ельность и стремление познать другую жизнь. Рядовой индеец этих мест, темный и неграмотный, не интересуется сложным внутренним миром белого человека, и взгляд у него обычно грустный и тупой. У Долорес, наоборот, глаза смелые и сияющие. Однажды утром она прибегает ко мне и кричит: - Сеньор, идите к нам! Возле нашей хижины собралось много птичек. Я беру ружье и иду вслед за Долорес. Арешача вокруг своего домика вырубил кусок леса. Между пнями разросся буйный кустарник, покрывшийся сейчас желтыми цветами. Вот к этим цветам и слетелись сказочные птицы - колибри. "Тррр" - слышится энергичный звук, напоминающий шум летящего вдали самолета, и неожиданно в двух шагах от нас в воздухе застыла... птица не птица, скорее изумруд, превратившийся мгновенно в пылающий рубин, а затем в сверкающее золото. В следующее мгновенье он уже промелькнул в молниеносном полете и застыл шагах в тридцати у другого желтого цветка, погрузив в его чашу свой длинный острый клювик. "Тррр" - пролетел мимо второй колибри, за ним третий, четвертый. Они проносятся над ближайшими цветами и исчезают. Три других колибри со свистом прорезают воздух. Вскоре вокруг нас собирается десятка полтора этих пестрых летчиков. Чарующее зрелище! Колибри! Щедрая южноамериканская природа сотворила много чудес красоты, но колибри, несомненно, должны быть отнесены к ее величайшим шедеврам. Эта самая маленькая в мире птичка привлекает к себе больше внимания, чем все другие представители пернатого царства. Корнелий Макушинский в одном из своих юмористических рассказов остроумно, хоть и не очень учтиво, сказал об одной даме, что ее мозг не больше мозга колибри. Однако в глазах людей колибри стал олицетворением красоты всей южноамериканской природы, куда более богатой, нежели природа других стран. Все путешественники, побывавшие в Южной Америке, отдали дань восхищения этим "крылатым драгоценностям". Открываю первую попавшуюся книгу о Бразилии, написанную английским художником Кейсом Хендерсоном, под названием "Пальмовые рощи и колибри" (Лондон, 1924 г.) и читаю: "Люблю тебя, крошечный колибри, за твою храбрость и проникновенную красоту. Пленительный чародей, я склоняю голову перед тобой, кого некогда почитали богом!" Допустим, что Хендерсон как впечатлительный художник склонен к преувеличениям, но ведь даже самые закоренелые снобы не могли устоять перед обаянием колибри. И в самом деле, эти птички по праву заслуживают исключительного внимания. Привлекателен не только их внешний ослепительный наряд, изумляет - пожалуй, это самое точное выражение - быстрота и легкость их полета, смелость и задор. В крохотном тельце колибри - иногда оно не больше нашего шершня - поразительно сильные мышцы. Эти птицы, точно сказочные существа, всегда появляются неожиданно; они замирают в воздухе, склонившись над цветком, причем крылышки их трепещут так быстро, что кажутся неподвижными. Не присаживаясь, они выбирают из чаши цветка маленьких жучков и высасывают нектар. Этим изумрудам и рубинам, превращенным в птиц, цветы так же необходимы, как бабочкам. Вот два маленьких воинственных самца ведут ожесточенную схватку. С писком оба они описывают в воздухе стремительные круги и взлетают высоко в небо. Затем, вероятно, немного пощипав друг друга, разлетаются в разные стороны. Один из них стрелою мчится к нам и присаживается на сухой веточке ближайшего куста. Наглый грохот выстрела из моего ружья разорвал воздух. Колибри камнем упал на землю. Мы бросились искать нашу добычу в густой траве. Искали долго и безуспешно. - Он упал здесь! - говорит Долорес жалобно. Да, упал, и все же его нет, как будто земля его поглотила. Вот как началась моя охота на лесную крохотную дичь. Сердце буквально разрывалось, когда нужно было стрелять по колибри, но этого требовали мои обязанности: ведь я должен был привезти для варшавского музея коллекцию здешней фауны. Странная это дичь; колибри совсем не боится человека и пролетает иногда так близко, что невозможно выстрелить. В первый же день за два часа я убил двадцать колибри, но, увы, некоторые из них оказались совершенно изрешеченными дробью. Ко всем другим животным нужно подбираться тайком, на расстояние выстрела, а тут наоборот: охотясь на колибри, приходится отдаляться на это же расстояние. Однажды на третий день охоты мы стали свидетелями захватывающего зрелища. Большой сокол описывал над поляной круги и в поисках добычи все больше снижался. Колибри заметили опасность и мгновенно скрылись. Не все однако. Один бесстрашный малыш принял бой с великаном и с воинственным писком бросился в атаку. В воздухе разыгралась небывалая сцена - ожесточенная схватка двух противников с такими неравными силами, что, казалось, достаточно было одного взмаха огромного соколиного крыла, чтобы убить лилипута. И все же колибри победил! Его молниеносная быстрота, поразительная ловкость и упорные атаки на глаза гигантского