и на проселок. "Газик", направляемый деревенскими мальчишками, въехал в тихую улочку. Плетень, из-за которого выглядывают вперемежку мощные диски подсолнуха, початки кукурузы, цветы мальвы. Клуня с камышовой крышей. В глубине двора, на пригорке, хороший дом. Тишина, словно все оцепенело от зноя. И только когда под нашими совместными усилиями заскрипели неподатливые ворота, откуда-то гулко залаяла собака. Медленно открылась дверь, и с крыльца, припадая на костыли, начал спускаться очень худой одноногий старик. Трудно было узнать в нем крепкого, осанистого Малюгу. Смоляная борода оскудела - насквозь светится. На полдороге старик остановился, приставил ладонь ко лбу и стал нас, приезжих, рассматривать. - Лукьян, угомони собаку! - крикнул Крысько. - Встречай, командира привезли! Мы долго лобызались. А введя меня в дом, Лукьян Степанович посадил рядом с собой за стол и никому из домашних не позволил за мной ухаживать. Сам, из своих рук, стал кормить меня и поить. Невестка Головатого, легкая и быстрая молодая женщина, потчевала гостей. Нет-нет да и мне, гляжу, окажет внимание. Лукьян Степанович в таких случаях клал вилку и опалял невестку взором гнева и презрения. А она только озорно усмехалась на это карими очами. Нет, уже не тот Малюга, не тот... Вспомнить только, как на бронепоезде он держал в страхе своего племянника. Как примется, бывало, грызть парня, так - если не отнимешь - до костей прогрызет. С парнем даже столбняк случался. Хорошо, что бойцы в конце концов вырвали парня из-под этого тиранства. Человеком стал - работает в Харькове на тракторном заводе. Чокнулись мы с Головатым, и говорю ему: - Лукьян Степанович, а что, если бы мы все вдруг сейчас опять очутились на "Гандзе"? Старик блаженно зажмурился, а когда через минуту молодецким рывком повернулся ко мне, в потемневших от волнения зрачках его сверкнули огоньки... Я встал. А что делают бойцы, когда встает командир? Встают тоже. - Объявляю приказ. Включить товарища Головатого в нашу поездку по местам боев бронепоезда "Гандзя". Тут Лукьян Степанович нарушил дисциплину и дребезжащим голосом прокричал "ура". Так в нашем "газике" он стал пятым пассажиром. Но вот кончается дубовая аллея - сто километров позади, - мы в предместье города Хмельницкого. Мчатся по шоссе машины, полные крупного, как поросята, "цукрового буряка", а плантации, где эти машины грузятся, словно бы и не початы: всюду белые конусы выкопанной свеклы. Вперемежку с "буряковыми" мчатся, обдавая наш "газик" жаром трудового дня, машины с подсолнухом, желто-восковыми початками кукурузы, арбузами, дынями... и ослепительными улыбками восседающих на возах дивчин и парубков. Временами шоссе подбрасывает нас совсем близко к селам, и тогда видишь, что здесь уже не традиционные хаты, какие сохранили нам, скажем, картины Куинджи, а нечто иное - деревенское жилище не под соломой, а крыто шифером (черепицей), "бляхой" (железом). В домах электричество, над крышами - рога телевизионных антенн, у крыльца зачастую - велосипед, мотоцикл, легковая машина. Уборка уборкой, а уже чернеет на полях свежая вспашка. Рычат тракторы, попыхивая сизыми дымками. По горизонту дымят трубы фабрик, заводов, которых прежде не было и в помине. А вот и Хмельницкий - милый нашему сердцу Проскуров! Несмотря на множество встреч, мы выкроили время, чтобы осмотреть город. От маленького Проскурова ничего не осталось. Квартал за кварталом - новые красивые дома. Асфальтированные улицы, витрины магазинов - все новое, незнакомое. И вдруг - аптека! Та самая аптека, в которой когда-то я раздобыл тючок розовой оберточной бумаги, чтобы напечатать газету... С радостным волнением я вступил на знакомый порог, но внутри все было уже по-иному. Мы дошли до вокзала и впятером постояли у перрона, где в тревожное июльское утро 1919 года железнодорожники наскоро составляли бронепоезд. Вспомнился чумазый угольный вагон, над бортами которого грозно возвышалась шестидюймовая гаубица. Она выглядела несуразно большой, словно кукушка, высиженная в воробьином гнезде. И тут вновь как живого я увидел матроса. Вот он перелезает через борт в вагон и ставит угощение - корзину моченых яблок. "Вот мы и в кубрике... Кажись, сюда попал? Вы уж, ребята, извините, что я без винтовки. Проспал, пока выдавали..." Забегая вперед, скажу, что Иван Васильевич Крысько по моей просьбе побывал на родине Федорчука (Басюка). Он с отменным усердием исходил вдоль и поперек село, опросил множество людей, но разведка дала немного. Даже фотографии доблестного моряка и той не нашлось. Семья Басюков, как выяснил Иван Васильевич, когда-то была большой: отец, мать, три дочери, пятеро сыновей, один из которых - наш Филипп. Но две войны - гражданская, потом Отечественная - и от семьи почти ничего не