ыкает их надерганным сеном. Сначала мне кажется, что в мокрой одежде здесь еще больше замерзнешь и лучше было сидеть у костра, но потом становится тепло и даже жарко. Духовитое сено совершенно сухо, и не то от его запаха, не то от усталости и теплоты, разливающейся по телу, сладко кружится голова. Где-то, умащиваясь, шебаршит сеном Катеринка, а может быть, мыши... - Эй, помощнички! - слышу я наутро голос Захара Васильевича. - Буде спать-то, вылезайте! Я вылезаю из норы, и одновременно из своей выскакивает Катеринка. Мы взглядываем друг на друга и падаем от хохота: сенная труха облепила нас с ног до головы. На небе ни облачка. Зелень, омытая дождем, помолодела, но это уже последняя вспышка перед осенним увяданием. Вон зажелтели гибкие березки, краснеет дрожащая от холода осина, облетают оловянные листья тальника... СВЕТ НА ЗЕМЛЕ На обратном пути Генька побывал у Антона на электростанции. Там уже опробовали турбину и устанавливали генератор, который будет давать электрический ток. Мы рассказали Геннадию про поездку на заимку, как Захар Васильевич вел большевиков через тайгу. - Знаете что? - предложил он. - Надо, чтобы про это узнали и ребята и большие. Пошли к Даше... Даша сказала, что это будет просто замечательно, надо обязательно организовать. Захар Васильевич сначала стеснялся, отказывался делать доклад ("Сроду я их делал когда? Вся моя наука - тайга да винтовка"), но наконец согласился. Мы с Катеринкой написали объявления и приклеили их на дверях избы-читальни и правления, а в назначенный день обежали все избы и всем сказали, чтобы приходили. Народу набилась полная изба. Пришел и Васька. Не было только его дружков Фимки и Сеньки. Фимку мать изругала за то, что лодырь, и послала собирать валежник - печь топить нечем, а Сенька пошел ему помогать. Захар Васильевич пришел в новой рубашке и пиджаке, видно только что вынутом из сундука, - складки торчали на нем в разные стороны, словно железные углы. Он садится, вытирает вспотевшее лицо и начинает сначала негромко и запинаясь, потом увлекается. Он пристально смотрит куда-то поверх голов, будто там перед его глазами опять возникли картины пережитого и он лишь описывает то, что видится ему сейчас... Давно окончен рассказ, душно в переполненной избе, коптит забытая всеми лампа, и вместе с копотью ползет по комнате керосиновый чад. Удивленная непривычной тишиной, припала к окнам глухая темень. Наконец Федор Елизарович спохватывается и поправляет фитиль. С лиц сбегает оцепенение, но все молчат, и только в затененном углу раздается долгий, прерывистый вздох. - Вот, дорогие товарищи, - негромко и торжественно говорит Федор Елизарович, - без всякой агитации вы видите, в чем суть дела! Боле половины из вас тогда на свете не было, а кто и был, так, ровно кутенок в потемках, жил, как жилось. А сквозь эту горькую жизнь и темноту шли самоотверженные люди и звали народ на дорогу счастливой жизни. Сколько они мук приняли, невозможно даже сказать. Сколько из них головы сложили и на царской плахе, и в нашей матушке-Сибири! И мы всегда должны помнить, что люди эти жизнь свою положили за нас с вами... Генька вскакивает: - Дядя Федя, можно мне сказать?.. Нельзя ли, чтобы сделать памятник старым большевикам? И настоящий, каменный? Генькино предложение всем нравится, в избе одобрительно гудят голоса, но Федор Елизарович поднимает руку; - Памятник сделать, конечно, можно. Дело это хорошее, чтобы всегда перед глазами напоминание было людям. Однако тот человек не о памятнике мечту имел, а о жизни, чтобы она человеку не в тягость была, а в радость. И должны мы, дорогие товарищи, подумать про то, как достигнуть такой жизни, о которой они мечтали для нас и за которую, то есть за эту нашу жизнь, сложили свои головы... Но тут с улицы доносится вопль, и в дверь врывается Фимка. Еле переводя дух и вытаращив перепуганные глаза, он кричит с порога: - Скорее!.. Колтубы горят! С гривы все видать... С грохотом летят на пол лавки, изба мгновенно пустеет, и в темноте уже слышны только топот десятков ног, хриплое дыхание бегущих и треск кустов. Толпа взбегает на гриву и сразу же затихает: над Колтубами стоит зарево... Колтубы далеко, да и все равно их нельзя увидеть - они в низинке, ничего нельзя услышать, но мне видится, как мечутся в пламени люди, слышится, как кричат и плачут перепуганные ребятишки, ревет обезумевший скот, а огонь, шипя и стреляя искрами, яростно охватывает избы, перекидывается на тайгу... - Что-то это не похоже на пожар, - говорит Анисим, Пашкин отец. Зарево и в самом деле какое-то необычное - ровное и неподвижное, а не трепетное, как бывает при пожаре. - Ладно, не будем гадать да время терять, - решает Иван Потапович. - Там разберемся... А ну, быстро, товарищи, за топорами, лопатами - и на конюшню... Так же стремительно, ломая кусты, толпа скатывается с гривы, на несколько минут