тыли, уронив на броню хищные дула орудий, застыли навсегда, как памятники прошедшим боям. Страшная память страшного времени. Это поле было перекопано обвалившимися окопами, на брустверах цвели немудреные полевые цветы. Танки тоже по трансмиссию заросли травой. Земля залечивала раны. А дорога, стелясь под колеса "эмки", открывала пассажирам все новые и новые картины. Много увидели они за несколько часов пути: сожженые, но уже строящиеся деревни, почти разрушенные маленькие городки. Но не только это видел Данилов. У военной дороги был свой особый быт, своя жизнь, отличная от других. Навстречу "эмке" ехали машины с ранеными, тягачи тащили искалеченную технику, сновали мотоциклисты и штабные бронетранспортеры. Они обгоняли колонны бойцов, далеко растянувшиеся вдоль обочин. Больше часа простояли они у переезда, пропуская составы с закрытой брезентом техникой. Чем дальше они удалялись от Москвы, тем чаще их останавливали военные патрули. Дорогу охраняли. И не только ее, почти через каждый километр в лесу до времени спрятались зенитные пулеметы и пушки. Небо тоже охраняли. Дорога, словно артерия, связывала фронт с Москвой. И она была нужна фронту. Когда проехали километров сорок, Полесов, до сих пор не сказавший ни одного слова, толкнул Быкова в спину: -- Видишь съезд, проселочек? -- Вижу. -- Сворачивай. -- Это еще зачем? -- повернулся Данилов. -- Мы же не железные, Иван Александрович, -- так же спокойно ответил Степан. -- Ладно, только недолго. Машина свернула с дороги и, проехав метров сорок, остановилась. Все вышли. -- Иван Александрович! -- позвал откуда-то Белов. -- Идите сюда, я криничку нашел. Данилов пошел на голос и через несколько шагов увидел, что прямо из земли начинается маленький ручеек, вода его, наполняя деревянную бочку, переливалась из нее в маленький прудик. -- Вода чистая, -- поднял мокрое лицо Сергей, -- и холодная: зубы ломит. Иван Александрович подошел к криничке, снял гимнастерку и с удовольствием опустил руки в ледяную воду. Набрал пригоршню и с наслаждением кинул в ладони разгоряченное лицо. У родника был странный вкус. Вместе с водой в Данилова входила свежесть, и запах травы входил в него, и цветов, и даже неба, которое отражалось в прозрачной воде. И он лег на траву и, прищурив глаза, начал смотреть в это небо и увидел белые, словно ватные, облака. Они то приближались к земле, то вновь поднимались в бесконечную голубизну. Такие облака он видел только в детстве, приезжая на каникулы из города в лесничество к отцу. И мать он вспомнил. Она шла в белоснежном, словно сшитом из облаков, платье, шла по полю и медленно крутила над головой пестрый зонтик. Все это вспомнил он, лежа на траве в нескольких десятках метров от фронтовой дороги. Вспомнил и пожалел, что так рано кончилось детство. И грустно ему стало, и ощущение это, внезапное и острое, затуманило глаза и сладкой тоской сжало сердце. -- Какое сегодня число? -- спросил он Белова. -- Восьмое августа. "Так, -- подумал Данилов, -- все правильно. Сегодня мне сорок два исполнилось". Он сел и начал натягивать гимнастерку. "Сорок два, из них двадцать четыре года в органах. Такие-то дела, брат". Он еще раз поглядел на небо, но теперь оно стало самым обыкновенным. Иван Александрович поправил ремень и зашагал к машине. Он, раздвигая руками кусты, вышел к дороге и с недоумением остановился. На земле, рядом с машиной, была постелена клеенка. Обыкновенная клеенка в цветочек, которой обычно покрывают столы на кухне. На ней на листах бумаги лежала крупно нарезанная копченая колбаса, стояли открытые банки консервов, лежала почищенная селедка, посыпанная лучком. В котелке виднелась картошка. -- Это что же такое? -- удивился Данилов. -- По какому случаю банкет? Ребята молчали, только Быков, как всегда мрачно, сказал: -- Случай имеет место быть, товарищ начальник, замечательный, прямо скажем, случай. Он залез в машину и вынул две бутылки коньяку. Данилов молчал, он все понял. Ребята специально съехали с шоссе, и Сережа Белов нарочно позвал его. И ему стало легко и хорошо. Он хотел сказать что-нибудь строгое, чтобы скрыть смущение, но так ничего и не сказал, просто махнул рукой и опустился на землю. Все расселись, разлили