Вот индеец, не выдержав, сбегает, власти преследуют и ловят "бесчестного должника" - так же, как они ловили некогда "неблагодарного сына", - и отдают его обратно в руки хозяина, ибо закон обязывает индейца отработать все свои долги, лишь после этого ему может быть предоставлена свобода... А патрон, со своей стороны, уж позаботится, чтобы краснокожий бедняк никогда не смог рассчитаться с долгами! Кстати, побеги случаются редко. Асьендадо умеет так затуманить мозги индейца и так привязать его к своей асьенде, что горемыка еще благодарен ему за то, что жив и что кто-то его "опекает". Все индейцы, живущие на Укаяли, за исключением немногих племен, покорны своим патронам в противовес индейцам, живущим в глубине лесов, далеко от реки, где белых гораздо меньше и почти нет асьенд. Не всегда добывание рабов сопровождается насилием и кровопролитием. Зачастую сами индейцы, особенно из племени кампа, добровольно продают своих детей, которые мешают им кочевать по лесам. Обычно такая участь постигает тех несчастных, которым суеверная молва напророчила, что пребывание их в лагере опасно для всего племени. Поэтому их уничтожают или изгоняют. Когда я был в Кумарии, на таких детей была установлена твердая цена. За каждого ребенка родители получали одно испанское ружье, сумку с порохом и дробью, нож мачете, материю на брюки и рубаху для отца и на платье для матери - все это вместе взятое стоило около семидесяти соле или девяти долларов. Положение индейцев на Укаяли должно стать предметом обсуждения государства, которое принадлежит, или, во всяком случае, желает принадлежать, к числу цивилизованных. Безнаказанность таких преступников, как Панчо Варгас, - преступление против всего человечества и приносит немалый вред самим властям Лимы. В бассейне другой перуанской реки, Путумайо, протекающей в северо-восточной части страны, английская комиссия вскрыла целую систему жестоких издевательств над индейцами и даже многочисленные убийства. Свирепствующие каучуковые компании в своем терроре не останавливаются ни перед чем. Они берут в плен в качестве заложников целые семьи, и если индеец - глава семьи - не приносит столько каучука, сколько они требуют, то всю семью, в наказание "непокорному", расстреливают на его глазах. В 1915 году капитан Дельгадо на своей "Свободе" не смог добраться до начала Укаяли{61}. В районе Чикоса бушевали пожары, и капитан хотел прийти на помощь пострадавшим, но, получив ранение, предпочел не вмешиваться и бросился наутек. Удирая на всех парах, он включил сигнал тревоги и с сиреной, воющей днем и ночью, мчался к низовьям реки. Проплывая мимо жилищ асьендадо, он кричал им: - Удирайте! Индейцы нападают! Удирайте! Индейцы действительно напали. Под предводительством Тасулинчи они двинулись из Гран Пахоналя, чтобы отомстить за все долгие обиды и издевательства. Повстанцы собрались на реке Унуини и отсюда начали совершать набеги на все асьенды, расположенные вниз по Укаяли. Первой подверглась нападению Чикоса, и пятьдесят ее жителей погибли. Обитатели следующих асьенд уже проведали о случившемся и принялись удирать вниз по реке. Но дубины и стрелы сделали свое дело: через несколько дней в верховьях Укаяли на пространстве в двести километров не осталось ни одного белого. Только в Кумарии кампа натолкнулись на организованную оборону белых и, прекратив дальнейшее преследование, ушли в лес. В течение нескольких последующих лет асьендадос совсем не показывались в верховьях Укаяли. Со временем новые искатели счастья начали заселять эту местность, проделывая то же самое, что и их предшественники: они выращивали кофе, хлопок, барбаско, сахарный тростник и искали дешевые рабочие руки. Строптивое племя по сей день не склонило головы. И сейчас асьендадос бледнеют от страха и сон покидает их, когда проносятся слухи о приближении индейцев-мстителей. Эти тревожные вести несутся, как лавина, от асьенды к асьенде. Иногда они оказываются высосанными из пальца, порой же не лишены основания. Случилось так, что из Кумарии в Икитос я возвращался на пароходе сеньора Дельгадо "Либертад". Я вез с собой несколько десятков живых зверей. Дельгадо вез одну молодую индианку, крепкую, толстую и некрасивую кампа. Никто о ней не заботился, девушка спала обычно на палубе, приткнувшись в уголке. На ее лице постоянно блуждала бессмысленная улыбка, хорошо знакомая мне, - улыбка индейца, только что оторванного от родных лесов и растерявшегося среди окружающей его враждебной цивилизации. Индианка подружилась с моими зверюшками. Я был очень доволен, она помогала мне кормить животных, ухаживать за ними и охотно возилась с ними. Ее как бы сближала с ними общность судьбы. Вечером после ужина мы с капитаном сидели за черным кофе и курили. Дельгадо на недурном французском языке излагал свои мечты о возвращении в Европу, в Женеву, где прошли лучшие годы его жизни. - А вас не беспокоит, - говорю ему, - что в Европе существует Лига охраны прав человека и вам могут там всыпать? Дельгадо весело рассмеялся, сделал презрительный жест рукой и сказал только: - Oh mon Dieu!..