покойник. А отношения были нормальные. Правда, порой говорил ему про женский вопрос... Не люблю в мужиках этой кобелистости. Говорил Тимофею, что добром он не кончит, только Тимофей смеялся... Отвечал мне: мол, это ты, дед, оттого говоришь, потому как сам не можешь любить. - Вы, Федор Матвеевич, раньше на флоте служили? - спросил Гуков. - Выло дело, - уклончиво ответил Пахомов и, потянувшись через стол, засунул окурок в овальную консервную баночку из-под марокканских сардин. Он вдруг подозрительно глянул на Гукова: - А вы сюда как, по доброй воле или при исполнении? Андрей Иванович рассмеялся: - По доброй, по доброй, Федор Матвеевич. Пришел с озером познакомиться, с пляжем, с вашей станцией, ну и с вами тоже. Я недавно сюда перевелся, надо осмотреться, людей узнать. Сегодня ведь воскресенье. Вот и искупаюсь заодно. - Это точно, - сказал дед Пахом. - Надо, конечно. А вы и впрямь приезжий, я вас до вчерашнего дня ни разу не встречал. А если купаться, то пошли на воздух. Чего тут сидеть, в берлоге стариковской. Они стояли у входа в сторожку. Дед Пахом курил, Гуков с интересом, он его не скрывал, оглядывался вокруг. - Присматриваетесь! - утвердительным тоном произнес старик.- И правильно. Вам надо. - Надо, Федор Матвеевич, - согласился Гуков. В воротах станции показались двое. В мужчине Андрей Иванович узнал начальника спасательной станции, Льва Григорьевича. "Подожди, - подумал Гуков, - как же его фамилия... Ах, да! Бледноруков. Странная фамилия. Лев Григорьевич Бледноруков. А это, конечно, его жена. По определению деда Пахома - королева". Когда Лев Григорьевич с женой, рослой красивой женщиной лет тридцати или меньше, проходил мимо, начальник станции запнулся, сбился с шага, вопросительно глянул на Гукова: не нужен ли я? Андрей Иванович чуть заметно покачал головой. Дескать, пока нужды в вас нету. Жена Льва Григорьевича оценивающе осмотрела вежливо поклонившегося ей Андрея Ивановича. Когда же вместе с мужем миновала сторожку, оглянулась и измерила Гукова взглядом. - Чистая тигра, - сказал ей вслед дед Пахом. РАЗГОВОР С МЕРЛИНОМ Рейсовый самолет из Франкфурта-на-Майне прибыл в Шереметьевский аэропорт с опозданием на полчаса. Над большей частью Польши и Белоруссии висел мощный грозовой фронт, и пилоты провели машину в обход, запасным маршрутом. Среди пассажиров, прилетевших этим рейсом, была группа туристов из Швейцарии. Ожидавший их прибытия гид и переводчик "Интуриста", недавний выпускник Института иностранных языков, заметно нервничал, поглядывал на часы. Туристов из Швейцарии ждал и еще один человек. Внешне он ничем не отличался от москвичей - мужчин "летнего образца". Легкие светлые брюки, туфли-плетенки, светлая безрукавка навыпуск с накладными карманами. Правда, на аэропортовской площади был припаркован бежевый автомобиль "вольво" с дипломатическим номером. "Вольво" принадлежал этому человеку, но при первом взгляде на его ординарную фигуру это никому бы не пришло в голову... Закамуфлированный под обычного москвича дипломат беззаботно разгуливал по залам международного аэропорта. Он постоял у киосков с сувенирами, купил газеты "Труд", "Сельскую жизнь" и "Морнинг стар", а когда объявили на четырех языках о задержке рейсового самолета из Франкфурта-на-Майне, то дипломат, как говорится, и ухом не повел. Оставаясь в Шереметьеве еще какое-то время, этот человек дождался, когда группа туристов из Швейцарии прошла контрольно-пропускной пост и таможенный досмотр. Все оказалось в полном порядке, границу для туристов открыли, и они переступили символическую черту, за которой начиналась для них территория Советского Союза и где ждал их с нетерпением представитель "Интуриста". Как только это случилось, хозяин "вольво" с дипломатическим номером с удовлетворением отметил про себя, что все идет как по маслу. Поговорку эту он мысленно произнес на русском языке, которым владел довольно неплохо и зачастую уснащал речь поговорками, видя в этом особую лингвистическую элегантность. Теперь ему нечего было делать в Шереметьеве. Но дипломат позволил себе задержаться здесь еще четверть часа, которые ушли на то, чтобы выпить чашечку кофе. Автобус с туристами уже ушел. Через некоторое время по Ленинградскому шоссе лихо промчался и приземистый "вольво". ...