валился. ДАНИЛОВ (продолжение) Из окна машины он видел проходную типографии и рядом Лену, беспомощно озирающуюся по сторонам. Слишком уж она волновалась, хотя проинструктировали ее правильно. -- Это ваша первая крупная роль, Лена, -- сказал он, прощаясь с ней. Данилов видел и своих ребят. Четверо мерзли на остановке, остальные, постоянно сменяясь, передвигались по улице. Пока все было правильно. Но время шло, и Данилов вспомнил слова первого начальника, с которым работал еще в ВЧК: "Стол-то накрыли, а гостей нет". По договоренности Лена должна была ждать полчаса, а потом идти. Маршрут ее также был отработан. Трамвай -- метро -- трамвай -- дом. Разрабатывая операцию, они учли все возможные варианты. Баранов мог встретить Лену в трамвае, в метро, у дома. А мог и вообще не прийти. Последнее здорово бы осложнило работу. Данилов посмотрел на часы. Стрелка неумолимо приближалась к контрольной отметке. Артиста не было. Лена постояла еще немного и пошла к остановке. Артиста не было. А он очень ему нужен, этот Евгений Баранов по кличке Артист, очень. Кочан на допросе многое порассказал о своем "хозяине", и Иван Александрович ни на секунду не сомневался, что именно бандиты снабжали продуктами Баранова. Лена медленно шла к остановке трамвая. Дважды она поскользнулась, долго выбирала более безопасную дорогу. Наконец подошла к кучке людей, ожидающих трамвай. Там постояла минуты три. Села в прицепной вагон. Двое оперативников прыгнули в моторный, двое в прицепной. -- Поехали к метро. Надо обогнать трамвай. -- Трамвай, -- усмехнулся Быков, -- было бы чего обгонять, товарищ начальник. У метро "Маяковская" машина остановилась. -- Им еще минут тридцать ехать, -- мрачно сказал Быков и, подняв воротник тулупа, сделал вид, что задремал. Данилов усмехнулся, он, как никто другой, знал, что водитель внимательно смотрит за площадью. Трамвай пришел действительно через тридцать минут. Данилов видел, как Лена легко спрыгнула с площадки и, пряча лицо от ветра в воротник, побежала к дверям станции. Но раньше нее к двери подошли два оперативника, Никитин и Самохин шли следом. -- К метро. Успеем раньше? -- Попробуем. Быков рванул машину с места, въехав под арку проходного двора. У него были свои маршруты, он знал все сквозные проезды в городе. НИКИТИН А девочка ничего себя ведет. Вполне грамотно. Идет спокойно, не перепроверяется. Молодец. Только вот Артиста этого нет. Уж не разгадал ли он их? Вряд ли. Спекулянт мелкий. Так. В метро было тепло. Пожалуй, станции остались единственным местом в Москве, куда можно просто зайти и погреться. Заплатил полтинник -- грейся весь день. Народу днем совсем немного было. Военные да пожилые люди в основном. Пацаны, конечно. Все, кто постарше, на работе. Проходя по залу, Никитин с удивлением отметил, что работники метрополитена тоже в погонах. На перроне стояла дежурная в ладной синей шинели с серебряными погонами с черными просветами и одной звездочкой. -- Ты гляди, -- сказал он Самохину, -- и у них погоны. -- Ты, Колька, газету "Правда" читал, где о новой форме написано? -- Нет, я тем днем в засаде сидел. -- Темнота. Нынче погоны введены в ГВФ, на речном флоте, железнодорожникам. Наркомату госконтроля, прокуратуре, Наркомату иностранных дел и еще кому-то, точно не помню. -- Гляди-ка, -- искренне удивился Никитин. Они переговаривались, но цепко следили за светлым Лениным воротником. Вот начал к ней проталкиваться высокий военный. Нет. Прошел мимо, да и не похож он на Артиста. Они ехали в полупустом вагоне. Шагали гулкими вестибюлями на пересадках. А Артиста все не было. ДАНИЛОВ Они успели как раз. Только подъехали, как из метро вышла Лена. И снова все повторилось. Ожидание трамвая и гонка по заснеженным улицам Соколиной горы. И снова ожидание, теперь уже на Лениной остановке. Опять трамвай. Вот Лена, вот Никитин и Самохин. Быков загнал машину в соседний двор. И Данилов вышел. Пройдя через заваленную снегом детскую площадку с поржавевшими качелями и полуразобранными на дрова грибками, он свернул к двухэтажному дому с аркой, пересекая путь Лене и ее спутникам. НИКИТИН Лена шла, почти бежала впереди, и они тоже прибавили шаг. Вот она пересекла улицу, минуя сугробы, шагнула на тротуар, вот подошла к кирпичному дому с аркой. Скрылась в ней. Они вошли следом. Никитин сразу узнал его. Высокий парень в кожаном пальто с меховым воротником и серой пушистой кепке стоял рядом с Леной. Никитин напрягся для прыжка... -- Ни с места! -- крикнул Самохин. -- Милиция! И тут случилось неожиданное. Парень выхватил пистолет, развернул Лену, закрывшись ею как щитом, и приставил ствол к голове девушки. -- Стоять, -- хрипло крикнул он. Лена почти висела у него на руке -- безвольно и расслабленно. -- Ты чего, мужик? Чего? -- под