останавливаться. Поэтому они устали меньше остальных. Капитан посоветовал всем следовать пословице: "Тише едешь -- дальше будешь". ГЛАВА 5 Ртуть снова замерзла! -- Безрассудство.-- Жажда.-- Ярость помощника.-- Полярный повар.-- Под палаткой.-- Болезни горла.-- Глазные болезни.-- Опять зеленые очки.-- Восемьдесят семь градусов тридцать минут. Двенадцатого апреля, достигнув восемьдесят седьмого градуса северной широты и двадцать второго градуса западной долготы, наши путешественники снова тронулись в путь. Первый день промелькнул без особых приключений. К вечеру все устали, хотя прошли всего двенадцать километров, но при данных условиях это был неплохой результат. Шлюпка двигалась прекрасно, электромотор действовал безукоризненно. Между тем температура понизилась, и ночью ртуть в градуснике снова замерзла. Полярная зима изобилует подобными неожиданностями. На следующий день путь стал труднее. То и дело попадались ухабы, рытвины. Мучила жажда, и люди украдкой от начальства нет-нет, да и глотали снег. Бершу заметил это и впервые за всю экспедицию пригрозил принять "строгие меры". Но какими мерами можно было запугать смельчаков! Исполненные чувства долга, готовые на любую жертву, они были наивны, как дети. Не кричать на них следовало, а объяснить, как опасно глотать снег. В тот же вечер у матросов началось воспаление горла, десен и всей полости рта, -- Черт побери! -- вскричал бретонец.-- Я словно толченого стекла наелся! -- А я -- горячих углей,-- отозвался один из басков. -- А у меня будто кожу во рту содрали,-- жалобно стонал Гиньяр. -- И поделом тебе, болван этакий! -- в сердцах произнес боцман.-- Вот ослы! Собаки и то умнее!.. Хоть бы с них пример брали. Снег запрещено есть! Доктор осмотрел больных, обругал "животными", припугнул скорбутом и назначил лечение. Доктор увидел Дюма, шедшего с двумя ведрами, полными снега. -- Эй, приятель! -- Я здесь, господин дохтур,-- ответил провансалец своим зычным голосом. Он был на удивление весел и бодр. -- Все в порядке? -- Великолепно, дохтур, да и вы неплохо выглядите. -- Однако видно, что ты устал. -- Работа есть работа, кто же ее вместо меня сделает. То, что храбрый малый называл "работой", было поистине каторжным трудом. Кок принялся колдовать возле печки, которой, как мы знаем, служила большая спиртовая лампа. Утром он встал на час раньше, чем остальные, а ляжет на час позже и будет без устали работать весь день. Увидев, что снег растаял и вода скоро закипит, он начал готовить обед. Часть воды пойдет на приготовление мясного концентрата с жиром, а из остального будет приготовлен чай. Дюма все еще был в своей рабочей одежде, в то время как все его товарищи давно переоделись и доктор внимательно осмотрел их руки и ноги, освобожденные наконец от кучи шерсти и фетра, которые делали их похожими на ноги слона. То у одного, то у другого встречались довольно серьезные обморожения и ссадины. Доктор смазал раны глицерином, после чего матросы надели сухие носки и эскимосские сапоги. Обычно старая одежда, за день буквально каменевшая, худо-бедно сушилась в палатке, спать же ложились в чулках. Надо сказать, что вылезти из верхней одежды, сшитой из парусины и становившейся на морозе твердой, как дерево, было целым делом. Требовалось не меньше трех человек, чтобы после смехотворной пантомимы вытащить человека из этих ледяных доспехов. То и дело кто-нибудь из матросов, совершая эту нелегкую процедуру, недовольно бурчал: -- Клянусь печенкой, это будет потяжелее, чем сдирать шкуру с замороженного тюленя. Тем временем повар продолжал свою бурную деятельность. Он внимательно следил за печью, разрубая в то же время топором мясо или отпиливая куски заледеневшего жира. -- Вода закипела? -- спросил бретонец. -- Питье готово? -- добавил нормандец. Все взволнованно и влюбленно смотрели на котелок, который начал громко дребезжать, как бы сообщая, что варево вот-вот нужно будет снять. -- Эй, вы,-- сердито закричал Дюма,-- нечего пялиться на котелок, это мешает воде закипеть. Моряки, ежась от холода, вновь возвратились в палатку, забрались в меховые мешки, с нетерпением ожидая обеда. В воздухе причудливо смешались запахи готовящейся пищи, испарения человеческих тел и аромат от раскуренных трубок. Наконец мясо сварилось. Дымящееся блюдо настолько быстро остывало на сильном морозе, что для того, чтобы оно через несколько минут не превратилось в кусок льда, матросам приходилось поливать чаем кусочки жира и мяса. Можете представить себе запах и вкус этой варварской смеси. Люди, покинув теплые "кровати", сели на корточки и, достав из сумок роговые ложки, начали зачерпывать содержимое своих тарелок и отправлять в рот, кривясь и гримасничая, так как у многих было воспалено горло и глотание вызывало нестерпимую боль. После обеда все получили порцию