противника в конце концов вынудили хищника сдаться: сокол отказался от борьбы и улетел, оставив поле боя за колибри. Долорес и Чикиньо вне себя от радости и громко аплодируют в честь воинственного юнца. Однажды возле желтых цветов появился какой-то необычайный экземпляр. Я стреляю по нему раз, другой, третий, а он хоть бы что - продолжает спокойно кружиться над цветком! Наконец после четвертого выстрела он падает на землю, и здесь мы обнаруживаем, что это вовсе не птица, а бабочка из семейства дневных бражников. Их способ летать и добывать себе пищу с цветка необычайно схож с колибри. В последующие несколько дней колибри прилетают в большом количестве. Ежедневно мы видим их не менее ста пятидесяти. За каких-нибудь два часа охоты мы добываем по десять-двенадцать экземпляров. Этого вполне достаточно, чтобы потом весь день спокойно заниматься препарированием шкурок. Но через неделю наплыв колибри ослабевает; с каждым днем их прилетает все меньше и меньше. И тогда происходит занятное явление, типичное для южноамериканской природы, изобилующей различными формами мимикрии{56}: на место колибри прилетают бабочки, которые копируют их во всем. Из ближайшего леса вылетают бабочки парусники - черные с белыми и красными пятнами, принадлежащие к тому же семейству, что и наша бабочка махаон. Они вылетают на поляну, хотя раньше опасались это делать, и густо облепляют желтые цветы. Безошибочный инстинкт подсказал им, что поляна, вчера еще безраздельно принадлежавшая колибри, сегодня самое безопасное место для них, так как воинственные птички прогнали всех врагов. И вот мы видим, как бабочки старательно копируют движения колибри. В лесу они летели медленно, степенно размахивая крыльями, теперь же, приближаясь к цветам, они быстро и нервно перебирают крылышками - совсем так, как это делают колибри! А колибри прилетают теперь так редко и так мало их, что нет смысла охотиться за ними, и мы с Чикиньо решили однажды остаться дома. Но вскоре прибегает раздосадованная Долорес: - Почему вы не пришли сегодня? - Потому что колибри уже нет. - Колибри нет, но зато есть масса других птиц!.. 46. ИНДЕЙЦЫ ПРЕЗИРАЮТ БЕЛЫХ И ОБЕЗЬЯН Индейцы из племени чама - честные, добросовестные пожиратели укаяльской рыбы - самого плохого мнения об умственных способностях белого человека; они считают, что белая раса обижена богом, а сам белый человек - растяпа. - Почему ты считаешь, что я глупее тебя? - спрашивает полуголого чама задетый за живое белый. - Причин столько, сколько рыбы в реке! Хотя бы потому, что ты не умеешь толком грести! - отвечает индеец. - Это верно: мы не умеем грести так хорошо, как ты, но зато мы умеем строить пароходы! - парирует белый. Чама пренебрежительно смеется: - Скажи, а часто приходят сюда пароходы? - Ну, примерно раз в месяц. - Вот видишь! А грести ты должен три раза в день. Так скажи, что важнее? Он прав, здесь важнее весло! После такого объяснения индеец плотно закутывается в свою Кузьму - нечто вроде самодельного хлопчатобумажного мешка, защищающего тело от комаров, которые здесь, на Укаяли, немилосердно кусают. Кузьму соткала ему мать двадцать лет назад, и с тех пор чама носит ее, никогда не снимая и не стирая. К чему стирать? Когда-то Кузьма была белой, теперь она уже серая. Лет через пять, когда она от грязи совсем почернеет, ее выкрасят в отваре коры красного дерева, и Кузьма станет темно-коричневой. Так чама и проносит ее до конца своей жизни, ни разу не выстирав. В верхнем течении реки Укаяли мне все время приходится соприкасаться с индейцами чама. Я познакомился со многими из них и изучил их обычаи. Племя чама занимается исключительно рыболовством и живет только на берегах Укаяли, не уходя далеко в лес. Нет их даже на лесных притоках. В лесах охотятся индейцы другого племени - кампа, весьма воинственный народец, и миролюбивые чама, спасаясь от них, иногда прибегают к защите белых. Чама - крепыши низкого роста и округлых форм. В чертах лица явно монгольская примесь. Питаются они преимущественно рыбой и бананами. И то и другое они приготавливают на разные лады. Так называемая "патарашка" - рыба, запеченная в пальмовом листе, - могла бы стать украшением стола самого взыскательного лакомки. В любое время дня индейцы поедают невообразимое количество цяпу - что-то вроде супа, приготовленного из вареных и размятых руками бананов. Они обожают водку, добытую из тростника, но когда ее нет, пьют масату - сок юкки. Чтобы получить этот сок, женщины пережевывают юкку{57}. Очевидно, рыба и бананы идут им на пользу: чама не знают болезней и обычно бывают в прекрасном настроении. Это просто поразительно: всегда они веселы, всегда смеются, даже когда их постигает какая-нибудь беда. На белого пришельца это производит странное впечатление; он смотрит на индейца, больно поранившего себе руку и при этом хохочущего, как на сумасшедшего. Смех чама не похож на наш