ейцев. При своих ограниченных средствах военные власти лишены были возможности укрепить границу на всем ее протяжении, но им удалось подготовить к обороне опорные пограничные форты, что само по себе являлось уже немалым достижением для властей этой страны. Мексиканское правительство решило отправить подкрепление из столицы в эти наиболее угрожаемые пограничные штаты. Однако это намерение не было приведено в исполнение; более того, оно породило новые и весьма серьезные осложнения для центрального правительства. Случилось то, что вообще может произойти только в бывших испанских колониях, где царят беспорядок и анархия. Войска, предназначенные для отправки в Сонору, наотрез отказались идти сражаться с индейцами, заявив, что им "мало улыбается воевать с варварами, которые, в нарушение международного права, без всякой церемонии снимают скальпы со своих пленников". Президент республики, сознавая опасность, грозящую стране, вздумал было силой данной ему власти принудить солдат выступить в поход. Тогда произошло то, что и следовало ожидать: солдаты продолжали упорствовать в своем неповиновении, и, в довершение всего, окончательно взбунтовавшись, устроили пронунсиаменто в пользу генерала, назначенного командовать экспедицией. Надо отдать должное этому генералу: он первый догадался высказаться против отправки столичных войск на помощь пограничным гарнизонам! Этот переворот оказался той искрой, которая подожгла пороховой погреб. Гражданская война в несколько дней охватила всю Мексику. Губернаторы Соноры и Синалоа, предоставленные собственным ограниченным силам, очутились в затруднительном положении, осложнявшемся к тому же неуверенностью самих губернаторов в том, что им удастся удержаться на своих постах при новом президенте. Неудивительно, что они воздерживались от решительных действий и не проявляли никакой инициативы, стараясь лишь получше укрепиться в пограничных опорных пунктах и удержать в повиновении солдат, готовых каждую минуту разбежаться. Мы умышленно так долго задержались на этих исторических событиях, потому что они имеют существенное значение для дальнейшего нашего повествования. Дело в том, что о них-то и сообщил подробно Твердая Рука совету вождей. -- Мне думается, что настал час,-- закончил Твердая Рука,-- нанести тот решительный удар, который мы так долго подготовляем. В рядах наших врагов царит смятение, они потеряли присутствие духа, их солдаты боятся нас, и я убежден, что они не выдержат столкновения с нашими храбрыми и доблестными воинами. Вот все, что я могу сообщить совету; но я не хочу, чтобы наши решения дошли до ушей мексиканских властей. Вот почему я вышвырнул отсюда этого бледнолицего, который, по моему глубокому убеждению, продался нашим врагам. Сашемы сами решат, правильно ли я поступил или действовал необдуманно, под влиянием страстей. Я сказал. Шепот одобрения пронесся по залу, а польщенный охотник, смутившись, опустился на свое место. -- По-моему,-- сказал взявший слово Свистун,-- совету нечего больше обсуждать. Решение начать войну принято, теперь у совета лишь одна только забота: привлечь к нашему союзу другие индейские народы. А что касается военных операций и выбора часа для вторжения на мексиканскую территорию, то все это уже дело военной комиссии, которая обязуется хранить свои решения в строгой тайне. Я сказал. Теперь поднялся Огненный Глаз. -- Сашемы папагосов, и вы, воины союзных народов,--. произнес он своим теплым и задушевным голосом,-- настал час закрыть наш совет! Отныне будет заседать один лишь совет из пяти вождей. А вы, вожди и воины, возвращайтесь к своим племенам, вооружайте своих отважных сынов и прикажите им исполнить танец скальпа вокруг столба войны. Но восьмое солнце должно застать вас снова здесь, на этот раз во главе ваших воинов. Каждый из вас должен быть готов выступить в тот час, который будет назначен для вторжения. Я сказал. Довольны ли вы моим словом, воины-исполины? Вожди молча покинули свои места, отправились в другую комнату за оружием и, спустившись с пирамиды, помчались во весь опор по разным направлениям. Огненный Глаз и Твердая Рука остались одни в зале. -- Сын мой,-- сказал Огненный Глаз,-- что можешь ты сообщить мне? -- Многое, отец,-- почтительно ответил Твердая Рука.