не разводят костра на мексиканской границе. В тех редких случаях, когда обстоятельства вынуждают их к этому, индейцы принимают всевозможные меры предосторожности. Они разводят костры только в глубоко вырытых ямах и употребляют для этого лишь самое сухое дерево, которое они берут с собой в поход. Из глубокой ямы вырывается едва приметное пламя, а сухое дерево горит без дыма и не дает искр. Понятно? -- Но и этот костер едва приметен, мой друг. -- Но он все же виден издалека. И будь это индейцы, они дорого заплатили бы за такую неосторожность! -- Верно, приятель! Сразу виден бывалый человек,-- раздался в нескольких шагах от них грубый, но не лишенный Добродушия голос. Путники невольно вздрогнули и, пугливо озираясь, увидели человека, стоящего на тропе. Он опирался обеими руками на ствол ружья. В эту критическую минуту Мариано не растерялся: молниеносным движением он вскинул свой карабин и Навел его на незнакомца. -- Эй, дружок! -- продолжал между тем тот, нисколько, по-видимому, не смущаясь враждебными намерениями тигреро.-- Смотри, что делаешь! Этак недолго и убить старого приятеля. -- Гм!.. Голос как будто знакомый,-- сказал тигреро, не опуская, однако, ружья. -- Еще бы! Тебе да не узнать его! -- Неужели Свистун? -- Наконец-то! Он самый и есть,-- усмехнулся канадец. -- Это друг,-- сказал тигреро и закинул ружье за спину. -- Кто он? -- спросила донья Марианна. -- Траппер, канадский охотник, типичный сын своего народа. -- Вы в нем уверены? -- Как в самом себе; честнейший парень. -- Канадцы недаром слывут за порядочных людей! Спросите его, что он тут делает. -- Хо! Это уж мое дело,-- ответил Свистун на вопрос Мариано.-- Скажите лучше, куда вы мчитесь ночью в таком неподходящем обществе да еще в такое смутное время? -- А я, как видите, путешествую,-- ответил ему в тон Мариано. -- Возможно. Но каждое путешествие предпринимается с какой-нибудь целью. А я, откровенно говоря, не возьму в толк, куда это вы так стремитесь по этой тропе? -- А туда, где мы надеемся встретить человека, которого ищем. -- Гм... Неохота мне что-то допрашивать вас как следует, хотя я, может быть, имею на это право; но вам лучше повернуть назад, чем двигаться вперед. Так я полагаю. -- А это не от меня зависит, Свистун,-- отвечал тигреро, -- Почему? -- Потому что не я командую этой экспедицией. -- Не вижу никого другого: ведь вас тут всего двое! -- Вы забываете, сеньор,-- вмешалась в их разговор донья Марианна,-- простую вещь: когда из двух одна -- женщина... -- ...то она и командует,-- прервал ее Свистун.-- Простите, сеньорита, мою забывчивость! -- Прощаю великодушно,-- в том же шутливом тоне произнесла донья Марианна.-- Но при условии, что вы ответите на некоторые мои вопросы. -- Я слушаю вас, сеньорита. -- Я хотела бы знать, что это за бивак там, вдали? -- Это стоянка охотников, сеньорита. -- Вы знаете этих людей? -- Еще бы, сеньорита! Я сам из их числа. -- Видите ли, сеньор,-- после минутного колебания произнесла донья Марианна,-- по некоторым важным соображениям мне необходимо немедленно повидаться с одним охотником. Может быть, он находится среди ваших товарищей. -- Вы знаете его лично, сеньорита? -- Да. Его зовут Твердая Рука. Услышав это имя. Свистун быстро приблизился и пристально взглянул на девушку. -- Вы, кажется, сказали, что у вас важное дело к Твердой Руке? -- Очень важное, повторяю вам, сеньор. -- Тогда, значит, вы и есть донья Марианна де Могюер? -- Как вы узнали? -- Не удивляйтесь, сеньорита. Твердая Рука -- мой друг. Он предупредил меня, что вы, быть может, будете разыскивать его здесь. -- Он знал? -- пробормотала донья Марианна.-- Но как он мог знать? Загадочная осведомленность охотника обо всем, что касалось ее жизни, начинала пугать донью Марианну. -- Он не смел этому верить, сеньорита, он только надеялся,-- сказал охотник, словно прочитав ее мысли.-- И меня он предупредил о вашем возможном посещении, не вдаваясь ни в какие подробности, поверьте мне, сеньорита. Просто он не хотел затруднять вас излишними розысками и поручил мне оказать вам в этом содействие. -- В таком случае, сеньор,-- с обычной своей решимостью произнесла донья Марианна,-- прошу вас проводить нас к этому биваку. -- Охотно, сеньорита. Могу вас заверить, что вам окажут там радушный прием, несмотря на отсутствие вашего друга. -- Как?! -- воскликнула пораженная донья Марианна.-- Его там нет? -- Да вы не волнуйтесь, сеньорита, он скоро вернется. -- Боже мой! -- простонала девушка. -- Разрешите мне отправиться вперед, сеньорита, чтобы подготовить все к вашей встрече. ----Да, но Твердая Рука... -- Скоро вернется,-- успокаивал ее Свистун.-- Я сам уведомлю его. К утру он будет на месте. -- Даете слово, сеньор? -- Честное слово охотника прерий! .