* ______________ * - О боже мой!.. (Франц.) Он твердо был убежден в полной безнаказанности. 51. ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАЛЕНЬКОГО КАМПА Разговор о рабстве на Укаяли напомнил мне об одном интересном приключении, случившемся несколько месяцев назад. Когда я ехал из Икитоса в Кумарию, на наш пароход "Синчи Рока" в Контамане села некая малокровная дама, перуанка. С ней был мальчик с глупым выражением лица и цветом кожи еще более бледным, чем у матери, а также другой мальчик, индеец, у которого было красивое личико с пухлыми щечками, блестящие, умные глазенки, изрядный животик. Он чистил бледному сыну сапоги и выносил ночные горшки за малокровной мамашей. Мы с Чикиньо почувствовали к индейскому мальчику большую симпатию и молча обменивались с ним улыбками. Малокровная дама заметила это и сказала мне: - Красивый мальчик, не правда ли? Здоровый, прилежный. - Прилежный? Разве он ходит в школу? - брякнул я. Дама несколько смутилась. - Да нет, зачем же... Он прилежен в труде. Нравится он вам? - Очень. А сколько ему лет? - Десять. Это кампа, и если хотите - я недорого продам его вам. Я уже кое-что слышал об укаяльских нравах, и поэтому такое предложение не прозвучало для меня как гром среди ясного неба. Напротив, я даже деловито спросил: - За сколько? - За сто соле. Это была цена стандартного мужского костюма. Не так уж дорого за такого красивого мальчика! Оставалось только узнать, какие права на него я приобрету. - Права? Да все права! - воскликнула дама. - Он будет вашей собственностью, как и любая ваша вещь - как часы, как ружье, костюм. Существует только одно ограничение, - добавила она, кокетливо улыбаясь. - Его нельзя убить без особенной причины, это запрещено законом. - А закон не запрещает иметь раба? - Закон не запрещает усыновить мальчишку. Пока дама уговаривала меня купить мальчика, он стоял в стороне и, как всегда, улыбался мне своими умными черными глазами, не подозревая, что решается его судьба. Ночью я спал плохо. Комары не докучали, но зато разговор с дамой не выходил у меня из головы. Судьба мальчика волновала до глубины души, надо было найти какое-то человеческое решение. Но какое? Приобрести мальчика в полную собственность? Невозможно. Я пытался представить себе, как поступил бы на моем месте любой средний европеец. Несомненно, он купил бы мальчика и возвратил ему свободу. И я решил поступить так же. На следующий день за завтраком я поведал свои планы капитану Ларсену и попросил у него совета. Ларсен выпучил на меня глаза, как на сумасшедшего, и, ошеломленный, сказал: - Мне понятно, что вы хотите его купить. Понятно, что вам его жаль... Но то, что вы хотите дать ему свободу, совсем непонятно. Свободу? Скажите, как вы себе это представляете? - На ближайшей пристани отдам его на попечение местным властям... - На попечение властям?! - разразился издевательским хохотом капитан. - Либо отдам его какому-нибудь честному гражданину, - поправился я. - Честному гражданину?! - повторил Ларсен, продолжая хохотать. Позже от некоторых пассажиров я узнал, в чем тут дело. Они объяснили мне, что если бы я отдал мальчика кому-нибудь из живущих на берегу, то лицо это сочло бы мальчика своей собственностью и после моего отъезда либо превратило его в раба, либо продало кому-нибудь из пассажиров следующего парохода. Получалось так, что никакого выхода нет. На берегах Укаяли все враждебно маленькому кампа, отовсюду тянутся к нему хищные лапы! Даже пассажиры на пароходе заволновались. Они пришли к выводу, что я чувствительный филантроп (читай: дурак!), которому денег девать некуда и которого нужно как следует ободрать. И вот все лихорадочно стали придумывать, как бы выклянчить для себя мальчика. Каждый действовал по-своему: кто ложью, кто лестью, кто хитростью, а кто и обезоруживающей искренностью, как, например, преподобный дон Хуан Пинто, у которого глаза с поволокой и сердце, плененное донной Розой де Борда. Кавалер этот с истинной грустью попросил меня, чтобы я купил для него мальчика: он хотел бы подарить его даме своего сердца. - Так ведь у нее уже трое ребят, - удивился я. - Вот именно! - вздохнул он. - Поэтому ей и нужен четвертый - слуга... В конце концов, стиснув зубы, я отказался от попыток решить участь мальчишки. Несмотря на самое горячее желание, мне так и не удалось освободить маленького раба. 52. СНОВА ЛИВНИ! Известно, что солнце на зиму отправляется на юг. Кому из нас не казалось так в детстве? Тогда оно вовсю освещает Южную Америку я изрядно поджаривает весь континент. Нагретый воздух расширяется и создает барический минимум{62}. Атлантический океан старается использовать это и очертя голову шлет в глубь страны