его отравят враги, и ля профилактики принимал разные яды маленькими порциями, постепенно приучая к ним организм, вырабатывая в себе иммунитет, что ли, как сейчас говорят. И это ему действительно удалось. Но зато, когда он решил покончить с собой, яд оказался бессильным против его организма! И тогда Митридат приказал самому сильному из своих телохранителей заколоть его кинжалом. Наверное, тот сделал это с удовольствием... Я сидел на теплом песке у затухающего костра и размышлял о судьбе царя Митридата Евпатора. Уже стало темно, и вдалеке, над самой водой, сверкали огоньки Керчи на том берегу пролива. И подумать только, что все эти события происходили не где-нибудь за тридевять земель, а именно здесь, в Керчи. Крепость, в которой погиб Митридат, стояла на горе над городом. Гора эта до сих пор носит его имя. Незаметно для себя я уснул и очнулся только от заливистого лая Шарика. Он прыгал вокруг меня и норовил лизнуть в лицо. Ужинать все отказались, видно, уха была отменной. Но спать не расходились, донимали Василия Павловича расспросами о какой-то банке Магдалины. Я ничего не понимал и, отозвав Павлика в сторонку, спросил его, в чем же, наконец, дело? - Понимаешь, рыбаки нам сказали, будто в одном месте им попадаются в сети настоящие греческие амфоры. Это где-то возле банки Магдалины, как они утверждают. Говорят, как раз туда должны на днях отправиться разведчики рыбы. Вот мы и уговариваем Кратова, чтобы связался с ними и попросил их пошарить там на дне. Они, наверное, не откажут. Амфоры на морском дне... А вдруг там затонувший древнегреческий корабль? Теперь я жалел, что не пошел с ребятами в гости к рыбакам и вынужден узнавать такие новости последним. Тем временем Василий Павлович сходил в свою палатку и вернулся к костру с большой книгой в руках. Я узнал ее. Это была лоция Черного и Азовского морей, изданная еще в прошлом веке. Я несколько раз брал ее у Василия Павловича и любил листать, наугад останавливаясь на красочных описаниях разных маяков и опасных скал. О них повествовалось возвышенным, суровым и мужественным языком, так не пишут ни в каких других книгах. Василий Павлович придвинулся поближе к огню я нашел нужную страницу. - Сейчас посмотрим. Вот, пожалуйста: "Близ устья реки Кубани, на зюйд-ост 48 градусов, в пяти милях от Бугаза лежит четырехфутовая каменная банка Марии Магдалины, в расстоянии от ближайшего берега одна и три четверти мили. Между нею и берегом существует свободный проход глубиною от пяти и трех четвертей до шести с четвертью сажен и шириною в одну милю, считая между линиями 30-футовой глубины на банке и у берега..." - Как у устья Кубани? - раздались удивленные голоса. - Вы же говорили, что это в Черном море? Вместо Кратова ответил Мишка Аристов, Он любил свою образованность показать: - В конце прошлого века Кубань впадала не в Азовское, а в Черное море. Только позднее она изменила свое русло, надо бы знать историкам. - Ну что же, - подумав, сказал Василий Павлович, - пожалуй, действительно стоит поговорить с разведчиками рыбы. Может быть, и помогут нам. Завтра наведаюсь в Керчь. "АЛМАЗ" ВЕДЕТ ПОИСК Сначала Кратов предполагал отправиться в Керчь один. Но выяснилось, что запас продуктов у нас на исходе. Значит, надо брать еще двух-трех человек. А что делать остальным? Ведь катер уйдет в Керчь. А без него нельзя продолжать поиски. Мы быстро свернули лагерь и двинулись в город все вместе, включая Шарика, который всю дорогу сидел на носу катера, словно заправский впередсмотрящий. Нам удивительно везло. В управлении Василию Павловичу и Аристову сказали, что разведчики тоже находили амфоры у банки Магдалины и передали их в местный музей и что один из кораблей отправляется завтра на поиски рыбы к берегам Кавказа. Он будет проходить мимо банки Магдалины и немного задержится, чтобы забросить для нас трал. Вести, принесенные Кратовым, мы встретили радостными воплями. Но он поднял руку, требуя тишины, и сказал: - Подождите радоваться. Я возьму с собой не всех. Это разведывательная поездка, она может и не принести никаких результатов. Нельзя, чтобы из-за нее срывалась основная работа. Поэтому со мной отправятся только двое, - тут он остановился. - Ну, скажем, Борзунов и... Козырев. А остальные должны к нашему возвращению решить все хозяйственные проблемы. Старшим оставляю Аристова. - Везет тебе, - буркнул стоявший рядом со мной Михаил. - Хотя понятно: старик боится, как бы ты без него еще чего не натворил. На язвительный выпад я ответил ему: пусть, дескать, не слишком огорчается, что не плывет с нами, все-таки его оставляют не просто так, а за начальника... Утром мы отправились в порт искать судно разведчиков. Оно стояло на якоре метрах в ста от берега, напротив гостиницы. Это оказался обыкновенный средний рыболовный траулер - "СРТ", как называют такие суда моряки. На борту большими белыми буквами аккуратно выведено: "Алмаз". Мы