Гамбург. Каждые полчаса Томсен отбивал склянки на баке. Гордый, как испанский гранд, я прохаживался взад-вперед по палубе. Еще сегодня утром я был всего-навсего молодым плотницким подмастерьем, вчерашним учеником, а вечером капитан уже доверил мне вахту на своем корабле. Со временем этот ритм - четыре часа вахты, четыре часа сна - вошел мне в плоть и кровь. Даже теперь, в Виктории, я все равно обязательно на минутку просыпаюсь в полночь и в четыре утра. Но, не услышав привычного: "Вахта, подъем!", переворачиваюсь на другой бок и сплю дальше сном владельца автобуса. А вот в первую мою вахту я никак не мог дождаться, когда она кончится. С Томсеном разговаривать мне не хотелось, и я начал декламировать школьное стихотворение "Замурованные в землю...". Нет, это не подходит. Мы ведь не на суше, а почти в открытом море. "Будь преданным и честь храни, - это уже несколько лучше, - до врат могилы хладной". Нет, хладная могила - это тоже плохо, лучше бы что-нибудь потеплее. Скажем, "Взвейся, пламя" или, еще лучше, "Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой..." [начало баллады Ф.Шиллера "Кубок"] Тому ныряльщику тоже приходилось иметь дело с водой, и сыро ему было, и холодно. Но сердце ему грела любовь. Ради прекрасной девушки я и сам был готов - со скалы да в море. Или с нока марса-рея. Скажи мне, например, капитан Вульф: "Плотник, у меня компас упал в воду. Достаньте мне его обратно поскорее", я бы сразу - прыг в море. Вот он, сияет надраенной латунью. Я его хвать - и наверх, выныриваю у самою шторм-трапа, лезу на борт с компасом в руке. У релинга стоит кэптен Вульф: "Герр Фосс, как офицеру вам положен трап с правого борта. Герр Фосс..." - Эй, плотник, смену будить не пора? Передо мной - Томсен. Хоть бы не заметил, что я задремал. - Да, да, конечно, пора. Зубы у меня клацают от холода. Появляется Фьете Бойк с сопровождающим: - Ну как, Ханнес, все в порядке? - Все в порядке, счастливой вахты! Не раздеваясь, бросаюсь на свой соломенный тюфяк, укрываюсь с головой одеялом и мгновенно засыпаю. Всего несколько минут, казалось, прошло, как вдруг: - Все наверх, пошел, пошел! С тяжелой головой, пошатываясь, иду на палубу. Наверху ни зги не видать. Ветер как с цепи сорвался. Поет в такелаже. Фалы отчаянно лупят по мачтам. И еще - непроизвольно улавливаю (вот что значит мозги на парусный лад настроены) - ветер зашел, с другого румба дует, или нет, ветер не повернул, это "Дора" развернулась на якоре. Начинается отлив. Ветер и море пробуждают у моряков утраченные инстинкты единства с природой. Любой моряк, хоть усни он на палубе глубоким сном, все равно следит подсознательно за ветром и погодой, штормом и течением. На новых пароходах и теплоходах есть офицеры и часть команды, которые и на свежий-то воздух выходят разве что прогуляться по пассажирской палубе. Небо чуть посветлело, и мы уже различали контуры окрестных предметов. "Дора" снова слегка накренилась на правый борт и взяла ход. Когда стало совсем светло, капитан Вульф приказал поставить еще и все стаксели. Вдоль бортов "Доры" зажурчала вода. - Узлов восемь дает, - сказал Янсен лоцману. - Шикарный шип, - кивнул тот. Но работки для плотника на этом шикарном шипе оказалось хоть отбавляй. Янсен и Фьете Бойк прочли мне длиннющий список всего, что надо было исправить и подновить. Заодно я узнал и свое рабочее время - десять часов ежедневно. Ночью я должен был вставать, только если всех свистали наверх к парусным маневрам. Итак, я отправился в мастерскую и принялся за свою первую в качестве корабельного плотника работу. Поначалу работа спорилась. Но спустя некоторое время мне стало казаться, что воздух в помещении как-то изменился. Слегка давило виски. Я растворил дверь, чтобы продуть мастерскую свежим морским ветерком. Но дверь болталась на своих петлях взад и вперед. Вместе с дверью начала раскачиваться и подвешенная на цепи к подволоку лампа. Я быстренько запер дверь и встал так, чтобы не видеть лампы. Теперь заходила под ногами палуба, странно как-то, неподконтрольно задвигалась. В шкафчиках и ящиках верстака покатились туда и обратно гвозди и шурупы. Катались они с грохотом, который отзывался у меня где-то в желудке. Да и вообще все шумы и все движения действовали почему-то целенаправленно на мои желудочные нервы. С палубы донесся громкий шум. Хлопали на ветру паруса, скрипели блоки, Фьете пронзительным голосом выкрикивал какие-то команды. Боже мой, до чего же отвратительный шум на этом паруснике! Но вот наконец "Дора" легла на новый курс. Движения ее приняли весьма своеобразную форму, к которой я, а точнее сказать, мой желудок не был готов. Непреодолимый позыв вытолкнул меня из мастерской и устремил к релингу. К счастью, выскочил я на подветренную сторону, но это была чистая случайность. Оба юнги уже стояли там с зелеными лицами и кормили рыбок своим завтраком. Вслед за ними сорвался со стопоров и я. - Эй, плотник, проверяешь, что