смех. Он напоминает скорее ржание коня или хихикание, и мне кажется, что чаще всего они зубоскалят. В общем чама - веселые индейцы. Хотя чама живут среди белых и повседневно соприкасаются с ними, они сумели отгородиться китайской стеной от влияния их цивилизации и культуры. Возможно, поэтому племя чама не погибло, а, наоборот, все больше размножается. Чама приняли христианство, но для них это только форма. Они продолжают соблюдать свои языческие обряды, а о христианском боге имеют самое смутное представление. "Люди без бога" - так называется, кажется, единственная монография о чама, принадлежащая перу выдающегося знатока этого племени - Тессманна. Колдовство играет в жизни чама немаловажную роль. Некоторые из них умеют считать на пальцах рук, а некогда был славен курака (вождь), который умел считать до десяти тысяч. О деньгах чама не имеют понятия. А может быть, и не хотят иметь? Вообще они не знают цены вещам, но зато хорошо знают цену своим капризам и ими руководствуются: если одному из них понравился нож соседа, он охотно отдаст за него свое индейское ружье - эскопету, стоящее раз в двадцать больше, чем нож. Чама не приходится бороться за существование. В реке полно рыбы, а на берегу вдоволь бананов. Привольно живется этим большим капризным детям! Среди других племен чама выделяются не только своим веселым нравом, но и художественными наклонностями. Я оговорюсь: наклонности эти присущи только женщинам. Женщины лепят из глины искусные горшки различной формы и украшают их характерными рисунками. Рисунки эти состоят из красных и темно-коричневых полосок. Скрещиваются они под прямым углом и в целом напоминают какой-то таинственный и своеобразный рисунок шахматной доски. Чаще всего они похожи на геометрические фигуры, но изредка похожи на стилизованных людей и животных. Поскольку у всех чама рисунки совершенно одинаковые, можно легко предположить, что они имеют особый смысл. Возможно, это иероглифы - отзвуки забытой письменности. Такие же изображения, как и на горшках, украшают вытканные чама кузьмы, а также женские платки и повязки на бедрах. Как и у большинства других примитивных племен, женщины чама, в отличие от праздных мужчин, с утра до ночи заняты хозяйством. Мужчины, правда, сажают маниоку, но этим ограничивается вся их работа. Убирают маниоку женщины. Они также высаживают и убирают все другие растения. Чама считают, что есть обезьян еще можно, но вот когда люди сами похожи на обезьян и имеют такие же круглые головы, это никуда не годится. Поэтому новорожденным они привязывают спереди и сзади головы дощечки, которые через несколько месяцев изрядно сплющивают череп. Такая изуродованная голова впоследствии является гордостью ее обладателя и повышает в нем чувство собственного достоинства. Волосы, растущие на теле, за исключением головы, тоже слишком напоминают обезьяну, поэтому их отовсюду тщательно выщипывают. Нелегкое, а подчас даже невозможное дело для белого проникнуть во внутренний мир этих людей. Чама старательно прячут свои мысли от белых соседей, так же как и свои обычаи и свою веру. Жить среди белых они не прочь, но брататься с ними упорно не желают. Это умное, веселое племя хочет жить по-своему! Может случиться, что белому человеку станут невмоготу его городские "друзья" и расшатанные нервы; ему захочется уйти от шума на лоно природы, поселиться на этой благословенной земле, на берегу большой богатой реки, под сенью пальм, среди скромных, честных людей, которые не желают знать, что такое деньги. Ему захочется вместе с ними и по-детски смеяться, и грести, и бросать гарпун в большую рыбу, есть цяпу и восхищаться их примитивным искусством. Словом, он хотел бы прийти к чама, живущим на берегу реки Укаяли, и с сердцем, полным лучших чувств, просить позволения жить в их шалашах и брататься с ними. Но, увы, он будет разочарован. Смущенный вождь-курака долго будет почесывать затылок, а затем учтиво предложит вместо дружбы быть их господином или покровителем, а они-де будут его подчиненными. И пусть он построит себе большой дом подальше от их жилищ. Пришелец воскликнет: - Но я не хочу быть для вас ни господином, ни покровителем! - О, да, да! Мы будем твоими очень покорными слугами и рабами... - с упорством продолжает курака. - Нет! Я хочу быть таким, как вы, слышишь? Хочу и жить с вами и веселиться, как вы! - А, теперь я понял! Как это хорошо будет, как славно! Ты выстроишь себе большой, красивый дом, - о, да! - и с высоты его будешь взирать, о ты, надменный повелитель, белый человек, на своих невольников! - Слушай, курака, не болтай, прошу тебя. Я не надменный и повелевать вами не желаю. Я хочу только жить в шалаше рядом с твоим шалашом... - Да, это хорошо, очень хорошо! Твой дом будет большой, на прочных столбах, на высоких и прочных столбах... Курака произносит эти слова с бесстрастной улыбкой, в состоянии какого-то экстаза. Ему чудится какой-то огромный домище, уходящий в поднебесье, и это кажется ему самой надежной защитой от дурных обычаев белого нахала. Индеец бессмысленно улыбается своим видениям. Потом он переводит взгляд на белого пришельца, все еще продолжая улыбаться, но уже несколько по-иному: с сожалением и мягкой издевкой. 