е быть, - и представился беленький рассудительный Кирюша. И фамилия их была бы Ровнягины. Если бы... Если б Ровнягина не убило на войне... Могла бы Алена родить и позже, не от Павла Ровнягина. После войны, в конце сороковых, полюбила она женатого мужчину, отца двоих детей. Все в том человеке она нашла: и любовь, и ласку, и сочувствие, и жалость, которая не унижала, а придавала ей уверенности - есть кому пожалеть, а значит, помочь в жизни. Бросилась она в ту любовь, как в омут, - что будет, то будет. Ничего не могло ее удержать, ничего не боялась: ни сплетен, ни стыда, ни пересудов людских, ни суда общественности на профсоюзном собрании льнозавода. Любила она его до самозабвения, и он ее так же любил, и было им обоим хорошо и радостно от того, что легко досталось им счастье и что без раздумья бросились они навстречу друг другу. "Это мое счастье, пусть временное, пусть короткое будет, но оно мое", - думала она, заранее отбиваясь от людских нападок. Она понимала, что такое счастье не может быть постоянным, будничным, ведь счастье - это дар божий, взлет души, которого, бывает, ждут всю жизнь, счастливая развязка чего-то сложного, трудного. Но чем дальше, тем все более неспокойно чувствовала себя Алена, все чаще задумывалась, что любовь и счастье крадет она у жены и детей любимого, делая их несчастными. Было уже такое, когда однажды нашла она на улице кошелек с деньгами. Казалось, нечаянная находка должна была обрадовать, а стало горько, противно, представились слезы того, кто потерял деньги: может, пожилая женщина несла пенсию, а может, ребенка послали в магазин или долг кому-нибудь отнести? Ребенка того теперь бьют, ругают родители... Алена не смогла и копейки взять из той находки, отнесла кошелек в милицию. Сказала Алена любимому про свои горькие мысли и предложила расстаться. А он, ее любимый, готов был семью бросить и уехать с Аленой на край света. В любой истории всегда найдутся свидетели: не люди, так земля расскажет. А украденную любовь от людей не спрячешь. Люди заметили и рассказали жене. Жену любимого Алена знала, видела ее мельком, такая неприметная серенькая мышка, со смешными тоненькими косичками. Эти бесцветные косички и смешили Алену. И вот однажды вечером она пришла к Алене с двумя маленькими девочками. Словно прикрываясь ими, как щитом, она сначала впихнула в комнату дочек, а потом зашла сама. Сняла туфли и зачем-то стала вытирать босые ноги о половик. Две девочки - одной лет семь, другой меньше, похожие на мать, с такими же смешными косичками - громко поздоровались и стали посреди комнаты. А их мать подошла к Алене, как-то униженно протянула ей руку и стояла, растерянно теребя полу своего жакета и боясь поднять глаза на Алену. - Простите, - наконец сказала она и запнулась, - простите, что мы пришли. Я бы не пришла, но вот дети... Что будет, если я одна с ними останусь, без мужа? Как мне тогда жить? - Ресницы ее заморгали, нос сморщился. - Как же я их прокормлю? - Тетя Лена, - сказала старшая девочка и погладила ее руку, - не забирайте нашего папу. Он хороший, мы его любим. - И оглянулась на мать, ожидая, видимо, подсказки. - Не забирайте. - Вот видите, дитя вас просит, - смелей заговорила женщина. - Ну зачем вам семейный? Вы же молодая, найдете холостого. Правда же? Алена молчала, ей было жаль не девочек, не женщину, она жалела себя, потому что сразу поняла, что ее украденное счастье и любовь кончились и никогда она больше с любимым не встретится. Никогда. А женщина все говорила, все упрашивала отстать от ее мужа, обещала даже дать отступного и кошелек достала. Она была неприятна Алене униженно-жалобным видом. Ничего не пообещала ей Алена, промолчала, стараясь не встречаться глазами ни с женщиной, ни с ее дочками. А та догадалась, почувствовала мысли соперницы, поверила, что цель прихода достигнута, поблагодарила так же униженно и, взяв за руки девочек, поспешно вышла, громко говоря с ними. Дверь за ними скрипнула, заныла, словно всхлипнул ребенок, стукнула и отрубила и их разговор, и их самих. Упала тогда Алена на подушку, хотела заголосить, да все в душе будто окаменело - ни слез, ни слов, один стон. И все. После того вечера ни разу не встретилась она с любимым, как он ни упрашивал, хоть оба мучились от разрыва. В конце концов он забрал семью и уехал из этих мест. А не так давно услыхала Алена, что умер ее любимый лет пять назад, дочки его замуж вышли и жена, та жалкая серая мышка, нашла себе неплохого человека... Алена оглянулась на дом зубного врача и увидела Кирилла - он снова вышел за калитку, и присев на корточки, что-то делал или, может, наблюдал за пчелами на цветке. "Глупая я, глупая, - подумалось горько, - могла же иметь ребенка от любимого человека. И чего испугалась?" Могла иметь ребенка и еще от одного человека, того, первого, да