рый, человеколюбивый, самоотверженный, он страдал только одним недостатком - был неисправимым болтуном. Впрочем, недостаток ли это? Он, действительно, по каждому поводу мог разразиться целым потоком слов, но мысли его были настолько интересны, что все его охотно слушали. Доктор достал из подвешенного под патронташем холщового мешка свои медицинские инструменты, быстро разложил их на походном столике и сразу же потерял свой воинственный вид. Со всех сторон к нему неслись теплые слова привета; вокруг него хлопотали санитарки. Одна принесла ему воды, в которую он погрузил губку, другая зажгла большую спиртовку. Добродушный доктор улыбался направо и налево, благодарил, отвечал на приветствия, мыл руки и приговаривал: - Раствор сулемы! Превосходное антисептическое средство!.. Я к вашим услугам, Сорви-голова... Так. Отлично. Теперь оботрем губкой лицо. Прокалив затем на спиртовке свои инструменты, он направился к полковнику. Раненые, лежавшие поближе, заворчали. - Терпение, друзья! Позвольте мне прежде сделать операцию этому джентльмену. Кажется, он при смерти... У превосходного врача была своеобразная манера преподносить больным горькие истины. С помощью Жана Грандье и Фанфана он усадил раненого на кровати, поднял его рубашку и, обнажив торс, воскликнул: - Великолепная рана, милорд! Можно подумать, что я сам нанес ее вам, чтобы мне легче было ее залечить. Нет, вы только взгляните! Третье правое ребро точно резцом проточено. Ни перелома, ни осколка! Одно только маленькое отверстие диаметром в пулю. Затем пуля прошла по прямой через легкое и должна была выйти с другой стороны. Нет?.. Куда же она, в таком случае, девалась? Странная история... Ба! Да она застряла в середи-не лопатки Сейчас я извлеку ее... Потерпите, милорд. Это не больнее, чем когда вырывают зуб. Раз... два... Готово! Глухой хрип вырвался из уст раненого; конвульсивным движением он до боли сжал руку сына. Из раны брызнула сильная струя крови, и одновременно раздался тихий свистящий вздох. - Чудесно, - продолжал хирург, - легкое освободилось... Дышите, полковник, не стесняйтесь! Офицер глубоко вздохнул, в его глазах появилась жизнь, щеки слегка порозовели. - Ну как, легче теперь, а? - О да! Гораздо легче. - Я так и знал!.. Ну, что вы теперь скажете, Сорвиголова? А? Терпение! Немного терпения, ребята... Он говорил без умолку то по-английски, то по-голландски, то по-французски, но делал при этом все же гораздо больше, чем говорил. Обратившись к шотландцу, он произнес: - Через три недели вы будете на ногах, милорд. Видите ли, эта маузеровская пуля - прелестный снарядец и притом же чистенький, как голландская кухарка. Благодаря своей огромной скорости - шестьсот сорок метров в секунду! - он, как иголка, проходит через живую ткань, не разрывая ее. Ничего общего с этим дурацким осколочным снарядом, который все рвет и ломает на своем пути. Нет, решительно, маузеровская пуля очень деликатная штука... словом, a gentlemanly bullet*. И неумолчный говорун, ни на секунду не прерывая потока слов, вставил в отверстия, пробуравленные пулей при ее входе и выходе, большие тампоны гигроскопической ваты, пропитанной раствором сулемы, затем наложил на них обеззараживающие компрессы и закончил очередную перевязку словами: - Вот и все! Диета? Супы, молоко, сырые яйца, немного сода-виски... А через восемь дней - ростбиф, сколько душа запросит. Благодаря вашей крепкой конституции у вас даже не повысится температура. И, не дожидаясь благодарности, этот чудак крикнул: "Следующий!" - и перешел к другому больному. - А вы, Сорви-голова и Фанфан, за мной! Молодой лейтенант, изумленный этим потоком слов, но еще более восхищенный счастливым исходом дела, нежно обнял отца. А доктор и его случайные помощники продолжали обход. На каждом шагу им приходилось сталкиваться с необычайно тяжелыми на вид ранениями. Современная баллистика* словно глумилась над современной хирургией. Четыре дня назад один ирландский солдат во время стычки на аванпостах был поражен пулей, попавшей ему в самое темя. Пуля пронзила мозг, н╦бо, язык и вышла через щеку. Положение раненого считалось безнадежным. В той же стычке другой ирландец был ранен в левую сторону головы. Пуля прошла через мозг и также вышла с противоположной стороны*. - Ну, что вы на это скажете, молодые люди? - с гордостью воскликнул доктор. - В былые времена, при старинном оружии, головы этих молодцов разлетелись бы, как тыквы. А деликатная, гуманная маузеровская пулька сумела нежно проскочить сквозь кости и мозговую ткань, причинив моим раненым только одну неприятность: временно лишив их способности нести боевую службу. - Сногсшибательно! - воскликнул Фанфан, не веря своим ушам. - Изумительно, - согласился Сорви-голова. - Через две недели они будут здоровы, как мы с вами! - торжествовал доктор. - И даже без осложнений? - спросил Сорви-голова, - Даже без мигрени! - ответил