имели друг к другу. Даже внешне - будто два человека из разных миров. Один - известный своей образованностью учитель, выпускник учительской семинарии, человек с европейскими манерами и внешне весьма представительный: широколицый, лобастый, с крупным носом, сросшимися бровями. Борода черная, густая. Сам он весь крепко сбит. Необычность облика подчеркивают длинные темные волосы. В те годы редко кто из здешних отращивал волосы, поэтому многие считали, что Губайдулла похож на Абугали Сину, познавшего тайны всех премудрых наук. Муллы и хаджи боялись его, чиновники сторонились. Ко всему, Губайдулла был старшим из братьев Алибековых, известных своей ученостью, выходцев из состоятельного аула Алибек. Второй его брат, Хамидолла, получив образование в русско-киргизской школе, возглавлял волость, а самый младший, Галиаскар Алибеков, окончил реальное училище и, по слухам, оказался в стане красных, однако никто толком не знал, где он находится сейчас и чем занимается. И Мамбет, правда, одна внешность которого на кого угодно страху нагонит и который вместо приветствия объявил, что снимет голову тюре, тоже был широко известен. В молодости он нанимался к богатым казакам Приуралья пасти скот, осенью гонял табуны и отары на базары в крупные города. Всем своим обликом походил на матерую щуку, не раз срывавшуюся с крючка и державшую озерное царство в страхе; рассвирепеет - с таким не сладить; и никогда, нигде, ни перед кем не унижался Мамбет; лицо смуглое, с грубыми чертами, нос по лицу - крупный, лоб широкий; то ли от ветра, то ли от пыли - белки глаз воспалены и в красных прожилках. Правое ухо с отметиной - хрящ заметно искривлен; хотя телом и не грузен, но сколочен крепко, мускулист, силен - не так-то просто сдвинуть его с места; точно степной карагач - ветвистый, корявый, не сгибающийся в бурях. Лет Мамбету, должно быть, около тридцати, потому что джигиты двадцати - двадцатипятилетние, вроде Нурыма, почтительно называют его "Маке" или "агай". Казалось бы, ничто не связывало образованного учителя и необузданного степняка: ни в характере, ни в стремлениях, ни в миропонимании общего между ними не было. Но, точно конь, кружащийся на привязи возле кола, строптивый Мамбет нет-нет да и нагрянет к знаменитому учителю, когда особенно трудно приходится. И каждый раз ошеломит новыми проделками. Два года назад прискакал к учителю и выпалил с порога: "Взял волостного Лукпана за глотку и заставил исправить список. Собачий сын, выгородил своего брата, моего ровесника, от окопов, написал, будто ему тридцать пять лет"... А теперь вот клянется: "Если не отрублю башку тюре и не приторочу ее к седлу, пусть сгинет мое имя". Одно хорошо, что это пока лишь угроза. Пришел узнать, что скажет учитель Губайдулла. Мамбет поставил чашу с остатком кумыса перед собой и испытующе глянул на Губайдуллу. - Сосчитаны дни тюре, Губайеке. Пусть пропадет имя Мамбета, если не отсеку ему башку и не приторочу ее к седлу! Брови Мерхаира тревожно нахмурились, он испуганно смотрел то на Мамбета, то на отца. На лице его появилась мольба: "Папа, ну скажи ему, чтобы перестал он". Видимо, учитель тоже решил, что надо умерить пыл грозного гостя, только теперь повернулся к нему и устремил взгляд на его лицо. В глазах пришельца светилась решимость, и учитель подумал: "Да, видать, он готов на все. Но о каком тюре он говорит? Если кто-то из больших правителей, разве так просто отсечь ему голову? А если голова слетит, то разве даром?" - Ты, Мамбет, всегда вот так... - учитель заговорил спокойным, властным голосом. - Набедокуришь, а потом и говоришь: наломал я дров, натворил дел, что вы на это скажете? Конечно, хорошо, что прям и честен. Но сейчас ты даешь понять, что решился на какой-то неблаговидный поступок. Затея явно неразумная, и тебе совсем не к лицу какому-то тюре снимать голову. И к чему тебе такое черное дело? Скажи мне, кто достигал справедливости, отсекая чьи-то грешные головы? Мамбет не задумался. - В городе, Губайеке, один лишь тюре - мерзавец. Его коварство всем известно. Мамбет не треплет языком впустую, сказал - сделал, не жилец на белом свете тюре! Он гневно насупился и облокотился на подушку. Учитель с немым упреком сверкнул на него глазами, обычно он разговаривал напрямик и убедительно, но с Мамбетом он решил быть поласковей, мягче. Все-таки какого же тюре Мамбет имеет в виду? - Раньше казахи называли тюре лишь тех, кто был ханских кровей или являлся султаном. Например: хан Нуралы, хан Джангир, хан Каратай, султан Айчувак именовались "тюре". Наши Кусепгалиевы тоже тюре. Поэтому... - Я знаю только одного тюре! - перебил Мамбет. - Это известный наглец, кровопийца - тюре Арун. Тот самый Арун, который косяками отправлял джигитов на окопные работы. Именно его башку я и отрублю. Мерхаир в испуге закрыл глаза, представил, будто полковник