-- Многое и очень важное. Глава XIX РАНЧО Оставим на некоторое время наедине Огненного Глаза и Твердую Руку и вернемся несколько назад, к событиям, которые произошли в асиенде дель Торо еще до отъезда дона Хосе в Эрмосильо. Молодые мексиканские девушки, выросшие в глуши, у самых индейских границ, за отсутствием общества и знакомых, проводят большую часть своего времени верхом на коне. Целыми днями они объезжают свои огромные поместья, протянувшиеся на двадцать-двадцать пять лье, скачут по горам и полям, навещают убогие хижины пастухов и пеонов. Донья Марианна, возвращаясь в асиенду после многих лет затворничества в монастыре города Сан-Росарио, горела желанием возобновить свои пленительные прогулки верхом по лесам и долам. В сопровождении слуги, а чаще всего одна, молодая девушка посещала то одного, то другого из тех, с кем были связаны лучшие воспоминания детства. Все восхищало ее во время этих прогулок: простор прерий, цветы, которые она собирала, солнце, под лучами которого она загорала, ветер, который дул ей в лицо,-- одним словом, она была полна радостным и цельным ощущением жизни, тем светлым восторгом, который знаком одной лишь нетронутой юности. Чаще всего донья Марианна направлялась к одному ранчо, расположенному примерно в трех лье от асиенды среди густых зарослей мескита. Это глинобитное строение возвышалось у берега реки, на довольно обширной прогалине бывшего леса, вырубленного и выкорчеванного под пашню бедными обитателями этого жалкого жилья. Позади ранчо виднелся загон, заменявший кораль для двух коров и четырех лошадей, составлявших все достояние хозяина ранчо. Надо, впрочем, сказать, что внутри это ранчо не казалось таким убогим, как снаружи. Оно состояло из трех помещений. Два из них были отведены под спальни; третье представляло собой большую комнату, служившую столовой, гостиной, кухней и всем чем угодно; сюда заходили даже куры, нахально поклевывавшие рассыпанные на полу зерна и крошки маисовых лепешек. У правой стены этой комнаты находился низкий очаг -- очевидно, для стряпни; середину комнаты занимал большой дубовый колченогий стол; в глубине комнаты виднелись две двери, ведущие в спальни. Стены этой комнаты были разукрашены теми безвкусными олеографиями, которыми парижские коммерсанты наводняют всю Америку; а ловкие коробейники для облегчения сбыта приписывают еще к ним объяснения, ничего общего не имеющие с содержанием картинки. Здесь, например, висела среди прочих олеография, изображающая переход Наполеона через Сан-Бернар. Ло' Горный переход из Швейцарии в Италию. Автор этой книги видел такую олеографию в кабинете одного богатого мексиканского золотопромышленника. Примеч. авт. шадь Наполеона ведет под уздцы горный проводник. Надпись под этой картиной гласила: "Великий старец Святой Мартин, разделяющий свою шинель с бедняком". Забавнее всего, что Наполеон был очень далек от того, чтобы "разделять" свою шинель с проводником (который, как видно, ничуть в ней и не нуждался), а, ежась от холода, сам кутался в нее. Несколько кресел дополняли обстановку комнаты. Такая незатейливая меблировка могла бы, пожалуй, сойти за роскошную в этих краях, где потребности весьма низки и люди не имеют ни малейшего понятия о бытовых удобствах. Это ранчо, с незапамятных времен принадлежавшее одной индейской семье, переходило из поколения в поколение от отца к сыну. Обитатели его были последними и единственными представителями многочисленного когда-то индейского населения, обитавшего на этой территории до вторжения испанских завоевателей. Эти индейцы мансос, давно уже обращенные в христианскую веру, были старыми и верными слугами маркизов де Могюер, которые в свою очередь любили их и считали своим долгом оказывать им помощь и покровительство. Семья забыла свое индейское имя, ее знали только по фамилии Санхес. Она состояла из трех человек. Возглавлял семью слепой, но еще прямой и моложавый старик. Несмотря на свою слепоту, он уверенно расхаживал, не боясь заблудиться, по всем лесным тропинкам в сопровождении одной только своей собаки Бухало. Мать, сорокалетняя высокая и сильная женщина с крупными чертами лица, сохраняла еще следы былой красоты. Сын, хорошо сложенный молодой человек, отважный охотник, служил в асиенде в качестве тигреро'. Луиза Санхес вскормила донью Марианну, и молодая девушка, рано лишившаяся матери, питала к ней горячую привязанность. Вполне понятно, что в сердце юной доньи Марианны жила постоянная потребность излить на кого-нибудь свою нежность. Она не могла отдать ее вечно угрюмому на вид отцу и отдавала своей кормилице. Для обитателей ранчо возвращение молодой девушки было радостным событием. Вся семья -- отец, мать и сын -- тотчас же села на коней и помчалась в дель Торо расцеловать свое 'Тигреро -- охотник на тигров. дитя, как они, по душевной своей простоте, называли ее. На полпути они встретили донью Марианну: сгорая от нетерпения свидеться с ними, она как одержимая мчалась в ранчо в сопровождении своего брата, подтрунивавшего над ее привязанностью к кормилице. С тех пор не проходило дня, чтобы молодая девушка не заглядывала а ранчо. Обычно она заезжала утром и делила с семьей незатейливый завтрак, состоявший из нескольких тонких лепешек, поджаренных в очаге на чугунной доске, из куска отварной говядины, приправленной красным перцем, из молока, из кесадилья'. Эти незатейливые деревенские кушанья пришлись по душе донье Марианне, которая уплетала их с видимым удовольствием. Бухало, как и