-- Тогда идите... С Богом! Свистун вежливо поклонился и, взяв наперевес свое ружье, пригнулся и нырнул в кустарник. -- Ну, токайя, теперь мы можем смело двинуться вперед. Я хорошо знаю Свистуна -- это добрый и честный парень. Слово его верное. -- Только бы мне встретиться с Твердой Рукой! -- "Встретиться"! Сами видите, какие меры приняты на случай вашего появления в этих краях. -- Вот это-то и пугает меня. Но будь что будет! Едем! С этими словами она стегнула свою лошадь и помчалась вперед. За ней последовал тигреро, так же мало понимавший смысл этого восклицания, как не мог он раньше постичь желания доньи Марианны немедленно увидеться с охотником. Глава XXX. ЛАГЕРЬ ОХОТНИКОВ  До стоянки охотников было уже недалеко, и наши путешественники прибыли туда на полчаса позднее Свистуна. Однако за это короткое время Свистун, бывалый человек, успел совместно с другими охотниками соорудить для доньи Марианны шалаш из древесных веток. В условиях прерий это был довольно сносный кров. Стоянка охотников смахивала скорее на военный лагерь, чем на бивак. На подступах к нему высились засеки из цельных срубленных деревьев. У коновязей стояли разнузданные, но оседланные кони. Сторожевые огни, зажженные на одинаковом расстоянии друг от друга, освещали подступы к лагерю. Пять часовых, сидя на корточках с ружьями наизготовку, наблюдали с вышек бастионов за прерией; от их зорких глаз не могло ускользнуть ни малейшее движение в кустарнике. Человек тридцать охотников спали, растянувшись у костров. Это были люди с энергичными и суровыми лицами, в одежде трапперов; на них были меховые шапки, куртки из миткаля, кожаные штаны. Руки их покоились на ружьях; они готовы были открыть огонь при первой же тревоге. Часовые, выполняя, очевидно, заранее полученный приказ Свистуна, молча пропустили наших путников через проход в одной засеке, немедленно закрывшийся за ними. Канадец ожидал гостей перед шалашом. -- Добро пожаловать, сеньорита! -- сказал он, помогая донье Марианне сойти с лошади.-- Мы приготовили вам в этом шалаше постель из мха. Спите спокойно, никто, кроме вас, не посмеет переступить этого порога. -- Благодарю вас, сеньор, но я воспользуюсь вашим любезным вниманием только после того, как узнаю, предупрежден ли Твердая Рука о моем приезде. -- За ним посланы два гонца, сеньорита. Но снова повторяю вам: он прибудет сюда только к утру. Не хотите ли закусить с дороги? -- Благодарю вас, нет,-- отвечала донья Марианна и, улыбнувшись Свистуну и пожав руку тигреро, скрылась в шалаше. Как только завеса из одеяла, заменявшего дверь, опустилась за доньей Марианной, тигреро снял со своих плеч плащ и с невозмутимым спокойствием расстелил его перед входом в шалаш. -- Что вы делаете? -- спросил удивленный Свистун. -- Как видите готовлю себе постель. -- Неужели собираетесь ночевать здесь? -- А почему бы и нет? -- Да просто потому, что вам здесь будет холодно. -- Ба! Ночь скоро кончится, ведь уже поздно. -- Вы что, не доверяете нам? -- Не в том дело, Свистун. Донья Марианна -- моя молочная сестра, да к тому же еще и токайя. Значит, мне и надлежит охранять ее покой. -- Э, нет, сегодня эта обязанность лежит на мне!-- возразил Свистун. -- Прекрасно! Двое часовых всегда лучше одного!.. Послушайте-ка, Свистун, я вполне и безоговорочно доверяю вам и все же никому никогда не уступлю охрану моей молочной сестры. Вы ведь хорошо знаете меня. Свистун: коли мне что втемяшится в голову -- я не уступлю; прав я или нет, все равно не уступлю. -- Как хотите! -- рассмеялся Свистун, предоставив тигреро устраиваться как ему нравится. А тигреро, хотя и знал лично -- вернее, потому, что знал лично,-- всех собравшихся здесь охотников, не хотел оставить донью Марианну на произвол этих, как ему казалось, необузданных людей, привыкших к свободным нравам прерий. Кто знает, не нарушат ли они под влиянием спиртного священных законов гостеприимства? Надо, однако, заметить, что на этот раз тигреро, при всем своем знании нравов и жизни пустыни, жестоко ошибался. У нас нет никакого намерения стать на защиту распущенных людей, которые, не имея ни малейшего желания приспособиться к нормам общественной жизни, удалились в прерии якобы для того, чтобы обрести там свободную жизнь, а в действительности лишь только для того, чтобы дать волю своим порокам. Однако нельзя не отметить, что с течением времени кочевой образ жизни сам по себе оказывает на них благотворное влияние, изменяет их характер, смягчает их нравы. Опасности, которым они постоянно подвергаются, лишения, которые им приходится переносить, помогают им избавиться от своих дурных задатков и благоприятствуют развитию хороших начал человеческого характера. За суровыми и часто грубыми повадками таятся честность и добропорядочность -- качества, от которых они некогда были весьма далеки. Это можно бесспорно отнести по крайней мере к двум третям отважных пионеров, осваивающих обширные американские саванны. Но наряду с ними прерии притягивают к себе и