продолжительные морские ветры, насыщенные влагой. Наткнувшись на стену Анд, ветры охлаждаются и в виде ливней обрушиваются на землю в течение последующих трех сезонов. Благодаря этим ливням появились и великолепные леса Амазонки и черная меланхолия у человека, сидящего безвылазно в своей размокшей хижине на берегу Укаяли. А ливни какие-то колдовские, исступленные! Они падают не сверху, как положено нормальному ливню, а как-то искоса, почти горизонтально, гонимые сильными ветрами. Крыша над головой почти не защищает, и вода проникает в хижину сбоку, сквозь бамбуковые стены. Это приводит человека в отчаяние. В хижине сушатся мои ценные коллекции, которые должны просохнуть как можно скорее, если я намерен привезти их в Варшаву в пригодном состоянии. Здесь препарированные шкурки укаяльских птиц, коллекция бабочек, жуков и других насекомых - плоды кропотливого и долгого труда. А между тем шкурки не только не сохнут, но, наоборот, все больше пропитываются влагой и покрываются плесенью. Нет ничего более трудного и сложного, чем борьба с плесенью на Укаяли. В какие только очаровательные цвета не рядится эта отвратительная плесень, покрывшая перышки препарированной кукушки! Все цвета радуги с фосфорическим блеском в придачу! Если завтра не выглянет солнце хотя бы на несколько часов и не подсушит шкурку, то плесень начисто уничтожит мою самую лучшую, самую редкую кукушку. Однажды мне пришлось познакомиться с осенними ливнями в норвежских фиордах, в Намдалене{63}, и тогда мне казалось, что более грустной картины нет на свете. Но вот на Укаяли я увидел нечто более тягостное. Дожди превращают здесь буйный мир в какое-то сплошное мрачное кладбище. Пальмы агуаче, растущие около хижины (один из красивейших видов перуанских пальм), во время дождя выглядят так уродливо, что испытываешь к ним отвращение. Мрак и ненастье накладывают на всю долину печать какой-то трагической обреченности. Вода, льющаяся с крыши на пол хижины, действует как яд. Дождь кажется страшным чудовищем, а небо - сплошной кровоточащей раной. Я живу остатками нервов. Перспектива потерять коллекции, оторванность от всего мира, сознание беспомощности, липнущая к телу мокрая одежда, жизнь без движения, без книг, без собеседника - все это вызывает удрученное состояние. За хижиной, там, где были пастбища, теперь образовались озера. Это и есть прославленные талампы. В лесу их тоже полно. На протяжении многих месяцев талампы наглухо закрывают доступ в чащу. Позже, в сухое время года, они всасываются в землю и исчезают. Однако не все - в некоторых местах остаются опасные трясины. И у порога нашей хижины образовалась лужа, через которую нужно перепрыгивать. Лужа небольшая, но однажды Долорес нашла в ней несколько маленьких рыбешек. Рыбки весело гоняются друг за другом и охотятся на еще меньших, чем они, головастиков, которые тоже появились в воде. Изумленная Долорес утверждает, что рыбки чудом попали в лужу. Я охлаждаю ее пыл и сомневаюсь в том, что это чудо. Вероятно, их сюда занесли на своих крыльях пролетавшие случайно дикие утки. На следующий день дождь утих, лужа высохла, и мы забыли о рыбках. На третий день снова пошел дождь. Лужа опять наполнилась водой, и - о, чудо! - опять появились те же рыбки. Теперь уже я поражен! Очевидно, остроумные рыбки во время засухи попросту зарылись и спали в ожидании дождя. Порадуемся этому открытию, Долорес. Значит, наши рыбки не простые: это умные шельмы, сумевшие прекрасно приспособиться к жизни, несмотря на то, что их мир - всего лишь маленькая лужица перед нашей хижиной. Иногда из-за туч выглядывает солнце. Тогда сразу становится очень жарко и так светло, что глазам больно. Весь мир мгновенно и чудесно изменяется. Деревья в лесу, от корней до верхушек пропитанные влагой, на солнечном свету загораются, искрятся, будто осыпанные бриллиантами. Изголодавшиеся птицы устремляются на поиски пищи, от листьев вздымается пар. Душно так, что трудно дышать. В воздухе крик, пение и таинственный шум бурлящей воды. Всюду шумно и неестественно светло от отраженного солнечного света. Всюду сразу забурлила и загудела жизнь, забила ключом, как будто намереваясь порвать все оковы и путы. Это был звонкий гимн в честь солнца! Но вдруг все изменилось: внезапно набежала черная туча, и снова полил дождь. Однажды я отправился в лес на охоту, но неожиданно мне преградила дорогу огромная река, катящая свои бурные волны между деревьями. Еще вчера я проходил здесь посуху, а сегодня под ногами пенится и шумит могучий поток, сотрясая стволы огромных деревьев и прокладывая себе путь среди водоворотов. Новую реку не питают ни Укаяли, ни ее притоки - она течет прямо из глубины леса. Но как она возникла? Какие стихии сплотили свои усилия, чтобы породить эти бушующие волны, прокладывающие себе дорогу здесь, в густом лесу? А вода все прибывала. Нужно было поскорее поворачивать назад, чтобы