подплыли к нему на шлюпке. На палубе нас поджидала чуть ли не вся команда. - Курбатов, Трофим Данилович, капитан, - представился один из моряков. Он был действительно в черной фуражке с "крабом", но вид имел совсем некапитанский: уже не молодой, толстый, в тенниске и парусиновых брюках. Какой-то бухгалтер в отпуске, а не морской волк. Не очень моряцкий вид был и у остальных членов команды. Я ожидал увидеть их в чем-то вроде морской формы. А тут каждый одевался, как хотел, хотя у всех в разрезах воротников виднелись тельняшки... Нас развели по каютам. Василия Павловича поселили отдельно, а мы с Павликом попали в общий кубрик. Почти все койки в кубрике пустовали, потому что, как объяснили нам матросы, ночью здесь душно и все спали на палубе. - Да вы тоже сбежите, только вещички тут держать будете, - сказали нам они. Для вещей мы с Павликом получили один шкафчик на двоих. Но не успели их рассовать, как басовитый низкий гудок поманил нас на палубу. Заработала машина, сотрясая переборки. По всем признакам мы снимались с якоря, и пропускать такой момент никак не следовало. Берег медленно уплывал вдаль. Над коричневой вспененной водой носились за кормой чайки. Они кричали жалобными, скрипучими голосами: "Дай, дай, дай..." Все явственнее выступала над городом на фоне бледного, словно выгоревшего от летнего зноя неба лысая гора Митридат. Полюбовавшись на исчезающую вдали Керчь, мы с Павликом отправились осматривать корабль. Заглянули сквозь открытый люк в машинное отделение, но оттуда пахнуло таким зноем, что мы отшатнулись. С завистью посмотрели на капитанский мостик, где наш шеф оживленно толковал о чем-то с капитаном. Мы спустились в каюту и занялись раскладкой своих вещичек, но не прошло а получаса, как прибежал матрос и сказал, что нас требуют на мостик. - Идите рыбу искать, - встретил нас капитан, когда мы поднялись по трапу. Я ожидал, что нам выдадут бинокли и предложат смотреть на море с высоты мостика. Как же иначе искать рыбу? Но капитан открыл дверь и втолкнул нас в тесную рубку, где царила полная темнота. В разных углах рубки зажигались и гасли цветные лампочки. При их причудливом мерцании я постепенно разглядел, что все стены заняты приборами и металлическими шкафами. Глаза постепенно привыкли к этому освещению. Я увидел, что впереди сидит на стуле Кратов и внимательно следит, как молодой моряк крутит рукоятки на приборном щитке, приговаривая: - Одну минуточку, профессор, сейчас настроюсь. В глубине черного оконца на приборной доске засветилась красная шкала - треугольник с цифрами по бокам. Потом раздался протяжный скребущий звук. Он закончился звонким щелчком, словно у меня над ухом внезапно откупорили бутылку с квасом, а по шкале быстро пробежала голубая точка, волоча за собой светящийся хвост. - Гидролокатор посылает вокруг судна в воду звуковые импульсы, - начал торопливо объяснять моряк. Я уже догадался, что это судовой гидроакустик. - Мы их слышим и в то же время можем видеть вот на этом экране. Мелькнет вспышка - значит звуковые волны встретили какое-то препятствие. А шкала показывает расстояние до него в метрах... Протяжные звуки и щелчки повторялись через определенные промежутки времени. - Рыба? - шепотом спросил Кратов. - Нет, просто за дно задевают, - ответил почему-то тоже вполголоса акустик. - От рыбы звук другой. А тут, слышите, словно скребет. Мы глядели на экран пятнадцать минут, полчаса. Вспышка, скрежет, щелчок. Снова вспышка, скрежет, щелчок. Красная сетка шкалы начала двоиться у меня в глазах. - А вот и рыба, - оживился акустик. - Метров двести по курсу, сейчас подойдет. Смотрите на эхолот. Он включил другой аппарат, висевший на стене. В сором ящичке поползла под стеклом широкая бумажная лента. Острое колеблющееся перышко непрерывно выводило на ней изломанную, кривую линию. - Это профиль дна под нами, - продолжал свои пояснения акустик. - А сейчас звуковые волны нащупают и рыбу, смотрите. Признаться, я слушал его недоверчиво, потому что не уловил никаких перемен в таинственных негромких звуках, издаваемых гидролокатором. Но через несколько минут на ленте эхолота поверх линии морского дна перо действительно начало выводить какие-то слабые косые штрихи. - Ставрида на глубине семнадцати метров, - расшифровал их стоявший у двери капитан, о котором мы все забыли. - Слабый косячок, не промысловый... Косые штрихи на ленте скоро пропали. Значит, стая рыб осталась где-то позади или свернула в сторону с курса нашего корабля. - Вот так и ищем рыбу, - сказал капитан. - Посидишь тут в темноте целый день, глаза на лоб полезут. Зато можно нащупать косяки за сотни метров в толще воды. - А потом? - спросил я. - Когда найдете рыбу? - Если косяки крупные, сообщаем о них по радио, вызываем рыбаков. Кроме судов, есть у нас и разведочные самолеты. С воздуха косяки отлично видно. Самолет кружит над рыбным местом и по радио наводит рыбаков прямо