Владимир Степанович Григорьев. Григорий Шелихов исторический роман СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ Москва 1956 Времен в глубоком отдаленьи Потомство тех увидит тени, Которых мужествен был дух. Г. Державин  * ЧАСТЬ 1 *  Глава первая 1 Теряясь во времени давнем и забытом, быль эта развернулась свыше полутораста лет тому назад на гористом Кыхтаке, замыкающем тысячеверстную цепь Алеутских островов у берегов Америки. Населявшие остров Кыхтак плосколицые и безбородые люди не допускали на свою землю пришельцев с тусклой и потому казавшейся им неприятной белой кожей. Желто-смуглая да еще блестящая от смазки китовым жиром кожа представлялась природным кыхтаканцам несомненным признаком превосходства их над другими людьми. Они, алеуты-кыхтаканцы, выводя свое происхождение от сожительства первой женщины с фантастическим человеком-медведем, считали себя представителями особого племени людей и в то же время охотно откликались, когда их называли "алеутами". Алеуты - это было прозвище, которое кыхтаканцам дали впервые высадившиеся на остров белокожие бородачи - русские. Ко времени высадки русских мореходов-добытчиков алеуты насчитывали у себя тысячи храбрых воинов с луками, стрелами, копьями, убивавшими могучих зверей моря и суши. Однако сто тридцать отважных людей промышленной экспедиции купеческого сына Григория Шелихова оказались неодолимыми. Костяные и обсидиановые наконечники стрел и копья не помогли алеутам в их столкновении с пришельцами, которые посылали гром и молнии из "железных палок", приставляемых к плечу. Однако победители "русы", так называли себя пришельцы-русские, - звук "р" не давался языку алеутов, и они произносили не "русы", а "лусы", - оказались и не страшны и не беспощадны. Соседи, соплеменники кыхтаканцев с островов Уналашка, Тана-гуни, Атха, лежащих к заходу солнца, или племя кенайцев, говорившее на одном языке с кыхтаканцами, жившее под восходом солнца на Большой земле - Алхаласке,* поступали иначе: победив, они истребляли до последнего всех способных носить оружие. (* Аляска.) Освоившись с новым положением, кыхтаканцы вскоре поняли, что белокожие пришельцы ищут не войны, а дружбы и согласия. Они не отбирают ни запасов пищи, ни байдар, ни орудий лова или охоты, не уводят они и женщин и равнодушно смотрят на драгоценные обломки железа и меди, эти подобранные алеутами на берегу безыменные свидетельства чьей-то гибели в пучинах океана. Единственным, чего искали и к чему устремлялись "русы", были шкуры зверей: морских бобров и котов, песцов и лисиц - черных и огневок, медведей и даже ничтожного тарбагана - пестрого сурка-землеройки, а то и еще более ничтожной белки-поскакушки. "Русы" били этих зверей новыми, невиданными среди алеутов способами или выменивали у туземцев шкуры на железные ножи, несравнимые по достоинству с каменными, на зеленые листья крепкой русской махорки и на драгоценные корольки - коралловые красные бусы. Случалось, давали и ковшик горького, веселящего сердце и ноги напитка - "вотка". Слово "вотка" облетело весь остров. Ей приписывали магическое свойство наделять человека весельем, облегчать неудачу в охоте, "вотка" заставляла забывать голод, склоняла женщин к любовной ласке. Великий тойон народа "касяки" - так произносили алеуты слово "казаки" - имел воинское имя Ше-лих. Однажды он рассердился на малое количество мехов, принесенных на обмен, и объявил: - Вотка будем давать в награду только тому, кто принесет менять не меньше двух бобровых шкур. Из этого алеуты заключили, что напиток дорогой, обладает магической силой и "русы" берегут его для себя. - Ты - хитрый и несправедливый человек! - упрекнули русского кыхтаканцы. - Ты живешь среди нас и знаешь, как редки морские бобры и как много людей и байдар нужно для охоты за ними. А шкура бобра всегда достается богатым, имеющим калгу-каюра - раба-гребца на байдаре. Бедному же охотнику, которому нужно самому и каюрить и стрелку спускать, говорят: "Как ты мог убить бобра? Ты должен был каюрить". - Так всегда было, будет и должно быть, - отвечал Ше-лих искавшим справедливости, - один гребет и везет, другой добычу берет... - А кто установил? - Бог! - А кто такой бог? - Тот, кто дает одним богатство, а другим - бедность. - Он хитрый и несправедливый человек! - Глупцы! Он не человек, а бог, и не мы - бог дает законы. Кыхтаканцы не поверили в то, что они глупы, и им не понравился бог Шелихова, но люди, которым этот бог покровительствовал, были могущественны, и спорить о законах их бога не приходилось. Всячески домогаясь вольготной и безопасной добычи мехов и богатства, Григорий Шелихов в конце концов признал водку ненадежным пособником торговли, в чем имел много случаев убедиться еще в России, странствуя по Камчатке и по Чукотской землице. Собрав своих промышленных