водки, которую пили маленькими глотками, неторопливо покуривая трубки. Эта странная стряпня была чрезвычайно полезна для здоровья, так как подкрепляла силы и возвращала бодрость. Наконец неутомимый Абель, убрав посуду и всякий кухонный хлам, позвал одного из товарищей, чтобы тот помог ему освободиться от рабочей одежды. Плюмован вылез из уютного гнездышка, где устроился возле Гиньяра; и тщетно старался освободить кока от его балахона, который примерз к шее бедняги как колодка. -- Эй, Гриньяр, высунь наружу остаток своего носа и помоги мне! Нормандец принялся помогать обеими руками и после титанических усилий не перестававший смеяться повар был наконец освобожден и улегся рядом с друзьями. Опять зажгли трубки и стали тихо переговариваться, переваривая пищу, сдобренную порцией водки. Это были, пожалуй, самые веселые минуты за весь день. Несмотря на усталость, боль в ногах и в горле, путешественники еще находили силы шутить. Из-за дыма ничего не было видно, и собеседники узнавали друг друга по голосам. Говорили обо всем понемногу: об экспедиции, о Севере, о старушке Франции, где совсем скоро зацветут вишни, о теплом апрельском солнце. Плюмован сказал, что в Париже уже появились первые овощи, а Дюма напомнил, что все это выращивается в их краю -- прекрасном и теплом Провансе. Потом, по ассоциации и, вероятно, из-за контраста, стали вспоминать тропики. Эти несчастные замерзшие матросы, страдающие от болезней и обморожения, зарывшись в меховые мешки, грезили о радужных цветах, зелени, жарком солнце, освещающем пальмы и манговые деревья. Воображение рисовало прекрасную картину: в знойном воздухе жужжат насекомые; птицы, перепархивая с ветки на ветку, весело передразнивают друг друга; сквозь густую листву вечнозеленых деревьев пробиваются солнечные лучи; полураздетые люди, небрежно развалившись в тени, едят апельсины, чистят бананы или грызут манго; легкий бриз приносит свежесть, и короли этого цветущего Эдема засыпают, опьянев от сильных дурманящих ароматов. Завораживающая, но, увы, такая эфемерная мечта! Послышались тяжелые шаги. Под сапогами часовых захрустел снег. Феерические видения вечной весны исчезли, уступив место суровой реальности. Моряки вновь оказались среди ледяного ада. В палатке водяной пар, застывая мелкой снежной пудрой покрыл лица засыпающих людей. Наконец, сон сомкнул уставшие воспаленные веки, люди постепенно успокоились и затихли. Маленький отряд уснул. В ночи выли волки, снег валил не переставая, ветер свирепо рвал полы палатки. Обычно, если не случалось ничего непредвиденного, сон длился семь часов. Рано утром вставали часовые, стараясь не шуметь и не будить спящих. Те, чье пребывание на посту заканчивалось в шесть часов, расталкивали несчастного повара. В этот час всегда было страшно холодно. Человек долга, Тартарен, ворча и ругаясь, вылезал из мехового мешка, в котором он еще недавно так сладко спал. Требовалась больше чем самоотверженность, чтобы оставаться совершенно спокойным в подобных обстоятельствах. Повар зажег свою неизменную печку, тепло проникло в палатку, у входа в которую был сделан вал из снега, предназначенный для сохранения благословенного тепла. Спящие, ежась и вздрагивая, прижались поближе друг к другу, чтобы продлить последние минуты сладостного сна. Ожидая, пока растает снег, Дюма деревянной лопатой сбивал с палатки лед, образовавшийся за ночь. Капитан, вставший еще на заре, возвращался, проверив показания термометра и барометра. Он застал кока, который семенил между лежащими на полу матросами. Один за другим моряки проснулись. -- Вода закипела? -- Питье готово? Те же вопросы, что и накануне, те же голодные взгляды. Повар трудился вовсю. Двое матросов только что вернулись с вахты, и Тартарен, дружески посмеиваясь, протянул им кружки с горячим кофе. Капитан решил, что больные могут позавтракать в постели. Те, кто покрепче, охотно поухаживают за своими товарищами -- пусть понежатся, пока отряд не отправится в путь. Времени еще достаточно. Но неожиданно вмешалось самолюбие, никто не хотел признавать себя больным. Ну что тут такого? Валяться из-за какой-то боли в горле, подумаешь, что-то там царапает, мы же матросы, а не тряпки, черт побери! Доктор в последнее время стал замечать, что некоторым больно смотреть на свет, даже от спиртовой лампы. Опытный врач и полярник, Желен встревожился, Однажды утром он вывел нескольких матросов из палатки и велел посмотреть на снег. Один матрос сразу вскрикнул и закрыл глаза руками в меховых перчатках. -- Что с тобой? -- Больно, будто на солнце поглядел. И круги перед глазами пошли, зеленые, красные, синие. -- Ничего страшного, только теперь ты должен постоянно носить очки. Глаза болели у пятерых, и всем им прописали очки. А мороз все крепчал. Особенно страдали от него находившиеся в