тает и вновь вскипает у конюшни. Анисим, Иван Потапович и дядя Федя запрягают лошадей в телеги, в которые сваливают лопаты и топоры. Мы с Генькой прыгаем в телегу тоже, парни вскакивают на неоседланных лошадей, и все карьером вылетаем на Колтубовскую дорогу. Иван Потапович, стоя в телеге, нахлестывает лошадей, но тревога передалась уже и лошадям, и они, распластавшись, сердито всхрапывая, летят все быстрее. И кажется, что врассыпную бросаются кусты, в ужасе взмахивают мохнатыми лапами ели; телеги неистово гремят по камням, запрокидываются на корневищах и летят, летят туда, где на облаках маячил неяркий отсвет. По временам он исчезает за гривами, за зубчатой стеной тайги, потом появляется снова - неизменный, неподвижный и потому особенно страшный... Так мчимся мы, еле различая дорогу, потеряв счет верстам и времени. И вдруг навстречу из темноты на хрипящей лошади вырывается всадник. - Стой! - кричит он. - Потапыч, не гони! Это не пожар... - А что же там, костры жгут? - сердито отзывается Иван Потапович. - Там свет... Просто свет... Мы вылетаем на увал, и мне кажется, что солнце раздробилось на маленькие осколки и упало на Колтубы. Яркий белый свет бьет из окон, цепочка маленьких солнц повисла над улицами, и ослепительным сверканьем залита плотина. Весь народ на улицах, но никто не бегает и не кричит от ужаса; порыв ветра доносит праздничный гомон и развеселую песню. - А-ах, курицыны дети! - восхищенно говорит Иван Потапович. - Это же они станцию пустили... Невиданный свет стоит над Колтубами, и, кажется, тайга, настороженная и притихшая, попятилась от села, а плотные облака, привлеченные сверканьем огней, спускаются все ниже, и отблеск на них пламенеет все горячее. - Ох, ну и здорово! - восторженно вскрикивает Аннушка Трегубова. (Она и Даша тоже, оказывается, скакали верхами.) - Поехали скорее, поглядим!.. - Постой! - окликает ее Иван Потапович. - Куда ж мы так - с лопатами и топорами... Сраму не оберешься... - Да чего там! - отзывается Лепехин. - Кто же знал, что такое дело! Ничего... Аннушка дергает повод, и ее будто ветром сдувает с увала. Следом трогаемся и мы, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее - нас гонит нетерпение. На улицах так светло, что можно читать. Мне хочется забежать в каждую избу, поглядеть, как горят эти маленькие стеклянные солнца у потолков, но мы скачем к плотине. Возле брызжущей белым пламенем электростанции шумит толпа. Здесь председатель сельсовета Кузьма Степанович Коржов, однорукий председатель "Зари" Лапшин в своем офицерском кителе, на котором сверкают ордена и медали, и сияющий Антон. По белой шелковой рубахе Антона уже расползлись темные масляные пятна, но он даже, кажется, гордится этими пятнами, будто это вовсе и не пятна, а ордена. Здесь же Савелий Максимович. Лицо его утратило всегдашнюю серьезность, с него не сходит широкая улыбка. Антон первый замечает нас. - Вона, - кричит он, - тыжовцы в гости прискакали! Вот это друзья! - С праздником вас! - говорит Иван Потапович, пожимая руки. - Однако мы ведь того... Мы думали - может, занялось у вас тут... В ответ раздается безудержный хохот. Наши сначала смущенно улыбаются, потом и сами начинают хохотать. - За заботу спасибо! - говорит Лапшин. - А приехали все одно кстати - сейчас только гостей и принимать. Мы думали на той неделе открывать торжественно, по всей форме. А ребята поднажали, досрочно закончили монтаж, ну, народ и не утерпел: чего, мол, откладывать... Антон ведет нас на станцию, все объясняет и показывает. Колтубовцы все это видели и слышали, конечно, не один раз, но и они смотрят и слушают с напряженным вниманием, будто тоже вот только сейчас увидели действующую электростанцию. Иногда Антон запинается, затрудняясь что-либо объяснить, и тогда ему коротко и негромко подсказывает какой-то долговязый парень. Парня этого я приметил в Колтубах еще раньше и думал, что это какое-нибудь начальство. Он всегда держался спокойно, и все обращались к нему очень уважительно, словно к начальнику, хотя на начальника он вовсе не похож: нос у него вздернут, как у мальчишки, русые волосы торчат на затылке "петухами", а на пухлых щеках и подбородке смешные ямочки. Он еще совсем молодой, но все зовут его по имени-отчеству: Василием Федоровичем. Оказалось, что это техник из "Сельэлектро", наблюдавший за постройкой гидростанции. В просторном зальце пустовато и чисто, как в больнице. Посреди зала негромко гудит-поет генератор, где-то внизу, под полом, курлычет вода. Возле стены сверкает щит, словно высеченный из белого льда: на нем всякие медные и молочно-белые штучки, черные круги приборов с дрожащими стрелками. - Н-да, храмина! - восхищенно говорит дядя Федя. - Поневоле позавидуешь. - А чего завидовать? - откликается Коржов. - Вам, чай, тоже не заказано. Берите пример с "Зари", да и у себя принимайтесь... Иван Потапович