людей, он объявил им о запрещении пускать в торговый обмен водку, оставив право на это только за собой. Ловок и силен был Григорий Шелихов тем, что умел, всякий раз вовремя уловив момент, опереться на артельные плечи и отстоять свой интерес. - Сам ее пью и горазд понимаю, что православному человеку нельзя не выпить... Что ж, разве я против? Пейте, да дело разумейте, головы не теряйте, - добродушно начал он, как будто готовясь рассказать о планах ближайших экспедиций, и неожиданно для всех угрюмо закончил: - А кто американцу водку дает, тот на себя и товарищей нож готовит. Вот о чем, артельные, подумать надо!.. - Мы и то думаем: зачем ты себе права разрешил, а у нас отнял? С твоего водочного поднесения нож али стрела американские слаще, что ли, станут? - орали промышленники, разъяренные тем, что от них отняли легчайший способ к увеличению своей доли в заокеанской наживе. - В моем кармане не подсчитывайте, - открыто пойдя на вызов, сказал Щелихов. - Водка-то чья, компании? А я от компании да и от властей над вами поставлен. Так вот: продажи навынос не будет, а кому выпить охота, ко мне придет. Поднесу и на счет запишу, но не более два штофа на месяц... Отстаивая внушенное практическим расчетом начинание, Шелихов и дальше пошел на хитрость: положенный на месяц водочный паек он увеличил вдвое, - русские пускай пьют, только бы американцев не спаивали, не выступали бы конкурентами в заготовке пушнины. До своего удивительного по отваге плавания в Америку в 1783 - 1786 годах Григорий Шелихов, добравшись до края земли - Охотского моря, служил приказчиком у разных сибирских купцов-богатеев. Разъезжал по дебрям Восточной Сибири, выступая вроде доверенного по торговле с чукчами - на Чукотке или с ительменами - на Камчатке, а то с Китаем - в Кяхте и даже с дикими племенами конных мунгалов и тунгусов - по Орхону, Онону и Амуру. Всегда в бесконечных разъездах, проявляя в делах отменные торговые способности, находчивость, обходительность и отвагу, он завоевал доверие туземных охотников, похвалу хозяев и симпатии самих представителей власти за то, что торговал мирно и не вызывал жалоб. Записавшись в иркутские купцы и добившись величания по "отечеству", Григорий Иванович Шелихов за неимением капитала продолжал службу по найму и искал в жизни случая, чтобы выйти на широкую дорогу жизни. Распаленный ушкуйницкой отвагой и непоседливостью, занесшей его, сына мелкого да к тому же разорившегося рыльского торговца, на караванные дороги в тундровые тропы восточной Азии, Шелихов решил сменить просторы степей и тундры на просторы океана, в которых за кромкой бескрайнего горизонта, он верил, найдется и на его долю "кус" в жизни. На это его наталкивали воспоминания молодости, прочитанные книги и ходившие по Сибири рассказы о чудесной земле Америке. Передовик сибирских землепроходцев середины восемнадцатого века, не единожды добиравшихся уже до Алеутских островов и даже матерой земли Нового Света, Никифор Акинфиевич Трапезников, живя на покое в Охотске, заприметил Шелихова, этого смекалистого и удачливого приказчика Лебедевых. Старик Трапезников жаждал иметь преемника своим исканиям и готов был бы благословить выйти за него любимую внучку Наталью, ходившую молодой вдовой и во вдовстве сведавшуюся с синеглазым, густобровым плясуном и песельником Гришатой Шелиховым, - мешало их разноверие: она - староверка, а он - православный. Восточная красота вдовы Гуляевой, - ходили слухи, что мать ее жила у курильских айнов пленницей из земли Чосен, Страны Утренней Свежести - Кореи, и от них вывезена Никифором Трапезниковым, - безоглядно полонила Григория Шелихова. Да и кто бы устоял перед ее, как уголья, горящими глазами в нежном овале лица, окрашенном постоянным янтарно-смуглым румянцем! "Судьба!" - подумал Григорий Шелихов и решил жениться. Но без дедова благословения Наталья Алексеевна выходить замуж не хотела и знала, что дед ее, суровый беспоповец Никифор Акинфиевич, никогда не согласится отдать свою внучку за табашника-никонианина. Однако Григорий Шелихов не задумывался над догматами православия. Наталья Алексеевна по красоте и капиталу, оставленному ей покойным мужем, стоила православной поповской обедни, и Гришата улестил старого Трапезникова стоянием в моленной, истовым слушанием октоихов кержацкого распева и двуперстным знаменованием. О приданом же он и не заикнулся и этим окончательно расположил к себе разоренного "честностью" гордого старика морехода Трапезникова. Перед смертью, заповедав внучке и зятю долгую согласную жизнь, старый Трапезников, в обход детей своего давно умершего сына Алексея Никифоровича, которые тянулись в сидельцы к первогильдейским сухоземным купцам-торгашам, передал Григорию Ивановичу заветное наследие: рукодельную на полотняном убрусе* карту плавания