шлюпке, потому что почти все время были без движения. Де Амбрие дважды грозило обморожение, равно как и машинистам. Надо было принимать какие-то меры. И тогда решили, что машинисты будут нести дежурство по очереди: три часа на шлюпке, три -- на санях. Таким же образом договорились между собой капитан, его помощник и лейтенант. Самое страшное на морозе -- неподвижность. Поэтому надо не задерживаться на остановках. Особенно при сильном ветре. Стоило кому-нибудь постоять пять минут, и мороз забирался под одежду, пронизывал до мозга костей. Тут уж не до отдыха. -- Мы лучше пойдем потише и так отдохнем,-- говорили матросы,-- ни стоять, ни сидеть невозможно. Шестнадцатого апреля лед был на редкость гладким, а мороз необычайно сильным, но все же прошли семнадцать километров, Семнадцатого числа Дюма застрелил зайца. Полярный заяц значительно больше нашего, зимой он белый, от снега не отличишь. Но поймать его легко из-за слабого слуха и зрения. Заяц сидел в двадцати шагах от кока и преспокойно сучил лапками. Но Тартарена не тронула доверчивость зверька, и он безжалостно его пристрелил, снял шкурку, а тушку присоединил к запасам провизии. В этот день прошли двенадцать километров, в предыдущие -- суммарно тридцать восемь, всего -- пятьдесят. Почти полградуса! Еще немного -- и будет достигнут восемьдесят седьмой градус тридцатая минута, до полюса останется два с половиной градуса. Смогут ли путешественники преодолеть это расстояние? ГЛАВА 6 Роковая неосторожность. - Тревожные последствия.-- Болезнь машиниста Фрица. -- Предрасположение.-- Скорбут.-- Грозное предсказание. -- Фриц, друг мой, не ешь снега, ради Христа! -- Ничего не могу с собой сделать, Геник. -- Разве ты не слышал, что говорит доктор? Еще скорбутом заболеешь. -- Я как помешанный. Во рту жарко, словно в раскаленной печи. -- Ты же знаешь, как болеют матросы от того, что снег ели. Десны у них кровоточат. -- Ах, Геник, как глотнешь снега, легче становится... Нет сил жажду терпеть! А доктор наверняка преувеличивает опасность. Ведь снег -- это тоже вода, только похолоднее. -- Глупости ты говоришь, Фриц! А еще мужчина! И звание имеешь. Другим должен пример подавать. -- Ты, видно, не знаешь, что такое жажда, Геник... -- Я жажды не знаю? -- вскричал боцман, оскорбленный до глубины души.-- Я? Старый морской волк?! Да на всем флоте вряд ли сыщется матрос, столько раз умиравший от жажды! -- Я не про такую жажду говорю! Про болезненную, как при лихорадке. Ее невозможно терпеть, хочется прокусить кожу и пить собственную кровь... Или убить кого-нибудь, только бы глотнуть каплю... -- Возьми мою кровь, если хочешь... Мне не жалко... А еще лучше -- мою порцию водки, только не делай глупостей. -- Нет, на это я ни за что не соглашусь,-- возразил эльзасец, тронутый до глубины души. -- Пожалуйста, не отказывайся. Я на все готов для тебя... Опять ты за свое! -- вскричал боцман, увидев, что Фриц с жадностью проглотил одну за другой две полные горсти снега. -- До чего здорово! -- с восторгом заявил Фриц. -- Заболеешь! Это уж точно! -- Как может повредить снег! Такой вкусный! -- Делай как знаешь. Ты не ребенок. Отдашь концы -- будешь сам виноват. На полюсе жажда мучительнее, чем в Сахаре. Там совсем нет воды. А здесь везде снег! Как не поддаться искушению, не утолить жажду? Но за это приходится платить дорогой ценой. Во рту и горле появляется отек. Он нередко приводит к удушению. Дрожь бьет, как при лихорадке. Так случилось и с Фрицем. Он едва волочил непослушные ноги, лицо покраснело, глаза налились кровью, из запекшихся губ вырывались хрипы. Сделав над собой усилие, он прошел еще с сотню шагов и едва не упал. Тянувший бечеву рядом с ним Геник обернулся к Бершу: -- Прикажите остановиться! -- А что случилось, Геник? -- Мой друг едва стоит на ногах. -- Стой! -- скомандовал офицер. Как раз в этот момент Фриц что-то пробормотал и упал на руки подхватившего его боцмана. -- Беги к доктору, Курапье! Живо! Одна нога здесь, другая там... -- Есть! -- Скажи, что машинист заболел и нуждается в помощи! Матрос со всех ног помчался к лодке, которую тянул доктор, парижанин и Дюма, и сообщил о случившемся. -- Иду! -- сказал Желен, схватил ящичек с медикаментами и обратился к коку: -- Доложите капитану, что у нас появился первый больной. Всегда спокойный врач не мог унять дрожь, когда увидел Фрица. Губы у несчастного потрескались и почернели, на них запеклась кровь. Язык распух, как у тифозного, искаженное гримасой лицо приобрело землистый оттенок, глаза остекленели, по телу пробегали судороги, изо рта вырывались какие-то бессвязные звуки. Капитан оставил шлюпку и поспешил к Герману, к которому питал особую симпатию. Взглянув на него, де Амбрие побледнел и с тревогой посмотрел на доктора. У того между бровями пролегла складка -- признак сильного