все обитатели ранчо, обожал донью Марианну. Это был длинношерстный мексиканский шпиц, белый с черными подпалинами, достигший десятилетнего возраста, задиристый и злой, как и все представители его породы. Этому псу было знакомо одно только чувство: чувство беспредельной преданности своему хозяину, за которым он шел всегда по пятам, у ног которого неизменно лежал. Но с возвращением молодой девушки у этого почтенного четвероногого появилась новая привязанность. Каждое утро Бухало убегал на дорогу сторожить появление доньи Марианны; завидев ее, он несся навстречу и приветствовал свою любимицу прыжками, оглушительным лаем и прочими собачьими нежностями. Что касается тигреро Мариано Санхес, то его нежная привязанность к Марианне подогревалась еще тем обстоятельством, что они были тезками. А в Мексике тождество имен рассматривается как своего рода духовное родство, дающее право на установление самых тесных дружеских отношений. Токайо и токайя2 по этому трогательному поверью -- почти брат и сестра. Нередко случалось, что молодой тигреро проделывал в одно утро восемь-десять лье на коне, лишь только бы поздороваться со своей тезкой. За это его награждали улыбкой, приводившей Мариано а самое блаженное состояние. "Кесадилья -- сырники из зеленого сыра, твердые как подошва. Примеч. авт. ' Т о к а и о -- тезка (мужчина); токайя -- тезка (женщина). Токайо и токайя называют в Латинской Америке тех, кому при крещении дали имя одного итого же святого. Старик Санхес с момента возвращения доньи Марианны горевал, как он сам говорил, лишь о том, что лишен возможности видеть ее и наслаждаться ее красотой; он вознаграждал себя поцелуями и объятиями. Было около одиннадцати часов утра; солнце ярким светом заливало хижину, из леса доносился оживленный птичий гомон. Старик Санхес перетирал зерна между двумя ручными жерновами, а жена его, просеяв муку сквозь корзину, заменявшую сито, замешивала тесто для тонких маисовых лепешек. Поджаренные на противне, они и являются, по существу, основным питанием бедных мексиканцев. Бухало, конечно, уже поджидал донью Марианну на дороге. -- Что б это значило, что Мариано до сих пор нет? -- спросил старик.-- Обычно топот его коня бывает слышен намного раньше... -- Бог знает, где теперь наш бедный малыш,-- отвечала мать.-- Вот уже несколько дней, как здесь объявилась семья ягуаров; они успели задрать немало коней в асиенде. Наш малыш выслеживает их. Наверно, он и сейчас сидит где-нибудь в засаде. Только бы не попал ненароком бедняга в когти к этим зверям! -- Совсем ума лишилась, мать! -- воскликнул старик, пожимая плечами.-- Мыслимое ли это дело, чтобы ягуары справились с нашим сыном?! -- Все может случиться,-- вздохнула мать. -- Это все равно что сказать, что Бухало способен совладать с пекари'; одна небывальщина стоит другой. А Бигот? Ты забыла про Бигота? Да Мариано шага не сделает без Бигота! Ну, а эта помесь волка с ньюфаундлендом, ростом с полугодовалого жеребенка, способна повалить^ и койота2. -- Я не отрицаю этого, отец,-- отвечала жена.-- Но при всем том наш сын занимается опасным ремеслом, за которое может когда-нибудь поплатиться жизнью. -- Полно, мать! Мариано слишком ловкий охотник, да и ремесло его очень выгодное. Ведь за каждую шкуру ягуара он получает четырнадцать пиастров, а это что-нибудь да значит для нас, особенно с тех пор как из-за этой слепоты -- будь она 'Пекари -- дикая свинья в Южной и Центральной Америке. 2 К о и о т -- американский степной волк, сильный и свирепый хищник. проклята! -- я перестал работать. Эх, раз уж я ни на что не годен, не лучше ли было бы, в самом деле, моим старым костям отправиться на покой в могилу? -- Не смей так говорить, отец! Особенно при нашей дочке, она не простит тебе этого. Неправильно ты сказал: ты немало поработал на своем веку и заслужил свой отдых; пусть теперь сын поработает за тебя. -- Да, кстати, мать,-- смеялся старик,-- меня, кажется, не задрали ягуары. А между прочим, я сорок лет проработал тигреро. Может быть, ты думаешь, что тогдашние ягуары были покладистее нынешних? -- Уж помолчал бы лучше! Тебя они, действительно, не тронули, но они растерзали отца твоего и деда. Что ты теперь скажешь, отец, а? -- Гм-м...-- пробормотал опешивший старик.-- Я скажу... я скажу... -- Ничего ты не скажешь, потому что тебе нечего ответить! --Что?! За кого ты меня принимаешь, мать!.. Да, это верно: мой отец и мой дед попались ягуарам в когти, но случилось это потому... потому... -- Ну же! Почему? Говори! -- Да потому, что эти звери нечестно дрались с ними! -- обрадовался старик найденному объяснению.