Огромный зал верхней одежды универмага "Москва", что на Ленинском проспекте столицы. По разные стороны длинного ряда мужских костюмов стояли двое мужчин. Одного из них, с длинным лицом, еще вчера можно было увидеть в Шереметьевском аэропорту, когда он садился в автомобиль "вольво", а потом мчался вслед за автобусом "Интуриста". Второго без труда можно было бы разыскать среди группы швейцарских туристов, прилетевших в Москву. Оба они делали вид, будто рассматривают костюмы. Эти люди ни разу не взглянули друг на друга и переговаривались вполголоса. Продолжая необычную беседу, они переходили в отдел мужских плащей, пальто, трикотажа... Все их движения были естественны и непринужденны. И дипломата, и туриста невозможно было бы в чем-то заподозрить. - Послушайте, Кэйт, вы уверены, что вам удается сбить с толку ваших опекунов, когда вы идете на встречи, подобные сегодняшней? - Не надо паники, Мерлин, - проговорил человек с длинным лицом, которого назвали Кэйтом. - Во-первых, я, как говорят русские, не первый раз замужем. Это выражение трудно перевести на ваш язык, но ведь вы и русский знаете как бог. Разумеется, русский бог, православный. Во-вторых, никакой встречи у нас с вами нет. В-третьих, дело гораздо серьезнее, чем вы можете предполагать. - Выкладывайте, - сказал Мерлин. - Признаюсь, миссия ваша в Рубежанске не из легких, но риск того стоит. Ваше путешествие туда принесет огромную пользу фирме, да и вы не останетесь в накладе. Мне думается, вы сможете завязать с этой нашей, прямо скажем, малосимпатичной работой, где нас не берется страховать ни одно общество на свете, и заняться разведением роз или настурций на какой-нибудь миленькой ферме близ Лазурного берега. Но сначала - Рубежанск, надо навестить Кулика. Все остальное потом. Как говорят русские, кончил дело - гуляй смело. - В ваших словах мало утешительного, Кэйт, хотя, признаться, уговариваете вы вполне профессионально. - Еще бы! Ведь я готовился к роли католического священника и успешно изучал богословие. - Что же изменило ваше решение, Кэйт? - Целибат. Обязательное безбрачие католического духовенства, которое папа римский не рискнул отменить до сих пор. - Насколько мне известно, вы так и не были женаты, да и сейчас проходите по разряду старых холостяков. Кэйт улыбнулся. Он встретился взглядом с хорошенькой продавщицей и галантно наклонил голову. Девушка кивнула в ответ, улыбнулась Кэйту. - Это так. Но я могу совершить эту глупость в любой момент. Дело не в том, Мерлин, чтобы осуществить. Дело в том, чтобы постоянно ощущать, что ты можешь это осуществить. Усекаете? Гм... То есть, я хотел сказать, понимаете разницу? - Очень хорошо понимаю. Это созвучно моим представлениям о человеческих потребностях, Кэйт. - И отлично. Однако перейдем к делу. Что мы имеем в Рубежанске? Как всегда, наш резидент Кулик провел отличную операцию. Но произошла накладка с его помощником, чего мы никак не ожидали, поскольку готовили этого человека долго и всерьез. Агент по кличке Друг оказался, увы, недругом. Конечно, Кулик предпринял превентивные меры, но материалов заполучить ему так и не удалось. - Почему так получилось? - спросил Мерлин. - Вербовка человека с никелевого комбината осуществлялась через Друга. Этот агент по кличке Святой был связан только с изменившим нашему делу человеком. Кулик знает Святого, но Святой не знает Кулика. Агент на комбинате работает исключительно за деньги, он прагматик чистой воды, никакие идеологические и иные эмоции его не волнуют. Случай в моей советской практике довольно редкий, но бывает здесь и такое. Они сами говорят: в семье не без урода. Судя по наблюдениям Кулика, чекисты не подозревают о роли Друга. Значит, материалы Святой еще не передал Другу. Иначе бы в Рубежанске начался вселенский шум. Устранение Друга прошло гладко. Его провел один из рядовых исполнителей Кулика. Делом занялась было милиция, но теперь она похерила его, списав как несчастный случай. Но со смертью, так сказать, неверного Друга исчезла надежная связь Кулика с нами. - Откуда все это известно вам, Кэйт? - спросил Мерлин. - Рубежанский резидент прислал шифровку, использовав одноразовый канал связи. Пока вы не попадете туда, Кулик ничего не сможет сообщить. - "Попадете"... Легко сказать. А если я сам попадусь? Ведь шла речь о дипломатическом прикрытии, и я просил... - Мало ли что вы просили, Мерлин! - перебил его Кэйт. - После совещаний в Хельсинки и Белграде наше правительство берет курс на потепление отношений с русскими. Фирма не разрешает действовать так, чтобы официальных представителей объявляли персоной нон грата. А главное - в Рубежанск с дипломатическим паспортом вообще не попасть. Только с "серпастым, молоткастым", как говорил их знаменитый поэт, можете приехать в город, который интересует шефов. А паспортом я вас снабжу отменным. Липы не держим, Мерлин. - Моя задача? - Привезти Кулику деньги, на которые он выкупит необходимые материалы у Святого. Вы примете эти материалы у Кулика и отправитесь домой за обильным гонораром. Предложу шефу отметить вас и по советскому обычаю: пусть купит вам путевку на курорт. Полечите нервы. У русских это делает профсоюз, а для вас пусть раскошелится фирма. - Какой переход границы вы мне подготовите? - Улетите из Москвы с другой туристской группой, с документами на другое имя. - Что-то