бог миловал, не дал. Будь он проклят, тот первый. - Будь он миллион раз проклят, будь проклят и он, и его род! Чтоб он в могиле оживал и снова подыхал, гад! - не заметила, как вырвались у нее слова проклятия. "Что же это за жизнь, до крови бьюсь о воспоминания, спотыкаюсь о них, словно об острые камни босыми ногами. И никогда ничего не забудется". С такими мыслями и болью в сердце вошла Алена в свою комнату, вспугнув не ожидавших ее Валерию и Цезика. После тихого часа Зимин пригласил Алену покататься на лодке, которую он уже заказал и оплатил. Алена с радостью согласилась, весело поинтересовалась, умеет ли он плавать, - на случай, если лодка перевернется. - Я Днепр переплываю, - похвалилась. - А я был чемпионом по плаванию... в своем дворе, - засмеялся он. Зимин сел на банку, как называют моряки скамейку, всунул весла в уключины, посадил Алену на корму и оттолкнулся от берега. Озеро было тихое, в черной воде отражалось небо с редкими белыми, как клочки ваты, облаками. Дна не было видно, и это пугало, словно плыли над пропастью. На берегу маленькой заводи собрались рыбаки. Рыба клевала, то один, то другой выхватывал какую-то небольшую рыбку, и она трепетала, билась в воздухе. Алена каждый раз мысленно желала, чтобы та рыбка сорвалась с крючка в воду. Аркадий Кондратьевич греб не спеша, говорил мало, казалось, был занят только греблей. Молчала и Алена, она сняла плащ, закатала рукава платья, чтобы загорали руки. Когда отплыли от заводи, показался красивый дом с красным петухом на крыше. - Это зубной врач такой дом построил. Правда, красивый? - сказала Алена. - Вот и я мечтаю о таком доме... и чтоб вокруг усадьбы березы росли. - А зачем березы? - не поняла Алена. - А для красоты. Вот пойду на пенсию и куплю себе дом в деревне. - Возле нашего поселка в деревнях много хат пустует. Покупайте. - Сказала это и подумала, поймет ли он ее намек: купи дом, и будем жить рядом. Он понял. - Неплохо было бы, Алена, виделись бы часто. Она заглянула ему в глаза, он не отвел взгляда, и некоторое время они не отрывали глаз друг от друга, словно старались отгадать, в самом ли деле хотят того, о чем говорят. - А что, возьму и куплю около вашего поселка, - сказал он, подняв из воды весла. Звонко и весело капала с них вода. Лодка некоторое время шла по инерции. - И посажу березы. Алена опустила руки в воду, словно собиралась притормозить ход лодки. Глянула на Зимина внимательно, надеясь снова встретиться взглядами, но он задумчиво смотрел куда-то вдаль. Впервые ей захотелось рассмотреть не таясь, что в нем ее привлекает. Своеобразная мужественная внешность: вдохновенный взгляд, высокий лоб, густая седина, которая, однако, его совсем не старит. И еще он притягивал к себе открытостью натуры, искренностью. В первый же день, когда Алена познакомилась с Зиминым, она почувствовала, что с ним должно быть легко и просто. Ей и было с ним именно так. - Алена, - сказал вдруг он, все еще не опуская весла в воду, - у вас в жизни, видимо, было какое-то горе. В войну, наверное? - Горе? - переспросила она машинально, и сердце ее вздрогнуло. Откуда он может знать? Кто ему сказал? Ответила как можно спокойнее: - А кому война не принесла горя? Всем. - Всем, и мне тоже. - Не хочу о войне вспоминать, больно. - Больно, - согласился он. - Всему живому больно от нее. - Нет, больно только человеку, у него душа есть. Березе и дубу не больно. - Откуда мы знаем? И растение может кричать, когда жгут, режут. Только мы того крика не слышим. Говорят, что у каждой травинки есть центр, куда поступают все сигналы боли, радости, опасности... Ну да ладно, не будем об этом, простите, - и Зимин начал грести, потихоньку, стараясь не всплескивать веслами. Алена не могла успокоиться. Если мутную воду не трогать, осевшая муть лежит на дне тихо и вода совсем прозрачная. Но стоит ее всколыхнуть, как муть сразу же всплывает и долго-долго не оседает. Так и с Аленой. Вся ее горечь и боль лежала в глубине души, хоть и незабываемая, незажившая, но тихая. А теперь вот всколыхнулась, Зимин своим вопросом напомнил, и Алене вдруг все разом вспомнилось, ослепительно, остро, как вспышка молнии. "Неужто всю жизнь, до последних дней, так и будет мучить?" - спросила она у самой себя. Зимин почувствовал настроение Алены, понял, что он своим вопросом сделал ей больно, и начал успокаивать: - Не надо так переживать, Алена, ведь все, что было, уже в прошлом. Гляньте-ка, зеленый туман уже окутал деревья. Скоро почки лопнут, все зазеленеет. - Зазеленеет, - повторила она и, отгоняя тяжелые мысли, начала оглядываться вокруг, стараясь зацепиться взглядом за что-нибудь интересное, снова увидела дом зубного врача. - Вот смотрите, Аркадий Кондратьевич, - нарочито громко и весело сказала она, - отсюда дом как на картине. Подплывем