новые ответвления воды не отрезали мне пути. В этих намокших лесах таятся неисчерпаемые резервы воды. Они угрожают человеку всевозможными опасностями и делают ненадежным его завтрашний день. Снова зарядил дождь. Меня гложет безнадежное отчаяние и одолевает самая тяжкая болезнь путешественника: чувство одиночества и безоружности. Потоки дождя заслонили не только укаяльский мир, но и тот, мой мир, из которого я прибыл сюда. В мозгу зарождается тревожная мысль: увижу ли я его когда-нибудь? Окружающее становится для меня все более чуждым и отталкивающим. Во всем - и в крыше, сделанной из пальмы ярины, и в стенах хижины из бамбука, и в запахе намокшей земли - во всем я ощущаю какую-то скрытую враждебность. В минуту самого мрачного отчаяния я вдруг вспомнил, что мой знакомый в Икитосе, Тадеуш Виктор, дал мне в дорогу несколько номеров "Святовида"*. Я достаю их из чемодана и медленно, но все более внимательно, страница за страницей, перелистываю. Я замечаю, что рука моя дрожит. ______________ * "Святовид" - старый журнал, издававшийся в буржуазной Польше. (Прим. перев.) Со страниц журнала на меня глядят знакомые пейзажи с тополями, дома, люди, одетые по-городскому. Все это кажется мне удивительным и неправдоподобным. А вот есть даже новости из моих краев. Пишет о них Людвик Пушет, известный скульптор. Этот великий чародей и почтенный "цыган" написал остроумный фельетон о "Розовой кукушке" - артистическом кабаре в Познани, о польских художниках, о картинах и делах, близких моему сердцу. Рассказывает также о каком-то веселом бале в художественной школе. Когда человек сидит в хижине над рекой Укаяли, где из земли выползают рыбы, то далекий бал и танцы приобретают удивительное значение. И вот чудодейственная сила Пушета и "Святовида": я обретаю равновесие и снова смелее смотрю на мир. Я все чаще присаживаюсь над лужей у порога своей хижины и все с большим любопытством слежу за игрой сметливых рыбешек. 53. МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ К КЛАУДИО... Мне не дают покоя воспоминания о необыкновенной обезьянке. Я встретил ее однажды в лесу, неподалеку от Кумарии. Тропинка привела меня на небольшую чакру - очищенное от леса поле, приготовленное для посевов, - и тут я увидел появившихся с противоположной стороны поля трех индейцев кампа: мужчину, женщину и мальчика. Рядом с ними бежала на свободе обезьянка - забавное создание, чрезмерно вытянувшееся и поэтому очень тонкое. Длинные ноги и руки, длинная шея и туловище, маленькая головка. Английские зоологи справедливо назвали этот вид обезьян спайдер манки, то есть обезьяна-паук. Зверек вполне ручной; испугавшись меня, он не удрал в лес, а зарылся в складки платья индианки. Это нас очень рассмешило. Обезьянка - величиной с собаку среднего роста. Она стоит на двух ногах, прижавшись к индианке. Физиономия удивительно напоминает лицо маленького человечка, а мелькающие проблески мысли в ее испуганных глазах усиливают это впечатление. - Она не привыкла к чужим, - объясняет на ломаном испанском языке индеец. Это Клаудио из племени кампа; он работает на асьенде Дольча, но живет в нескольких километрах ниже Кумарии, на берегу Укаяли. - Не продашь ли мне обезьянку? - спрашиваю у него. Клаудио посоветовался с женщиной и, по обычаю здешних индейцев, промычал сквозь зубы что-то неопределенное - ни да ни нет. - Ты подумай, - прошу его. - Я охотно куплю. Когда во время нашего разговора я подошел к обезьянке, чтобы погладить ее, она стала забавно горевать. Не убежала, не завизжала, а схватилась обеими руками за щеки и, качая головой, принялась жалобно стонать. Это было очень забавно и вместе с тем трогательно. Она показалась мне исключительно чувствительным созданием. Я договорился с Клаудио, что он дома подумает и решит вопрос. За обезьянку я предложил немалую цену и условился, что спустя два дня он сообщит мне свое решение. Увы, Клаудио не сдержал своего слова. Ни через два дня, ни в последующие дни он не появился, и я решил сам навестить его. Как-то рано утром я отправился туда с Валентином и молодым индейцем Юлио с асьенды Дольче. Укаяли к этому времени утихла, и вода в ней убавилась. Исчезли и плавучие стволы. Зато у берегов из воды торчит много ветвей, покрытых илом. Мы плывем по реке, течение быстро уносит каноэ. Восходящее солнце застало нас уже на полпути. Вдруг Юлио прерывает молчание и о чем-то договаривается с Валентином на индейском языке, после чего направляет каноэ на средину реки. - Зачем? - спрашиваю я удивленно. - Ведь на средине реки опаснее, там легко можно попасть в водоворот. Ближе к берегу человек всегда чувствует себя увереннее. - Барранко, - отвечает индеец, указывая вперед. Действительно, берег, возвышающийся на три-четыре метра над водой, в этом месте сильно подмыт. Под каждым деревом образовалась глубокая пещера, и обнаженные корни похожи на клубки чудовищных