слишком просто получается у вас, Кэйт. Не водят ли вас за нос чекисты? Не работаете ли вы у них под присмотром? - Нет, Мерлин, вам определенно надо лечить нервы. Я сижу тут, фигурально выражаясь, на вулкане, и гораздо спокойнее, рассудительнее вас, Мерлин... - У вас дипломатический паспорт, Кэйт. Не путайте божий дар с яичницей. - Как вы сказали? "Божий дар"... Если позволите, я потом запишу. Эту пословицу я не слыхал. Откуда у вас такое знание языка? - Я окончил факультет лингвистики в Оксфорде, Кэйт, русское отделение. И потом, в нашем доме говорили на этом языке. Правда, богословие знаю, разумеется, хуже, нежели вы, несостоявшийся аббат. - Так вам цены нет в России, Мерлин! Я всегда говорил, что наша фирма умеет подбирать кадры. Может быть, останетесь на постоянную работу, а? Скажем, учителем русского языка в средней школе? - Я не склонен сейчас шутить, Кэйт. И потом, мне пора в гостиницу. А я еще не сделал покупок, за которыми отправился в город. Как я найду Кулика в Рубежанске? ИНЖЕНЕР МУРАТОВ ВСТРЕВОЖЕН Никелевый комбинат в городе Рубежанске строить начали в годы Великой Отечественной войны. Это было тяжелое для страны время, когда гитлеровцы рвались к Волге, а горные егеря карабкались по скалам Кавказа, чтоб водрузить нацистское знамя на вершину Эльбруса. Для решительного наступления Красной Армии нужны были танки, сотни, тысячи танков. Но танки немыслимы без крепкой брони. Непробиваемой же делал ее никель. Комбинат был построен в рекордно короткие сроки, и танковая броня, укрепленная его никелем, успела принять на себя удары фашистской артиллерии. В послевоенные годы комбинат "Рубежанскникель" постоянно расширялся, совершенствовал производство. В наши дни это было передовое современное предприятие цветной металлургии и опорная база для научно-исследовательских работ. Воскресное пребывание Андрея Ивановича на пляже озера Ультигун ничего не добавило к тому, что они уже имели в расследовании. Всевозможные кандидаты в преступники отпадали один за другим. Гуков и Королев решили в понедельник утром продолжить негласное расследование в закрытой лаборатории "Сигма". Надо было искать путь, по которому ушли оттуда секретные материалы... Руководству комбината еще ничего не было известно, и Андрей Иванович предложил рассказать обо всем директору. - Конечно, - сказал он, когда собирались вместе с Королевым отправиться на "Рубежанскникель", - мы рискуем, знакомя кого бы то ни было с фактом утечки секретной информации, но директору комбината должны обо всем сообщить. Мы не можем вести у него на предприятии расследование втемную. - Согласен, - откликнулся Вадим Николаевич. - Ружников - толковый мужик, на его помощь можно рассчитывать. - Тогда поехали, - сказал Гуков. - Мы успеем еще поговорить с ним до планерки. А потом останемся и посмотрим на тех, кто руководит лабораторией и имеет доступ к ее секретам. Иван Артемьевич Ружников, директор "Рубежанскникеля", был повергнут в смятение рассказом Гукова и Королева, но держался хорошо, стойко. Глуховатым от волнения голосом спросил: - Что надо делать мне, товарищи? - Вам пока ничего, Иван Артемьевич, - сказал Королев. - Расскажите Андрею Ивановичу, в чем смысл работы лаборатории. Потом охарактеризуйте людей, которые занимаются проблемой. Андрей Иванович, правда, кое-что знает по части никеля, так вы ему больше про лантаниды. - Хорошо, - согласился директор. - Скажу только, что наша лаборатория "Сигма" сумела разработать новый метод извлечения никеля из руды. Метод этот дает громадный экономический эффект. Он позволяет получить из того же количества руды больше металла и более высокой кондиции. Как я понял из вашего рассказа, и эта методика попала... - Да, - кивнул Гуков, - просочились и эти материалы. - К сожалению, - добавил Королев. Директор вздохнул и продолжал: - Это не так страшно, как другое. Старшим инженером этой лаборатории Петром Тихоновичем Кравченко предложена идея весьма оригинального свойства. Дело в том, что наша руда, - а комбинат работает на собственном сырье, у нас свой рудник и два карьера, - наша руда содержит целый букет лантанидов. И в довольно большом процентном содержании. - Это редкоземельные элементы, если мне не изменяет память, - сказал Андрей Иванович. - Совершенно верно. Четырнадцать элементов, следующих в таблице Менделеева за лантаном, и еще иттрий со скандием - вот они и образуют группу редкоземельных элементов, которые в природе всегда встречаются совместно. Но извлечение их, а тем паче разделение - сложнейший технологический процесс. Раньше, когда редкоземельные металлы представляли, можно сказать, академический интерес, лабораторный, эта проблема не стояла так остро, как сейчас, когда началось широкое промышленное использование этих элементов. - Иттрий, кажется, применяют в