коньяк. -- Иван Александрович, -- Игорь поднял кружку, -- дорогой наш Иван Александрович, мы хотим за вас выпить. -- Счастья вам, -- прогудел Быков. -- Долгих лет, -- добавил Степан. Только один Сережа молчал, глядя на начальника влюбленными глазами. Коньяк огнем прошел по жилам, и сразу стало радостно на душе. Данилов обвел своих ребят чуть увлажненными глазами. -- Вы закусывайте, -- улыбнулся он. -- На масло жмите, а то скажут потом, что я в командировке пьянку организовал. -- Эх вы, -- почти крикнул Белов, -- а подарок-то. -- Точно, -- хлопнул себя по лбу Муравьев. -- Забыли. Он достал чемодан и вынул из него кожаную светлую кобуру. -- Вот, Иван Александрович, это от нас. Данилов взял протянутую кобуру, расстегнул ее, вынул вороненый "вальтер". -- Заряжен, -- предупредил Белов, -- бьет исключительно. Сам пристреливал. На рукоятке пистолета была прикреплена серебряная пластинка с надписью: "И. А. Данилову от товарищей по МУРу 8.08.1942 г.". Данилов расстегнул ремень, снял старую, видавшую виды кобуру, в которой лежал наган. Ему жалко было расставаться с привычным оружием. Как-никак, а этот наган служил ему почти десять лет. Но он все же надел новый пистолет, понимая, что этим он доставляет удовольствие своим ребятам. -- Ну, Быков, наливай еще по одной, -- Иван Александрович протянул кружку. -- Разгонную. Вот что, мои дорогие, -- Данилов поболтал коньяк, внимательно рассматривая коричневатую жидкость, -- спасибо вам за внимание, за подарок, я догадываюсь, откуда он взялся, и это для меня вдвойне дорого. Он помолчал, оглядел всех: -- Мало у нас праздников, вернее, совсем нет их. Но ничего, мы потерпим. Я не знаю, когда придет он на улицу нашу. Знаю только, что праздник этот в дороге и имя ему -- Победа. Доживем ли мы до него? Постараемся, конечно. А теперь давайте о Ване Шарапове вспомним, о дорогом нашем товарище... Данилов задумался, потом выпил содержимое кружки: -- Вот так. Те, кто доживет, за погибших выпьют на празднике нашем. А теперь все. Пора в дорогу. А вторую бутылку спрячьте. Найдем кого надо -- отметим. И снова машина бежала по военному Подмосковью. И снова пассажиры разглядывали следы войны. Опять их останавливали патрули и проверяли документы. Больше часа проторчали они у моста, где молоденький младший лейтенант, начальник переправы, пытался навести порядок. Он кричал тонким, срывающимся голосом, поминутно поправляя очки, хватался за кобуру. Но его никто не слушал. Шоферы всегда слыли народом наглым. А вблизи фронта с ними вообще сладу не было. Они каким-то шестым чувством уловили слабость лейтенанта и теперь делали что хотели. Над мостом стоял гул автомобильных гудков, грохот колес, грубая брань. Данилов неодобрительно поглядывал из окна машины на происходящее. "Что они делают, -- думал он, -- словно нарочно сбивают пробку, а если налетят самолеты? Странно другое: в кабинах некоторых машин сидят командиры, и никто из них не вмешивается". Иван Александрович вышел из машины. За его спиной хлопнула дверца, оперативники следовали за ним. Они медленно шли вдоль колонны машин, и шоферы с удивлением глядели на четырех командиров милиции. Протиснувшись между радиаторами и бортами полуторок и ЗИСов, Данилов наконец добрался до середины моста. Он сразу же понял, в чем дело. Полуторка, доверху груженная какими-то ящиками, столкнулась с прицепом другой машины. Данилов еще раз мысленно выругал начальника переправы, позволившего одновременное двустороннее движение на мосту. А младший лейтенант суетился возле человека с петлицами техника-интенданта и здоровенного шофера в мятой, промасленной гимнастерке. В воздухе висел мат, по разгоряченным лицам спорящих Иван Александрович понял, что дело может дойти до кулаков. -- А ну прекратите, -- почти не повышая голоса, скомандовал он, -- техник-интендант, ко мне! -- Ты кто такой? -- повернулся к нему шофер. -- Ты там пойди... -- Он осекся, увидев ромб в петлицах и орден над карманом гимнастерки. -- Что вы сказали? -- чуть растягивая слова, переспросил Данилов. -- А ну повторите! Рядом с шофером выросла фигура Полесова, он крепко взял его за руку, повернул к себе. -- Отберите у него документы. Я долго вас ждать должен, техник-интендант? -- Я, товарищ... Видимо, тот