на Алеуты и к американской земле, компас с буссолью - то и другое служило старику в океанских походах - и небольшую кубышку золотых монет, удержанную в подполье. (* Платок.) Все это наследие, помноженное на собственную отвагу, разум и твердое решение без удачи не возвращаться, новоявленный купец и мореход Григорий Шелихов и внес как свой пай в компанию, состоявшую из сибирских тузов-богатеев Лебедевых-Ласточкиных и торгового дома Голиковых, договариваясь с ними о почине в завоевании Нового Света. В Охотском порту Наталье Алексеевне ввиду готовых к отплытию кораблей оставалось только проститься с мужем, проводить которого она выбралась сюда из Иркутска: Шелиховы жили тогда уже в Иркутске. Путь проделала она немалый - три тысячи верст водою по Лене до Якутска и тысячу верст таежного бездорожья от Якутска. И вот в самую последнюю минуту Наталья Алексеевна неожиданно сказала: - Иду с тобою и дальше, до самой смерти иду! Неужто, Гришата, ты покинешь меня?.. Впервые в жизни Григорий Иванович Шелихов растерялся и не знал, как поступить. Из плавания можно было вернуться победителем, а можно было и голову сложить. Не мог, конечно, взять он в такое дело жену. Вспомнил еще, что дома, в Иркутске, остались две любимые дочки-попрыгуньи - падчерица Аннушка и родная Катенька, и, несмотря на тронувшие до глубины сердца слова жены, сердито крикнул: - Ума лишилась! Наталья Алексеевна как бы угадала его мысли и объяснила, что она, взяв перед отъездом с проживавшей у них тетушки клятву не проговориться ему, поручила старушке детей, как матери. - Я за детей спокойна, Гришата, не маленькие! - И тихо добавила: - А один уйдешь - как знать: вернешься - меня и в живых не найдешь... Таким голосом сказала и так впилась в него глазами, что Григорий Иванович махнул на все и, подхватив ее на руки, перенес в лодку, по пояс шагая в воде. Через час Наталья Алексеевна, серьезная и строгая, вступила на палубу "Трех святителей" - ведущего корабля флотилии Шелихова, в девять саженей от кормы до носа. Глядя в сторону исчезавшего из глаз Охотского берега, до позднего вечера простояла она у борта кормы. Перед сном долго молилась и, ложась под меховое одеяло, задала мужу единственный вопрос: - А дедушкин убрус с тобою?.. 2 Остров Кыхтак, вздыбленный горным хребтом, с гущиной могучих стволов хвои и лиственницы, был подобен огромному киту, в испуге выбросившемуся из вод океана от преследования хищных касаток, тут же рассыпавшихся вокруг него множеством острозубых островков и подводных камней. Берега острова были труднодоступны, а середина и просто непроходима. Хаос громоздившихся гор, с прорезями диких ущелий, чудовищные капканы из каменных обломков и гигантских деревьев, поваленных бурями, делали огромную часть острова недоступной. Жителям противоположных берегов оставалось единственное средство сообщения - в объезд по морю на байдарах. Русские после нескольких столкновений с кыхтаканцами на северо-западной конечности острова - она называлась Карлук - вынуждены были двинуться в обход, вдоль широкого пролива, отделявшего остров от Большой земли - Алхаласки. После долгих поисков на юго-восточной стороне острова они и осели в облюбованной Шелиховым просторной бухте. Эту бухту назвали Трехсвятительской в честь утлого галиота, возглавлявшего шелиховскую флотилию. Как-никак суденышко преодолело две тысячи морских миль Великого океана в самой бурной и опасной его части. Иван Ларионович Голиков, глава фамилии, держал в руках торговлю и винный откуп по всей Сибири. В морское предприятие он пустился по уговорам Шелихова, отчасти потому, что завидовал славе Строгановых. Строгановым приписывали подвиг покорения Сибири, хотя покорили они ее не сами, а состоявший у них в найме Ермак "со товарищи". Чем же хуже Строгановых Голиковы, в найме которых уже имеется Григорий Шелихов? Рискуя деньгами, Иван Ларионович решил в ограждение коммерческих интересов рискнуть и племянником: купил ему в иркутских канцеляриях патент на капитанский чин и вырядил в море никогда не плававшего купчика. - Гляди за Гришкой, не обидел бы нас, не пустил бы по миру при разделе паев, - напутствовал Иван Ларионович свежеиспеченного капитана. - Строго держи, своевольничать не дозволяй! - Женка?! - вытаращил глаза Голиков-племянник, увидев Наталью Алексеевну, поднявшуюся с трапа на палубу. - Ну, ждать в море беды! - Съезжай на берег, в избе спасен будешь! - отрезал Шелихов. - И чтоб этого я от тебя больше не слышал, если шкурой дорожишь!.. Шелихов с первых же дней плавания убедился в бесплодности сидения Михаила Сергеича за секстаном и картой и, подкинув ему анкерок рому в каюту, занял место подлинного шкипера экспедиции. Незначительность собственных навигационных знаний не смущала Шелихова. "Куками не рождаются, а делаются!" - думал