осталось. Крысько познакомился с молодой колхозницей Антониной Яковлевной. Она и слыхом не слыхала, что у нее был брат - герой гражданской войны. Впрочем, не так уж это и удивительно: Филипп Яковлевич погиб в бою в 1920 году, Антонина же только в 1931-м родилась. "Пришлось мне установить их родство, - докладывает Иван Васильевич, - через вдову старшего брата, Пелагею, которой восемьдесят четыре года". Побывав на вокзале, у заветной платформы, мы, каждый со своими думами, возвратились в город. Нас ждали в музее. Из Хмельницкого мы поехали в Каменец-Подольский. Нас, бойцов "Гандзи", здесь приняли в крепости, уцелевшей от далекой туретчины. Крепость воздвигнута на огромной скале. Скала неприступна - она окружена гигантской глубины рвом. И самое примечательное, что человек не копнул здесь ни одной лопаты. "Земляные работы" выполнены речкой. Извившись петлей, речка на протяжении, быть может, десятков тысяч лет точила и точила камень, одновременно сама, вместе с руслом, опускаясь все ниже от поверхности земли. В музее состоялась научная сессия. Тема: "Гражданская война на Подолии и участие в ней бронепоезда "Гандзя". Сессия была приурочена к нашему приезду, и в ней пожелали участвовать не только каменчане, но и товарищи из Хмельницкого. К сведениям, которыми располагали здесь, много ценного, как сказали нам, добавили наши воспоминания. Да и как же могло быть иначе: ведь мы - живые участники боев! Показали нам стенд "Боевой путь бронепоезда "Гандзя". Маршруты были вычерчены на художественно сделанной карте. Здесь же, на бархатной обивке стенда, поместили наши портреты. - Хлопцы, - говорю, - а это что?! Гильза! Медная "кастрюля", стоявшая у стенда, пошла по рукам, и все мы единогласно признали ее гильзой от шестидюймовой гаубицы. Неужели с "Гандзи"? Но как она могла сохраниться и спустя сорок лет попасть сюда? - Вы не первые у нас с "Гандзи", - сказали работники музея. Так я узнал, что здравствуют еще несколько наших бойцов. Гильзу с "Гандзи" сохранил как память и сдал в музей Григорий Калинкович Маниловский, старый коммунист. В молодые годы Маниловский был в Жмеринке рабочим вагонных мастерских. Вместе с ним в мастерских стоял за станком бывший матрос Иосиф Васильевич Гуминский. Если железнодорожники Проскурова создали "Гандзю", дали, как говорится, ей путевку в жизнь, то железнодорожники Жмеринки братски заботились о "Гандзе", вовремя снабжали, чинили ее после боев. И все же главное, что принесла нам Жмеринка, не в этом. Бронепоезд молодой, команда представляла собой еще пеструю вольницу. И жмеринские коммунисты взялись за наше воспитание. Больше всего нами занимались как раз большевики-подпольщики Гуминский и Маниловский. И как умело... Не припомню случая, чтобы в команде их не приняли, не пожелали слушать. А ведь боец, измотанный боями, не потерпит ни сладеньких уговоров, ни нравоучений. Здесь мало было таланта педагогов - требовался талант коммуниста. Маниловский и Гуминский обладали этим высоким талантом. Впоследствии Гуминский и сам вступил на бронепоезд. Он смело вызывался на самые трудные боевые задания. Добровольцами пришли к нам и другие железнодорожники. Среди них - Павел Андреевич Шак, ставший отличным артиллеристом. Так мы стояли у стенда, радуясь живущим и вспоминая павших бойцов. Самый старый из нас, Лукьян Степанович Головатый, вдруг вспомнил самого молодого из "Гандзи", своего односельчанина, Абрама Глузмана. Сейчас он - инженер в городе Волжском. Вспомнили мы и совсем уже молодого бойца - семнадцатилетнюю Маню Шенкман. Девушка окончила в Проскурове гимназию и пришла на бронепоезд. Боевое задание получила - обучать на бронепоезде неграмотных. Головатый похвалился, что учительница ставила ему только пятерки. Потом талантливую девушку взяли в политотдел бригады, оттуда в политотдел дивизии. А когда нам пришлось оставить Киев и город захватили деникинцы, Шенкман, уже коммунисткой, выполняла ответственные задания в нашем большевистском подполье... К слову пришлось, и я рассказал товарищам о скульптуре, посвященной "Гандзе" и находящейся в Артиллерийском музее в Ленинграде. Авторы - Черницкий и Якимович. Сцена "решающего боя", которую воспроизвели скульпторы, соседствует с подлинной гаубицей времен гражданской войны. x x x Остается сказать, как обнаружился еще один наш боец - мадьяр Янош Боди. В команде бронепоезда были русские, украинцы, молдаване, евреи, латыши, чехи - настоящая интернациональная бригада. Прислали нам на службу двоих мадьяров. Они были из пленных, захваченных русскими войсками еще в первую империалистическую войну. Бывшие австрийские солдаты нам понравились с первого взгляда. К тому же у одного из них было примечательное лицо. Теперь, когда мировая литература обогатилась знаменитым романом Гашека "Бравый