на косяк. Один за другим, щурясь и спотыкаясь, мы вышли из рубки. Море сверкало под солнцем. За кормой кипела зеленоватая вспененная вода. Слева, у самого края неба, едва виднелся расплывчатый силуэт низкого берега. - Через часок придем на место, - сказал капитан, глянув на часы. - Можно готовить трал. Рыболовный трал - это сеть в виде громадного мешка. Когда ее расстелили, она заняла почти всю палубу. По краям сети прикреплены стеклянные поплавки - кухтули. Они поддерживают в воде этот мешок в раскрытом состоянии. Судно тащит его за собой на определенной глубине, и вся рыба, встретившаяся на пути, попадает в широко разинутую пасть трала. Матросы надели брезентовые костюмы, высокие сапоги и взяли в руки багры. По команде капитана они разом перебросили сеть через борт. Судно заметно сбавило скорость под тяжестью тянувшегося за кормой трала. Через полчаса подали команду вытаскивать его обратно. Даже для бывалых матросов это было, видимо, увлекательное зрелище, потому что все высыпали на палубу. Не у нас одних замирало сердце в предчувствии чего-то необычного, когда вскипела замутившаяся вода за бортом и всплыли кухтули. Вот за ними уже тянется тяжелая, провисающая мешком сеть. Что там, в мешке? Он повис над бортом на стальных тросах, и из него серебристым живым потоком хлынула на палубу рыба. Мы кинулись было рассматривать ее, но нас остановил грозным окриком тралмейстер. Каких только рыб тут не было! Мы уже не замечали мелочи. В глаза прежде всего бросались крупные осетры. Они плясали по мокрой палубе и жадно глотали воздух сморщенными старушечьими ртами. Тяжелыми пластами лежали крупные камбалы, словно надеясь обмануть людей своей неподвижностью. Тралмейстер вдруг подцепил багром плоскую рыбину, очень похожую на камбалу, только с длинным хвостом, и швырнул ее за борт. - Морской кот! - пояснил он нам через плечо. - Опасная рыба, не дай бог повстречать ее под водой. Пока не подходите близко, надо их повыбрасывать... Так же решительно и быстро он подцепил своим острым багром еще несколько морских котов и отправил за борт. Я даже не успел рассмотреть их как следует. А жаль: может быть, это избавило бы меня от неприятностей в будущем... Когда улов был очищен от опасных рыб, матросы начали раскладывать его по корзинам. В одну сторону летели осетры, в другую - камбалы. Палуба постепенно пустела. В сети остались лишь груды сорванных со дна водорослей да бившиеся среди них мелкие рыбешки. Мы натянули брезентовые рукавицы и вмиг переворошили эту кучу. Тщетно. Никаких амфор море нам не подарило. - Не сразу повезет, не огорчайтесь, - сказал капитан. - Сейчас мы повторим траление. А я еще разок проверю, где мы находимся. Поднявшись на мостик, он долго колдовал с пеленгатором, наводя его на различные возвышенности на берегу, которые служат морякам ориентирами. Потом дал команду подойти поближе к берегу. Теперь банка Магдалины пряталась под водой где-то совсем рядом. Мы забрасывали трал в этот день еще дважды; но все с тем же успехом. Опять попадались осетры, камбалы, морские коты, ракушки и всякая рыбная мелюзга. Но признаков затонувшего корабля сеть со дна моря не приносила. Капитан снял фуражку и обескураженно почесал затылок. - Попробуем последний разок, пока не стемнело, - нерешительно сказал он таким тоном, словно чувствовал себя виноватым в нашей неудаче. Снова забросили трал. Василий Павлович следил за всеми манипуляциями с прежним интересом, но мне, признаться, это уже начинало надоедать. Когда трал подняли на борт, в нем опять ничего не было интересного, кроме неистово бьющейся рыбы и раковин. Сначала я помогал разбирать добычу, а потом ушел на нос и улегся, закинув руки за голову и бездумно глядя в темнеющее небо. Шум возбужденных голосов заставил меня вскочить на ноги. Вокруг трала собралась большая толпа. Я бросился туда и стал расталкивать матросов, пробиваясь вперед, к Василию Павловичу. Он вертел в руках большую раковину странной формы и внимательно рассматривал ее, сдвинув очки на лоб. - Судя по глине и качеству обжига... это явно не Пантикапей, - бормотал он. - Но откуда же она? - Что вы нашли, Василий Павлович? - потянул я его за рукав. Он посмотрел на меня невидящими глазами: - Амфора, осколок амфоры. Теперь я и сам разглядел, что в руках у него была вовсе не раковина, как мне показалось сначала, а кусок изогнутой стенки амфоры, обросшей довольно толстым слоем тончайших зеленовато-бурых водорослей. - Подержите-ка, только осторожно, - он подал мне осколок, а сам торопливо полез в полевую сумку, с которой не расставался, по-моему, даже во сне, и достал скальпель. Острым кончиком ножа профессор стал осторожно счищать водоросли, и мне вдруг показалось, что на глиняном черепке проступают какие-то знаки. Когда Кратов расчистил осколок, стало видно отчетливое изображение уродливой головы с растрепанными длинными волосами, оттиснутое на древней