат. - Брейк-нек!.. Тысяча фунтов!.. - неслось отовсюду. Разумеется, Сорви-голова вторил им в унисон, переходя иногда и на более высокие ноты. Эта уловка снова удалась ему, во всяком случае помогла хоть немного выиграть время. Но без каски, в измятом мундире он не мог долго сходить за английского солдата. Дела его неизбежно должны были принять другой оборот. Однако Сорви-голова принадлежал к людям, которые в случае необходимости умеют все поставить на карту. Он прибегнул к остроумной, хотя и чреватой опасностью диверсии. Убегая от преследователей, он случайно очутился возле лошадей артиллерийского парка. Служба охранения несколько ослабевает в центре лагеря, окруженного двойной цепью часовых и конных патрулей, особенно после трудного дневного перехода и ночной тревоги, которая, как это было сегодня, нарушила отдых измученных людей. Поэтому Жану и удалось подойти к лошадям, не возбуждая подозрения заспанных да к тому же и малочисленных часовых. Кони были привязаны незамысловатыми узлами. В какие-нибудь полминуты, рискуя получить хороший удар копытом, он отвязал десятка три лошадей, которые, почуяв свободу, разбежались во все стороны. Лошади с громким ржаньем неслись, сшибая с ног людей, метавшихся по лагерю с криками: "Брейк-нек!.. Брейк-нек!.." Смятение все росло и вскоре достигло ужасающих размеров, ибо Сорви-голова продолжал под прикрытием ночи свою дьявольскую работу, отпуская на волю все больше и больше коней. А те, возбужденные непривычной обстановкой, бешено мчались куда глаза глядят, опрокидывая палатки и сбивая с ног людей. Артиллеристы бросились ловить лошадей. Пушки на какое-то время (о, совсем ненадолго!) остались без охраны. Но Сорви-голова со свойственными ему изумительным хладнокровием и ловкостью сумел воспользоваться и этим кратким мгновением. - А, господа англичане! Так вы предлагаете за мою голову тысячу фунтов? Но я же вам говорил, что она стоит гораздо большего. Сейчас вы убедитесь в этом... Жан вспомнил о взрывчатке, обмотанной вокруг его тела. Он знал, как обращаться с этим оружием, пожалуй, более страшным, чем динамит. Вытащить шнур, разорвать его на три равные части, обмотать ими механизмы трех пушек и поджечь взрывчатку - все это он проделал гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать. "Жаль, что ее так мало", - думал Жан, убегая сломя голову от пушек. Взрывы раздались почти тотчас же: Бум! Бум! Бум!.. И тут же послышался грохот металла и вопли испуганных людей. Лафеты пушек опрокинулись, орудия вздыбились, как пораженные насмерть кони. Весь лагерь поднялся на ноги. Люди, охваченные тревогой, ужасом, гневом, хватались за оружие, бегали, суетились, орали без толку, засыпали друг друга вопросами, - словом, усугубляли и без того большой беспорядок, грозивший перейти в панику. Одни хлопотали вокруг искалеченных пушек, другие охотились за никак не дававшимися лошадьми, третьи толпились вокруг пьяного и разъяренного майора, который, не переставая, вопил: -Сорви-голова! Говорю вам, это-Сорви-голова!.. Тысяча фунтов тому, кто его задержит! Никто уже не мог разобраться в происходящем. Одни начальники приказывали играть тревогу, другие - отбой, однако ни те, ни другие приказы так и не исполнялись. Кончилось тем, что о Жане совсем забыли. А Сорви-голова, добившись своего, не терял понапрасну времени. Взамен каски он нашел фетровую шляпу с инициалами C.J.V, видно, оброненную в суматохе каким-нибудь волонтером, и, напялив ее, преспокойно, с беспечным видом гуляки, направился к границе лагеря. Его уверенная походка, хорошая военная выправка и форма хаки, которую он успел кое-как привести в порядок. служили ему пропуском. На него никто не обращал внимания, хотя имя Брейк-нек в сочетании с кругленькой суммой, обещанной в награду за его поимку, так и вертелось у всех на языке. Приметив кабачок, двери которого только что открылись, Жан вошел туда с непринужденностью человека, карман которого туго набит золотом. Содержатель распивочной, почуяв в нем солидного гостя, почтительно вышел к нему навстречу. Сорви-голова, у которого уже созрел новый план действий, потребовал шесть бутылок виски самого лучшего качества. Хозяин, галл по происхождению, изъяснялся на таком же фантастическом английском языке, как и Сорви-голова. Он даже не заметил, что его покупатель говорит