Арун, которого он видел недавно в Джамбейте, уже без головы. - Выйди-ка отсюда, Мержан, - сказал учитель, заметив испуг на лице сына. Мальчик почтительно склонил голову и медленно направился к двери. - Да, Арун-тюре большая фигура. Но какое отношение имеешь к нему ты? Разве твоя забота - не конница?.. Мамбет едва дал ему договорить. - Из-за коней все и началось. Один из трех аргамаков, подаренных Ахметшой, пропал. Бывает, уходят кони. Мог уйти туда, где его сытно кормили. А подполковник - это был его конь - накинулся на меня, будто я его сплавил... - И Мамбет рассказал о препирательстве с Кирилловым, о том, как тот приказал посадить его на гауптвахту, как Мамбет свалил двух солдат, ворвался к Кириллову, связал его и обезоружил. - Кириллов меня давно знает. Он сын богатого казака из Мергеневки. Когда-то я пас их скот. Бывало, он не раз замахивался на меня, но я в долгу не оставался. Как-то раз за неуплату увел у них коня. Много лет прошло... А сейчас бывший мой хозяин стал орать на меня: "Конокрад!" - "Если ты такой сильный, то красным лучше покажи свою прыть! - сказал я в ответ. - Не то завтра они спустят с тебя штаны, надают горячих и заставят пасти лошадей". Ну и пошло, пошло... - Повздорил с Кирилловым, а мстить решил Аруну? - С Кирилловым я в расчете. А Арун должен исчезнуть с лица земли. Он копает мне яму. Все припомнил: и то, что я в шестнадцатом году гнал в шею волостного Лукпана, и то, что убежал с окопных работ, - все. Ты, говорит, снюхался с красными... Обещал повесить меня. Об остальном Губайдулла не стал расспрашивать. Он живо представил себе, как этот неукротимый и дерзкий сын степей не только опозорил Кириллова - начальника штаба войск Жаханши, но и не побоялся стычки с самим полицмейстером Аруном. "Поймают его - будут судить. А как судят они - всем известно. Где бы его укрыть, как спасти? Ведь и со мной они считаться не станут..." Мысли Губайдуллы перебил Мамбет. - Губайеке, скажи, где сейчас Галиаскар? Я присоединюсь к нему. И не один, а со своими приятелями из ханского войска. Многоопытному учителю, неплохо разбиравшемуся в сложности жизни, желание Мамбета примкнуть к Галиаскару показалось единственным спасением для него. "Но где сейчас Галиаскар? Как выведет Мамбет своих друзей из отряда хана? Вдруг попадется ему в лапы? Вдобавок еще и Аруна-тюре решил убить. Опасности там и здесь, надо основательно все продумать". - Послушай, Мамбет. В укромном месте, в степи, стоит один наш хуторок, неприметный, чистенький такой, - хорошо в нем. Советую пока устроиться тебе там. Кроме табунщиков, никто не заглянет. Пищу тебе доставят джигиты, а об остальном поговорим после. Помедлив, Мамбет согласился, хотя на уме у него были совсем другие планы. Он задумал такое, что вскоре удивит, ошеломит всех, об этом начнут с восхищением говорить во всей округе. Он сразу выехал в сторону Кашарсойгана, в четырех-пяти верстах от озера Камысты, разыскал хуторок, внимательно оглядел окрестности, но не остановился здесь, а с наступлением сумерек отправился в город. 2 У некоторых людей завидная способность: сказано - сделано, задумал взять - возьмет, обещал отдать - отдаст. Такие люди беспощадны к своим врагам, в долгу у них никогда не остаются: или растопчут ненавистного, или сами погибнут. Они обычно не склонны обдумывать каждый свой шаг, не взвешивают все трезво, а сразу приступают к действию. К таким людям принадлежал и Мамбет. Добрый совет Губайдуллы: "Побудь пока на хуторке, об остальном поговорим после", - Мамбет пропустил мимо ушей. Собственно, не за советом приехал он к учителю, а всего лишь по старой привычке, чтобы рассказать о случившемся и о том, что задумал. Но совет учителя пригодился, и если бы Губайдулла знал, для чего, то не советовал бы. "Место, где стоит хуторок, неприступно, как крепость. За ним тянутся пастбища, где пасутся несметные табуны. Ты, Кириллов, назвал меня конокрадом. Подожди, голубчик, я покажу тебе, какими бывают настоящие конокрады! Угоню полковых коней, пешим тебя оставлю. Найди потом зернышко проса в жнивье! Ищи свищи! Пригоню коней в табун Кабыла и Наурызалы, через несколько дней перегоню их в горы Акшат, а потом дальше, за Акбулак, в сторону красных соколов. Попляшешь, милый!" - думал Мамбет, пустив коня шагом, чтобы дать ему остыть. Сейчас он вовсе забыл об Аруне-тюре, весь гнев его был обращен на Кириллова. "Когда я свалил, подмял его под себя, он, собачий сын, лежал подо мной и говорил: "Отпусти, Мишка, я только в шутку назвал тебя конокрадом". Когда я отпустил, он собрал всех парней Мергеневки, и меня до смерти избили в степи. Провалялся в степи я день и ночь и еле дополз до избушки деда Митрея". - Вот след их зверства, - глухо сказал Мамбет, слегка дотронувшись камчой до изуродованного уха. "Надо было взять вчера собаку за глотку и тут же прикончить. А потом посмотрел