беспокойства. Он едва заметно пожал плечами и сказал: -- Прикажите, капитан, остановиться и поставить палатку. -- Сейчас распоряжусь. За считанные минуты была поставлена палатка. Больного раздели, уложили в меховой мешок, по обеим сторонам от него поставили лампы. Он никак не мог согреться, и доктор велел растирать его не снегом, а шерстяным поясом. Это делали Дюма и Плюмован. Вдруг больной вскрикнул. Врач наклонился и увидел, что нога, которую растирали, слегка распухла в ступне и в колене. -- Может, хватит? -- спросил Дюма. -- Продолжайте, только не сильно,-- отвечал Желен и обратился к де Амбрие: -- Выйдемте на минутку, капитан. -- С удовольствием,-- ответил де Амбрие, догадываясь, что доктор хочет сообщить что-то важное. -- Что скажете? -- спросил капитан, когда оба покинули палатку. -- Знаете, что означает эта опухоль? -- Суставной ревматизм? -- Хорошо, если бы только это! -- Не пугайте меня! -- Вы должны знать всю правду, какой бы она ни была. У Фрица скорбут. -- Скорбут!.. Значит, принятые меры не помогли?! -- Увы! -- Это ужасно!.. Что будет с остальными матросами!.. Ведь они могут заразиться!.. -- Дело плохо, но поправимо. -- Фриц выздоровеет? -- Пока человек жив, жива и надежда,-- уклончиво ответил доктор.-- Скорбут не заразен в том смысле, что он не передается контактным путем, как, например, холера или тиф. Все зависит от организма: кто предрасположен, заболеет. Еще влияют холод, сырость, недоедание... Фриц чересчур эмоционален, неудивительно, что он стал первой жертвой. -- Но вылечить его можно? -- Сделаю все, что в моих силах... Во всяком случае. больной надолго вышел из строя. Его придется везти на санях. Пойдемте посмотрим, как он себя чувствует. ГЛАВА 7 Волнение.-- Глазная болезнь.-- Еще одна жертва скорбута.-- Предрасположенный Ник.-- Снежная буря.-- Важные изменения.-- Новая цепь холмов.-- Угрожающий горизонт. Согретый теплом близко поставленных ламп и интенсивным массированием, машинист наконец пришел в себя. Кровообращение стало нормальным. Дав больному крепкого кофе с ромом, доктор принялся восстанавливать чувствительность его мускульной и нервной системы, для чего впрыснул кофеин. Молча, с виноватым видом слушали матросы Геника. Он убеждал их соблюдать осторожность и не есть снега. В этот день все почему-то устали больше обычного. За едой горячо обсуждали постигшую машиниста беду. Вскоре больному стало полегче, сказались результаты лечения, однако он был еще очень слаб. Фрица укутали в шубы, поместили в меховой мешок и уложили на шлюпку. В пути машиниста заменил Жюстен Анрио, его помощник. Когда же Жюстен, чтобы согреться, становился тянуть бечеву, его заменял капитан, уже освоивший электрический двигатель. Несмотря на болезнь Фрица, время упущено не было, в день, когда ему стало плохо, то есть восемнадцатого апреля, прошли больше двенадцати километров. Но тут снова случилось несчастье: у двух самых сильных членов экипажа, Понтака и Легерна, заболели глаза. Матросы почти не различали дорогу, но бечевы не бросали. Девятнадцатого числа, несмотря на лютый мороз, прошли десять километров. Капитан уже стал опасаться, что около полюса нет свободных вод. Фрицу не становилось ни лучше, ни хуже. Только на теле выступили красные пятна чечевицеобразной формы. Десны кровоточили. Изо рта шел смрадный дух. Диагноз доктора подтвердился. Матросам тотчас же сообщили об этом, чтобы неповадно было есть снег и вообще нарушать правила гигиены. Заболевшие глазами почти совсем ослепли, но продолжали идти, превозмогая боль и головокружение. Двадцатого числа одолели километров пятнадцать, а ночью разыгралась буря. Снег валил и валил. Резкие порывы ледяного ветра не давали возможности поставить палатку. Целых тридцать часов матросы пролежали в мешках, что, впрочем, благотворно сказалось на состоянии больных. Только Фрицу становилось все хуже, стали выпадать зубы, увеличилась слабость. Скоро заболел и кочегар Бигорно, самый хилый из всех. Из-за резкой боли в суставах он с трудом встал, чтобы помочь при расчистке снега, завалившего палатку. Но работать доктор ему запретил, прописав лимонный сок в больших дозах и сырой картофель, еще остававшийся в запасе. Правда, картофель так перемерз, что стал словно железный, и пришлось немало потрудиться, чтобы сделать его съедобным в сыром виде. Шлюпка, постепенно превращаясь в амбулаторию, приняла на борт и Ника. Его положили рядом с Фрицем и снова двинулись в путь. Метель наконец утихла. Но по дороге то и дело приходилось расчищать снежные завалы. К тому же два человека вышли из строя. Поэтому приходилось идти без остановок по двенадцать часов. Двадцать второго апреля одолели двенадцать миль. Если на следующий день отмахать столько же, восемьдесят восьмая параллель будет пройдена, до полюса останется всего два градуса, то есть