на жаргоне, который, несомненно, вызвал бы подозрения у чистокровного англо-сакса. Зато он тотчас же догадался содрать с Жана двойную цену, вероятно, по случаю ночного времени. Такова уж повадка всех содержателей ночных питейных заведений. Сорви-голова, притворившись слегка опьяневшим, расплатился не торгуясь, но потребовал, чтобы ему дали еще провиантскую сумку, - Хочу отнести бутылки своим товарищам на посту, - пояснил он. За сумку ценою в пять шиллингов кабатчик содрал с него целую гинею. Из распивочной Сорви-голова вышел покачиваясь, со шляпой набекрень. - Товарищи хотят пить, - во всеуслышание рассуждал он, - Канадцев всегда мучает жажда. Отнесу-ка я это виски землякам. Его остановил патруль. Сорви-голова протянул капралу бутылку виски. - Только не все, капрал, - приговаривал он, - товарищи на посту томятся жаждой... Канадцы всегда хотят пить. Капрал улыбнулся, припал губами к бутылке и, одним могучим глотком опорожнив ее до половины, отдал остаток своим подчиненным. У англичан неистощимый запас снисходительности к пьяным, поэтому он собирался уже отпустить подвыпившего волонтера, находя его объяснение весьма убедительным. Но в благожелательности трезвого человека к пьяному всегда есть небольшая доля зависти. Солдаты патруля запротестовали - им было мало полбутылки. Они ре-шительно требовали прибавки, и Жан, опасаясь осложнений, вынужден был отдать вторую бутылку. У него осталось всего четыре. При мысли, что ему придется, быть может, утолять жажду еще одного патруля, Жана бросило в дрожь. Но нет, все шло отлично, если не считать того, что восток начинал алеть, предвещая рассвет. "Ого-го-го! - подумал Сорви-голова. -- Пора удирать". Но не прошел он и полсотни шагов, как наткнулся на стрелковый окопчик. Забряцало оружие, грубый голос резко окликнул его: - Who goes there? - Виски! - вполголоса ответил Сорви-голова. Для английского часового нет более красноречивого и убедительного ответа, особенно в четыре часа утра, после холодной ночи, проведенной в сыром окопе. - Подойди ближе, - хрипло прорычал солдат с сильным ирландским акцентом. Сорви-голова несказанно обрадовался. Время шло, а более счастливого случая нельзя было и желать. Ведь ирландцы, эти самые храбрые солдаты Соединенного королевства, славятся в то же время как самые одержимые и закоренелые пьяницы. Жан знал, что на английских постах всегда двое часовых. Но также хорошо знал он и то, что с помощью двух бутылок виски даже от двух Пэдди можно добиться реши-тельно всего. Шатающейся походкой пьяного Сорви-голова направился к стрелковому окопчику, держа в каждой руке по раскупоренной бутылке. Потом, протянув часовым бутылки и отрыгнув пьяной икотой, он произнес: - Вот и я!.. Говорю тебе; я и есть это самое виски. - Арра!.. Арра!.. Бегора!.. - сказал один ирландец. - Ты говоришь ну прямо как по книге! Бьюсь об заклад, что ты лучший солдат армии ее величества... - За твое здоровье, братишка! - произнес другой Пэдди. Сорви-голова достал третью бутылку, чокнулся ею с ирландцами и заплетающимся языком, но стараясь придать голосу как можно больше любезности, ответил: - За ваше, друзья! Ирландцы, запрокинув головы, пили, не отрываясь от бутылок. Одним-единственным глотком каждый пэдди опоражнивал сразу полбутылки. От таких глотков можно, казалось бы, лопнуть, не сходя с места. А виски было настоящий огонь, что твой купорос. Щеки обоих пьянчуг так и запылали. Проглотив каждый по полбутылке, они прищелкнули языками то ли от удовольствия, то ли в знак не вполне удовлетворенного желания: - А ну-ка, еще по глоточку! Вот так! Поехали... Го-тово. До дна! Сорви-голова, притворяясь, что он мертвецки пьян,с каким-то урчаньем повалился на землю и захрапел. Ирландцы разразились смехом. - Приятель-то, кажется, готов, - заметил один из них. - А может быть, у него в бутылке осталась хоть капелька? - прибавил другой. - Пойти взглянуть, Солдат выполз из ямы и, нащупав в темноте капитана Сорви-голова, прижавшего к губам едва початую бутылку, осторожно отнял ее, вернулся в яму и одним глотком опустошил ее до половины. - Добавочная порция, - сказал он, икая. - И мне добавок, - потребовал второй и потянулся за бутылкой. Докончив ее, он произнес: - А знаешь, я бы тоже не прочь уснуть, как тот парень. - Еще бы! Но ведь минут через десять придет смена, и тогда нас перестреляют, как зайцев. "Через десять минут!