-- Эти коварные бестии знали, с кем они имеют дело, и пустились на хитрость, изменив свои обычные звериные повадки; иначе им никогда не удалось бы схватить таких искусных охотников, какими были мой дед и мой отец! Хозяйка только улыбнулась, пожав плечами. Она не стала больше возражать, зная, что бесполезно спорить с мужем, который никогда не согласится с ее взглядами на рискованное ремесло тигреро. А старик, торжествуя, что за ним, как ему казалось, осталось последнее слово, не стал, однако, злоупотреблять своей победой. Лукаво улыбаясь, он принялся свертывать свою пахитоску. Луиза Санхес тем временем занялась приготовлениями к завтраку. Но, убирая комнату и накрывая на стол, она с замиравшим от тревоги сердцем чутко прислушивалась к малейшему шуму в лесу. Где-то залаял Бухало; его лай, сначала глухой и отдаленный, с каждым мгновением звучал все громче и явственнее. Старик привстал со своего кресла, а Луиза Санхес бросилась к дверям и на пороге столкнулась с доньей Марианной, улыбающееся лицо которой, казалось, дышало свежестью полей. -- Добрый день, мать! Добрый день, отец! -- произнесла она своим мелодичным голосом, целуя старика, нежно обнимавшего ее.-- Ну, будет, будет. Бухало! -- продолжала она, лаская пса, бурно выражавшего свой собачий восторг.-- Мать, попросите токайо отвести моего Негро в кораль; он вполне заслужил свою порцию овса. Все это было сказано почти не переводя дыхания, с веселой игривостью, свойственной молодым девушкам. -- На этот раз, моя дорогая, придется мне вместо Мариано отвести Негро,-- сказал старик, выходя из ранчо. -- Мать,-- весело произнесла молодая девушка,-- где же мой молочный брат? -- Он еще не вернулся, нинья. --Не вернулся?! Не может быть! -- Теперь уж, верно, скоро будет... Так я надеюсь,-- отвечала мать, подавляя тяжелый вздох. Молодая девушка испытующе взглянула на нее. -- Что с вами, мать? -- произнесла она, схватив за руку бедную женщину.-- Что-нибудь случилось с ним? -- Сохрани Боже, голубка! -- воскликнула женщина, сложив молитвенно руки. -- Но вы встревожены, мать, вы что-то скрываете от меня! Что случилось, скажите! -- Ничего, дитя мое. Прости меня, ничего особенного не случилось, и я ничего не скрываю от тебя. Вот только... -- Только? -- Ну, коли ты требуешь, дорогая, я сознаюсь тебе: я очень волнуюсь, боюсь, как бы не приключилось с ним несчастья... От этих тигров всего можно ждать! -- Полно, мать, что за мысли! Мариано -- искусный и бесстрашный охотник. Второго такого не сыщешь, пожалуй, на всем белом свете. -- Ах, нинья, ты говоришь то же, что и старик! И никто из вас не понимает, что станется со мной, если я потеряю сына! -- Как можете вы говорить так, мать! Мариано не грозит никакая опасность. Он запоздал немного и скоро появится. Вот увидите! --Дай Бог! Дай Бог! --Я так уверена в этом, что не сяду за стол без него. -- И тебе недолго придется ждать, дочка,-- сказал старик, входя в дом. -- Едет?! -- радостно воскликнула мать, украдкой смахивая слезу. -- Что я говорила вам! -- весело подхватила девушка. -- Чу! Слышите, как скачет! -- произнес старик с облегчением, сам свободно вздохнув при этом. Обе женщины выбежали навстречу Мариано. На опушке леса показался всадник, мчавшийся во весь опор, с развевающимися на ветру волосами, с мужественным и энергичным лицом, разгоревшимся от быстрой езды. Рядом с конем бежала собака, великолепная помесь волка с ньюфаундлендом -- с мощной грудью и огромной мордой. Не отставая от лошади, пес то и дело поглядывал на нее своими умными и выразительными глазами. --Vivo dios, дорогая токайя! -- воскликнул Мариано, одним прыжком соскакивая с коня.-- Как я счастлив, что застал вас! Я так боялся опоздать!.. Бигот,-- крикнул он, бросая поводья собаке, подхватившей их зубами на лету,-- отведи-ка лошадь в кораль! Собака послушно направилась к загону, ведя коня за повод. " Мариано и обе женщины вошли в дом, где сын прежде всего поздоровался с отцом, поцеловав его в лоб и пожав ему руку. Потом подошел к матери и нежно обнял ее. . -- Почему так запоздал, жестокий? -- выговаривала ему мать. -- Не слушай ее, мальчик! -- воскликнул старик.-- Она совсем помешалась. -- Как не стыдно, отец! -- вмешалась донья Марианна.-- Лучше бы вы побранили Мариано. Я ведь тоже беспокоилась за него. -- Не сердитесь на меня,-- отвечал молодой человек.-- Мне никак нельзя было отлучиться раньше из лесу: я выслеживаю семью ягуаров. -- Это здешние ягуары? -- Нет, это бродячие звери; должно быть, их загнала сюда засуха. Тем они опаснее: не имея постоянного логова в наших краях, они охотятся где попало, там и сям, и следы их то и дело исчезают. -- Лишь бы только они не вздумали забраться и сюда поближе! -- с тревогой заметила мать. -- Вряд ли, звери избегают близости человеческого жилья, Но все же будет благоразумнее, донья Марианна, если вы на некоторое время ограничите свои прогулки и не будете слишком углубляться в лес. -- А чего мне, собственно, бояться? -- Да, пожалуй, нечего; серьезных оснований для тревоги пока еще нет. Но лучше все же соблюдать осторожность: мы еще так мало знаем о повадках хищников, особенно пришлых хищников. -- Ха-ха-ха! -- рассмеялась девушка.