ближе. Он повернул лодку в том направлении и нажал на весла. За кормой зажурчала струя. Вскоре они приблизились к берегу. - Петух боком повернулся. А хвост какой пышный, - засмеялась Алена. - Сейчас закукарекает. А какие ставни - словно синие бабочки сели на стены и крылья распустили. Зимин оглянулся назад, на тот берег, улыбнулся, радуясь ее смеху. Берег был уже близко, дно там мелкое, вязкое, и от весел со дна поднималась муть. - Тут живет очень забавный Кирюша, - начала рассказывать Алена про мальчика. - Говорит, дед его пчелок пасет, и в ульях растет мед. Три годика тому Кирюше. - Самый гениальный возраст. - Ага, такой умненький мальчик. Зимин был сегодня какой-то странно-сдержанный, задумчивый, не такой, как вчера или позавчера. Позавчера веревочку ей с узелками подал и был рад, когда она развязала. В город к себе пригласил и тоже обрадовался ее согласию. А теперь вот ни про веревочку, ни про поездку в город не вспоминает. "Да зачем я ему? Что у него, в городе, женщин нет?" Она глянула на молчаливого Зимина с недоверием и обидой. - Аркадий Кондратьевич, признайтесь, у вас женщин много? - Женщин? В каком смысле? - Ну, которые вам нравятся и которым вы нравитесь. Он хмыкнул: - Которые б мне нравились? Нет. - Как же это? Такой большой город, столько женщин. - Народу в нашем городе миллион, - сказал он, - а я один. Вот как. - Так нельзя. Это нам, бабам, трудно найти пару. А вы же такой мужчина... - А я нашел. - Зимин опустил весла, бросил их, сложил руки на груди. - Это та, что развязала мне узелки. - Он подвинулся сначала к одному борту, лодка качнулась, пересел к другому, похлопал ладонью по скамеечке. - Алена, сюда, смелее. - Аркадий Кондратьевич, я не перейду, упаду в воду, - растерялась она от такого неожиданного признания. - Лодка качается. - Однако встала и, расставив руки, пошла к нему. Он тоже подался ей навстречу, взял обе ее руки в свои и посадил рядом, обняв и прижав к себе. - Ну вот, и не упала. Вот так и посидим. - А лодка сама плывет. - И пусть плывет, а мы будем так сидеть и сидеть. Все влюбленные - и юные, и взрослые - в минуты счастливого признания одинаково волнуются, говорят много, не всегда логично и умно. Такими же были и они - Зимин и Алена, так же волновались и говорили, говорили... Наконец Алена поверила в то, что Зимин и вправду влюблен в нее, и думала: что же он будет делать дальше? Поцелует? Или ей первой поцеловать его? А то словно зеленые птенцы. Она прижалась щекой к его щеке и, обхватив седую голову, поцеловала. - Браво! Брависсимо! Ура! - донеслось в этот миг с берега, и из-за кустов вышли Валерия и Цезик, захлопали в ладоши. - Браво! Горько! - Нам сладко, - ответил, совсем не смутившись, Зимин. - Правда, Алена? - Сладко! Сладко! - крикнула Алена, и они теперь уже демонстративно поцеловались дважды. - Удалой молодец девицу голубит, - пропел Цезик. - Возьмите нас в лодку. - И правда, возьмите, - попросилась и Валерия. Зимин направил лодку к берегу и посадил Валерию на нос, а Цезика на корму. - Вот и сидите отдельно, - посмеялся он, - а мы с Аленой будем целоваться. На ужин они опоздали. Вечером, лежа в постели, Алена говорила Валерии: - Мне так хорошо. Аркадий Кондратьевич меня любит. Это правда. Он не может обманывать. Он человек добрый, а добрые не обманывают. Я верю. Боже, как мне повезло, что приехала именно в этот санаторий и именно теперь. Где бы я его встретила? Так и жила бы одна в своем поселке. Так и жила бы... Валерия слушала ее молча, кивала головой с накрученными на бигуди волосами, соглашаясь, что Зимин в самом деле хороший человек. - А если он любит меня, то что? - Алена сбросила с себя одеяло, села. - Что должен сделать? - Повести в загс и жениться, - серьезно, без тени улыбки ответила Валерия. - В загс? - Алена настороженно смотрела на Валерию. - Сразу туда? А он мне об этом не говорил. - Так скажи сама ему. - А узелки на веревочке я все развязала, - улыбнулась Алена и снова легла. Валерия не поняла, о каких узелках и веревочке идет речь, и не стала переспрашивать. Только предупредила: - На курорте, бывает, вспыхивают такие страсти-мордасти, что... Вспомни чеховскую "Даму с собачкой". - Я кино видела. Но ведь там любовь несчастная. Он и она - семейные. А мы с Аркадием Кондратьевичем оба одинокие. - Ну так и радуйся. И дай бог тебе счастья. Женой ты будешь примерной, верной. Можешь еще и ребенка ему подарить. - Ребенка? Нет уж, поздно. - По годам не поздно. Сорок шесть только. Можешь. - Если бы... - с тоской в голосе промолвила Алена. Валерия не заметила ее тоски, сказала о своем: - А Цезика, этого пузанка, надо водить, как теленка на веревочке. Послушный теленок. Твой ровесник, а... - Валерия покачала головой, затряслась от смеха, - будто все впервые. - Как впервые? - не поняла Алена. - Он же был женат. - И