доктор. - Я, впрочем, опасаюсь, как бы один из них не стал страдать страбизмом. - То-есть, попросту говоря, не окосел? - Да, да, вот именно - не окосел. Именно так. - Но какой же тогда смысл воевать, если мертвые воскресают, а убитые, восстав, получают возможность биться с новой силой? - изумился Жан. - Напротив, раз уж наша идиотская и звериная цивилизация не в силах избавиться от такого бича, как война, надо, по крайней мере, сделать это бедствие как можно менее убийственным. В чем, в конце концов, цель войны? На мой взгляд - в том, чтобы вывести из строя возможно большее количество воюющих, а не в том, чтобы уничтожить их. Значит, вовсе не надо уничтожить вс╦ и всех, чтобы одержать победу. Достаточно помешать в течение некоторого времени противнику драться, остановить его наступление, уменьшив количество его солдат. Таким образом, приобрело бы реальность фантастическое изречение одного ворчуна-генерала: "На войну идут умирать всегда одни и те же>. - А вот еще более удивительный случай! - воскликнул хирург, исследуя одного шотландского солдата. - Да разве он ранен, доктор? - удивился Жан. Солдат спокойно потягивал свою трубку и, казалось, чувствовал себя совсем неплохо. На его шее зияла рана, нанесенная "гуманной" пулей. Пуля вошла чуть повыше левой ключицы в то время, когда гордонец в ожидании атаки, лежал, прижавшись к земле. Доктор принялся искать "выходное" отверстие и нашел его немного повыше правого бедра, в двух сантиметрах от подвздошной кости. - Смотрите-ка! - восхищенно воскликнул он. - Пуля пробила себе дорогу через легкие, брюшину, кишки, через таз и, наконец, через подвздошную кость. Таким образом, этот бравый горец прошит ею сверху донизу, сзади и спереди. Тут уж нам и вовсе нечего делать... - Значит, он обречен? - печально спросил Сорвиголова. - Напротив! Встанет на ноги без малейшего хирургического вмешательства, которое только повредило бы ему Постельный режим. Диета: супы, сырые яйца, сода-виски и, разумеется, трубка, раз уж он такой курильщик. Продолжайте в том же духе, мой мальчик, и поправляйтесь Следующий! У этого поражена была печень. - Тут нам тоже нечего делать. Иначе говоря, вмешательство излишне. Постельный режим, антисептика и поначалу легкая пища... Рана в пояснице? Такое же лечение. Ранение желудка? И в этом случае ничего другого рекомендовать не могу. И при этом доктор каждый раз неизменно добавлял; - Отлично. Все идет как по маслу. Быстрое и верное излечение. Но вот он подошел к группе буров, лежавших на матрацах прямо на земле: - Черт возьми, вот это мне уже не нравится! Их было пятеро. Изуродованные, окровавленные, искалеченные, они без малейшего стона переносили ужасные страдания. Это были жертвы крупнокалиберного английского снаряда, который попал в кучку солдат и, разорвавшись, убил наповал десять человек. Эти - единственные, оставшиеся в живых. Но, боже, в каком они состоянии! Растерзанные мышцы, раздробленные кости, разорванные сосуды - страшное месиво из мяса, обломков костей, тряпья и сгустков запекшейся крови. Вид этих несчастных был так страшен, что у Фанфана и Сорви-головы сжалось сердце. Даже доктор утратил свой дар красноречия и умолк: несмотря на профессиональную выдержку, он был не в силах скрыть волнение. Один, лишь с помощью Фанфана и Жана Грандье, исполненных усердия, но близких к обмороку от жалости и страха, доктор приступил к своей работе. Что за ужасная работа! Он ампутировал конечности, резал живое тело, рылся в нем в поисках осколков или разорванной артерии, накладывал швы. Ему приходилось теперь иметь дело с огромными повреждениями, трудность излечения которых увеличивалась неизбежными осложнениями. Прибавьте к этому два потрясения: шок, причиненный ранением, и шок, вызванный самой операцией. Они ослабляют больного и уменьшают силу сопротивления организма, этого могущественнейшего помощника хирургии. А тут еще сильная потеря крови, вконец истощающая раненого. Как долго тянулись и как мучительны были эти операции, производившиеся без наркоза! Но бесстрашные буры со свойственным им мужеством стойко переносили все страдания. Закончив тяжелые операции, доктор Тромп направился к младшему лейтенанту, терпеливо ожидавшему своей очереди. Его левая ключица была надломлена ударом; который нанес ему Сорви-голова прикладом маузера; не действовала рука; грудь была исполосована глубокими ранами, нанесенными обломком сабли, превратившимся в руках капитана Молокососов в опасное оружие. Доктор тщательно промыл раны обеззараживающим раствором и наложил тугую повязку, чтобы воспрепятствовать проникновению в них болезнетворных микробов. Затем, покончив наконец с печальными обязанностями врача, он вскинул на плечи свой карабин, нацепил на поясной ремень патронташ и уже готов был вновь наносить с помощью маленькой "гуманной пули" человеколюбивые раны, которыми он так восхищался, исцеляя их. Сорви-голова и