-- Вы просто хотите напугать меня, Мариано! -- Ничуть. Впрочем, мы с Биготом проводим вас до самой асиенды. Собака, вернувшаяся из кораля, услышав свою кличку, завиляла хвостом. -- Ни в коем случае! -- отвечала Марианна, запустив свои тонкие пальцы в шелковистую шерсть собаки и трепля ее за уши.-- Оставьте Бигота в покое. Я приехала сюда одна и уеду одна. И если только тигры не засели в засаду где-нибудь на моей дороге, пусть-ка попробуют они настигнуть моего Негро! -- Но послушайте, нинья...-- начал было снова Мариано. -- Ни слова больше на эту тему, прошу вас! Я буквально умираю от голода. Мне кажется, что даже этим ягуарам, явись они сюда, не удастся лишить меня аппетита. Глава XX ЗАБЛУДИЛАСЬ Сели за стол; завтрак вопреки стараниям доньи Марианны развеселить всех протекал в атмосфере натянутости и недомолвок. Тигреро злился на свою молочную сестру за отказ взять его в провожатые. По существу, он только намекнул ей на возможность встречи с ягуарами при возвращении ее в асиенду; а ведь на самом деле опасность была куда более серьезной, чем он дал ей понять. Воспользуемся случаем, чтобы в нескольких словах рас| сказать о ягуарах. Малоизвестные в Европе, эти хищники являются настоящим бичом Мексики. Индейцы и белые Северной Америки страшатся их более, нежели арабы боятся африканского льва. После льва и тигра ягуар -- самый крупный зверь кошачьей породы. Кювье' называет его большой дикой кошкой. Ягуара называют также американским тигром, а иногда пантерой. Ростом и сложением своим ягуар достигает огромных размеров: длина его корпуса доходит до двух метров и двадцати сантиметров (из них семьдесят сантиметров при ходится на хвост); рост его равен восьмидесяти сантиметрам. Ягуар замечательно красивый зверь. Его рыжая шерсть у самой головы расписана под мрамор, а на шее и по бокам разрисована черными почти округлыми мазками. Брюхо и ноги ягуара покрыты белой шерстью, также украшенной черными пятнами самых причудливых очертаний. Редко какое животное в силах уйти от ягуара. Он неутомимо преследует лошадей, быков и бизонов и на всем скаку овладевает своей жертвой. Он не задумываясь бросается в воду и ныряет за рыбой, до которой ягуар большой охотник, вступает в бой с крокодилом и пожирает выдру. Мало того, он воюет не на жизнь, а на смерть с обезьянами, и не без успеха, ибо благодаря своей ловкости и цепкости он взбирается на вершины деревьев, достигающих высоты шестидесяти метров, и даже тех, кроны которых находятся почти на такой же высоте. Как и все хищники, ягуар старается держаться подальше от человека. Впрочем, доведенный до отчаяния голодом или преследованием охотника, ягуар, не помышляя больше о бегстве, храбро вступает в отчаянный бой и с человеком. Вот уже добрых десять дней, как наш тигреро выслеживал этих хищников и все еще никак не мог добраться до них. Судя последам, их было четверо: самец, самка и двое детенышей. Теперь понятно, почему мысль о страшной опасности, грозившей донье Марианне на обратном пути в асиенду, приводила в такой ужас молодого тигреро. Но, слишком хорошо 'Кювье Жорж (1769- 1832) -- основатель палеонтологии, науки о вымерших ныне ископаемых животных и исчезнувших растениях. зная донью Марианну и не надеясь поэтому переубедить ее, он не возобновлял разговора на эту тему. Мариано решил незаметно следовать за ней на почтительном расстоянии, чтобы в случае опасности подоспеть к ней на помощь. А донья Марианна, заметив, что все словно нарочно молчат о ягуарах, сама снова заговорила о них. Она закидала своего молочного брата вопросами: допытывалась, как и когда появились они в этой местности, интересовалась бедами, которые они успели натворить, требовала подробностей о том, как думает он справиться с ними. Тигреро отвечал с неизменной вежливостью, но ограничивался скупыми ответами, не поддаваясь великому соблазну всех охотников рассказывать о своих охотничьих похождениях. Сдержанность тигреро в разговоре на тему, которой он сам только что придавал серьезное значение, невольно рассердила донью Марианну. Она начала подтрунивать над своим тезкой и в конце концов насмешливо заявила ему, что, по ее убеждению, никаких ягуаров вообще не существует; очевидно, он сам их выдумал только для того, чтобы посмеяться над ней. Мариано отнесся добродушно к ее шуткам и даже признал, что не к чему нагонять на всех так много страха, а затем, желая переменить тему разговора, снял со стены гитару и начал бренчать какой-то танец. Так в песнях, в разговорах и в смехе незаметно прошло несколько часов. Марианне пора было ехать. Тигреро отправился в кораль, оседлал лошадь молочной сестры, а заодно и своего коня. -- Однако вы долго возились в корале, Мариано! -- смеялась молодая девушка, когда он подвел ее коня.