бы я на этих господ в погонах. Ладно, задним умом всякий крепок. Сам виноват, нечего было жалеть! А если теперь попадусь ему в когти, не задумается, сразу к стенке поставит!" Сколько раз избивали Мамбета! Сколько лишений, жестоких испытаний он перенес! О таких людях говорят: прошел огонь и воду. Он теперь ничего не боялся. Понятны его бесконечные стычки с высокопоставленными чинами - слишком глубоки были бесчисленные обиды, унижения, изведанные им с самого детства. - Эх, черт! - скрипнул зубами Мамбет, все жалея, что не прикончил вчера Кириллова. x x x Мамбет бесцеремонно переступил порог, шагнул в глубь комнаты и, увидев красивую смуглую девушку, спросил: - Где тюре? При виде растрепанного, несмотря на военную форму, странного детины с пугающе воспаленными глазами девушка растерялась, но только на миг. Она повидала немало людей, и городских, и аульных, была грамотной и по натуре бойкой, поэтому быстро пришла в себя. Ей почудилось, что в комнату вошел тот сказочный богатырь, который один может выпить целое озеро и на ладони переставить гору с места на место. Женщины любят грубую мужскую силу, отдают предпочтение решительным и отчаянным, нежели нежным, осторожным, излишне ласковым. Женщины невольно тянутся к таким бесшабашным, храбрым и необыкновенным мужчинам, как Мамбет. Единственная дочь Аруна-тюре, гимназистка Шахизада, относилась именно к числу таких женщин. - Вы спрашиваете, где папа? - переспросила девушка, вскинув брови. - Я спрашиваю господина Аруна Каратаева, - пророкотал, словно гром из-за туч, Мамбет. - Полковник, султан Арун Ахметович на государственном совете - на приеме главы Западного края господина Жаханши, - ответила девушка и, разглядев знаки отличия на гимнастерке из черного сукна, полюбопытствовала: - Вы... хорунжий, да? Мамбет тоже внимательно оглядел ее. Он никогда не видел образованных женщин-казашек, а белотелых, нежных жен и дочерей казачьих офицеров, в дохах и шелках, с золотыми кольцами на руках, открыто презирал, считал их уродинами. Красивая, смуглая девушка в доме тюре показалась ему райской девой, хотя на пальцах у нее тоже золотые кольца, в ушах - яхонтовые сережки, на ногах - красные сафьяновые сапожки, шитые золотом, и платье, видать, очень дорогое. Глаза необыкновенно ясные, лучистые, привлекательные. Никогда не думал Мамбет, что в доме полковника увидит неземную красавицу. Мамбет запнулся, не зная, что ответить, мигом вылетело из головы решение "снять башку тюре", да за всю свою неугомонную жизнь Мамбет никогда не убивал человека. Всю дорогу от дома Губайдуллы он думал о том, как бы угнать всех коней полка и заставить заклятого врага Кириллова ходить пешком. - Красавица, ты дочь. Аруна-тюре? - спросил он неожиданно подобревшим голосом. - Разве вы не бывали в офицерском клубе? - ответила она, слегка улыбаясь. Небольшая черная родинка, в тон угольно-черным глазам, черным бровям и длинным ее ресницам, тоже дрогнула от улыбки. - Я не офицер... - невнятно пробубнил Мамбет, задетый тем, что не мог появиться в кругу знати. - На вас петлички хорунжего, - значит, вы тоже офицер. Только, возможно, не учились. Но если и не учились... - девушка запнулась, глянула на одежду Мамбета, на его лицо, как бы сожалея о его неопрятности. - Садитесь... Да, я дочь султана, полковника Аруна. Отец, видимо, вернется поздно. Он ушел со своим адъютантом на чрезвычайное заседание. - Садиться не буду! - прежним голосом пробурчал Мамбет. Он вспомнил, что сегодня же надо проникнуть в казарму и увести товарищей. - А вы по какому делу пришли, господин хорунжий? Как я о вас скажу папе? - Девушка сделала шаг к нему, невольно показав, что неожиданный гость заинтересовал ее. - Сказать, что заходил офицер-казах... Один из храбрых, мужественных джигитов? - Скажи, красавица, что Мамбет заходил. Твой отец... Твой отец вместе с подлецом Кирилловым меня преследуют. Если не успокоятся, предупреждаю - добром не кончится... - Мамбет!.. Вы тот самый Мамбет, который подполковника Кириллова... На лице девушки появились и восхищение, и удивление - тонкие, черные брови вскинулись, глаза блеснули огоньком, а родинка обозначилась еще ясней. - В городе только и рассказов о том, как вы потешались над Кирилловым. Ольга-ханум говорит: "Так ему, хвастуну, и надо". Здорово вы его, Мамбет-ага, по рукам и ногам связали, как барана для жертвоприношения! Скажите, умоляю вас, как вам это удалось? Хочу непременно из ваших уст слышать. Садитесь, Мамбет-ага! Вы точно Хакан-батыр* нашего времени! Ну, садитесь же, присядьте! ______________ * Хакан-батыр - герой древних сказаний. Девушка потянула его за рукав. Она и не подумала о том, что этот человек может то же самое, если не похуже, сделать и с ее отцом. - ...