он, вспоминая рассказы спутников английского мореплавателя. С "кукишами", как в шутку называл их Григорий Иванович, он встретился лет пять назад в Петропавловске-на-Камчатке, где Кук в 1778 году спас и привел в порядок свои потрепанные странствованием корабли только с помощью русских. Шелихов поручил вычисление долгот и широт прихваченному из Охотска штурманскому ученику Митьше Бочарову, а сам решил опереться на заветную карту тестя и опыт подобранных в партию бывалых промышленников и матросов. Он представлял себе трудности и опасности предстоящей экспедиции и по секрету от компанионов дал обязательство наиболее ценным и нужным людям выделить из своей доли некоторый пай в добавку к жалованью. Поступясь долей гадательной прибыли, мореход таким образом обеспечил заинтересованность и поддержку в деле наиболее надежных людей. Среди таких выделялись старый партовщик* Константин Алексеевич Самойлов и бывалый матрос Прохор Захарович Пьяных - участники плавания на Алеутские острова капитанов Креницына и Левашева. Эти капитаны еще лет за двадцать до Шелихова возглавляли русскую правительственную экспедицию в Америку. (* Начальник промысловой партии.) Чтобы всегда иметь под рукой и Самойлова и Пьяных, Григорий Иванович, для успеха в науке кораблевождения, поселил их в каюте, которую занимал с женой. И не столько Григорий Иванович, сколько Наталья Алексеевна женской заботой и ласковостью завоевала преданность этих людей шелиховскому делу. Во время трехмесячного плавания она их обшивала, штопала потрепанное платье, простирывала на стоянках рубашки, а главное - всегда во-время умела вставить участливое женское слово, слушая рассказы людей об оставленных дома семьях - женах, детях и внуках. К концу плавания сердца всех удалых и буйных зверобоев собрала и завязала в своей шали Наталья Алексеевна, на ходу пособляя каждому в замеченных трудностях и огорчениях. И если бы теперь "капитану" Голикову вздумалось пророчить беду из-за того, что на корабле женщина, - быть бы ему за бортом. На втором году пребывания на Кыхтаке, уверившись в мире и согласии между русскими промышленниками и воинственным племенем алеутов-коняг, Шелихов пришел к выводу, что наступило время поискать удачи на материке Америки. Старый, бывалый охотник-коняга Ва-шели, переселившийся в избяную деревню, которая возникла на месте временной стоянки русских добытчиков в Трехсвятительской гавани, завоевал доверие и дружбу Шелихова. Ва-шели питал искреннюю приязнь к русским и отличался способностью внятно изъясняться на полуусвоенном русском языке. Он настолько обрусел, что перестал откликаться на свое туземное имя и только тогда с достоинством и солидно отзывался, когда к нему обращались как к "лусу" и "по-луски". Но, перейдя в деревню, он не хотел перебираться в избу и упорно оставался в своем шалаше. - Вот она, вот Васили! - осклабился он в добродушной усмешке, едва заслышав веселый голос "великого тойона", вползавшего на карачках в шалаш. Шалаш был раскинут на огромных китовых ребрах - трофеях Василия в морской охоте. - Когда ты, Василий, по-людски жить начнешь, в избу переселишься? Даже за малиной не полез бы в твою берлогу, кабы не дело, - кряхтел и шутил Шелихов, пользуясь любым поводом донять алеута. Но Василий лишь смеялся. Алеуты быстро оценили огнестрельное оружие и бытовые преимущества жизни русских: пуля догоняла и укладывала недосягаемого для стрелы зверя; русские прядевые неводы извлекали из океана и рек горы рыбы, - алеуты ее прежде ловили примитивной удой с костяным крючком, или били острогой, или вылавливали плетенной из веток ивняка волокушей. Китайский прессованный чай с леденцами, привезенный русскими, пришелся алеутам необыкновенно по вкусу. Покуривая русскую махорку, можно было спокойно обдумывать мысли, а "вотка", чудная водка - хлебнуть ее, правда, удавалось редко и не всем - казалась напитком богов! Была еще баня - баня "касяков", - когда попадешь в ее жаркую паровую стихию после дня и ночи, проведенных в холодном тумане на волнах океана, все забудешь! И русские не запрещали входить в нее, наоборот - зазывали и уговаривали бывать в этой бане почаще. Все у "касяков" было чудно и приманчиво, и только их жило-изба противна алеутам. - Везде твердо - дерево, много пустоты - до потолка головой не достанешь, а воздуху нет - не провевает... Не подходит нам ис-ба! - отрицательно мотали они головами, отказываясь покинуть свои глубокие зимние землянки и летние шалаши. Шелихову никак не удавалось переселить алеутов в избы, но он и не торопился с этим, ждал - сами убедятся в удобствах деревянных изб. А пока без смущения заползал в их грязные, убогие норы и с завидной легкостью и ловкостью, усвоенными в разъездах по глухим дебрям Сибири, приспособлялся здесь к обычаям первобытных людей. Сидя