двести четыре мили. Успех, неожиданный даже для самого большого оптимиста. Подумать только! Достичь восемьдесят восьмой параллели, да еще при двух больных! Капитан вспомнил, что его предшественники ценой больших жертв достигли значительно меньших результатов, и возблагодарил судьбу. Однако по мере приближения к полюсу все чаще возникали всякого рода препятствия, заставлявшие де Амбрие всерьез задумываться о будущем экспедиции. Нет! Он не заколебался, не усомнился в своем экипаже, но поразмышлять было над чем. Решение оказалось таким: пока не наступил критический момент, идти вперед. До двадцать третьего апреля все шло относительно благополучно. Сила, ловкость и терпение помогали морякам одолевать трудности пути. Но когда до полюса оставалось уже совсем немного, на льду все чаще стали появляться бугры, рытвины, холмы, перемежавшиеся с глубокими впадинами. Прямую ровную дорогу сменили заваленные снегом тропинки, цепи гор, пропасти, крутые подъемы, ущелья. Одолев в этот день ценой неимоверных усилий четырнадцать миль, путешественники приблизились к полюсу всего на семь миль. Люди были в полном изнеможении, у собак вспухли и кровоточили лапы. Возникла проблема с буксированием шлюпки. Верные своему долгу, матросы, разумеется, не отступят, сделают все, на что способны. И здоровые и больные. Но ведь препятствия могут оказаться неодолимыми. Не все человеку подвластно. Вдруг вдали, в беловатом сумраке, показались зигзаги гор. Гористый профиль, судя по всему, имел тяжелую, массивную основу. Быть может, эта таинственная гряда и была последней, самой грозной преградой, воздвигнутой завистливой полярной Изидой для защиты земной оси. ГЛАВА 8 Настороже.-- Смерть тюленя.-- Средство от скорбута. -- Еще двое больных.-- Гипотеза о полярном льде.-- Препятствие.-- Почти нет прохода. Двадцать четвертое апреля. Погода ненастная, пасмурная. Правда, мороз несколько ослаб. Температура не ниже тридцати градусов. Зато снег валит не переставая. Дорога становится все труднее. Шлюпку протащить невозможно. Сани с вельботами застряли. Капитан с двумя матросами и Ужиуком ушли на разведку. Они взяли с собой длинные железные крюки для измерения глубины снега. Прошли с милю и убедились, что саням нигде не пройти. Придется добираться пешком, и то с величайшим риском. Один из матросов едва не угодил в трещину, наполненную водой и прикрытую толстым слоем снега. Это была "тюленья нора". Из таких трещин время от времени появлялись тюлени, чтобы подышать свежим воздухом. -- Это очень хорошо,-- сказал Ужиук на ломаном французском.--Ужиук будет здесь и убьет тюленя. Эскимос сел возле трещины, а вымокший до нитки матрос помчался в лагерь. Капитан со вторым матросом остались помогать туземцу, но через полчаса буквально окоченели. Гренландец же чувствовал себя превосходно, казалось, вообще не замечая этого дьявольского холода. Он пристально следил за прорубью, в его маленьких, косых глазках светилось вожделение. Настоящий взгляд охотника и гурмана. Тюлень все не показывался. Тогда Ужиук принялся медленно и протяжно напевать какую-то жалобу со странными словами, как будто надеялся очаровать тюленя и выманить его, опьяневшего от звуков этой "чудесной мелодии". Как утверждали некоторые полярные путешественники, например, такие, как лейтенант Тизон с "Поляриса", тюлени действительно способны чувствовать музыку. Вот что писал этот исследователь в своих воспоминаниях: "Я утверждаю, что тюлени любят музыку и могут довольно долго оставаться неподвижными, слушая голос или звук, которые им понравились". Не прошло и пяти минут, как чуткое ухо эскимоса уловило еле слышный всплеск. Резким жестом он сделал капитану знак оставаться на месте. Туземец держал крюк наготове в правой руке, застыв в позе гладиатора, готовящегося к атаке, в то же время продолжая петь, все убыстряя темп. Внезапно певец замолчал, как раз в ту минуту, когда вместо плеска раздалось громкое сопение. Резко выбросив вперед руку, Ужиук на три четверти погрузил крюк в прорубь. -- Ко мне!.. На подмогу!..-- крикнул он в следующее мгновенье. Капитан и матрос схватились за крюк, на котором бился тюлень, тщетно стараясь освободиться. С четверть часа продолжалась борьба, после чего огромный щетинистый тюлень был вытащен из норы. Жалобно мыча, он еще сопротивлялся, но слабо -- крюк глубоко засел в его горле. Зверя на веревке потащили к палатке. Больше всех радовались доктор и Ужиук. Один врач, другой дикарь -- оба знали, что поимка тюленя очень важна для больных скорбутом. У эскимоса был здоровый желудок и доброе сердце. Обычно он сразу принимался сосать теплую кровь подранков, но на сей раз великодушно отказался от такого удовольствия и как мог, частично словами, частично знаками, объяснил Фрицу и Нику, что им надо напиться животворящей крови. На том же