низкие, неисправимые натуры. После нескольких лет жизни в этих пустынных и малолюдных краях из них вырабатываются отпетые бандиты. Они-то и пополняют собою те преступные банды степных пиратов, которые подстерегают путешественников, набрасываются на них, как стервятники на свою добычу,-- короче говоря, живут разбоем и убийством. Однако всем этим обитателям прерий, кто бы они ни были -- дурные или хорошие, бледнолицые, метисы или индейцы" трапперы или разбойники,-- всем им одинаково свойственно чувство гостеприимства, законы которого они свято чтут и, добавим, выполняют с необычайной щедростью и благожелательностью. Усталый путник, застигнутый ночной мглой или непогодой, может без всякой опаски просить приюта около первого попавшегося на его пути костра или постучаться в двери любого шалаша встречной индейской деревушки. С этого момента путник становится священной особой для тех, к кому он обратился. Индейцы бравое, охотники или даже степные пираты, которые без зазрения совести свернули бы шею этому же самому путнику, попадись он им в руки где-нибудь в степной глуши, принимают гостя как родного брата и окружают его трогательным вниманием. Сколько бы ни оставался путник у них, они никогда ни одним словом, ни одним жестом не намекнут ему, что он слишком долго загостился, и радушие их останется неизменным. Более того, при расставании они неохотно будут отпускать его и распрощаются с ним с неподдельной грустью и сердечной теплотой. Бывает, правда, и так, что радушный хозяин, встретив дней через восемь своего гостя где-нибудь в лесу, не постесняется ограбить и прикончить его или же снять с него скальп; но такая опасность грозит путнику только в том случае, если он имеет дело с закоренелыми степными пиратами или с индейцами, да и то только некоторых племен Дальнего Запада. Что же касается трапперов, то для них особа путника, разделившего с ним однажды пищу и ночлег, остается навсегда священной. И охотники, на которых с опаской поглядывал тигреро, были простыми и грубоватыми, но порядочными людьми; у них даже в мыслях не было намерения оскорбить донью Марианну. Напротив, польщенные тем, что такая прелестная девушка доверилась им, они готовы были сами защитить ее от любого обидчика. Вот почему опасения тигреро вызвали насмешливую улыбку Свистуна. Донья Марианна намеревалась было бодрствовать те немногие часы, которые оставались до рассвета. Но в лагере царило полное спокойствие, и девушка, одолеваемая усталостью, уснула глубоким сном. Как только забрезжил рассвет, Донья Марианна вскочила, привела в порядок свое измятое платье и вышла из своего шалаша. Лагерь был еще погружен в ночную тишину. Кроме часовых, зорко всматривавшихся вдаль, все охотники спали, растянувшись там и сям на земле. Заря чуть занималась, алыми облачками загораясь на небе; утренний холодный ветерок шевелил ветки лесных гигантов; бесчисленные цветы поднимались и, выпрямляя свои стебли, тянулись открывавшимися венчиками навстречу первым солнечным лучам; степные ручейки, журча, пробивали себе путь сквозь густые заросли; прыгая с белого камня на серый и с серого на белый, они несли свои серебряные воды в дань Рио Браво-дель-Норте, капризные излучины которой издалека выдавали себя седыми клубами тумана, стелившимися над рекой. То здесь, то там начинала звучать робкая прелюдия птичьего концерта, хотя большинство певцов еще прятались в листве. Ликующая земля, безоблачное небо, прозрачный воздух -- все предвещало прекрасный и ясный день. Донья Марианна, выспавшаяся и посвежевшая, с наслаждением вдыхала чудесные испарения утренних полей, терпкий аромат, присущий одним только американским прериям. Перед ней расстилались далекие поля. Это глубокое спокойствие пробуждавшейся природы, эта мощная симфония прерий наполняли сердце девушки тихой отрадой. Она невольно отдалась мечтам и мыслям, всегда возникающим в чистых сердцах перед величавым зрелищем природы. Солнце уже совсем взошло, ослепительные лучи дневного светила неутомимо преследовали последние уходящие тени, когда донья Марианна внезапно радостно вскрикнула: вдали показалась кавалькада всадников, направлявшаяся, по всей видимости, в лагерь. Тигреро, разбуженный ее криком, мгновенно вскочил и, с ружьем наизготовку, вопросительно уставился на нее. -- Доброе утро, токайо! -- приветливо произнесла донья Марианна. -- Да хранит вас Бог, нинья! -- отвечал он, все еще вожно оглядываясь.