огорченно машет рукой: - Куда, разве нам поднять такую махину!.. Нас ведут на скотный двор, показывают лихо стрекочущую соломорезку, движимую маленьким моторчиком; потом мотором же запускают триер. - Планы у нас дальнего прицела, - говорит Лапшин. - Пока вот только моторов маловато, а разживемся - сепараторы подключим, воду насосом гнать будем на конюшню, в хлева, а там - и по избам. Ну, конечно, и молотить теперь электричеством будем... - А на водохранилище, - подхватывает Антон, - устроим водную станцию: вышку, лодки. А зимой - каток. Как в городе: с освещением и музыкой... Мы слушаем с восхищением и все более возрастающей завистью. Почему же нельзя у нас? Ведь Тыжа течет под самой деревней, так почему мы не можем построить свою электростанцию? Все чаще я замечаю, как наши бросают на Ивана Потаповича требовательные, вопрошающие взгляды, а он все больше и больше суровеет. На прощанье колтубовцы угощают нас. Они от души радуются своей станции, гордятся ею и даже хвастают. Мы бы тоже, наверно, хвастались, будь у нас такая станция, но хвастаться нам нечем... Возвращаемся мы в мрачном молчании. Время от времени то один, то другой оборачивается назад - туда, где за гривами горят отблески на облаках. Они, как магнит, притягивают наши взгляды и мысли, и, хотя все молчат, я знаю, что все думают об одном и том же. - Эх и заживут они теперь! - мечтательно говорит Аннушка, едущая рядом с нами. Иван Потапович вскипает. Он, как и все, хотел бы, чтобы у нас была своя электростанция, и то, что ее нет и все обращаются к нему, он, должно быть, ощущает как упрек и потому сердится. - А ты на чужое не зарься! - сердито отвечает он. - Не завидуй чужому-то... - Мы не завидуем, Иван Потапович, - откликается Даша. - А хорошему как не радоваться? - Тут, по-моему, - говорит подсевший к нам на телегу Федор Елизарович, - зависти нету, а если есть, так это ничего. Зависть разная бывает. Одно дело, когда человек только о себе думает, под себя гребет: пусть у других не будет, лишь бы у него было, - это одно. А если он увидел хорошее и сам к тому тянется - ничего в этом дурного нет, эта зависть человеку на пользу. Мне такая зависть нравится... А колтубовцы молодцы, ничего не скажешь! - Да разве я не понимаю? Только ножки-то надо тянуть по одежке, замахиваться по силе-возможности, а не наобум. Колтубовцы и мне душу растравили... А разве мы им ровня? Ты же член правления, знаешь, сколько у нас в кошельке, так чего зря говорить!.. - Мы тому кошельку не сторожа, а хозяева, - как-то неопределенно говорит Федор Елизарович. Иван Потапович вместо ответа хлещет лошадь, и разговор больше не возобновляется до самой деревни. ЛИНИЯ ЖИЗНИ Катеринка растравила нас еще больше: она без конца рассказывала, как много света было у них в городе, как еду готовили на электрической плитке, как ходили трамваи и что даже бывают вывески из электрических лампочек или красных и синих трубок. - Трубки - шут с ними! - сказал Генька. - Нам бы только станцию... Мы пошли к Даше, чтобы поговорить с ней о вчерашнем, но не застали ее: еще поутру она вместе с Федором Елизаровичем уехала в Колтубы. Они приехали днем, и не одни, а вместе с Коржовым и техником. Даша и техник сразу же ушли к Тыже, поднялись до излучины, потом повернули обратно и спустились по Тыже километров пять или даже больше, то и дело останавливаясь и осматривая берега. Катеринка догадалась первая. - Ой, ребята! - закричала она. - По-моему, они место выбирают. Для станции! Даша, должно быть, по дороге рассорилась с техником, потому что, когда они вернулись, лицо у нее было сердитое. Мы не решились спрашивать, а просто следом за ними юркнули в правление. - Ну как, Василий Федорыч? - встретил техника Коржов. Техник начал объяснять, и с каждым его словом один за другим гасли огни, которые в нашем воображении уже горели над деревней. - Режим Тыжи, - сказал он, - крайне неустойчив, поэтому надо строить водохранилище большой емкости и мощную плотину, метров в пятнадцать высотой и метров в пятьдесят длиной. Такое сооружение колхозу не поднять. Удобное место для плотины расположено в пяти километрах ниже деревни, но, если там ставить плотину, вода зальет поля, а частью и самую деревню. Станцию можно построить значительной мощности, но это будет впустую, так как ее мощность колхоз не использует и на одну пятую, а строить в расчете на другие колхозы нет смысла из-за больших расстояний. Коржов еще о чем-то расспрашивал техника, но ответы были так же неутешительны. Все ужасно расстроились. - Вот она, надеюшка! - вздохнул Захар Васильевич. - Поманила - и зась! - Ничего, товарищи, - сказал, вставая, Коржов. - Не падайте духом. Не годится такой путь - поищем другой... Сказано это было, наверно, просто для утешения, - так все и поняли. Через несколько дней Федор Елизарович и Даша опять уехали в Колтубы и оттуда прислали