теперь считается женатым, жена поехала без развода и два года голоса не подает. - Он любит вас? - Пусть только попробует не любить, - смеясь, погрозила она пальцем. - Так вы, может, и поженитесь? - Ой, Алена, наивная ты, - сразу посерьезнела Валерия. - Во-первых, я старше его, и намного. Для женщины это большая преграда. Да и любовь наша курортная. Налюбимся, разъедемся. И все. Это у вас серьезно. В дверь постучали. Валерия и Алена натянули повыше одеяла, крикнули, чтобы заходили. Вошел Семен Раков, в майке, спортивных брюках, в шлепанцах на босую ногу. Принес Алене туфли, которые брал в ремонт. - Готово, землячка, - поставил он туфли на тумбочку возле Алены. - Я вот подметки прибил. Правда, одна из двух кусков составлена, целой не оказалось. Но ручаюсь, надолго хватит. Алена взяла туфли, оглядела - работа аккуратная. Поблагодарила и потянулась за кошельком, спрашивая, сколько должна за работу. - Что ты, что ты, землячка, спасибо, что работу мне дала, а то ведь нечем заняться. Не надо мне денег. Я, если б захотел заработать, давно бы все стены в хате червонцами оклеил. Я же еще и столяр, и печник. - Семен, а говорят, ты неженатый, - спросила Валерия. - Что ж так? В деревнях женщин хватает. - Ага, баба у меня есть, а жены нет. - Как это понять? - Ну, живет у меня одна, помогает по хозяйству, а в сельсовете я с ней не расписан. - Почему же не распишешься? - Нельзя, не распишут. Она, - постучал себя по виску Семен, - не в своем уме. - Больная? - Больная. Тихая, никому зла не делает. Молчит целыми днями, только изредка словечко какое скажет. И живет у меня с войны. Молоденькая была, совсем дитя, когда ее снасильничали, а потом расстреляли каратели. А она ожила, выползла из сарая, пришла в себя. Из детдома она была. Мать моя приютила ее в своей хате. Вот и живет с тех пор. А красавица была... Да и теперь красивая. - Замолчи! - вдруг вскрикнула Алена, зажав руками уши. - Уходи отсюда! Уходи! - Алена, что с тобой? - испугалась Валерия и, не стесняясь Семена, в одной сорочке подбежала к ней, присела на край кровати. - Успокойся, ну не надо. - Она трясла всхлипывающую Алену за плечи, гладила ее по голове. - Я дам тебе сейчас валерьянки. - Накапала в стакан капель, добавила воды и заставила Алену выпить. - Ты снова что-то вспомнила. Не надо вспоминать, не думай о прошлом. Семен, растерянный и испуганный, засуетился, замахал руками, словно отмахивался от того, что рассказал, и, шлепая задниками тапок, поспешно вышел из комнаты. - Ну, вот и хорошо, вот и легче тебе, - успокаивала Алену Валерия. - Ты о веселом подумай, смешное что-нибудь припомни. Алена уже не плакала, лежала, уставившись невидящими глазами в потолок, только губы ее еще изредка подергивались. - И со мной ведь было такое же. Было... - Не надо об этом, - прервала ее Валерия. - Не будем на ночь глядя... Ах ты, проклятая война, никак не оставит нас в покое, травит души смрадным чадом. Все не развеется ее пепел. Проклятая... Спи, Алена. Давай спать, и пусть нам приснятся хорошие сны. - Накапала себе валерьянки и тоже выпила. Потушив свет, они долго лежали молча. Никак не удавалось заснуть. А когда наконец заснули, сон у обеих был неглубокий, беспокойный, и каждой снилось что-то тревожное. Как и обещал Зимин, в следующее воскресенье, сразу после завтрака, он повез Алену в город. Перед тем как пойти на квартиру, он поводил ее по улицам, показал памятники, скверы. Особенно ей понравился сквер, в котором стоял памятник поэту и был фонтан с красивыми девушками, опускающими на воду венки. Алена с тайным восхищением смотрела на юных красавиц, по-женски стесняясь их обнаженных тел. Посидели в кафе, съели мороженое. Алена призналась, что ела его очень давно - в их поселке такого лакомства не бывает. Из кафе к своему дому Зимин вел Алену под руку. В витринах Алена видела свое отражение, пара была немного смешная - он высокий, она чуть до плеча ему достает, хоть и обула туфли на высоких каблуках, те самые, которые подремонтировал Семен Раков. Иногда встречались знакомые Зимина, на ходу здоровались, заинтересованно разглядывая Алену. От их внимания ей было немного неловко. А Зимин всю дорогу от кафе до дома почти не говорил, держал ее за локоть властно, крепко, изредка сжимая руку мягкими пальцами. Она понимала смысл и этих пожатий, и коротких взволнованных взглядов на нее, знала и цель приезда на его квартиру, куда они шли теперь по многолюдной шумной улице. Все знала, все понимала и думала, что обо всем догадываются и люди, идущие им навстречу. Поэтому она избегала смотреть им прямо в лицо. - Сюда, - показал Зимин на подъезд-арку красного дома и повернул туда. Она глянула на этот высокий, хотя и пятиэтажный дом, заметила, что в нем есть женская парикмахерская и гастроном, и почему-то обрадовалась за тех, кто