настаивал и доктор. Фриц попробовал и жалобно простонал: -- Не могу пить кровь. Не могу!.. -- Пей! -- Не могу!.. Лучше смерть!.. Попробуй, Ник, ты... У фламандца не было предрассудков. -- Мне все равно,-- сказал он,-- выпью, пожалуй. Только бы выздороветь! И он принялся пить живительную горячую влагу. -- Дорого бы я дал, чтобы последовать его примеру! -- простонал Фриц и потерял сознание. Слабость и отчаяние всегда крепкого, бодрого эльзасца вызвали у всех недобрые предчувствия. Трудно поверить, но к вечеру Нику стало легче, чего нельзя было сказать о Фрице. Заболели скорбутом еще двое: Констан Гиньяр и лейтенант Вассер. Оба долго не поддавались болезни, но в результате неимоверного напряжения сил в последние дни в конце концов свалились. Теперь в экспедиции было трое больных и один умирающий. Все понимали, что Фриц обречен... Сделали продолжительную остановку, чтобы дать людям отдохнуть. Положение становилось критическим. Никто точно не знал, освобождается ли когда-нибудь полярное море ото льда, хотя были основания думать, что это случается и даже зимой. Скорее всего возле полюса лед не везде сплошной. Но в настоящий момент впереди не было видно никакого водного пространства. Так что приходилось идти на риск: исследовать, сколько льда, а сколько свободного пространства на оставшихся до полюса пятидесяти милях. В среднем это не больше десяти дней пути, туда и обратно. Но идти придется по сплошному нагромождению льдин. Не безумие ли это? Некогда капитан Маркхам при таких же обстоятельствах потратил целый месяц на путь в семьдесят миль а когда вернулся, все члены экипажа умирали от истощения и скорбута. Даже самые крепкие. А ведь у него были на "Алерте" и съестные припасы, и медикаменты, в общем, полный комфорт. Де Амбрие же вообще не имел пристанища. Провизии оставалось на шесть недель. Брезент для палаток и несколько лодок -- вот все, чем он располагал. Матросы были в полном изнеможении, а некоторые -- тяжело больны. Что оставалось делать? Ждать? Надеяться на оттепель? Но громады льда здесь не те, что подтаивают от лучей северного светила. Стало быть, ждать нечего. Не лучше ли взять с собой самых сильных матросов, немного провианта и попытаться преодолеть это препятствие? Но льдина перемещается, хоть и медленно. Что будет, если по возвращении они не найдут своих? Де Амбрие не знал, что предпринять, и решил подождать еще сутки. Близилась катастрофа, и это приводило в отчаяние матросов, прежде не думавших о смерти. ГЛАВА 9 Агония и смерть.-- Похороны.-- Вынужденное решение.-- Надо разлучиться.-- Последняя экспедиция.-- Выбор участников.-- В путь! Несчастный Фриц умирал. Красные пятна на коже расплылись и приобрели фиолетовый оттенок. Спина вся пошла твердыми, как камень, буграми. Многие части тела словно закоченели и потеряли чувствительность. Измученный нестерпимыми болями, эльзасец громко стонал. Он потерял все зубы, изо рта текла слюна. Не помогли ни опыт, ни самоотверженность доктора Желена. Умирал машинист в полном сознании, только не мог говорить -- распухший язык не повиновался. Убитые горем, с заплаканными глазами, возле кровати больного собрались верные друзья. Не хотелось верить, что смерть уже коснулась его своим холодным дыханием. Неужели Фриц Герман, такой сильный и такой добрый, уйдет от них навсегда? Неужели это конец? Матросам стало страшно. Одно дело умереть в борьбе со стихией, совсем другое -- заживо сгнить. Но Фриц был спокоен -- он честно прожил жизнь и выполнил свой долг. Умирающий силился что-то сказать, глядя на капитана, но можно было разобрать лишь отдельные слова: Франция, Эльзас и еще Васелонн -- название деревни, где жили старые родители. Вдруг речь его стала более внятной, видимо от коньяка, который доктор влил ему в рот. -- Капитан,-- произнес Фриц -- прощайте... и вы, друзья... Я сделал все, что мог... -- Да, друг мой,-- дрогнувшим голосом сказал де Амбрие,-- ты выполнил свой долг до конца. Большое тебе спасибо! -- И вам спасибо на добром слове... Простите, друзья, если кого-нибудь из вас я невольно обидел. Не поминайте лихом... Я умираю, верный своему флагу... Покажите его мне, капитан, в последний раз, а ты, парижанин, спой "Песню об Эльзасе". Совершенно обессиленный, Фриц уронил голову на подушку, но при виде французского штандарта, который в эту минуту водрузили в дверях, ценой невероятных усилий одной рукой взял за руку капитана, другой -- Плюмована, едва сдерживающего слезы. Матросов била дрожь. В отворенную дверь врывались слабые солнечные лучи. -- Пой, друг! -- снова попросил умирающий.-- Пой об Эльзасе!.. С трудом овладев собой, Артур запел глухим прерывающимся голосом: Скажи, где Родина твоя? Германия иль Франция? Фриц слушал, не сводя глаз с трехцветного флага. Зазвучал последний куплет: ...