-ужаснулся Сорви-голова,- Черт возьми, надо удирать!" Он притворился, что просыпается, поднялся, качаясь из стороны в сторону, на ноги и принялся, бормоча и ругаясь, искать свою бутылку. . - Проклятье! Где же моя бутылочка? Убежала?.. Ах, каналья!.. Ведь я вижу, все вижу! Удрать хочешь?.. Нет, голубушка, не выйдет!.. Иди сюда, мошенница, а не то я сам тебя поймаю!.. Не хочешь?.. Ну погоди, сейчас я тебя догоню!.. Я человек, и тебе не уйти от меня, безногая... Так, спотыкаясь на каждом шагу, падая, снова поднимаясь, охая, ахая и ругаясь, он прошел мимо хохотавших до слез стрелков. Погоня за бутылкой казалась им самой уморительной и забавной штукой, какая только могла зародиться в насквозь пропитанном алкоголем мозгу. Оба Пэдди даже и не заметили, что неизвестный, которому они были обязаны угощением, уходит в противоположную английскому лагерю сторону. Не заметили они и того, что он не спотыкался уже и не пошатывался, что, по мере того как он удалялся, походка его становилась все более уверенной и быстрой. Горизонт между тем светлел, окружающие предметы вырисовывались все отчетливее. Почувствовав себя вне опасности, Сорви-голова облегченно вздохнул и собрался было пуститься бегом, как вдруг за его спиной послышался топот скачущего галопом коня. - Who goes there? - окликнул его резкий голос. Едва сдержав готовое сорваться с языка проклятие, Жан снова притворился пьяным и, пошатываясь из стороны в сторону, достал последнюю бутылку. На полном скаку возле него остановился всадник. Конный патруль. Улан! - Что ты тут делаешь, парень? - угрожающе спросил он. - Выпиваю и гуляю... гуляю и выпиваю. Если и тебе охота выпить, дам... На вот, пей! Я не жадный. Увидав невооруженного пьянчужку, улан улыбнулся, отставил пику, потянулся за бутылкой и припал к ней губами. Пока он тянул виски, Сорви-голова ухватил левой рукой под уздцы его коня, а правой полез в карман своего доломана. Улан-не то что ирландцы. Его ублаженный алкоголем желудок не знает чувства благодарности. Изрядно глотнув и не выпуская из рук бутылки, он продолжал допрос: - Что-то слишком далеко от лагеря ты прогулива- ешься. - Как ты сказал, как? - притворяясь ошарашенным его словами, ответил Сорви-голова. - Он далеко, этот... как его... ах да, лагерь!.. Смешно, правда? Лагерь - и вдруг далеко... Да мне, в сущности, наплевать. Я - парень не из робких! А для смельчаков расстояний не существует. - Брось свои штучки и следуй за мной, - строго сказал улан, в душу которого закралось подозрение. - А вот не пойду! Я в отпуску. Где мне нравится, там и гуляю. - Мне приказано убивать на месте всякого, кто попытается выйти за пределы лагеря или войти в него. Повинуйся, не то заколю! С этими словами улан отшвырнул бутылку и нагнулся, чтобы отстегнуть от ботфорта пику. Но Сорви-голова мгновенно вытащил спрятанное в кармане оружие и, не выпуская из левой руки поводьев коня, выстрелил в улана. Пуля, пробив кавалеристу глаз, застряла у него в мозгу. Улан качнулся вперед, потом откинулся назад, соскользнул с коня и, убитый наповал, тяжелой массой рухнул на землю. Испуганная лошадь норовила встать на дыбы. Сорвиголова, сильно дернув поводья, удержал ее на месте. На звук выстрела со всех сторон мчались конные патрули. Жан одним прыжком вскочил на коня и погнал его в карьер. Когда расстояние между ним и англичанами до-стигло пятисот метров, те, убедившись в бесполезности дальнейшей погони, прекратили преследование. Сорви-голова был снова спасен! ГЛАВА 8 Нашествие. - Как англичане воевали с бурами. - Свирепые цивилизаторы. - Грабежи и пожары. - Драма в Блесбук-фонтейне. - Убийство столетнего старца. - Истребление женщин и детей. - Мстители. - Майору Колвиллу приходится на-конец уплатить по счету. - Отступление. Сорви-голова вернулся в лагерь генерала Бота как раз вовремя. Генерал находился в неведении о движении неприятельских войск, а Сорви-голова, рискуя жизнью, раздобыл и привез ему необходимую информацию, точную, исчерпывающую, ясную. Благодаря отважному командиру Молокососов генерал Бота мог теперь избежать окружения, задуманного маршалом Робертсом. Тщетно войска англичан - драгуны, кавалерия и артиллерия - старались обойти левый фланг бюргеров. Правда, англичане передвигались с молниеносной