младший лейтенант гайлендеров сразу же почувствовали взаимную симпатию, несмотря на то что во время первого своего знакомства они, мягко выражаясь, так неучтиво обошлись друг с другом. Оба молодые, почти мальчики, в высшей степени храбрые и прямые, они были решительными противниками во время битвы. Но их благородным натурам чужда была и ненависть оскорбленного самолюбия и низкая злоба расовой вражды. Отвага одного возбудила в другом лишь чувсгво уважения. Теперь уже не существовало ни англичанина, ни француза-бура, ни победителя, ни побежденного, а были двое отважных юношей, ставших друзьями. Прошло около недели. Ежедневно в свободное от службы время Сорви-голова часами просиживал у изголовья раненого, который встречал его неизменной улыбкой и дружеским рукопожатием. Патрику становилось лучше, точно так же как и его отцу, хотя выздоровление последнего шло гораздо медленнее, чем предсказывал слишком уж оптимистически настроенный доктор. Сорви-голова приносил им новости, стараясь чем только можно облегчить участь пленников. В дружеской беседе незаметно шло время. Патрик рассказывал о своих приключениях в Индии, Жан - о том, что пережил в стране "Ледяного ада". Все это - к немалому возмущению Поля Поттера, непосредственная и простая натура которого никак не могла примириться с этой дружбой между вчерашними смертельными врагами. Ненависть к завоевателям пылала в душе юного бура с той же силой, как и в первый день их вторжения. Это чувство патриота обострялось еще ненавистью к убийце его отца Ничто не могло ни смягчить, ни тронуть его. Затаив в душе мщение, он шел к намеченной цели, не сворачивая, и сожалел лишь о том, что пуля, уложившая волынщика, не покончила также и с полковником. Неудивительно поэтому, что в его отношениях с на-чальником появился заметный холодок. А в душе его зрел мрачный план мести герцогу Ричмондскому. Офицеры-шотландцы, в свою очередь, не могли понять как это Жан Грандье, образованный и богатый человек, мог до такой степени увлечься борьбой каких-то мужиков южноафриканских республик за свою независимость Однажды Патрик, желая объясниться, со своей обычной прямотой спросил Жана: - Вы ненавидите Англию? - Нисколько. Англия - великая страна, и я восхищаюсь ею. Но теперь она ведет несправедливую войну, и потому я сражаюсь против нее. - Но это наше внутреннее дело: мы подавляем бунт в своей стране. - Отнюдь нет. Буры не являются подданными Англии, следовательно, их нельзя рассматривать как мятежников. - Не будем играть словами, - возразил Патрик. - Южноафриканские республики находятся в самом центре сферы английского влияния, и мы считаем, что они составляют неотъемлемую часть королевских владений. - Но, черт возьми, тут я не согласен с вами! - Напрасно! Они наши на том же основании, что и Бечуаналенд*, и Родезия* , и Капская* земля, и Англо-Египетский Судан*, и другие аннексированные империей территории. И разве буры не такие же дикари? Это тупые крестьяне, безграмотные в своей массе, отказавшиеся от благ современной цивилизации, нравственно и физически нечистоплотные люди, закосневшие в своих примитивных способах производства... Да, да, повторяю - дикари, вернее, белые, вернувшиеся к первобытному состоянию. Мы, англичане, ставим их не выше краснокожих, или арабов, или каких-нибудь кочевников Центральной Азии... При этих словах Сорви-голова вспыхнул, потом побледнел и готов уже был взорваться и выложить собеседнику начистоту свое возмущение, однако сдержался и, решив юмористически парировать этот выпад, ответил добродушным тоном: - Но, милейший, эти дикари пользуются электричеством, строят железные дороги, у них есть типографии, они производят современное вооружение... Забавные дикари, не правда ли? Думаю, что они неплохо выглядели бы и в Европе, хотя бы, например, в вашей Ирландии! А?.. Что же касается главы этих "дикарей"-президента Крюгера, то князь Бисмарк ставил его куда повыше биржевых спекулянтов, этих вождей европейских сиуксов*. А Бисмарк разбирался в людях! - О, Крюгер! Бесхвостая макака!.. Шут, еще более смешной и нелепый, чем его изображают карикатуристы. - А буры находят, что он самый прекрасный человек обеих республик, как и вы, вероятно, видите в своей королеве Виктории самую прекрасную женщину Соединенного королевства. Охотно присоединяюсь к обоим суждениям: старый бур и старая английская леди прекрасны, как полубоги, но каждый в своем роде. Этот меткий ответный удар так точно попал в цель, что ни отец, ни сын не нашли слов для возражения. После неловкого молчания полковник обрел наконец дар речи. - Все это только слова, мой юный друг, - задумчиво произнес он, - одни слова. Война - страшная вещь, и тот, кто начинает ее, должен быть неумолим. Мой сын прав: буры - бунтовщики и дикари, и мы должны уничтожать их как бунтовщиков и дикарей. Мы пришли сюда не для того, чтобы сентиментальничать. Мы сражаемся здесь за