никак не мог разобраться в знаках различия Данилова и на всякий случай начал именовать его по-армейски: -- Я здесь, товарищ комбриг! -- У вас есть люди? -- Так точно. -- Немедленно пусть расцепят машины. Муравьев, бегом на тот конец моста, остановить движение. Через пятнадцать минут сбившиеся в кучу машины пришли в движение. Включив задние передачи, они медленно съезжали с моста. Грузовик техника-интенданта вытащил на противоположный берег разбитый прицеп. Откуда-то взялись бойцы-регулировщики, занявшие свои посты по обе стороны моста. Быков, пользуясь преимущественным правом, подогнал свою "эмку" прямо к Данилову. Все заняло не больше получаса. -- Ну вот и порядок, -- Данилов открыл дверцу, -- а вы, младший лейтенант, -- повернулся он к начальнику переправы, -- учитесь командовать или уходите служить в банно-прачечный отряд. Ясно? -- Так точно, товарищ комбриг. -- Документы водителя направьте по инстанции. Полесов, передай их младшему лейтенанту -- Приложив руку к козырьку фуражки, Данилов сел в машину. К райцентру они подъехали в сумерках. Еще раз показали документы и, узнав, где находится райотдел НКВД, направились сразу туда. РАЙЦЕНТР. Август -- Вот здесь мы вас разместим, -- начальник раймилиции Плетнев толкнул калитку. В густом палисаднике приткнулся маленький, в два окна, домик. -- Вы не смотрите, что он маленький. Место удобное. Машину во дворе под навесом поставьте. Рядом в соседнем доме взвод истребительного батальона расположен. Телефонная связь с ним есть. Часовой ночью службу несет, так что и за вами приглядывать будут. Бойцов вы можете использовать во время проведения операции. "Молодец, -- подумал Данилов, -- все предусмотрено". Он с симпатией поглядел на этого маленького суетливого человека. -- Второй вход есть. Там калиточка в заборе, в переулочек выходит. Вернее, пустырь там. До войны был переулочек. -- Сильно город пострадал? -- поинтересовался Полесов. -- Говорят, что нет. Я ведь не здешний. Когда немцев прогнали, партизанский отряд, который секретарь райкома партии возглавлял, ушел на запад, задание у них было особое. А начальник милиции вернулся в город. Только не дошел. Нашли его на окраине, у водокачки, убитым. Так полагаем, что немцы. Их здесь первое время было много. Так бежали, что части свои растеряли. Я в Балашихе работал замначальника. Вот меня и сюда. Ну, располагайтесь, располагайтесь. Когда подошли к крыльцу, Плетнев попридержал Данилова за локоть: -- Я там приказал стол накрыть. Чаек и все такое. Так что ужинайте, отдыхайте. -- А вы? -- Не могу, мы с начальником угрозыска на станции операцию проводим. -- Что-нибудь серьезное? -- Нет. Мелочевка. Спекулянты. -- Удачи вам. -- К черту! -- Плетнев крепко пожал руку, пошел к калитке. -- Кстати, -- крикнул он из темноты, -- я участкового вызвал, завтра в восемь он как штык... -- Спасибо. В сенцах дома пахло полынью и еще какой-то травой, названия которой Данилов никак не мог вспомнить. Иван Александрович вошел в маленькую, чисто побеленную комнатку. На стене горела керосиновая лампа под зеленым абажуром. Свет ее был мягок и уютен. "Хорошая комната", -- подумал Данилов и еще раз мысленно поблагодарил Плетнева за заботу. В командировках очень важно, как и где приходилось жить. На столе стоял горячий самовар. -- Чай пить будете? -- спросил Быков. -- Давай, -- Данилов присел к столу. Пока наливали чай, резали хлеб, открывали консервы, Данилов мысленно планировал, что надо сделать завтра. С кем встретиться, куда съездить. Разговор за столом не клеился, все устали. Едва кончили ужинать, начали готовиться ко сну. Иван Александрович сел на кровать, заскрипели пружины, он не успел еще снять гимнастерки, как зазвонил телефон. -- Данилов. -- Товарищ Данилов, Иван Александрович, -- зарокотал в трубке сочный басок, -- тебя лейтенант госбезопасности Орлов потревожил, начальник здешнего райотдела. Мне Виктор Кузьмич приказал тебя срочно в курс дела ввести, так что хочешь не хочешь, а приказ выполнять надо. Жду. -- А как найти твою контору? -- спросил Данилов, принимая полудружескую, полуфамильярную манеру собеседника. -- Искать не придется. На улицу выходи, там тебя мои люди ждут. Цап-царап -- и