солдат Швейк", я бы мог сказать, что мой новый боец - Янош Боди - вполне мог быть прообразом Швейка. Но где он теперь, бравый мадьяр-доброволец, решивший связать свою судьбу с Красной Армией Советской России? Не сразу я отважился предпринять эти розыски. Сорокалетняя даль времен, другая страна. К тому же - почем я знаю, - может быть, Боди в Венгрии столь же распространенная фамилия, как у нас Иванов, Петров? Шансов на успех, казалось, никаких - нулевая вероятность! Все же написал в Москву, в посольство Венгерской Народной Республики. И невероятное свершилось... Вдруг получаю из Будапешта пакет, а в нем - вырезанный из журнала "Orzag Uilag" лист с портретом Яноша Боди и очерком о нем. Оказывается, товарищи из посольства переправили мое письмо в Будапешт, в широко распространенный журнал. Там оно было опубликовано. И вот Янош Боди в редакции - явился торжественно, в сопровождении старшего сына и невестки. Ему, нашему боевому товарищу, оказалось за семьдесят, вырастил многочисленную трудовую семью (три сына, дочь, внуки). Его деревня - Мадараш близ знаменитого своей природой озера Балатон. В беседе с писателем Эндре Баратом (автором очерка) Янош с живостью вспомнил многих соратников по бронепоезду. x x x И еще - об одной прогулке. Когда мы, старики, впятером были в Хмельницком, встретился нам фотомагазин. Витрина. Остановились, чтобы посмотреть местную фотохронику. В центре масштабная фотография - бронепоезд. На снимке дата: "1957 год, 7 ноября". А в подписи сказано, что снимок сделан в сорокалетие Советской власти, на юбилейной демонстрации трудящихся Хмельницкого. Трудно передать наше волнение, когда мы прочли название бронепоезда: "Гандзя". В колонне демонстрантов шел, конечно, макет. Но народ вспомнил "Гандзю" - и в какой день: в великий советский праздник! Значит, наш бронепоезд, как и прежде, в строю! x x x Миновало 60 лет, как окончилась гражданская война. Вспоминаются и другие, более близкие события - Великая Отечественная. Тут уж обошлось без бронепоезда "Гандзи". Эпоха бронепоездов закончилась, появилось оружие, во много раз более грозное, - танки. Оседлав тысячи и тысячи танков, орды немецких фашистов обрушились на Советскую страну. Гитлер поклялся стереть с лица земли ненавистный ему Ленинград, захватить и онемечить Москву, наши заводы, фабрики, шахты и пахотные земли раздать германским капиталистам и помещикам, советских людей обратить в рабство, а непокорных уничтожить. Красная Армия вступила в бой с врагом, покорившим половину Европы. Не было в истории человечества войны, столь ожесточенной и кровавой. На защиту социалистического отечества поднялись все народы СССР. Вооружение Красной Армии непрерывно обновлялось и совершенствовалось. Танки Т-34 по огневой силе и маневренности превзошли гитлеровские. А тяжелый танк КВ, построенный в блокированном Ленинграде голодающими рабочими, огнем своим раскалывал как орехи гитлеровские "тигры" и "пантеры". Обескураженные фашистские начальники запретили своим танкистам принимать бой с КВ, и те при виде этой грозной и гордой машины удирали на своих "тиграх". Экземпляр приказа попал в руки наших разведчиков и был доставлен конструктору КВ Жозефу Яковлевичу Котину. Тогда это был скромный инженер Кировского завода. Повеселились и на заводе, и в штабе фронта, читая приказ запаниковавших гитлеровцев. В том же 1941 году Котину было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Еще ряд боевых машин, не менее грозных, чем КВ, построил Котин. Стал генерал-полковником инженерно-технической службы. После войны, уже для мирных полей, под руководством Котина на Кировском заводе построили мощный трактор К-700. Скажу о себе. Когда началась война, каждый ленинградец потребовал оружие, чтобы лицом к лицу сразиться с фашистами. Но многие ведь и воевать не умели, требовалось их обучить, чтобы люди не гибли понапрасну. Возникла армия народного ополчения. Мне, как опытному военному и старому саперу, было приказано сформировать из ополченцев саперный батальон, что я и выполнил, набрав плотников, кузнецов, бетонщиков, инженеров-строителей и техников - целую тысячу. Самого назначили командиром батальона. А на обучение людей военному делу отвели всего месяц... Между тем нормальная подготовка сапера в мирное время длилась три года... Но обстановка торопила - война! И ленинградцы сумели использовать каждый час, каждую минуту для овладения нужными знаниями. Выступив на фронт, под огнем врага, строили и бетонировали укрепления, закрывали подступы к городу минными полями, а наиболее лихие из бойцов пробирались в расположение врага с зарядами взрывчатки и пускали на воздух вражеские доты вместе с засевшими в них фашистами. Вскоре батальон сделали кадровым под названием "325-й отдельный армейский инженерный". Участвуя в прорыве блокады Ленинграда, батальон отличился в боях за Лугу и в приказе Верховного Главнокомандующего был удостоен звания "Лужский". Разумеется, наш батальон был лишь одной из многих саперных частей, которые крепили оборону Ленинграда. Встала на защиту Ленинграда от коричневой чумы - фашистских полчищ - и 44-я стрелковая дивизия... Это же моя родная! Сразу вспомнился 1919 год, начдив Николай Александрович Щорс, по указанию которого я водил в бой "Гандзю"... 