дурачка затараторил Никитин, медленно, шажок за шажком, приближаясь к нему. -- Стой. Я крови не хочу. -- Ты чего, чего? -- Стой! Бросайте оружие и отходите к стене. Иначе... Пистолет в его руке ходил ходуном, глаза были бессмысленно пусты от страха. И Никитин понял, что от глупого ужаса этот человек вполне может надавить на спусковой крючок. Он вынул из кармана ТТ и бросил его на землю. Бросил и отошел. Самохин сделал то же самое. ДАНИЛОВ Он посмотрел на часы. Лена с сопровождающими давно уже должна была пройти. Значит, что-то случилось. Возможно, что-то задержало их. Он зашагал к арке. НИКИТИН Артист отпустил Лену, и она осела прямо в снег. Держа пистолет наизготове, он подошел к брошенному оружию. "Наклонись. Ну наклонись, сука", -- мысленно просил его Никитин. Он напряг ноги и весь стал как сжатая пружина, готовая расправиться стремительно и сильно. Артист подвинул ногой его пистолет к себе. И тут Никитин увидел Данилова. ДАНИЛОВ Он сразу же оценил обстановку. Девушка лежала на земле, в снегу валялись пистолеты, а этот хлыщ в коже пытался ногой подтянуть к себе ТТ. Данилов вскинул пистолет и выстрелил. Под аркой выстрел прозвучал ошеломляюще, пуля ударила у ног Артиста. Он вскрикнул, обернулся на секунду. Всего на секунду. И Никитин прыгнул. Прыгнул и сбил его на землю. Отлетел в сторону пистолет. Баранов пытался вырваться. Но что он мог сделать против Никитина? Щелкнули наручники. -- Эх, дать бы тебе в глаз. -- Никитин длинно выругался, Самохин и Данилов поднимали Лену. Ревя мотором, под арку влетела "эмка". -- Что? -- крикнул Быков. -- А, ничего, -- достал пачку "Беломора" Никитин, -- последние папиросы сломал из-за этой падали. На столе лежали вещи, отобранные у Баранова. Пистолет "Чешска-Зброевка", модель "В", калибр 5,6, замысловатый нож, выполненный в виде лисички. Морду плексигласового зверька почти закрывала кнопка. Нажал -- и пружина выкидывает узкое лезвие. Паспорт. Сложенная вчетверо бумага-броня. Удостоверение Москонцерта, где написана должность -- артист. Данилов развернул броню. Бланк, печать. "Освобожден от призыва в армию по май 1944 года артист Москонцерта Баранов Евгений Петрович как участник фронтовых бригад". Подпись, печать. Все на месте. Только никому в Советском райвоенкомате не известен был гражданин Баранов тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения. Там стояла отметка -- выбыл в эвакуацию. Еще лежали на столе деньги. Десять тысяч. Две пачки дорогих папирос. Записная книжка. И конверт местного письма, наполовину оторванный, но адрес на нем сохранился: Колпачный пер., дом 7, кв. 23. Латовой В. Р. для Баранова. И еще одну вещь нашли в кармане пальто Баранова, "Голубень", сборник стихов Есенина. Данилов прочел первое стихотворение -- прекрасное стихотворение об убитой лисице, которое он впервые увидел еще в шестнадцатом году в журнале "Нива". Потом другое, третье... Напевность есенинских строк на какое-то время заставила его забыться. Он потерял ощущение реальности и времени. В двадцать втором году Данилов был на выступлении поэта в Доме печати, и его очаровал красивый человек, читавший стихи звучным, чуть грустным голосом. Ему не пришлось побывать на похоронах поэта. Данилов в тот день был в Воронеже. Потом -- госпиталь. И о смерти его узнал только через несколько месяцев. В середине тридцатых годов о Есенине начали скверно писать. Некоторые ревнители поэзии называли его чуть ли не литературным подкулачником... Стукнула дверь, Данилов неохотно оторвал глаза от книги. Вошел Серебровский. -- Ваня, значит, ты все-таки этого парня заловил? -- Взяли мы его, Сережа. -- Допрашивал? -- Пока нет. Серебровский взял со стола книгу. -- У него нашел? -- Да. -- Я в сорок первом однотомник Есенина выменял на три бутылки коньяка. Я Есенина и Симонова люблю очень. -- Лирик ты, Сережа. -- Ваня, ты когда этого парня допрашивать будешь? -- Да прямо сейчас. -- Не возражаешь, если я посижу у тебя? -- О чем ты говоришь, конечно. Данилов поднял телефонную трубку. -- Приведите Баранова. Серебровский сел на диван, в темноту, вытянул ноги, достал папиросы. В коридоре послышались тяжелые шаги конвоя. В дверь постучали. -- Да! -- крикнул Данилов. Вошел старшина. -- Товарищ подполковник, арестованный Баранов доставлен. -- Заводи. У него даже ниточка усов обвисла. Совсем не тот был Женька Баранов. Совсем не тот. С фотографии глядел на мир самоуверенный красавец -- удачливый и избалованный. А в кабинете сидел человек с растрепанными волосами, в ботинках без шнурков, в костюме, который сразу же стал некрасиво помятым. Данилов повернул рефлектор лампы к задержанному, и тот зажмурился от яркого света, бьющего в лицо. -- Баранов, вы находитесь в отделе борьбы с бандитизмом Московского уголовного