47. ЧИКИНЬО ПОЛОН ОТЧАЯНИЯ Чикиньо зол и несчастен. Совершенно убитый ходит он по земле, которая кажется ему поистине долиной слез. Сорок наших попугайчиков пивичей весело кричат и щебечут с утра до ночи, а Чикиньо грустен и мрачен. Тоска грызет и гложет его сердце. - Прогони ее, друг, прогони Долорес на все четыре стороны! - упрашивает меня Чикиньо и сжимает кулачки. - Зачем тебе нужна эта отвратительная девчонка? - Чикиньо, ты несправедлив, она ведь ловит для нас бабочек. - Каких там бабочек! А позавчера кто изувечил редкую бабочку, кто уничтожил ее? - Согласен, уничтожила она, но зато вчера она принесла сорок других бабочек, а ты только двадцать четыре. - Но среди моих было четыре морфо, а что у нее? Самые простенькие! - Преувеличиваешь, дорогой Чикиньо, преувеличиваешь. - Нет, не преувеличиваю. Разве ты сам не замечаешь, какая она дура, какая назойливая, какая отвратительная? Не замечаешь? - Нет, не замечаю. Чикиньо погружается в темную бездну отчаяния. Он не любит Долорес. С тех пор как девочка повела нас охотиться на колибри, она приходит почти ежедневно и ловит для нас бабочек. Вот почему Чикиньо рвет и мечет. Он охотно поколотил бы соперницу, но девочка старше его на четыре года и сильнее. - Чикиньо, будь рыцарем! Нет, Чикиньо не желает быть рыцарем. Восьмилетний женоненавистник считает, что право ловить бабочек принадлежит только мужчинам. Поэтому Чикиньо не может примириться с существующим положением и переживает трагедию. Для него гаснет улыбка, меркнет солнце, когда рядом Долорес! 48. ВОДА, ВОДА, ВОДА... Рядом с лесными дебрями - жестокими, алчными, полными всяческих ужасов, - существует в бассейне Амазонки стихия еще более страшная, еще более необъятная: это вода. Здесь самые мощные в мире реки и разливы, в их пучине водятся самые большие в мире пресноводные рыбы. Подогреваемые солнцем, воды рек интенсивно испаряются и повисают в воздухе густым туманом; именно благодаря воде раскинулись здесь эти великолепные леса. Укаяли один из многих притоков Амазонки. Я живу в Кумарии, недалеко от того места, откуда Укаяли берет свое начало. Уже здесь, почти у подножия Анд, ширина молодой реки около километра. Мне захотелось еще раз измерить ее глубину у моей хижины. Я взял восьмиметровую веревку с привешенным на конце грузом и на расстоянии пяти метров от берега попытался определить глубину. Увы, дна я не нащупал, глубина здесь превышала восемь метров. У города Икитоса Амазонка так полноводна, что некогда, в лучшие времена, сюда заходили большие океанские пароходы. В мою бытность в Икитосе я восхищался маневрами перуанской военной флотилии, которые производились так свободно, будто это была не река, а по крайней мере большой морской залив. В районе Табатинги, на границе Перу и Бразилии - относительно недалеко от Кордильер, в Амазонке уже в два раза больше воды, нежели в самой большой реке Европы - Волге. А в своем устье эта речная лавина извергает в океан столько воды, сколько могут исторгнуть двенадцать Волг{58}. Как-то в марте на Укаяли выдался адский денек. Ночью свирепствовала страшная тропическая буря, и разразившийся ливень не дал нам сомкнуть глаз. А наутро мы не узнали реки. Вода в ней прибыла на четыре метра. Это уже не вода, а какое-то безумство. Она пенилась, клокотала, образовывала бурлящие водовороты и бездонные омуты. Поваленные бурей и вырванные с корнем гигантские деревья - обычные спутники вздувшихся рек - несутся с верховья, со страшным грохотом ударяясь друг о друга, усиливая впечатление хаоса. Плывущих деревьев так много, что порой, сцепившись ветвями, они образуют целые острова. Торчащими кверху изломанными сучьями, похожими на искалеченные руки лесных титанов, взывающих о помощи, они напоминают картину из Дантова ада! Днем и ночью лес все плывет и плывет. Уплывает огромное, не поддающееся учету богатство, но щедрость природы так беспредельна здесь, что убыток этот совершенно неощутим: по-прежнему вдоль берегов реки тянется сплошная лента лесной чащи без единой плешинки. На три дня была прервана всякая связь с противоположным берегом. Люди, не успевшие вовремя возвратиться домой, остались на другом берегу, отрезанные от всего мира. Только на четвертый день взбесившаяся река начала успокаиваться. Когда-то в этих укаяльских водоворотах погиб вместе со своим пароходом брат капитана "Синчи Роки" Ларсена. Вот как это случилось. Немного выше Кумарии выдвинувшаяся в реку скала образует полуостров, возле которого грохочет страшный водоворот, получивший название Поссо де Хикоса. Весной 1932 года подъем воды в Укаяли проходил