44-я... Это звучало как ожившая легенда... Один из офицеров появившейся дивизии, Александр Александрович Девель, рассказал, что это действительно как бы возрожденная щорсовская. Первоначально дивизия была сформирована из ополченцев Петроградского района города. В боях понесла большие потери, остатки ее слили с кадровыми частями, и сама она стала кадровой, но дали ей не порядковый номер по списку, а в честь прославленной дивизии гражданской войны наименовали 44-й. Обновленная дивизия участвовала во многих боях, а когда немецких фашистов погнали от Ленинграда, проявила высокую доблесть при освобождении города Чудова и получила почетное наименование "Краснознаменная Чудовская". Так героизм бойцов гражданской войны как бы слился с героизмом их детей и внуков в Великой Отечественной. ТОЛЬКО ВПЕРПД! РАССКАЗ Держу в руках старинную грамоту. Она непривычная - яркая, с картинками. Скачут по ней кавалеристы, преследуя врага. На головах у них буденовки, рубахи с застежками-клапанами вместо пуговиц. Эта форма появилась в Красной Армии в гражданскую войну, и ее давно уже не носят. На грамоте подпись: "Командир 2-го корпуса Котовский". А выдана кому? Читаю в заголовке: "Военнослужащему Отдельного эскадрона связи 2-го Кавалерийского имени Совнаркома УССР корпуса ХРАЛОВУ ЯКОВУ". Далекие времена... С тех пор рядовой боец-радист стал инженером, работает в Ленинграде. Вот он сидит рядом со мной. Любим мы, убеленные сединами, но все еще бойцы Красной Армии, вспоминать былое. Былые походы, товарищей своих, командиров... Но больше всего любит Яков Хралов вспоминать о Григории Ивановиче Котовском - прославленном полководце гражданской войны; ведь это у него, у легендарного Котовского, служил Яков Хралов радистом и участвовал в его знаменитом тысячеверстном рейде. И даже присловье Григория Ивановича Яков Хралов на всю жизнь запомнил. "Только вперед, - говорил комкор, - только вперед!" - Расскажи, Яша, как ты получил эту грамоту из рук самого Котовского? Задумался Яков Николаевич, а потом улыбнулся и говорит: - Про грамоту потом. Ты сначала про одну историю послушай. Случилось это в самый разгар гражданской войны. А дело было так. Огромная армия Деникина, потерпев неудачу в походе на Москву, отступала. Наши войска преследовали деникинцев, но от вражеских контратак несли большие потери. Белые казачьи и офицерские полки дрались отчаянно. Тогда вызвался ударить по врагу Котовский. Отточили кавалеристы сабли. Накормили досыта коней. И к ночи незаметно укрылись в лесу. А лес был большой, и на рассвете с разных его концов ринулись эскадроны в атаку. Деникинцы растерялись. Нацеливаются то на один эскадрон, то на другой, выискивая, где же тут главные силы, чтобы уничтожить их огнем артиллерии и пулеметов. Но Котовский не дал белогвардейцам долго раздумывать. Во главе своих конников врубился во вражеские ряды и пошел гулять у них по тылам, громя штабы, резервы войск, обозы. Радист на войне знает много. И бывает, что через наушники радист узнает о силах и намерениях врага скорее, чем пеший или конный разведчик. Яков Хралов услышал через наушники вражеские позывные, потом приказ самого Деникина - и испугался: навстречу эскадронам Котовского двинуты бронепоезда... - Сколько их? - спросил Котовский прискакавшего к нему радиста. - Много. Десять насчитал... Котовский снял фуражку и озабоченно стал поглаживать голову ладонью. Голова у него гладкая, как шар. Григорий Иванович не носил волос, любил голову брить. Вздохнул, размышляя: - Десять, говоришь? Это значит, против каждого нашего эскадрона по бронепоезду... Многовато... А главное - броню саблями не порубишь... Поблагодарил Котовский радиста за службу и отпустил. А сам наклонился над картой. Спустя немного времени Яков Хралов прискакал в штаб с новыми сведениями: спешил сказать, что бронепоезда уже близко. Глядит, а из хаты, где только что был штаб Котовского, выходит белогвардейский генерал. Брюки с красными лампасами, на погонах царские вензеля... Опешил радист: порубили белые штаб! Вслед за генералом из хаты выскочил адъютант - белый офицеришко. Тут же к порогу хаты подвели вороного коня под чепраком, расшитым золотом. Генерал вскочил в седло, и вороной пошел крупной рысью. Пришпорил своего коня и адъютант... - Яшка! - вдруг