самое существование Британской империи, и последнее слово в этой войне скажем мы, хотя бы ради этого нам пришлось принести в жертву двести тысяч человеческих жизней и потратить двести миллионов фунтов стерлингов. Сорви-голова вторично был вынужден подавить свое негодование. Он как бы воочию увидел пропасть, которая отделяла его от джентльмена, только что обнажившего перед ним всю свою высокомерную, эгоистическую и жестокую душу английского аристократа. Жан вдруг почувствовал такой приступ возмущения, что голос его задрожал: - Не говорите так, милорд! Посмотрите, как добры и человечны к пленным эти патриоты, которых вы хотите уничтожить. Они усердно ухаживают даже за вами, несмотря на то что вы так безжалостно поступили с фермером Давидом Поттером. - Это был мой долг председателя военного суда, который я готов исполнить снова хоть завтра. - Вы снова приказали бы убить, почти без суда и следствия, патриота, лишить семью супруга и отца только потому, что он защищал свою жизнь и свободу? - Без колебания! В полном соответствии с волей ее величества королевы, желающей завоевать и окончательно присоединить к своим владениям обе республики. Сорви-голова вскочил, готовый на решительный отпор. Его остановил чей-то крик, раздавшийся извне: - Ты никого больше не убьешь, английский пес! Угроза была произнесена дрожащим от ярости голосом. Капитану разведчиков показался знакомым этот юношеский голос. Очевидно, кто-то подслушивал их разговор, стоя за тонкой полотняной стеной палатки. Сорви-голова поспешно вышел, не сказав ни слова, отчасти для того, чтобы узнать, кто кричал, но больше с целью прервать этот возмущавший его разговор. - Не сердитесь же! - крикнул ему вдогонку Патрик. - Все это ничуть не относится к вам. Лично вас мы глубоко уважаем. А угрозы мы не боимся. Каждый бур в этом лагере отлично знает, как жестоко поплатятся за убийство герцога Ричмондского буры, находящиеся у нас в плену. Но до капитана Сорви-голова не дошел смысл этих слов. В ушах у него шумело, лицо пылало от негодования Машинально он обошел вокруг большой прямоугольной палатки, в которой помещался госпиталь, но никого не встретил. Незнакомец, подслушивавший разговор, исчез. Тем не менее наблюдательный Сорви-голова увидел резко выделявшееся на белизне полотна черное пятно, словно нанесенное углем. Возможно, это было старое, не замеченное раньше пятно. Да и теперь оно бросилось ему в глаза только потому, что, как показалось Жану, пятно это находилось у того места палатки, где стояли кровати полковника шотландцев и его сына. Впрочем, Жан не придал никакого значения этому открытию, весьма существенному для герцога, которого Жану не суждено было больше увидеть. Вечером того же дня Сорви-голова ушел на ночное дежурство с десятью Молокососами. С ними должен был идти и Поль Поттер. Однако юный бур, всегда добросовестно исполнявший свои воинские обязанности, почему-то не явился на перекличку. Это случилось с ним впервые. Было около десяти часов вечера. Над обоими лагерями нависла тишина. Сквозь дымчатые облака струился мягкий свет луны. Вдруг из ложбины, прикрывавшей госпиталь, выскользнула какая-то безмолвная тень и быстрым, решительным шагом направилась к палатке, в которой спали полковник и его сын. Человек шел босиком, вероятно, для того, чтобы не шуметь, и с ружьем на перевязи. Подойдя к палатке, он оглянулся и, убедившись, что никто не следит за ним, остановился у черного пятна, несколько часов назад замеченного капитаном Сорви-голова. Он достал из кармана нож и с бесконечными предосторожностями, не спеша, нитку за ниткой стал разрезать толстую ткань палатки. Когда образовалось отверстие, достаточное, чтобы просунуть сквозь него руку, он заглянул внутрь палатки, освещенной тусклым светом ночников. Как раз против него стояла кровать, покрытая той клетчатой материей, из которой делается военная форма шотландцев. Легкая дрожь пробежала по телу полуночника, когда он узнал мужественное лицо крепко спавшего полковника. Обнаженная голова шотландца находилась всего в тридцати сантиметрах от полотна. Без малейшего колебания незнакомец просунул в отверстие ствол своего ружья, приставил его к голове пол-ковника и твердой рукой спустил курок. Грянул выстрел, удушливый пороховой дым поплыл по палатке. Поднялась невообразимая суматоха, и сестры милосердия, прибежавшие на крики испуганных больных, увидели младшего лейтенанта гордонцев бьющимся в жестокой истерике у тела своего отца, распростертого на кровати с пробитой головой... ГЛАВА 7 О том, к чему приводит излишняя бдительность. - Слишком сильное увлечение разведкой. - Пленник. - У англичан - Известность, которая доставляет неприятности. - Неожиданные последствия некоторых писем.-Два члена военного суда.