Апыр-ай, ужас! Жуть! Никто бы на это не решился... Только вам... только такому богатырю, как вы... могло прийти такое в голову! Связать казачьего офицера, как ягненка, нет, это невиданная, неслыханная дерзость! Казака, главу войска, начальника штаба, подполковника!! Ужас! Мамбет немного помолчал, потом снова глухо, как из-под земли, протянул: - Нет, красавица, я не сказки сказывать сюда пришел... Я приехал рассчитаться с Кирилловым. Но если твой отец вместе с этим пройдохой не оставят меня в покое, то и ему перепадет... Мамбет, не договорив, решительно направился к двери. - Нет, Мамбет-ага, вы все-таки расскажите!.. Ну ладно, если сейчас не хотите, расскажете в следующий раз. Приходите, Мамбет-ага, завтра. Придете? Мамбет не обернулся, переступая через порог, покачал головой. Девушка застыла на месте, проводив взглядом Мамбета: ей были непонятны и неожиданный приезд, и странные его слова. С тем же удивлением на лице она кинулась в другую комнату к татарке-служанке. - Вы видали когда-нибудь Мамбета? Того самого, который связал подполковника Кириллова? - воскликнула она возбужденно. - Нет. Что это за Мамбет такой? - Неужто не слыхали, тетя? Мамбет! Бесстрашный Мамбет! Громадина Мамбет! Только что вышел отсюда. Наверное, еще во дворе. Девушка схватила служанку за руку и потащила ее к выходу. Но на улице уже было темно, ничего нельзя было разглядеть вокруг, лишь донесся удаляющийся конский топот. - Он еще к нам придет, тетя. Такие люди ничего не боятся. Только я скажу папе, чтобы он не трогал Мамбета, и он не тронет. Нельзя же из-за какого-то Кириллова судить такого смельчака хорунжего, - как бы утешая себя и служанку, говорила девушка. Но служанка не проявила интереса к пришельцу, ей было все равно. - Придет - посмотрим, - равнодушно сказала она. А через полчаса вернулся домой полковник Арун и, выслушав рассказ дочери, ужаснулся. Стараясь ничем не выдать смятения, он велел дочери ложиться спать и вызвал к себе дежурного офицера. - Он что-то задумал. Немедленно отправьтесь к Кириллову. Возьмите с собой двоих-троих солдат и зорко следите за домом. Возможно, там и задержите смутьяна. Предупредите тюремную охрану, пусть смотрят в оба, от Мамбета всего можно ожидать. Если что, действуйте быстро и решительно! - распорядился Арун. Мамбет немедленно приступил к осуществлению своего плана. Первым делом он решил вывести товарищей из казармы. Из дома Аруна он сразу направился к казарме в северной части города. Мамбет вошел в казарму, где только что объявили отбой, и приказал дневальному: - Разбуди Ажигали и Жапалака! Да поживей, чего заморгал, не узнаешь, что ли? - Сейчас, Мамбет-ага. Сейчас Жапалака разбужу, а Ажигали в конюшне, дежурит, - забормотал дневальный, услужливо направляясь в угол казармы. Дневальный, конечно, не знал, что задумал Мамбет, хотя краешком уха слышал о вчерашнем событии. Он бы не осмелился возразить необузданному забияке. - Жапалак, Мамбет-ага приехал! Проснись, Жапалак! - затормошил дневальный спящего в углу парня. Тот быстро проснулся, вскочил. - А? Что? Где Маке? Когда приехал? - закрутился он волчком. Жапалак лежал под серым суконным одеялом одетый и обутый, словно заранее подготовился к тревоге. Он кинулся к выходу, но дневальный все же успел раньше его. - Разбудил, Мамбет-ага! Вот! - радостно доложил он. - Ажигали в конюшне, Маке. Нас двоих достаточно? - Недостаточно, - буркнул Мамбет. - Подними жаугаштинца и букейца, жиена своего и растяпу рыжего. Чтоб с оружием были. Я буду ждать у Ажигали. Мамбет не стал объяснять подробности. Кроме нескольких солдат в углу Жапалака, никто не поднял головы: после утомительных дневных учений аульные джигиты с непривычки спали ночь как убитые. А те, что проснулись, увидев Мамбета, недоуменно перекинулись спросонья: - А говорили, что сбежал. - Куда ему бежать-то? Вернулся, значит... Мамбет не слышал их, не заметил даже, кто проснулся, кто говорил. Он взял одну из винтовок, составленных в козлы у входа, снял с дневального подсумок с патронами, нацепил на себя и как ни в чем не бывало вышел из казармы. Жапалак мигом поднял названных Мамбетом джигитов, и все словно на пожар заспешили к конюшням. - Бегите к коням, к Ажигали. Вас там дожидается Маке! - вот все, что сказал им Жапалак, и этого было достаточно: через мгновение все столпились вокруг Мамбета. Речь его была короткой и прозвучала как приказ: - Я не хочу оставлять вас на произвол казачьих офицеров. Седлайте коней и - за мной. Пока я жив, никто вас пальцем не тронет. Отправимся в Акшатау. Захватите еще вот этих двух аргамаков и вороного жеребца. Ажигали, не оставляй ни одного хорошего коня! - распорядился Мамбет, указывая на рослых остроухих коней, с хрустом жевавших измельченное шашками сено. - Не оставлю! - отозвался Ажигали. Через четверть часа джигиты галопом помчались за город, в степь. Небольшая, но дерзкая своими действиями группа бросила вызов всему ханскому войску. Их смелый уход заставил многих задуматься и понять, что это лишь начало больших событий. На поводу девяти смельчаков мчались два аргамака и вороной жеребец, а перед ними - целый косяк отборных, быстроногих коней. 