окликнули Хралова. - Ты чего затаился? Радист вздрогнул от неожиданности. Глядит - а в дверях знакомый штабист: курит да посмеивается. - Слезай с коня, иди чай пить. - Ах ты изменник, - прошептал Хралов, - ну я же тебе... И он, не выпуская из рук карабина, заглянул в хату. Что такое, никаких белогвардейцев! Знакомые все лица - штаб Котовского за работой. Он и карабин опустил. А тот, что окликнул Хралова, подает ему кружку морковного чая и опять посмеивается. - Котовский родом из Бессарабии, это ты знаешь? - Каждый знает. - И я оттуда же, - сказал штабной. - Мы земляки. А теперь слушай. И узнал радист, что Котовский с малых лет стал заступаться за бедняков. Возненавидел богатых. А когда подрос да возмужал, решил установить в родной Бессарабии справедливые порядки. Подобрал надежных товарищей - и ударили они по помещичьим имениям. Отобранное у помещиков добро раздавали крестьянам-беднякам. Было это еще в царское время. Полицейские стражники кинулись ловить Котовского. Конечно, народ прятал своего заступника. Но когда Гриша попадался - не было ему пощады: избивали, сажали в тюрьму, даже к виселице приговорили... Но он из тюрьмы убегал - смолоду был богатырь да ловок. - Вот тогда, - сказал штабист, - Котовский и научился всяким превращениям: то царским чиновником загримируется и оденется, то помещиком, то стражником, то калекой-нищим... - Обожди-ка! - Штабист вскочил, прислушиваясь. Вскочил и Хралов. Снаружи донесся стук копыт, ржание лошадей - и вот на пороге Котовский. Один рыжий ус у него в руке, снимает с губы другой. Морщась, отодрал от лица бороду. Отлепил парик. Сбросил с себя китель с царскими погонами, взял мыло, полотенце и, ни слова не говоря, пошел во двор умываться. Все обступили "адъютанта". - Ну как там? Ну что?.. - Путь свободен! - объявил парень, снимая офицерскую форму. И, торопясь, пока не вернулся в хату Котовский, рассказал, как Григорий Иванович обманул белогвардейцев. Галопом примчался он к бронепоездам и потребовал к себе командиров. - Господа офицеры, ко мне! Те видят - генерал, да еще царской свиты по форме, сбежались в тревоге. Строго оглядел генерал всех, а на одного даже прикрикнул: - Капитан, что это вы дрожите как заяц? Извольте отдать мне честь по уставу. Потом выругал всех за оплошность: - Почему не спрашиваете у меня документа? Безобразие! Так и перед большевистским шпионом рты разинете! И тут же сам предъявил документ. В нем сказано: выполнять все распоряжения генерала такого-то. Подписано: "Верховный главнокомандующий Деникин". И печать с орлом. Потом сказал: - Наша доблестная освободительная армия бежит от большевиков. Позор! И еще раз позор! Но бог милостив, у нас есть друзья за границей. Англичане двигают сюда танки. От одного вида этих чудовищ банда Котовского разбежится! К сожалению, - добавил генерал, - нам с вами, господа, не придется увидеть этого разгрома. Англичане объявили операцию секретной, без свидетелей. Не будем, господа, обижаться. Без иностранцев нам не освободить несчастную Россию от большевиков! И генерал приказал бронепоездам убраться прочь. x x x Конечно, деникинцы вскоре обнаружили обман. Спохватились - да было уже поздно. Эскадроны Котовского без помехи перешли железную дорогу, где недавно еще стеной стояли бронепоезда, и, сверкая саблями, помчались дальше на юг. Вихрем налетали на вражеские заслоны, прорубались - и вновь горячили коней. Крупных стычек избегали. У Котовского был свой замысел, и он требовал от ребят: - Только вперед! Товарищи, не до отдыха. В стане врага - переполох. Деникин бросал против Котовского пехоту, казаков, артиллерию - но грозная красная конница все опрокидывала... Наконец - Одесса... Вот куда стремился Котовский! Увидели бойцы Черное море, сняли шапки и поклонились его величавому простору. Умылись, зачерпнули воды во фляги. Однако мешкать было нельзя. Снова штаб-трубач сыграл поход. Котовский повернул эскадроны навстречу бежавшим деникинцам и ударил им в лоб... Шесть тысяч белых офицеров и белоказаков подняли руки, сдаваясь. Сдались и бронепоезда - счетом четырнадцать. А сколько на полях сражений было брошено врагом пушек, пулеметов, повозок с награбленным у населения добром - того и не счесть. А ведь силы-то Котовского были совсем небольшие: когда семьсот, а когда и шестьсот сабель во всех эскадронах - только и всего... Задумался связист о боевом своем прошлом... Не сразу и услышал меня, когда я напомнил: - Про грамоту не рассказал. Расскажи про грамоту. Он улыбнулся: - Грамоту я получил, когда Красная Армия уже победила на всех фронтах. Из рук в руки от Григория Ивановича. На прощание. x x x Окончилась гражданская война, а страна разорена: ни одежды, ни обуви, ни хлеба досыта; ни топлива, чтобы пустить остановившиеся заводы; ни машин, чтобы