змей. Несколько деревьев, растущих на самом краю, сильно наклонились к реке. Они могут каждую минуту рухнуть, но держат их толстые лианы. Натянутые как струны и соединенные с другими стволами, они пока спасают накренившиеся деревья от катастрофы. Поразительна солидарность растений перед лицом общего врага. Ненасытная река уже наметила себе лесные жертвы, но пока еще не может расправиться с ними: их защищают десятки дружеских рук - лиан. Напряженная борьба между лесом и водой продолжается. Подмытые рекой, неестественно наклоненные деревья выглядят грозно. Но вид этот обманчив. Участь их предрешена, они вскоре рухнут в воду и страшны лишь для плывущих мимо людей. Приглядевшись, я понял, что взбесившаяся река унесет не только прибрежные деревья, она унесет и кусок суши, покрытый лесом. Глубокий рукав врезался далеко в глубь леса и подмывает во многих местах землю, образуя остров. Я уже видел такие острова, уносимые течением реки. Мне рассказывали об одном городишке на Укаяли - кажется, Контамане, - окруженном со всех сторон предательской водой, который вот-вот провалится в реку. Укаяли неистовствует: в одном месте разрушает сушу, в другом, наоборот, образует новые берега. Мы удалились от барранко на безопасное расстояние. Говорят, когда берег рушится, на реке вздымаются огромные волны, способные потопить лодку. Тут я заметил на берегу, среди ветвей, какое-то необычное движение. Мы перестали грести и принялись наблюдать за берегом. - Обезьяны! - первым увидел Валентин. Их там целое стадо. На таком расстоянии трудно определить, к какому роду они относятся. Кажется, это ревуны. Они медленно перебираются с дерева на дерево. Ведет их огромный бородатый самец, не спускающий с нас зоркого глаза. Некоторые самки тащат на спине своих детенышей, по-видимому крепко вцепившихся в материнскую шерсть, потому что, несмотря на головоломные прыжки с ветки на ветку, они все же удерживаются. Меня тронула жизненная сила этого коллектива, охраняемого бдительным самцом, материнская забота о малышах и вместе с тем удивила утрата инстинкта, обычно предупреждающего лесных обитателей об опасности: ведь обезьяны находятся на деревьях, которые могут в любую минуту рухнуть и потопить все стадо! Но мои парни реагировали по-иному: - Обезьяны! - кричат они, обрадовавшись, и быстрыми ударами весел направляют лодку прямо на барранко. - А не опасно ли? - спрашиваю я беспокойно. - Нет! - отвечает Валентин. - Барранко теперь не опасен! - Откуда ты это знаешь? - Обезьяны сказали... Обезьяны знают, когда барранко упадет в воду. Обезьяны никогда не ошибаются... Увидев приближающуюся лодку, стадо исчезло. А мы, полагаясь на обезьяний инстинкт, продолжаем плыть уже совсем близко от подмытых деревьев. Будь мои юноши старше и опытнее, они знали бы, как иногда подводит инстинкт! Но я молчу, не желая в их глазах прослыть трусом. Все обошлось благополучно, и вскоре мы добрались до шалаша Клаудио. Увы, нас преследует неудача: в шалаше никого нет. Клаудио со своей семьей бродит по чаще. Было еще рано, и мы решили часок подождать! Чтобы не сидеть без дела, я решил пройти в лес и попытать счастья, благо ружье для охоты на птиц было при мне. Иду протоптанной тропинкой. В ста шагах от хижины вижу роскошную пальму пашиубу (приартеа). Всякий раз, натыкаясь на нее, я не перестаю восхищаться. Это просто чудо оборонного искусства! Корни пашиубы выступают над землей, и только на высоте примерно двух метров образуют ствол пальмы. Корни совершенно прямые и вооружены такими острыми, длинными и необычайно твердыми шипами, что притронуться к дереву нет никакой возможности. Я подумал: сколько же пришлось претерпеть этой пальме от всяких четвероногих любителей ее сладкой коры, что она так ощетинилась и забронировалась! Вот яркий пример разумной борьбы за существование. Идя по тропинке, я всюду видел следы такой борьбы, которая ведется не на жизнь, а на смерть. Ведется за свет, за солнце, за самое право на существование. Растения душат, давят, отравляют друг друга. "Это не лес, это война; здесь нет лирики уютных лесов Европы, здесь только жестокая война, страшная драма растений", - писал немецкий исследователь этих джунглей Р.А.