-- Уж не нашли ли вы там каких-нибудь новых подозрительных следов? -- Нет, нинья, но так как мне тоже надо ехать, то я заодно с вашей лошадью оседлал и свою. -- Собираетесь снова поохотиться на ваших воображаемых ягуаров? -- иронически спросила Марианна. -- Ничего не поделаешь, надо! -- Только, ради Бога, не промахнитесь! -- с деланным ужасом воскликнула она. -- Постараюсь, хотя бы потому, что я намерен преподнести вам шкуры этих ягуаров. Надеюсь, этот подарок убедит вас в том, что они существуют не только а моем воображении. -- Благодарю за доброе намерение, токайо, но не мешает вспомнить поговорку: "не следует делить шкуру неубитого ягуара". --Ладно, ладно! Скоро мы узнаем, кто прав, кто виноват. Расцеловав на прощанье старика и свою кормилицу, Марианна весело вскочила в седло и протянула руку Мариано. -- Не сердитесь, Мариано,-- сказала она, наклонившись к нему.-- Вам не по пути со мной? -- Собственно говоря, да. -- Так почему бы нам не поехать вместе? -- Боюсь, как бы вы не заподозрили меня в том, что я собираюсь охранять вас. --Ба, ба! Я и забыла! Тогда до завтра. Счастливой охоты!.. Вперед, Негро! -- И, махнув напоследок рукой своей кормилице, Марианна пустила лошадь в галоп. Тигреро с минуту провожал ее глазами. Проследив направление, по которому она умчалась, Мариано вошел в дом, снял со стены свое ружье и зарядил его с тщательностью, присущей охотникам, когда они знают, что их жизнь зависит от меткого выстрела. -- Неужели в самом деле едешь? -- спросила с беспокойством мать. --Да, и сейчас же. -- Куда собрался? -- Проводить донью Марианну в асиенду. -- Это ты хорошо надумал. Ей грозит опасность? -- Собственно говоря, нет. Но отсюда не очень близко до асиенды, и бравое, говорят, неспокойны, да и граница не так уж далека от нас. Всякое может случиться. -- Хорошо сказано, мальчик! Наша детка напрасно разгуливает одна по лесам. -- Поезжай скорее, сынок! -- заторопил сына старик.-- Долго ли до беды! Бедная девочка! Ты напрасно все же не настоял на своем: надобно было поехать вместе с нею. --Она ни за что не согласилась бы, отец; разве не знаешь ее? -- И то верно. Как только увижу дона Руиса, скажу ему, ятобы он запретил сестре прогуливаться одной. Не такое теперь время. Но Мариано уже не слышал отца; вскочив на коня, он в сопровождения своего пса во весь опор помчался догонять донью Марианну. Было пять часов пополудни, когда донья Марианна, удалившись довольно далеко от ранчо, перевела своего коня с галопа на спокойную рысь. Вечерний ветерок нежно покачивал деревья, чуть пригибая к земле их мохнатые зеленые шапки. Гаснущее солнце красноватым шаром низко, словно касаясь земли, повисло на небосклоне. Пахнуло свежестью; воздух был напоен чудесными ароматами цветов и растений. Лес огласился мелодичным пением птиц; вырвавшись из оцепенения, навеянного жарой, они радостно щебетали на каждой ветке. Марианна отдалась опьяняющей красоте природы. Незаметно для самой себя она, постепенно теряя ощущение местности и окружающих ее предметов, погрузилась в какое-то полузабытье, полное неясных грез. О чем думала девушка? Вероятно, она сама не могла бы сказать. Она просто и безотчетно поддалась очарованию чудесных сумерек. Прежде чем выехать в открытую степь, донье Марианне надо было проехать довольно большой участок леса. Она столько раз проделывала этот путь в любое время дня и была так уверена, что ей не грозит никакая опасность, что, отдавшись своим мечтам, бросила поводья на шею коня. Сумерки в лесу между тем сгущались, смолкло пение птиц, прикорнувших на ночь в листве; солнце закатилось, один за другим тускнели и гасли красные блики на небосклоне. Ветер крепчал, и ветви, раскачиваясь, жалобно и протяжно стонали. Небо темнело, ночь быстро спускалась на землю. Из лесной чащи донеслось первое пронзительное завывание волков; затем ночную тишину нарушило многоголосое глухое рычание, оповещая обитателей леса, что хищники вышли на охоту. Внезапно все огласилось протяжным и в то же время звучным ревом, отдаленно напоминающим мяуканье кошки. Зловещее эхо его, зазвенев у самых ушей молодой девушки, вывело донью Марианну из ее мечтательной задумчивости. Молодая .девушка задрожала от испуга. Ее лошадь, предоставленная самой себе, шла куда глаза глядят, и донья Марианна очутилась в совершенно незнакомой ей местности; короче говоря, она заблудилась. Заблудиться в американском лесу -- значит погибнуть. Леса здесь состоят из деревьев одной и той же породы; человеку, не обладающему чудесным уменьем индейцев и охотников ориентироваться среди самой непроходимой чащи, совершенно невозможно выбраться отсюда. Куда ни взглянешь. всюду нескончаемые зеленые своды; их утомительное однообразие нарушается лишь тропами, проложенными хищными зверями. Этот сложный лабиринт пересекающихся и переплетающихся между собой тропинок в конце концов приводит к неведомому водоему, безымянной речке, неприхотливо и за думчиво протекающей среди густых кустарников. Место, в