Воскликну, гнева не тая: Вот, немцы, Родина моя! Пускай в тисках вы сжали нас, Но верен Франции Эльзас. Тут Герман привстал, воскликнул "есть!" и мертвый упал на постель. -- Конец! -- произнес капитан, даже не пытаясь скрыть слез. -- Бедный Фриц! -- воскликнул парижанин и зарыдал. Моряки сняли шапки, а де Абрие отделил флаг от древка и обернул им, словно саваном, покойника... Времени было мало, еще меньше припасов. Но де Амбрие решил дождаться следующего дня и уже тогда принять окончательное решение. Его долг -- быть на похоронах матроса, бросить на его могилу горсть земли. После того, как доктор удостоверил факт смерти, покойного обрядили в матросскую форму с военной медалью на груди, зажгли все лампы. Шесть часов длилось прощание. Затем умершего завернули в парусину. В нескольких сотнях метров от палатки, среди огромных ледяных глыб, вырыли могилу. Покойника положили на маленькие санки, те самые, на которых тащили плоскодонку, прикрыли национальным флагом и повезли. За санями в глубоком молчании шли матросы с де Амбрие во главе. Капитан прочел погребальную молитву, тело опустили в могилу, засыпали мелкими льдинками, а сверху с огромным трудом поставили плиту, чтобы защитить от волков. На глыбе водрузили скромный деревянный крест с надписью: ФРИЦ ГЕРМАН. Француз из Эльзаса 26 апреля 1888 г. -- Прощай, Фриц Герман! -- глухим голосом проговорил де Амбрие.-- Покойся в мире!.. Ты честно жил, безропотно страдал и умер, как настоящий моряк. Да упокоит Господь твою душу! Печальные, вернулись французы в палатку, и каждый поклялся в душе не допускать больше неосторожности, от которой погиб их товарищ. Тем более что среди членов экипажа было еще трое больных. Ник, правда, уже пошел на поправку после того, как напился свежей тюленьей крови. Но где взять ее снова, чтобы окончательно выздороветь? Капитан долго беседовал с Бершу, доктором и Геником, занявшим место заболевшего Вассера. Состояние команды, ненадежность льдины, бесконечные препятствия на оставшемся отрезке пути -- все это поставило де Амбрие перед необходимостью разбить экспедицию на группы. Быть может, хоть кому-нибудь удастся пробиться к полюсу. Итак, решено было взять четырех матросов, шесть собак, плоскодонку, на двадцать пять дней провизии, два спальных мешка, кое-что из лекарств, секстант, искусственный горизонт, хронометр, подзорную трубу, запас оружия и снарядов, лопаты, топоры, в общем, все самое необходимое. Все это под силу тащить собакам, и люди, таким образом, смогут сберечь силы, насколько им позволят условия. Чтобы никого не обидеть, де Амбрие поначалу хотел бросить жребий -- кому идти. Но потом передумал: надо было отобрать только здоровых. Выбор пал, как ни странно, на южан: Жана Итурриа, Мишеля Элимбери и Дюма. Из северян оказался здоровым один лишь парижанин Фарен. Все было добровольно, не в приказном порядке, кто не хотел, мог не идти. Однако матросы, выбранные капитаном, были счастливы, ни у кого не заронилось даже мысли уклониться. -- Да здравствует капитан! -- крикнули они, полные энтузиазма. В первый раз снял Дюма с себя поварской фартук и передал его матросу Курапье, славившемуся своими кулинарными способностями. Никто не возражал. Маршатера назначили исполняющим должность главного повара, и в тот же день он приготовил завтрак. Назвать его вкусным было нельзя, но не по вине нормандца. На другой день маленький отряд во главе с капитаном смело двинулся в путь, взяв курс на север. ГЛАВА 10 Последние наставления.-- Трудный путь.-- Бесполезная роскошь.-- Кривая линия.-- Парфорсное упражнение.-- Под снегом.-- Чужой след. Перед уходом де Амбрие передал полномочия своему помощнику Бершу, а также вручил пакет, приказав вскрыть его через месяц, если отряд не вернется. Болезнь не заглушила в Гиньяре алчности, он проклинал скорбут, помешавший ему достичь полюса и получить вознаграждение. Капитан утешил его, сказав, что вознаграждение выдано будет всем без исключения. Ужиук пообещал де Амбрие охотиться на зверей, пополняя съестные припасы. Но вот последние рукопожатия, крики: "Да здравствует Франция!..", "Да здравствует капитан!.." -- и сани исчезли в ущелье Ледяной геенны. День выдался ясный, солнечный, но очень холодный. С первых же шагов отряд очутился среди ледяных гор, холмов, пропастей. Пришлось взяться за лопаты и заступы, расчищая дорогу, впрягаться вместе с собаками в сани, втаскивая их на почти отвесные скалы. Но вот пять человек и шесть собак в упряжке, вырубая ступеньки, добрались до гребня ледяной горы. Теперь нужно было спускаться, что оказалось еще труднее: сани напирали на собак, грозя их задавить. Пришлось нести поклажу на себе. Между тем облегченные сани помчались вниз с головокружительной быстротой и остановились у еще более крутого подъема. -- Русские горки! -- пошутил парижанин. Не успели пройти одну