Берманн. Внезапно со стороны хижины послышались громкие крики Валентина и Юлио. Полагая, что с ними что-то приключилось, со всех ног бросаюсь туда. Примчавшись на опушку, я увидел, что Валентин и Юлио суетятся возле нашей лодки. Затем они вскакивают в нее и быстро отчаливают от берега, направляясь к маленькому заливчику. - Рыбы! - крикнули юноши, увидев меня. Я уже и сам заметил их. Заливчик, врезавшийся в сушу метров на двадцать, кипит и бурлит. Сюда хлынула такая густая лавина рыб, что заливчик не может вместить ее. Серебряные чешуйчатые тела вытесняют друг друга на поверхность. Мои парни поспешно подплывают, бьют веслами по воде и швыряют в лодку оглушенных и неоглушенных рыб. Они трудятся как черти. В суматохе некоторые рыбы сами выскакивают из воды и падают в каноэ. Сотни рыб весом в два и больше килограмма шли сомкнутой массой. Если бы я не видел собственными глазами, никогда бы не поверил, что возможен такой сумасшедший лов. Вскоре лавина уходит, заливчик пустеет, а в нашей лодке - несколько десятков рыб. Усталые, но счастливые парни улыбаются. Мы боимся, чтобы наша скоропортящаяся добыча не погибла, и решаем поскорее вернуться домой. Гребем все трое. Тяжело нагруженной лодке нелегко плыть против быстрого течения. Когда мы подошли к опасному барранко, у юношей возник спор о погоде. Валентин пророчит, что будет дождь, хотя небо совершенно чистое, а Юлио утверждает, что ясная погода еще постоит. Оба, оказывается, по-разному толкуют лет каней. Здесь в воздухе шныряет много этих красивых птиц. Кани похожи на наших ласточек, увеличенных до огромных размеров. У них длинные, изящные крылья, раздвоенный вилкой хвост и восхитительный типично ласточкин лет, полный изящества, ловкости и молниеносных разворотов. Ко всем этим качествам природа добавила еще изумительное оперение: они белы как снег, а крылья и хвост черные. На фоне леса они выглядят, как чарующее видение. Кани-ласточки питаются всякой живностью. Как и ласточки, хватают на лету насекомых, попадающихся в воздухе, а на земле - змей, жаб, ящериц. Когда они взмывают очень высоко - это признак хорошей погоды. Когда же садятся на деревья или проносятся низко над землей, лучше не выходить из хижины: будет ливень. Сегодня кани летают не высоко и не низко, кружатся над деревьями на высоте нескольких десятков метров. Вот и разберись, будь пророком! Неудивительно, что мои молодчики ожесточенно спорят о предстоящей погоде. Прелестные птицы приводят меня в восторг. Природа здесь угнетающе действует на человека. Он, слабое создание, топчется обычно на опушке леса и редко видит что-нибудь приятное для глаз. И вдруг такая невыразимая красота, как эти грациозные создания, пляшущие в небе! Наша экскурсия закончилась неудачей. Клаудио мы так и не увидели. Но я не жалею о потерянном времени. Как это бывало уже не раз, я вернулся из поездки полный новых впечатлений. 54. БАБОЧКИ У бабочек и детей много общего. Так же, как и дети, бабочки беззащитны, так же любят солнце, сладости и игры на полянах. Дети любят бабочек. Меня научил любить их мой отец. Это был необыкновенный человек. Романтик, великолепный знаток природы, с горячим сердцем и умом. Он учил меня любить то, чего люди часто не замечали, проходя мимо. Когда мне было лет семь-восемь, он брал меня с собой в лес, к реке, на луга. И двое друзей, большой и малый, старались подчинить себе природу, в которой не последнюю роль играли такие существа, как лимонницы, голубянки, радужницы и другие бабочки. Вечером, вернувшись домой, мы вместе мечтали. Отец рассказывал о жарком солнце, о далеких, буйных лесах с лианами и папоротниками, о громадной реке и необыкновенных, блестящих бабочках. Мы составляли подробные планы будущей экспедиции. - Когда ты вырастешь, - говорил отец, - мы вместе отправимся на Амазонку. Увы, смерть сорвала наши планы: отец умер, и я остался один со своими мечтами. Потом у меня выросла доченька, Бася. Когда ей было шесть-семь лет, я брал ее с собой на цветистые луга над Вартой. Сколько там было смеха, веселых открытий и шумных забав! Мы заключали договор дружбы со всеми бабочками. Как и двадцать пять лет назад, сердце трепетало от восторга, и двое друзей были полны решимости подчинить себе природу. Когда мы возвращались домой, я должен был рассказывать Басе о еще более красивых лугах, о более пышных лесах, о самой могучей в мире реке и великолепных, сказочных бабочках. - Когда вырастешь большая, - говорил я Басе, - мы поедем вместе на Амазонку. В ответ Бася крепко сжимала мою руку. Я знал, что у меня будет достойный товарищ. Увы, смерть и на этот раз разрушила мои планы. В одно весеннее утро молодое сердечко Баси перестало биться, и опять я остался один. Я поехал на Амазонку. Работа, которая протекала иногда в очень тяжелых условиях, требовала закалки, напряжения всех сил, крепко стиснутых зубов. Но когда я оставался один на один с миром бабочек, что-то во мне обрывалось. Трудно сохранить холодную созерцательность коллекционера, когда в глубине души оживает прошлое и воскресают давнишние воспоминания. Но как ни смелы были мои детские мечты, природа Амазонки превзошла их, сотворив еще более изумительный мир. Человек ошеломлен, ему трудно объять разумом эту оргию природы, происходящую на его глазах. В конце концов он уже сам не знает, что в этих лесах явь, а что вымысел. Два дня светит жаркое солнце. Вода в Укаяли спала, обнажились песчаные пляжи. Около полудня, в самое жаркое время дня на песке появляются тучи бабочек, тесно рассевшихся друг подле друга. Сколько их там - тысяча, сто тысяч? Песчаная отмель