вспахать и засеять поля... А молодежь, самые крепкие и сильные ребята, - в армии. Но враг разбит, и пора было героям войны клинок и винтовку сменить на токарный станок, на кузнечный молот, на плуг, на рычаг в будке паровоза. Страна переходила на мирный труд. Котовский, как и многие другие военачальники, распрощался со своими соратниками. Многие из них, расставаясь с любимым командиром, плакали. И захотелось Григорию Ивановичу каждого своего бойца проводить как сына. Надумал Котовский одарить всех памятной грамотой. Пригласил художников, сказал, какой он хочет на грамоте рисунок. Так и нарисовали. Скачут боевые кавалеристы в буденовках, преследуя врага,- скачут только вперед. Памятную грамоту получил каждый демобилизованный. На торжественном собрании кавалеристов. - А дальше, - спрашиваю, - что было? - Дальше проводы. Прощальный завтрак по-походному. Григорий Иванович присаживался то к одному, то к другому бойцу, угощался вместе с нами. Кончился завтрак. Вперед вышел штаб-трубач. Блеснула медью труба, и ветерок шевельнул нарядные на ней кисти. Трубач сыграл сбор. Демобилизованные кинулись седлать лошадей. Прискакал верхом Котовский. В бой он выходил только на белом коне, этот же боевой конь был под ним и сейчас. Котовский привстал на стременах и скомандовал - зычно и протяжно, как принято в кавалерии: - По ко-о-о-ня-я-ям!.. Демобилизованные мигом - все, как один, - вскочили в седла. Заиграл оркестр, вынесли боевые знамена, и всадники, построившись в колонну, двинулись вслед за своим командиром корпуса. Умолк оркестр. После кавалеристы лихо спели "Яблочко". А как голоса умолкли, слышен был только дробный перестук копыт на дороге. Так и чередовались в пути - оркестр, песни да перестук копыт. Но вот и вокзал. На площади перед вокзалом демобилизованные спешились. Держа лошадей в поводу, построились в шеренгу. Напротив, лицом к ним, тоже в шеренгу встали новенькие. Раздались слова команды - и каждый демобилизованный передал коня начинающему службу молодому бойцу. Еще команда - теперь демобилизованные сняли с себя карабины и передали молодым. По последней команде новички получили от уходивших товарищей сабли и шпоры. Потом был митинг. Котовский на митинге сказал: - Не забывайте, товарищи демобилизованные, своих эскадронов. Пишите нам. И знайте: мы идем охранять границы наших трудовых республик... А если враг навяжет нам новые битвы, знай, боец: мы снова будем вместе на конях!.. И - только вперед! Да здравствует Красная Армия! Да здравствует непобедимый Второй кавалерийский корпус! ...Трудно описать последние минуты расставания бойцов гражданской войны с любимым командиром... Сам Котовский несколько раз прикладывал платок к глазам. А над площадью катилось и перекатывалось неумолчное "ура". Станционный сторож ударил в колокол. Пора было садиться в вагоны. И в тот же миг из карабинов прогремел троекратный залп. Команду к салюту подал сам Котовский. Поезд удалялся и удалялся от станции, но бойцы, прильнув к окнам, долго еще видели Григория Ивановича с поднятой в прощальном приветствии рукой. САПЕР РЕБРОВ РАССКАЗ I Это было в 1920 году. Буденный со своей конницей преследовал отступавших белогвардейцев. Красные войска так их потрепали, что теперь белогвардейцы уклонялись от боя. Они уходили все дальше и дальше на юг, рассчитывая получить там подкрепление. Надо было нагнать их, дать бой - и разгромить. Буденновцы совсем уже стали настигать белых, но те успели переправиться через реку и взорвали за собой большой новый мост. Что было делать? Строить новый мост? Это слишком долго - белые совсем уйдут. Починить взорванный мост? Не меньше надо времени. И Буденный решил переправить свою Конную армию, со всеми пушками и обозом, по ветхому деревянному мосту. Этот мост стоял заколоченный, по нему давно уже никто не ездил. II На мост вытребовали команду саперов. Пришли саперы, осмотрели мост. Глядят - мост дырявый, надо чинить. А у сапера инструмент всегда при себе - в походном чехле за спиной. Достали саперы топоры, пилы и принялись сдирать с моста гнилые доски. Содрали гнилые, настлали новые. Где надо, и бревна переменили. Закончили работу и присели отдохнуть. - Ну как, Ребров? Теперь переправятся? - спросил один из них старшего в команде. Ребров был сапер опытный. За свою красноармейскую службу он не один мост починил. И если уж Ребров скажет: "Переправятся", - значит, смело пускай на мост и пехоту, и кавалерию, и пушки. Но на этот раз Ребров ничего не сказал. Он медленно сдвинул на затылок свою шапку-буденовку и стал смотреть с моста на реку. Широкая река была скована льдом. Но уже грело весеннее солнце, снег по берегам сошел, и дело близилось к ледоходу. Лед уже темнел, из белого стал сизым, и посреди реки во льду протаяли широкие полыньи. Там