живет тут. Квартира Зимина была на втором этаже, как раз над парикмахерской. Алене показалось, что она слышит запах парфюмерии. Хорошая была квартира у Зимина: три комнаты, просторные, с высокими потолками, большая кухня. Алена впервые попала в такую квартиру. Рябило в глазах от ковров - ими был застелен пол во всех комнатах, висели они и на стенах над диванами; от люстр, зеркал, длинных, на всю стену, стеллажей с книгами под стеклом... Сняв в передней туфли, ходила Алена из комнаты в комнату по мягким коврам, радостно удивлялась. Зимин говорил ей: - Нравится? Это твое, и это твое. Все здесь твое и мое. Она не отвечала - не знала, как отвечать. - Ты слышишь, все твое и мое. Ты тут хозяйка. - Хозяйка, - машинально повторила она. "Он хочет ввести меня сюда хозяйкой", - дошло до нее, и радость сладко шевельнулась в груди. Она глянула на зеленую вазу, стоявшую перед ней на столике, увидела в ней свое отражение, какое-то расплывчатое, круглое, противное, и отвернулась, отступила дальше, чтобы Зимин не заметил этого. - А это спальня, - ввел он ее в меньшую комнату с двумя широкими кроватями. - Слышишь, наша спальня, - повторил он каким-то упавшим прерывистым голосом, дыхание его участилось. Он взял ее за плечи, притянул к себе. Она замерла, прижавшись лицом к его груди. ...Только вечером, часов в девять, вышли они из квартиры Зимина, чтобы успеть доехать на такси до отбоя. На пороге, перед тем как закрыть дверь, Алена сказала Зимину: - Милый ты мой Аркадий Кондратьевич, я ничего не понимаю. У меня в душе и в голове такое творится... Неужто и ко мне пришло счастье? И так нежданно... Боюсь, просто не верится. - Ну почему же не верится? Ты заслуживаешь настоящего счастья, - сказал он с нежностью. ...Физики утверждают, что будто бы существуют в материальной вселенной так называемые черные дыры: это когда целая планета может сжаться в маленький камешек, а то и песчинку, и та песчинка будет таить в себе огромную неразгаданную силу. Так же могут сгуститься, сжаться события в жизни какого-нибудь человека. И тогда не расслабить этот сжатый комок и не освободиться от его силы. Так всю жизнь потом и находится человек в плену тех событий и той силы, которые держат его, как магнит железные опилки. Сгустились, запутались и события санаторной жизни Алены, да так, что показалось ей - и выхода нет. Это было продолжение давних трагических событий, отзвук их. Судьба бывает незаслуженно жестока к некоторым людям, она снова и снова возвращает их к тем событиям, от которых человек старается убежать, забыться. И снова все сжимается в трагический комок, который не разбить, и не откинуть от себя, и не сбежать от него никуда. Ах ты, судьба, жестокая, подлая, зачем же ты припрятала такой удар для Алены, когда к ней пришла любовь, которой она была обделена, пришло счастье... ...Утро было чудесное - солнечное, теплое, прозрачное, с такой чистой небесной голубизной, что гуси, летевшие стройным клином, тоже казались синеватыми. Эту ясность и прозрачность утра Алена увидела, как только проснулась. Окно было залито солнцем, солнечный квадрат лежал на полу, доставая до противоположной стены. Алена протянула руку в сноп света, почувствовала его теплоту, и эта теплота передалась всему ее телу. - Весна, весна - красно летечко, снеси, курочка, мне яичечко, - пропела она и засмеялась. - Так у нас весну встречают. Валерия, которая встала раньше и уже одевалась, спросила: - Ты мне и не похвалилась, как вчера съездила. - Хорошо съездила. - А все же? На квартире погостила? Постель мягкая? - Мягкая, мягкая, мягкая! - Алена вскочила, обняла Валерию, чмокнула в щеку. - Ой, какая мягкая была. - Ну, так и у нас с Цезиком не была твердая. - Валерия похлопала по своей застеленной кровати. - Что и думать, не знаю. Он всерьез хочет жениться на мне. - И хорошо. А мне Аркадий Кондратьевич сказал, чтобы я написала заявление об увольнении и переезжала к нему. Что делать? - Шанс редкий, не упускай, увольняйся и переезжай. У тебя, милая, преград нет. А у меня возраст, почти восемь лет разницы. - Да вам же никто не дает ваших лет. Вон какая стройная. Не скажешь, что старше Цезика. - Спасибо за комплимент. Но это теперь не так заметно. А через десять лет? Я на его ухаживания смотрю просто: курортная любовь, ему хорошо со мной, мне с ним. Погуляли и разъехались. - Так, может, и у меня курортный роман? - Аркадий Кондратьевич - человек серьезный. Это не Цезик. Так они поговорили, пока собирались к завтраку, и пришли в столовую в хорошем настроении позже своих соседей. Зимин был в новом красноватом свитере с высоким воротником, с пушистыми вымытыми волосами - только что из бассейна. Не обращая ни на кого внимания, он встал и поцеловал Алену. Никакой реакции в зале этот поцелуй не вызвал - большинство его не