розыска. Мы предъявляем вам обвинение по статьям 59.3, 72, 182, 73, 73.2, 107, 59.4 УК РСФСР*. То есть вы обвиняетесь в участии в бандитской группе, в подделке документов, незаконном ношении огнестрельного оружия, сопротивлении представителям власти, спекуляции, принуждении к спекуляции несовершеннолетних и уклонении от воинской службы. Вам понятен смысл статей? _______________ * Статья УК РСФСР в редакции 1943 года. -- Ты забыл еще сто девяносто третью. Разбойное нападение на Елену Пименову, -- сказал из темноты Серебровский. Баранов молчал, только дышал часто и тяжело, как человек, взбежавший на десятый этаж. -- Вам понятен смысл статей, гражданин Баранов? Баранов попытался что-то сказать, издал горлом непонятный звук. Серебровский встал, шагнул в свет лампы. -- Ну, Артист, чего молчишь? Будь мужиком. Умел пакостить, умей держать ответ. А суд чистосердечное признание всегда в расчет принимает. Хочешь пойти молчком? Так по военному времени тебе по одной 59.3 высшая мера светит. -- Я никого не убивал! -- крикнул Баранов. -- Не убивал я и не грабил! -- А папиросы из продмага на улице Красина? -- спросил Данилов. -- Там, между прочим, Баранов, человека убили. -- Не был я там, не был! -- завизжал Артист. -- Откуда папиросы взял? -- Серебровский наклонился к задержанному. Баранов испуганно дернул головой. -- Наслушался от блатников. Это у вас руками махать можно. Нам закон не позволяет. Ну? -- Давали мне их, -- чуть слышно проговорил Баранов. -- Кто давал, не помните, конечно? -- насмешливо поинтересовался Данилов. Баранов молчал. -- Хотите, я за вас изложу то, что вы хотите нам рассказать? Молчите? Так слушайте. Однажды на Тишинском рынке к вам подошел человек, лицо его вы плохо помните, он предложил вам купить водку, шоколад, консервы, папиросы. Пистолет вы нашли на улице. Обойму снаряженную -- там же. А шрифт брали исключительно из любви к полиграфии. Это ваша версия, Баранов, слушать ее мы не намерены. Вы должны рассказать нам о человеке, который сделал вам фальшивую броню, для кого вы доставали шрифт, кому отдавали деньги за реализованный товар. Вот что мы хотим услышать. Вы знаете этого человека? Данилов бросил на стол фотографию Витька. Серебровский взял ее, поднес к свету. Баранов посмотрел, зажмурился и кивнул головой. -- Кто его убил? -- спросил он тихо. -- Это неважно. Вы знали его? -- Да. Он брал у меня шрифт, приносил папиросы. -- Кто давал вам все это? -- Вы можете мне не верить... Но я знаю, что человека этого зовут Павел Федорович. Я встречался с ним несколько раз. -- Где вы с ним познакомились? -- В Риге в сороковом году. Он там каким-то юрисконсультом работал в организации, занимающейся текстилем. Давал мне вещи, я их продавал. Потом война, он сделал мне броню. Велел не жить дома. Познакомил с хироманткой... -- С кем? -- удивленно спросил Серебровский. -- С Ольгой Вячеславовной, хироманткой. -- Это с гадалкой, что ли? -- Серебровский никак не мог уяснить профессию Ольги Вячеславовны. -- Да... Она инвалид... -- Ее инвалидность такая же, как и ваша броня? -- Данилов посмотрел на Артиста. Этот будет говорить. Истеричен, труслив. В состоянии аффекта от страха своего глупого готов на любой поступок. Даже на убийство. О таких его первый начальник еще в ВЧК Мартынов говорил: "У него вместо души пар". -- Нет, она старенькая. Но она тоже с ними, меня в этих преступных сетях запутала. Я сам хотел на фронт, но боялся их, очень боялся. Один раз Павел Федорович пришел с человеком. Страшный, у него на руке шрам. Бандит, убийца. -- Как его зовут? -- Не знаю. Павел Федорович называл его Слон. -- Как, как? -- переспросил Серебровский. -- Слон?.. Он стремительно вышел из кабинета. -- Ольга Вячеславовна знает, где живет Павел Федорович? -- Не знаю, у них не было разговора об этом. Данилов увидел, как Баранов жадно смотрит на папиросы. -- Курите. Баранов схватил "беломорину", затянулся со всхлипом. -- Спасибо. Что мне будет? -- Если поможете следствию, то срок вам будет. Большой срок. Но вы еще молодой, Баранов, у вас вся жизнь впереди. Есть время подумать. Сейчас мы поедем на Колпачный. Там, кажется, живет ваша хиромантка? Баранов молча кивнул головой. -- Теперь так, Баранов, мы поедем вместе. -- Нет... Я не поеду! -- Артист вскочил. -- Нет! -- Это почему же? -- Боюсь я ее и его боюсь. -- Вы теперь под охраной закона, гражданин Баранов, -- сказал Данилов, -- так что вам бояться нечего. В комнату вошел Серебровский. -- Договорились? -- спросил он. -- Вроде да. -- Ты, Артист, пойди отдохни в коридоре, мы тебя потом позовем. Баранов вышел. Серебровский плотнее закрыл дверь, сел на стул верхом, махнул рукой, прося опустить рефлектор лампы. -- Ваня, ты знаешь, кто такой Слон? -- Нет. -- Ленинградский налетчик. Я