- Что понимают англичане под выражением "подколоть свинью". - Варварское обращение. - Генерал. - Великодушный. враг. - "Вольно!" В то время, когда так трагически погиб полковник герцог Ричмондский, Сорви-голова стоял на часах у самого переднего края. Буры - храбрые, но беспечные воины - были плохими сторожами и разведчиками. Впрочем, дисциплина вообще не пользовалась особенно большим уважением в этой скроенной по-семейному армии. Приказы командиров выполнялись спустя рукава, а часовые были далеки от сознания лежащей на них огромной ответственности, которое свойственно дозорным европейских армий. Трудно поверить, но именно наши юные сорванцы лучше всех справлялись с этой нелегкой задачей. Их бдительность никогда не ослабевала. И начальники бывали спокойны, когда ночная охрана бурского лагеря поручалась Молокососам. В тот вечер Сорви-голова, который, подобно истому сыну могикан, смотрел во все глаза, заметил в зоне, разделяющей передовые линии обеих воюющих сторон, какие-то медленно движущиеся серые тени. Луна скрылась за облаками, стало темно. Капитан Молокососов решил разобраться, в чем дело. Лучше всего, конечно, пойти самому и посмотреть. Средство верное, по рискованное. Можно как раз угодить под перекрестный огонь буров и англичан. И все же Сорви-голова отправился, взяв с собой юнгу Финьоле, бура Иориса, итальянца Пьетро, португальца Гаетано и креола из Реюньона. Все шестеро скинули маузеры, которые стесняли бы их движения во время разведки, оставив при себе только револьверы. И вот они поползли, сдерживая дыхание, с чисто кошачьей ловкостью обходя малейшие препятствия. Они продвинулись таким образом на триста-четыреста метров, когда Сорви-голова, находившийся впереди, различил шагах в двадцати от себя какую-то темную массу. Вглядевшись, Жан убедился, что ему навстречу, распластавшись на животе, ползет человек. Легкий, еле слышный шелест выдавал каждое его движение. Благоразумие требовало от Жана Грандье сомкнуть линию разведки и поднять тревогу. Разведчик должен по возможности избегать боя. Но попробуйте говорить о благоразумии с парнем, который на каждом шагу так и ищет случая оправдать свое энергичное и славное прозвище! "Английский разведчик! - мелькнуло в голове Жана. - Я в два счета подцеплю его и возьму в плен". Сорви-голова поднялся, в несколько гигантских прыжков очутился возле английского разведчика, бросился на него и что есть силы сдавил в своих объятиях. Но что за чудо! Его пальцы ощутили лишь пустоту, вернее - рых-лую грубошерстную ткань, по всей вероятности, одеяло. Однако вместе с тем он почувствовал и сопротивление. Чьи-то невидимые руки тянули к себе одеяло, очевидно, за привязанные к нему бечевки. - Меня провели! - прошептал Сорви-голова, постигший наконец легкомысленность своего поведения. Увы, провели не его одного! Его товарищи точно так же, как и он, полонили вместо вражеских разведчиков тряпье. Но к чему эта уловка? Только для того, чтобы заманить их, взять в плен и напасть затем на бурских часовых, мирно дремавших с трубкой во рту. Все произошло в несколько секунд. Два взвода англичан - о, эти не скрывались! - окружили капитана Молокососов и его товарищей, схватили и повалили их прежде, чем они успели крикнуть. Насмешливый голос сказал по-английски: - Эти юные болваны попались на удочку. Полузадушенный Сорви-голова зарычал от бешенства. - Молчание или смерть! - приказал тот же голос. - Вперед, и без шума! Сорви-голова понял грозившую бурам опасность. Во что бы то ни стало надо предупредить их, поднять тревогу, хотя бы ценою собственной жизни. Подобно рыцарю Д'Ассасу*, он ни минуты не колебался. Отчаянным усилием он вырвался из рук солдата, сжимавшего его горло, и пронзительно закричал: - Тревога!.. Тревога!.. Англичане!.. Солдат занес саблю над его головой и непременно рассек бы ее, если бы Сорви-голова не уклонился В то же мгновение он выхватил свой револьвер и, выстрелив в упор, убил солдата. Потом, чувствуя, что все равно пропал, Жан крикнул насмешливо; - Не вышло! Испорчен сюрприз, господа англичане!.. Навсегда запомните эту последнюю шутку, которую сыграл с вами Сорви-голова! Он сделал было попытку выпустить во врагов еще несколько оставшихся в револьвере пуль, чтобы как можно дороже продать свою жизнь, но множество рук уже схватили его В то же мгновение десятки здоровенных кулаков обрушились и на других Молокососов. Жана, вероятно, прикончили бы тут же, если бы до чьих-то ушей не дошло так гордо брошенное им слово: "Сорви-голова". - Не убивайте его! Это Брейкнек*! Тому, кто приведет его живым, обещано двести фунтов! - завопил кто-то истошным голосом. Жану повезло, он оказался счастливей героя Клостеркампа: он жив и знает, что принесенная им жертва не оказалась напрасной, - буры услыхали его крик и выстрел В бурском лагере уже протрубили тревогу. Мгновенно ожили окопы, загремели выстрелы, загудели большие пушки... Ночная атака была отбита. Зато Сорви-голова и его товарищи попали в плен Навсегда умолкли креол из Реюньона и молодой итальянец Пьетро