радиоэлектронике? - заметил Гуков. - И там, и для легирования сталей, и еще кое-где, - ответил Иван Артемьевич. - Словом, овладение редкоземельными элементами имеет важное государственное значение, и технологическая схема Кравченко давала принципиальное решение этому. Собственно, вся лаборатория "Сигма" переключилась на разработку и техническое воплощение его идеи. - Кто знал об этих работах? - спросил Гуков. - Знали многие, - вздохнул директор. - Увы... - Инженер Кравченко впервые сообщил о своем открытии на научно-технической конференции в Каменогорске, - пояснил Королев. - Это уже потом было принято решение о переводе работ в этой области на закрытый режим. - Но в его выступлении не было ничего конкретного, - возразил Ружников. - Только сама идея... - Этого, видимо, было достаточно, чтобы заинтересоваться и самим инженером, и исследовательскими работами, - сказал Гуков. - Во всяком случае, вы видели, что по тем бумагам, которые обнаружены у Ирины Вагай, можно судить о главном в предложении Кравченко. - Да, - сокрушенно произнес директор, - там есть все или почти все. Ведь разработка технологической схемы почти закончилась, осталась доводка второстепенных деталей. Еще немного - и мы хотели представлять Кравченко к Государственной премии. С Москвою это согласовано. - А остальные работники лаборатории? - спросил Королев. - Они не имеют отношения к самой идее создания новой технологии, но активно помогали Петру Тихоновичу в дальнейшей разработке процесса. - Кто знал о существе работ? - задал вопрос Андрей Иванович. - Кроме самого Кравченко, конечно, еще заведующий лабораторией, Александр Васильевич Горшков и его заместитель инженер Муратов. - Инженер Муратов? - спросил Гуков. - Да, Михаил Сергеевич Муратов. Весьма способный исследователь, талантливый инженер. А что? - Да нет, ничего. Нам бы, Иван Артемьевич, хотелось посмотреть этих людей, но так, чтоб не вызывать лишних разговоров. - Они будут сейчас на планерке. - Вот и отлично. С вашего разрешения, мы посидит здесь с Андреем Ивановичем, - сказал Королев. - А затем оставьте всех троих, заведите какой-нибудь разговор. После этого пусть останется инженер Муратов. Товарищ Гуков, да и я тоже, хотим задать ему несколько вопросов. Инженер Муратов заметно нервничал. Он вздрогнул, когда Андрей Иванович спросил его, знаком ли Михаил Сергеевич с Ириной Вагай, и с тех пор беспокойство не оставляло инженера. - Да, - сказал он, - я был знаком с Ириной Вагай. - И хорошо знакомы? - спросил Гуков. Они беседовали в кабинете директора комбината вдвоем. Ружников любезно согласился предоставить им его, а Королев предложил Андрею Ивановичу провести эту встречу самому. - Меня Муратов может знать в лицо, и потому незачем раньше времени информировать его о том, что его особой в связи с Ириной Вагай интересуется подобная организация. А ты можешь выдать себя за кого угодно. Инженер Муратов на вопрос Андрея Ивановича ответил не сразу. - Видите ли, - начал он, - наше знакомство с Ириной... Как вам сказать... Это было нечто особенное... А собственно говоря, какое вам до всего этого дело? На каком основании вы вмешиваетесь в мою личную жизнь? Гуков успокаивающе улыбнулся: - Извините, Михаил Сергеевич, вы правы. Я должен был представиться и объяснить существо дела, которое привело меня к вам. Я представитель прокуратуры области, из Каменогорска. К нам поступило заявление, анонимное правда, будто с Ириной Вагай произошел не несчастный случай. Пишут о том, что она якобы покончила с собой... - Покончила с собой?! - вскричал Муратов. - Но ведь это же абсурд! Форменная чепуха! - Почему? - спросил Гуков. - Почему вы так считаете? Что вам известно об этом? Говорите! Михаил Сергеевич опустил голову. - Я любил ее, - тихо произнес он. - Я очень любил Ирину. Наступило молчание... Инженер Муратов поднял голову. - Я закурю, можно? - спросил он, опустив руку в карман. - Конечно, конечно, Михаил Сергеевич! - Да, я любил Ирину Вагай, готов сейчас сказать об этом, если мои признания помогут вам объяснить ее загадочную смерть. - Загадочную? - Вот именно. Я не верю в несчастный случай, не верю и в самоубийство. Ирина слишком любила жизнь. Она многое любила, вот только меня... - Но к вам она была более благосклонна, нежели к другим. Так, по крайней мере, утверждал Тимофей Старцев. - А, этот щелкопер и фанфарон... Пустой, самонадеянный павлин. Ирина называла его "пан спортсмен", а он радостно улыбался при этом, не понимая, что над ним издеваются. - Расскажите о погибшей подробнее. Может быть, рассказ ваш наведет на какие-то размышления. Вы уже сделали довольно ответственное предположение. Ведь если не было самоубийства и несчастного случая, то остается только одно. Но тогда возникает множество недоуменных вопросов. Словом, я внимательно слушаю вас, Михаил