было на завтрак? - Не-е-е-т, наш плотник освобождает место для обеда. А обед-то - пальчики оближешь: горох со шкварками! До чего, однако, бессердечны люди... - Плотник, обтянуть бизань-шкот! Оба юнги, выбрать потуже кливер-фал! Это был Янсен. Лучшее моряцкое патентованное лекарство против морской болезни и всяких прочих хворей - работа, напряженная работа. И "доктор" Янсен прописал нам это лекарство полной дозой. Я рысцой потрусил на ют. По дороге пришлось еще разок задержаться у релингов, чтобы заодно отдать рыбкам и остатки вчерашнего ужина. - Пошел, пошел, плотник, быстрее! О господи, а вчера Янсен показался мне таким симпатичным человеком... Но дисциплина превыше всего. Я перешел на курцгалон и спустя минуту уже обтягивал бизань-шкот. Живот пустеет - в голове светлеет. Я догадался, что "Дора" легла в дрейф. К нашему борту подвалил лоцманский бот, и толстый лоцман, что вел нас от Пагензанда, степенно спустился в него. Не имея хода, оба судна плясали на волнах, но в разном ритме. Маленький бот скакал "шотландочку", любимый танец нашей округи, а барк танцевал вальс. Это так скверно стыковалось, что меня опять потянуло к релингу. Теперь шла только зеленая желчь. Бот отвалил. Янсен принялся командовать, паруса захлопали, реи задвигались, закачались; легкий толчок - "Дора" легла на правый борт и побежала. К сожалению, ритм ее движений опять переменился, по каковой причине я снова повис на подветренном релинге. - Плотник, на баке разошелся палубный шов, проконопатьте его как следует. Боцман, найдите занятие обоим юнгам. Будь мне немного получше, я бы дал Янсену по шее. Фьете показал мне, где надо конопатить. Оба юнги сидели на корточках у самого бушприта и отбивали молотками ржавчину с якорной цепи. Так мы и стукали наперегонки. "Бах-бах", - тюкал конопаточный молоток, "пинк-пинк", - брякали юнги по цепи. "Дора" развернулась круче к ветру и полетела, торопясь в открытое море. Бак вздымался на каждый гребень, и каждый раз желудок мой екал, сдавливаясь книзу. Потом бак нырял в ложбину, а желудок подкатывался кверху, под самое горло. К релингу я больше не бегал: кроме воздуха, ничего в моем желудке уже не осталось. Стоило нам застучать чуть пореже, немедленно возникал Фьете. - Давай, давай, здесь вам не игрушки. Хотите, чтобы по вашей милости корабль утоп? Совсем как у мастера Мааса на верфи. Только там, у "Шюдера и Кремера", было все куда как приятнее. Ветра за штабелями вовсе не ощущалось. Ни единой капелькой ледяной морской водицы не мочило наши рубахи. А главное, верфь не качалась. Желудок снова протестующе заурчал. Ханнес, Ханнес, бедный ты кутенок, еще вчера утром был ты счастливым плотницким подмастерьем, а сегодня все шишки на тебя валятся. - Вот так, дорогие, кто на море не бывал, тот и горя не видал. Обедать пойдете? Я отрицательно замотал головой. Оба юнги не смогли даже этого - слишком ослабли. - Обеденный перерыв у нас два часа. Скантуйтесь за грот-мачту, там лежит старый парус. С дрожью в коленях мы поплелись к грот-мачте. И в самом деле, чья-то добрая рука, господь ее благослови, догадалась расстелить там парус. Мы разом повалились на него. Теперь глаза закрыть и лежать, лежать, лежать. Кто-то сердобольный прикрыл нас краем паруса. Я сразу же заснул. Последнее, что я еще воспринимал, была неописуемая жалость к себе и жгучая злоба на весь мир вообще и на мореплавание в особенности. Однако время - лучший лекарь. Через два часа морская болезнь у меня прошла, как и у сотен тысяч других моряков, бороздивших океаны со времен великого потопа. Янсен и Фьете позаботились, чтобы я все время был на свежем воздухе и не имел свободного времени для ковыряния в своих болячках. Так или иначе, но на третье утро своей моряцкой карьеры я проснулся с волчьим аппетитом. Желудок урчал, требуя еды. Надо же, каких-то два дня назад отвергал все начисто, а сегодня, видите ли, сменил гнев на милость. Я быстро управился со своей утренней работой: замерил уровень воды в трюме и доложил вахтенному офицеру. Потом начался большой завтрак. Какая прелесть этот горячий чай (после я узнал, что пил жидкий кофе), что за чудо - хлеб (куплен в Гамбурге десять дней назад). Жаль только, что масла маловато, зато колбаса свежая (тоже десятидневной давности). Завтрак с камбуза в кубрик понес юнга. Лицо у мальчишки было белое, щеки впалые. Однако на еду он смотреть уже мог, и к релингам его при этом не тянуло. Нет, вы только гляньте на него, палуба качается, а ему хоть бы что, знай себе идет, балансируя кофейником и миской с хлебом. Черт побери, да ведь и сам-то я тоже никаких толчков больше не чую. Во время морской болезни мы обрели "морские ноги". Наши тела отлично приноровились и к килевой, и к бортовой качке "Доры". Да, да, любое ее движение они угадывали на полсекунды раньше и успевали приготовиться к нему. Только на лампу, что болталась взад-вперед под подволоком, я глядеть пока еще не