на корточках и даже не морщась от смрада и грязи туземного жилья, он часами вел с ними разговор. - Ну, повтори, Василий, еще раз то, что намедни рассказывал ты о кенайской стороне, о кенайцах и о русских, кои там жили и нашли конец своего живота, - сказал Шелихов, отведав рыбьего жиру с кислой ягодой шикшей, этого первого угощения, которым встречали почетного гостя. - Васили будет сказать, но слова здесь... прилипли слова, не могут выходить, - еще раз осклабился алеут и помял себе пальцами горло. - А-а, - понимающе отозвался Шелихов, - прилипли, говоришь? Ну, так на, возьми, опрокинь и выпусти слова! - Григорий Иванович вытащил из-за пазухи штоф, налил объемистую раковину-чашку и протянул ее алеуту. После повторного прополаскивания горла водкой Ва-шели без труда стал находить русские слова. Он рассказывал о сильном племени индейцев-тлинкитов. Тлинкиты появились на берегах океана в давние времена, придя откуда-то из глубины материка. Они осели на выбежавшей в море земле Кенайского полуострова, а коняг согнали в море, на остров Кыхтак. - Отец моего отца рассказывал нам о кровавых войнах с кенайцами, но вот уже сколько лет назад море легло между нами и смыло кровь и вражду... В Кенайской земле много черного камня, камень этот горит в огне и становится желтым, как солнце в зимний день. Только солнце, ты знаешь, зимой не греет, а черный камень дает тепло... - Уголь, земляной уголь?! Ты не врешь, Василий?! - воскликнул Григорий Иванович, не выдержав роли бесстрастного собеседника. Шелихова давно пленяла мысль о приспособлении угля - земляного топлива - к рудоплавлению. Он еще на Камчатке слышал от спутников морехода Кука, будто добротные железные и чугунные части в оснастке кораблей выплавлены именно на земляном угле, они так называли эту штуку - coal.* Шелихов не знал, верить или не верить "мошенникам" англичанам, пока не доведался, что до этого дошли и в России - на Урале и в Колывани, на Алтае. (* Уголь (англ).) - А золото, золотишко у них есть? - нетерпеливо спросил Шелихов, весь подавшись к Ва-шели. - Золото? Какое оно, зо-ло-то? - осторожно переспросил алеут. - Его пьют, едят?.. Оно греет? - Э-эх... моржовая голова! Не понимаешь? - досадливо поморщился Григорий Иванович. - Золото... желтое, сверкающее, как солнце зимой... - Не греет?! - пренебрежительно протянул алеут, но тут же, чтоб не умалить своих знаний о богатстве Кенайской земли, добавил: - Есть... есть и такое - желтое и холодное... Василий вспомнил блестящие колючие куски самородной меди. Их кенайцы давали кыхтаканцам в обмен на китовый жир, а кыхтаканцы, не владея, как и кенайцы, искусством обработки металлов, дарили эти медные кусочки женщинам на украшение. Захваченный мыслью о скрытом в недрах Кенайской земли богатстве на уже близком - рукой подать - материке Америке, Григорий Шелихов загорелся желанием как можно скорее сделать разведку и поведал об этом своему надежному советчику, старому партовщику Самойлову. Самойлов выслушал Шелихова и многозначительно оказал: - Не присоветую, Григорий Иваныч, золота искать, а паче того копать. Золотом, если найдешь его, человека в людях убьешь. Золото лихорадит человека, и рука за нож хватается. Золото ты найдешь - тебя, первого добытчика, и убьют... Увидев недоумение и задорно поднятый кулак Шелихова, Самойлов пояснил: - Беспременно убьют. За что? За то, что пай твой и купцов, компанионов твоих, нестерпимо велик покажется. Так уж повелось среди златоискателей... А на кой ляд тебе ради компанионов со смертью в пятнашки играть! Земляной уголь - это я понимаю: хочешь руду плавить, корабли крепкие строить, торговать железом будешь. Прибыток с торговли - не то, что фартовое золото, под смерть не подведет... При разговоре присутствовала и Наталья Алексеевна. Она, вопреки принятому обыкновению не возражать мужу при посторонних, тоже решительно восстала против его золотоискательских намерений. - Хватит с нас пушнины, и та кровью обрызгана, - сказала она. - Не пущу тебя в Америку золото искать, Гришата. И земляного угля тебе не надо! Леса вокруг непроходимые, неистребимые, а тебе на каменье чугун плавить занадобилось... Подумал бы лучше, Гришанька, не пора ли из этой проклятущей земли домой подобру-здорову возвращаться? У людей от оскомы щеки запали... Да, да, не пущу, вот тебе и весь сказ!.. Григорий Иванович долго еще обдумывал их доводы, а обдумав, охладел к поманившему его огоньку "фартового" золота. "Восемь десятых моей удачи оторвут Голиковы и Лебедев, а труды да кровь и впрямь окажутся полностью на мне да на людях моих... Не стоит в самом деле с золотишком путаться! А вот мужика, пахаря да добытчика, с купцом-промышленником допустить сюда мочно", - утвердился наконец в своем решении Григорий Шелихов. - Ладно! - сказал он жене и Самойлову, возвращаясь