Сергеевич. - Ирина была необыкновенной женщиной. Не думайте, что я субъективен в силу своего чувства к ней. Об этом вам скажут все. Талантливый режиссер, обаятельный человек, широкая натура, гостеприимная и умелая хозяйка, добрая и отзывчивая душа. Я хотел жениться на ней... - Жениться?! - воскликнул Гуков. - Но ведь вы не свободны, Муратов, у вас жена и двое детей... - Ну и что же? - с вызовом спросил инженер. - Разве это помеха для настоящей любви? - Не знаю, - осторожно произнес Гуков. - Самому не доводилось попадать в подобное положение, а по чужому опыту судить не имею права. - Вот именно, - горько сказал Михаил Сергеевич, - не имеете права. Вы порядочный человек, товарищ прокурор... Все остальные считают, что они вправе залезать в души человеческие прямо в сапогах. - Он снова закурил. - Ирина сказала, что любит меня, но только никогда не принесет зла другой женщине. Видите, какая душа была у этого человека? Я уехал в командировку, а когда вернулся... Инженер Муратов опустил голову. - Мы возвращались вместе, - тихо напомнил Гуков. Михаил Сергеевич недоуменно вгляделся в него. - Сидели рядом в самолете... - И у вас в руках был томик Сименона, - сказал Муратов. - Теперь я вспомнил, где вас видел. - Совершенно верно. - Я тоже достал такой же, уже здесь, сегодня. "О смерти Ирины он мог узнать еще позавчера, - подумал Андрей Иванович. - Мог ли я, находясь под впечатлением известия о гибели любимого человека, спокойно гоняться за книгой. - Вам нравится детективная литература? - Я собрал, пожалуй, все, что выходило у нас в стране на русском языке, - несколько хвастливо сказал Михаил Сергеевич. - Есть кое-что и на английском. Я неплохо знаю этот язык. - Значит, у вас есть и кое-какие навыки криминалиста, - улыбнулся Андрей Иванович. - Не скажете ли мне в таком случае, какие наблюдения, факты, может быть, нечто замеченное вами в поведении Ирины Вагай, словом, что вынуждает вас подозревать в этой истории преступление? - Ну что вы, какой из меня криминалист!.. А тут даже и повода вроде нет, чтобы такое предположить. Я, знаете ли, исхожу из метода исключения. Ирина - прекрасный пловец, не могла она утонуть в этой луже. Она страстно любила жизнь, во всех ее проявлениях, и не способна была лишить себя жизни. Да и причин для того не было никаких. Мне хочется думать, что она, как и я, пошла бы ради нашей любви на все, но... Я взрослый человек, инженер, конструктор, всю жизнь имеющий, дела с точными расчетами, и отдаю себе отчет в том, что Ирина не бросилась бы ради меня куда угодно очерти голову. - И все-таки, - спросил Гуков, - что заставляет вас предполагать убийство? - Интуиция, наверно... Я не могу объяснить, почему пришла мне в голову подобная мысль. Правда, перед отъездом я замечал в Ирине некое беспокойство, будто она ждала неприятной вести или боялась чего... Я даже сказал ей об этом. Она беззаботно рассмеялась, мне показался искусственным этот смех, но мы оба только что пережили то самое объяснение, понятное дело, нервы у обоих были не в порядке. Потом я уехал. - Мы подумаем и над вашим предположением, Михаил Сергеевич. А теперь расскажите о народном театре, ведь вы были там на главных ролях. Мне хотелось бы узнать о ближайшем окружении вашего режиссера. Их беседа продолжалась еще около часа и закончилась просьбой Гукова не рассказывать никому об этой встрече. Едва Муратов ушел, зазвонил телефон. Гуков подумал, что звонят директору, и трубку поднимать не стал. Телефон позвонил-позвонил и угомонился. Андрей Иванович ждал, когда придет Королев, но того все не было. Вдруг щелкнуло в динамике селекторной связи, и голос Королева недовольно проворчал: - Ты, Андрей Иванович, что же трубку-то не берешь? Жду тебя в парткоме, этажом ниже. Заходи. Гуков спустился к Королеву. - Ну, - спросил Вадим Николаевич, - как тебе пришелся инженер Муратов? - Он производит впечатление искреннего человека, - сказал Андрей Иванович. - Но все это ничего не значит. Мне показалось, что о любви своей к Ирине Вагай он говорил, как профессиональный актер. - Это и понятно, - отозвался Королев. - Ведь он был одним из лучших исполнителей в народном театре. - Меня смущают его упорные заявления о том, что Ирину Вагай убили. Если он причастен к этому делу, то зачем ему так усиленно подводить нас к мысли о совершенном преступлении? Не логично, Вадим. - А не уловка ли это, Андрей? Понимаешь, иногда преступник нарочито поступает так просто, что следователю и в голову не приходит разгадка, он не допускает мысли о такой простоте поведения подозреваемого. Следователь ищет глубже, уходит в стороны, разрабатывает десятки версий, одну сложнее другой... А оказывается, нужно было протянуть руку и взять то, что находилось на поверхности, перед его глазами. - А вот это логично, - заметил Гуков. - Слушай