мог. Однако в ближайшие дни притерпелся и к этому. Теперь, работая на палубе, я с удовольствием смотрел, как топы мачт чертят широкие круги в весеннем небе. Порой ветром натягивало облака с холодным дождем, но вслед за тем снова сияло солнце. Казалось, и старая "Дора" тоже чуяла шпангоутами приход весны. Круто приводясь к ветру, она резво бежала на вест, к Английскому каналу. Движения ее были мягкими и гармоничными. Водяные глыбы так и норовили встряхнуть гордячку, как грушу, но ветер, неутомимо дующий в паруса, подпирал мачты и обращал буйный натиск волн в плавные покачивания. То, что вчера еще казалось мне дьявольской пляской, сегодня виделось быстрым, задорным вальсом, танцем, от которого кровь быстрее пульсирует в жилах. 8 Счастливая звезда капитана Вульфа. Морские байки. Навигация. Гороховое сражение Ветер дул неизменно от норд-веста, пытаясь порой зайти на чистый норд. В часы своих вахт капитан и штурман с довольными лицами маршировали по шканцам. "Дора" без всякой лавировки шла прямехонько к Английскому каналу. Фьете рассказывал мне, как в прежних рейсах они неделями лавировали у входа в канал и в самом канале, чтобы выйти в океан против вестового ветра. - Это все нашего кэптена счастье, - сказал он. Капитан Вульф считался баловнем судьбы. "Дору" он получил при весьма необычных обстоятельствах. Года три назад она пришла в Вальпараисо. Офицеры и большинство команды заболели желтой лихорадкой и умерли в течение нескольких дней. Остальные матросы покинули зараженный корабль. Почти год "Дора" плавучим гробом стояла на приколе. Одни только крысы справляли на ней свои крысиные свадьбы. Когда компания выяснила наконец, где находится ее судно (трансатлантического телеграфа тогда еще не было), в Южную Америку послали Вульфа. Он разыскал "Дору" в каком-то портовом закутке. Корабль был в плачевном состоянии. Наниматься на "Дору" поначалу никто не хотел, но кэптен Вульф сумел все же уговорить нескольких матросов. Они окурили весь корабль, перебили крыс и привели в конце концов "Дору" в более-менее сносное состояние, хотя, если говорить честно, в океан выходить на ней все же было очень рискованно. Вульфу удалось даже найти для нее груз, чилийскую кожу, в Лондон. Не иначе как экспортеры позарились на высокую страховую сумму: в мореходные качества "Доры" никто уже не верил. Одна лишь счастливая звезда капитана Вульфа да его высокое моряцкое мастерство довели "Дору" целой и невредимой до Лондона, а оттуда - с грузом угля - до Гамбурга. Об этом приключении ходило множество рассказов, и Вульф с тех пор приобрел славу счастливчика. Компания уверилась в его навигаторских способностях, а матросы безоглядно шли за ним, веря в его удачу. По каналу мы шли с ровным нордом, обильно политые весенними ливнями. После дождя воздух становился удивительно прозрачным (такое частенько бывает здесь в апреле и марте), и тогда с правого борта нам сияли меловые скалы английского побережья. Офицеры немедленно принимались брать пеленги разных вершин и мысов, чтобы уточнить по ним наше место. Куда ни взглянешь - паруса. То параллельными курсами идут, то наперерез. Временами я насчитывал до пятидесяти кораблей. Пароходы попадались редко. Да что пароходы - с благоприятным ветром мы их тоже обгоняли. Ну пусть не все, но кое-какие обходили как милых. Я уже несколько дней кувыркался на мачтах, обследуя рангоут и прочие деревянные детали. Это хозяйство капризное, всегда найдется что-нибудь требующее замены. В конце каждой инспекции я докладывал обо всем штурману, и тот кивал головой: - Вот пройдем канал, тогда и начнем. У меня и без того хватало работы на палубе. Фьете постоянно выделял мне в помощь нескольких матросов. Когда корабль лежит на курсе, вахте в общем-то делать нечего, если бы не боцман да не плотник - эти всегда придумают людям занятие. Однако выделенные работали со мной охотно. У большинства матросов работа с деревом в крови. Они строгали и пилили, а за работой пели и травили всякие байки. На любом паруснике есть двое-трое людей, по самую завязку наполненных разными историями. Иные свои байки выдают по три, а то и по четыре раза, покуда кто-нибудь из команды не скажет: - Биллем, это мы уже слышали, соври-ка лучше что-нибудь новенькое. Тогда при первой же возможности смертельно обиженный Биллем берет расчет и нанимается на другой шип, где команда способна достойно оценить его травлю. О чем эти байки? В основном, конечно, о торговом мореплавании и о портах и гаванях всего Мирового океана. О героизме, штормах и рокоте волн речь заходит крайне редко. Погода входит в профессию. Что такое героизм, большинству парней просто неведомо. Человек, стоящий на тонких пертах [перты - тросы, подвешенные под реями, на которые матросы становятся ногами, расходясь по реям для крепления парусов] в двадцати метрах над бушующим морем и убирающий в бурю рвущийся из рук, бешено хлопающий парус, для них совсем и не герой. А