тон. Голубев, налетев тоже на какой-то крест, растворился в темноте за памятником, и Антон почувствовал, как сразу обмякло тело старика. - Пусти, Игнатьич... - услышал он задыхающийся голос деда Ивана Глухова. - За другого тебя принял... Не виноватый я... Пусти, все, как христу богу, расскажу... 23. Нарушение "инструкции" Отправившись на поиски коровы, мальчишки сразу двинули к кладбищу. Там в березняке, за Гайдамачихиным огородом, прошлый раз паслась своенравная Красуля. Прошли излюбленный Красулин березняк, где она обычно жевала траву, однако сегодня коровы здесь не было. Дождь по-прежнему цедил с затянутого облаками неба. Сергей высказал предположение, что корова может пастись на кукурузном жнивье, за поскониной. Уныло пошли туда. - Слышь, Серега, чего это Антон со Славой говорили? - спросил Димка. - Говорили, значит, надо... - увильнул от ответа Сергей. Он и сам думал над этим разговором, но ничего понять не мог. - Ну, а, по-твоему, как?.. - не отставал Димка. - По-моему, корову надо найти. - А тебе не кажется, что они собрались ночью кого-то арестовывать? Сергей промолчал и вдруг спросил: - Димк, скажи по совести, правда, твой отец испытателем был? - Ну, был. - И правда, погиб?.. - Ну, погиб... Димка сердито засопел. Мальчишки замолчали. До кукурузного жнивья пришлось идти чуть не полчаса. Корова, почувствовав приближение людей, словно оправдываясь, промычала из темноты. Сергей подошел к ней, замахнулся кулаком. Покачивая полными тугими боками, Красуля лениво зашагала к деревне. Мальчишки молча побрели следом. От сырого холода застыли руки, даже разговаривать не хотелось. Проселочной дорогой прошли мимо кладбища. Неожиданно Димка схватил Сергея за рукав и показал вперед. Навстречу кто-то шел, однако мальчишки не успели толком разглядеть; идущий свернул с дороги и исчез в березняке. - Кто это? - шепотом спросил Сергей. - Кто его знает... Здоровый, как бугай... - Испугался он нас, что ли? Димка пожал плечами: - Надо Антону со Славой рассказать. Остаток дороги прошли за каких-нибудь десяток минут. Полина Владимировна, услышав, как Сергей загоняет корову во двор, вышла на крыльцо, держа в руке подойник, и направила Красулю в хлев. - Мам, Антон дома? - спросил Сергей. - По делам ушел, - ответила Полина Владимировна и приказала: - Тебе велел сидеть дома. Иди в избу да спать укладывайся. Мальчишки растерянно переглянулись. Сергей шепнул Димке: - Наверное, в конторе они. Пока маманя корову доит, сбегаем?.. Стараясь, чтобы Полина Владимировна не заметила, мальчишки вышмыгнули за ограду и, разбрызгивая лужи, со всех ног приударили вдоль деревни. В колхозной конторе никого не было. Впервые Сергей, кажется, растерялся: - Куда?.. Куда все подевались? Димка развел руками. - Пошли домой. Придет Антон, тогда и расскажешь. - Может, он к утру заявится. - Ну, завтра расскажешь. - А если завтра поздно будет?.. - Антон же наказывал пригнать корову и сидеть дома, - стал убеждать Сергея Димка. - Нарушим инструкцию, тогда... - Мы ж для пользы дела, если что... - Все равно рассердится Антон. - Ты, Дим, вообще-то ничего пацан, - с другого конца подошел Сергей, - но вечно сомневающийся. Да если мы Антону со Славой поможем, чего сердиться на нас?.. Ну, чего?!. - Не пойму, чего ты хочешь, - прикинулся Димка. - Этот мужик, что нам встретился, наверняка на кладбище подался. Надо его не упустить, как прошлый раз Гайдамачиху упустили. Понял теперь?.. - А если он не один?.. Только сунешься к воротам... - Что мы, дураки, чтобы в ворота соваться? В кладбищенской ограде, у памятника, кто-то штакетину оторвал. Через ту дыру проберемся и посмотрим среди могил. Сначала могилу Гайдамакова проверим. Что-то днем я заметил, как будто ее подкапывают. Димка насупился: - Одурел я, ночью по могилам лазить, да?.. - А еще говорил, отец испытатель... - Сергей в упор уставился на Димку взглядом. - Да разве у испытателей такие дети? - Ты моего отца не трогай. - Димка отвернулся. - А чего ты?.. - Ничего... Надо вначале избу Гайдамачихи проверить. Вдруг старуха вернулась домой, - неуверенно заговорил Димка, которому вовсе не хотелось дождливой ночью тащиться на кладбище и в то же время стало неловко, что Сергей посчитает его трусом. - Давай проверим, - подхватил Сергей. И мальчишки, нахохлившись, зашагали в другой конец деревни. Пригнувшись, почти на четвереньках, забрались в мокрые лопухи. Дождь вроде уменьшился, но барабанил по лопуховым листьям с прежней силой. Казалось, кроме шума дождя, в Березовке умерли все иные звуки. Сквозь знакомую дыру в плетне Сергей пролез в Гайдамачихин двор. Вернулся он быстро. Димка почти уткнулся носом в мокрое его лицо и шепотом спросил: - Ну, что там?.. - Глухо, как в танке, - тоже прошептал Сергей. - На дверях замок такой же громадный, каким лодка