дальше, не перебивай, а то ускользнет мысль. Если Муратов тот, кого мы ищем, то он может быть причастен к гибели Ирины Вагай, хотя и не был в это время в Рубежанске. И Муратов может допускать мысль о том, что нам известно о насильственной смерти режиссера. Тогда нет смысла туманить нам головы несчастным случаем. Ничего у тебя не возникло подспудного при разговоре с инженером? - Да нет вроде... Впрочем, я записал наш разговор на пленку, и в отделе ты можешь послушать его. - Хорошо. А я побывал в лаборатории. Беседовал с Горшковым, интересовался режимом сохранения секретности. Все у них по инструкции, безмятежность полная. Горшков внешне абсолютно спокоен, таким может быть человек, который и не подозревает о случившемся. - А чего ему тревожиться, если не сам завлаб передал материалы. - Ты уверен? - Я ни в чем не бываю уверен, пока не держу в руках факты. - Следовательно, мы имеем двух человек, имевших доступ к секретам инженера Кравченко. Горшков и Муратов. - А может быть, надо искать третьего? - сказал Гуков. Андрей Иванович встал и посмотрел в окно. - Иди-ка сюда! Быстро! - вскричал он вдруг. - Муратов... Они увидели, как Михаил Сергеевич быстрыми шагами, едва ли не бегом, выйдя из проходной комбината, пересек площадь, рванул на себя дверцу вишневого "Жигули". Автомобиль резко взял с места и, набирая скорость, исчез за поворотом. - Звони Горшкову, - сказал Андрей Иванович. - Александр Васильевич? - спросил Королев. - Это опять я вас побеспокоил. Не могли бы вы пригласить к телефону инженера Муратова. Да? А где же он? - Королев опустил на рычаг трубку: - Михаил Сергеевич отпросился с работы. Сказал, что ему надо срочно отлучиться часа на два. Заведующий лабораторией "Сигма" добавил, что инженер Муратов был при этом встревожен. "СИМПОЗИУМ" НА ПОДМОСКОВНОЙ ДАЧЕ Залитый солнцем Казанский вокзал, казалось, снялся с насиженного места и перенесся в одну из далеких южных республик, поезда из которых он принимал уже несколько десятков лет. Его просторные залы и перроны заполняли смуглые люди в халатах и тюбетейках. Экспрессы высыпали из металлического нутра толпы пассажиров. Человеческое месиво галдело на разных языках, суетилось, мельтешило у подножия высоченных стен оригинального творения архитектора Щусева, а сверху нещадно палило совсем не московское жаркое солнце. И только там, откуда отходили электрички, было поспокойнее. Еще не наступил час пик, и москвичи не ринулись из раскаленных каменных джунглей под спасительную сень зеленого пригородного кольца. Двое молодых людей, лет по двадцати пяти, едва успели на электричку. Двери с шипением захлопнулись за их спинами. - Пойдем в вагон, Валя? - Нет, Костик, мест достаточно, а народу мало. Насидеться успеем на даче, а так и покурим еще. Электричка плавно отошла от перрона. Валентин достал из кармана пачку сигарет "Кэмел" и протянул приятелю. - Ого, - сказал Костя, - изволите курить американские? - А что, - отозвался Валентин, - чай, мы в столице живем! Общаемся, так сказать, с загнивающим Западом в рамках принципов мирного сосуществования. Это не в твоем Павлограде... - Павлодаре, - поправил Костя. - Это один черт. Я б от такого "дара" отказался безоговорочно и бесповоротно, а ты вот... - А что я? Теперь тоже в Москве. Отработал три года и вернулся. Или я не москвич! - Ты, Костя, хаммер! Так и надо! - Как ты меня назвал? - Хаммер. Молоток то есть по-английски. Это у нас новое словечко появилось такое... Означает оно, что молодец ты, Костя! Понял там, у себя в провинции, что пуп вселенной приходится на сей стольный град? Где будешь работать? - Пока не решил, - уклончиво ответил Константин. - Есть несколько вариантов. Надо подумать. - Можешь рассчитывать на меня. Правда, сам еще пока числюсь по народному театру во Дворце культуры завода. Но уже имею дело в телевидении, в документалке снял три сюжета, к "Мосфильму" подбираюсь. Кое-какие связи и в театрах есть. - Да ты, Валя, молодец! - воскликнул Константин. - Или этот, как его, хаммер... Приятели рассмеялись и пошли вовнутрь - посидеть в вагоне и поболтать "за жизнь". За три года разлуки у обоих накопилось много всяких впечатлений. Встретились они случайно около двух часов назад. Валентина Вигрдорчика, своего однокашника и приятеля но институту культуры, Костя Колотов увидел на станции метро "Площадь Революции". После восторженных восклицаний и крепких объятий Валентин привел Колотова в летний павильон "Метрополя", заказал коньяк, боржом и фрукты, а когда выпили по рюмке, предложил Косте отправиться с ним вместе в Удельную, к Сонечке Ромовой. - Там, старичок, собирается небольшой "симпозиум". Будут и наши, и кое-кто из крупных киношников. Хотя режиссер Ромов и почил в бозе, его дача в Удельной стараниями Варвары Иосифовны не захирела. Также там собираются