особенно стремительно и бурно, но подвыпившему Ларсену море было по колено: он вознамерился перемахнуть со своим суденышком через водоворот. Рассвирепевшая река жестоко покарала его за дерзость: она швырнула пароход на скалу, раздавила его, как спичечную коробку, и проглотила. Много людей погибло тогда. Воды Амазонки внушают местным жителям суеверный ужас. Много поколений родилось и выросло на ее берегах, и все же Амазонка осталась для них чем-то таинственным и враждебным. На реках Уаяльге и верхнем Мараньоне есть много "заколдованных" мест, и, проплывая их, гребцы не произносят ни слова. Они верят, что если на этом месте кто-то из них заговорит или, что еще хуже, крикнет, то всех их мгновенно поглотит водоворот. Индейцы и метисы считают, что такова воля злых духов, колдующих здесь; люди более просвещенные полагают, что эти опасные места подвержены действию каких-то еще не открытых законов природы. Тадеуш Виктор рассказывает, как он, странствуя в поисках золота в горах Эквадора, выстрелил однажды в одном из оврагов и благодаря этому чуть не утонул: не успел отзвучать грохот выстрела, как над долиной заклубились черные тучи, засверкали ослепительные молнии и хлынул такой отчаянный ливень, что вода на дне оврага мгновенно поднялась на несколько метров. И в Кумарии время от времени слышны какие-то таинственные, глухие раскаты. Вначале я думал, что это гром. Однажды от такого мощного раската затряслась вся наша хижина, и тогда мне объяснили, что это барранко - поединок реки с лесом. Во время наводнения волны подмывают прибрежные деревья, а когда вода спадает, деревья теряют опору и со страшным грохотом валятся в реку. Горе тогда гребцам, сидящим в утлых каноэ! Нависшие над головами деревья ежеминутно угрожают их жизни. Неудивительно, что люди здесь панически боятся барранко. Когда в тихие, безветренные ночи со стороны реки доносится грохот, бедного Чикиньо, спящего со мной рядом, мучают кошмары, он стонет и рыдает во сне. В этих водах поразительное обилие фауны. Одна только Амазонка, не говоря уже о ее притоках, располагает более чем одной третью всей пресноводной рыбы земного шара. Здесь ее в шесть раз больше, чем во всей Европе от Нордкапа до Гибралтара. Рыбы Амазонки - огромный, сказочный мир, поражающий своим разнообразием, пестротой окраски, причудливостью форм и больше всего хищничеством. На первый взгляд может показаться, что перед вами благословенный рай, дышащий изобилием; на самом деле это проклятый ад, где все алчно пожирают друг друга. Рыбы Амазонки - основное питание человека, но они же вселяют в него страх! В местности Орельяна над Укаяли меня как-то познакомили с одним юношей, которого три года назад искусали страшные рыбы. Этот храбрый паренек ничего не боялся и решил искупаться в Укаяли, хотя знал, что ни один здравомыслящий человек не сделает этого, если не хочет погибнуть. Но не успел юноша проплыть и нескольких шагов, как вдруг пронзительно заорал. К счастью, поблизости находились в лодке люди, которые вытащили его из воды. Однако и за это короткое время напавшие на юношу рыбы успели вырвать у несчастного куски тела. Это были пираньи, небольшие рыбы величиной с нашу плотву, гроза здешних вод, кровожадностью превосходящие акул. Они нападают огромными стаями и, говорят, способны за несколько минут обглодать человека до костей. Эти твари, погубившие много людей и животных, так хищны, что даже вытащенные из воды они все еще стараются своими острыми зубами отхватить у вас палец. Искусанный ими юноша почти полгода находился между жизнью и смертью. Затем раны зажили, но несчастный потерял рассудок и часто заливается слезами. Рыбы пираньи здесь, на юге, как и медведь гризли на севере, - традиционные герои всевозможных сенсационных историй. Каждый уважающий себя путешественник, побывавший в Южной Америке, считает своим долгом рассказать об этих тварях: либо поведать о каком-нибудь собственном приключении, от которого кровь стынет в жилах, либо, наоборот, подтрунить над преувеличенными страхами местных жителей. Когда английский писатель Питер Блемин писал свою остроумную книгу "Бразильские приключения", изданную в Польше перед войной, он избрал второй путь. Что касается меня, то мне лично до сих пор не пришлось познакомиться с этими кровожадными рыбками, и, к счастью или несчастью, опасное искушение миновало меня. Вода в Амазонке и Укаяли желтая и настолько мутная, что в ней ничего не видно. Все, что творится в глубинах реки, скрыто от глаз непроницаемой тайной. Заметить можно только дельфинов и рыб пираруку, иногда всплывающих на поверхность. Спуская лодку в воду, вы легко можете наступить на огромного ската, который воткнет вам в пятку ядовитый шип. Порой в предвечерние часы из воды доносятся странные звуки, похожие на колокольный звон. Это поют усатые рыбы цилиндрической формы, похожие на сомов. Впервые я услышал их однажды под