котором очутилась донья Марианна, было одно из самых диких в лесу. Здесь тесной толпой росли деревья невиданной толщины и вышины. Они образовали непроницаемую стену, почти прижимаясь друг к другу и переплетаясь между собой лианами, неисчислимые поросли которых вырывались отовсюду. С их ветвей свешивались фестонами, зачастую до земли, сероватые мхи, называемые здесь "испанской бородой". Густой покров прямой и высокой травы свидетельствовал о том, что здесь еще не ступала нога человека. Чувство непреодолимого страха овладело девушкой. Мгновенно вспомнились ей рассказы молочного брата о ягуарах; ужас, навеянный этими воспоминаниями, возрастал от обступившего ее мрака и доносившегося со всех сторон зловещего рыка. Тут только трепещущая и побледневшая донья Марианна поняла, куда завело ее собственное легкомыслие. Взывая о помощи, она крикнула изо всех сил, но голос ее замер где-то в лесу. Ее окружала ночь, она была одна, затеряв шаяся в диком лесном безлюдье. Донья Марианна попыталась было вернуться назад. Но уже исчезла стежка, которую по дороге сюда протоптала ее лошадь; примятая копытами трава успела выпрямиться. Кругом была непроглядная тьма, в четырех шагах не было видно ни зги, и девушке стало ясно, что всякая попытка найти дорогу только заведет ее в еще большую глушь. Мужчина, очутившийся в таком положении, нашел бы какой-нибудь выход. Он развел бы костер, который защитил бы его от холода и держал бы на почтительном отдалении зверей; на случай нападения он мог бы пустить в ход огнестрельное оружие. У доньи Марианны нечем было развести огонь; у нее не было и оружия, которым, впрочем, она вряд ли могла бы воспользоваться. А впереди долгая ночь, сулившая ей гибель. Как упрекала она себя за свою легкомысленную самоуверенность! Но жаловаться было поздно, приходилось покориться судьбе. В первый момент, когда донья Марианна поняла, что бесповоротно погибла, ею овладело глубокое отчаяние -- сказалась присущая женщинам слабость. Но постепенно наступила реакция. Донья Марианна была верующей, и прежде всего она, сойдя с коня, опустилась на колени и прочитала молитву. Поднялась она совсем успокоенной, а главное, сильной. Конь, поводья которого она не выпускала из рук, неподвижно стоял рядом с ней. Марианна ласково потрепала рукой благородное животное, этого последнего оставшегося с ней друга. Затем, повинуясь какому-то безотчетному внушению, она расстегнула все пряжки подпруги, в кровь расцарапав при этом свои прелестные, но неумелые руки. -- Милый Негро,-- печально проговорила она, снимая с него уздечку и седло,-- я не хочу, чтобы ты поплатился жизнью за мою ошибку. Возвращаю тебе свободу. Может быть, верный инстинкт животного поможет тебе найти дорогу и спастись. Ступай же, мой добрый друг! Вперед! Ты свободен. Лошадь весело заржала и, сделав гигантский скачок, исчезла в темноте. Донья Марианна осталась одна, теперь уже совсем одна. Глава XXI ТВЕРДАЯ РУКА Трудно себе представить, какие ужасы таит в себе ночная мгла в американских лесах. Даже в полдень солнце не в силах прорваться сквозь этот гигантский зеленый шатер. Днем здесь все погружено в неясный полумрак, а ночью тьма становится такой густой, что, кажется, ее можно прощупать руками. Нигде ни малейшего просвета в этом хаосе, лишь изредка в чаще кустарника зловеще блеснут зрачки какого-нибудь хищного зверя. Они мелькали все чаще и чаще, появлялись и там и сям. Значит, грозные обитатели леса выползли уже из своих логовищ, готовясь под покровом воцарившейся в лесу ночи справлять свои кровавые тризны. Отовсюду -- из-за каждого бугорка, из каждой лощинки -- неслись неясные шумы, не имеющие названия на человеческом языке: одни -- звучные и пронзительные, другие -- басовитые и урчащие, третьи -- напоминающие мурлыканье, четвертые -- звучащие, как дьявольский смех,-- и все это сливалось в сплошной, наводящий ужас концерт. Потом в этот гомон ворвалась чья-то тяжелая поступь и вслед за тем хлопанье крыльев вспугнутых птиц. И ни на минуту не умолкало шуршание, какое-то неясное и непрестанное копошение бесконечно малых существ. Это было дыхание природы, занятой своей непостижимой алхимией. Провести ночь в лесу без огня и оружия -- дело достаточно страшное и для мужчины; такая ночь превращается в непередаваемый кошмар для женщины, особенно для такого хрупкого и изнеженного существа, каким была донья Марианна. Выросшая взаперти, она не способна была ничего предпринять для самозащиты. Наклонившись в ту сторону, куда умчалась ее лошадь, донья Марианна напряженно прислушивалась к удалявшемуся топоту копыт. Эти знакомые звуки были для нее своего рода связью с жизнью; пока они доносились до ее ушей, в сердце девушки теплилась надежда. Но когда они замерли в отдалении и могильная тишина снова нависла над ней, Марианна задрожала и, опустившись почти без чувств на землю, прислонилась к дереву, ни