3 Джамбейтинское правительство считало себя самостоятельным и независимым: создавалась, росла своя армия, имелись свои административные органы и полицейское управление, охранники и тюрьма, свои прокуратура и суд. Однако руководителям степного валаята спалось неспокойно: народ был недоволен, возмущен жестокостью карательных отрядов, хаджи Жунус поднял джигитов и чуть не обрушился на волостное правление, отряд Абдрахмана Айтиева отбил караван, следовавший в Джамбейту с оружием. А теперь еще и Мамбет Уразбаев лишил их покоя. Два дня полиция рыскала всюду, пытаясь изловить бунтаря, а он вдруг неожиданно заявился в дом самого Аруна, да еще с угрозами, а потом увел джигитов из казармы, угнал лучших коней полка. "И всему причиной красные за рекой да подпольные действия их приспешника Айтиева на этой стороне. У него свой метод: проводить тайные собрания, настраивать голодранцев против нас, собирать вооруженные отряды. Буйный сынок Уразбая, конечно, дубинка в руках Айтиева. Только такие головорезы-бандиты могут избить среди бела дня своего командира и отобрать оружие, - рассуждал полковник Арун, ломая голову над тем, как бы отомстить степному налетчику. - Куда мог направиться этот смутьян? После такого преступления он не сможет укрыться где-то в Уральской области. В аулах у нас немало надежных людей: волостные и старшины, судьи и сборщики; сыщики и агенты секретной службы сразу же нападут на след. Единственное для него спасение - податься к Айтиеву... Надо успеть задержать его до Богдановки". Еще ночью полковник Арун спешно выслал нарочного в волость Кара-Оба, к Кабанбаю и в Кокпекты. "Во что бы то ни стало задержите известного бандита Мамбета Уразбаева и передайте его в руки правительства", - говорилось в предписании. Потом, ничего не утаив, более того, назвав это событие бунтом, Арун-тюре доложил обо всем главе Степного правительства юристу Жаханше Досмухамбетову. Жаханша задумался. Обычно он не медлил с принятием решения, но на этот раз, казалось, усомнился в заверениях полицмейстера. - Послал погоню. Хоть из-под земли найду! Перед всем строем накажу смутьяна и дезертира! - уверял Арун-тюре. Жаханша лишь покачал головой. "Что это означает?" - недоуменно подумал полковник. - Ладно. Посмотрим, - проронил Жаханша. Но едва Арун вышел, как Жаханша вызвал адъютанта капитана Каржауова. - Наши работники совершенно не разбираются в людях. Не умеют их использовать. Найти лишь подход - и таких отчаянных и деятельных людей, как Мамбет, можно противопоставить тысячам наших врагов. Своей безрассудной храбростью он один обратит в бегство сотню. Именно такие смельчаки нам и нужны. А тюре оттолкнул его, словно псов натравил на строптивого коня. По-моему, Мамбет находится под влиянием уважаемых, авторитетных людей, если и не под влиянием, то, во всяком случае, опирается на них. Я слышал, что он всегда советуется с учителем Губайдуллой. Надо попытаться приветливыми словами уломать, вернуть Мамбета. Хорошо бы мне самому поговорить с Мамбетом, мы ведь с одной стороны даже родичи... - Сейчас я доставлю этого старого волка, - встрепенулся адъютант, но Жаханша перебил: - Нет, не вызывай. Сам поезжай к Губайдулле и скажи ему так: "Жаханша с салемом прислал меня к вам. Борьба мнений, борьба взглядов должна привести к дружбе и единению, а не к вражде и разобщению. Правительство намерено перебраться в Уил, об этом Жаханша просил сообщить вам. Глава правительства желает почтенному, уважаемому народом учителю здравия и многих лет жизни". Вот так и передай. Если между словом зайдет речь о Мамбете, скажи, что я, мол, говорил: "У народа всегда есть свои баловни. А заблуждения, баловство не в счет - лишь бы конь пристал к своему косяку. Мамбет - один из таких баловней". Каржауов поскакал к Губайдулле. Часть четвертая ГЛАВА ПЕРВАЯ 1 Худенькая, невзрачная девушка, как обычно, принесла заключенному пищу. Надзиратель передал ей вместе с пустой, тщательно вытертой хлебом посудой и небольшой клочок бумаги. Жара томила землю. В маленьком дворике, где заключенным передавали пищу, было так много народу, что туда, казалось, невозможно было просунуть даже голову. И на площади, над которой от жары стояло туманное пыльное марево, трудно было свободно вздохнуть. Горячий ветер дул в лицо, не принося прохлады. Девушка, распахнув ворот ситцевого светлого платья, замахала руками, точно пыталась отогнать эту тяжелую духоту. Она сняла ботинки и побежала босиком, быстро перебирая ногами, потому что накаленная земля жгла подошвы. Солнце жадно набросилось на ее загорелую шею, худые плечики, которые уже давно стали темно-коричневыми. Девушка сжимала в смуглой