вечер, когда после бурного дня закат был особенно ярок. В воздухе и на реке стояла мертвая тишина - и вдруг я ясно услышал доносящийся из воды колокольный звон. Зазвонил сначала один колокол, за ним второй, потом третий... Звуки эти были разной тональности, будто звонили колокола и низкие, и высокие, вплоть до детских погремушек. Некоторые звуки доносились как бы издалека, другие раздавались вблизи - казалось, под самым челном, привязанным на берегу. - Что это? - спрашиваю я у Педро и Валентина, не доверяя собственным ушам. - Неужели рыбы? - Да, сеньор, рыбы, - отвечает Педро. - И вы знаете какие? - Знаем. Они называются корвины. - Это еще вопрос! - резко протестует Валентин. Педро не скрывает насмешливой улыбки, вызванной сомнением товарища. - Он, - говорит Педро, указывая пальцем на Валентина, - хочет быть умнее всех людей. Только ума он занял у своей прабабушки. Видно, она ему и рассказала, откуда исходят эти голоса... Валентин возмущенно отрицает, но Педро, обращаясь ко мне, говорит: - Вы заметили, сеньор, какой храбрый наш Валентин? Вы видели, как он попятился, когда зазвучали эти звуки? - Ну и что? - развеселившись, спрашиваю я. - Прабабушка внушила его умной голове, что это поют духи. А Валентин все, что слышал от прабабушки, почитает священным. Валентин хочет что-то сказать в свою защиту, но я прерываю их спор и велю обоим замолчать и не мешать мне слушать подводные звуки. Пение рыб так мелодично, что меня невольно охватывает волнение, какое я обычно испытываю в концертном зале. Я забываю о комарах, о солнечном закате. Как зачарованный прислушиваюсь и снова думаю о том же: сколько всяческих чудес таится в этих удивительных лесах! Ихтиологам{59} знакомы подобные явления: поющие рыбы принадлежат к роду умбрина. Они водятся в морях и реках и от обычных рыб отличаются строением пузыря, внутри которого несколько камер. Воздух, попадая из одной камеры в другую, вызывает вибрацию стенок пузыря; так возникают звуки. Девять, а то и десять месяцев в году во всем бассейне Амазонки идут ливни, и уровень воды в реках повышается до пятнадцати метров. Амазонка дважды в году взбухает и дважды опадает. В мае, когда вода в реке достигает самого высокого уровня, начинается наводнение, переходящее в потоп. Тогда вся страна представляет собой кошмарное зрелище: вода заливает леса Амазонки на сотни километров в глубину. А куда не достигает разлив рек, там дожди образуют болота и озера такой глубины, что в них утопают деревья высотой в несколько метров. Сущий ад! В эту пору человек и носа не может высунуть из своей хижины, которую он предусмотрительно построил на высоких сваях. В сентябре все меняется. Дожди дают себе короткую передышку, вода спадает, реки обнажают белые пляжи, отовсюду слетаются птицы. Все дышит радостью, купаясь в солнечных лучах. Пищи кругом вдоволь: во время метания икры рыба идет такой густой лавиной, что ход ее слышен издалека и ловить ее можно без всякого труда, даже корзинами. Из рек выползают на берег громадные черепахи и откладывают яйца. Черепаховые яйца - излюбленное лакомство прибрежных жителей, которые собирают их по ночам. Такая идиллия на Амазонке (если вообще слово "идиллия" применимо к дебрям) продолжается не больше трех месяцев - до ноября. В декабре снова наступает пора дождей. Вода снова прибывает. Снова человека одолевают всяческие заботы и хлопоты. Снова в сердце его закрадывается страх - страх гребца, сознающего, что он плывет на утлом каноэ по могучей, враждебной, полной тайн реке. 49. ЖАРА! Уже четыре дня светит огромное, раскаленное солнце, и с каждым днем жара все больше донимает нас. Мучаются все - и люди и животные. Жара тяжелым камнем придавила мозг и мышцы. Утром встаем с головной болью. Хорошо бы лежать целыми днями, не двигаясь. Но такой роскоши мы не можем позволить себе: нужно идти в лес, нужно охотиться и собирать экспонаты для музеев. На пятый день рано утром наша тройка - Долорес, Чикиньо и я (Чикиньо уже помирился с девочкой) - отправились в лес. Страшная жара обрушивается на нас. Сегодня, кажется, еще жарче, чем вчера! От хижины до леса всего несколько десятков метров сплошного кустарника, в котором прорублены тропинки. Вдруг на повороте тропинки я сталкиваюсь, что называется, лицом к лицу с огромной ящерицей, длиною свыше метра. Ящерица грелась на солнце в каких-нибудь двух шагах. Неожиданная встреча испугала ее больше, чем нас. Гад вскочил на свои короткие ноги и помчался по тропинке с быстротой, достойной породистого рысака. Отбежав на расстояние, гарантирующее безопасность, ящерица остановилась и с любопытством оглянулась назад. Это ее и погубило. Одновременно с выстрелом ящерица подпрыгнула вверх и затем повалилась, корчась в смертельных судорогах. Она еще разевает свою страшную пасть, вооруженную острыми зубами, пытаясь схватить меня в последнем предсмертном усилии. Это был прекрасный экземпляр