-- Как спали? -- Превосходно, Мариано! -- Рад слышать. Но почему вы так вскрикнули? -- Я? Поверите ли, друг мой, сама не знаю почему. Ах да! Видите там кавалькаду, которая во весь опор мчится сюда? -- Карай! Как они скачут! Они будут здесь через какиенибудь полчаса! -- Как думаете, токайо, Твердая Рука с ними? -- Полагаю, что да. -- А я в этом уверен,-- произнес Свистун, приветливо раскланиваясь с доньей Марианной. -- Откуда такая уверенность, сеньор? -- взволнованно спросила донья Марианна. -- Да потому, что я узнал его. Ну как, сеньорита, умеет Свистун держать свое слово? -- Не знаю как и благодарить вас, сеньор! -- Ба! Я только простой исполнитель воли моего друга, сеньорита. К нему и адресуйтесь со своими благодарностями! Лагерь между тем начинал пробуждаться. Охотники, позевывая и потягиваясь, принимались за работу. Одни водили коней на водопой, другие кололи дрова и подбрасывали их в почти потухший уже костер, а трое, те, что были постарше, исполняя обязанности поваров, занялись приготовлением завтрака для всего отряда. Изменился и облик лагеря. Он жил теперь той кипучей и деятельной жизнью, когда каждый выполняет свое задание с лихорадочной поспешностью человека, знающего цену времени. Донья Марианна, пораженная сначала всем этим гамом, смехом и толчеей, быстро освоилась с непривычной для нее обстановкой и с интересом следила за работой охотников. Вдруг отчетливо прозвучавший окрик часового "кто идет?" заставил ее оглянуться. -- Друг! -- последовал ответ, и она узнала голос Твердой Руки. И вот уже кавалькада во главе с охотником галопом въехала в лагерь. Соскочив с коня, Твердая Рука обменялся несколькими словами со Свистуном и тотчас же направился к донье Марианне, с удивлением глядевшей на его спутников. Твердая Рука был не один: с ним прибыли Огненный Глаз, донья Эсперанса и несколько индейских слуг. Приблизившись к донье Марианне, Твердая Рука низко поклонился и, повернувшись к двум сопровождавшим его особам, сказал: -- Разрешите, сеньорита, представить вам мою мать, донью Эсперансу, и моего отца. Оба они успели уже полюбить вас и пожелали поэтому приехать сюда вместе со мной. Молодая девушка вся зарделась от радости, которая уступила место смущению, когда донья Эсперанса и сашем обняли и расцеловали ее. Она положительно не понимала, почему ее так сердечно обласкали люди, внешность которых говорила об их высоком положении, и не знала, как отвечать на их ласки и знаки дружеского расположения. Тем временем охотники с необычайным проворством успели раскинуть палатку из полосатого тика, в одном из отделений которой поспешили уединиться донья Марианна с доньей Эсперансой. Обе женщины, мгновенно проникшись взаимной симпатией, предоставили мужчинам заниматься своими делами, а сами завели дружескую и оживленную беседу. Донья Марианна, очарованная своей собеседницей, к которой она почувствовала безотчетное и неудержимое влечение, решила без утайки открыться ей во всем. Каково же было удивление молодой девушки, когда она убедилась, что донья Эсперанса, только что познакомившаяся с ней, была осведомлена о тяжелом положении дел маркиза де Могюер. Донье Марианне не пришлось даже много распространяться насчет причин, побудивших ее приехать в этот лагерь. Донья Эсперанса, разбиравшаяся лучше ее в этих делах, пришла ей на помощь и, смеясь, рассказывала все за донью Марианну. -- Я могла бы добавить к этому многие еще более удивительные вещи,-- закончила, улыбаясь, донья Эсперанса,--но я не хочу утомлять вас больше. Знайте только, что мы принимаем живое участие в судьбе вашей семьи, и у нас есть возможность помочь вам избавиться от грозящей беды. -- О, как вы добры, сеньора! -- с жаром воскликнула донья Марианна.-- И чем только могла я заслужить такое внимание к себе! Дружественная и откровенная беседа двух женщин была прервана появлением Твердой Руки, который пришел известить их, что завтрак готов и Огненный Глаз приглашает их к столу. Донья Марианна, хорошо знакомая с жизнью на индейской границе, где неприхотливые трапезы происходят прямо на траве, едва удержалась от смеха при этих словах Твердой Руки. Каково же было ее удивление, когда, войдя в другоеотделение палатки, она увидела стол, уставленный массивным серебром и дорогим хрусталем. Такому столу позавидовали бы ц в мексиканской столице. Здесь не было, правда, изысканной еды; кушанья состояли из разных сортов мяса и фруктов. Но все в этой палатке дышало величием; а ведь в нескольких шагах, за ее полотняными стенами, текла как ни в чем не бывало жизнь прерий во всей своей первобытной простоте. Донья Марианна, конечно, и виду не подала, как была она одновременно и удивлена, и польщена этим торжественным завтраком, устроенным в честь ее. Она весело болтала и с аппетитом ела, не переставая восхищаться радушием хозяев. -- Прежде чем перейти к серьезному разговору,-- обратился к ней Твердая Рука, когда были поданы сласти,-- разрешите, сеньорита, попросить донью Эсперансу рассказать нам одну из тех прелестных индейских легенд, которыми она обычно оживляет наши трапезы. Донья Марианна была несколько озадачена этим неожиданным и, как ей сперва показалось, странным предложением; но, подумав, что за этими словами охотника, может быть, кроется какой-то тайный смысл и что под видом легенды ей преподнесут