нарочного за Иваном Потаповичем и моим отцом - их зачем-то вызывали в сельсовет. Вернулись они все вместе, и с ними опять были Коржов с техником, а верхами прискакали Антон и председатель "Зари" Лапшин. Иван Потапович разослал нас по деревне сказать, чтобы все немедля шли на очень важное собрание. За стол сели приезжие и все наше правление. - Товарищи колхозники! - сказал Иван Потапович. - Мы было с вами обнадежились завести у себя такую же гидростанцию, как в Колтубах. Ничего из той надежи не вышло, потому дело это для нас непосильное. Однако наши соседи, то есть колхоз "Заря" и сельсовет, по инициативе товарищей коммунистов и комсомольцев, решили нам помочь, чтобы и у нас в Тыже загорелись лампочки Ильича. Что тут было! Все закричали, захлопали, и такое поднялось, что Иван Потапович попытался было утихомирить, а потом махнул рукой и сам начал хлопать гостям. Когда немного поутихло, председатель сельсовета Коржов сказал, что станция "Зари" рассчитана на две турбины. Сейчас пущена одна, и ее мощности хватит на все нынешние нужды колхоза с избытком; значит, и сейчас у них есть избыточная мощность, а при пуске второй турбины ее будет еще больше. Поэтому "Заря" без ущерба для себя может снабжать электрической энергией Тыжу. Для этого придется провести немалую работу и понести затраты, но они с нашими руководителями прикидывали, и выходит, что это вещь реальная и вполне достижимая, и теперь они интересуются, какое будет наше мнение а согласны ли мы начать такое большое дело. Все опять захлопали и закричали, что какие могут быть разговоры, все согласны, надо начинать и нечего долго разговаривать. Иван Потапович поднялся и сказал, что горлом такое дело не решают, он будет голосовать и просит поднять руки всех, кто "за". Все руки сразу же взвились вверх. Иван Потапович начал считать и, увидев, что я, Генька и другие ребята тоже подняли руки, рассердился: - А вы чего? Люди серьезное дело решают, а вам забава? А ну, опустите руки! - Одну минуточку, товарищ Фролов, - сказал Антон. - Они, конечно, несовершеннолетние и покуда права голоса не имеют. Только в данном случае, по-моему, нельзя подходить формально... Они этого не меньше хотят и работать будут. Так что, выходит, вроде и они имеют голос. - Правильно! - поддержал Федор Елизарович. - Это и для них жизненный вопрос. Иван Потапович растерянно оглянулся на Коржова. - А ты лучше "против" голосуй, - посмеиваясь предложил тот. Все даже притихли, когда Иван Потапович предложил поднять руки тем, кто против, и стали оглядываться назад, как бы опасаясь, что там такие найдутся... - Значит, принято единогласно, - сказал Иван Потапович. - А теперь, товарищи, позвольте мне, - сказал Антон. - В прошлом году вы помогли отстоять колтубовские хлеба от пала. И нынче вы хотя и по ошибке, а снова кинулись нам на подмогу. Мы это помним. В том и сила наша, товарищи, что и в беде и в радости мы действуем сообща... Самая трудоемкая работа - это прокладка линии от Колтубов к вам. Мы, колтубовцы, тоже примем участие в этом деле. Комсомольцы и молодежь поручили мне передать вам, что они предлагают вести линию с двух концов сразу и вызывают молодежь Тыжи на соревнование... Ах, Антон, Антон! Как только он уцелел тогда! Поднялся такой крик, так его тискали и мяли, а потом так подбросили вверх, что, не оттолкнись он вовремя от потолка, его бы ушибли о потолочный брус... И в нашу жизнь вошло прекрасное, как песня, и горячее, как сражение, строительство. Иван Потапович и мой отец на другой день отправились в Колтубы, чтобы подписать межколхозный договор, а потом ехать дальше, в аймак, добывать провода и все, что требуется. Техник, Антон и трое наших парней пошли пешком, чтобы наметить трассу линии. Мы хотели идти с ними, но Даша нас не пустила, сказав, что наше дело сейчас - помогать готовить инструменты. Когда-то робкая, застенчивая, боявшаяся при всех сказать слово, Даша Куломзина совсем переменилась. Она и теперь была застенчива, говорила по-прежнему мало, но если, краснея и смущаясь, что-нибудь говорила, то потом сбить ее с этого было уже невозможно. Когда пестовскую избу переделывали под читальню, она не командовала и не распоряжалась, а первая бралась за самое трудное, и потом, если что-нибудь предлагала сделать, ее всегда слушались. Она настояла в правлении, чтобы голубоглазую Пашу, вернувшуюся с заимки, отправили в аймак на курсы пчеловодов, а теперь, когда заварилась вся каша со строительством, стала первой помощницей Федора Елизаровича и Антона... Мы собрали топоры, лопаты и под наблюдением дяди Феди наточили их до невиданной остроты. Сам дядя Федя приготовил ломики и кайла, так как в некоторых местах ямы для столбов, наверно, придется долбить в камне. Пашка все-таки убежал на трассировку линии и, вернувшись, с ученым видом рассуждал об опорах простых и анкерных, о просеках, которые нужно