заметило, а кто видел, посчитал обычной курортной галантностью и знаком симпатии, и только. Зимин спросил у Алены, написала ли она заявление на увольнение. - Да некогда еще было, - весело ответила Алена, нисколько не смутившись от его поцелуя на людях. - Напишешь сразу после завтрака. - Вот так, милая, - сказала с нескрываемой завистью Валерия Аврамовна, - все и кончается. Ты теперь в руках своего властелина и мужа Аркадия. Жена да убоится мужа. - Жена... - засмеялась Алена и взглянула на Зимина, сосредоточенно расправлявшегося с отбивной. Вмиг вспомнилась его квартира, спальня, широкая постель... как стояла перед ней, не осмеливаясь снять платье, а потом словно в омут головой бросилась, ничего не помня, только ощущая, что вся горит... Вспомнила и почувствовала, что краснеет, нагнулась над тарелкой, чтобы окружающие не заметили. Цезик все же заметил, произнес глубокомысленно: - Стыдливость - признак неиспорченной и стыдливой натуры. Алена Макаровна, будьте добры, подайте мне вон ту блондинистую булочку, - показал он на хлебницу, видимо, желая помочь Алене справиться со смущением. Зимин опередил Алену, взял хлебницу, поднес к Цезику. - Выбирай любую, бедный философ. - С тем, что я философ, не согласен, - миролюбиво возразил Цезик, - а что бедный, так это верно. - Бедненький мой, - погладила его по залысинам Валерия. - И чем же ты бедный? - Мне всегда чего-то не хватает. Потому и бедный. - Ну, дорогой мой, - вступил в разговор Зимин, - бедность имеет свои преимущества. Она защищает человека от лишних друзей. - Здорово сказано, - Цезик полез в карман за записной книжкой. - Надо записать этот афоризм. После завтрака Зимин повел Алену в свою комнату, где написал для нее заявление на увольнение. "В связи с тем, что я, Комкова А.М., меняю место жительства по семейным обстоятельствам, прошу уволить меня с 12 мая этого года", - прочитал он вслух написанное, спросил, согласна ли она с таким текстом, и попросил подписать. Алена подписала. Зимин положил заявление в конверт, написал адрес и сам бросил письмо в почтовый ящик... - Это надежнее, - сказал он, - а то еще передумаешь. Итак, рубикон перейден, назад ходу нет. Она не стала спрашивать, что означает этот "рубикон", постеснялась. Потом они разошлись на лечебные процедуры. Вечером Алена уговорила Зимина сходить на танцы. Тот согласился. Она уже собралась, но надо же было случиться беде: заболел зуб, самый ненужный человеку зуб мудрости. Болел он и раньше, но не сильно, боль сама утихала. Алена обругала себя, что до сих пор не нашла времени посетить стоматолога, тем более что и приглашение к нему было. Если бы не вечер, сразу бы побежала к врачу, а теперь вот жди утра. Медсестра дала ей какой-то раствор прополоскать рот. Алена прополоскала, боль утихла. "Как-нибудь потерплю до завтра, - подумала Алена, - а на танцы все же пойду". Возле корпуса она встретила Магду. В этот вечерний час Магда, как обычно, была с ружьем, одета в те же военные брюки с красными кантами, солдатский бушлат и картуз. На ремне, которым был подпоясан бушлат, висела брезентовая сумка с патронами. На ногах - резиновые сапоги. - Привет, землячка, - первой поздоровалась Магда, - ты что за щеку держишься? Кто-нибудь стукнул? - Зуб проклятый разболелся. А к врачу только завтра попаду. - Я тебе заговорю тот зуб. Идем ко мне. - Заговорите? Ну давайте, - поверила Алена и покорно пошла за ней. Дорогой спросила, почему Магда в таких сапогах. - На болото ходила, думала селезня подстрелить. Не удалось. - Вы как партизанка. - Нет, у меня тогда была не такая одностволка, а автомат пэпэша, папашей мы его звали. Здорово строчила из него по фрицам. Когда наши пришли, я солдату его вручила: бери, говорю, счастливый автомат. Магда рассказала, как в партизанах лечила зубы, похвалила санаторного врача Валентина Павловича. - Ну уж мастер, так вырвет зуб, что и не почувствуешь. Магда жила в большой старой хате. Не таясь от Алены, она достала из-под крыльца ключ, отомкнула висячий замок и пригласила Алену войти первой. Порядка в хате не было. Будто и прибрано, подметено, но в углу у печи куча мусора. Груда немытой, может, целую неделю посуды лежит в тазу. Кровать не застелена, на нее просто кое-как брошено пестрое одеяло. На стенах ни фотографий, ни картинки какой-нибудь, а только выгоревший на солнце плакат, призывающий хранить деньги в сберегательной кассе. Такой беспорядок чаще встретишь в жилье одинокого мужчины, а женщины обычно любят уют. Магда повесила ружье и сумку с патронами на гвоздь в стене, подвинула к Алене табуретку, на которую та и села. Сапоги Магда сбросила стоя - махнула одной, другой ногой, и сапоги слетели. - Вот сейчас я твои зубы вылечу, - сказала Магда, тяжело ступая по хате в вязаных из белой шерсти носках, - способ есть партизанский. - Достала