полезные советы, она поспешила ответить с самой милой улыбкой: -- Конечно, я с великой радостью выслушаю рассказ сеньоры. Моей кормилицей была индианка, в детстве она рассказывала мне на ночь множество индейских легенд. Они глубоко врезались в мою память, и я до сих пор с удовольствием вспоминаю о них. Глава XXXI ЛЕГЕНДА Донья Эсперанса собралась с мыслями и, переглянувшись с Огненным Глазом, обратилась к донье Марианне. -- Прежде чем приступить к моему рассказу, дитя мое,-- начала она своим приятным и мелодичным голосом,-- я Должна сообщить вам, что я дочь народа ацтеков и происхожу по прямой линии от прежних правителей этого народа. Рассказ, который вы сейчас услышите, отличается исторической достоверностью и был донесен до нас через века йо всей первобытной неприкосновенности. Я уверена, что эта легенда заинтересует вас,-- многозначительно добавила донья Эсперанса и, повернувшись к одному из слуг, неподвижно стоявших за стульями обедающих, коротко приказала: -- Кипу!' Слуга вышел и, скоро вернувшись, подал своей госпоже сумку из надушенной кожи тапира2, а та, открыв ее, вынула несколько длинных шнурков, сплетенных из разноцветных прядей и сплошь усеянных узелками; в узелки были вплетены то мелкие ракушки, то крупинки золота. Эти шнурки, так называемые кипу, заменяли древним индейцам письменность; с помощью кипу они вели свою летопись. Умение читать кипу требует особой науки; даже среди индейцев мало кто владеет этим искусством, не говоря уже о белых, от которых индейцы ревниво оберегают секрет этой письменности. Именно этим обстоятельством и объясняются почти непреодолимые трудности в изучении истории индейцев. С минуту донья Эсперанса внимательно рассматривала кипу. Выбрав один шнурок и убрав остальные в сумку, она начала свой рассказ, перебирая руками шнурок примерно так, как монах, творя молитву, перебирает четки. Из опасения исказить эту легенду, которую нам самим довелось слушать в одном папагосском атепетле, мы передаем ее во всей суровой простоте. Любая попытка украсить этот рассказ цветистой европейской фразеологией привела бы, на наш взгляд, к исчезновению прелестного ощущения его подлинности. Некогда, еще задолго до появления белых на индейских землях, многочисленное кочевье племен чичимеков и толтеков, населявших раньше берега озер, в один засушливый год решило переселиться на юго-восток, вслед за бизонами. И они осуществили это. У Соленого озера они разделились. Часть их осела у берегов этого озера. Другие, более предприимчивые, приняв по ' Кипу -- узелковое письмо древних перуанцев, состоявшее из разноцветных чшурков с узелками различной формы. Окраска ниток, форма и расположение узелков должны были передавать какое-либо число или факт. Смысловое значение кипу, дошедших до нас, еще не разгадано полностью современной наукой. 'Тапир -- млекопитающее из рода непарнокопытных, покрытых шеретьК); имеет маленький хобот. Американский тапир живет в лесах Южной Америки; напоминает свинью; отлично плавает и ныряет. неизвестным причинам новое название -- "команчи", двинулись дальше. Они дошли до Рио Хила и заселили ее берега. Вскоре, однако, разделились и племена команчей. Одни из них осели здесь, другие собрались идти дальше. Уходившие назвали остающихся "большими ушами", но испанцы, встретившие эти племена ранее других, прозвали их "опатосами". Те племена, которые продолжали двигаться вперед все в том же направлении, дошли до Рио Браво-дель-Норте у самого устья Рио Пуэрко. Здесь они сами назвали себя "Неи-1а-спе", что означает "Те, что дошли до устья". В то время у них оставалось всего два вождя. У одного вождя был единственный сын, у другого -- единственная дочь. Молодые люди полюбили друг друга. Это привело в бешенство отца молодой девушки; он призвал к оружию своих сородичей, и племя приготовилось к битве. Но отец юноши, желая избежать войны, перешел со своим племенем через Рио Хила и углубился с ним на территорию, которую впоследствии белые назвали сначала Сенорой, а потом Сонорой. Здесь они вели мирное существование до тех пор, пока их землями не завладели после кровавых войн бледнолицые, которых привела сюда ненасытная жажда земель и золота. В Соноре команчи построили много городов поблизости от открытых ими золотых россыпей и серебряных рудников и, по своему обыкновению, занялись их разработкой. Во главе одного из самых населенных и богатых городов стоял вождь, прославившийся своей мудростью в совете и храбростью в бою. Этого вождя звали Кецалмалин', то есть Скрученное Перо. Он принадлежал к знатному роду и по праву считал себя прямым потомком Акамапихцина2, первого правителя Мексике, иероглиф которого он, со свойственным нашим праотцам благоговейным уважением к своим предкам, сохранил на своем тотеме. Этот иероглиф, ставший гербом команчей, бережно пронесли через века потомки Кецалмалина. Герб представлял собой изображение руки, держащей пучок тростника. Эта ныне священная для команчей эмблема, по ' Это имя слагается из слов: к е ц а л -- перо ималина -- скручивать. 