быстротой, но Бота, без колебания оставив свои замечательно укрепленные позиции между Винбургом и железной дорогой, взял еще более быстрый темп. И огромные клещи, состоявшие из людей, лошадей и пушек, зажали пустоту. Катастрофа при Вольверскраале многому научила буров. Минуло время безумных лобовых атак англичан. Буры поняли это, и теперь, вместо того чтобы выжидать врага . на сильно укрепленных позициях, они отступали. Но если бурам удавалось таким образом избегать неприятеля, то остановить его они, разумеется, не могли. Англичане всегда наступали в количестве десяти против одного. Они обходили республиканцев, теснили их, гнали на север. Это было неизбежно. Но и теперь еще бурам не раз удавалось вершить славные боевые дела. Вынужденные постепенно эвакуировать территорию Оранжевой республики, буры, уходя, не оставляли врагу ни одного солдата, ни одного коня, ни одной повозки. Дорого обходились англичанам их успехи, которыми они были обязаны только своему численному превосходству. Не проходило и дня, чтобы неуловимый противник не нанес им жестокого удара, оскорбительного для их самолюбия и чувствительного для финансов и людского состава английской армии. Буры угоняли обозы завоевателя, снимали его часовых, захватывали врасплох его разведывательные отряды, уничтожали его мелкие воинские соединения... Всего не перечесть. Партизаны геройски отстаивали каждый клочок своей земли, каждый холмик, каждое дерево, каждый дом и при этом оставались невидимыми врагу, тогда как силы и маршрут англичан были прекрасно известны бурам. Им охотно сообщали об этом женщины и дети - единственные обитатели разграбленных неприятелем ферм. Партизанская война, эта борьба с невидимым и вездесущим противником, деморализовала весь состав английской армии, от генералиссимуса до последнего пехотинца. Первое время англичане пытались бороться с партизанами при помощи простых мероприятий: было объявлено о наложении штрафа за укрывательство в доме партизан, за снабжение их продовольствием, за сообщение им сведений военного характера. Угроза штрафа не произвела никакого впечатления. Тогда непокорным стали грозить изгнанием. Понятно, что и эта угроза прозвучала впустую. Взбешенное сопротивлением буров, английское высшее командование не отступило перед мерами, жестокость которых опозорила великую нацию и вызвала возмущение всего цивилизованного мира. Лорд Робертс, взбешенный, как, впрочем, и все солдаты его армии, непрерывными потерями, которые им приходилось нести от бурских патриотов, возвел в непростительное преступление преданность бюргеров делу независимости своей родины. Зашумели и господа капиталисты. Империализм не терпит топтанья на месте. А военным давно надоели эти бесславные стычки и бесполезные лишения. Отовсюду, из метрополии и доминионов, понеслись крики: "Пора кончать с бурами во что бы то ни стало, любыми средствами!" И, как всегда бывает в подобных случаях, солдат, развращаемый "общественным" мнением, тщеславием, эгоизмом и славолюбием, превращается в карателя. Это произошло и с лордом Робертсом. "Старый Боб" не побоялся обесчестить свое безупречное прошлое чудовищным приказом. Бессильный сломить героическое сопротивление буров, он стал превращать в пустыню те места, через которые лежал путь его армии. Английские солдаты методически грабили, уничтожали, сравнивали с землей не только хутора, фермы, селения, но даже и небольшие города. Началось зверское истребление буров. Женщины, дети и старики безжалостно изгонялись из своих жилищ. Лишенные крова, голодные и оборванные, они бродили по степи и гибли от истощения и усталости. Находились, конечно, упрямцы, которые наотрез отказывались покинуть старый дедовский дом, где протекла вся их жизнь, где они любили, страдали, надеялись и трудились. О, тогда дело принимало серьезный оборот, ибо это нежелание людей расстаться с родным кровом приобретало в глазах захватчиков характер преступления, караемого смертной казнью. И англичане совершали эти казни с беспощадностью и свирепостью новообращенных палачей. Те самые англичане, которые не переставали кичиться своим либерализмом, благотворительной и цивилизаторской миссией, творили здесь, под снисходительным оком начальства, самые мерзкие дела, какие только может придумать зверь в человеческом облике. Кровавое безумие