чернела вода. - Этот лед и суток не простоит. Сегодня тронется, - вдруг сказал Ребров. В команде встревожились. - Как же быть теперь, а? - заговорили саперы. - Ведь мост едва держится... Сломает его, обязательно сломает льдинами! Тут к Реброву подошел старый бородатый сапер. - Гонца надо к буденновцам послать, - сказал он. - Давай я сбегаю. Может, еще успеют переправиться! И бородатый сапер, перекинув свою винтовку за спину, побежал через поле в деревню. А Ребров тем временем разыскал на берегу лодку. Лодка всегда может на реке понадобиться. Ребров стал укладывать в лодку багры, якоря, якорные канаты, спасательные пояса - приготовил все, что нужно. Поглядел он на реку, а лед на реке все темнеет да темнеет - как туча перед грозой... "Худо будет, - подумал Ребров, - если ледоход застигнет армию на переправе". III Армия Буденного, в ожидании починки моста, стояла по окрестным деревням. И вот двинулась конница к мосту. Все дороги, от самого горизонта, почернели от буденновских полков. Приближаясь к реке, полки стали вытягиваться в ниточку по одной дороге: эта дорога вела прямо на мост. Все ближе подходят, все ближе... Подковы лошадей звонко цокают по мерзлой земле. И вот наконец первые ряды кавалеристов вступили на мост. Впереди ехали бойцы с шашками наголо. Один из всадников держал у стремени тонкое древко, на древке колыхалось красное бархатное знамя. Ребров взял под козырек. - Первый буденновский полк, - шепнул он саперам, проводив глазами знамя. Кавалеристы шли тесными рядами. Вот четверка взмыленных лошадей втащила на мост пушку. Пушка загромыхала по мосту. Еще пушку провезли, еще. Потянулись обозы. За обозами - опять всадники... Уже завечерело, когда первый полк переправился на другую сторону. А когда переправился второй полк, стало уже совсем темно. Наступила ночь. Ребров в темноте едва различал всадников. Ежась от холода и кутаясь в полушубок, Ребров покрикивал: - Скорее, товарищи, скорее, пока лед не тронулся! Но ему никто не отвечал. Где же тут пойдешь скорее, когда такая теснота на мосту! Так, поторапливая конников, Ребров простоял всю ночь. "Только бы переправились... Только бы успели", - твердил он про себя. Стало светать, с реки потянулся ветерок. Вдруг среди гула проезжающих пушек и топота конницы Ребров расслышал какой-то шелест. В первую минуту он даже и не сообразил, что это такое: словно лес зашумел. Но поблизости леса не было. Глянул Ребров на реку - и тут-то он понял, какой это шелест... - Ледоход! Ребров бросился на берег. За ним побежали саперы. IV А реку уже нельзя было узнать. Все вдруг на реке переменилось. О берега, еще покрытые льдом, бились мутные волны. Порывистый ветер срывал пену и окатывал саперов, теснившихся на берегу, холодными брызгами... По всей реке быстро плыл лед. Перед мостом синие толстые льдины громоздились одна на другую, лезли вверх по столбам, почти достигая перил, и с тяжелым плеском шлепались в воду. Льдины срывались с моста, а на их место уже громоздились другие... Темные от времени столбы под мостом сразу побелели, стали как кости. Мост весь скрипел, он ходил ходуном, но переправа продолжалась: буденновцы спешили на другую сторону. А льдины подплывали к мосту - все крупнее и крупнее... - Скорее, ребята, взрывать лед! - крикнул Ребров. Он подбежал к повозке с саперными материалами и сдернул с повозки брезент. - Берите ящик! Саперы подхватили на руки железный ящик с динамитом. - Тащите в лодку! Ребров побежал вперед и столкнул лодку на воду. Все расселись по местам. Гребцы взялись за весла. - Отчаливай! V Расталкивая лед баграми, саперы выплыли в лодке на середину реки. Четверо гребцов изо всей мочи работали веслами. Ребров стоял у руля и поворачивал лодку то вправо, то влево, выбирая дорогу. Лед бился о борта лодки. Часто льдины обступали лодку со всех сторон и начинали кружить ее на воде, как скорлупу, но никто не обращал на это внимания. Все следили только за тем, чтобы не подпустить к мосту большую льдину. Большая льдина может, как ножом, срезать столбы под мостом. - Готовсь! - крикнул Ребров. Вот она, льдина. Широкая, как улица. По льдине расхаживают вороны. Гребцы бросили весла, схватили багры и подтянули лодку на баграх к самой льдине. - Давай заряд! - скомандовал Ребров. Саперы раскрыли ящик с динамитом. Бородатый сапер выхватил из ящика динамитный заряд, похожий на коробку с желе, и прыгнул на льдину. Он побежал по льдине в самый дальний ее конец. Став на колени, сапер выдернул из заряда запальную проволочку и пустил заряд на лед. А сам во весь дух прибежал обратно и с разбегу прыгнул в лодку. - Греби! Живей! Навались на весла! Лодка отплыла в сторону. Все смотрели на льдину. Глухой взрыв. Лодка вздрогнула. И вся огромная льдина белым куполом выгнулась над водой. В