Один только капитан Брейк-нек, как называли англичане Жана, мог самостоятельно передвигаться, остальные были в таком состоянии, что их пришлось нести. Вот они уже в английском лагере. По тому. как часто повторялось его имя английскими солдатами, капитан Молокососов понял, что он пользуется тут столь же почетной, сколь и опасной популярностью. Пленников побросали как попало в каземат, стены которого были выложены, словно блиндаж, железнодорожными рельсами, и заперли, не дав ни корки хлеба, ни глотка воды. Бедные сорванцы провели тяжелую ночь; их мучила жажда, они истекали кровью и задыхались. Сорви-голова утешал и подбадривал товарищей, насколько это было возможно, но, несмотря на все старания, так и не смог перевязать их раны в этой кромешной тьме. Наконец наступил день. Разумеется, он облегчит их участь! Первым из каземата извлекли капитана Сорви-голова. Его привели к офицеру. Судя по форме доломана цвета хаки, на эполетах которого вышиты две золотые звезды, это был драгунский капитан С нескрываемой иронией он разглядывал капитана Молокососов, которого окружили четыре английских солдата, прямые, как деревянные истуканы, и надменные, как истые англичане. Вдоволь наглядевшись, драгунский капитан без дальних околичностей приступил к допросу: - Так, значит, вы и есть тот самый француз, известный под именем "Сорви-голова", командир интернациональною отряда юных волонтеров? - Да, это я! - гордо ответил Жан Грандье, глядя прямо в лицо офицеру. Офицер зловеще улыбнулся, расстегнул свой доломан, вынул из внутреннего кармана небольшой бумажник и достал оттуда сложенную вдвое визитную карточку. С нарочитой и насмешливой медлительностью он разогнул ее и, поднеся к глазам Жана Грандье, произнес: - Значит, вы - автор этого фарса? Сорви-голова узнал одно из писем, которые он разослал после смерти Давида Поттера пяти членам военного суда. Он напоминал в этом письме, что бур приговорил к смерти своих судей, а он, Сорви-голова, исполняя последнюю волю своего друга, поклялся истребить их всех. Слово "фарс" прозвучало в ушах Сорви-головы как пощечина. Он покраснел и крикнул: - Этот фарс кончится вашей смертью! - Я капитан Руссел,-продолжал, улыбаясь, офицер, - командир второй роты седьмого драгунского полка. Как видите, осужденный на смерть чувствует себя неплохо. - Поживем - увидим, - без признака смущения ответил Жан. - Милый мой французик, вы настоящий хвастун! Советую вам прекратить эти шутки. Вам не удастся взбесить меня, честное слово! Скорее вы добьетесь кнута. - Человека, голову которого оценили в двести фунтов, не наказывают кнутом... Между прочим, моя голова стоит гораздо больше. Кроме того, я - солдат и требую, чтобы со мной обращались, как подобает обращаться с пленным воином. Я убил столько ваших людей, что вполне заслуживаю такого обращения. Офицер слегка побледнел, закусил ус и, перестав наконец улыбаться, отрывисто, точно пролаял, крикнул: - Нужна информация! Отвечайте! Отказываться не советую. Все равно заставим. - Спрашивайте! - Сколько буров против наших линий?; - Восемь дней назад их было вполне достаточно, чтобы побить вас, хотя вас было во много раз больше. Офицер побледнел еще сильнее. - Сколько у вас ружей? - продолжал он. - Маузеров? Не знаю. Но ли-метфордов* около тысячи: мы отобрали их у ваших солдат. - Последний вопрос: что стало с герцогом Ричмонд-ским и его сыном? - Я лично приказал перенести этих двух тяжело раненных джентльменов в бурский госпиталь. Теперь они вне опасности. - Достаточно. Вы отказались ответить на два первых вопроса, и я вынужден передать вас в распоряжение Кол-вилла - майора третьего уланского полка. Это имя заставило молодого француза вздрогнуть. Колвилл! Еще один из убийц Давида Поттера. Сорви-голова, не скрывая ненависти, пристально взглянул на вошедшего Колвилла. Это был длинный, как жердь, сухопарый и желчный англичанин с высокомерным и жестоким выражением лица. Жан поклялся самому себе никогда не забыть его, если только удастся вырваться из этого осиного гнезда. - Дорогой мой Колвилл, позвольте представить вам мистера Сорви-голова, небезызвестного вам нашего будущего палача. - Вот как! - презрительно ответил майор. - Тот самый мальчишка, который осмелился послать офицерам ее величества свои идиотские и оскорбительные письма? Ну что же, теперь пришла наша очередь позабавиться. - Клянусь, - пробормотал Руссел, - не хотел бы я очутиться в шкуре этого хвастунишки, над которым Колвилл собирается позабавиться. Майор поднес к губам свой хлыст, рукоятка которого оканчивалась свистком. На пронзительный зов свистка прибежал уланский сержант. - Максуэл, - процедил сквозь зубы Колвилл, - забери-ка этого парня, и можешь позабавиться со своими товарищами игрой "подколем свинью" "Pigsticking" - свирепая игра английских улан, которые любили предаваться ей, заменяя свинью пленниками "низшей расы". Но никогда еще, насколько известно, белый человек не служил объектом этого варварского развлечения. Бедному Жану предстояло стать первой жертвой глумления которое вскоре распространилось на многих плененных буров. Услыхав передававшийся из уст в уста призыв "pigstick-ing!