примкнута. - Пошли домой, может, Антон уже вернулся. Сергей вытер ладонью лицо, помотал головой: - Не-е, кладбище надо проверить. Димка, несмотря ни на что, хотел было заспорить, но Сергей внезапно насторожился и показал на Гайдамачихину баню. От нее через плетень перелез в проулок человек. Сгорбившись, он недолго постоял и, словно крадучись, пошел к кладбищу. - Это тот, который разговаривал с Гайдамачикой, - часто-часто зашептал Сергей. - По фигуре и плащу узнал. Согнувшись почти до самой земли, мальчишки, не сговариваясь, двинулись за неизвестным. Не доходя до кладбища, мужчина остановился, как будто хотел кого-то дождаться. Мальчишки замерли на месте и почти перестали дышать. Недолго постояв, неизвестный зашагал к кладбищенской ограде. Как прикинул Сергей, шел он к тому месту, где возле памятника были оторваны штакетины. Подошел к ограде, огляделся и исчез в ночной темноте. - Здесь засаду сделаем, - показав на смутно виднеющуюся дыру в ограде, прошептал Сергей и, не дожидаясь Димкиного согласия, решительно лег в мокрую траву. Димка тоже приткнулся рядом. За оградой различались покосившиеся старые кресты, за ними - памятник, но больше ничего разглядеть было нельзя. Кладбище тонуло в таинственном мраке. Легкие плащи спасали от дождя только спины, в остальных же местах давным-давно промокли насквозь. Сколько прошло времени - мальчишки не знали. Они даже не заметили, как перестал дождь. Терпение Сергея стало сдавать, но проглянувшая вдруг сквозь облака луна призрачно осветила кладбище, и Сергей неожиданно разглядел человека, притаившегося на корточках у оградки памятника. Луна светила недолго, и опять все потонуло во мраке. Стало казаться, что лежанию в засаде не будет конца. Вдруг у могилы Гайдамакова, похоже, кто-то громко заговорил. Послышалась возня, как будто там стали бороться. Грянул пистолетный выстрел, и высоко над мальчишками протяжно запела срикошетившая пуля. У кладбищенской ограды хрустнул подломленный крест. Тотчас в нескольких шагах от мальчишек, словно из-под земли, вырос сгорбленный бегущий мужчина. Отступать было поздно. Как ужаленные, мальчишки разом вскочили на ноги, Сергей изо всей мочи закричал: - Стой!!! Стой!!! Мужчина как будто не услышал предупреждения. Набычившись прикрывающим голову островерхим капюшоном плаща, он только сбавил бег и тупо двинулся на ребят. В ту же минуту, пригнувшись, словно футбольный вратарь, мужчина бросился Сергею под ноги. Падая на него, Сергей закричал оторопевшему Димке: - Хватай!.. Что-то твердое ударило Сергея по лицу. Он изо всей силы обхватил мужчину за ноги. Рядом запыхтел Димка. - Рука оторвалась!.. - вдруг испуганно закричал он. - Рви другую!.. - не отдавая отчета, выдохнул Сергей. Новый удар по лицу высек у него из глаз искры, но он, сцепив онемевшими пальцами ладони, не выпускал ноги мужчины. Тот дергался всем телом, пытался кататься по земле, но или Димка успел-таки вцепиться в его вторую руку, или силы были не ахти какие, только с каждым движением подмятый мальчишками противник заметно сдавал. Послышался чавкающий по сырой траве топот. Кто-то, запыхавшись, подбежал к катающемуся по земле клубку. Почти обессиливая от напряжения, мальчишки услышали голос Славы Голубева: - Отцепитесь, следопыты... Отцепитесь!.. Теперь никуда этот кладоискатель от нас не денется... 24. Шантаж Укрытая промозглой осенней ночью, ни о чем не подозревая, спокойно спала Березовка. Лишь в окнах колхозной конторы горел электрический свет. Второй час Антон Бирюков, не прерываясь, допрашивал старика Глухова. Был тот случай, когда задержанный на месте преступления, понимая бесполезность запирательства, дает откровенные показания, стараясь хотя бы этим уменьшить свою вину. И чем дальше Антон вел допрос, тем яснее прорисовывалась картина откровенного шантажа, которым до глубины души был запуган Иван Серапионович Глухов, с незапамятных времен прозванный в Березовке Скорпионычем. ...Работящим, но очень уж невезучим человеком был коренной березовский мужик Серапион Глухов. Много раз, как говорят крестьяне, пытался он стать своим хозяйством на ноги, но каждый раз терпел неудачу. В 1916 году, пострадав от пожара, вынужден был наняться в работники к пятидесятилетнему отставному штабс-капитану Петру Григорьевичу Гайдамакову, державшему в Березовке трактир и паром через Потеряево озеро. Жил Гайдамаков бобылем и, кроме женской прислуги да Серапиона, нанял вскоре одного молодого проворного работника, прозванного за ухарский вид Цыганом. В осеннюю распутицу, когда движение обозов по тракту почти прекратилось, укатил трактирщик проведать свою родню, оставленную где-то в теплых краях, а вскорости вернулся в Березовку с семнадцатилетней красавицей Елизаветой Казимировной, которую тут же объявил своей супругой. Сумеречным февральским вечером 