ладони сложенную в несколько раз бумагу. Она успела прочесть ее: "Маленькая моя! Дусенька! Принесенную тобой еду получил. Было бы чудесно, если б ты завтра смогла принести табаку. Твой крепко любящий папа". Отец... Какие у него были ласковые большие руки... Как он носил ее на плече, напевая какие-то протяжные песни... Самый дорогой, самый любимый, самый ласковый на свете человек! Слезы навернулись на глаза девушки. Точно одинокий птенец, взъерошенный и беспомощный, глядела она навстречу буре. Как ждала она отца из далекой ссылки! Как часто в его отсутствие хотела, чтоб его теплая рука легла на ее лоб! Рядом с ним она не чувствовала себя сиротой: он заменял ей даже мать. Отец, ты постоянно идешь в самую гущу житейской бури! Тебя так уважали и любили в гимназии, во всем городе! И вот ты снова в этой проклятой тюрьме! Ты же не куришь. Так зачем ты просишь принести тебе табаку? Или тебя снова отправят далеко-далеко?.. Дуся спешила домой. Там она узнает настоящий смысл записки отца - революционера Дмитриева. Она тихонько вошла, неслышно открыв дверь. Послышался тихий кашель: это Зубков появился из соседней комнаты. Дуся не удивилась. Теперь, когда не было отца, этот человек стал ей самым близким. Рядом с ним стоял молодой красивый джигит. Девушка смело и открыто поглядела гостю в глаза. Она сразу узнала Хакима, вспомнила, как видела его не раз рядом с Мукарамой. Она тогда не успела даже поговорить с ними: торопилась к отцу в тюрьму. Интересно, поженились ли они? Хаким тоже сразу узнал ее. Он поздоровался, склонив голову, и молча продолжал стоять, не находя почему-то слов для разговора. Хаким раньше не знал, кто такой Дмитриев. Но несколько месяцев назад он услышал о нем. Узнал он также, что Дмитриев в тюрьме. С каждым днем в душе Хакима росло и крепло желание увидеть этого сильного человека, о котором в народе говорили с большим уважением. И вот он вновь в Уральске и опять не может увидеть этого прославленного революционера. - Садитесь! - приветливо предложила Дуся. Хаким поклонился еще раз. "Он так любил повеселиться, - подумала она, - вот - подпольщик. Как странно. Но ведь его привел товарищ Зубков. Значит, он верный человек". Зубков принес из сеней керосиновую лампу. Желтый коптящий язычок пламени несмело потянулся вверх, а Зубков держал над ним бумагу, принесенную Дусей, и лицо его было серьезным. Хаким не понимал, что делает Зубков. Он видел много непонятного за последние месяцы, но это показалось ему загадкой из загадок. "Неужели хочет сжечь?! - с тревогой подумал он. - Письмо самого Дмитриева?" Бумага постепенно приобрела буроватый оттенок, будто этот линованный листок много дней пролежал под солнцем. Начали появляться мелкие коричневые надписи. Начавшись с обрывков слов, они складывались в целые предложения, и чем больше нагревалась бумага, тем больше появлялось на ней четких мелких строк. Зубков нагревал листок равномерно, не торопясь, время от времени внимательно разглядывая темную поверхность. Потом поднял голову. Хотя в доме было светло, он подошел к окну и, поднеся листок близко к глазам, стал рассматривать его очень внимательно. "Неужели он испортил зрение?" - удивленно подумал Хаким. Когда он впервые увидел Зубкова в канцелярии земства, то принял его за обычного чиновника. Он долго опасался передать записку этому человеку, сличая приметы, о которых ему говорил Мендигерей: пенсне с большой дужкой и черной цепочкой, висящей за ухом, большой, как колотушка, нос, бородка, короткие усы, впалые щеки... Место в глубине второй комнаты земства. Нет, все совпадает в точности. Хаким передал ему записку, но Зубков принял ее молча, даже не взглянув на джигита. - Когда кончатся ваши тяжбы? - басом проговорил он. - Тягаетесь за полоску земли у реки, будто у господа бога на всех не хватит. Выйди на улицу и подожди там! Это была их первая встреча. Только через полчаса Зубков появился на улице. Проходя мимо Хакима, он исподлобья взглянул на него и зашагал дальше. Хаким не пошел следом. Он выждал, когда чиновник, размеренно, неспешно шагая, свернул за угол, и только тогда догнал его. Зубков тихонько сказал: - Следуй за мной поодаль. Следи внимательно... Зайдешь в тот дом, куда зайду я. Этот дом, куда они вошли, находился рядом с квартирой Дуси... Дочь самого Дмитриева. Таинственная бумага с коричневыми четкими строками, коптящий язычок пламени... Зубков в этот момент был совсем не похож на земского чиновника, он казался Хакиму волшебником из сказки, который в своих руках держит весь мир. Прочтя бумагу, Зубков передал ее Дусе. Потом они оба молча и долго смотрели в окно. Зубков присел к маленькому столику, стоявшему в углу. А Дуся повернулась к Хакиму, и юноша увидел, какие у нее огромные и очень грустные глаза. - Ну и как он? - шепотом спросил Хаким. - Вы говорите о папе? - спросила