охватило и многих офицеров. Нередко встречались джентльмены, с чудовищным наслаждением исполнявшие обязанности палачей. Таким, например, был вечно пьяный и свирепый маньяк майор Колвилл, кавалеристы которого завоевали в тех местах, где они орудовали, позорную славу карателей, ставшую несколько позднее достоянием волонтеров генерала Брабанта. Колвилл и его уланы действовали в качестве разведчиков в авангарде английской армии. В те дни, о которых идет наш рассказ, уланы майора Колвилла оторвались от своего армейского корпуса и наводили ужас на местность между Рейтцбургом, Вредефор-том и железнодорожной линией Блумфонтейн - Претория. Разрушение совершалось методически. Уланы не щадили ничего, даже деревьев. А бурская армия, сосредоточенная на границе Оранжевой республики, не могла прийти на помощь несчастным жертвам английского варварства, ибо за спиной у буров находилась река Вааль, граница Трансвааля, которую буры должны были защищать, а рядом брод Ренсбург, который давал англичанам возможность легко обойти буров и напасть на них с тыла. Такая стратегическая обстановка приковывала генерала Бота к своему укрепленному лагерю и не позволяла ему перейти в наступление. Однажды на ферму Блесбукфонтейн прибыл уланский отряд человек в двести. Ферма эта представляла собой небольшую группу построек, дававших приют десяти-двенадцати семьям тружеников. Все здесь дышало прочным сельским покоем и незатейливым достатком патриархальных жилищ, созданным несколькими поколениями, которые более полувека обра-батывали землю, собирали и перерабатывали ее урожаи. День за днем они упорно и терпеливо трудились не покладая рук над созданием и усовершенствованием своего маленького мирка, зародыша будущего селения, а может быть, даже и города. Рождались и вырастали дети, возникали новые семьи, которые селились в новых домах, построенных рядом со старыми. Так, словно мощные ветви огромного и прекрасного дерева, крепко вросшего своими корнями в священную землю Отечества, разрастались бурские семьи. Как счастливо пролетали здесь годы беспечного детства и трудолюбивой зрелости, за которой следовала высоко всеми чтимая старость! А как опьяняли душу эти бескрайные просторы степей, светлая радость щедро вознагражденного труда, сладостное блаженство отдыха в семейном кругу! Пожалуй, никогда еще и нигде счастье не было таким совершенным и полным, как у этих людей, превративших каждую свою ферму в маленький эдем. И вот все это счастье, казавшееся нерушимым, рухнуло. Ураган войны, разразившийся над этим райским уголком, унес всех его юношей и мужчин, оставив без защиты слабых и больных его обитателей. Из двадцати шести мужчин Блесбукфонтейна на ферме остался лишь один столетний слепой старец, с трудом добиравшийся до своей любимой скамейки на солнышке, да мальчуганы не старше десятилетнего возраста. Остальное население фермы состояло из женщин: девяностолетней прародительницы, славной и преданной подруги главы клана, ее дочерей, внучек и правнучек, то-есть матерей, сестер и дочерей бурских воинов. Всего около семидесяти беззащитных людей. ...Однажды обитатели фермы услышали резкие звуки трубы и стук лошадиных копыт. Прибежали ребятишки. - Англичане! - задыхаясь от бега, кричали они. Уланы, бряцая оружием, вихрем ворвались на просторный двор фермы. Во главе отряда галопировал майор. Рядом с ним скакал сержант, впереди - два трубача. - Хозяина сюда! Где хозяин? - крикнул сержант. На пороге показался старый бур. Его вела прелестная белокурая девочка лет шести. - Я хозяин, - с достоинством произнес бур. - Что вам угодно? - Огласите, сержант! - приказал своим резким голосом майор, даже не удостоив старца ответом. Унтер-офицер извлек из-за обшлага мундира бумагу, развернул ее и стал читать, нарочито отчеканивая каждое слово: - "Именем ее величества королевы и по приказу его превосходительства лорда Робертса всем лицам, пребывающим в этой усадьбе, предписывается немедленно покинуть ее. Малейшее сопротивление будет караться смертью". И уже от себя сержант добавил: - Даю вам пять минут сроку. Ошеломленный старик устремил свой невидящий взор в то место, откуда исходил голос, объявивший этот варварский приговор. Ему казалось, что он плохо расслышал, не понял чего-то. Он полным трагизма жестом простер костлявые руки, а его