делать, о поворотах, удлиняющих и удорожающих линию. Трассу наметили. Антон и техник предложили выслать вперед бригаду парней прорубать просеки. Вести линию вдоль дороги, сказал техник, не полагается, но так как у нас движение слабое, то это неопасно, мы будем в основном держаться дороги. Лишь там, где она начинала петлять и уходила в объезд, линия отрывалась от нее и шла напрямик, если участок был не очень труден. Парни должны были прорубить просеки на этих, как сказал техник, "спрямлениях", заготовить и подтащить к трассе столбы для опор. Следом отправлялись мы - девушки и ребята - копать ямы в отмеченных колышками местах. Геннадий предложил свести всех ребят в отдельную бригаду, чтобы потом не говорили, что мы только "помогали", а сами ничего не сделали. Но, когда Даша собрала всех ребят и внесла такое предложение, Васька Щербатый крикнул, что они так не хотят. - Почему? - спросила Даша. - Мы с ними не будем, вот и все! Пускай они сами и мы сами, тогда поглядим... Он не сказал, на что поглядим, но и без того было ясно, что они надеялись нас обогнать. - Что ж, - сказал Антон, - пусть так, злей будут... Мы и вправду озлились. Почему этот Васька воображает, что он самый лучший работник? Решили, что у нас будут три бригады - девушек, Геньки и Васьки Щербатого, - а главным бригадиром, "прорабом", как сказал Антон, будет Даша. Бригада Щербатого начала от самой деревни, дальше шел участок Аннушки Трегубовой, а потом уже наш. Березовый колок скрыл от нас обе бригады, мы не знали, что там делается, и нас все время мучила эта неизвестность. К тому же нам попался каменистый участок, лопаты пришлось сразу же отбросить и взяться за кайла. Пашка постукал, постукал и сел отдыхать, сказав, что с этим гранитом ничего не сделаешь, здесь нужен тол или аммонал. Генька накричал на него, потому что это вовсе не гранит, а песчаник - он, видно, зря ходил в экспедицию! - и, конечно, если сразу садиться отдыхать, нас обязательно обгонят... А Катеринка, как только ее сменяли, бежала за колок посмотреть, как двигаются те бригады. Генька пристыдил и ее: смена дается, чтобы отдыхать, а не бегать, и нечего оглядываться, а то можно подумать, что мы их боимся... Словом, он оказался настоящим бригадиром и здорово следил за порядком. И все-таки Васькина бригада нас обогнала. До чего же они форсили и задавались, когда шли мимо! Фимка опять начал кривляться и предлагать буксир. Прямо хоть прячься от стыда в эти недорытые ямы! Но тут подошла Даша и, увидев, как мы расстроились, сказала, что это ничего не значит: ямы в земле копать легче, поэтому они считаются три за одну в камне. Тогда мы так взялись, что только щебень летел из-под кайла, и к ночи кончили свой участок. На другой день мы обогнали Васькину бригаду, но вовсе не задавались, как они, а прошли мимо, будто так и надо. Теперь они бились над камнем, а нам достался землистый участок. Мы обрадовались, но оказалось - раньше времени: земля была только сверху, четверти на три; потом шли мелкие камни, а дальше - сплошняк. Долбить его кайлом трудно, и Генька послал Пашку к дяде Феде за клиньями и молотками. Клинья мы забивали в трещины и выламывали потом целые глыбы. Так пошло быстрее, но все-таки мы успели очень мало. Вечером мы собрались у костра, и Даша объявила, кто сколько сделал. Васькина бригада обогнала нашу на две ямы. Конечно, они могли нас обогнать, если у нас Катеринка и Любушка - слабосильные, Пашка отдыхает каждую минуту, а у них еще работает Илюшка Грачев и слабосильный лишь Вася Маленький. Вася Маленький живет у своей тетки Белокурихи; он еще только перешел в третий класс и "диким" совсем не компания, но он всегда хвостом ходит за Васькой Щербатым, слушается его во всем, и тот его не гонит, а возится с ним, как нянька. Генька сказал, что любой ценой - не встать нам с этого места! - мы должны их перегнать, и все согласились, что, конечно, должны. Мы бы и догнали, если бы не Иван Потапович... Он, мой отец и молодой техник везли мотки белого и черного провода, длинные связки похожих на бабки изоляторов и еще что-то. Перед тем начался затяжной холодный дождь. Мы работали без передышки, но все-таки сильно замерзли и были синие-пресиние. Техник шагал прямо по трассе, проверяя просеки и ямы. Увидя нас, он удивленно поднял брови, свернул к дороге, где ехала подвода, и что-то сказал Ивану Потаповичу. Тот, поглядев на нас, нахмурился. - Дарья! - закричал он. - Ты что детишек морозишь? А ну, вы, команда, марш на телегу! Мы кричали, протестовали, но Иван Потапович все-таки забрал с собой Катеринку, Любушку и Васю Маленького, а нам приказал к вечеру возвращаться в деревню. Теперь Васькина бригада спокойно обогнала нас еще на одну яму. И мы так и не увидели, как встретились обе партии - наши и колтубовские. На линии остались только парни, к ним присоединились мужчины, потому что началась