им в наркомате занимался. Грабежи и разбой. Грабил пару раз церкви. Из Ленинграда исчез перед войной. Настоящая его фамилия Димитрук Аркадий Петрович. Гад из гадов. Кличку свою получил за необыкновенную физическую силу. Вооружен и очень опасен при задержании. -- Каждая минута общения с тобой, Сережа, приносит мне радость. -- Что делать, Ваня, такой уж я человек. Так как решим? -- Я думаю, надо сначала послать ребят, пусть подразузнают и за квартирой посмотрят. Ну а потом мы двинем. -- Кого пошлем? -- Никитина и Белова. Пусть они проверят паспортный режим. НИКИТИН И БЕЛОВ Они прихватили с собой участкового, проинструктировав его, что и как он должен говорить. Участковый вел их проходными дворами, пока наконец они не увидели на маленьком двухэтажном доме вывеску "Домоуправление". -- Здесь, -- отдуваясь, сказал провожатый. Был он совсем старый, наверное, призвали из запаса, когда на фронт ушли работники Московской милиции. Никитин с сожалением посмотрел на участкового. Шинель на нем топорщилась, сразу было видно, что под нее он напялил ватник. Шапка налезала на уши. Погоны с одной звездочкой замялись и торчали словно крылышки. -- Сейчас к управдому пойдем, Феликсу Мартыновичу, он мужчина серьезный -- прямо Наполеон. Участковый уже пятый день читал книгу академика Тарле, поэтому всех именовал соответственно с прочитанным. -- Наполеон так Наполеон, -- миролюбиво сказал Белов, -- пошли. Они спустились в полуподвальный этаж. У дверей с массивной табличкой "Управляющий" участковый остановился и поправил пояс. Он махнул Никитину и Белову рукой и распахнул дверь. В кабинете, стену которого занимала огромная красочная карта военных действий, утыканная флажками, за столом сидел совершенно лысый человек. Свет лампы отражался на его словно лакированном черепе. Увидев вошедших, он встал и вышел из-за стола. Крепкий это был мужичок, коренастый, худой, но крепкий. На нем как влитая сидела зеленая диагоналевая гимнастерка, перетянутая широким комсоставским ремнем со звездой. На груди переливались эмалью знаки "Ворошиловский стрелок", "Отличник МПВО" и "Отличник коммунального хозяйства". -- Здравствуйте, товарищи офицеры, -- приветствовал он их строгим, но необыкновенно тонким дискантом. -- Зачем пожаловали? Он смотрел на работников милиции так, словно хотел сказать: "Что без дела шастаете, занятых людей отрываете?" -- Это, Феликс Мартынович, -- из городского паспортного стола товарищи. Пришли посмотреть, какие у нас здесь порядки. -- Ну что ж, -- благосклонно произнес Феликс Мартынович, -- нам есть чем похвастать. Наша дружина МПВО занимает первое место в районе и третье в городе. Регулярно проводится военная подготовка. Политчас, конечно. Субботники по уборке территории. Мы на первом месте по сбору металлолома, шефствуем над госпиталем. Книги раненым бойцам и офицерам отправляем, табак, продукты... -- Это все прекрасно, Феликс Мартынович, -- перебил его Белов, -- только задание наше несколько более узкое. Мы паспортный режим проверяем. Вот и хотели бы взять три квартиры на выборку. -- Какие? -- В соседнем доме мы проверяли четные, ну а у вас нечетными ограничимся. -- Третья, пятая и седьмая, к примеру, -- вмешался в разговор Никитин. -- Кстати, -- продолжал Белов, -- кто там живет? -- Третья коммунальная, в ней прописаны четыре семьи, люди все больше трудящиеся. В пятой -- две семьи проживают. Пенсионер и работник военкомата. А в седьмой... -- Управдом помолчал и продолжил: -- В седьмой Ольга Вячеславовна Дубасова проживает. Тоже пенсионерка. За мужа, крупного железнодорожного инженера, пенсию получает. -- А пенсия-то велика? -- сверкнул золотым зубом Никитин. -- Тысяча двести. От НКПС. -- Ничего. Побольше, чем у нас жалованье. -- Она женщина тихая, квартплату вносит вовремя, карточку отоваривает в срок. Книгами нам помогла для госпиталя. У нее их много. Когда цветные металлы собирали, подсвечники бронзовые отдала, теплую одежду тоже. -- Это, конечно, поступок, -- Белов надел шапку, -- поступок. Но все же нам пора. -- Не могу задерживать, -- с некоторой обидой в голосе сказал домоуправ, -- служба, она есть служба. Они снова прошли двором, занесенным снегом, и Белов подумал, что не все, видимо, так гладко у Феликса Мартыновича, во всяком случае с благоустройством. -- Слушай, младшой, -- поинтересовался Никитин, -- а сколько твоему Наполеону лет? -- А вы сколько дадите? -- Полтинник, не больше. -- Семьдесят четыре, -- участковый засмеялся, довольный произведенным эффектом. Они вошли в подъезд дома, поднялись на второй этаж. -- Начнем с третьей квартиры, -- сказал Белов, -- чтобы все натурально было. Участковый повернул звонок, он хрипло брякнул за дверью, и она распахнулась, словно кто-то специально ждал их прихода. Из