ту же секунду ее пробил столб воды и пены. В воздухе долго еще висели брызги и играли радугой на утреннем солнце. А льдины как и не было. Только мелкие осколки льда покачивались на волне. Течение уносило их под мост. Но приближалась другая льдина. Еще льдина, еще... Лодка чертила воду во всех направлениях. Саперы проворно подкладывали под лед заряды. Гул и грохот стояли на реке. VI Много часов уже плавали саперы в своей лодке. Устали, проголодались, но зато и поработали хорошо. Железный ящик с динамитом был уже наполовину пуст. - Ну, давайте отдохнем, ребята, - сказал Ребров. - Отстояли мост! Теперь плывет только мелочь, а это уже не опасный лед... Саперы разломали каравай хлеба. Потом каждый взял себе по ломтю сала. На воде да в холод сало - лучшая еда. Раз-другой откусил - вот уже и сыт и согрелся. Гребцы, закусывая, легонько подгребали веслами. На реке было тихо. Только с моста доносился топот коней и гул проезжавших пушек. - Вот армия пошла!.. - заговорили саперы. - Полную ночь шли. Мы уже обедаем, а они все идут. Ну теперь уже белым конец. Как считаешь, Ребров, ведь прикончат теперь генералов? - Цыц вы! - вмешался бородатый сапер. - Не галдите! У беляков уши длинные. Молодой сапер его перебил: - Да кто же услышит наш разговор? На реке-то! Все оглянулись по сторонам. Берега были далеко, лодка плыла посредине реки. Но говорить все-таки стали шепотом. - Ребров, а Ребров! - заговорил рыжий сапер по прозвищу Веснушка. Он сидел верхом на ящике с динамитом. - Ну? - отозвался Ребров. - А ведь по нашему мосту, наверно, и сам Буденный поедет. Вот бы поглядеть на Буденного! - Будет время, еще поглядишь... - А сам ты когда-нибудь видел Буденного? - Потом расскажу, - сказал Ребров. - У города Царицына я его видел. В бою вместе были. - Ты вместе с Буденным? Вот здорово! И ты с ним разговаривал? Все сразу придвинулись к Реброву. - Чудаки вы, ребята, - усмехнулся Ребров. - У Буденного тысячи народу. Где же ему с каждым разговаривать. - А какой он из себя, Буденный? - опять спросил Веснушка. - Наверно, большого росту? - Нет, не очень большого. В кавалерии человек легкий должен быть. Ему верхом скакать. - Ну а все-таки, какой он с виду? - не унимался Веснушка. - Говорят, усы у него длиннющие! Ребров поправил на себе шапку и больше ничего не сказал. - Ребров, а шапку эту, буденовку, ты где получил? У города Царицына? - Там и получил. Ребров налег на руль: - Давай греби, греби! Не видишь, под мост сносит! Гребцы схватились за весла. VII Вдруг один из гребцов вскрикнул: - Ребята, что это на реке? Что это плывет? Над водой то показывались, то опять пропадали какие-то черные столбики. Словно огромная гребенка высовывалась из воды. - Да это баржа! Целая баржа под водой! Откуда же это?.. Ребята! - Откуда? Белые спустили, вот откуда! - перебил Ребров. - Тьфу с вашими разговорами! Расшибет она мост! Все в лодке вскочили, не зная, что делать. Схватились за багры... Нет, этим не помочь. Не своротишь такую штуку баграми. Бросились к ящику с динамитом. Зарядом надо ее хватить под днище. Приготовили заряд, глядят в воду, глядят - вода темная, взбаламутило ее ледоходом, а баржа вся под водой. Никак не подвести под нее заряд... - Давай канаты! - закричал Ребров. - Лови баржу, зачаливай за столбики! Не подпускай ее к мосту! С лодки стали бросать канаты с петлями. Но все суетились - и канаты шлепались мимо. - Да так разве зачаливают? Ну! - Ребров сам схватил канат, не спеша прицелился и набросил канат на столбик. - Греби скорее! К берегу ее! Оттаскивай от моста! Гребцы ударили веслами. Канат натянулся. Баржа начала медленно поворачиваться носом за лодкой. Но столбики у баржи были мокрые, склизкие, и петля сорвалась со столбика. Баржа качнулась, нырнула под воду - и выплыла еще ближе к мосту. Саперы на лодке пустились за ней вдогонку. - Якорем ее! Цепляй якорем! Веснушка метнул в баржу якорь. Потянул канат. - Есть! Держит! Тут гребцы сбросили с себя полушубки, шапки, засучили рукава - и уж налегли на весла! К веслам подскочил и бородатый сапер и Веснушка - все бросились помогать гребцам. Раз-два... рраз-два... - гребли саперы. Минуту гребут, две гребут... пять минут... десять... и ни с места. Тяжелая баржа, да еще полная воды, не поддается. Уже взмокли все. Хрипло дышат... Гребут саперы, не переставая гребут, чтобы отъехать от моста. А мост все ближе, все ближе. Словно вырастает перед глазами... Уже можно разглядеть на мосту каждого кавалериста. Уже видно, как трепещут красные ленточки в гривах лошадей... Горячие лошади танцуют под всадниками. - Ребята, ребятушки! - вскричал Ребров. - Греби! Если не оттащим баржу - беда... А баржу уже заметили с моста. Ехавший перед полком командир высоко взмахнул рукой. Затрубила кавалерийская труба - и все на мосту ост