общества, я тебе дам! Но мамы сегодня не будет, она кости греет в Пицунде. Однокашница Соха проходит за хозяйку. Значит, как ты понимаешь, детский крик на лужайке обеспечен. Едем, не пожалеешь, дедуля! Надеюсь, ты не забыл нашу славную Соху? Костя помнил Сонечку Ромову, миловидную и бездарную дочь действительно талантливого кинорежиссера. Он не забыл ее серые глубокие глаза, которые, что греха таить, не давали ему покоя целых два, а то и три курса. Вспомнил он и еще кое о чем и для вида поколебался. Неудобно, мол, не приглашен. Но Валя Вигрдорчик был напорист и стоек. Наконец Костя согласился. Тогда они допили коньяк и отправились на Казанский вокзал. - Кто будет из наших? - спросил Костя на платформе, когда они сели в электричку. - Из наших? - переспросил Вигрдорчик. - Соня будет, ты будешь. Ну и ваш покорный слуга... Хватит? - Не густо, - сказал Колотов. - А ты хотел весь курс созвать? - Весь не весь... Послушай, Валя, а ты ничего не слыхал о Васе Рахлееве? - Вася в Сибирь умотал, работает там режиссером музыкально-драматического, поставил современную оперетту. Недавно "Совкулътура" его хвалила. - А про Ирину Вагай ничего не слышно? - Кажется, она тоже в Сибири. Сибирь теперича, друг мой запечный, оченно модная штука стала. В народном театре Ирина. С нею Соха Ромова вроде бы переписывается. У нее и спросишь. - В Москве-то много наших? - Кто был с пропиской, все остались сразу, либо в первый же год прикатили обратно. На радио есть наши ребята. Кто в телевидение залез, кто самодеятельностью руководит... Пристроились неплохо, подхалтуривают на стороне, обрастают связями - в Москве без них труба дело. Ты, дед, на меня опирайся, я тебя пристрою, все будет оки-доки, не дрейфь. Да и у Сони через помершего папу есть связишки. Опять же Варвара Иосифовна к тебе благоволила, хотя и не дала карт-бланш на союз с дщерью, искала кого пофартовее... - Я и не добивался этого! - недовольным тоном перебил его Костя. - И вообще эти пристраивания не но мне. - Узнаю Василия Грязнова! - вскричал Вигрдорчик и хлопнул товарища по плечу. - Ты все тот же, рыцарь печального образа. А все же на Соху виды ты имел, не отпирайся, сохнул ты по Сохе, сохнул, это факт! Довольный каламбуром, он рассмеялся. - Раздалась она, твоя бывшая пассия... Кушать больно любит. Только вот ума, способностей не прибавилось. Воткнули ее на студию Горького вторым режиссером... Ведь организатор она неплохой и папино имя умеет использовать по делу. Кентов у нее половина Москвы, во всех сферах. Впрочем, сам увидишь. Уже Малаховка?.. Ну вот и нам скоро выходить. - Театр! Не говорите мне за театр, у меня от того слова несварение желудка. Слушайте сюда! - Этот пижон - с одесской студии. Он привез свою картину про моряков на конкурс, - шепнул Валентин Косте и подлил ему в длинный узкий стакан из бутылки с виски "баллантайн". - Работает под биндюжника, а вообще, серая личность. - Что такое театр в наши дни? - продолжал тем временем киношник из Одессы. - Это тень отца Гамлета, не больше и не меньше. Она существует лишь для того, чтоб напомнить о том, старом добром времени, давно канувшем в Лету. Но эта бледная тень-таки не имеет никакого влияния на события современности и на саму, те сезеть, действительность. Собственно говоря, театр в том виде, в каком мы его помним, был всегда кушаньем для узкого круга ценителей. - А театр Эллады? - подбросил вопрос Вигрдорчик. - Ха! - сказал одессит. - Вы вспомнили за такую древность... Но этот ваш коррэктив только подтверждает мою мысль, ибо опять же свободные грэки, - он так и произносил это слово, резко нажимая на оборотное "э", - эти самые афинские и прочие грэки-таки принадлежали к избранному слою. Как мне помнится, рабов на трагэдии Эсхила не приглашали. И в Риме был такой же порядок... - А народный театр Ренессанса? - опять вклинился Валентин. - Карнавалы, ярмарочные представления, величественные действа, принятые на вооружение католической церковью? - Так то же балаган! Я ж имею сказать, юноша, за театр в его классическом обличье, про тот, что начинается с вешалки. Время театра прошло, поскольку исчез его зритель. Толпе или, те сезеть, народу нужно хлеба и зрэлищ. Старая, как мир, истина. Ну, хлебом занимаются другие, а вот по части зрэлищ - это, будьте ласковы, ко мне. Кино, кино и еще раз кино! Вот что нужно толпе. Дайте мне голливудскую смету и не ставьте рэдакторских рогаток, и я переверну мир! - А он и так неплох, мир наш, - проговорил Костя. - Зачем же ставить его вверх ногами? - А вы, простите, шо цэ такэ? Звидкиля будете? - прищурившись, спросил одессит. - Режиссер, - ответил Костя. - И что вы поставили, режиссер? "Носорога"? "Сталеваров"? "Премию" Гельмана? А может быть, "Человека со стороны"? - Этих пьес я не ставил. - А что вы ставили? - "Вишневый сад", "Сирано