1917 года Серапион Глухов растапливал в кабинете хозяина изразцовый камин. Сам Гайдамаков подошел к одному из окон кабинета, чтобы задернуть бархатную штору, перед тем как зажечь подвешенную к потолку лампу-молнию. Начавшаяся с утра безобидная поземка теперь вихрила разгулявшимся лютым бураном. В мутно-сером месиве снега нельзя было разглядеть даже вмерзший в озерный лед паромный причал, обычно видимый из окна как на ладони. Настроение Гайдамакова было сумрачным, под стать погоде. Невеселые, тревожные вести привозили в Березовку ямщики. Слухи распространялись один страшнее другого, и если верить им, то в России приближалось что-то страшное, похожее на библейский конец света. В долгие зимние вечера отставной штабс-капитан любил посумерничать с ночлежными ямщиками, стараясь разобраться в правдивости "расейских" новостей. Однако в последнее время и почтовые, и купеческие подводы почти перестали останавливаться на ночь в Березовке. Наскоро перекусив в трактире, ямщики, не считаясь с усталостью лошадей, во всю мочь гнали к китайской границе и с такой же торопливостью возвращались обратно. Задумчиво постояв у окна, Гайдамаков потянул было за штору, но внимание его привлекли две легкие добротные кошевы, устало въехавшие на постоялый двор. По тому, что ямщики не стали распрягать лошадей, а лишь, ослабив подпруги, надели им торбы с овсом, Гайдамаков догадался, что и на этот раз постоялые комнаты в его доме останутся пустыми. Заглядевшись на породистых лошадей, он вдруг окликнул работника: - Серапион!.. Подойди на минутку. Глухов оставил затопленный камин и подошел к хозяину. - Узнаешь?.. - не отрывая взгляда от лошадей, спросил Гайдамаков. - По-моему, кухтеринские, из Томска, - ответил Серапион и удивился: - Куда в такую непогодь торопятся?.. - Похоже, на Восток, к Китаю путь держат... В кабинет неслышно вошла Елизавета Казимировна. Зябко поведя плечами, она прижалась к мужу и тоже с любопытством стала смотреть, как из саней, неловко путаясь в длиннополых тулупах, выбираются седоки. Затем удивленно изогнула будто нарисованные, четкие брови и проговорила: - Смотри, Петя, в каждой подводе по уряднику с ружьями. Золото в Китай везут, что ли?.. Гайдамаков промолчал, как будто не слышал вопроса. Легонько отстранив от себя жену и поцеловав ее в висок, заторопился встречать неожиданных гостей. Глухов пошел следом за хозяином. Когда они по широкой, устланной ковровой дорожкой, лестнице спустились со второго этажа в трактирный зал, проворный Цыган уже помогал вошедшим снимать тулупы. Завидев трактирщика, один из приехавших низко поклонился и, потирая озябшие руки, проговорил: - Петру-свет-Григорьевичу наше купеческое... - Здравствуй, Егорушка. Здравствуйте, желанные гости, - приветливо склонил голову Гайдамаков. - Чего лошадей не выпрягаете? Иль так спешите, что и пурга-буран, на ночь глядя, не пугает?.. Егорушка подышал в посиневшие ладони, быстро-быстро потер их друг о дружку и ответил уклончиво: - Времена, Петр Григорьевич, дремать не позволяют. - Барыши спешите хозяину заработать? - Нынешние барыши - одни шиши. Того и гляди нагишом останешься, - опять слукавил Егорушка. Хитрые у купца Кухтерина были приказчики, никогда открыто правды не говорили. Урядники, впустив облако морозного пара, внесли в трактир небольшой окованный железом сундук и поставили его возле широкого обеденного стола, за которым обычно трапезничали ночлежники. Гайдамаков чуть скосил глаза на Цыгана. Тот, понимая хозяина без слов, живо выставил на буфетную стойку зеленоватые бутылки и закуску. Однако гости наотрез отказались от водки, чего раньше никогда не случалось в зимнюю пору. Наскоро перекусив, они, дожидаясь, пока лошади дожуют засыпанный в торбы овес, выкурили по папиросе и стали собираться в дальнейший путь. Когда урядники, забрав окованный сундук, вышли из трактира, Егорушка, плотнее запахивая на груди тулуп, поинтересовался: - Дорога-то ныне, Петр Григорьевич, хороша ли через озеро? - Бог миловал, лед надежный. Сидевший тут Серапион только было открыл рот, чтобы предупредить Егорушку, что у острова уже открылась майна, но хозяин так резанул его взглядом, что он чуть не поперхнулся и промолчал. Егорушка поблагодарил за хлеб-соль и, откланявшись, вышел из трактира в темноту совсем уже завечеревшего подворья. Гайдамаков только кивнул Цыгану, и они, быстро накинув полушубки, оба вышли из трактира. Развернувшись на трактирном дворе, подводы спустились по переметенной дороге к озеру и исчезли в снежном месиве. Серапион, мучимый совестью, что не сказал приказчику о подстерегающей подводы опасности у острова, вышел на улицу. Поеживаясь под стареньким полушубком, подошел к воротам и удивленно увидел, что наперерез подводам в метельную мглу нырнули двое сгорбленных лыжников. Ни хозяина, ни