самая трудная работа - установка опор и подвеска проводов. Ребятам Иван Потаповнч запретил там показываться, чтобы кого-нибудь не придавило, и нам осталось копать ямы для столбов в самой деревне. Мы лишь только издали видели, как баграми и длинными ухватами доводят столбы до места, как разматывают с огромных деревянных барабанов проволоку по линии и потом талями натягивают между опорами. Техник пометил на стенах места вводов, прочертил мелом линии для проводки в избах, и помощник Антона по электростанции начал делать внутреннюю проводку. Пашка совсем бросил копать и, как привязанный, ходил за ним следом, обвешав себя мотками провода, связками роликов, и держался так, будто он самый главный мастер и есть. Он таки стал монтером! Во всяком случае, в своей избе Пашка сделал всю проводку сам, а Антонов помощник только смотрел, чтобы он чего не испортил. И вот уже забелели на трассе то одиночные, то двойные, вроде буквы "А", опоры; загудели провода; у въезда в деревню на помосте угнездился черный, в трубках трансформатор; в избах у потолков, как льдинки, поблескивали пока еще холодные, безжизненные лампочки. Техник и Антон проверили всю проводку в избах и ушли пешком вдоль трассы, чтобы еще раз удостовериться, что все в порядке, пообещав вечером вернуться. Ох, как же долго не наступал этот вечер! Мы украсили избу-читальню зеленью, повесили портреты, постелили на стол новую скатерть, привезенную Иваном Потаповичем из аймака, бегали к Катеринкиной матери, к Пашке и Геньке, где стряпали угощенье, выбегали за околицу... а солнце прилипло к одному месту и вовсе не собиралось опускаться. Торжество подключения было назначено на семь часов, но уже к шести все - и большие и малые - собрались в избу-читальню, где должен был состояться митинг. Мы не могли усидеть на месте и без конца выскакивали на крыльцо, бегали за околицу посмотреть, не едут ли, и заодно послушать, как звонко и торжественно поют под ветром провода. Наконец они приехали: Антон со своим баяном, Коржов и Лапшин, долговязый техник, колтубовские парни и девушки, помогавшие строить линию. Все сели, и от тусклого света керосиновой лампы на стенах, как часовые, вытянулись длинные тени. Антон снял с руки часы и положил перед собой: - Они сверены со станционными. Осталось десять минут... Давайте поговорим, что ли, чего же в молчанку играть? Все стесненно заулыбались, но разговор не завязался, а, наоборот, стало еще тише. Видеть движение стрелок могли только сидящие за столом, но все не спускали с часов глаз, словно именно там из них должен был вспыхнуть с мучительным напряжением ожидаемый свет. - Ну, товарищи... - сказал Коржов, приподнимая руку. И в ту же секунду из-под потолка брызнуло, резнуло по глазам ослепительное сверкание. Не то стон, не то вздох пронесся по избе, все заговорили, как-то блаженно засмеялись и захлопали, захлопали изо всех сил. Кому мы хлопали? Свету, льющемуся сверху, колтубовцам, счастливым не менее нас и тоже хлопающим, или тому, кого не было среди нас и который все-таки был с нами, ласково щурясь с портрета на стене, улыбаясь нашей радости и радуясь вместе с нами?.. Так оно и было, потому что все повернулись к нему и, что-то говоря, неистово били в ладоши... Иван Потапович поднял одну руку, затем другую, потом обе сразу и наконец немного приостановил шум. - Товарищи! - начал он. - Разрешите наш торжественный митинг... Но кончить ему не удалось. Сзади началось какое-то движение, и вдруг все, толкаясь, прыгая через лавки, ринулись к двери. Пробившись к дверям, каждый стремглав бросался к своей избе. И вот одна за другой избы озарялись светом, рассекая сияющими оконницами холодную тьму осенней ночи. У нас темно! Я тоже бросился домой. Дрожащими руками нащупал выключатель - и только тогда вздохнул... Облитые белым светом, стояли в дверях прибежавшие следом отец и мать; Соня визжала от восторга и тянулась к маленькому солнцу под потолком... Мало-помалу все опять собрались в избе-читальне, но Иван Потапович тщетно зазывал в помещение - все толпились у крыльца, словно боясь, что с их уходом погаснут огни в домах. - А давай, Фролов, проведем здесь, - сказал вышедший на крыльцо Коржов. - Оно даже нагляднее получится. Я, как и все, хлопал каждому оратору, не всегда понимая и даже не слыша, что он говорил, и запомнилось мне только то, что сказал Федор Елизарович, выступавший последним: - Живем мы, дорогие товарищи, на краю советской земли. Но и тут мы находимся в самой середке жизни, потому как везде, у всех у нас одна цель и одно стремление - счастье человека... Что говорить! Мы с вами не Днепрогэс построили... Но поглядите на эти огни. О чем они говорят? А говорят они, что сделали мы огромный шаг вперед. И этот свет на земле освещает нам линию жизни, дорогу в лучшую жизнь!.. Долго потом на гривах раздаются певучие переливы баянов, веселые голоса, и даже частушки Аннушки Трегубовой кажутся мне трогательной, прекрасной песней. Горят над Тыжей огни, и от этого света на земле меркнут, отодвигаются в холодную высь крупные августовские звезды. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ Почему это так получается? Чем ближе конец учебного года, тем все чаще думаешь: скорей бы уж кончилось, скорей отложить книжки в сторону, забыть об уроках, домашних заданиях и вволю погулять! Но пройдут две-три недели, и, хотя гулять хочется не меньше, начинаешь скучать о школе, об уроках и шумных переменах, о звонке, о своей исписанной и порядком исцарапанной, но такой удобной парте, об увлекательных пионерских сборах и напряженной тишине во время письменных... Вот и теперь нами все больше и больше овладевало нетерпение, я все чаще перелистывал настенный календарь, подсчитывая оставшиеся дни. А когда наступило первое сентября, мы спозаранку ушли в Колтубы. Первым делом мы побежали к Антону, на электростанцию. Солнышко сверкает в зеркале пруда так, что больно глазам. Несколько дней назад прошли дожди, уровень воды поднялся и подступил к самому гребню плотины. Подальше от плотины вода кажется совершенно неподвижной - ни волны, ни ряби, будто стеклянная, но она движется - вся, всем зеркалом. Ближе к плотине движение это все убыстряется, пока зеркало не переходит в плавный, словно отглаженный, каскад на водосбросе, и здесь зеркало ломается, вода с шумом падает вниз, пенясь и клокоча несется к Тыже. Антону этот шум нисколько не мешает. Он как ни в чем не бывало насвистывает и распаковывает ящики: прибыли вторая турбина и генератор. - А, орлы, прилетели! - говорит он, увидя нас. - Ну, как дела? В школу собрались?.. Мы говорим о разных разностях, ждем, пока из ящика не появляются кожух турбины и черный, блистающий лаковой краской и красной медью генератор. Потом бежим в школу. Над входом висит красное полотнище с надписью: "Добро пожаловать!" Это, конечно, работа Марии Сергеевны; никто, кроме нее, не умеет так аккуратно и красиво писать лозунги. А вон и она! Мария Сергеевна приветливо машет нам рукой из окна класса. - Здравствуйте, ребята! С праздником вас! Идите сюда... Ох, какие же вы большие стали! - широко открывая глаза и улыбаясь, говорит Мария Сергеевна. - А ну-ка, ну-ка, покажитесь... Она нисколько не изменилась. Тот же черный сарафан и белая кофточка на ней, так же высокой короной обвита вокруг головы толстая русая коса, те же веселые глаза и смешливые ямочки на щеках. Такая же худенькая и подвижная, как была. Мария Сергеевна весело тормошит нас, расспрашивает и в то же время продолжает свое дело - расставляет цветы на окнах и на столике для учителя. Ей помогает Пелагея Лукьяновна, сторожиха - наш самый строгий угнетатель (ни от кого нам не попадало так за баловство, как от нее) и всегдашняя спасительница (кто еще зашьет почему-то вдруг порвавшуюся на перемене рубашку?). Мы тоже начинаем помогать, переходим из класса в класс, и, конечно, рассказы наши получаются очень беспорядочными и сумбурными. - Знаете что? - говорит Мария Сергеевна. - После уроков вы мне все расскажете по порядку, а сейчас все равно не успеете, вон уже ребята собираются... В самом деле, школьный двор гудит от голосов, гулко шлепается на землю волейбольный мяч. А сколько нанесли цветов! Почти все девчушки пришли с целыми охапками. Уже не только на окнах и столах, даже на партах пламенеют и синеют яркие осенние цветы. Пришли не только школьники, но и взрослые - привели малышей, которые сегодня первый раз сядут за парты. Малыши держатся застенчиво, стараются делать строгие, серьезные лица. Но какая уж там строгость, если лица их цветут от радости и рты растягиваются до ушей от гордости и удовольствия - они тоже школьники! На крыльцо выходит Пелагея Лукьяновна, поднимает руку, и над школьным двором разносится такой знакомый и долгожданный звонок! Вся орава ребят, топоча на крыльце, с гамом устремляется к дверям. - Тише вы, сорванцы! - сердито говорит Пелагея Лукьяновна, но лицо ее вовсе не сердито, и сморщилось оно не только от солнца, бьющего прямо в глаза, а и от доброй улыбки. Она ведь тоже соскучилась по этим сорванцам. - Ребята! Ребята! - звенит голос Марии Сергеевны. - Пропустите сначала первогодков! Сегодня прежде всего их праздник... Первогодки смущенным, притихшим табунком поднимаются на крыльцо, а мы стоим молча, как почетный караул; потом следом за ними поднимаемся и идем в свой класс. Он заново побелен, от доски и парт пахнет свежей краской - так что сразу кажется незнакомым. Но это все тот же, наш класс! Вон на доске, даже сквозь свежую краску, заметна длинная царапина: это когда-то мне попался кусок твердого мела, и я слишком усердно провел им черту. А на нашей парте Генька еще в пятом классе вырезал рядом с дыркой для чернильницы самолет, и хотя он закрашен, но все равно, круто задрав