девушка. - Да. - Разве может человек чувствовать себя хорошо, если его заперли в тесную клетку? В ее голосе Хаким услышал упрек. - Я ведь тоже сидел в тюрьме, - поспешил он рассказать. - Это не просто клетка - это гнездо жестокости и несправедливости. Хаким вдруг подумал: Дуся решит, что он хвастается. Ведь он попал в тюрьму случайно, вместе с другими... - Вы приехали в Уральск вместе с Мукарамой Курбановой? - спросила она. - Нет, - ответил Хаким уже смелее, - Мукарама далеко, в городе Джамбейте. Я приехал не из Джамбейты... по заданию Совдепа, о котором вы знаете. Мукараму я не видел много месяцев... - А я думала, что вы идете одной дорогой и в Уральск приехали вместе. Я видела Курбанову сегодня утром. - Как? Мукарама здесь? - голос Хакима выдал его волнение. - Да. Я ее встретила, когда несла еду в тюрьму. Она сказала, что только вчера приехала и хочет работать в здешней больнице. Дуся оглянулась на Зубкова, который что-то писал в углу, и тихонько прошептала: - Счастливые вы. Я говорю о вас с Мукарамой. Помните, как вы плясали вдвоем и все смотрели на вас обоих. Да, вы намного счастливее нас. Тень грусти снова набежала на милое лицо девушки. Но Хаким не знал, что сказать, какие слова могли бы согнать грусть с ее лица. - Вот бумажка, передай ее Петру Петровичу. - Зубков протянул Хакиму сложенный листочек. - Иди к Шагану той же дорогой, что и пришли. Будь здоров! - Хорошо, я передам. Будьте здоровы! Больше задерживаться в этом доме было нельзя. И Хаким, не оглядываясь, быстро вышел на улицу. 2 Хаким был взволнован. В сердце глубоко запал образ тоненькой девушки. У нее такие хрупкие пальчики. Она похожа на девочку-подростка, еще совсем не сформировавшуюся. Но строгое выражение лица, тонкие морщинки преждевременно появившиеся возле рта, - все это говорило о том, что перед Хакимом стояла не девочка, а женщина, повидавшая в жизни много тяжелого. С какой душевной болью она произнесла: "Вы счастливые с Мукарамой!" Словно она хотела подчеркнуть этим возгласом, что она сама озабочена, печальна, не смогла получить от жизни свою долю счастья. "Конечно, это очень тяжело, если близкий человек находится в руках врагов! - размышлял Хаким, шагая по улице. - Кого только не заключали в тюрьму эти проклятые изверги! Сколько женщин плачет о своих мужьях! Сколько детей осталось без отцов! Многих погубили в тюрьме, многих еще ждет эта участь". Известие о Мукараме взволновало его. Ему хотелось броситься сейчас бегом к дому Курбановых, но он не торопился. Перед мысленным взором его все еще как живая стояла маленькая Дуся, и он видел перед собой ее печальные глаза. Хаким постучал в крохотную калитку. Его встретила старуха. - Мукарамы нет. Она в больнице, - проговорила она и добавила ворчливо: - Часто ходишь, парень. Теперь и не надо бы являться-то... Хаким пропустил мимо ушей ее замечание. - Я только на часик, мамаша, - сказал он и присел к столу, на котором недавно писал письмо. - Так хотелось узнать о вашем здоровье и хоть взглянуть на Мукараму. Времени у меня мало, скоро вернусь в аул. Старуха ничего не ответила, только удивленно взглянула на него и вышла. Хаким прислушался. Шаги прошаркали в сенях, во дворе, и все стихло. Тогда он вытащил из кармана бумагу, что дал ему Зубков. Весточка из тюрьмы! От Дмитриева... Хаким быстро распечатал бумагу. "Вчера прочитали обвинительное заключение. Завтра будет суд. Собственно, и судом его не назовешь. Просто расправа! Июньский закон направлен на уничтожение всех тех, кто поднимается на защиту рабочего класса. Главное условие борьбы - не ждать от врага ничего хорошего! Однако хочу пожелать товарищам коммунистам: не ставьте наше освобождение выше общих интересов, не подчиняйте этому общее дело. Чем активнее, смелее вы будете вести борьбу за освобождение от рабства тысяч и миллионов людей, тем скорее и мы, узники, увидим рассвет. А он близок, этот час рассвета. Если из одного маленького отряда борцов родится огромная гвардия, то одну руку заменят тысячи рук, и мы сумеем освободить долину Урала от угнетателей. Быстрее объединяйте степь и город, действуйте точно, наверняка! "Совершить Октябрьскую революцию двадцать четвертого числа, значит поторопиться, а двадцать шестого - запоздать, точное время действия - двадцать пятое октября", - говорил Ленин. Так и здесь. Точную дату укажет штаб в Самаре. Будьте готовы. Я верю в близкую победу народа! Дмитриев". Так вот какие слова переводил Зубков через копирку, чтобы размножить! Хаким еще раз перечитал письмо Дмитриева. Немного ниже следовала приписка Зубкова: "Вот что мы знаем: 1. В городе сейчас развеваются знамена трех полков. 2. Четыре пулемета стоят на углах "Сорока труб". Два - в дверях. Караульную службу несут солдаты из согни Бударина. 3. Овец Овчинникова хватает не больше чем на питание войска. В городе нет мяса. Жители степей не верят в ценность денег, не ведут скотину на базар. 