Цыгана во дворе не было. Возвращаясь в дом, Серапион обратил внимание, что со стены в прихожей исчез хозяйский винчестер... Дальнейшее уже было известно Антону Бирюкову из различных источников, но он не прерывал старика Глухова, стараясь уловить в его "исповеди" еще неизвестные штрихи и уточнения, касающиеся всей этой запутанной и давней истории с кухтеринскими бриллиантами. И Глухов, видя, что его слушают внимательно, говорил почти не умолкая. Оказывается, утопив подводы в полынье, Гайдамаков и Цыган, не дожидаясь лета, отыскали под водой сундук с драгоценностями, а попутно прихватили несколько ящиков с посудой. Вторая половина семнадцатого года стала еще тревожней, чем первая - приближалась революция, и грабителям не терпелось поскорее обратить товар в деньги. Из-за такой спешки и попался Цыган на Новониколаевском базаре с кухтеринской вазой. Внезапная смерть Гайдамакова спасла от суда Цыгана, но следствие прекращено не было. Лишь после революции оборвались все следственные нити. Загудела, заколобродила колчаковщина по Сибири, и в эту пору вновь объявился в Березовке следователь - зять ограбленного купца... Дальнейшего Серапион Глухов уже не знал. Не успев укрыться от мобилизации, он оказался в колчаковской армии. Бесславно кончила свое существование эта сумасбродная армия, и конец Серапиона оказался бесславным. В двадцать втором году заявился он домой с тифозной горячкой. Перед смертью успел рассказать восьмилетнему сыну кухтеринскую историю. А в самый последний день заявил, что в смерти Гайдамакова повинен и он, Серапион Глухов. Предполагал, что молодая Елизавета Казимировна в сговоре с Цыганом отравила своего мужа мышьяком, а этот мышьяк по просьбе хозяйки привез от уездного фельдшера Серапион. И еще одну тайну передал бывший работник Гайдамаковых сыну: будто бы спрятала Елизавета Казимировна награбленные драгоценности так, что даже Цыган, доставший их из озера и после смерти Гайдамакова женившийся сразу же на молодой вдове, не может их отыскать. Как последнее завещание, были слова Серапиона, сказанные сыну: "Бойся, Ванюша, Цыгана и Елизавету Казимировну. Не перечь им, страшные это люди". Словно жуткую сказку, слушал Ванюшка Глухов рассказ умирающего отца, не предполагая, что впоследствии судьба сведет его самого с Цыганом. Первый раз Цыган заявился в Березовку тайком в начале тридцать восьмого года. Назвавшись старым другом отца, долго выпытывал у Ивана Глухова, не рассказал ли чего ему перед смертью Серапион о кухтеринских драгоценностях. Иван, став уже взрослым, дал себе зарок молчать. Тогда Цыган осторожно намекнул, что Советская власть сейчас арестовывает родственников всех тех, кто был заодно с Колчаком, и предложил Ивану, чтобы избежать ареста за отца-колчаковца, скрыться в кержацком "ските", запрятанном в таежной глуши, километров за пятьдесят от Березовки. И тут Иван Глухов сделал роковую ошибку - вспомнив предсмертные слова отца, не стал перечить и ушел с Цыганом. "Скит" оказался самым что ни на есть разбойничьим пристанищем. Жили в нем полтора десятка уже состарившихся отъявленных головорезов, преступления которых перед Советской властью были настолько велики, что ни о каком помиловании говорить не приходилось. В первый же вечер сообщили Ивану, что среди этих людей, которых и людьми-то противно было называть, когда-то обитал его отец и что теперь Ивану отсюда выхода нет. Цыган боялся рассекретить свое логово. Даже в тайгу на охоту разрешалось уходить не меньше как втроем, в расчете, что если двое, сговорившись, надумают покинуть "скит", то третий их пристрелит. Только Цыган и его семнадцатилетний сын от Гайдамачихи Виктор могли уходить и возвращаться, когда заблагорассудится. В одну из таких отлучек принесли они весть - Гитлер напал на Советский Союз и дуром прет к Москве. Вскоре народу в "ските" прибавилось - забрели неизвестно откуда заблудшие дезертиры, пятеро изголодавшихся, еле живых мужиков. Прошел год, другой, а долгожданный "кержаками" и дезертирами конец не приближался. Больше того, споткнувшись у Москвы и Сталинграда, фашисты быстренько покатились обратно. Весной сорок пятого, когда стало ясно, что Гитлеру пришла крышка и надеяться больше не на кого, Цыган со своим сыном тайком исчез из "скита". Оставшись без предводителя, спустя месяц разбрелись и остальные. Половина из них, напившись самогона, застрелились на месте. Иван Глухов, обходя родные места, подался на Запад, где, как он узнал, требовались рабочие руки для восстановления разрушенного войной хозяйства. Добрался аж до самого Киева, пристроился в какой-то строительной артели. Но и тут не повезло - сбили дружки украсть пиломатериал. Суд по тому суровому времени был коротким - пять лет лишения свободы. Освободившись из заключения, решил Глухов не враждовать с