если все-таки в рассказе и встречаются штормы, посадка на мель и кораблекрушения, то рассказчик всегда упирает на детали, высвечивающие человеческие отношения. Вот и теперь Биллем травил нам свои байки: - Когда я ходил на "Пандоре" с кэптеном Дирксеном, был у нас мозес по имени Ян. Теперь он штурман на "Сибилле", - далее следовала длинная вставка о жизненном пути вышеупомянутого Яна. - Да, так вот, значит, кэптен Дирксен. Здоровенный был мужик, с окладистой бородой и толстым красным носом... И тут же разгоралась всеобщая дискуссия о красных носах вообще, об их происхождении (то ли от ветра, то ли от кюммеля) и обо всех знакомых с красными или синими носами. Биллем терпеливо выжидал, не ввязываясь в споры. Он знал, что слушатели от него все равно никуда не денутся. До ближайшего порта по меньшей мере дней семьдесят... А работа шла меж тем своим чередом. Не то чтобы очень быстро (бог карает за безделье, а насчет спешки ни в одном писании ничего не сказано), зато непрерывно, не говоря уже о добротности исполнения. Главное - качество. Я совсем уже было раскрыл рот, собираясь высказать свои соображения по этому поводу, как со шканцев прогремел голос Вульфа: - Боцман, к повороту! - Олл хендз он дек! - пропел Фьете. Это относилось ко всем, включая кока и плотника. "Дора" шла левым галсом, все еще круто к ветру. Движения ее стали более плавными и, как я ощущал, более приятными. Еще бы - за эти дни я научился крепко стоять на своих "морских ногах". Но главное-то было совсем в другом. Главное было в том, что мы вышли наконец из канала и нас качала теперь на своей широкой груди открытая Атлантика. Бушприт мерно вздымался и опускался, мириады брызг и клочья белой пены взлетали выше полубака. Ветер дул так, что мы могли нести почти все паруса. Но вот ветер начал заходить нам навстречу, и капитан Вульф решил пойти другим галсом. Держать нос по ветру, не терять впустую ни единой мили - в этом и состоит главная доблесть высокого искусства хождения под парусами. Корабль должен идти так, чтобы его нос всегда был направлен как можно ближе к намеченной цели. Для команды это означает более частые маневры парусами, чем при судовождении но методу: "Не спеши ворочать, авось ветер снова зайдет с прежних румбов". "Дора" резала штевнем голубые волны Атлантики. На дворе уже вроде бы был апрель. В Эльмсхорне над маленькой нашей верфью лились, поди, сейчас холодные дожди. Здесь же, на "Доре", мы складывали в рундуки одну теплую вещь за другой. Судя по всему, нам предстояло еще спуститься много южнее. До каких широт, мы, естественно, не знали, как не знали и точных дат. Это было уже заботой офицеров. Каждый полдень Вульф и Янсен торжественно выходили на шканцы. Каждый держал в руке секстан. Незадолго до подъема Солнца в свою наивысшую точку оба начинали измерять угол между ним и горизонтом. На пятнадцать - двадцать минут все на корабле замирали в благоговейном оцепенении. В один из первых дней после морской болезни я работал в своей мастерской. Вдруг отворилась дверь, и ворвался Фьете: - Эй, Ханнес, замри. Мы ловим Солнце! А я и рот разинул. Довольно глуповато я, наверное, выглядел в первые дни своей моряцкой службы. Фьете чуть не взашей вытолкал меня наверх. Команда собралась на баке и тихонько трудилась над какой-то такелажной снастью. Прямо на шканцы никто не пялился, но краешком глаза каждый косил на наших офицеров, колдовавших над чем-то возле релинга. Время от времени то один, то другой, а то и оба разом подносили к глазам какой-то похожий на подзорную трубу предмет - ловили Солнце. Фьете свистящим шепотком рассказал мне, что за штука этот самый секстан. Впрочем, как с ним работать, боцман и сам толком не знал. Это была тайна шканцев, тех, кто учился в морских школах в Гамбурге и Бремене. Потом капитан со штурманом ушли. Вульф скрылся в своей каюте. Янсен ушел в штурманскую рубку. Сквозь стекло было видно, как усердно он орудует карандашом, листая какие-то толстые книги. Команда снова занялась своими повседневными делами. А тут, глядь-поглядь, и "Бери ложку, бери бак!" засвистали. Юнги вышли с камбуза с большим котлом снеди, и мы поспешили на обед. Матросы ели в кубрике, мы с Фьете вкушали свой гороховый суп у меня в мастерской. Разница в рангах именно в этой области подчеркивалась особенно старательно. Однако законный свой обеденный перерыв Фьете до конца никогда не использовал. Покончив с едой, он тут же спешил на палубу, чтобы позаботиться о подмене рулевого. Офицеры питались в своей крохотной кают-компании. Кок обслуживал их самолично. Однако до этого они должны были еще определить место "Доры". Стоило Янсену, облегченно вздохнув, отложить в сторону свои книги и записи, как сейчас же появлялся из своей святая святых и герр капитан, и тоже с записями в руках. Оба сравнивали свои результаты. При этом голоса их порой так повышались, что рулевому и уши навострять было ни к чему. Но потом они