о чем больше не думая, ни на что больше не надеясь. Да и на что она могла надеяться в этой зеленой могиле, которая при всей своей необъятности накрепко захлопнулась над ней, не оставляя ни малейшей лазейки в жизнь? Сколько времени находилась она в этом состоянии полнейшей душевной прострации? Час? А может быть, одну минуту? Этого она сама не знала. Человеку, потерявшему надежду, кажется, что время остановилось: минута тянется, как век, а час -- как вечность. Внезапно какой-то шум, неясный как дыхание, поразил ее слух. С каждой минутой он нарастал с необычайной силой. Ошибиться было невозможно: Марианна тотчас догадалась, что это возвращался обезумевший от ужаса Негро. Сердце доньи Марианны похолодело от страха: она понимала, что только преследование диких зверей могло заставить Негро вернуться в эту глушь. Страшная действительность не замедлила оправдать ее догадку. Послышалось жалобное ржание лошади, которому, точно замогильное эхо, вторил в два голоса пронзительный и грозный рык. В следующую минуту девушка словно во сне увидела силуэт коня, бешеным галопом промчавшегося мимо нее; за ним молнией мелькнули две страшные тени, а еще через мгновение снова донеслось надрывающее душу ржание, прерванное торжествующим рычанием. Как ни ужасно было ее собственное положение, донья Марианна не могла удержать слезы, медленно скатившиеся по ее лицу. Ее лошадь пала, она услышала ее предсмертный хрип. Она потеряла последнего товарища; свобода, которую она дала Негро, оказалась для него роковой. Странно, что в этот страшный миг ей и в голову не приходила мысль, что, может быть, всего несколько минут отделяют ее собственную гибель от гибели лошади, что смерть коня является как бы грозным предвестником ожидающей ее участи, Донья Марианна оцепенела; будь даже у нее в эту минуту под рукой какое-нибудь верное средство спасения, она не могла бы воспользоваться им: все в ней погасло, даже сам инстинкт самосохранения -- чувство, которое обычно продолжает жить даже тогда, когда немеют все остальные чувства живого существа. К счастью для молодой девушки, ветер дул в сторону от ягуаров; к тому же они лизнули крови, и чутье их притупилось. Эти два обстоятельства, вместе взятые, и отодвинули на время ее последний час. Звери были полностью поглощены своим занятием; слышался только хруст лошадиных костей, крошившихся на зубах хищников, да их довольное мурлыканье, изредка прерываемое грозным урчанием, когда один из зверей покушался на лакомый кусок другого. Сомнений больше не было: звери, справлявшие свой кровавый пир, были теми самыми ягуарами, за которыми так долго охотился тигреро Мариано. Злосчастная звезда доньи Марианны привела ее к ним. Мало-помалу донья Марианна не то чтобы свыклась с опасностью, нависшей над ее головой (ибо привыкнуть к ней было немыслимо), но в силу закона, по которому всякое явление, достигнув своей кульминационной точки, должно неизбежно убывать, страх, хотя и не покидавший девушку, вызвал в ней новое, непонятное чувство. Ее вдруг невольно потянуло к этим зверям. В полуобморочном состоянии, вытянув шею, наклонившись вперед, она жадно впилась широко открытыми глазами в черные силуэты копошившихся во тьме зверей, с безотчетным интересом следя за их малейшими движениями и испытывая какое-то горькое любопытство, от которого ее бросало то в жар, то в холод. Вдруг ягуары, с остервенением пожиравшие свою добычу, подняли головы и стали обнюхивать воздух. Вслед за тем их глаза, горящие как раскаленные угли, уставились на донью Марианну. Она поняла, что погибла безвозвратно, и приготовилась к смерти. Инстинктивно она закрыла глаза, чтобы избежать одурманивающей притягательной силы металлического блеска их глаз. Ягуары, однако, не двинулись с места. Удобно рассевшись на останках коня и не спуская глаз с доньи Марианны, они почесывались, чистились и облизывались -- словом, занялись своим туалетом. Их громкое мурлыканье говорило о том, что они довольны сытным ужином и предвкушают удовольствие от предстоящей новой поживы. Внезапно что-то встревожило зверей: они стали усиленно бить по земле своими могучими хвостами, то и дело прислушиваясь, осматриваясь по сторонам и обнюхивая воздух. Повидимому, они учуяли какую-то опасность и старались определить, где она таится и в чем она заключается. Что же касается доньи Марианны, то звери были уверены, что она не уйдет от них, и не считали даже нужным приблизиться к ней хотя бы на шаг. Но вот самец, не трогаясь с места, коротко, но пронзительно рявкнул. Самка вскочила и побежала к двум детенышам, которые сладко спали, свернувшись в клубок. Схватив зубами одного из них, она одним прыжком скрылась в кустарнике; почти мгновенно она появилась снова, схватила второго и, утащив его туда же, вернулась к самцу и спокойно и решительно стала рядом с ним. Теперь, когда детеныши были спрятаны в безопасном м