Советской властью, не пытать счастья на чужой стороне и вернулся в Березовку. В колхозе не хватало народу, а работы было непочатый край. С остервенением, словно злясь на свое запутанное прошлое, взялся Иван Глухов за работу. Больше двадцати лет минуло с той поры. Забываться стало прошлое, и вдруг нынешней весной появился в Березовке новый райповский заготовитель. Не сразу дед Иван Глухов узнал в одноруком неразговорчивом Романыче сына Цыгана. Зато Виктор быстро признал Глухова и требовательно попросил найти ему приют где-нибудь поближе к райцентру. "Мне иной раз надо будет там оставить свою подводу", - мрачно сказал он. Поначалу Глухов отказался. Тогда Романыч пригрозил, что напишет в прокуратуру о "кержацком ските"... Антон устал записывать показания. Отложив ручку, он пошевелил затекшими пальцами и прислушался. За стенкой слышался приглушенный голос Славы Голубева, допрашивающего однорукого заготовителя. Глухов сидел сгорбившись, понуро опустив крупную рыжебородую голову. В мокрой, перепачканной грязью одежде старик выглядел подавленным и жалким. Возле его ног натекла большая лужа воды. - Значит, решили у племянника приютить?.. - спросил Антон. Не отрывая взгляда от пола, Глухов заговорил: - Что делать оставалось?.. Спужался так, что готов был в петлю сунуться. Вспоминая обгоревший труп старика на опушке березовой рощи у полустанка, Антон задал еще вопрос: - Цыган тоже у племянника останавливался? - Не-е... Виктор с поезда его встретил, завел в лесок и угостил бензином. Цыган думал, водка. Одним глотком ахнул полстакана и мигом окочурился. Антон, казалось, не понял смысл сказанного Глуховым. Сомневаясь, уточнил: - Сын отравил отца?.. Глухов кивнул головой: - Ага... Чтобы драгоценностями с ним не делиться. Цыган же на большую часть рассчитывал... Это богатство целью всей жизни Цыгана было. Он и Виктора дитенком у Гайдамачихи ради того уворовал, вроде как залог за драгоценности. Сколь раз подкатывался к ней, но та и от дитя своего отмахнулась... Антон посмотрел на перемазанный землею мешочный сверток, лежащий возле стола. Наклонившись, развернул его и достал большой глиняный горшок, похожий на античную амфору. Горшок до самого верха был заполнен тяжелыми, переливающимися при электрическом свете разноцветными камешками в золотой и серебряной оправе в виде подвесок, браслетов, перстней и других, не известных Антону украшений. Зрелище было красивым и в то же время жутковатым - яркие, почти алые, рубины казались свежей кровью, густо окропившей всю эту коллекцию драгоценностей. С неприятным чувством отведя взгляд от украшений, Антон спросил Глухова: - Почему же сейчас Гайдамакова решила откопать свой клад и как он оказался в могиле? Глухов кашлянул, зябко пожал руки. - Какой год сподряд завертелся возля Гайдамачихи один мужик из райцентра. Пугать стал старуху, что у него есть документы из старого уголовного следствия, а он навроде как сродственник ограбленному купцу доводится. И вот, значит, если Гайдамачиха не выкупит у него эти бумаги, то сидеть ей в тюрьме... А в могилу к старому Гайдамаку драгоценности попали простым способом. Елизавета Казимировна сунула их под ноги покойника в гроб, так их и зарыли. - А на острове что было зарыто? - Это уже после революции Цыган Гайдамачихино барахло разное зарыл. Маленько, говорят, там золотишка было, так старуха давно его повытаскивала и сплавила зубному врачу в райцентр. - Почему драгоценности отрывали вы? Тоже, как Цыган, на пай рассчитывали? Глухов испуганно перекрестился. - Оборони бог, Игнатьич... По несчастью оказался я за тем занятием, за каким ты меня застал. Рука протезная у Виктора почти напрочь отломилась, рыть ему стало невозможно. Много ли развернешься в тесном подкопе с одной рукой?.. Вот он и заставил меня сегодняшнюю ночь пойти на кладбище и закончить начатое им дело... Молил я его господом-богом освободить от такого занятия, только он пугнул, что за прошлые мои грехи тюрьму, как пить дать, обеспечит. А я уже в тюрьме был, не хочу на старости... И еще он сказал: "Отроешь брыльянты, оставлю с миром. Доживай жизнь, как хочешь. Цыгана в живых нет, а мне в Березовке делать будет нечего". Вот этим-то заявлением и сбил он меня с путя. Мне жить можно припеваючи. Зарабатывал в колхозе хорошо, на сберкнижке денег полно - куда их девать?.. Племяшу вот машину в подарок купил, холодильник... Один у меня племяш, помру - все ему оставлю... - Почему в прошлую ночь не копали? - Говорю, у Виктора протез отломился, а я на такое страшное дело не мог решимости набраться. Всю ночь он меня уламывал, пачку махры сжег... Столько страхов наговорил... - Каких страхов? - Он же ночью на квартире того мужика в райцентре был, какой стращал Гайдамачиху следственными документами. Говорит, собаке яду бросил и отмычкой дверь