старый, беззубый рот шевелился, не произнося ни звука. - Дед, - заплакав, пролепетала девочка, - этот человек сказал: надо уходить. - Уходить?! - замогильным голосом пробормотал старик. - Да, да, убираться вон отсюда! - злорадно выкрикнул майор. - Пошли прочь, змеиное отродье, а не то живьем вас зажарим в этой норе! Женщины поняли. Они выбежали из столовой, где прятались до сих пор, охваченные леденящим страхом перед оккупантами. Они окружили кавалеристов, умоляя их сжалиться; с душераздирающими воплями они протягивали им младенцев, которых завоеватели хотели лишить крова и последнего куска хлеба. Бандиты злорадно расхохотались, подняли на дыбы лошадей и, опрокинув ближайших к ним женщин, стали их топтать. Послышались вопли ужаса и боли, заглушенные гиканьем улан. На земле лежал младенец с раздробленной головкой. Мать с помертвевшим от горя лицом упала без чувств возле бившейся в агонии невинной жертвы свирепых карателей. Майор взглянул на часы и с невозмутимым спокойствием процедил сквозь зубы: - В вашем распоряжении осталось четыре минуты. Тогда к майору приблизился старик. Догадавшись по властному тону Колвилла, что он и есть начальник, высокий старец низко склонился перед англичанином. - Коснись это меня одного, - пролепетал он дрожащим голосом, - я бы не просил вас. Я бы сказал вам: возьмите мой старый скелет и потешайтесь над ним сколько угодно... Но эти женщины и дети - они же не причинили вам никакого вреда. Пощадите их ради всего святого... ради вашего бога, которому молимся и мы! Пощадите, умоляю вас! - Осталось три минуты! - прервал его майор. - Вы теряете понапрасну драгоценное время, милейший: приказ королевы исполняется беспрекословно. - Не может быть, чтобы ваша королева приказала истреблять людей! Она ведь женщина, она - мать. Сжальтесь же над нашими женами, сжальтесь над детьми!.. Никогда еще я не склонял головы перед человеком, я преклонял колени только перед богом... А вас умоляю на коленях! Заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого на свете, вашей честью солдата: сжальтесь, сжальтесь! И благородный старец, решившийся ради спасения семьи на это величайшее унижение, тяжело упал на колени, простирая к майору дрожащие руки. Из его потухших глаз брызнули слезы и заструились по седой бороде. Несколько солдат, сердца которых еще не совсем очерствели от грабежей и насилия, отвернулись, чтобы скрыть свое волнение. У остальных это зрелище вызвало взрыв мерзкого хохота. Майор молчал. С непринужденностью баловня судьбы он высвободил ногу из левого стремени, подле которого стоял на коленях старик, и нанес несчастному страшный удар сапогом по лицу. Искалеченный старец свалился подле трупика младенца. Из его рассеченных ударом губ и носа хлынула кровь. Двор огласился негодующими и скорбными воплями женщин: - Проклятые!.. Палачи!.. Убийцы!.. А Колвилл хохотал, полагая, видно, что выкинул отличную штуку. Потом, снова взглянув на часы и небрежно опуская их в карман, он заметил: - Ну, четыре минуты уже истекли. Минутой больше или меньше - какое это имеет значение для несчастных, которые знают, что все мгновенья их жизни уже сочтены. Женщины вновь окружили улан. Бледные, трепещущие от негодования, они поносили солдат, грозили им своими слабыми кулаками, порывались даже их бить. Солдафоны отвечали громким хохотом, целой очередью ругательств и плоских казарменных шуточек. - Поднять коней! - гаркнул Колвилл. - Гип-гип... урра! - заорали уланы, пришпоривая коней. И хорошо выдрессированные животные ринулись на толпу сокрушенных горем женщин. Невыразимое смятение охватило несчастных. Одни ползли по земле, изувеченные железными подковами разгорячившихся коней, другие бежали по двору, стараясь спасти исходивших криком детей. - Отстегнуть пики!.. Колоть!..