как-то с берега от больших многолючных байдар, которые подготовлял к плаванию на материк. - Отговорили! Золота искать не буду, а на материк все же сплаваю... Я не Кук, про меня не скажут: "Чего ж ты, до Большой земли дошел, а на землю не сошел?" Сойду, огляжу и город заложу, пусть такой-разэтакий Славороссийск в Новом Свете красуется! Время придет, люди спросят: "Кто город срубил?", а века ответят: "Григорий Иванов Шелихов со товарищи!" - Ни слова всуперечь! - сурово предупредил Шелихов возражения Самойлова и жены. - А ты, Константин Лексеич, отпустишь со мной фальконетишко самый дрянный да снарядов с десяток... Ей за нас и страха не будет! - кивнул он в сторону жены. Наталья Алексеевна и Самойлов в этот раз не возражали, поняли, что решение упрямого "шкипера" окончательное. Через несколько дней Шелихов на шести больших байдарах - в каждую было посажено по пять добытчиков - отплыл на восток к Большой земле. Дойти до нее на веслах, по расчету Ва-шели, взятого проводником и толмачом экспедиции, можно было только за два дня и две ночи беспрерывной гребли. Но это никого не пугало, так как, по совету Ва-шели, Шелихов отобрал каюров-алеутов из таких людей, которые уже не раз в жизни выдерживали в однолючной байдаре трехдневный шторм в открытом океане. Перед отплытием Григорий Иванович снова оказался застигнутым врасплох женой, так, как и в Охотске. Будучи на берегу в толпе провожавших, Наталья Алексеевна воспользовалась отсутствием мужа, занятого установкой на срединной байдаре тяжелого фальконета, и молча забралась в люк головной байдары. Григорий Иванович заприметил под камлеей сидящую к нему спиной фигуру жены только тогда, когда, столкнув свою байдару с берега, стал усаживаться в кормовой люк. Рискуя опрокинуть шаткую байдару, он схватил за капюшон камлеи и, запрокинув голову жены, увидел сияющие звезды - молебные глаза Натальи Алексеевны. - Полоумная! - вскричал он, табаня байдару. - Куда? На смерть?! - На жизнь с тобой, Гришата, и на смерть, ежели суждено... Нишкни! - приложила она палец к губам. - Вернешься высадить - удачу потеряешь... - Вперед! - еще громче крикнул Шелихов. Он верил в свою счастливую звезду, которой давно уже стала для него Наталья Алексеевна. В пути, наблюдая, как согласно и неутомимо работала его Наталья лопатистым веслом, Шелихов ощутил прилив гордости за жену пред товарищами: она ни в чем не уступала прославленным алеутам-байдарщикам. На рассвете второго дня пути ветер с севера развел волнение на океане. На необозримом пространстве под низким свинцовым небом вздымались водяные горы. Порывы ветра сбрасывали с их гребней клоки белой пены. Взлетев на пенный гребень одной волны, байдары стремительно низвергались в черную водяную падь, с тем чтобы взлететь на вздымающуюся гору следующего вала. Океан хрипел и бурлил, словно в негодовании невесть на кого. Груди людей дышали напряженно, но ровно, и руки ритмично перебрасывали пушинку-весло то на одну, то на другую сторону скорлупы-байдары, которую они гнали и гнали к неведомой твердой земле. - Не скажу - шторм, а в полушторм мы попали, Василий! - потеряв из виду острова - они все время лежали на пути с левой стороны, - беспокойно заметил Шелихов сидевшему в голове байдары проводнику Ва-шели. - Не бойся, греби! Полдня грести будем, в губу не войдем - к горам пристанем! - отозвался Ва-шели, имея в виду выбегавший в море гористый отросток Кенайской земли. - Ты, гляди, байдар не потеряй. Надо друг за дружкой, как палтусы, в море держаться... Несмотря на все усилия гребцов, войти в фарватер просторной и длинной Кенайской губы не удалось. Северо-восточный ветер, выгоняя из залива воду, образовал в усеянном подводными камнями горле бешеный сулой - водоворот встречных течений. Из залива неслись огромные стволы деревьев, сброшенных в него прошлыми бурями. Каждое из них могло, как пушечное ядро, пустить ко дну кожаную байдару. Шелихов понял опасность безуспешных попыток проникнуть в залив и решил идти вдоль южной стороны полуострова под прикрытием высоких береговых скал. Этим курсом они шли весь день и всю ночь. Ночью, чтобы дать передышку на несколько часов измученным людям, Шелихов вел байдары в отдалении от береговых скал. И только в скупых сумерках третьего встающего дня Ва-шели увидел темную расщелину в береговых скалах. - Туда! - указал он рукой на расщелину. - Я знаю это место - Медвежья губа... Там всегда тихо и люди живут... - Хоть медведю в зубы, только на ноги бы встать да спину разогнуть, - согласился Шелихов. Расщелина оказалась довольно широкой и вывела байдары на гладь просторной спокойной бухты, в отлогих, заросших мелким кустарником берегах. Дымки в глубине бухты, там, где над водой у самого берега нависли кущи леса, который сбегал с холмов, показывали, что здесь живут