растянулась в длину на сто метров и в ширину на пятьдесят. Бабочки преимущественно желтой окраски, двух больших семейств, парусников и белянок. Изредка попадаются крупные экземпляры катапсилий ярко-желтого цвета; издали они выглядят как спелые великолепные плоды. Бабочки высасывают из влажного песка питательные соки - это обычное явление в Южной Америке. Когда, проходя через песчаную отмель, спугнешь всю эту компанию, в воздух взвивается плотная желтая туча, создавая феерическое зрелище. По этой туче я как-то махнул два раза сеткой, и в ней оказалось более ста пятидесяти бабочек двадцати видов. В Европе, чтобы обеспечить себе такую добычу, не хватило бы самого длинного июльского дня! Подсыхающая на тропинке лужа привлекает целую сотню бабочек каликор. Они греются на солнышке и потягивают влагу. Бабочки невелики, но богатой расцветки с голубовато-зеленым блеском. У всех на крыльях снизу две восьмерки. Наши колонисты так и называют их: "восемьдесят восемь". Временами вся сотня каликор сразу взлетает и вьется вокруг головы прохожего сверкающим венком, словно хочет его околдовать. Это необычайно красиво и действительно околдовывает. Вдруг в воздухе послышался громкий треск, как будто кто-то щелкал пальцами. Это бабочки агеронии - бабочки-трещотки. Они обычно садятся на стволы деревьев, своей окраской почти сливаясь с древесной корой. Над людьми они просто издеваются! Вот уже несколько десятилетий, как они водят за нос самых крупных энтомологов{64} мира, ни за что не желая выдать тайну своего щелканья. Много труда потратили такие крупные исследователи, как Ханель, Годман и Сальвин, чтобы проникнуть в эту тайну. Все напрасно! Загадка так и осталась загадкой. По сей день агеронии выщелкивают свое "трак-трак" на всем пространстве от Мексики до Аргентины, издеваясь над микроскопами и человеческой любознательностью! А вот геликониды. Очень распространенный род, насчитывающий более четырехсот видов. Всем обитателям леса известно, что бабочка эта невкусная - горькая, с неприятным запахом. Птицы это знают и ни за что не тронут красивую вонючку. Словно пользуясь своей неприкосновенностью, геликониды летают медленно, на виду у всех врагов, вызывающе помахивая длинными крыльями, красивой коричневой, желтой, черной и красной расцветки. И вот случилось необыкновенное. Секрет геликонид подсмотрели другие бабочки. До сих пор совершенно безоружные, они принялись подделывать свои крылья, пока (сколько тысяч лет для этого понадобилось!) не стали похожими как две капли воды на геликонид. Многие виды белянок и данаид так перекрасились, что их не отличишь от подлинника. У страха глаза велики, а большие глаза тоже наводят страх. У многих бабочек, в особенности из семейства павлиноглазок, на крыльях огромные пятна: они, словно грозные глаза, устрашают насекомоядных птиц. Наибольшего успеха достигли бабочки калиго: на нижней стороне их крыльев изображена настоящая голова совы с двумя выпученными глазищами, острым клювом и точным узором оперения. Эти бабочки летают только в сумерки, когда просыпаются совы-птицы. Однажды я выстрелил в бабочку, напоминавшую своим полетом колибри, - я принял ее за птицу. Вторично я чуть не сделал такой же ошибки по отношению к другой, пожалуй, самой крупной бабочке в мире, но вовремя остановился. Вот как это произошло. Вместе со своим знакомым, польским колонистом Цесляком, я пробирался заброшенной лесной тропинкой сквозь густые заросли, как вдруг с куста сорвалась птица, своей окраской и размерами похожая на нашу куропатку, только с более медленным и бесшумным полетом. Я вскинул ружье и прицелился, но мой товарищ закричал: - Да это же бабочка! Я уже сам заметил ошибку и опустил ружье. Действительно, это была ночная бабочка, совка агриппа (Thysania agrippina). Лесные жители много рассказывали мне о ней, но, увидев своими глазами этого великана, я остолбенел, как и всякий раз, когда натыкался на безумства здешней природы. Схватив сетку, я помчался за бабочкой. Она присела на ствол дерева недалеко от меня, но, вспугнутая шумом, который я производил, продираясь сквозь кусты, взлетела, и фантастическое порождение безумствующего леса исчезло в зеленой чаще. Признаюсь, я пожалел, что не выстрелил раньше. Самые красивые бабочки здесь - морфиды. Голубизна всех океанов, лазурь всего неба, казалось, слились воедино, чтобы окрасить их крылья в ослепительный цвет. Все путешественники, побывавшие в Южной Америке, признают, что увидеть живую бабочку морфо было для них всякий раз радостным откровением. Часто случалось, что, возвращаясь с охоты, измотанный жарой и духотой, я еле волочил ноги. Но если в такую минуту среди деревьев появлялась похожая на сверкавшую голубую звезду бабочка морфо, я испытывал чувство физического облегчения, как будто меня освежил повеявший с далекого моря прохладный ветерок. И тогда я бодрее шагал вперед. Вот уже