глине! - Медуза Горгона, очень интересно, - пробормотал Василий Павлович, не сводя глаз с изображения. Да, на осколке амфоры в самом деле была изображена страшная голова мифической Медузы Горгоны. Даже я узнал ее, я читал миф о подвиге Персея, отрубившего эту голову, на которую не мог смотреть никто из смертных. И то, что я принял сначала за растрепанные волосы, были на самом деле ядовитые шипящие змеи, как и рассказывалось в мифе. Но что означал, этот рисунок? - Трудно сказать, - ответил Василий Павлович, пожимая плечами и все вертя перед глазами черепок. - Пожалуй, просто фабричный знак, клеймо мастера, который сделал эту амфору, или личный знак ее владельца... Меня немного огорчило столь прозаическое объяснение. Но то, что я услышал дальше, снова заинтересовало меня. - Если мне не изменяет память, мы не находили еще амфор с подобным знаком. В городах Боспора амфоры, как правило, вообще не клеймили, - продолжал профессор. - Надо будет порыться в книгах, и тогда мы, вероятно, узнаем, откуда плыл этот корабль... - Какой корабль? - не понял я. - Греческий, который нам, очевидно, посчастливилось найти. - Так вы думаете, что тут действительно затонувший корабль? - прерывающимся голосом спросил Павлик, до сих пор молчавший и только тяжело сопевший у меня над ухом. - Конечно, корабль, - сказал Василий Павлович. - Мы слишком далеко от берега, чтобы допустить столь значительное погружение суши. И потом... Какая тут глубина, Трофим Данилович? Оказывается, капитан давно спустился со своего мостика и стоял рядом с нами в толпе притихших матросов. На мостике остался один рулевой, да и тот по пояс высунулся из окошка, чтобы слышать все до единого слова. - Сейчас проверим, - сказал капитан, отыскивая в толпе акустика. - Ну-ка, Костя, включи эхолот. Акустик помчался в свою рубку. Мы все молча ждали его возвращения. - Восемнадцать метров, товарищ капитан! - крикнул он. Теперь все как по команде перевели взгляд на профессора. - Ну вот, видите, - сказал он. - Конечно, берег не мог опуститься так далеко от своей нынешней кромки и на такую глубину. Значит, здесь не затопленный город. Могло случиться, что эта амфора упала за борт корабля. Но, учитывая, что амфоры находили в этом районе и раньше, такое предположение исключается, Видимо, действительно, нам посчастливилось наткнуться на затонувший корабль. И за это мы прежде всего должны благодарить вас, дорогие друзья! Тут он церемонно начал раскланиваться во все стороны. А капитану крепко пожал руку. Я решил схватить быка за рога. - Василий Павлович, разрешите готовиться к погружению? - Какому погружению? - он сделал вид, что не понимает. - Разве мы не будем искать затонувший корабль? - Будем, но не сегодня. Надо дождаться, когда прибудет вся экспедиция. - Но хотя бы один спуск, разведывательный! - взмолился я. Василию Павловичу явно не меньше моего хотелось поскорее начать поиски затонувшего корабля. Но, как всегда, старик проявил осторожность и благоразумие. - Нет, нырять будете только все вместе, - сказал он и ехидно добавил: - К тому же я отстранил вас на несколько погружений, не так ли? Место, где нашли осколок амфоры с головой Медузы Горгоны, отметили ярко-красным буйком, хорошо заметным издалека. Потом разведчики, распрощавшись с нами, переправили нас на шлюпке на берег. Предстояло еще добираться до ближайшего селения, где можно найти попутные автомашины до Тамани. А наутро мы уже были в Керчи. Надо ли рассказывать, какую сенсацию вызвало наше сообщение. Все рвались сейчас же, немедленно отправиться в море. Но на чем? - На катере выходить в открытое море нельзя, - остановил нас Кратов. - Надо подготовиться как следует, запастись врачом, прожекторами, продуктами... А для этого необходимо звонить в Москву, связываться с институтом, просить денег - мы уже чувствовали, что сборы затянутся на месяц, если не дольше. Но полоса везения продолжалась. Через неделю в Керчь вернулся "Алмаз". Перед новым рейсом на катере предстояло обновить покраску и провести текущий ремонт машины. Мы поговорили с моряками, а они упросили свое начальство разрешить им провести всю эту работу не в гавани, а в открытом море. Так что мы могли снова отправиться к банке Марии Магдалины. Больше того: в управлении рыбной разведки было решено только что прибывшую из Москвы новенькую подводную телевизионную установку проверить и наладить на "Алмазе" во время поиска затонувшего судна. Не прошло и двух недель, как все сборы были закончены. Рано утром мы покинули Керчь, отправляясь навстречу неведомому. "ОДИНОКИЕ В НОЧНОМ МОРЕ" Наш буек оказался целым и невредимым. Возле него мы и стали на якорь. Солнце уже склонялось к закату. Но всем, конечно, не терпелось начать поиски сегодня же. Василий Павлович на этот раз не возражал, только сам начал осматривать у каждого снаряжение. Особенно придирчиво проверял он меня. Все осмотрел: и компас, и часы, и новенький