2 Имя Акамапихцин слагается из слов: а к а л т -- тростник, м а и т л -- рука н п а х о а -- сжимать, то есть тот, кто сжимает в руке тростник. Примеч. авт. существу, является буквальным переводом имени благородного родоначальника племени команчей. У Скрученного Пера была дочь, стройная восемнадцатилетняя красавица; звали ее Ова. Она была так легка и воздушна, что даже степные травы не сминались под ее ногами. Это была веселая и ласковая девушка, задумчивая и целомудренная, черные глаза которой не останавливались еще ни на одном из воинов своего племени, хотя молодежь вся поголовно была влюблена в нее. Ова носила тунику бледно-зеленого цвета, перехваченную поясом из кожи пумы с большой золотой пряжкой. Когда она плясала для своего отца, морщины сбегали с лица старика, а глаза его сияли, как два солнца. Самые знатные вожди племени мечтали взять ее в жены. Всем им грезились и во сне и наяву длинные косы Овы, с красной вплетенной в них лентой, ее запястья, словно закованные в браслеты из ракушек, испещренных крупинками золота, ее тонкая шея, щиколотки ее босых и крошечных ножек. Отец неоднократно напоминал ей о том, что пора избрать мужа, но Ова со смехом только покачивала головой: она и так чувствовала себя счастливой; крохотная птичка, дремлющая в сердце каждой девушки, еще не проснулась и не пропела ей сладкозвучной песни любви. Но вот пришел и ее час. Молодая девушка, обычно шаловливая и веселая, перестала вдруг смеяться: она полюбила. Ова пошла к отцу. Вождь восседал в Хижине Врачевания, где происходил в это время под его началом великий совет народа. Молодая девушка подошла и преклонила перед ним колена. -- О чем ты просишь? -- спросил вождь, любовно поглаживая косы дочери, шелковистые, как волокно алоэ. -- Отец,-- отвечала она,-- я люблю и любима. -- На кого же пал твой выбор, дочь моя? Кто этот счастливый вождь? -- Он не вождь, отец; он -- самый простой, но и самый храбрый воин нашего племени. Старый вождь нахмурился, в глазах его сверкнул гнев. -- Отец,-- продолжала Ова, обнимая колени отца,-- я умру, если не стану его супругой! Старику не хотелось потерять свою дочь. -- Ты станешь супругой того, кого любишь,-- сказал вождь. -- Поклянись на этом священном тотеме племени, отец! -- Клянусь на этом священном тотеме племени, что выполню свое обещание! Говори смело! Произнеси имя человека, которого ты полюбила. -- Его зовут Пернатый Змей, отец. -- Он очень беден,-- прошептал старик, тяжело вздохнув. -- Моего богатства хватит на двоих, отец. -- Хорошо, дочь моя, ты станешь супругой Пернатого Змея. Ова поднялась, сияя от счастья и радости, и, низко поклонившись собранию, покинула Хижину Врачевания. Пернатый Змей был, действительно, беден, так беден, что вынужден был работать на золотых приисках. Но он был молод, был храбр и слыл самым красивым воином среди сверстников своего племени. Но до чего же не похожи были Ова и Пернатый Змей! Настоящий богатырь, рослый и мускулистый, он выглядел рядом с нежной и хрупкой Овой, как красавец бизон рядом с изящной антилопой. Может быть, из-за этого контраста и вспыхнула их любовь. Как ни беден был Пернатый Змей, он умудрился все же преподнести своей невесте свадебные подарки: ароматные масла, приготовленные из жира серого медведя, ожерелье из зубов аллигаторов и пояса из кожи пумы. Молодые люди были счастливы. Наступил канун свадьбы. Пернатый Змей принес и положил у ног Овы золотые пряжки и два браслета из ракушек, испещренных крупинками золота. Ова приняла с улыбкой эти подарки и, прощаясь со своим женихом, сказала: -- Прощай! Мы расстаемся сегодня, чтобы свидеться завтра, и свидимся завтра, чтобы никогда не расставаться. Но назавтра Пернатый Змей не пришел. Напрасно долгие месяцы ждала его Ова, напрасно по приказу вождя его разыскивали по всей стране; никто не видел его, никто не слыхал о нем. Пернатый Змей исчез навсегда; он жил только в сердце Овы. Она не переставала оплакивать любимого. Чтобы утешить Девушку, ей сказали, что он ушел на войну с бледнолицыми. Ова недоверчиво покачала головой и снова стерла с лица никогда не высыхающую слезу. Сорок раз покрывались снегом горные вершины/а тайна исчезновения Пернатого Змея все еще не была разгадана. Однажды рабочие золотых приисков, перешедших к Ове в наследство от отца, отрыв одну старую, заброшенную штольню, наткнулись на тело человека, так же чудесно сохранившееся, как египетские мумии. Воины сбегались толпой посмотреть на эту странную мумию никому не известного человека, одетого по старинной моде. К тому времени Ова успела уже сильно постареть. Когда погасла последняя надежда на возвращение Пернатого Змея, она, уступая просьбам отца, стала супругой