ко мне в узилище, -- Орлов захохотал. -- Жду. Данилов положил трубку. Молодец Королев, предусмотрел все. Завтра утром он придет в раймилицию, точно зная оперативную обстановку, сложившуюся на сегодняшний день. Иван Александрович подошел к лампе, прикрутил фитиль. -- Кто?.. Это вы, товарищ начальник? -- сонно произнес Белов, приподнимаясь на локте. -- Спи. Спи, -- Данилов, стараясь не шуметь, вышел в сени. Там постоял немного, чтобы глаза привыкли к темноте, и открыл дверцу на улицу. Он никогда не видел так много звезд. Казалось, что их специально зажгли только сегодня. Призрачный свет луны освещал двор, машину, забор в нескольких шагах. На вытоптанной дорожке лежало лунное серебро, и Данилов пошел по нему. Он не успел сделать и двух шагов, как сзади раздался негромкий голос: -- Стой! Он обернулся: из опущенного стекла машины торчал тускло поблескивающий в лунном свете ствол нагана. -- Это я, Быков. Дверцы "эмки" распахнулись, и шофер недовольно спросил: -- Куда едем? -- Никуда. -- А вы что же? -- Я по делам. -- Нет покоя, -- заворчал Быков, -- ни себе, ни людям. -- Ты почему не в доме? -- Так привычнее. Данилов распахнул калитку. Темная улица была пуста. Он огляделся, стараясь в мертвенном свете разглядеть людей Орлова. Нет никого. Но все-таки на улице кто-то был, и Данилов чувствовал это. -- Куда идти? -- спросил он тишину. И она ответила ему: -- Прямо, пожалуйста. -- Из нее возник человек в форме, знаков различия Данилов разглядеть не мог и пошел рядом с ним. Они пересекли пустую рыночную площадь, свернули в переулок. -- Здесь. Дом был приземистый, одноэтажный, сложенный из добротного кирпича. Такие раньше купцы строили под магазины. -- Что в нем размещалось до революции? -- спросил Данилов у провожатого. -- Купец второй гильдии Козьмин проживал. А теперь мы. -- А при немцах? -- Аналогичная организация. "Хорошенькое дело, -- усмехнулся Иван Александрович, -- тоже мне преемственность". Они вошли в полутемный коридор, в глубине которого тускло горела лампочка. Дежурный у входа молча взял под козырек, видимо, его предупредили. Прошли по коридору и очутились в маленькой приемной. За столиками с телефонами сидел сонный сержант госбезопасности. Он неохотно встал и поправил гимнастерку, видимо, ромб сыграл свою магическую роль. Распахнулась дверь, и Данилов шагнул в кабинет. Навстречу ему от стола шел тонкий в талии, плечистый командир, маленькие усики делали его похожим на кого-то, а вот на кого -- Данилов никак не мог вспомнить. -- Вот ты, значит, какой, -- Орлов улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, -- мне Королев говорил, да я тебя моложе представлял. Ну, садись, садись. Чаю хочешь? -- Покрепче, а то ты мне сон перебил. -- Ничего, -- Орлов захохотал, -- выспишься еще. Мне приказано было, как приедет, сразу... А для нас приказ -- закон. Тем более майор Королев. -- Капитан... -- Это когда было, а сегодня уже майор и начальник отдела. Так-то. С чего начнем? -- С городом и районом познакомь. -- Смотри, -- Орлов раскрыл на стене карту города, -- райцентр от войны почти не пострадал. Взяли его, считай, без боя, фронт уцелел, правда, немцы его заминировали, но подпольщики взрыв предотвратили. Ну вот смотри. Здесь, -- Орлов провел по карте карандашом, -- размещены подразделения истребильного батальона. Тут два госпиталя. Один армейский тыловой, а второй пересыльный. По всему городу размещаются тылы фронта. Авторемонтные, бронетанковые, артиллерийские мастерские. Ну, конечно, снабженцы, банно-прачечный отряд. На станции продпункт. Ну что еще? Вот здесь, на окраине, пограничники. А здесь, -- лейтенант показал точку, -- сюда лучше без надобности не заезжай. Ну, конечно, если возникнет необходимость, то я помогу. -- Понятно. Какая оперативная обстановка? -- Сложная. Много работы по нашей линии. -- Что именно, если не секрет? -- Есть диверсионные группы. Пара радиостанций работает. Но пока справляемся. Я тебя вот о чем попрошу, если в ходе следствия... -- За это не бойся. Что в районе? -- Колхозы восстанавливаем. Трудно, конечно. Мужчин нет, техники, но уборка идет вовсю. Чем можем, помогаем фронту. -- Что ты думаешь об убийстве? Орлов помолчал, постучал карандашом по столу: -- Сложно это. Ты, конечно, в курсе дела, что убит зимой сорок первого начальник милиции? -- Да, мне Плетнев рассказал. -- Тогда экспертизы не провели, пулей не поинтересовались. Я-то пулю видел. Из нагана он убит был. Немцы в городе недолго стояли, но все равно "новый порядок" навели. И конечно, пособники были. Бургомистр, некто Кравцов, бывший инженер райкомхоза, начальник полиции, тот приезжий, фамилия Музыка, имя Бронислав, и брат его младший, командир "шнелькомандо". -- Это что же такое? -- стараясь не выдать волнения, спросил Данилов. -- Ну, шнель по-немецки значит быстро. Вот они на скорости расстреливали, избивали, нечто вроде зондеркоманды, только русская. -- Как звали второго брата? -- Станислав. -- А где они сейчас? -- Где им быть, с немцами подались. -- Уверен? -- Стопроцентно. -- У тебя их фотографии есть? -- Конечно. -- А ты их самих-то видел когда-нибудь? -- Нет, я же новый, сразу после освобождения назначен. -- Тогда доставай фотографию. -- Сейчас прикажу дело принести, -- Орлов вышел в приемную и минут через десять вернулся с тоненькой папкой. -- Вот, смотри. Данилов раскрыл первый лист дела с грифом "хранить вечно" и увидел приклеенный к тыльной стороне обложки конверт, вынул из него фотографию. Он сразу узнал того, в форме ВОХРа, найденного убитым в Грохольском переулке. Только на снимке он улыбался, и светлые волосы, растрепанные ветром, падали на лоб, и был он похож на самого обыкновенного молодого парня, немного выпившего на праздник и усевшегося фотографироваться. Второй казался старше, и лицо его с неулыбчивыми глазами оставалось серьезным и настороженным. -- Вот этот, -- Орлов показал на старшего, -- начальник полиции, а этот... -- Этот, -- Данилов расстегнул планшет, вынул снимок, сделанный на месте происшествия, -- этот покойник. -- Откуда он у тебя? -- Орлов даже напрягся весь. -- Вот поэтому мы и приехали. -- Ясно. Стало быть, бывший немецкий пособник превратился в обыкновенного уголовника. -- Считай, что так. Что думаешь об убийстве Ерохина? -- Думаю, дело рук этих гадов. -- Кого именно? Орлов замолчал, неопределенно покрутил в воздухе рукой: -- Да понимаешь, по нашим данным, где-то в районе прячется Кравцов, его несколько раз видели, но захватить не сумели. Это первое. Из разговоров со старыми работниками советского аппарата я выяснил, что у Кравцова с Ерохиным были личные счеты. -- То есть? -- А вот так. Ерохин как работник райкома курировал городское хозяйство и несколько раз выступал против Кравцова. Второе. Он в местной газете "Ленинский путь" статью опубликовал. Я ее читал. Принципиально написана. После этого Кравцова с должности сняли и перевели в рядовые инженеры. -- Ну, я думаю... -- А ты не думай, -- зло ответил Орлов, -- чего здесь думать? Кравцов сволочь и немецкий холуй. Может, он с Музыкой в Москве и шуровал. Ну, поехали дальше. ДАНИЛОВ К работе приступили сразу после завтрака. Ровно в восемь часов Данилов был у начальника угрозыска. Начальник, невысокий, немолодой уже человек с двумя шпалами в петлицах, явно робел, увидев людей, приехавших из Москвы, да еще в таких высоких званиях. Он нервно перекладывал бумажки на столе, все время поглядывая на Данилова. Иван Александрович, поняв его состояние, решил сразу перейти к делу: -- С общим положением вещей мы знакомы, товарищ Сомов. Я попрошу познакомить нас с подробностями. -- Значит, так, -- Сомов откашлялся, -- об убийстве Ерохина знаете. Данилов молча кивнул головой. Приехали мы на место, и ничего. Никаких следов. Была бы собака. Так нет ее. Областное управление обещает... -- Об этом потом. Кто первый обнаружил убитого? -- Участковый, старший милиционер Ефимов. -- Он где? -- Ждет в дежурке. -- Пригласите его. -- Сейчас. -- Начальник крутанул ручку телефона. -- Кто? Скажи Ефимову, чтобы ко мне поднялся. Сейчас будет. -- Он положил трубку. -- Я здесь тоже недавно. До этого работал в Ногинске. В комнату вошел высокий бравый милиционер: -- Товарищ начальник, по вашему приказанию... -- Садись, садись, Ефимов, -- Сомов устало махнул рукой. -- Расскажи товарищам, как нашел Ерохина. Ефимов сел. Держался он строго официально. Рассказ начал не сразу, а подумав немного. -- Я ехал в Глуховку... -- Куда? -- спросил