кинжал, многозначительно заглянув при этом мне в глаза. Неужели он снова вспомнит о своем приказе отстранить меня от погружения? Но вот уже подана команда к погружению. Спускались мы по двое. В первой паре Михаил со Светланой, во второй мы с Павликом. Наташа и Борис оставались на борту в полной боевой готовности, чтобы в случае опасности прийти нам на помощь. Мы ныряли как бы у них на привязи: к поясу каждого из нас прикреплен тонкий тросик. Дергая за него, с борта можно подавать сигналы водолазам. Плавать на такой привязи неудобно, но не спорить же с начальником экспедиции... Нырять предстояло довольно глубоко, поэтому каждому из нас прибавили вес, нацепив на пояс свинцовые грузила. А то вода вытолкнет, не даст добраться до дна. Стоя на трапе, я следил, как, оставляя за собой серебристый хвост воздушных пузырьков, все глубже погружаются Михаил и Светлана. Вода была такой прозрачной, что они были отчетливо видны даже на глубине пятнадцати метров. Мне показалось, будто они держатся за руки. Но вот они разошлись в разные стороны и словно растворились в воде. Только пузырьки воздуха, вскипавшие на поверхности, "сообщали", где находятся наши товарищи. Теперь была моя очередь отправляться вслед за ними. Восемнадцать метров - это не то что в Керченском проливе. Я покрепче зажал зубами мундштук и нырнул. Примерно на глубине шести метров я почувствовал боль в ушах и, прижав маску к носу, попытался сильно выдохнуть воздух через нос и одновременно сделал несколько глотков. Уши были "продуты". Боль уменьшилась, а через некоторое время я и совсем перестал ее замечать. Так бывает только при погружении на первые десять метров, где давление возрастает вдвое по сравнению с атмосферным. Дальше оно увеличивается медленнее. Чем глубже я погружался, тем заметнее менялось освещение вокруг меня. Не то чтобы становилось темнее, но постепенно пропадали теплые красновато-оранжевые оттенки. Теперь меня окутывал синевато-зеленый сумрак, и, наверное, поэтому начало казаться, будто вода становится холоднее. Но она и впрямь стала заметно холоднее, словно я внезапно провалился в прорубь. Это я миновал слой температурного скачка, как называют его океанографы. Температура воды на определенной глубине в зависимости от многих условий меняется на несколько градусов. Граница между двумя слоями и называется слоем температурного скачка. Я посмотрел на глубиномер: здесь она сегодня проходила на глубине шестнадцати метров. А снизу уже наплывало дно. И сразу стало немного светлее. Это всегда бывает, когда приближаешься ко дну. Вероятно, оно отражает часть световых лучей, и поэтому получается как бы добавочный источник освещения не только сверху, от поверхности воды, но и снизу. Я ухватился рукой за кустик водорослей - судя по длинным лохматым веточкам, это была цистозира, "бородач", как называют ее рыбаки, - и огляделся вокруг. Какая-то тень скользнула по дну. Я поднял голову. Это спускался Павлик. Когда он приблизился, я предложил ему двигаться направо, а сам поплыл налево. После Керченского пролива вода казалась идеально прозрачной, и скалистое дно покрывал не противный липкий ил, а тонкий слой светлого песка. Каждый камешек отчетливо выделялся на его фоне. Но я все-таки плыл медленно, раздвигая руками водоросли и разрывая каждый песчаный холмик: не прячется ли под ним амфора или обломок корабля? Найти обломок деревянного борта было, конечно, маловероятно, потому что дерево за двадцать веков должно было давным-давно истлеть, раствориться в морской воде. Но амфоры вполне могли сохраниться, да и металлические части тоже - скажем, якорь. Вдруг мое внимание привлек небольшой овальный бугорок. Сердце радостно затрепыхалось: неужели амфора? Я уже занес руку, собираясь разгрести песок, и тут же торопливо отдернул ее. Песчаный бугорок внимательно смотрел на меня огромными выпученными глазами! Глаза были явно живые. Я выхватил кинжал и осторожно ткнул им в загадочный бугорок. В тот же миг, вихрем взметнув песок и замутив вокруг всю воду, прямо перед моим носом шмыгнула крупная рыба. Я только успел заметить, что у нее длинное золотисто-желтое тело, усеянное темными пятнами неправильной формы. Это она, оказывается, так ловко пряталась в песке, выставив только глаза. - Твое счастье, что вовремя отдернул руку и не погладил ее, - говорили мне потом рыбаки, когда я, поднявшись на борт, рассказал об этой подводной встрече. - Это же морской дракон, самая, можно сказать, вредная рыба на Черном море. У нее такие ядовитые иглы в плавниках - как наколешься невзначай на несколько дней рука отнимается... Сигнальный конец, привязанный к моему поясу, резко дернулся трижды. Увлеченный столкновением с морским драконом, я даже не сразу понял, что это значит. Неужели прошло сорок пять минут и меня вызывают на поверхность? Дольше на этой глубине работать не полагалось. Я отметил место, где прервал поиски, выложив