всегда приходили к соглашению. Янсен старательно делал прокладку на морской карте и записывал координаты "Доры" в вахтенный журнал. Потом оба выходили из штурманской рубки, и наступало мгновение, которого мы с нетерпением ожидали весь обед. Если лица у них были довольные и радостные, значит, прошли мы за сутки прилично. Ну, а случись, что вышли они насупленные и расстроенные, тут уж мы знали, что дела наши неважны и идем мы с запозданием. Здесь следует заметить, что для обеспечения хода и курса к цели паруснику всегда необходимы две вещи: во-первых, ветер подходящей силы и, во-вторых, ветер с подходящих румбов. Капитан Вульф бывал доволен только когда совпадали и сила, и румбы. Парни с бака могли судить только о силе ветра, о его направлении, относительно нашего счислимого курса мы ничего не знали. Столь же мало было известно нам и о месте корабля. Офицерам, поди, и во сне не снилось, чтобы сообщить команде о чем-нибудь, кроме пересечения экватора да огибания мыса Горн. Впрочем, большинству матросов было совершенно безразлично, где они сейчас находятся. Однако всех на "Доре" очень волновало, сколько мы прошли за сутки, потому что все парусники на пути к западному побережью Америки вечно соревновались друг с другом, кто скорее одолеет это расстояние. Офицеры получали за это от компаний премии, а команды задавались своими кораблями перед другими матросами. "Дора" и Вульф были парой, обещавшей хорошую скорость. Отсюда и всеобщий интерес. Судя по лицам обитателей шканцев, виды наши на будущее были вовсе не плохи. Вульф и Янсен спустились в кают-компанию. Вслед за ними шмыгнул туда и кок. На большом подносе курилась паром фарфоровая супница с гороховым или каким другим супом. Рядом с ней, прикрытое белой салфеткой стояло то, что положено только офицерам. Об этом экстра-рационе в кубрике часами строили самые разные догадки. Каждый матрос клал под белую салфетку свое излюбленное блюдо, главным образом кушанья домашнего приготовления, памятные по юным годам. Однако на еду и нам обижаться не приходилось. Каждый день фунт говядины или три четверти фунта свинины да еще фунт хлеба и сколько хочешь гороха, бобов или перловки. Мой друг доктор Мартенс рассказал мне недавно, что в пище важно не только количество, но и разнообразие. Наверное, я это чувствовал еще и тогда, потому что, заделавшись капитаном, я попытался было изменить на своем корабле вековечное меню: горох, бобы, перловка (и клецки по четвергам). Через неделю ко мне пришел кок и сообщил, что команда грозится отдубасить его, если он не будет варить, что положено, то есть мясо с горохом в понедельник, мясо с бобами во вторник и так далее. А ведь готовил-то он не просто как-нибудь, а по книге "Здоровая пища", которую я купил специально для него в Сан-Франциско. И еда обходилась мне дороже, чем обычный корабельный кошт. Мы вышвырнули книгу за борт и вернулись к кулинарным изделиям, полюбившимся мореходам еще со времен Колумба. И ко мне с тех пор кок являлся тоже с подносом, на котором стояла специальная тарелочка под белой салфеткой. Я частенько раздумываю, как трудно бывает втолковать другим людям, что они могут жить лучше. "Нет уж, не для нас все это!" А ведь солнышко-то светит одно для всех, и ветер дует тоже для всех. Не всем только это одинаково на пользу. Я предлагал своим английским матросам "деликатесы", а они их отвергали. Но вот добыть эти самые "капитанские деликатесы" в виде, так сказать, дополнительного пайка, на это матросы были куда как горазды. Стоило коку выйти с камбуза, не заперев за собой дверь, как тут же возле мешка с сахаром или бочки с мармеладом оказывались охочие люди. Камбузная дверь располагалась так, что вахтенный офицер ее со своего места видеть не мог. Поэтому "разбой" у нас процветал. Обворовать кока - это не только не считалось зазорным, но даже превращалось во время рейсов в своеобразный спорт. И это на парусниках, где, к слову сказать, никто свои личные пожитки сроду не запирал. Покажись, к примеру, в кубрике новый матрос с запертым сундучком, аборигены первым делом задали бы ему хорошую трепку, а потом вышвырнули бы вон. В этом и состояла разница в воспитании людей на торговом флоте и на военном. На торговом приятели устраивали взбучку тому, кто запирает свое добро, а на военном - начальство карало тех, кто свое добро не запирает. Потому и воровали друг у дружки только на флоте его величества кайзера. Но слямзить у кока лакомый кусочек - разве это воровство? Никто, кроме самого кока, так и не думал. Ему-то, бедолаге, в расходе продуктов приходилось отчитываться перед штурманом. Вот и запирал он всегда свою дверь, и притом самым тщательным образом. Однако матроса перехитрить - дело безнадежное: наши умельцы тут же изготовили из проволоки отмычки. Кок (звали его Симон), понятно, вскоре разобрался в этой игре. Как-то в полдень он вышел из камбуза с подносом, на котором аппетитно дымились две