квартиры выскочил мальчишка лет десяти в зимнем измазанном пальто и красноармейском шлеме со звездой. Чуть не сбив с ног участкового, он стремительно бросился по лестнице. -- Витька, паршивец, только вернись домой, уши оборву, -- крикнула в темноте коридора женщина. -- Ах, Гусева, Гусева, передовая работница, а с сыном справиться не можешь. -- А твое какое дело, Антоныч, я женщина трудовая, сын мой не хулиган. Ращу его, между прочим, без отца, который вместо тебя на фронте воюет да вместо твоих дружков. Белов даже в полумраке лестницы заметил, как мучительно покраснело лицо участкового. Он хотел что-то ответить, но махнул рукой и отступил в сторону. -- Ты, гражданка, -- шагнул к дверям Никитин, -- нас своим мужем-фронтовиком не кори и на младшего лейтенанта не кати бочку. Ему возраст вышел тихо на пенсии чай пить, а он пошел вас от шпаны защищать. А что нас касается, то я под Тулой трижды ранен был, а товарищ мой -- под Москвой. Стыда у тебя, гражданка, нет. Никитин с силой закрыл дверь. Так, что грохот прокатился по подъезду. -- До чего же подлый народ бабы, -- плюнул Никитин. -- Пошли дальше. Дверь в квартире пять открыл старичок в вязаной теплой кофте. Белов сразу не понял, ему показалось, что он смотрит на них тремя глазами, только потом он сообразил, что на лоб старичок поднял окуляр, которым пользуются часовщики. -- Здравствуйте, Петр Степанович, -- участковый приложил руку к шапке, -- как у вас с паспортным режимом, живут ли посторонние? -- Я, старуха да сосед Сергей Викторович, работник военкомата. -- Значит, посторонних нет, а вы что, часы чините? -- Знаете, Алексей Антоныч, хорошему часовщику, даже ушедшему на покой, всегда найдется работа. -- Ну, работайте, работайте. Теперь оставалась седьмая квартира. Ради нее они и пришли в этот дом, ради нее разыгрывали комедию, чтобы никто не заметил их заинтересованности в некой вдове крупного инженера, а ныне хиромантке на пенсии Ольге Вячеславовне. Данилов, направляя их сюда, просил проверить, как обстоят дела в ее квартире, сколько выходов, сколько комнат, живет ли там еще кто-нибудь. "Если что, -- сказал он, прощаясь, -- действуйте по обстановке". А что значит эта фраза "Действуйте по обстановке"? Для них слишком даже много. Потому что нелегким был этот третий год войны. У дверей квартиры Никитин расстегнул кобуру и сунул пистолет в карман, Белов тоже. Участковый посмотрел на них и переложил оружие. -- Звоните, -- сказал участковому Белов. Он быстро оглядел дверь и понял, что здесь поработали мастера. Под плотной обшивкой угадывалось массивное дерево, возможно, прошитое стальным листом. Такие двери Белову приходилось видеть пару раз. Они появились в последнее время. Жильцы пытались таким образом защитить себя от некой злой силы. Но ведь солисту Москонцерта Минину не помогли ни двери, ни замки -- его просто подкараулили на лестничной площадке. Были наивные люди, спрятавшиеся за этими дверями. Но были и другие, для которых подобное сооружение являлось как бы крепостными воротами, которые необходимо штурмовать долго и обязательно с потерями. Участковый повернул рукоятку. Но звонок словно растаял за дверью. В квартире по-прежнему стояла тишина. Он позвонил еще раз, потом еще. -- Слушай, может, у этой гадалки звонок не работает? -- сказал Никитин. -- А кто ее знает, гадалка все же, -- с недоумением сказал участковый. Никитин стукнул в дверь кулаком. Она отдалась тяжелым коротким гулом. -- Слышь, Белов, я так и подумал, что у нее дверь изнутри железом обита. Видишь, как гудит, словно корыто луженое. Никитин ударил еще раз и приложил ухо к дверям. -- Может, она ушла куда? -- повернулся он к участковому. -- Ольга Вячеславовна зимой на улицу не выходит. -- А карточки отоваривать? -- К ней женщина приходит навроде домашней работницы. -- А ты ее знаешь? -- В соседнем подъезде живет. -- У нее ключ от квартиры есть? -- вмешался в разговор Белов. -- Не знаю, товарищ старший лейтенант. -- А вы узнайте, мы здесь подождем. Участковый не по возрасту проворно застучал сапогами вниз по лестнице. Никитин сел на ступеньку. -- Сережа, у тебя закурить есть? Белов полез в карман шинели, вынул смятую пачку "Беломорканала", встряхнул ее. -- Три штуки осталось. -- А до пайка жить да жить, -- философски изрек Никитин, беря папиросу, -- я, конечно, с табачком пролетел сильно. Пришлось этому жмоту на вещевом складе подкинуть. -- Коля, быть красивым в наше время -- дело нелегкое. -- И не говори. -- Никитин поднялся. -- Холодно все же. Они курили, и плотный папиросный дым висел в остылом воздухе подъезда. Он был похож на комья снега, повисшие под потолком. За тусклым от грязи, перехваченным бумажными крестами окном подъезда плыл январь сорок третьего. Тревожный и студеный. Где-то, как