одного из мужественных вождей своего племени. И вот теперь она, вместе со своим супругом, отправилась к тому месту, где было выставлено напоказ тело, найденное в старой штольне. Вдруг она вся содрогнулась, глаза ее наполнились слезами: она узнала Пернатого Змея. Он лежал такой же молодой и прекрасный, как в тот день, когда они расстались. А она, согбенная не столько под тяжестью времени, сколько под бременем своего горя, стояла перед ним старая и дряхлая. Наконец она пришла в себя и приказала водворить тело человека, похищенного духом зла накануне свадьбы, на прежнее место, в штольне, в которой оно покоилось, а сам рудник, со всем его золотом, был по ее приказу заброшен и замурован. На камне, служившем могильной плитой ее жениху, она приказала высечь один иероглиф; вот его точный перевод: "Здесь могила без мертвеца и мертвец без могилы, а между тем это и могила, и мертвец". -- Вот,-- закончила донья Эспераиса, отложив в сторону кипу,-- и вся история прекрасной Овы, дочери великого вождя Скрученное Перо и жениха ее -- Пернатого Змея, рудокопа. Такой она была, так она и занесена на кипу по завету самой Овы, на память грядущим поколениям. Донья Эсперанса замолкла. В палатке воцарилась тишина. -- Ну как, сеньорита,-- нарушил молчание Огненный Глаз,-- понравилась вам эта легенда? -- Простая и трогательная история. Потому и трогательная, что простая,-- отвечала донья Марианна.-- Но в ней чувствуется какая-то недоговоренность и неясность, что значительно ослабляет интерес к ней. По губам Огненного Глаза скользнула улыбка. -- Вы, вероятно, намекаете на отсутствие в ней географической и исторической точности? -- сказал он.-- Сонора -- обширный край, да и намек на город, где главенствовал Скрученное Перо, недостаточно ясен. Не так ли? -- Как вам сказать, сеньор... Сама эта легенда много теряет от отсутствия точных географических данных; впрочем, для меня лично это упущение представляет мало интереса. -- Гораздо больше, чем вы думаете, сеньорита,-- заметил Огненный Глаз. Огненный Глаз хотел еще что-то добавить, но донья Эсперанса прервала его: -- Вас, вероятно, интересует, дитя мое, что сталось с бедной Овой? Несчастная умерла через несколько дней после того, как было отрыто тело ее нареченного супруга. Перед своей смертью она выразила желание покоиться рядом с тем, с кем была разлучена при жизни. Ее последняя воля была исполнена, а штольню, в которой были похоронены влюбленные, снова замуровали, и никто с тех пор до наших дней ни разу не разрывал ее. -- Вероятно, это была очень бедная золотом штольня, если испанцы, завладевшие этой страной, пренебрегли ею,-- заметила донья Марианна. -- Напротив, дитя мое, там очень жильная порода. Но тайна Овы так свято хранилась теми, кто знал ее, что испанцы и не подозревали ничего о существовании этого богатства. Обе женщины были теперь одни в палатке, незаметно покинутой мужчинами. -- Как все это странно! -- прошептала донья Марианна, отвечая скорее каким-то своим собственным мыслям, чем на слова доньи Эсперансы. Ее удивляла и в то же время глубоко заинтересовала настойчивость, с какою донья Эсперанса возвращалась все время к этой легенде; неотступно преследовала мысль, что за поэтическим рассказом кроется скрытый намек, над разгадкой которого молодая девушка тщетно ломала себе голову. -- Я могу объяснить вам,-- сказала донья Эсперанса,-- как это случилось, что испанцам не пришлось узнать об этом руднике. Его замуровали много лет назад. При захвате города прежние жители были перебиты или изгнаны испанцами, а у немногих уцелевших не было никакого желания открывать своим угнетателям тайну заброшенной штольни. А потом испанцы сровняли тот город с землей и на пепелище его воздвигли асиенду. -- Простите за нескромный вопрос, сеньора, но как могла дойти до вас эта история, да еще во всех ее подробностях? -- Очень просто, дитя мое: Ова была одной из моих прабабок; история этого рудника -- наша семейная тайна. Может быть, одна только я на всем белом свете и знаю его точное местонахождение. -- Понимаю,-- задумчиво произнесла донья Марианна. -- Понимаете, но не все еще,-- добродушно возразила донья Эсперанса.