глубокие миски. Едва он спустился по трапу к кают-компании, двое парней скользнули в незапертую дверь и принялись черпать ложками мармелад. Тут-то и застукал их Симон, быстро воротившийся назад, да еще и с полным подносом. Оба "спортсмена" тут же пошли в лобовую атаку, пытаясь пробиться к дверям. Боевые потери? Пара-другая тумаков, да по шее разок, и всего-то. Так считали парни. Однако просчитались. Симон же все скалькулировал правильно. В рукопашной он явно оказался бы в проигрыше. Поэтому первому из атакующих он хладнокровно вывалил на голову содержимое одной из мисок. Ошпаренный гороховым супом матросик, понятно, тут же отпрянул, едва не сбив с ног напарника. С быстротой молнии кок вытряхнул другую большую миску на голову второго мазурика. Пока они пытались очистить глаза от липкой гороховой каши, Симон, пользуясь их беззащитностью, схватил горячую кочергу, отвесил ею каждому хорошего леща пониже поясницы и вытолкал обоих пинками на палубу. На шум сражения и вопли побежденных мигом сбежалась вся команда. - Воды, - скомандовал боцман. Мы тут же зачерпнули несколько ведер океанской водицы, лекарь Фьете принялся поливать незадачливых похитителей, покуда не промыл им глаза и уши, продезинфицировав заодно "огнестрельные" и "рубленые" раны. Фьете, как и все остальные, прекрасно знал, конечно, что произошло. Однако, кроме промывки, никаких других мер к виновникам инцидента не принял. С обоих и так ручьями бежала вода. А тут еще и кок мимо прошествовал. На подносе он нес фарфоровую миску, а рядом с ней, под белой салфеткой, офицерский экстра-харч. У обоих грешников саднили и ныли все рубцы и ожоги (морская вода на раны - не хуже йода), но против кока они выступать больше и не пытались. Они свое получили, и теперь с этим было покончено. А зло таить у моряков не принято. Впредь, уходя с камбуза, кок всегда оставлял дверь открытой. Честность восторжествовала. 9 Пассат. "Бежит!" Дождь. Рыболовы. Маленький бунтик Чем дальше мы шли к зюйду, тем неустойчивее становился ветер. Целыми днями мы не знали покоя: ставили паруса, брали рифы, делали повороты, шли галсами - и все это одно за другим, и опять, и снова. Вульф цеплялся за каждую возможность проскочить вперед. В конце концов однажды утром ветер совсем скис. Янсен и Вульф беспокойно бегали взад-вперед по шканцам. - Должен же он прийти, - говорил капитан. - Конечно, должен, - вторил ему штурман. И он пришел. Первыми едва заметный норд-остовый пассат ощутили косые паруса. Заплескалась волна под штевнем. Позади корабля возник пузырчатый след. "Дора" слегка накренилась. Все паруса приняли ветер. Несколько минут - и только что беспомощный, как деревяшка на ряби, корабль ожил, исполнился силы и гордо пошел, не пошел - полетел по бескрайнему морю. Вульф приказал форсировать парусами. Все, что "Дора" могла нести, стояло на трех ее мачтах. Теперь пассат задул уже в полную силу. Синее море украсилось белым плюмажем. Волна под штевнем "Доры" давно уже не плескалась и даже не клокотала - она пела ликующую песню. - Бежит! - сказал Вульф. - Бежит! - отозвался Янсен. Фьете бросил лаг. - Внимание - нуль! Посыпался песок в старинных песочных часах. Четырнадцать секунд - и верхняя склянка пуста до последней песчинки. - Внимание - стоп! Фьете выбрал мокрый лаглинь и подсчитал навязанные на нем узлы. - Девять узлов, - доложил он на шканцы. Довольный Вульф возился с картой в штурманской рубке. Янсен спустился и наметил нам с Фьете работу на последующие недели. Впереди нам предстояло обогнуть мыс Горн, и зону пассатов надо было использовать для подготовки корабля к этому ответственному моменту. Несколько дней мы прокувыркались на такелаже. Я прощупал свайкой все деревянные части. Под слоем краски отдельные места на реях подгнили. Фьете снова выделил в мое распоряжение нескольких опытных матросов, которые помогали мне снимать тяжелые рангоутные дерева и осторожно спускать их на палубу. Это была опасная, но очень интересная работа. Прежде всего мы снимали паруса с попорченных реев. За время плавания я привык уже переходить по пертам до самого нока рея. Сейчас, в теплом пассате, это было даже приятно. Под нами как на ладони была вся палуба "Доры". Вот Симон вышел из камбуза, спешит опростать за борт мусорное ведро. А ну-ка, плюнем ему на лысину. Я, конечно, был достойным корабельным плотником, но от роду-то атом) достойному было всего девятнадцать. Подхваченный ветром плевок улетел далеко в море. Вместе с реями мы чертили в воздухе огромные круги. Любое движение "Доры" здесь, наверху, многократно усиливалось. Но сияло солнце, синело море, дул теплый ветер, бурлила кровь в жилах, и мы не замечали, как тяжела и опасна наша работа. Моряцкая мудрость гласит: одна рука для корабля, другая - для матроса. На самом же деле на мачте одной рукой не очень-то поработаешь, так что ту, которую для себя, тоже приходится пускать в дело. Попробуй-ка одной рукой закатать