>, десятка два улан схватили свое оружие и вскочили на коней. Жана поставили лицом к полю, на котором выстроился взвод сержанта* Максуэла. Майор Колвилл, желая продлить удовольствие, приказал одному из пехотинцев: - Дать ему ранец! Передавая Жану военный ранец, солдат, более человечный, чем его начальник, шепнул: - Защищайся им, как щитом. Главное, не бойся и старайся парировать удары. Вокруг столпились офицеры всех родов оружия, с любопытством ожидая зрелища, жестокость которого не может сравниться ни с чем. Прозвище "Сорви-голова" не сходило с их уст, но произносилось оно без ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась известная доля уважения. - Сорви-голова!" Так это Сорви-голова?.. Бедный парень! - Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец! - Хотите пари, Руссел? - предложил майор. - Ставлю десять фунтов, что этот мошенник пустится наутек, как лисица от гончих, и его с одного маху подколют чуть пониже спины. - Идет! - смеясь, ответил драгунский офицер. Взвод стоял в двухстах метрах. - Колоть! - проревел сержант. - Вперед! И взвод помчался бешеным галопом... На Жана Грандье несся ощетинившийся пиками, сверкавший сталью смерч людей и коней. Сорви-голова заслонил ранцем грудь и, крепко упершись расставленными ногами в землю, ждал удара. И удар не заставил себя ждать. Ужасный удар! Сорви-голова почувствовал, что его буквально подбросило в воздух, он два или три раза перекувырнулся и тяжко рухнул на землю. Его левое плечо было изодрано, правая рука сильно кровоточила. Но все же ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь. Под крики "ура" уланские кони молнией пронеслись мимо, даже не задев Жана. - Вы проиграли, Колвилл! - воскликнул капитан Руссел - Этот мошенник ведет себя неплохо. - Подождем, - с холодной ненавистью ответил майор. Оглушенный падением и тяжело дыша, Сорви-голова с трудом встал и поднял свой разодранный ранец. Он был намерен бороться до конца, а уланы не теряли даром времени: проделав быстрый поворот, взвод перестроился. Снова раздалась команда сержанта: - Колоть! Вперед!.. Первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым любопытством. Вид крови пробуждал в человеке зверя. Сорви-голова выпрямился усилием воли и крикнул: - Трусы! Подлые, низкие трусы!.. - и снова упал, сбитый сокрушительным ударом. Против всяких ожидании, ранец и на этот раз защитил его. Впрочем, уланы сами, рисуясь своим мастерством, старались попадать пикой только в импровиэированный щит. Все, что было за ранцем, для них не существовало, они видели в Жане лишь осужденную на казнь жертву. Несчастный мальчик совсем разбит. Одежда его изодрана в клочья, тело изранено. Он едва поднимается Его ноги дрожат и подгибаются, его налившиеся кровью глаза потускнели, а шум в ушах заглушает ироническое "ура" англичан. Ослабевшие руки уже не в силах поднять защищавший его до сих пор ранец. Он понял, что все для него кончено, что спасенья нет; сейчас он будет растоптан безжалостным зверьем. Но у него хватило еще силы выпрямиться, скрестить на груди руки и с гордо поднятой головой, мужественно повернуться лицом навстречу уланскому взводу. Мысленно он простился с жизнью, которая до сих пор так улыбалась ему, и послал последний привет своей сестре и своей горячо любимой родине, которую ему не суждено было больше увидеть. И когда в третий раз прозвучала команда сержанта "Вперед!" - он ответил на нее возгласом: - Да здравствует Франция!.. Да здравствует свобода!.. Пригнувшиеся к шеям коней уланы проскакала уже. половину расстояния, отделявшего их от Жана. Еще несколько секунд - и омерзительное преступление совершится. Но вдруг какой-то всадник на всем скаку врезался между уланами и их жертвой. Это был один из тех замечательных наездников, при виде которых невольно вспоминается легенда о кентаврах*. Всадник поднял хлыст и повелительно выкрикнул те слова, которые с равным успехом заставляют атакующих остановиться, а толпу- успокоиться: - Стоп!.. Ни с места!.. Увидев генерала, - ибо всадник был английским генералом, - уланы так круто осадили коней, что те, вздыбившись, едва не опрокинулись вместе с наездниками. Остановив своего скакуна в четырех шагах от пленника. генерал привстал на стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды кавалеристов. Красный от гнева и отчеканивая слова, каждое из которых хлестало, как пощечина, он прокричал: - Подлецы! Подлые трусы, позорящие английский мундир! Какой офицер разрешил это гнусное дело?.. Отвечайте, сержант! - Майор Колвилл, - произнес Максуэл, превозмогая страх. - Прислать его ко мне! Немедленно! Сорви-голова окровавленной рукой отдал честь генералу. Тот в свою очередь поднес к козырьку каски пальцы, затянутые в перчатку, и, увидев перед собой мальчика, спросил его невольно смягчившимся голосом: - Кто вы? - Француз на службе бурской армии,-ответил пленник, держась почтительно, но с большим достоин-ством. - Ваше имя? - Жан Грандье, по прозвищу Сорви-голова, капитан разведчиков. - Так, значит, это вы.