-скомандовал Колвилл, обнажив свою шашку. - А ну-ка, мальчики, подколите мне всех этих маток вместе с их поросятами. Что за великолепный "pigsticking"! Будет о чем вспоминать! Повинуясь гнусному приказу, уланы взяли пики напе-ревес и бросились на женщин с криками: - Урра!.. Урра!.. Подколем свиней! Подколем свиней!.. В это время к старцу вернулось сознание. Он с трудом поднялся. Его ноги дрожали и подкашивались, лицо его было окровавлено, изо рта текла кровь. Слабею-щим уже голосом он бросил убийцам свое проклятье: - Подлецы, будьте вы прокляты, низкие люди! Но вот он очутился перед Колвиллом, который трусил мелкой рысцой и не спеша подкалывал намеченные жертвы. Взмахнув шашкой, майор со всего размаху ударил старца по черепу. Тяжелое лезвие, посланное рукой атлета, со свистом резака обрушилось на голову старца и раскроило ее до самого рта. - Черт возьми! Ну и ручища у вас, майор! -восхищенно воскликнул старший лейтенант, ехавший рядом с Колвиллом. - Да и лезвие не из плохих, милейший, - ответил майор, явно польщенный похвалой. Кавалеристы продолжали яростно преследовать иско-лотых пиками женщин. Опьянение кровью, от которого хмелеют сильнее, чем от вина, туманило их рассудок и толкало на возмутительные по своей свирепости поступки. Одной из первых упала прародительница Ее грудь рас-кроил целый пучок пик, попавших одновременно и сбив-ших ее с ног. Маленькая белокурая девочка, служившая поводырем старцу, была буквально вздернута на пику сержантом. Резким рывком пики назад убийца сбросил девочку на землю, где она продолжала биться в предсмертных муках. А женщины все падали и падали, истерзанные умелы-, ми руками опытных палачей. Уж они-то знали, как наносить удары, от которых неизбежно погибают, но не сразу, а лишь после страшных мучений. Но вот с женщинами покончено. Одни уже мертвы, другие умирают. Кони то и дело спотыкаются об их тела, разбросанные красными пятнами по всему двору. Оставалось уничтожить несколько обезумевших от страха детей. - Урра... Подколем свинью! Новый бросок бандитов. Последний. Дети убиты. Истребление завершено. Но неужели злодейство так и останется без отмщения? Неужели не явятся мстители? Вложив в ножны шашку, Колвилл приказал трубить сбор. Уланы быстро выстроились по взводам и замерли в ожидании приказа, содержание которого они предугадывали. - А теперь, мальчики, - обратился к ним майор, - позабавьтесь иллюминацией. Подожгите-ка все эти лачуги. Исполнять! Убийства, потом поджог. В глазах сборища озверелых бандитов это вполне естественный ход событий. К тому же англичане чувствовали себя в такой безопасности, что не выставили даже дозорных. Весь эскадрон собрался во дворе, желая принять участие в празднике. - Ура! Да здравствует майор!.. - заорал сержант. - Действуйте, мальчики, действуйте!.. Дружный залп прервал его речь. Колвилл подпрыгнул в седле, закачался и тяжко рухнул с коня, ударившись головой о землю. Мстители?.. Да, то были мстители и защитники, но, увы, слишком запоздавшие. За первым залпом прокатился второй, длинный, прерывистый, а вслед за ним - и третий. Опытное ухо солдат тотчас же распознало в этом убийственном огне мастерство отборных стрелков. Уланы похолодели от ужаса. Их строй, поредевший от града пуль, мгновенно распался. Взбесившиеся кони опрокидывали всадников. Охваченные ужасом, уланы попытались обратиться в бегство, но было поздно: над стеной фермы показался длинный ряд маузеров. И молодой негодующий, пылкий голос крикнул: - Ни один из этих бандитов не должен уйти! Огонь!.. Снова раздалась частая, беспощадная пальба. Стреляли более сотни буров, этих чудесных стрелков, о которых можно смело сказать, что ни одна их пуля не пропадала даром и каждая несла смерть врагу. Несколько каким-то чудом уцелевших улан в беспорядке помчались к воротам и наткнулись там на тройной ряд маузеров. - Огонь! - прозвучал тот же звенящий негодованием голос. Снова загремели маузеры, и последние уланы английского эскадрона упали, сраженные наповал. Разбойники Колвилла были уничтожены. Во двор фермы ворвались десятка два молодых людей, вернее-подростков, авангард отряда. Остальные буры, составлявшие ядро маленького войска, из осторожности остались в поле. Ворвавшиеся во двор бойцы направились к тому месту, где был застигнут огнем первого залпа уланский эскадрон. Подле мертвых тел сержанта и двух трубачей еще бился в агонии майор. Раненный в грудь, он задыхал-ся, харкал кровью и, разумеется, нещадно ругался. Узнав командира бурского авангарда, Колвилл про-хрипел голосом, прерываемым предсмертной икотой: - Сорви-голова... будь ты проклят, мошенник! - Да, майор Колвилл, это я! И, как видите, я сдержал слово и заставил вас искупить своей кровью смерть Давида Поттера... - ...