открыл. Стал искать документы и наткнулся на повешенную хозяйку. Но документы все-таки отыскал. - Как он с ним познакомился? - Через Гайдамачиху. Чтобы задобрить, много хороших вещей ему сплавил. Тот мужик, видать, проходимец добрый... - Глухов умоляюще поглядел на Антона. - Не суди меня, Игнатьич, строго. Заблудился я в жизни. В прошлую пятницу, когда тебя первый раз на рыбалке увидел близ озера, шибко хотел тебе все высказать, да испужался... - Вот и зря испугались, - Антон нахмурился. - Сейчас ведь все рассказали. Глухов безнадежно вздохнул: - Сейчас мне деваться некуда... Антон посмотрел на часы - время приближалось к рассвету, но за окном цепко держалась ночная темень. Из соседней комнаты по-прежнему доносился глухой голос Славы Голубева. Вот-вот должна была подъехать из райцентра оперативная группа, вызванная по телефону. Антон только было подумал, не провести ли до приезда оперативную очную ставку Глухова с Калагановым, но в это время послышался шум автомобильного мотора. По окнам резанул яркий свет фар. Следом за первой сразу подошли еще две машины и остановились у колхозной конторы. На крыльце затопали сапогами, послышались голоса. В председательский кабинет вошли подполковник Гладышев, начальник следственного отделения и прокурор района со следователем Петей Лимакиным. - Где второй кладоискатель? - увидев одного старика Глухова, быстро спросил подполковник. - В соседней комнате, Голубев допрашивает, - ответил Антон. - Привести?.. Гладышев посмотрел на прокурора, словно спрашивал у него совета. Прокурор утвердительно кивнул. Калаганов вошел в кабинет сгорбленным, усталым стариком, выглядевшим значительно старше своих пятидесяти трех лет. Его усадили подальше от Глухова, напротив. Положив на колени поврежденный кистевой протез левой руки, он уставился тусклым взглядом в темное окно, как будто не видя никого из присутствующих. Смуглое до черноты лицо с лохматыми густыми бровями словно окаменело. - Что, кладоискатели, доискались? - строго спросил подполковник. Глухов повернулся к нему: - Сколько вор ни ворует, тюрьмы не минует. - Заткнись!.. - хрипло оборвал Калаганов. Глухов поднялся со стула во весь свой могучий рост, нервно дернул рыжей бородой и заговорил отрывисто, со злостью: - Нет, друг ситный!.. Теперь мне рот не заткнешь. Теперь терять мне нечего, молчать и гнуться перед тобой не буду... Подполковник усадил Глухова на место, тихо посоветовался с прокурором и приказал увести Калаганова. Конвойные подошли к задержанному. Он нехотя поднялся и, сутулясь, тяжело пошел между ними. Почти весь день провела оперативная группа в Березовке. Работы хватило всем ее участникам. Надо было официально запротоколировать преступную историю кладоискательства, допросить свидетелей, которых набралось больше десятка человек. В их числе оказался и Торчков, возивший старуху Гайдамачиху девятого августа в райцентр. Он явился в колхозную контору в новых кирзовых сапогах и в неизменном своем пиджачке, к лацкану которого на этот раз была приколота потускневшая медаль "За отвагу на пожаре". Какими путями эта медаль попала к Торчкову, никто в Березовке не знал. Но, тем не менее, в особо серьезных случаях Торчков прикалывал ее к пиджаку. Встретившись в коридоре с Антоном, Торчков отозвал его в сторону и торопливо, сбиваясь на шепот, заговорил: - Игнатьич, научи, ради бога, как правильно говорить следователям, а то я сдуру чего попало могу намолоть. - Правду надо говорить, Иван Васильевич, - строго сказал Антон. - Дак она, правда - правде рознь... - Торчков поморщился и царапнул за ухом. - Про лотерейный билет будут спрашивать? - Могут спросить. - Тады погорел я, как швед под Полтавой. Антон поинтересовался: - Почему погорели? - Дак, как тебе, Игнатьич, культурно обсказать... - Торчков вроде бы засовестился. - Не в сберкассе ведь я гроши получал. Купил у меня тот билет зубной врач, какой зубы вставлял. Такое дело, понимаешь, вышло... Сначала я завез Гайдамачиху в собес, потом она попросилась в больницу заехать... - В больничных документах не числится, что Гайдамакова в тот день была там, - перебил Антон. - Слушай сюда, Инатьич!.. Она ж нигде там не записывалась, а сразу в зубодергальный кабинет пришла, к знакомому врачу. Быстро так оттуда крутнулась и толкует: "Поехали, Кумбрык, домой". Мне б, дураку, махнуть бичом по кобыле и айда-пошел до Березовки. Так нет же... Думаю, дакось зубы сменю. Старые, какие этот же врач мне вставлял, совсем никудышными стали. Сунулся в зубной кабинет - врач по старому знакомству признал. Говорит: "Плати, дядька Иван, гроши, а зубы такие сделаю - износу не будет". Тут я и не сдержался от похвальбы, что, дескать, "Урал" по лотерее выиграл. Грошей, говорю, теперь у меня, что конопли, будет. Врач тады и толкует: "Чем тебе в сберкассе в