де Бержерак", "Десять дней, которые потрясли мир". - Ха! А откуда вы изволите быть? С Малой Бронной? Из "Современника"? С Театра на Таганке? Или, может быть, с театра на Лубянке? - Костик учился с нами, - вмешалась в разговор Сонечка, - потом работал в Молодежном театре, в этом, как его... На целинных землях, в общем. - Понятно, энтузиаст и землепроходец, значит, - успокаиваясь, проговорил одессит. - В провинции оно, конечно, все по-другому смотрится... Теперь и Одесса-мама совсем окраина России. - Костя перебирается в Москву, здесь будет работать, - добавила Сонечка. - Ну вот и ответ на все вопросы. Собственно, и спорить было не из чего. Риба ищет где глубже, а человек - где риба! Так у меня в моей фильме один герой, капитан траулера, изъясняется - здоровая у него философия. - А у вас она, философия эта, тоже здоровая? - спросил Костя. - Послушайте, салага, не надо со мной заводиться... Дядя Гоша этого совсем не любит. С дядей Гошей надо ладить. И ша! - Мальчики! Мальчики! - вскричала Сонечка Ромова. - Перестаньте спорить. Валя, налей мужчинам виски! Режиссер повернулся к Сонечке: - Выпить - оно, конечно, творческому человеку трэба. И знаете шо? Вот ваш папа, простите меня, дорогая хозяюшка, он знал, что толпе трэба. Он дюже хорошо разумел за массовость искусства, добрэ усекал по части наших кинских дел. Резкий автомобильный сигнал заставил всех вздрогнуть. - Это Кэйт! - воскликнула Сонечка. - А ведь говорил, что не сможет заехать, такой противный... Сквозь металлические прутья ворот виднелся поставленный у обочины "вольво" бежевого цвета. - Хау ду ю ду! - крикнула Сонечка гостю. - Гутен таг, дорогой Кэйт! - Наше вам с кисточкой! - отозвался Кэйт, приветливо улыбаясь Соне, пожимая ей обе руки сразу и внимательно взглянув на Костю. - Знакомьтесь. Это Костя, мой однокашник, а это Кэйт. Наш общий друг. - Вы часто ели вместе одну и ту же кашу? - спросил Кэйт. Соня недоуменно глянула на него. - Вы сказали, Соня, про этого молодого человека: однокашник. И я мог думать... Соня расхохоталась: - Ах, вот вы о чем! Ну и шутник! Мы учились с Костей в одном институте, про таких людей говорят - однокашник... - Еще одна идиома для моей коллекции, - сказал Кэйт. - Вы позволите мне сразу записать... Он достал из кармана блокнот и поршневую ручку. - Записывайте, да поскорее. Идемте на веранду, там вас ждут гости и виски. И режиссер Сагайдаенко, из Одессы. - О, Сагайдаенко! Интересный мастер. Но я имею времени в обрез и приехал только сказать, что не могу провести у вас вечер. Один коктейль - и пора ехать. Соня подхватила Кэйта под руку и увлекла к веранде. - Кто это? - спросил Колотов у Вигрдорчика, когда они стояли с коктейлями в дальнем углу. - Кэйт! Рубаха-парень! Веселяга и поддавальщик. Он то ли дипломат, то ли аккредитованный в Москве представитель западного пресс-агентства. Хорошо знает и кино, и театр и по части литературы мастак. Сигареты достает, любое пойло... Одним словом, хаммер. Тебя Соня познакомила? Тогда любую импортягу через Кэйта достанешь. - А ему какой в этом интерес? - А общение? С загадочной русской душой общение? Сейчас, брат, на Западе к нашей душе повышенный интерес, за это валютой платят. А Кэйт вроде книгу пишет... - И скольким бутылкам виски эквивалентна твоя душа, Валя? - Ну, ты брось эти намеки! Я просто использую эту лошадиную морду - и все. А до моей души ему не добраться. - Смотри, Валя, такие дяди ничего даром не дают. - Чересчур бдительным стал ты в своем Павлограде. - Павлодаре. - Ну, значит, в нем... Знаем мы, дорогой провинциал, и про наведение мостов, и про деидеологизацию, и про попытки мирного врастания... У нас во дворце такие зубры международное положение читают, что только держись. А как же мирное сосуществование? Разрядка, Хельсинки? Ведь не означает же все это, что мы зверем на них должны смотреть? Так что, брат, мы тут дело знаем туго. И вовсе даже не лопухи. - Ну-ну, - только и ответил Вигрдорчику Колотов, что еще он мог сказать. Кэйт выпил свой коктейль, простился со всеми и уехал. Костя успел заметить, что он передал одесскому кинорежиссеру визитную карточку. Одессит согласно покивал головой и бережно спрятал ее в желтый объемистый бумажник. В воротах появились еще две пары. В одном из парней Колотов узнал молодого актера, снявшегося недавно в многосерийном фильме о гражданской войне. Он узнал его, несмотря на то что экранный кавалерист-буденновец отпустил длинные пряди волос, лежавшие на плечах модного пиджака с блестящими пуговицами. Остальные были Колотову неизвестны. - Был женихом Ирины Вагай, - шепнула про актера Сонечка Ромова. - Вот дуреха, отказалась от него, уехала в свой Рубежанск! А теперь этого парня к премии представляют. Могла бы стать лауреатшей. Серж далеко пойдет. - Как она? - спросил Костя. - Ты