и есть знаменитый Брейк-нек?.. Поздравляю! Вы храбрец! - Такая похвала и к.тому. же из ваших уст, генерал... Я смущен и горжусь ею! - Вы так молоды! Право же, любого пленника вашего возраста я тут же отпустил бы на свободу. Любого, да... Но вы слишком опасный противник и слишком много причинили нам неприятностей. Я оставляю вас в качестве военнопленного, но вы будете пользоваться всеми привилегиями, каких заслуживает столь храбрый враг. Вконец обессилевший и оглушенный, Сорви-голова с великим трудом пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко осев на землю, потерял сознание. - Отнести этого юношу в госпиталь! - приказал генерал. - Я требую, чтобы о нем хорошо позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали?.. А, вот и вы, майор Колвилл! За жестокую расправу с военнопленным-пят надцать суток строгого ареста. Сержант, командовавший "Pigsticking", лишается своего звания и переводится в рядовые уланы. Все уланы взвода назначаются на пятна-дцать внеочередных полевых караулов. Вольно! ГЛАВА 8 В вагоне-На крейсере.-На рейде Саймонстауна-Бегство. - Преследуемый акулами. - Лестница подземного хода.- Серое платье, белый передник и судки с провизией. - Оригинальное бегство - Коттедж и англичанка. - Служанка на все руки. Капитану Сорви-голова было нанесено много ран, но ни одна из них не оказалась тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти все они зажили. Приказ спасшего его генерала строго выполнялся, благодаря чему в течение двух недель Жан был предметом особого внимания врачей, что, разумеется, немало способствовало его быстрому выздоровлению. В душе поднявшегося с постели Жана навсегда осталось чувство бесконечной благодарности к великодушному джентльмену. Теперь в качестве военнопленного Сорви-голова разделял участь трехсот буров, плененных в начале осады Ледисмита. Присутствие их в осажденном городе пред-ставляло немалую обузу для коменданта города, ибо, несмотря на бдительный надзор, буры то и дело бежали, рискуя жизнью. Для большинства беглецов дело конча- , лось трагической смертью. Зато те, кому удавалось ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие военные сведения. К тому же питание пленных значительно уменьшало запасы пищи гарнизона. И если бы осада, как все предве-щало, затянулась, это обстоятельство неизбежно сократило бы продолжительность сопротивления. Поэтому выс-шее командование распорядилось эвакуировать всех здо-ровых военнопленных в Наталь*, а затем на Капскую Землю. В то время кольцо окружения было еще не столь плот-ным, и поезда могли время от времени пробиваться в Дурбан. Хотя Колензо, наиболее важный в военном отношении пункт, и обстреливался бурской артиллерией, он все же находился пока в руках англичан, и мост через Тугелу мог еще служить для передвижения легких составов. От Ледисмита до Дурбана около двухсот километров. Несчастных пленников разместили в товарных вагонах, приставили к ним достаточное количество солдат-конвоиров - и в путь! Путешествие было рассчитано на один день. Однако, ввиду жалкого состояния железных дорог, переезд длился два дня. Двое суток без хлеба и воды, в вагонах, набитых людьми, как бочка сельдями. Пленные не имели возможности выйти оттуда ни на минуту. Подумай, читатель: ни на минуту! Легко представить себе, в каком состоянии находились все эти несчастные, разбитые усталостью, стонавшие от голода и жажды и задыхавшиеся в насыщенных зловонием вагонах, тогда как англичане, удобно разместившись в блиндированных вагонах, ели, пили и шумно веселились. Так различно складываются судьбы народов, разъединенных чудовищем, имя которому война! В Дурбане английские власти приступили к мытью пленников и очистке вагонов. Делалось это очень просто: в вагоны направили рукава мощных насосов, служивших для мойки кораблей в доках, и стали обильно поливать водой все и всех. Насквозь промокшие, ослепленные сильнейшими струями хлеставшей по ним воды, буры отбивались, падали, фыркали, как жалкие тонущие собаки. Но гигиена - прежде всего! А теперь обсушивайтесь, как хотите. А вот и еда. Огромные котлы, наполненные густой массой протухшего и полусырого риса. Ложек не полагалось. И хотя пленные вынуждены были черпать это отвратительное месиво прямо руками, они глотали его с такой жадностью, которая лучше всяких слов говорила о перенесенной голодовке - Плохое начало, - ворчал Сорви-голова. - Профессия пленника меня мало устраивает, и, разумеется, я тут не заживусь. Пленных связали попарно и теми же веревками прикреп