люди. Высадке добытчиков никто не препятствовал. После шестидесятичасового плавания в байдарах люди едва владели ногами. Фальконет был вынесен и установлен на берегу. Ничто не нарушало безмолвия и безлюдья. - Что ж, пойдем? - сказал Шелихов, думая, что бухта малолюдна и жители боятся показываться. - За всяку цену, а договориться надо, в этой бухте я город заложу... Пойдем безоружны, чтобы не напугать мирных людей... По опыту, усвоенному из встреч с туземцами Америки, они взяли в руки крестообразно связанные палки, обвешанные в знак добрых намерений стекляшками цветного бисера и лент, и тронулись вглубь, к лесу. Пройдя поросли раскинувшегося по берегу кустарника, Шелихов и Василий в нерешительности остановились перед выходом на обширную лужайку, окруженную лесом. На опушке леса стояло множество шалашей, а перед ними - толпа рослых индейских воинов, с луками и копьями, обращенными против пришельцев. - Попались! - вздрогнул Шелихов. - Как кур во щи угодили! Что делать будем? - и беспокойно потянулся к спрятанному за пазухой камлеи пистолету. - Ты, пожалуйста, не стреляй, - смерть! Добром надо, - шепнул Василий. - Мы пришли к вам с миром и дружбой! - крикнул он на кенайском наречии стоявшим в мертвом молчании воинам. Но едва он шагнул вперед, как взвилась туча стрел, и в нескольких шагах от Василия и Шелихова закачался, вонзившись острием в землю, частокол копий, как бы предупреждающий: ни шагу дальше. - Не надо нам дружбы! И мира с вами в этот раз не будет!.. Уходите! - ответил Василию, выступив из толпы, старый индеец. - Куликало запретил убивать белых людей с бородами - он вашей крови, но... уходите! Куликало сказал: "Если не уйдут - убивайте", и мы убьем вас. - Скажи: мы хотим видеть Куликало, пусть он решит, должны ли мы повернуть восвояси, - подсказал Шелихов Василию, и Василий послушно перевел это кенайцам. - Куликало сказал: "Если не уйдут - убивайте!" - упрямо повторил старый индеец. Шелихов понял, что ничего не остается, как только выполнить непреложное требование кенайцев - это единственная возможность остаться в живых. Надо вернуться под защиту фальконета, а там видно будет. Но как вернуться? Малейшее проявление боязни перед туземцами может повлечь нападение и гибель, - нельзя показать и тени боязни. - Ладно! Идем назад, Василий! Скажи только крашеному, что один посошок - это дарение ихнему... как его... Куликале, а другой - ему... Да чтобы в спину не били! Василий прокричал то, что счел нужным передать из подсказки Шелихова, и протянул старому вождю разукрашенные палки. Индеец не пошевельнулся. Тогда Василий положил подарки на землю и вместе с Шелиховым, не оглядываясь, повернул к берегу. На обратном пути Шелихов думал не столько об опасности погибнуть в зарослях от стрел и копий кенайцев, сколько о небывало бесславном возвращении в лагерь. Как объяснишь добытчикам, а в особенности жене, этот вынужденный и очень похожий на бегство отъезд? Шелихов понимал, что трех десятков людей и фальконета недостаточно для внушения покорности индейцам, действующим по указаниям таинственного Куликало. - Слышь, Василий, ты попридержи язык, никому не говори, чего было... Говори - встренули нас не надо лучше, да пожалились: черна, мол, оспа в поселении гуляет... Ну, мы и повернули и в море потому же уходим... Понял? Василий радостно поддакнул выдумке Шелихова. Алеут не хотел, чтобы слава его, неустрашимого воина и тонкого дипломата, после такого неприятного оборота дела потускнела. - Кабы не черна оспа, разве ушли бы мы... Эй, обкурите нас серой! - крикнул он и лукаво рассмеялся. - Умен ты, Василий! Вернемся целы домой, тойоном тебя назначу, - поощрил его понятливость Шелихов. - Три жены заведешь! - У-у! - в притворном ужасе замахал руками Василий. - Пропал Ва-шели, съедят меня бабы! Выйдя из зарослей к своим людям под защиту фальконета, Шелихов снял с головы меховой колпак и истово перекрестился, став лицом к востоку. - Нашел, Наташенька, золото! - сказал он подбежавшей жене и тотчас же поправился, заметив гримасу отвращения на ее лице. - Золотого человека нашел... Кликалой зовут! Я думал: врет Василий, когда он на Кыхтаке про него рассказывал, ан нет - живет такой человек среди индейцев и бережением русских благодетельствует... Шелихов рассказал окружившим его добытчикам наскоро придуманную историю с черной оспой. - В селение не допустили и отплыть поскорей присоветовали. У них, кто рябью не мечен, все лежмя лежат, черна оспа людей косит... По байдарам! - вскричал он. - До-омой!.. 3 В 1785 году после удачного возвращения в Кыхтакскую крепость из плавания к огнедышащей Большой горе, - она грозно высилась на материке, русские прозвали ее горой св. Илии, - промышленники увидели, что магазин с мягкой рухлядью - дорогими мехами - переполнен, а бочки с порохом и