на песке крест из камней. Потом, в свою очередь, три раза сильно потянул за сигнальный конец. Это означало, что сигнал я понял и сейчас выхожу на поверхность. Подниматься следовало не спеша, чтобы пузырьки азота, растворенного в крови, не закупорили кровеносные сосуды. Иначе водолаза может поразить кессонная болезнь - об этом меня предостерегали еще при учебных погружениях. Чтобы не огорчать Кратова, который наверняка сейчас стоит у трапа с секундомером в руке и придирчиво проверяет, соблюдаем ли мы инструкцию, я поднимался, как и требовалось, ровно три минуты. На борту, свесив ноги, сидели Миша Аристов и Светлана. Михаил, отдуваясь, с наслаждением пил горячий чай, обернув ручку алюминиевой кружки носовым платком. А Светлана уплетала шоколад, который нам выдавали опять-таки строго по инструкции после каждого погружения. По их лицам я сразу понял, что и они тоже ничего не нашли. В бесплодных поисках прошло три дня. С утра до вечера мы ныряли, метр за метром обшаривая дно. Несколько раз нас снова обманывали морские драконы, зарывшиеся в песок до самых глаз. Между прочим, коварные драконы оказались на редкость вкусными. Они часто попадались в сети, которые наши матросы забрасывали каждый день, чтобы разнообразить скудноватый ("спартанский", как утешал нас Василий Павлович) судовой рацион. Но, прежде чем отправить пойманных дракончиков на сковородку, судовому коку приходилось обстригать их ядовитые иглы ножницами. Для лакомок наш кок каждый раз к обеду выставлял также на стол целый тазик свежезасоленных барабулек. У этих рыбешек есть еще и другое имя - султанки, и рыбаки нам объясняли, что, дескать, получили они его потому, что служили любимым лакомством какому-то легендарному турецкому султану. - А почему у них такая окраска разная, у живых барабулек и у соленых? - заинтересовалась Светлана. Действительно, у живых барабулек, которых мы каждый день встречали, рыская под водой, окраска скромная, под цвет песка. Только вдоль боков тянется красноватая или зеленовато-бурая полоска. А на стол вам подают будто совсем другую рыбу - вся чешуя у нее покрыта красивыми ярко-алыми пятнами. - Это она от испуга краснеет, - уверяли нас рыбаки. - Как попадется в сеть или на крючок, начнешь ее вытаскивать, сразу красными пятками покрывается. - Сказки! - недоверчиво отмахнулась Светлана. Но рыбаков неожиданно поддержал профессор Кратов. - Совершенно правильное объяснение, - сказал он. - И эта любопытная особенности барабулек - менять свой цвет в минуты сильного возбуждения - была, к вашему сведению, известна еще в древности. Сенека, Цицерон и Плиний, как, впрочем, и другие авторы, рассказывают, будто многие римские гурманы даже приказывали приносить этих рыб в стеклянных посудах в триклиний перед обедом, чтобы гости могли полюбоваться, как будут они менять цвет, когда их станут вылавливать. Через несколько дней мне довелось увидеть собственными глазами, как живая, гордая барабулька от испуга переменила свою окраску. Как обычно, я плыл, у самого Дна, заглядывая под каждый кустик зостеры и разгребая песок всюду, где попадался хоть малейший бугорок. За мной увязалась стайка барабулек. Видно, они смекнули, что незачем самим трудиться и разгребать песок в поисках корма, когда я делаю это гораздо быстрее и успешнее. И вдруг откуда-то сбоку к нам метнулась рыбина, похожая на диковинную птицу, чудом залетевшую в подводное царство. У нее были два больших темных крыла, отороченных удивительно красивой лазоревой широкой каймой. "Знаменитый морской петух!" - сообразил я, вспомнив вечерние рассказы рыбаков на баке о всяких причудливых обитателях подводных глубин. Я знал, что эта рыба безобидна, и повернулся к ней, стараясь рассмотреть ее получше и в то же время не вспугнуть. И тут увидел, как замешкавшаяся барабулька, оказавшаяся между мною и морском петухом, так перепугалась двойной опасности, что действительно моментально покрылась кровавыми пятнами. Но стоило ей только стремительно отскочить в сторонку, как она снова приняла свой обычный цвет и стала невидимой на фоне желтовато-серого песка. А морской петух неожиданно издал ей вслед укоризненный скрипящий звук! Неужели он способен "разговаривать", как многие рыбы, или мне только показалось? Я осторожно подплыл к петуху поближе. Он задумчиво рассматривал меня печальными глазами. Я протянул к нему руку. Петух немного отодвинулся и снова протяжно, недовольно заскрипел. А потом плавно взмахнул своими крыльями и, словно птица, легко поднялся вверх. Мы ныряли день за днем, любовались подводными жителями и порой даже затевали веселую игру с барабульками, но никаких следов затонувшего корабля не находили. На судне между тем шла своя будничная работа. Механики возились внизу, перебирая машину. Матросы в одних трусах, покачиваясь на подвешенных скамеечках, покрывали борта краской. Они так привыкли к нашим неудачам, что на третий