нос, несется куда-то в своем бесконечном полете... Стихает гул в зале. В коридоре раздаются шаги - это педагоги расходятся по классам. Мы взбудоражены, но тоже затихаем в напряженном ожидании: сегодня первый урок Савелия Максимовича. Он входит, прищурившись оглядывает класс и негромко говорит: - Здравствуйте, ребята! - Здрас-с!.. - гремим мы в ответ. Савелий Максимович отмечает в журнале явку, потом, поглаживая седую бородку клинышком, с полминуты задумчиво смотрит в открытое окно на горы и тайгу, затем оглядывается на нас: - Мы с вами будем изучать географию СССР. Что такое география вообще, вы знаете - наука о Земле, землеведение. Такой она была, такой и осталась в капиталистических странах. Но география нашей Родины - это совсем особая география... Вы сказки любите? - неожиданно спрашивает он. Все неловко ежатся, смущенно улыбаются под его взглядом. Что мы, маленькие, что ли? - Вы думаете, стали уже слишком большими, чтобы любить их? - улыбается Савелий Максимович. - Я немножко постарше вас, однако сказки очень люблю и не стыжусь признаваться в этом... Дети очень любят сказки, но создавали их не дети и не для детей, а взрослые для взрослых. Когда-то, в очень отдаленные времена, человек был слаб и беспомощен. Он ничего не мог противопоставить могущественным силам природы, чтобы победить ее. И он создавал сказки, мифы о богатырях, героях, о необыкновенных подвигах и чудесах. Вы знаете эти сказки: о Василисе Премудрой, о ковре-самолете, о великанах, раздвигавших горы и выпивавших море, о волшебных строителях и жнецах... Но это не были выдумки для утешения и забавы! Человек в сказках мечтал о том, чего не мог еще сделать, но к чему стремился; мечта вела его вперед, заставляла трудиться, искать, учиться, чтобы осуществить свои замыслы... География поможет вам узнать и полюбить свою Родину. И не только потому, что вы живете здесь, привыкли к своей земле, что она прекрасна и богата, и не только потому, что наш народ трудолюбив, талантлив и добр, но и потому, что наша Родина - страна, в которой осуществляются лучшие мечты человечества! В сказках люди изображали косарей, которые за одну ночь убирали урожай. Наши колхозники не уступят этим косарям - они вяжут десятки тысяч снопов в день, а комбайны не только убирают, но и сразу молотят хлеб. В сказках строители за одну ночь воздвигали дворцы. А на Украине живет каменщик Иван Рахманин, который со своей бригадой за одну смену строит большой дом. И таких каменщиков множество в нашей стране. Василисе Премудрой и не снилось такое количество тканей, какое дают наши ткачихи. Раньше сибиряки невесело шутили, называя огурец сибирским яблоком. Так оно и было, потому что яблоки у нас не росли и огурец был единственным лакомством. А ныне по всей Сибири закладываются фруктовые сады. У нас на Алтае тоже появились невиданные прежде сады. В Онгудае садовод Бабин, а в селе Анос, в колхозе имени Кирова, садовод Воронков выращивают яблоки, груши, вишни. Да что у нас! За Полярным кругом, где не росло ничего, кроме мхов и лишайников, сейчас выращивают овощи. Великаны в сказках сдвигали и раздвигали горы. Наши инженеры умеют взрывать их так, что выброшенная взрывом земля сама укладывается в насыпь нужного размера и формы. Сказочные богатыри, сжимая в кулаке камень, могли выжать из него струйку воды. Но разве могут они равняться с нами! В Узбекистане советские люди не только дали воду бесплодной пустыне, которая называлась Голодной степью, но и превращают пустыню в цветущий сад. И так всюду и во всем. Переменился человек, став свободным, советским, и сам он меняет лицо земли. Вот почему география СССР - совсем особая география, наука не только о Земле, а о том, как чудесно преображает землю советский человек... Я мельком оглядываюсь: Генька даже весь подался вперед, Катеринка, опершись подбородком о сжатые кулачки, не спускает с Савелия Максимовича широко открытых глаз, да и другие затаили дыхание. Мы готовы, забыв о перемене, сидеть без конца и слушать, но звенит звонок - и Савелий Максимович прогоняет нас на улицу. И почему раньше мы боялись Савелия Максимовича? Он же совсем не страшный! Прищуренные глаза его кажутся суровыми, но, может, он для того и щурится, чтобы скрыть, что они добрые?.. Потом у нас геометрия, физика, и там тоже все новое и интересное. Однако мы весь день так и остаемся под впечатлением урока географии. Географию я всегда любил, а сейчас она мне кажется самой прекрасной из наук, и я твердо решаю, что никогда у меня не только двоек, но и четверок не будет по географии. Занятия окончились, а домой уходить не хочется. Пелагея Лукьяновна выдворяет нас из класса - ей нужно убирать. Мы усаживаемся на крылечке и ждем Марию Сергеевну. Скоро она присоединяется к нам. - Что же вы на крыльце уселись? - спрашивает она. - Пойдемте к пруду!.. И рассказывайте, как жили без меня.