писали газеты, на энском направлении шли бои. Их ровесники в ватниках, потерявших цвет, в шинелях, измазанных кровью и глиной, умирали и побеждали. Этих двоих война сама отторгла от себя. Она смяла их, покрыла тело рубцами, хотела сломать, но не смогла. Молодость брала свое. Она помогла им залечить раны, помогла найти новое дело. Конечно, им было обидно слушать горькие слова женщины из третьей квартиры. Обидно. Но вины своей перед ее мужем они не чувствовали. Ведь не в ОРСе и не на продскладе поджирались они. Жизнь вновь вывела их на линию огня. Внизу хлопнула дверь, послышался хозяйски-строгий голос участкового и испуганная женская скороговорка. На площадку поднялся запыхавшийся участковый и женщина лет шестидесяти, закутанная в темный вязаный платок. Белов сразу же отметил какое-то несоответствие в ее одежде. Валенки, подшитые светлой резиной, этот платок и пальто черного драпа с потертым воротником из чернобурки. Причем голова зверя висела над правым плечом, хитро вытянув остренький нос. Пальто было явно не по росту и напоминало по длине кавалерийскую шинель. -- Вот, -- переводя дух, доложил участковый, -- вот, товарищ старший лейтенант, и домохозяйка Ольги Вячеславовны, значит, Наумова Лидия Алексеевна. Такая у нее, значит, профессия. -- Где Ольга Вячеславовна? -- спросил Белов. -- А где ей быть? Дома небось. -- Мы звонили, стучали, никто не открыл дверь. Когда вы ее видели в последний раз? -- Так утром сегодня, карточки ей отоваривала. -- Она никуда не собиралась уходить? -- Так Ольга Вячеславовна зимой никуда не ходют. -- У тебя, мамаша, ключи от квартиры есть? -- вмешался в разговор Никитин. Он не любил продолжительных бесед, как всякий человек действия. -- Ну? -- Чего "ну"? -- передразнил Никитин. -- Я тебе не мерин, а офицер московской Краснознаменной милиции. Наумова посмотрела на Никитина с испугом, видимо, полный титул московской милиции сыграл свою магическую роль. -- Есть, -- ответила она. -- Открывай. -- Ольга Вячеславовна сердиться будут. -- Мы ее, мамаша, уговорим. -- Ну, если так... Сказала Наумова это с видимой неохотой, поглядывая на трех милиционеров недоверчиво. Она раскрыла большую клеенчатую сумку, достала связку ключей. Их было много, штук шесть. И Белов почему-то вспомнил пьесу "Васса Железнова", которую смотрел перед войной, и вспомнил брата Вассы -- Прохора, который собирал странную коллекцию ключей и замков. Много, наверное, отдал бы он за этот набор. Никогда еще не приходилось Белову видеть столь сложные конфигурации бородок ключей. Они по форме напоминали маленькие крепости с зубчатыми стенами и приземистыми башнями по бокам. -- Да, -- изумился Никитин, -- штучная работа, большой цены вещь. Наумова как-то испуганно подошла к двери, постояла некоторое время, не решаясь вставить ключ в замок, потом трясущейся рукой попыталась вложить его в фигурную скважину. -- Эх, мамаша, -- Никитин взял у нее из рук связку и начал работать ключами. Замки щелкали, отдавались металлическим звоном. Наконец первая дверь распахнулась. Никитин достал фонарик и осветил полумрак тамбура. Еще одна дверь. Еще набор замков. Они увидели темный коридор, пол его был застелен ковровой дорожкой, на которой что-то лежало. -- Я же убиралась утром, -- сказала за спиной Никитина женщина, -- все в порядке было. -- Хозяйка! -- позвал Никитин, войдя в коридор. -- Эй, есть кто живой? Белов, войдя следом за ним, нажал на рычажок выключателя. Свет в Москве давно был тусклым, фонарь мутного хрусталя, зажатый по бокам грудастыми серебряными дамами, висел под потолком. Никитин наклонился над темным предметом на ковре. -- Между прочим, котиковая шуба, -- сказал он. Никитин предчувствовал событие, и сердце его наливалось яростью. -- Подожди, -- Белов распахнул дверь в комнату. Большой круглый стол, стулья, картины на стенах. Вторая дверь -- вторая комната. Письменный стол, модели мостов, паровоз с большими медными колесами. Плотный ряд фотографий в темных рамках, написанный маслом портрет человека в путейской форме, диван. Третья дверь -- третья комната. Совершенно темная, запах духов и еще чего-то, а вот чего, Белов не понял. Он лучом фонаря пересек комнату. Стены, обитые голубым материалом, голубые шторы, голубой ковер на полу, стол, шандалы со свечами... На полу лежала женщина в голубом халате, беспомощно откинув в сторону руку. -- Никитин! -- крикнул Белов. -- Свет! Немедленно свет! Он наклонился над женщиной, взял ее почти невесомую руку, нащупывая пульс. Наконец под пальцами дрогнула кожа. -- Врача! -- крикнул Белов. -- Никитин, звони нашим! ДАНИЛОВ В странно голубой комнате горели свечи. Свет их прыгающе отражался в двух огромных зеркалах. Пахло лекарствами, духами и ладаном. Данилов взял со стола странную колоду