Данилов. -- Деревня у нас такая есть -- Глуховка, там правление колхоза. Ехал я туда на лошади. Вдруг вижу -- на дороге вроде велосипед лежит. Я его сразу признал. -- Кого? -- прервал его Данилов. -- Да велосипед, товарищ начальник, заметный он больно... -- Точнее, пожалуйста. -- Да этот велосипед Ерохину как трофей достался, прямо в его квартире немец оставил, вот он им и пользовался, только перекрасил, а краску желтую нашел, другой не было. -- Понятно. -- Ну а потом я его самого увидел. Он словно отдохнуть прилег, голова на траве, крови немного. Ну я, конечно, наган вынул и к роще, да там никого... -- А почему к роще? -- Я так понимаю, товарищ начальник, что Ерохина за старые партизанские дела убили. Тут у нас есть один гад, прячется где-то. -- Ну, об этом потом. Давайте на место съездим. Сегодня здесь ничто не говорило о том, что три дня назад именно на этом месте убили человека. Данилов уже многое узнал о Ерохине. Орлов рассказал, что Ерохин командовал оперативной группой в отряде, отличился в боях, был награжден. Перед самым освобождением города его ранили и после госпиталя демобилизовали вчистую. Он сам попросился в председатели колхоза. Пошел туда не за легкой жизнью. Пошел как истинный большевик на самый тяжелый участок. Следствием установлено: Ерохина вызвали в райком партии. Он сел и поехал. А вот что случилось потом... Дорога была покрыта мягким слоем пыли. Казалось, что кто-то посыпал ее коричневатой мукой. -- Вот здесь, -- сказал участковый, -- тут он и лежал. -- Спасибо, я понял, -- Данилов внимательно огляделся. Ерохин ехал с оружием, у него всегда при себе находился пистолет. Он его даже не вынул. Если бы убитый заметил опасность, то хотя бы кобуру расстегнул. Значит, Ерохина мог убить человек, хорошо ему знакомый и не вызвавший подозрения, либо стреляли из укрытия. Экспертиза показала, что пуля выпущена на расстоянии. Значит, кто-то поджидал Ерохина здесь, у развилки. Данилов еще раз огляделся. А если бы ему понадобилось незаметно подстрелить человека? Сама мысль показалась ему чудовищной. Но все-таки, как бы он поступил? Вот как взять Ерохина, он уже знал точно, а убить? Пожалуй, лучше всего выстрелить из этих кустов. Они ближе всего к дороге, густые, заметить в них человека трудно. Данилов перепрыгнул через кювет, подошел к кустам. Все точно, лучше места не найти. Он присел, аккуратно раздвинул ветви. Орешник рос вокруг крохотной полянки. Отсюда и стрелял преступник. Здесь-то он и поджидал Ерохина. Трава была примята, ветви вокруг поцарапаны и сломаны. Иван Александрович лег и сразу же увидел маленькую рогатину, воткнутую в землю, он достал "вальтер", положил его стволом на соединение сучков. Точно, стреляли отсюда, причем устроился убийца с удобствами. Он приподнялся на колени и начал сантиметр за сантиметром осматривать землю. Убийца был чуть пониже его, лежал долго, вот следы от носков сапог. Устраивался удобнее, упор искал. Лежал, сучил ножками от нетерпения. Сколько же он ждал Ерохина? Данилов опять лег, пошарил в траве. Так, так. А вот еще. Долго ждал: три папироски выкурил. Ну и волновался, конечно. Не без этого. Кто же предупредил-то его, что Ерохин в район собирается? Кто? Теперь зацепочка есть. Ох, есть зацепочка. Надо в колхозе народ потрясти. Всех пощупать. Всех до одного. БЕЛОВ Ему Данилов приказал осмотреть рощу рядом с дорогой. Сергей медленно шел, внимательно разглядывая землю. На память пришел куперовский Следопыт. Ему-то, наверное, многое рассказала бы эта трава. А для него она была книгой, написанной на незнакомом языке. Правда, попадались какие-то обрывки ремней, полусгнившие тряпки. Тот самый мусор войны, который обязательно остается после боев. Но все это уже стало достоянием истории. А ему, младшему оперуполномоченному Белову, необходим какой-нибудь свежий след. Позарез необходим, до слез. Он сначала не заметил его. Тот самый след. И даже чуть не наступил на него. Берестяное лукошко лежало в высокой траве, рядом высыпавшиеся грибы. Сергей застыл, внимательно разглядывая находку. Даже его не очень большой опыт подсказывал, что в такое голодное время человек не бросит просто так полную корзину грибов. Значит, его испугали, и