из ящика стола бутылочку с какой-то темной жидкостью и дала Алене. - Возьми немного в рот и подержи. Увидишь, перестанет болеть. Алена так и сделала. Жидкость была горьковатая, пахла спиртом, чабором и еще чем-то незнакомым. Вскоре почувствовала, что боль утихла совсем. - Ну вот, - догадалась Магда по ее повеселевшим глазам, - полегчало, не болит. До завтра доживешь, а там уж Валентин Павлович тебя вылечит. Посидела Алена у Магды еще немного, держа во рту ту жидкость, и жестом показала, что хочет пойти. - Иди, иди, я тебе отолью в пузырек этого лекарства. Как заболит, ты снова возьми в рот. - Она дала Алене маленькую бутылочку, и Алена поспешила на танцы. Зуб не болел, и Алена танцевала радостно, весело и, конечно, только с Аркадием Кондратьевичем. Танцор он был не очень умелый, но старательный, поэтому Алене порой приходилось самой его водить. Правда, в тесной толпе танцующих и не различишь, кто неумека, а кто мастер. Топтались кто как мог. "Надо же, - думала Алена, обнимая Зимина, - еще несколько дней назад он был мне совсем незнакомый, чужой, а теперь самый-самый родной человек, и кажется, знаю я его и люблю давным-давно. Вот если б и он так же любил меня". Ей почему-то вдруг снова вспомнилась его квартира, длинные полки с книгами, массивный письменный стол с чернильным прибором и пишущей машинкой на нем, стопки бумаги, журналов... Все те книги он, конечно, прочитал, а значит, на сколько же больше ее знает. Это воспоминание, совсем не к месту и не ко времени, неприятно взволновало Алену, опять кольнуло, что она не ровня Зимину. Но ведь он любит ее такую. Любит? Не удержалась, спросила: - Аркадий, ты правда меня любишь? Он наклонился к ее лицу, дотронулся до лба стеклышками очков - на этот раз они были теплые, - и шепнул в самое ухо: - Люблю. Правда. - И поцеловал в то же ухо. Появились Валерия и Цезик, лихо станцевали рок и сели отдышаться. Присели с ними и Зимин с Аленой. - Чуть затянула своего кавалера сюда, - пожаловалась со смехом Валерия. - Все бы лежал да лежал. Немолодой грузный мужчина с палочкой, наблюдавший за танцующими, с улыбкой показал на двух молоденьких медсестер - они танцевали вдвоем, как бы подчеркивая этим, что для них тут нет достойных партнеров, поэтому и вынуждены танцевать на пару. - Вот гляжу, любуюсь, какие девчата - голубки. Да-а, мне б годков двадцать прибавить. Тогда бы я... - Прибавить? Скинуть, наверное, - поправил его Цезик. - Нет, молодой человек, прибавить. Тогда бы они мне были совсем, как говорится, до лампочки, я б на них и не взглянул. Цезик захохотал, достал записную книжку, записал. Зуб у Алены заболел сразу же, как только кончились танцы, и она поспешила к себе в номер. Набрала в рот лекарства и легла в постель. Зуб мучил всю ночь, не помогла и целебная настойка. На утро, сразу же после завтрака, Алена отправилась на прием к стоматологу. У двери его кабинета уже сидело несколько женщин. Алена заняла очередь, села на свободный стул, разглядывая листок на двери с напечатанным текстом, в котором она, немного близорукая, разобрала только слово "лошадь". Уж не фамилия ли это стоматолога, поинтересовалась она у соседки. В очереди засмеялись, женщина, сидевшая у двери, прочитала вслух: - "Не кури! Курить вредно. Капля никотина убивает лошадь". Другая, постарше, по виду деревенская, сказала: - Врача зовут Валентин Павлович Егорченко. А лошади, милая, не курят, не люди они. "Вот и полечит меня Валентин Павлович. А я расскажу про встречу с его внуком Кирюшей", - тепло подумала о враче Алена. Доктор пришел вовремя, ровно в половине десятого, вслед за ним медсестра. Плотный, даже полноватый, с бородкой и усиками, поздоровался на ходу. Уже одетый в халат и белую шапочку, вышел из кабинета, спросил, нет ли кого с острым приступом боли. Поднялась женщина, сидевшая первой в очереди, она и вошла в кабинет. - Говорят, у него рука легкая. Зуб вырвет - не почуешь, - сказала пожилая, деревенская. - И лечит хорошо. Я вот подготовила ему за работу, - показала она трешку. - А что, он сам просит? - забеспокоилась Алена, так как денег у нее с собой не было. - Просит или не просит, а я отблагодарю. Говорят, все отдыхающие так делают. - Ну нет, я платить не буду, это запрещено и называется взяткой. - Алена вспомнила рассказы Зимина про такие подарки. - Ты не давай, а я дам, - не уступала женщина, - и он меня лучше полечит. "А может, все врачи не берут, а он берет, - засомневалась Алена. - Надо, видно, сходить в комнату да взять пятерку". Не успела она прийти в мыслях к чему-либо определенному, как дверь кабинета открылась, вышла первая пациентка и с ней врач, глянул на очередь и пригласил Алену. - У вас, видимо, тоже острый приступ, - угадал он. - Прошу. Она вошла, села в кресло, вся напряглась, со страхом ожидая усиления боли, когда