ящерицы тейю (Tupinambis teguixin). Кожа ее покрыта свинцово-голубоватой чешуей с белыми красивыми разводами. Мы повесили трофей на куст в тени дерева, намереваясь забрать его на обратном пути. Вот мы и в лесу. Отовсюду несется птичий гомон. На толстом стволе дерева я заметил черного дятла величиной с ворону. Он яростно стучал клювом по коре и так увлечен был этим занятием, что не заметил нас. Ну что же, и он пригодится в моей коллекции. Грянул выстрел. Стук прекратился. Несколько мгновений птица сидела неподвижно, вцепившись в ствол. Затем упала, издав пронзительный предсмертный крик, похожий на боевой клич. Да, в лесах Укаяли жизнь и смерть сплетены очень тесно! Убитого дятла мы подвесили на палочку и захватили с собой. Углубляемся в лес, солнце поднимается все выше. От земли, от кустов, от стволов деревьев - отовсюду пышет нестерпимым жаром. Воздух раскален, и дышать все труднее. Мой охотничий костюм, весь пропитанный потом, прилипает к телу, как пластырь. Даже забавно: махнешь рукой - и капельки пота брызжут во все стороны, как будто высосанные из пальцев. Хуже всего приходится легким: хочу вздохнуть поглубже, но ничего не получается, что-то мешает. Учащенный пульс бьется в висках, глаза застилает пелена. Все большее утомление охватывает нас, все чаще приходится присаживаться и отдыхать. Не очень густой лес состоит из деревьев, покрытых мелкими листьями, не дающими тени. Солнечные лучи пронизывают их насквозь и ложатся на землю пятнами, особенно яркими на тропинке. Пройти несколько шагов по этим солнечным островкам настоящая каторга! В раскаленном лесу эти лучи разят, как огненные стрелы, даже сквозь одежду. Птицы скрылись. Еще час тому назад они вели себя очень шумно, а теперь умолкли, охваченные дремотой. Но лес живет. Вот перед нами новое зрелище: как по мановению волшебной палочки, вдруг сразу появились сотни и тысячи насекомых. Жуки, саранча, лесные клопы, бабочки - целая фаланга взбудораженных и все прибывающих насекомых. Они беспокойно снуют по траве и кустам, карабкаются на ветки, мечутся как одурелые по тропинке, носятся в воздухе. Все они охвачены каким-то общим возбуждением. - Святая богородица из Гваделупы, смотрите! Как их легко ловить! - восклицает, поблескивая глазами, удивленная Долорес и поспешно сует насекомых в банку с ядом. Она права. В лесу творится нечто необычайное. Какое-то волнение овладело всеми насекомыми и выгнало их из укрытий. Может быть, под влиянием ужасной жары по лесу прошла волна такого необычайного беспокойства? Она всколыхнула лесных насекомых и вдруг разожгла в них инстинкт продолжения рода. Во всяком случае, такого возбуждения я не видел ни до, ни после. Вокруг нас все волновалось, трепетало. Грозный рогатый жук геркулес догоняет пузатого жука, принадлежащего к совсем другому роду; геркулес заметил свою ошибку не сразу, но потом опомнился и помчался дальше. Рядом огромная цикада поблескивает своими крыльями, отливающими всеми цветами радуги, и пронзительно стрекочет. Ее страстный голос звучит, как отчаянный крик утопающего. Неподалеку, на этом же кусте, несколько раздраженных кузнечиков прыгают на ветках, потрясая дрожащими усиками. Всюду трепещущие крылышки и насекомые, разыскивающие друг друга. Некоторые уже соединились в судорожном объятии и замерли без движения надолго. Таких пар все больше и больше. Они усыпали листья и ветви кустов. В воздухе кружатся соединившиеся пестрые бабочки. Чикиньо и Долорес с легкостью ловят сеткой эту ценную добычу. Нас потрясло это зрелище. Мы поняли, что стали свидетелями редкого явления природы. Я обратил внимание, что насекомые, появившиеся в таком огромном количестве и с такой жаждой соединения, завладели чащей. Сейчас они единственные владыки тропического леса. Они здесь главенствуют, они задают тон всему. Лес сейчас их стихия, он принадлежит им - не птицам, не животным и уж меньше всего человеку с затрудненным дыханием и учащенным пульсом. Вдруг насекомые исчезли так же внезапно, как появились, солнце скрылось за черной тучей, наступил полумрак, и стала надвигаться гудящая стена дождя. Недалеко от нас стояло великолепное дерево седро, оно спасло от непрошеного купанья. Через минуту дождь кончился, и опять выглянуло солнце. И в то же мгновенье обрушивается жара, пожалуй, еще более тягостная, чем прежде, потому что воздух насыщен влагой. Прохладная передышка была коротка. Насекомые больше не появлялись. Мы отправились домой. Подойдя к месту, где три часа назад была повешена на куст убитая ящерица, мы остановились как вкопанные. Гад, которого мы считали мертвым, за это время успел очнуться и сползти на тропинку. Увидев нас, он яростно оскалил зубы и, шипя, сверлил нас взглядом. Пораженный его необычайной живучестью, я вторично выстрелил я теперь уже по-настоящему уложил на месте. Этой ночью меня тревожили странные сны. Мне привиделся жаркий лес, наполненный томными вздохами и яростным, гневным шипением. Потом меня лизала и кусала взбесившаяся ящерица, которую никак нельзя было убить. Нелегко здесь быть коллекционером! 