он не только убежал, но и боялся вернуться и подобрать корзинку. Затрещали кусты, к нему шли Муравьев и Ефимов. -- Нашли что-нибудь? -- спросил участковый. -- Вот, -- Сергей указал на корзинку. -- Так, -- Ефимов опустился на колени, начал перебирать грибы. -- А знаете, они свежие, -- поднял он голову, -- им не больше трех дней. -- А вы как это определили? -- недоверчиво спросил Муравьев. -- Вы человек городской, вам узнать трудно, а я в деревне вырос. По червякам, извините за выражение, вот Смотрите. Участковый надломил шляпку. ДАНИЛОВ Он по-хозяйски уселся на стол начальника райугрозыска и оглядел собравшихся. -- Значит, так. Что мы имеем на сегодняшний день? Прежде всего нам известно следующее: Ерохина убил человек незнакомый. Он подкарауливал его, ждал около часа, ну чуть больше. Об этом свидетельствуют три окурка папирос "Беломорканал" с характерным прикусом. Стрелял он из нагана, это тоже известно. Рост его приблизительно 176 -- 178 сантиметров. Далее, убийцу кто-то предупредил, что Ерохин едет в райком. Отработкой этой версии займется Полесов, ну и, конечно, ему Ефимов поможет. Найдена корзинка, плетенная из бересты. Товарищ Ефимов имеет по этому поводу сообщение. -- Да какое тут сообщение, -- смущенно откашлялся участковый, -- я так думаю, что за грибами ходил кто-то из близких деревень, то есть Глуховки и Дарьина. В Глуховке дед живет, Захар Петрович Рогов. Так сказать, народный умелец, он эти корзинки и плетет. -- Сколько лет умельцу? -- с ехидцей спросил Игорь. -- Под восемьдесят. -- Я думаю, что его лучше об отмене крепостного права расспросить. -- Это конечно. -- В голосе Ефимова послышалось неодобрение. -- Он, конечно, про царский режим многое рассказать может, потому что память у него светлая. -- Вот ты, Муравьев, и займешься Роговым. -- Данилов встал. -- Времени терять не будем, начнем сразу же. ПОЛЕСОВ Сначала он увидел печные трубы. Обыкновенные трубы, которые видел сотни раз. Но теперь они казались совсем иными, не такими, как виденные раньше. Были они незащищенно-голые, покрытые черной копотью. Они вытянулись неровной шеренгой, но даже сейчас продолжали делать то, что и было положено им. Почти над каждой вился густой дымок. -- Пожег Глуховку фашист, -- вздохнул Ефимов, -- а какая деревня была. В каждом доме радиоточка, электросвет до полуночи, клуб -- лучший в районе. Чем ближе они подходили к Глуховке, тем явственнее бросались в глаза следы разрушения. Особенно поразил их один дом. Три стены были целы, а четвертая и крыша отсутствовали. И именно эти стены, оклеенные веселенькими розовыми в цветочек обоями, подчеркивали страшное горе, совсем недавно постигшее деревню. Но тем не менее она жила, эта деревня, восставшая из пепла. Подойдя к околице, Полесов и Муравьев увидели землянки, выкопанные рядом с печками, увидели свежеобструганные бревна, лежащие на подворье, увидели квадраты огородов. Глуховка жила. На площади о чем-то неразборчиво бормотал репродуктор, укрепленный на высоком столбе, рядом с ним притулился барак, над входом в который висел красный флаг. -- Правление колхоза и сельсовет, -- объяснил Ефимов. Народу на улицах почти не было. Все, как объяснил участковый, находились в поле на уборке. -- Давайте так сделаем, -- предложил Степан. -- Вы с Муравьевым к нашему деду идите, а я в правление зайду. Степан толкнул дверь, и она заскрипела как немазаное тележное колесо. Согнувшись, он протиснулся в узенький темный тамбур, ощупью нашел ручку второй двери. Она была заперта. С трудом развернувшись, Полесов вышел на улицу. Было уже около двух, и солнце пекло нещадно. Степан расстегнул ворот гимнастерки, снял фуражку. Что же дальше-то делать? Сидеть и ждать? А кто его знает, когда появится колхозное начальство... Тем более участковый сказал, что все в поле. Пойти туда? Конечно, можно. Но надо знать точно куда. Поле-то вон какое. Так и дотемна промотаться можно. Степан еще раз огляделся. То, что раньше называлось деревней Глуховкой, было пустыней. По площади прошла одинокая собака, остановилась, поглядела на незнакомого человека, словно думая, перепадет ли от него какая-нибудь жратва, и, видимо поняв, что ничего путного от него не дождешься, пошла дальше. Положеньице. Зря