-- Вам, например, неясно, почему мой сын. вместо того чтобы поговорить с вами о важных делах, приведших вас сюда, заставил вас выслушать эту легенду. И почему, не считаясь с гнетущей вас тревогой, я согласилась поведать ее вам. И почему, наконец, даже теперь, когда рассказ мой окончен, я продолжаю донимать вас мельчайшими подробностями о нем. -- Вы угадали мои нехорошие мысли! Простите меня, сеньора! -- воскликнула молодая девушка, пряча свое лицо на груди доньи Эсперансы и заливаясь слезами. -- За что же вас прощать? Ваша тревога так понятна и так естественна. Но послушайте, дорогая, вы ведь умная девушка и, наверно, успели уже, несмотря на наше кратковременное знакомство, убедиться в искренности моего участия в вашей судьбе. -- О да, сеньора! Я верю вам; я не могу не верить вам. -- Так утешьтесь же, дитя мое, и перестаньте плакать, иначе я заплачу вместе с вами, а мне ведь надобно добавить еще несколько слов к этому бесконечному рассказу. -- Как вы добры, сеньора! -- произнесла донья Марианна, улыбаясь сквозь слезы. -- И опять вы не угадали, дитя мое: все дело тут не в доброте, а в том, что я люблю вас и давно уже полюбила. Удивлены? Вполне понятно! Но довольно об этом, вернемся к наг шему рассказу. -- Я слушаю вас, сеньора. -- Я хочу сказать вам теперь, где находился город моей прабабки Овы и как он назывался... Он назывался Сибола. -- Сибола! -- воскликнула донья Марианна. .-- Да, дитя мое, Сибола, на месте которой один из ваших прадедов, маркиз де Мопоер, выстроил асиенду дель Торо. Теперь вы поняли меня? Донья Марианна молча кинулась в объятия доньи Эсперансы, нежно прижавшей ее к своей груди. Глава XXXII КИДД ПОЯВЛЯЕТСЯ ВНОВЬ Ярость душила Кидда, когда он покидал атепетль; мысли о мести, одна ужаснее другой, роились в голове бандита. Не то чтобы в его гнилой душонке сохранилась еще какая-то чувствительная струна, способная зазвучать под влиянием благородного негодования. Какое значение имел для него тот факт, что он был публично унижен и изгнан, как последний негодяй? Никакого! Оскорбления, нанесенные Кидду, никогда не задевали его самолюбия. Нет, бандита бесило другое: выводила из себя мысль, что благодаря вмешательству Твердой Руки внезапно улетучился источник обогащения, который так заманчиво поблескивал перед его алчным взором после беседы с капитаном Маркосом де Ниса. Кидд ведь надеялся, что при помощи предательства и измены богатство, в виде золотых унций капитана, так и потечет в его карманы. Теперь об этом нечего было и думать; скудные и случайные сведения, которые он сумеет еще собрать, не стоят, конечно, золота, обещанного комендантом Квитовака. Да, было от чего прийти в отчаяние такому человеку, как Кидд! На ком сорвать свою злобу? В характере Кидда, в дополнение ко всем прочим "милым" его качествам, была одна черта, довольно странная для бандита такой закалки: Кидд был храбр... как волк. А волки, как известно, нападают только стаями, когда они уверены в своем численном превосходстве. Иначе говоря, когда надо было биться один на один, он праздновал труса. Впрочем, бандит и сам был не очень высокого мнения о своей храбрости; одна только мысль о поединке с Твердой Рукой бросала его в дрожь. Итак, Кидд возвращался в городок золотоискателей в самом мрачном, прямо-таки отчаянном настроении; он еще не решил, следует ли ему заезжать в Квитовак или отправиться искать счастья в другом месте. Внезапно его внимание было привлечено каким-то необычным и непрекращающимся колыханием высокой травы немного левее тропы, по которой он следовал. Поистине удивительно, каким инстинктом самосохранения обладают разбойники, какую изобретательность проявляют они, когда над ними нависает угроза! При первом же подозрительном шорохе, еще до появления признаков реальной опасности, эти люди, ни в грош не ставящие чужую жизнь, спешат уже спасать свою шкуру. Первым движением Кидда было соскочить с коня и притаиться вместе с ним за спасительными кустами алоэ. Почувствовав себя в относительной безопасности, бандит стал внимательно наблюдать за колыханием травянистых волн. Так продолжалось четверть часа; но вот из кустарника вынырнули верхами на мулах четверо всадников, одетых с ног до головы во все черное. Бандиты и воры обладают каким-то особым чутьем, позволяющим им распознавать полицейских в любом наряде. Так и Кидд, завидев приближавшихся к нему всадников, немедленно и безошибочно признал в них представителей "благородной" корпорации полицейских крючков. Четвертый всадник был также одет во все черное, но по его угрюмому лицу, в чертах которого сквозили коварство и злоба, Кидду нетрудно было признать начальника. Это был старший альгвасил; в других странах этот чиновник называется судебным исполнителем, что нисколько не меняет бездушной и бессердечной сущности этой особой породы двуногих хищников. Впереди кавалькады бежал ее проводник, индеец мансо, оборванец в разодранных штанах, босой, с обнаженной головой и голыми руками. -- Смотри, Хосе,-- крикнул индейцу старый альгвасил, прибегая к общеупотребительному здесь прозвищу бедняков индейцев,-- не сбейся с пути! Мы направляемся в Квитовак по важным делам, и, если не поспеем туда к вечеру, несдобровать твоей спине! -- Мы можем поспеть туда часа через два, если сеньоры решатся пришпорить своих мулов; ну, а если сеньоры будут и дальше так трусить, мы, пожалуй, и к ночи не доедем. -- Черт возьми! -- гневно воскликнул алывасил.-- Воображаю, как отнесется к этому сеньор дон Руфино де Контрерас! Сколько дней уж ждет он нас! Всякое терпение лопнет. -- Ба! Ба! Ва