несколько дней как у меня завязалась дружба с одной прекрасной бабочкой. Я вижу ее ежедневно на тропинке, в одном и том же месте. Когда я подхожу ближе, она взлетает, описывает надо мной несколько кругов в воздухе и улетает в лес. Со временем между нами возникает своеобразная близость. Бабочка уже не боится меня и разрешает подходить к ней совсем близко. Она принадлежит к роду катонефеле и изумительно окрашена. На бархатно-черном фоне нарисованы две апельсинно-желтые ленты. Черный и желтый цвета сочетаются удивительно гармонично. Эта бабочка дорога мне, она напоминает Басю. Когда-то, гуляя с Басей по лугам над рекой Вартой, мы пережили такое же приключение, только с лимонкой. Несколько дней мы провели в такой же сердечной дружбе с этой бабочкой. Мой крылатый друг будто колдует: вдруг передо мной встают, как живые, голубые глаза, светлая головка, дорогое детское личико. Иллюзия так велика, что кажется: сейчас я услышу ее голосок, вот-вот из-за поворота тропинки появится светлая маленькая фигурка. Я хочу крикнуть, позвать ее, но на повороте появляются Чикиньо и Долорес, весело болтающие о жуке, которого они только что изловили. Нет Баси на Укаяли. Один восхищаюсь я радужными сверкающими бабочками. 55. ЛЮБОВЬ К ЗМЕЕ Однажды Хосе, индеец кампа, прибывший с берегов Инуи, принес мне живую змею канинану, внушительную двухметровую гадину. Канинана - змея неядовитая, но очень увертливая, и когда я вытаскиваю ее из мешка, она извивается и мотает хвостом во все стороны. Увидав змею, Долорес с отвращением попятилась. - Ты чего боишься? - спрашиваю девочку. - Ведь она неядовитая. - Ну и что, все-таки она змея, - отвечает Долорес. В голосе ее слышится врожденное отвращение ко всему змеиному отродью. - А ты тоже боишься? - обращаюсь к Чикиньо и подсовываю ему змею. - Потрогай ее. Чикиньо очень хочется потрогать змею. Прежде всего потому, что должен же он показать девчонке, что он не боится. Но он не может, это свыше его сил. Капли пота выступили на лбу мальчика - нет, он не может прикоснуться к змее! - Ах вы, трусы! - издеваюсь я. - Какие же вы друзья животных? При виде первой попавшейся змеи вся ваша любовь улетучилась вмиг! - У нее такая холодная кожа! - защищается Долорес. - Не потому, что кожа у нее холодная, - подхватывает Чикиньо, - а потому, что каждая змея - это черт. - Такой же черт, как ты сам. Чепуху городишь, великий натуралист! - смеюсь я. Чикиньо болезненно самолюбив. Мой смех его очень задел. Ведь он искренне любит животных. А так как я для него пример во всех делах, касающихся природы, то и сейчас он решает быть моим верным последователем. В последующие дни он часто останавливается у клетки канинаны и, видимо, внимательно изучает змею. Иногда что-то говорит ей шепотом. Свернувшаяся в клубок змея всегда неподвижна - она спит. Наконец Чикиньо решается осторожно слегка прикоснуться к змее. Восьмилетний храбрец ведет сейчас тяжелую борьбу с собой, с суеверием, укоренившимся с незапамятных времен. Здесь, у клетки канинаны, происходит незримая героическая борьба. И победил в этой борьбе в конце концов Чикиньо. Спустя несколько дней он уже без отвращения прикасается к змее. А милый канинана не особенно противится этим ласкам. Очевидно, он уже привык к ним и не кусается. За успехами Чикиньо ревнивым глазом следит Долорес. Она ни за что не хочет быть хуже мальчика и тоже решается попробовать. Увы, она успехами похвастать не может. Всякий раз, когда девочка хочет погладить змею, ее пробирает дрожь отвращения. Долорес делает над собой просто нечеловеческие усилия - и все напрасно: протянутая к змее рука дрожит. Но Долорес упряма. Она уговаривает себя, что любит змею; она хитрит, насилует и обманывает сама себя. Лаская канинану, она приговаривает: - Мой хороший, мой прекрасный европеец... (Европа для Долорес вершина всего прекрасного, всех ее мечтаний!) Чикиньо громко высмеивает эти хитрости и, в качестве тонкого знатока души животных и верного друга их, поучает девочку, как полюбить змею. Любовь должна быть чиста, как кристалл, и пряма, как тростник! Похлопывая терпеливую змею по животу так энергично, что звуки шлепков далеко разносятся, Чикиньо приговаривает: - Моя хорошая, моя настоящая змея... Канинана проявляет ангельскую кротость: даже такие энергичные ласки не выводят ее из терпения! 56. ПОПУГАЙ - ЦАРЬ ПТИЦ На рассвете, когда солнце, восходящее над Южной Америкой, еще скрыто за стеной леса, в воздухе разносятся громкие пронзительные крики. Каким бы глубоким сном ни спал обитатель тропического леса, где бы это ни происходило - над Амазонкой или над Параной, - он обязательно проснется и вскочит, проклиная на чем свет стоит виновников шума: - Проклятые попугаи!.. Да, его разбудили попугаи. И с той минуты весь день до самого вечера, исключая разве только самые жаркие полуденные часы, крики летящих попугаев раздаются непрестанно, напоминая вам о