врач начнет возиться с больным зубом. Но боль пропала, зуб совсем успокоился, Алена попробовала даже нажать на него пальцем - все равно не болел, молчал. - Что, - улыбнулся врач, - уже не болит? - Ага, как сюда села, перестал. Доктор записал что-то в историю болезни, спросил, не болели ли зубы раньше, потом подошел к креслу, наклонился. Алена открыла рот, глядя прямо в его лицо, и первое, на что она обратила внимание, - ямочка на самой середине подбородка. Глубокая такая ямочка, ее не скрывала и редкая бородка. "Ямочка, ямочка, - застучало в мозгу, - ямочка на подбородке..." Она зажмурила глаза, сжала руками подлокотники кресла - врач начал стучать железным зондом по каждому зубу, отыскивая больной. Постучал и по зубу мудрости. Он отозвался внезапной болью, Алена поморщилась. - Та-ак, та-ак, - протянул доктор, - а вот здесь есть ямочка, дупло. Сейчас мы его подлечим. "Ямочка, ямочка", - все настойчивее вспыхивало в памяти, прорывалось из небытия что-то неприятное, тягостное. А поскольку то, что могло вспомниться, инстинктивно ощущалось недобрым, так же инстинктивно оно и не хотело вспоминаться, и Алена, еще не зная, что это такое, боялась, как бы оно не вырвалось из забытья. Врач включил бормашину, Алена сильнее зажмурила глаза, вся сжалась от назойливого жужжания. - Сейчас я эту ямочку в вашем мудром зубе подчищу, - мягко говорил врач, - потом убью нервик и положу временную пломбочку. "Убью..." - резануло ее слух слово, сказанное, как показалось, с каким-то особенным нажимом. Бор легонько, аккуратно - рука у доктора, чувствовалось, твердая, опытная - чиркнул по зубу, машина загудела иначе, и никакой боли Алена не почувствовала, только запахло паленым. Она осмелела, открыла глаза, и снова что-то неприятно шевельнулось в душе, когда увидела ту же ямочку на подбородке. Отвела от нее взгляд, посмотрела на все лицо. И вздрогнула. Низко над ней нависли выпуклые надбровья с бесцветными бровями, круглые глаза с тупым, застывшим, как у рыбы, взглядом, жесткая линия рта. Алена опустила веки и, боясь, как бы они невольно не поднялись, хотела прикрыть их ладонью, но наткнулась на врача, и он отвел ее руку вниз. - Сидите спокойно, - строго приказал он. - Больная, вы же не даете врачу работать, - сделала замечание и медсестра. Голос его чем-то поразил Алену. "Боже, неужели это он? Неужели он? - билась в голове догадка. - Не может быть. Не надо, чтобы он был. Не хочу!" А бор все гудел, она слышала гудение, но не ощущала, сверлит ли он зуб или работает вхолостую. Попробовала отогнать свои мысли, свои догадки, подозрения и поняла, что не в силах. "Гляну еще раз. Не может этого быть. Откуда он тут? Да его в живых нет. Не он, нет, не он". И глянула. Рот перекошенный, как от злобы. И глаза! Взгляд бездушный, остекленевший, рыбий взгляд. Он? Он, Семен Грак. И снова крепко зажмурила глаза - чтобы спрятаться от взгляда и от самого Грака. - Поверните немного голову, - послышался его голос, но она даже не шевельнулась. Тогда он сам взял ее голову и повернул. Алена глянула на него смелей. Грак! Ей показалось, что она даже вскрикнула, назвав его по фамилии, но то был немой крик. У нее вырвалось только: "Ай!", и рука невольно ударила врача по лицу. - Ай! - уже громче крикнула она и вскочила с кресла. Медсестра бросилась к ней, что-то говорила, успокаивая. Алена не слушала ее, глядела на врача, не мигая, в его такие знакомые остекленевшие глаза. "Глаза змеиные и взгляд змеиный", - подумалось ей, хотя никогда не приходилось видеть, какие у змей глаза, - наверное, такие, как у этого человека. - Садитесь, - показал он на кресло, - и придержите руки, а то придется привязать. Алена резко повернулась и выбежала из кабинета, распахнув дверь ударом плеча. Так и бежала, не сбавляя скорости, по коридору, по лестнице, по двору, до двери своей комнаты. И в комнату буквально влетела, благо не было замкнуто - Валерия сидела перед зеркалом, покрывая лаком ногти. - Куда это ты так спешишь? - спросила она. - Так... ведь... - ответила Алена невпопад, - он это, он. - Покрась и ты ногти, - предложила Валерия. - Лак хороший, польский. Алена бросилась лицом в подушку, лежала, стараясь собрать свои мысли и чувства в одно целое, объединить их во что-то конкретное, а голова была тяжелая, и сердце разболелось - не вздохнуть. Она попросила дать ей сердечных капель. Валерия подала в стакане и снова занялась своими ногтями. Полежав немного, Алена призналась: - Я ударила зубного врача по лицу. - От боли? Ничего, зубным врачам всегда достается. - А если он не виноват? - Не переживай. Пощечина - это разновидность массажа, она улучшает цвет лица. - Болит, - простонала Алена, держась за грудь. - Сердце болит. Мамочка моя, зачем мне все это?! За что? А если он не Грак, тогда что? Валерия, решив, что это вс