4. Поднялись железнодорожники. Они забастовали. Нагружают и разгружают грузы сами казаки. 5. Акутин все еще тягается с Чапаевым около Чижи. 6. В Богдановку выехали каратели. Тистбеков". Хаким тихонько рассмеялся, наткнувшись на подпольную кличку Зубкова. Но сердце его заволновалось. Со слов Мендигерея он понял, что Дмитриева решили освободить из тюрьмы. Но как? Этого себе он не мог представить. Вспомнились напутственные слова Мендигерея, который, видимо, любил его, боялся за него: "Будь осторожен, дорогой. Дело трудное. Верю в твою ловкость и смелость. Что бы ни случилось, разузнай и возвращайся скорей обратно! Если вручат бумагу - выучи все, что там написано, и сожги!" Как чудесно было бы помочь освобождению тех, кто в тюрьме! Как бы обрадовалась Дуся! Соколы со связанными крыльями, как гордо вы взмыли бы ввысь... Дряхлый старик и адвокат, попавший в тюрьму весной вместе с ним, и татарин, что распевал вопреки запрету революционные песни, и крестьянин с темным от горя лицом и перевязанной головой - все бы увидели свободу. Но как подойти к тюрьме, минуя конных казаков? Как перебраться через Яик? "Цель нашего освобождения не ставьте выше свободы народа... Точный день укажет штаб в Самаре..." - так сказано. Что это значит? Быть может, надо понять так: не пытайтесь помочь нам, пусть нас осудят. Ведь впереди трудная борьба. Берегите силы, готовьтесь к ней! Все это так захватило Хакима, что на минуту он забыл обо всем. "Выехали каратели" - эта строка жгла душу. Ведь казаки не будут ждать сложа руки. Правительство Джамбейты бьется в предсмертных судорогах, словно шаман. "Знают ли наши люди о том, что выехали каратели? А что, если нет? А я сижу здесь, вместо того чтобы бежать, сообщить". Он повернулся и хотел уже выйти, но на пороге стояла Мукарама. Мукарама первая подошла к нему. Ей хотелось броситься на шею Хакиму, ощутить объятия его рук, таких сильных! Как он возмужал за это время! Как изменился! Но Мукарама только медленно протянула ему свою хрупкую руку и тихо сказала: - Здравствуйте. Хаким, пожав ее руку, продолжал молчать, не находя слов. Мукарама пришла на помощь: - Это письмо написано мне? Да? Вот я и пришла сама. - Нет, нет! - испуганно заговорил Хаким. - Это письмо другого человека. И содержание тут совсем другое. Я размышлял над ним и даже не заметил, как ты вошла... - Зачем же ты читаешь чужие письма? Нехорошо! - засмеялась Мукарама и, выхватив у Хакима письмо, спрятала его за спиной. Глаза ее, словно золотистые яблоки из Ханской рощи*, были совсем рядом. Хаким обнял ее, забыв обо всем на свете... ______________ * Ханская роща - яблоневый сад в Уральске, слава о котором разнеслась далеко вокруг. Торопливые шаги старухи оторвали его от губ Мукарамы. - Слишком ты часто ходишь, парень. Слишком часто, - вполголоса сердито проговорила старуха. - Когда здесь Мукарама, мог бы и не ходить. Не ходить мог бы... Мукарама внимательно прочитала письмо. Она не поняла отдельных слов, но слова "Октябрь", "Революция", "Дмитриев" были понятны ей. - Я встретила рано утром Дусю. Она несла передачу отцу. Мы не успели ни о чем поговорить, она очень торопилась, - тихо сказала Мукарама, с удивлением разглядывая Хакима. И вдруг спросила, снова бросив быстрый взгляд на письмо: - Хаким, неужели ты тоже революционер? Мукарама потянулась к Хакиму, словно от его ответа зависело очень многое в ее жизни. Старуха, ворча, вышла. - Да! - с облегчением выдохнул Хаким. Он подвел девушку к столу, стоящему у окна. - Я пока еще не могу сказать о себе, что я революционер в настоящем смысле этого слова. Настоящие революционеры - это Дмитриев, люди, возглавляющие в степи работу Совдепа. Я только один из многих, кого они ведут за собой. - И ты не боишься? - шепотом спросила Мукарама. - Сперва я боялся. Я думал, что этим серьезным делом могут заниматься лишь особенные люди. Но потом понял - всем найдется дело. Порой бывает очень трудно: ведь эта работа требует настойчивости, мужества, упорства. Только сейчас я по-настоящему понял это. Однажды я случайно попал в тюрьму. Но я многому научился там. Я понял, увидел воочию, что такое жестокость, позор, насилие... - Ты был в тюрьме? - Да если бы меня не засадили туда, разве смог бы я не проводить тебя? - Отчего же ты не приехал в Джамбейту? Ведь ты же обещал... Хаким рассказал о том, как он ездил в аул, как ускользнул из рук Аблаева, о том, как был в Уральске и выехал оттуда с караваном. Однако он умолчал о руководителях Совдепа, об их работе и о том, для чего приехал в Уральск. Замирая от страха, слушала Мукарама его рассказ. - Аблаев приехал в Джамбейту позавчера, перевязал голову, точно был ранен. Вошел, когда Досмухамбетовы сидели и пировали... Мы были в гостях у доктора Ихласа. Меня пригласила туда Ольга-ханум... - сказала Мукарама