50. РАБСТВО НА УКАЯЛИ Верховья Укаяли - это, пожалуй, наиболее отдаленный от цивилизации уголок земного шара. Верховья Укаяли притягивали к себе искателей счастья всех национальностей. Они закладывали здесь асьенды и плантации кофе, хлопка, барбаско и сахарного тростника. Для обработки всех этих плантаций нужны были рабочие руки, и вот сюда стали стекаться в поисках работы испанцы, итальянцы, немцы, поляки... Но европейцы не могли примириться с тяжелыми условиями труда, с низким заработком, с полным отсутствием цивилизации. Они бунтовали и удирали. А владельцам асьенд нужны были дешевые, а главное, покорные и на все готовые руки. Много рук, как можно больше! Каждое утро, просыпаясь, я вижу голубую цепь гор, виднеющуюся на западном небосклоне. За этой цепью, совсем недалеко от Кумарии, простирается до самых подножий Кордильер таинственная, малоизученная страна, обозначенная на карте белым пятном. Называется она Гран Пахональ, и живет там охотничье племя кампа - непорабощенные, рослые, здоровые индейцы. Кампа ведут кочевой образ жизни и живут преимущественно охотой. Они знают эти леса вдоль и поперек, очень дорожат свободой и как огня остерегаются белых. Руки у них крепкие и выносливые. Такие руки очень нужны владельцам асьенд, и они отправляют на охоту за кампа целые экспедиции, действующие по точно разработанному плану. Хорошо вооруженные пеоны окружают ночью шалаши кампа, запускают на крыши горящие стрелы, и когда пожар бушует, мужчин, оказывающих сопротивление, убивают, стариков и женщин прогоняют, а остальных - главным образом детей и молодежь - захватывают как добычу и уводят с собой. Вот каким способом асьенды на Укаяли обеспечивают себя рабочей силой. В верховьях Укаяли живет много людей, профессия которых - ловля и продажа индейцев. С этой целью они используют ненависть между отдельными племенами и сами разжигают ее. Ведь, кроме кампа и чама, здесь живут еще и другие племена: мачигенго, пиро, кашибо, амауаса, атуарана. И здесь так же, как на севере, на территории хибаров, умеют препарировать человеческие головы. И здесь белые разжигают войны между жителями лесов, чтобы поживиться на их крови и горе. Знает ли об этом правительство Перу? Несомненно, знает, но смотрит на все сквозь пальцы. Многие государственные чиновники сами торгуют индейцами. К тому же правительство не располагает здесь никакой фактической властью, ибо Гран Пахональ, как мы уже говорили, представляет собой белое пятно на карте. А сверх того в Перу еще живучи конквистадорские нравы и обычаи. Самый страшный среди охотников за людьми - плантатор Панчо Варгас, асьендадо{60} из Тамбо и Урубамба, человек крайне жестокий, не брезгающий никакими средствами. Не сотни, а целые тысячи кампа выловил в Гран Пахонале этот разбойник, опустошивший большие территории. "Счастливой рукой" обладает и некий Тригосо - мировой судья и владелец асьенды близ Кумарии, человек ловкий и обходительный. С ним я имел счастье познакомиться лично. В Икитос "живой товар" доставляет на своем пароходике "Либертад" ("Свобода") всегда мило улыбающийся толстячок Григорио Дельгадо, получивший образование и воспитание в Женеве. Дальнейшая судьба угнанных в рабство детей внешне выглядит благопристойно: владелец плантации "усыновляет" ребенка, и тот становится одним из членов его многочисленной семьи. Теперь он уже на законном основании обязан работать даром, а в случае побега "неблагодарного сына" все власти - тоже в законном порядке - преследуют, ловят его и водворяют обратно. У такого "сына" только сыновние обязанности, без всяких прав, и, разумеется, наследником своего "папаши" он быть не может. Когда патрону вздумается переуступить своего "сына" кому-нибудь, он это делает за определенное вознаграждение, причем сделка вежливо именуется "возмещение расходов" по воспитанию и образованию ребенка. Покупатель приобретает по такой сделке все права патрона и может перепродавать индейца дальше - так, как продается любой товар или домашнее животное. Когда ребенок становится взрослым, судьба его как будто улучшается. Патрон дает ему в жены одну из девушек, "продает" небольшой клочок земли вблизи асьенды, большой нож - мачете, немного семян и велит ему самостоятельно хозяйничать. Земля продается, разумеется, не за наличные деньги (ибо у индейца нет денег, да он в них и не разбирается), а за будущий урожай и за будущий труд индейца в асьенде патрона. Вот здесь-то и зарыта собака! Индеец должен отработать свой долг, а асьендадо ведет расчеты так, что индеец всегда остается его должником. Иногда за какой-нибудь кусок тика на костюм индеец обязан работать целый год в поле, добывать дичь, ловить рыбу, колоть дрова. Ясно, что ему никогда не выбраться из долговой петли!