день даже не поворачивали головы, когда кто-нибудь из нас всплывал - опять с пустыми руками. Время на борту текло размеренно и спокойно. Мы втянулись в этот режим. Меня и Бориса только огорчало довольно странное расписание работы судового камбуза. Завтракали мы в восемь утра, в полдень обедали, а в пять часов уже ужинали - и все, до следующего утра. Часам к десяти вечера зверски хотелось есть, а приходилось ложиться на голодный желудок. Василий Павлович считал такой режим весьма разумным. Но мы не разделяли его мнения. Спали мы на палубе, каждый вечер раскладывая рядком на баке матрацы. В полночь свет на судне гасили. Оставались только белые сигнальные огни на носу и на корме. Они означали: "Стою на якоре". В ночные часы судно окружала такая тишина и тьма, что я понимал, почему греки называли своих моряков "одинокими в ночном море". Представляю, каково было им плавать на неуклюжих судах за тысячи миль от родных городов у этих чужих берегов, населенных враждебными племенами. Ночами они обычно отстаивались на якорях, ожидая рассвета, - одинокие в ночном море... Мы надеялись, что нам поможет в поисках подводный телевизор, но Костя-акустик все никак не мог его наладить. Отгородив уголок палубы, он целые дни напролет возился там с лампами, трубками, прожекторами. Постепенно вырастало довольно неуклюжее сооружение: большая рама, похожая на виселицу, а на ней, в паутине проводов, телевизионная камера и три сильных прожектора. Наконец он объявил, что все готово и можно провести первую передачу. Приемник установили в кают-компании, завесив все иллюминаторы, кроме одного. Через него Костя командовал матросами у лебедки, в какую сторону повернуть стрелу с подвешенной к ней на длинном тросе установкой. Народу в кают-компании набилось битком. Те, кому не удалось занять место заранее, расположились в дверях. Но их скоро прогнали: свет, падавший из двери, мешал смотреть на экран. Экран засветился призрачным голубоватым сиянием. Сначала трудно было понять, просто ли он светится или уже идет передача из морских глубин? Но вот в уголке экрана появилась барабулька с вытаращенными глазами - значит, аппарат работал нормально. Мы, не выходя из каюты, как бы сразу все вместе нырнули под воду. Для нас, уже совершивших немало погружений, изображение на экране было, конечно, лишь тусклой и серой копией подводного мира. Но для тех, кто никогда не нырял с аквалангом, все это выглядело феерически. Со всех сторон раздавались возбужденные возгласы и вскрики: - Смотри, кефалька! - А вон медуза! - Ух, как удирает! Действительно, медуза почему-то промчалась через весь экран снизу вверх, как ракета. Мне никогда не приходилось видеть под водой, чтобы эти противные существа так быстро плавали. "Да ведь это не медуза так быстро всплывает, - сообразил я, - а наоборот, погружается все глубже телевизионная камера! Так, пассажирам поезда кажется, будто бегут за окном столбы и деревья, на самом деле неподвижные". Промелькнул бычок, быстро работая широкими плавниками. В середине экрана он на миг задержался, поведя выпученными глазами в нашу сторону, а потом юркнул в темноту. Появились две довольно крупные кефали. Но они держались вдалеке, не приближаясь к аппарату. Сверкнув чешуей, они тоже скоро скрылись из глаз. Теперь камера, чуть наклонившись, медленно двигалась над самым дном. И все мы, затаив дыхание, не отрывали глаз от экрана. Ощущение было такое, будто я сам опять парю над морским дном в акваланге. Зубы мои непроизвольно сжались, словно прикусывая мундштук дыхательной трубки... Мы обшаривали дно двумя десятками глаз, если не больше. Но ничего особенного не заметили. Все те же пучки водорослей, колыхавшиеся, словно ковыль под ветром, камни, песчаные бугорки, рыбешки, стремительно уплывавшие в разные стороны от аппарата. И тут движение на экране прекратилось, как бывает в кино, когда вдруг застрянет пленка. Телевизор выключили. Голубой экран померк. Мы зашевелились, щурясь от яркого света и распрямляя затекшие шеи и спины. На столе разложили морскую карту, и Василий Павлович с капитаном начали совещаться. - Мы стоим вот здесь, - пометил капитан на карге красным карандашом. - Весь этот район осмотрен. Дальше глубина увеличивается. А что, если нам продвинуться сюда и осмотреть склон банки? - Но ведь осколок мы подняли с глубины восемнадцати метров, - задумчиво сказал профессор. - Какой же смысл лезть на большую глубину? - Мы тут доставали такие горшки и с глубины тридцати метров. Горшками наш бравый капитан непочтительно называл амфоры! - Что же, здесь не один, а несколько кораблей утонуло? - пожал плечами Кратов. - Вряд ли, но даже обломки одного корабля могли оказаться на разной глубине, - капитан острым кончиком карандаша водил по тонким линиям, обозначавшим на карте перепады глубин. - Корабль, если он тут затонул, видимо, наскочил на банку. Это сейчас она ограждена вехами, а тысячи