моего отца, которого ты убил, подлая собака! -- не своим голосом прервал командира побледневший от гнева Поль, подойдя к Колвиллу, который ответил ему вызывающим взглядом. - Остальные неправедные судьи, приговорившие к смерти Давида Поттера, - продолжал Сорви-голова, - уже погибли от нашей руки: полковник герцог Ричмондский, капитаны Русселл, Харден и Адамс - все они давно умерли. Да и вам осталось жить всего лишь несколько минут. - Как знать, иногда возвращаются... очень издале-ка, - проворчал Колвилл, бравируя даже перед смертью. Злодей, очевидно, рассчитывал на великодушие своего благородного и всегда сострадательного к раненым противника. - Увидим! - глухо ответил Поль. И хладнокровно, без малейшего колебания, мальчик приставил дуло ружья к виску майора и спустил курок. - "Есть мертвецы, которых надо убивать!" - продекламировал в заключение Фанфан, весьма кстати вспомнив этот трагический стих. Но тут послышались крики: - Тревога! Тревога! Англичане!.. Молокососы вынуждены были стремительно покинуть ферму, не имея никакой возможности предать земле тела невинных жертв. Они присоединились к отряду, вскочили на коней и отступили перед огромной массой неприятельских войск, темными линиями застилавших горизонт. ГЛАВА 9 Предчувствие. - Переход через Вааль. - Отступление. - Во имя спасения армии генерала Бота. - Фермопилы. - Поль и Патрик. - Стоять насмерть! - Гибель Молокососов. - Последние пули и последние Молокососы. - Капитан Жюно. - Выживут ли они? Незачем приписывать чуду неожиданное, хотя и запоздалое появление Молокососов на ферме Блесбукфонтейн. Отважные юнцы производили в этих местах точно такую же разведку для маленькой армии генерала Бота, какую совершали уланы на пути движения старого маршала. Встреча обоих отрядов была вполне закономерна. С военной точки зрения, разведка буров удалась на славу: они уничтожили эскадрон улан и обнаружили приближение английской армии. Теперь, вовремя предупрежденный об опасности, генерал Бота сумеет найти выход из положения и принять срочные и необходимые меры. Удалась разведка и с личной точки зрения ее участников. Майор Колвилл, ненавистный командир улан, убит, а Давид Поттер отомщен. Казалось бы, сын казненного бура должен был испытывать жгучую радость от сознания удовлетворенной наконец мести. А между тем его терзала какая-то неизъяснимая печаль. Молокососы мчались карьером к Ваалю. Поль, опустив голову на грудь, молча скакал между Фанфаном и Сорви-головой. Фанфан, находивший, что все идет отлично, с беспечностью парижанина насвистывал марш Молокососов. Сорви-голова, часто оборачиваясь, обозревал весь горизонт. На его глазах отряды английской армии все более растекались по степи. - Честное слово! Дело, кажется, предстоит горячее, - пробормотал он. Поль, по-прежнему погруженный в молчание, казался ко всему равнодушным. - Что с тобой, Поль? - обратился к юному буру Жан, удивленный его состоянием. - Проснись, старина! Скоро бой. Мальчик вздрогнул и окинул друга необычным для него взглядом, полным грусти и нежности. - Да, скоро бой, - ответил он. - Последний бой. - Да ты что, в своем уме? - возмутился Сорви-голова. - Да, последний,-мрачно повторил Поль. - По крайней мере, для меня. - Это еще что за бред?! - воскликнул Сорвиголова. - Скажи лучше - предчувствие, - возразил Поль. - Где-то глубоко-глубоко в душе я чувствую: близок мой конец. Не дышать уж мне воздухом вельдта дорогой моей родины, каждую пядь которой мы защищаем, не скакать на коне рядом с тобой, мой дорогой француз, любимый мой побратим... Никогда не увижу я больше родных, и не придется мне радоваться победе нашего народа... - Полно, Поль, милый, дорогой мой мальчик! Не говори так, умоляю тебя, ты надрываешь мне сердце! - прервал его Сорви-голова. - В конце концов, все это вздор. Разве можно верить в предчувствия! - И все же я знаю: меня убьют, - уныло ответил мальчик. - Пока был жив хоть один из убийц моего отца, я никогда и не думал об этом. А теперь все кончено, повторяю тебе. - Нет, нет и нет! Говорю тебе - нет! - воскликнул Сорви-голова. - Да я и не боюсь смерти, я уж давно привык глядеть ей в глаза. И жизнь мне жаль только потому, что после моей смерти священное дело независимости недосчитается одного ружья, - сказал Поль и с наивной гордостью добавил: - И неплохого ружья... - ...которое к тому же разнесет вдребезги еще не один английский череп, - попытался Фанфан внести веселую нотку