цепь холмов, как появилась другая -- еще выше, еще круче, еще неприступнее. За утро сани разгружали и снова нагружали пять раз. В какой-то момент их пришлось нести на руках -- из опасения, что они разобьются. Наконец путники утомились, почувствовали голод и жажду. -- Стой! За неимением палатки привал устроили в ледяной пещере. Под прикрытием брезента Дюма установил свою спиртовую конфорку и прибор для таяния снега. Неустрашимые исследователи находились теперь на склоне холма метров пятидесяти высотой и невольно залюбовались волшебным зрелищем, забыв о холоде, голоде и усталости. Вдали снег искрился и переливался всеми цветами радуги. Лед рассыпался перед глазами бриллиантами, изумрудами, рубинами и сапфирами. Море света и блеска. До чего же жалкими казались среди этого великолепия люди в звериных шкурах и темных очках, с больными глазами и запекшимися губами! Они с виду ничем не отличались от эскимосов. Но восторг перед красотой сразу выдавал в них представителей цивилизации. Быстро справившись со скудным завтраком, состоящим из чая, в котором плавал кусок вяленого мяса, пили грогу, покормили собак, погасили лампу и снова двинулись в путь. Как бы то ни было, наши исследователи, хотя и с величайшим трудом, мало-помалу двигались вперед. Де Амбрие пометил на карте тринадцать миль, пройденных к северу. Это был успех неслыханный, удивительный, неожиданный. Он стал возможен лишь благодаря неисчерпаемой энергии человека, его выносливости. Баски, уроженцы гор, творили чудеса. Для парижанина не было препятствий. У Дюма недостаток опытности восполняла физическая сила. О капитане и говорить не приходится -- он был членом альпийского клуба. Для ночлега путники, по совету Ужиука, устроили "снеговой дом" -- или, попросту, нору, где и улеглись спать. Собак привязали к саням. На следующее утро все проснулись по сигналу Тартарена, спавшего в одном мешке с капитаном. Накануне бросили жребий, кому с кем спать. Кок долго отказывался от такой чести, уверяя, что не уснет, из боязни сопеть и храпеть. Но де Амбрие приказал, а приказ нарушать нельзя. Двадцать восьмого апреля возникли новые препятствия. Погода стояла погожая, сухая, мороз ослабел до двадцати пяти градусов. На льду стали появляться трещины, прикрытые снегом. В них проваливались то люди, то собаки, то сани, а то и все разом. В этот день прошли двадцать пять километров, на следующий -- двадцать девять, а считая с предыдущими -- восемьдесят. Состояние дороги, вероятно, привело бы в ужас человека постороннего, он бы не поверил, что движение по ней вообще возможно. Однако отважные путешественники двигались вперед, стремясь во что бы то ни стало достичь цели. Но несмотря на успехи, капитан, казалось, был чем-то сильно обеспокоен. Причиной такого беспокойства были странные, почти невидимые следы, которые уже несколько раз попадались ему на глаза. Это были глубокие борозды, явно оставленные человеком. Вполне возможно, что до них здесь уже побывала какая-то экспедиция. При этой мысли де Амбрие невольно вздрогнул. Неужели титаническая работа, лишения и людские страдания были напрасны? Неужели напрасно умер несчастный Фриц, а его товарищей, мучимых голодом и болезнями, ждут одни разочарования? Просто не верится, что судьба может так зло подшутить над людьми, которые так близки к цели, ради которой мужественно переносились огромные трудности. А каково было командиру, задумавшему и осуществившему этот грандиозный план, который теперь мог сорваться буквально за несколько дней до конца экспедиции! Да, сомнений не было, здесь кто-то был. Теперь стало ясно, что моряков "Галлии" опередили. Правда, казалось странным, почему же люди раньше не заметили следов, становящихся все более заметными по мере продвижения вперед. Внезапно перед изнуренным отрядом возник крутой снежный склон. -- Ну что ж, придется лезть,-- вздохнул Плюмован. -- Вот черт, опять надо ступени вырубать. -- Ага, и пройдет не меньше двух часов, прежде чем мы сможем спеть: "Мадам, вы можете подняться..." -- пошутил Фарен. -- Эй! Вот так штука! -- Что там еще! -- Да здесь есть лестница, весьма неплохо сработанная. Видно, у ловкачей, которые ее соорудили, руки были на месте. Отряд остановился, и обеспокоенный капитан принялся внимательно рассматривать лестницу. Она была невысокой и довольно покатой, с грубо высеченными широкими ступенями, по которым легко можно было втащить сани. -- Невероятно! -- воскликнул Мишель Элимбери.-- Да уж не во сне ли это нам мерещится? -- Или это добрые феи поработали для нас,-- заметил парижанин, всегда готовый поверить в сверхъестественное. -- А может, среди нас есть сомнамбулы,-- в свою очередь заметил повар Дюма.-- Служа на "Кольбери", я знавал одного повара, который вставал ночью и варил фасоль с салом, а утром просто доходил до белого к