очереди толкаться да комиссионные там платить, лучше отдай билет за тысячу, а зубы бесплатно сделаю". Думаю, куды как ловко получается. На том и сошлись. Он вправду зубы отчебучил... Во какие... - Торчков выронил на подставленную ладонь вставную челюсть и тут же водворил ее на место. - И денег, рубь в рубь, цельную тысячу отсчитал... - Вот так откровенно и расскажите все следователю, - посоветовал Антон. - Дак я ж могу еще больше наговорить, - воодушевился Торчков. - С одноруким заготовителем, когда у меня деньги украли, мы ж на квартеру к этому врачу выпивать заезжали... - Почему сразу об этом не рассказали? - Дак врач же мне наказывал, чтоб я про знакомство с ним не трепался. Он же уже на этой неделе вечерком ко мне в Березовку заявлялся и строго-настрого приказал, чтоб я от знакомства с ним отрекался. Дескать, я - не я и кобыла не моя... - Торчков почесал затылок. - Если вот таким макаром перед следователем выступлю, не упекет он меня в кутузку?.. - За правду, Иван Васильевич, никуда не упекают, - сказал Антон и заторопился перед отъездом из Березовки забежать домой. Когда он через полчаса выходил из дома, к кладбищу проехала одна из оперативных машин. Прокурор принял решение эксгумировать останки Гайдамакова. 25. Наследство и наследники Почти трое суток после задержания Глухова и Калаганова для Антона пролетели одним днем. Уточнения и наведение самых непредвиденных справок беспощадно глотали время. Хотя следствием уже вплотную занялась прокуратура, работы хватало и Антону, и Славе Голубеву. Слишком необычным было это давнее преступление. Особенно удивило Антона содержимое крохинского тайника, выкраденное Калагановым в ту ночь, когда покончила с собой Мария Степановна. В заготовительской подводе обнаружили несколько мешков с макулатурой. Когда развязали один из них, удивились не только присутствующие при этом понятые, но и сами работники милиции: мешок втугую был забит облигациями Государственных займов СССР послевоенной поры. Было этих облигаций ровно на миллион рублей. В этом же мешке лежали два тома, переплетенные в толстые картонные корки, старого уголовного дела "Об исчезновении бриллиантов купца Кухтерина в феврале 1917 года". - Вот они, старые бумаги из тайника... - задумчиво разглядывая тюки облигаций, проговорил Антон. Слава Голубев, сосредоточенно листая один из томов уголовного дела, неожиданно воскликнул: - Ты гляди, что здесь пишут!... Крепко нагрели купчишку!.. Исчезло полторы тысячи рублей золотом, столько же серебром да бриллиантовых драгоценностей на одну тысячу двести пятьдесят каратов, - Слава повернулся к Антону. - Давай прикинем... Стоимость одного карата на современные деньги, грубо будем считать, около тысячи рублей... Выходит, в глиняной кринке, что отрыли из могилы Гайдамакова, побрякушек на миллион двести пятьдесят тысяч рубликов. Ничего себе, криночка!.. Если бы заготовитель Калаганов знал, какой кусочек вырвали у него из пасти, он бы хлеще Крохина свихнулся. Антон долго молчал, затем подошел к Славе, заглянул в пожелтевшие страницы уголовного дела и сказал: - Крохин, оказывается, никуда не сбегал. Уйдя из больницы, ездил на своих "Жигулях" вокруг райцентра. Должно быть, переживал смерть жены... - Или потерю содержимого тайника, - уточнил Голубев - Кстати, ты его вызвал? - Скоро должен появиться в этом кабинете. - Облигации прежде времени не надо ему показывать. Наверняка станет отрекаться. Интересно, где он умудрился на такую сумму их набрать?.. Разговаривая, Антон и Слава с трудом затолкали объемистые тюки облигаций в ящики стола. - О самоубийстве Марии Степановны новости есть? - спросил Голубев. - Петя Лимакин говорит, что соседки показывают, будто она давно поговаривала... Вернее, заговорила о смерти сразу, как вторично сошлась с Крохиным. Оказывается, развод ему был нужен, чтобы получить казенную квартиру, продать свой дом и вырученные за него деньги пустить в оборот. - Вот деляга! Сроду не додумаешься до такого бизнеса... Знаешь, я, например, не удивлюсь, если узнаю, что он и казенную квартиру продал перед тем, как уходить в новенький дом с мезонином. - Вообще-то, надо проверить. Послышался осторожный стук в дверь, и в кабинет вошел Крохин. Невнятно поздоровался, присел на указанное место и, опустив голову, стал нервно накручивать на палец цепочку от автомобильного ключа зажигания. Вид его был таким, словно он еще не избавился от долгой изнурительной болезни. Записав в протоколе, как положено, анкетные данные, Антон решил начать разговор неопределенным вопросом, как обычно поступал подполковник Гладышев. - Видимо, Станислав Яковлевич, догадываетесь, по какому поводу приглашены в уголовный розыск? - спросил он Крохина; надеясь увидеть в ответе, как водится большей частью в подобных случаях, неопределенное