карт. Выкидывая одну за одной, он глядел на сложное переплетение фигур и цифр на атласных рубашках и вспомнил, как в четырнадцатом году в Брянске, когда он был еще совсем юным реалистом, все покупали гадальные карты девицы Ленорман, предсказавшей гибель Наполеона. -- Доктор, -- спросил Данилов, положив карты, -- как она? -- Ее ударили тупым предметом по голове, она потеряла сознание. Но сердце крепкое, думаю, все будет в порядке. Вошел Муравьев, с интересом оглядел комнату. -- Иван Александрович, мы тайник нашли. -- Где? -- В гостиной. -- Пустой, естественно? -- Конечно. Данилов встал, прошел по коридору мимо сидящих, как скованные, испуганных понятых и вошел в гостиную. Огромный ковер был скатан в трубку, и в полу зияло квадратное отверстие. Данилов подошел, опустился на колени. -- Ну-ка, посвети мне. Эксперт зажег фонарь, и Данилов увидел металлический ящик, вделанный в пол, крышка его была умело покрыта паркетом, так что почти не отличалась от остальной поверхности. -- Посвети-ка, посвети. Луч света уперся в дно ящика, покрытое пылью, в углах засеребрилась паутина. -- Я так думаю, что в этот тайник года четыре никто не заглядывал. Ищите, просто так хиромантов у нас в городе по голове не бьют. Он снова вернулся в эту странную комнату, напоминающую кадр из какого-то немого фильма, которые крутили во время нэпа на Тверской. -- Мы сделали ей укол, -- повернулся к нему врач, -- надеюсь, что скоро она придет в себя. И словно в ответ женщина застонала и попыталась сесть. -- Лежите, лежите, -- взял ее за плечи врач. -- Нет, -- неожиданно звучно ответила она и села. И Данилов увидел глаза. Только глаза. Огромные и темные, казавшиеся бездонными в свете свечей. -- Кто вы? -- спросила она. -- Мы из милиции. -- Тогда убейте его. -- Кого? -- Он пришел и потребовал все деньги и драгоценности. Я отказала, тогда они накалили на керосинке гвоздь и начали прижигать мне руку. -- Он или они? -- перебил ее Данилов. -- Их было двое... Женщина замолчала, глядя на Данилова странными, почти без зрачков, глазами. Лицо ее, тонкое и нервное, странно освещенное колеблющимся от сквозняка желтым светом, казалось сошедшим со старой гравюры. -- Потом он ударил меня... -- Так же в никуда и никому сказала женщина. -- Вы отдали ему ценности? -- Все: и деньги, и золото, и облигации. Он взял все. -- Кто он? -- Виктор. -- Его фамилия? -- Я не помню. -- Где он живет? -- В Камергерском переулке. -- Дом? -- Угловой первый дом, третий этаж, квартира двадцать четыре. Женщина внезапно начала оседать на подушку, что-то бормоча совсем непонятное. -- Что с ней? -- спросил Данилов. -- Так, -- ответил врач, -- ничего опасного нет, но придется отправить ее в больницу. Данилов вышел в коридор. Странная обстановка, странная женщина в голубом, ее глаза и слова... Она говорила в сомнамбулическом состоянии. Видимо, в этом и заключался ее секрет как предсказательницы. -- Товарищ подполковник, -- в коридор выглянул врач, -- знаете, что она сказала про вас? -- Про меня? -- удивился Данилов. -- Да. Она сказала: у него будет долгая жизнь, но он увидит много горя. Данилов вспомнил глаза Ольги Вячеславовны, и ему стало не по себе. -- Доктор, она больная? -- Нет, это странный психический феномен. У нас о нем не любят говорить. Но тем не менее он существует. -- И вы в это верите? -- Я не специалист. -- Странно. Нельзя ли больную перенести в гостиную, мы должны осмотреть ее комнату? -- Ваши люди помогут нам? -- Конечно. Муравьев! Игорь, застегивая воротник гимнастерки, вышел в коридор. -- Распорядись, чтобы перенесли хозяйку в гостиную, и зайди ко мне на кухню. Данилов налил стакан воды, благо кухня уже осмотрена, и выпил ее в два глотка. Но никотиновая горечь во рту все равно не исчезла, казалось, что он пропитался ею раз и навсегда. На кухню вошел Муравьев, на ходу подтягивая пояс, на котором висела кобура, ярко-желтая, из хорошей свиной кожи. Он вопросительно поглядел на Данилова. -- Поедешь в Камергерский переулок, ныне проезд Художественного театра. В угловом доме на третьем этаже есть двадцать четвертая квартира, там живет некто по имени Виктор. Устанавливать его нет времени. Надо брать. Помни, что они работали здесь вдвоем. Возьми людей и езжай. Данилов подошел к телефону и приказал дежурному допросить Баранова, выяснить все о Викторе. Потом он сел на кухне, прижавшись плечом к шкафу, и задремал. МУРАВЬЕВ Ну до чего же много снега намело. Большая Дмитровка стала узкой, как щель. Благо движения нынче в Москве почти никакого нет. В "эмке" было холодно. Печка не работала. Да и что это за печка -- кусок гофрированной трубки. Только руки погреть, и все. Игорь поднял воротник черного полушубка, отгородившись им, как ширмой, от зимней Дмитровки, холодной машины и