огромный жесткий парус: тут уж не только обеими руками, но еще и спиной работать приходится. В конце концов мы свернули тяжелый парус в толстую колбасу, обвязали его тросом и медленно спустили на талях на палубу. Теперь началась самая опасная часть работы. Мы подхватили рей добрым десятком талей. Потом Фьете выбил железные нагели, которыми рей соединяется с мачтой. И сразу все движения корабля стали очень ощутимы. Дерево весом в тонну начало раскачиваться в такт качке. На талях работала вся команда до единого. Мы с Фьете стояли возле мачты и дирижировали спуском. Несколько раз рей с треском наваливался на мачту, цеплялся за выбленки [тонкие тросы, навязанные поперек вант и образующие вместе с вантами как бы веревочную лестницу для исхода на мачты и реи]. А мы медленно, но верно продолжали свое дело, и вот уже левый нок строптивого рея уперся в палубу, правый же все еще рискованно покачивался над нашими головами. Но вот и он пошел вниз. Сноровистые руки накрепко принайтовили рей к палубе. Я сразу приступил к детальному осмотру. Возле оковок дерево изрядно раструхлявилось. Я аккуратно вытесал топором подгнившие места. С палубы спустился кэптен Вульф. - Да, долго бы он не продержался. - Вульф озабоченно взглянул вверх. - Фосс, в этот раз нам придется огибать мыс Горн осенью, почти зимой. Поэтому делайте все с особой тщательностью. Я озабоченно посмотрел на Вульфа: - Но, кэптен, ведь сейчас-то весна! Вульф пощипал бородку, но не засмеялся, за что я ему и по сей день благодарен. - Когда у нас в северном полушарии весна, в южных широтах - осень. Я оторопел. Об этом учитель Ниссен нам не рассказывал. Вульф снова пощипал бородку. - Не ломайте зря голову, подумайте лучше о том, что у мыса нам может прийтись туговато. Проверьте все еще раз. А пассат гнал "Дору" все дальше и дальше. Ночью мы спали на палубе. Над горизонтом вставали новые звезды, большие и яркие. У каждого из нас было такое чувство, будто нам что-то подарили. И жизнь казалась прекрасной. К сожалению - или к счастью, - ничто на свете не вечно, и норд-остовый пассат тоже... Дул бы себе да дул до скончания века, а он возьми да и прекратись. В экваториальной зоне ветер стал неустойчивым и постоянно менял направление. Янсен и Вульф снова мучили вахты парусными маневрами. В полдень, после ловли Солнца, которое смотрело теперь нам прямо в макушки, вид у обоих был очень недовольный. Янсен даже сплюнул с досадой в кильватерную струю. Да и для нас работа на мачтах и с новыми парусами тоже была отнюдь не потехой. Воздух был горячий и влажный. В палубных швах кипела смола. На горизонте постоянно кучились полыхавшие зарницами темные тучи, но ни ветра, ни дождя не было. А дождь нам так был нужен! Бочки с водой пустели одна за другой. Всякий раз, принимая мой доклад, Янсен кивал: - На экваторе запасемся свежей водой. Спрашивать его, каким образом, я не отваживался, как и не посмел уточнить у Вульфа насчет весны и осени. О вещах, выходящих за рамки нормального корабельного обихода, офицеры с командой не беседуют. Так или иначе, но последняя наша вода в цистерне воняла уже как свиной корм в отцовском хлеву. - Думаю, что на сей раз получится, - сказал Вульф Янсену, когда после обеда снова наползло темное облако. - Прикажите приготовиться к приему воды. Янсен немедленно начал распоряжаться. В метре над палубой натянули старый парус с дырой посередине. Под дырой поставили большую бочку. Рядом стояли наготове ведра и прочие емкости. Вульф хорошо разбирался в погоде. Едва мы успели приготовиться, началось светопреставление. Вода прямо-таки валилась с неба. Никаких дождевых капель не было и в помине. Вниз падала тепловатая водяная масса. С паруса вода толстой струей била в бочку. Несколько минут - и она уже наполнилась. "Матушке бы моей такой дождичек", - с тоской подумал я, вспомнив жиденькую струйку, стекавшую в нашу домашнюю бочку из дождевой трубы. - Получить мыло у кока! - крикнул Фьете сквозь шум дождя. Симон стоял в проеме камбузной двери с ведром и черпал оттуда каждому по пригоршне жидкого зеленого мыла. Руки сразу запузырились пеной. Я натер мылом голову. Пена тут же побежала по всему телу. Одежка полетела прочь, а мы с восторгом принялись скоблиться с головы до ног. Неделями мы умывались соленой водой, а если и случалось раздобыть пресную, то не более чем по пол-литра на брата. Теперь мы утопали в изобилии. Дождь кончился, как и начался, разом, словно выключился. Из-за облаков вышло пронзительное солнце и уставилось изумленно на десяток голых моряков, отжимающих свои штаны. Через несколько минут от палубы пошел пар - это она сохла. Мокрые парусиновые штаны приятно холодили ноги, но, увы, недолго: вскоре безжалостное солнце вытянуло влагу и из них. Я заткнул полную бочку, и парни откатили ее в сторону. На смену ей мы тут же приготовили новую, чтобы не упустить следующий дождевой шквал. Небо отнеслось к нам с пониманием. Через