огнестрельными припасами пусты, ни крупы, ни муки в ларях; да и срок контрактам подходит к концу. А тут еще и неутолимая тоска по родине. Она день ото дня разгоралась и звала домой. Не знал этой тоски только Григорий Шелихов. Ему некогда было тосковать. Он весь был поглощен ежедневными подсчетами накопленного богатства и честолюбивыми мыслями самолично заложить на американском материке в облюбованных местах первые русские поселения. И какие он только не придумывал названия своим еще не заложенным поселениям: Славороссия, Екатериноград, Павлоград, рассчитывая войти ими в честь у государыни-матушки Екатерины II и ее наследника, будущего императора Павла Петровича. - Да куда ты лезешь! Ишь напридумал сколько! Их именем и без тебя назовут! - сердито отзывалась Наталья Алексеевна, когда он делился с нею этими изобретенными названиями. - Ты о своих людях, Гришата, подумай, небось ихним попечением да трудами и в люди-то выходишь. Кто тебя картой плавания благословил, путь-дорогу указал? - вспомнила она кстати, но не назвала своего деда Трапезникова. - То-то! А Самойлов Константин Лексеич, чьим умом да советом ты живешь? Пьяных Захарыч, - разве не он научил тебя паруса ставить, марселю от брамсели отличать? Их вот имена на память людям и закрепи... - Уравнила! Ха-ха! - искренне хохотал мореход. - Славороссийск - и Самойлово, Павлоград - и рядышком Пьяных... Пьяныхград! Эх, ты! Царствующие не поддержат - все прахом пойдет, все труды мои и человечков наших льдом покроет, вот как реку ту, что в Нучеке... Помнишь, сказывал тебе?.. Но зверобоев-промышленников мало трогали коммерческие и честолюбивые расчеты Шелихова. Они все чаще и чаще поговаривали о возвращении долгой: пора, мол, и честь знать. Вечерами собирались перед пятистенным домом-жильем артели, на песчаной лужайке, и слушали песни, которые складывал и пел под жалейку Ваньша Чабриков, худенький парнишка с глубокими, как озеро в горах, голубыми глазами. Ваньше в первых боях пробили голову каменным топором, и он стал, как заметили позже, не в себе. По настоянию Натальи Алексеевны его освободили от промысла и караульной службы. Ходил он со своей жалейкой и складывал песни. Когда видел собравшихся в кучу людей, подсаживался к ним и пел. Ходил в шалаши алеутов и там пел. Алеуты ничем не обижали Ваньшу: по представлениям алеутов, человек, лишившийся ума, перешел во власть духов, обидеть такого - совершить святотатство. Как-то раз в безоблачный вечер сидели ватагой зверобои и глядели в сторону Руси, где садилось в океанские воды багряное солнце. Курили махорку и молча вздыхали, слушая жалобные переливы жалейки. Отыграв вступление, Ваньша говорком, нараспев начал новую, только что родившуюся в душе песню: Говорили нам люди старые, Горем горьким наученные: - Коль придется быть на конце земли, Там найдете вы Буян-остров... На Буяне том да на острове Не сустренешь церкви божией, Пред крестом не скинешь шапочки, Не поклонишься соседушке. А вокруг народ незнаемый, Есть суседа, да не мирные, И как вспомнишь, то - восплачешься, Плыть бы молодцам во родимый край. Шелихов и сам любил песни Ваньши и поощрял его мелкими подарками. Но на этот раз, сидя под волоковым оконцем своего прируба к общей казарме - "кажиму" - и раздумывая, как бороться с одолевающим ватагу неподходящим настроением, он в словах Ваньши почувствовал скрытый вызов намерению до конца использовать прибыльное дело и положить твердое основание своей мечте - открыть новую страну и первый город в ней назвать в честь российской славы "Славороссией". И место такому городу не на острове - токмо на материке. Постепенно именем будущего города Шелихов стал называть всю новооткрытую землю. В воображении его носились обрывки звучных имен и названий, навеянных чтением исторических книг. "Славороссия" была как-то созвучна в его представлении амброзии - легендарной пище греческих богов. Об амброзии он слышал в своих странствованиях между Охотском и Камчаткой от многочисленных иностранных китобоев и бойких на язык искателей приключений, с которыми встречался и поднимал кружки с ромом или спиртом иркутского курения. Из рассказов, передаваемых цветистым, но заплетающимся языком, явствовало, что амброзия давала безмерные силы и вечную молодость тем, кто вкушал ее. В "Славороссии", подобно мифологической амброзии, мореход Шелихов стал черпать неистощимые силы в борьбе за нее. И вот бесхитростная песня Ваньши как-то затемнила вдруг блистательное и гордое имя "Славороссия". Песня залила души людей тоской по родине, по неустроенной, нищей России. И "Славороссия" померкла даже в нем, Шелихове, создателе этого имени. Перед глазами морехода встал полузатопленный Охотск, зарывшийся в снега Иркутск, блестящий Петербург и кипучая торговая Москва, - а в этих двух столицах он побывал