лет назад, тут, конечно, плавали наугад, вслепую. Склоны банки довольно крутые. Видите, как быстро возрастают глубины? Обломки судна должны были, конечно, постепенно падать с уступа на уступ, и теперь их надо искать у подножия банки, где-нибудь вот здесь. - Пожалуй, резонно, - сказал после долгого раздумья Василий Павлович и посмотрел на капитана. Тот молча кивнул и стал выбираться из-за стола. - Сейчас перейдем на новое место. Только без меня не включайте. Я все растолкую помощнику и сразу вернусь. Видно, его здорово захватили картины подводного мира. Я бы не удивился, если бы наш капитан пожелал принять участие в следующем погружении с аквалангом, хотя он, пожалуй, и староват уже для этого. Заработала машина. Властный голос вахтенного потребовал на палубу всех матросов. В кают-компании стало попросторнее. Капитан вернулся быстро и снова занял свое место напротив экрана. Переговорные трубки с мостика и из машинного отделения проведены и в кают-компанию, так что он мог отдавать распоряжения прямо отсюда. Снова засветился экран. Опять замелькали на нем рыбешки и медузы. Но мы уже не обращали на них внимания. Все ждали, когда же появится дно. И вот оно выплывает из сумрачной глубины, постепенно заполняя весь экран. - Лево руля, - сказал негромко капитан в переговорную трубку, словно опасаясь вспугнуть очарование этой картины. Дно на экране телевизора начало медленно поворачиваться, повинуясь команде. - Так держать. Малый вперед, самый малый... Снова полная иллюзия, будто это мы все, погрузившись в воду, плывем над самым дном, обшаривая глазами каждый бугорок и кустик водорослей. И вдруг дно куда-то исчезло, провалилось. Обрыв! - Стоп машина! - торопливо вскрикнул капитан. Костя склонился над пультом управления, колдуя с бесчисленными рукоятками, чтобы приемная камера там, на глубине, повернулась объективом к склону обрыва. Кто-то подсвечивал ему карманным фонариком. Камера повернулась, и мы увидели на экране скалистую неровную стену обрыва. Местами за нее каким-то чудом цеплялись водоросли. - Спускайте, - дрогнувшим голосом сказал Кратов. Камера, покачиваясь, поползла вниз вдоль отвесной стены. Изображение на экране было черно-белым, поэтому перемены в цвете от глубины погружения не ощущались. Только все меньше и меньше росло водорослей да реже мелькали рыбешки. И постепенно темнее становилось изображение: лампам все труднее было пробивать сгущающуюся подводную тьму. Но вдруг экран заметно посветлел. - Сейчас будет дно, - громко сказал Аристов. Он никогда не упустит случая щегольнуть своими знаниями подводных глубин. В самом деле: посветление говорило о близости дна, отражавшего рассеянный в воде свет солнца. Костя осторожно повернул камеру, и мы увидели небольшой кусочек морского дна, площадью, наверное, в десять квадратных метров, не больше. Дальше все пряталось в темноте. Наши глаза быстро обшарили все, что умещалось на этом маленьком участке, освещенном мощными прожекторами: два обломка скалы, торчавшие из песка, одинокая актиния, лениво колыхавшая щупальцами, и небольшой песчаный бугорок. ...Он сразу привлек мое внимание своей странной продолговатой формой. Что там под песком? Обломок скалы? Или амфора? Во всяком случае, бугорок явно что-то таил в себе, иначе море давно бы сровняло его с песчаной поверхностью дна. У меня прямо зачесались руки. Бугорок привлек не только мое внимание; Миша Аристов вскочил и, нарушая благоговейную тишину, торопливо сказал: - Надо немедленно проверить, что там. Василий Павлович, разрешите мне нырнуть! - Почему именно тебе? - вскипела Светлана. Но Кратов остановил их поднятой рукой. - Тише, тише... Трофим Данилович, какая тут глубина? - повернулся он к капитану. Тот не успел ответить. Его опередил акустик, сообщивший показания своих приборов: - Глубина двадцать девять метров! Кратов на минутку задумался, закусив губу. Мы все пятеро смотрели на него умоляюще. Было очевидно, что ему самому страсть как хочется разворошить этот загадочный бугорок. Но он не решался посылать нас на такую глубину без тщательной подготовки. - Василий Павлович, ведь мы же ныряли, когда учились, и глубже, - умоляюще сказала Светлана. Кратов посмотрел на нее, потом на капитана, нахмурился и стал рыться в своей неразлучной сумке. Что он искал? Василий Павлович достал из сумки инструкцию и начал сосредоточенно изучать таблицу декомпрессии. Что там изучать? Каждый из нас наизусть знал, сколько минут можно пробыть в акваланге на той или другой глубине и как следует потом подниматься, чтобы не заболеть кессонной болезнью. - Хорошо, - наконец сказал он. - Только будем строго придерживаться инструкции. Находиться на такой глубине следует не более пятнадцати минут и четыре минуты подниматься на поверхность... - Почему пятнадцать? Можно и двадцать пять, - перебил его я, отлично помня таблицу. - Потому что я так приказываю, - строго оборвал меня Кра