пожимание плечами. Однако Крохин плечами не пожал. Рассматривая перетянутый цепочкой до посинения палец, он вдруг проговорил: - Сам собирался к вам прийти, но не мог этого сделать из-за плохого здоровья. Антон молчал, предполагая, что Станислав Яковлевич заговорит о смерти жены, и опять ошибся. Руки Крохина задрожали, цепочка буквально впилась в палец. Он поднял на Антона полные слез глаза и трясущимися губами еле слышно вымолвил: - Меня обворовали... - Когда? - стараясь не порвать появившуюся ниточку, очень спокойно спросил Антон. - В ту ночь, когда... не стало Маруси, у меня исчезли... облигации Государственных займов. - На какую сумму? - На миллион... рублей. Антон сделал удивленное лицо, как будто ни о чем не знал. - Да! Да! Да!.. - отрывисто закричал Крохин. - Ровно на миллион рублей в деньгах того времени. Это было наследство, оставленное мне отцом. Наследство, на которое я рассчитывал выпутаться из долгов и хотя бы к старости зажить по-человечески. Я устал считать копейки, устал отказывать себе в элементарных жизненных удовольствиях. - Послушайте!.. - перебил Крохина Антон. - О какой нужде вы говорите? У вас собственный дом, автомашина... - Что вы меня тычете автомашиной?! - взвинтился Крохин. - Завистники! Мещане!.. Вы знаете, сколько соков эта машина из меня вытянула?.. Не знаете, а тычете... С трудом сдерживаясь, чтобы не нагрубить Крохину, Антон подчеркнуто спокойным голосом сказал: - Я лично вас не тычу, Станислав Яковлевич, и, тем более, не завидую вам. Упомянул о доме и машине только для того, чтобы напомнить: вы не нищий, чтобы на нужду жаловаться, - голос Антона все-таки дрогнул: - Вы поняли меня, Станислав Яковлевич?!. Крохин, видимо, и сам пожалел о внезапной вспышке, заговорил виноватым тоном: - Простите, совсем не хотел оскорбить... Это все нервы подводят... Ежедневно столько насмешек от людей приходится слышать, что невольно сорвешься. Я теперь понимаю, почему Маша наложила на себя руки. Ей было еще труднее, чем мне... - помолчал и снова вспомнил облигации. - Вам трудно понять величину моей потери. Облигации были светлой надеждой - ведь сейчас они начинают погашаться... И вот все рухнуло! Все!!! Не знаю, чем теперь рассчитываться с долгами... Остается один выход: последовать примеру Маши или... под поезд... - Откуда у вашего отца набралось облигаций на такую крупную сумму? - спросил Антон. Крохин будто поперхнулся, тяжело задышал и, захлебываясь отчаянием, заговорил несвязно: - Отец всю жизнь их покупал. Отказывал себе в куске хлеба, в одежде и каждую копейку тратил на облигации. Другие думали, что это пустые бумажки, что государство берет в долг без отдачи. Отец был неглупым человеком. Он верил Советской власти и знал, что рано или поздно его затраты окупятся. Он не рассчитывал на выигрыш, просто помогал людям, когда им жрать нечего было... - Разве это помощь?.. - не сдержался Слава Голубев. - За кусок хлеба взять с голодного, скажем, пятьдесят или сто рублей! Крохин опять затрясся: - Не забывайте, что тогда этих рублей не было. Были всего лишь обесцененные бумажки с картинками. Отрывая от себя кусок, отец оставался голодным. К тому же, не он, так другие купили бы облигации. Разве хотя бы это не оправдывает?.. Отец никого не убивал, никого не заставлял продавать облигации силой, он совершал торговые сделки на взаимодоговорных отношениях. Кстати, я консультировался с юристами. В действиях отца не усматривается уголовного преступления. - А преступление перед совестью?.. - спросил Антон. - Совесть отца чиста. Кто-то продавал, он покупал по выгодной цене... Или имеете в виду мою совесть?.. Тем более!.. Мне вы не можете приписать никакой статьи из уголовного кодекса. Облигации достались по наследству. Никто гражданского иска не предъявляет. Сейчас и людей-то тех, что продавали облигации, наверное, в живых нет, так же, как нет моего отца. Что мне остается делать? Выбросить облигации?.. Или подарить государству?.. Кто этот гусарский поступок оценит? Кто?!. Антону все трудней становилось сдерживаться. Стараясь не показать этого, он оборвал Крохина: - Давайте, Станислав Яковлевич, прекратим бессмысленную дискуссию и займемся делом. Что еще исчезло из тайника вместе с облигациями? Крохин заметно растерялся. Опять принялся перетягивать цепочкой палец, задумался, как будто решал, стоит ли игра свеч, и наконец через силу выдавил: - Больше ничего. Антон пристально посмотрел в глаза: - Хотите, чтобы мы отыскали облигации? - Безусловно. - Тогда отвечайте на мои вопросы откровенно. - Что имеете в виду? - вроде бы не понял Крохин. - Только ли облигации исчезли из тайника? - чеканя каждое слово, спросил Антон. Лицо Крохина болезненно передернулось. Он, похоже, сделал над собой усилие и, потупившись, проговорил: - Кроме облигаций, в тайнике лежа