несколько часов разразился очередной ливень. Когда он кончился, на всех снастях развевались наши рубахи и подштанники, дождавшиеся наконец стирки после холодного Английского канала. "Дора" медленно скользила дальше. Янсен приказал развернуть нашу походную кузницу. До самого обеда он что-то ковал, да так, что искры сыпались, а на палубе, к глубокому негодованию Фьете, выгорали черные точки. К полудню работа закончилась: в руках у Янсена блестели два роскошных гарпунных наконечника и большой крюк для ловли акул. Я набил наконечники на две метровой длины рукоятки, и Янсен забросил свой акулий крюк с кормы. На откованный до ножевой остроты и тщательно отполированный крючок он насадил кусок мяса, выделенный, хотя и со скрежетом зубовным, скупердяем Симоном. С гарпуном Янсен лег в сетку под бушпритом. Уже с неделю вокруг корабля резвилась целая дельфинья школа. Морские свиньи, как мы их называли, сплывались сюда с огромной скоростью откуда-то из бесконечных просторов Мирового океана. Их блестящие тела, словно веретена, так и крутились, вздымаясь над синей водой. Следуя какому-то таинственному ритму, они то выныривали один за другим, то снова уходили на глубину. Они четко держали строй, будто плыли в своеобразном военном ордере. Издали казалось, что это вьется кольцами гигантский морской змей. Возле корабля строй их рассыпался. Каждое животное плыло и прыгало, как ему заблагорассудится. Больше всего нравилось дельфинам перепрыгивать через волны, расходящиеся от нашего штевня. Держались они рядом с нами без всяких усилий, безразлично, шла ли "Дора" полным ходом или нет. Итак, Янсен лежал в сетке под бушпритом и выжидал, когда дельфин попробует перемахнуть через волну, так и клокотавшую под штевнем. Вытащить на борт загарпуненную или пойманную на удочку большую рыбу мы могли только на самом малом ходу. При свежем ветре поток сейчас же сорвал бы рыбу с крючка. Ждать Янсену пришлось недолго. Вскоре в некотором отдалении от нас на тихой воде показалась большая дельфинья стая. Я стоял у бушприта. Передо мной лежал свернутый в бухту линь, к которому был привязан гарпун Янсена. Вот первый дельфин вынырнул из-под штевня. Янсен замахнулся, крепко держась левой рукой за фор-стеньштаг, чтобы бросок был сильнее. Гарпун сверкнул на солнце и чуть не по самую рукоятку вошел в дельфинью спину. - Крепи! - крикнул Янсен. Я мигом обмотал конец линя вокруг битенга, чтобы спасающееся бегством животное не ушло вместе с гарпуном. И вовремя - линь дернулся из моих рук с такой силой, что ожег кожу на ладонях. Потом он натянулся, как струна, но порвать его дельфину было не под силу. С гарпуна бы не сорвался, тогда он - наш. Меж тем Янсен выкарабкался из сетки и принялся с моей помощью вытягивать добычу. Вокруг нас собрался весь экипаж, исключая капитана и рулевого. Фьете торопливо ладил второй линь с петлей на конце. От борьбы и потери крови дельфин несколько обессилел, и мы подтянули его к самому борту. Боцман попытался было набросить на него петлю, но промахнулся. Однако с третьей попытки это ему все же удалось. Петля крепко затянулась возле самого хвостового плавника. Линь быстро завели в блок. - Вира помалу! Дельфин завис над палубой хвостом кверху. Янсен еще раз с силой надавил на гарпун. Симон стукнул гандшпугом [гандшпуг - длинный брус из твердого дерева, служащий для вращения ручных шпилей при работе с большими тяжестями] по дельфиньей голове. Несколько капель крови упали на выдраенную добела палубу. Мы стояли вокруг огромной, больше человеческого роста, туши. Охотничий азарт остыл, и нам стало жалко несчастного дельфина. Может, это именно он уже несколько недель резвился вокруг "Доры", а мы радовались его прыжкам. Ведь он со своими приятелями такой же пахарь моря, как и мы. Да и людей он не жрет. Висит вот теперь на рее, и жалко его, бедолагу. - Кок, сегодня на обед рыбьи котлеты, - сказал Янсен и, упершись ногой в раскачивающуюся тушу, выдернул гарпун. Команда молча стояла вокруг. К полудню с камбуза понеслись дразнящие запахи, от которых у меня потекли слюнки, думаю, что и у остальных парней тоже. Сострадание к дельфину давно позабылось. Мальчишкой, когда кололи свинью, я всегда крепко держал ее за хвост, и, как ни жаль мне было нашу свинью, которую мы заботливо откармливали целое лето, мечты о свежей колбаске и ветчине были сильнее сострадания. Точно так же обстояло дело и с дельфином. Однако возле кубрика собралась компания старых матросов, лица их были сумрачны. - Не-е-е-т, мы ни за что не будем его есть... - Может, в нем - душа какого погибшего морячка... - И вообще нам сегодня положен гороховый суп с солониной. - Не будем есть! - Биллем, сходи поговори с капитаном. Меж тем подошло время ловить Солнце. Кэптен Вульф прохаживался взад и вперед по подветренной стороне шканцев. Биллем и пятеро его приятелей замерли у трапа, почтительно взирая снизу вверх на капитана. - Ну, что случилось? Капитан