вообще от всей суетной жизни. Вчера он получил письмо от жены. Их институт эвакуировался в Алма-Ату, она писала о том, что работает над дипломом, очень скучает, сообщала о здоровье его матери. Слава богу, у них все было в порядке. Но какое-то странное чувство жило в нем уже не первый год. Они расписались накануне ее отъезда, поэтому была у них всего одна ночь. И хотя Муравьев верил жене, но все же с каким-то непонятным мучительным любопытством выслушивал веселые истории о женщинах, которые бесконечно рассказывал Никитин. -- В отделение заезжать будем? -- спросил Быков. -- Туда позвонили, у дома нас будут ждать. Оперативники ждали у дома. Одному было около шестидесяти, второй совсем молодой парнишка в очках. -- Это Виктор Розанов, -- сказал тот, что постарше, -- я его, Муравьев, знаю. Студент, вроде за ним ничего не водилось. -- Почему не на фронте? -- Броня. -- Значит, так, -- Игорь окинул взглядом людей. Два муровских парня очень отличались от оперативников отделения. И Муравьев подумал с гордостью, что ОББ есть ОББ, в нем и люди работают совсем другие. -- Пошли, -- скомандовал он, -- приготовьте оружие. Никакого определенного плана у него не было. Да, впрочем, и быть не могло. Ничего, кроме номера квартиры и имени Виктор, он не знал. Дверь в квартиру была распахнута, где-то в комнате патефонный голос Минина пел об утомленном солнце. На площадке красились две девицы. Одна держала маленькое зеркало, вторая подводила губы под Дину Дурбин. Как ни странно, электричество здесь горело ярко, видимо, дом снабжался от одной линии с Центральным телеграфом. -- Витя дома? -- спросил девиц Муравьев. -- Кто? -- удивилась та, что держала зеркало. -- Хозяин. -- Высокий такой? Дома. Они вошли в прихожую, услышали гомон голосов, смех, звон посуды. -- Перекрыть двери, -- сквозь зубы скомандовал Игорь, доставая из кармана пистолет. Он шагнул в комнату. Стол. Четверо мужчин и три женщины, бутылки. Много бутылок, вот что он отметил сразу. И глаза их увидел. Они словно воткнулись в него, уперлись. И были они полны ненависти. И лицо он увидел человека, сидящего во главе стола. Коротко стриженные волосы, шрам на лбу. -- Всем оставаться на местах. Уголовный розыск. -- Игорь поднял пистолет. Молодой оперативник из отделения, оттерев его, рванулся в комнату, и сразу же тот, кто сидел во главе стола, выстрелил. Парнишка, переломившись пополам начал оседать, а Игорь, прыгнув на вспышку второго выстрела и почувствовав, как пуля прошла совсем рядом, опалив волосы, ударом ноги перевернул стол и бросился на короткостриженого. Тяжелая столешница ударила бандита в грудь, и он, падая, выстрелил в потолок. Опережая его, не давая вновь поднять пистолет, Игорь навалился на него, прижимая к полу руку с оружием. Тяжелый полушубок мешал ему. Противник попался худощавый и верткий. Он хрипел, смрадно дыша перегаром, пытаясь левой рукой добраться до горла Игоря. На секунду он увидел его глаза, светлые и беспощадные, и, не раздумывая, ударил бандита рукояткой вальтера в висок. Тот обмяк, и Муравьев, подняв его оружие, обыскал, достал еще один пистолет и финку, поднялся. Все было кончено. У стены стояли с поднятыми руками трое мужчин, женщины в ужасе сбились в углу. Над раненым оперативником склонился его товарищ. -- Как он? -- расстегивая тулуп, спросил Игорь. -- Плохо, в живот угодил подонок. -- Вызывайте "скорую", арестованных в машину. Ему было нестерпимо жарко, ворот гимнастерки давил горло, по телу текли липкие капли пота. -- Ну, что нашли? -- Вот у этого наган, -- оперативник кивнул на высокого парня в темном бостоновом костюме, в рубашке крученого шелка и ярком полосатом галстуке. -- Ну, Виктор, -- усмехнулся Муравьев, -- пойдем поговорим. -- Куда?.. Я не пойду... Зачем?.. -- испуганно забормотал парень. И Муравьев, глядя на его искаженное страхом лицо, понял, что он скажет все. -- Пойдем, пойдем, -- подтолкнул его к дверям Игорь, -- не трясись. Пойдем. Он вывел его в другую комнату с потертым ковром на полу и кроватями, закрыл дверь и стянул полушубок. Он стоял перед Виктором, еще не остывший от схватки, в форме, плотно облегающей сильное тело, подбрасывая в руке трофейный пистолет. -- Ну, -- сказал Игорь, -- быстро. Что взял у Ольги Вячеславовны? -- Это не я... Он пришел... Сказал, пойдем... Она на твой голос дверь откроет... -- Кто он? -- Андрей. -- Тот, что стрелял? -- Да. -- Пытал старуху он? -- Да. -- Кто тебе дал наган? -- Он. -- Где вещи? -- В шкафу, я все отдам... -- Ты думал, что убил ее? -- Да. -- Почему ты ударил ее? -- Андрей заставил, сказал, что надо помазаться кровью. Густая волна ненависти захлестнула Игоря. -- Значит, кровью хотел замазаться? Чьей кровью? Ты бы лучше на фронт пошел, немного своей отцедил. Совсем немного. Знач