он отпустил участкового. Ефимов наверняка бы помог найти ему нужных людей. Степан еще раз огляделся и внезапно понял, что он круглый дурак. Трубы-то дымили, значит, печи топят. Он усмехнулся внутренне своей полной беспомощности, которая наступила, едва он пересек границу города, и пошел к ближайшей трубе. У первого двора забора не было, но уже заботливые руки подняли ворота. Они стояли как напоминание о том, что когда-то здесь жили хорошие, крепкие, любящие порядок хозяева. Степан решил войти именно в них, словно отдавая дань уважения тем, кто живет на этом дворе, как будто включился в одну с ними игру. Он толкнул калитку, с удовольствием услышал, как мягко, без скрипа подалась она, и решил, что на этом дворе должны жить люди во всех отношениях степенные. Не успел он войти, как из-за обугленной печи выскочила лохматая собака. Без лая, молча она начала приближаться к Степану. Вид ее не предвещал ничего хорошего. Полесов знал характер таких именно собак. Они молча появлялись и так же молча бросались на человека. -- Приятные дела, -- подумал он, продолжая краем глаза следить за противником, -- не стрелять же мне в нее". И тут Степан увидел прислоненную к воротам штакетину, оружие, вполне пригодное в подобной ситуации. Он взял ее и смело пошел на собаку. -- Ты чего это, товарищ военный, -- окликнул его чей-то голос. Из землянки вылезла старушка в засаленном зеленом ватнике. -- Да я, мамаша... -- Степан так и не успел окончить фразу. Собака прыгнула, но он, увернувшись, сунул ей в пасть штакетину. -- Назад, аспид, пошел вон! -- закричала старуха, схватив хворостину. Собака поджала хвост и с рычанием покинула поле боя. -- Приблудная она, -- извиняющимся голосом сказала старуха, -- мы уж ее и прогнать хотели, да со своими больно уж она ласковая. А чужих, особенно военных, страсть до чего не обожает. Ты уж прости, сынок. -- Да что вы, мамаша. Я зашел спросить, где мне сейчас нового председателя найти. -- Клавдию, что ли... Так это моя дочь. Сейчас время-то сколько? -- Третий час. -- Вот сейчас она аккурат и прибудет. Ты проходи на двор, подожди. -- А если ваша собачка опять со мною пообщаться захочет? -- улыбнулся Степан. -- Иди, иди. Я ее сейчас привяжу. Степан уселся на бревно, закурил. Жара усилилась. Над землей повисло неподвижное солнце. Казалось, что все живое замерло, только кузнечики продолжали свою бесконечную перекличку. Старушка не появлялась. Степану очень хотелось пить, и он мысленно выругал себя, что не спросил, как звать хозяйку. Неудобно же кричать на весь двор: "Эй, мамаша, напиться принеси". А искать ее за кустами -- дело небезопасное. Второй раз с этой приблудной тварью он встречаться не хотел. Полесов вообще не любил собак. И шло это с далеких дней беспризорного детства. В Сибири, где он пацаном шатался по деревням, каждый двор караулили огромные злые волкодавы. Ох, и натерпелся он от них -- страшно подумать. Вот с тех пор он и не любил. Всех. Независимо от породы, размеров и применения. Терпел только служебно-розыскных как неизбежное дополнение работы, да и то при выездах в машине старался сесть как можно дальше. За кустами, которыми порос двор, виднелся на скорую руку сколоченный сарайчик, оттуда слышались характерные звуки, кто-то работал рубанком. И по тому, как медленно потрескивало дерево, как запинался резак, Степан понял, что орудует рубанком человек слабый и неумелый. Он еще раз внимательно огляделся. Чертова собака! И направился к сарайчику. Дощатое сооружение, которое он увидел, меньше всего напоминало сарай. Просто навес, под которым стояли грубые козлы. Старушка сноровисто, хотя и медленно, работала рубанком. -- Хозяйка, -- Степан подошел, погладил доску, -- это не женское дело, давайте я помогу. -- Теперь, товарищ военный, все стало нашим, бабьим делом. Мужики-то на фронте, вот мы... -- Вот и пользуйтесь, пока к вам внаем мужик попал, -- Полесов засмеялся и начал стягивать гимнастерку. -- Спасибо тебе, сынок, я пойду пока обед погляжу, скоро Клавдия придет. Степан удобно уложил доску, проверил ногтем резец. Ничего, работать можно, он вытер вспотевшие ладони и взял рубанок. Вжик -- пошла первая стружка, желтоватая, ровно загибающаяся кольцом. Вжик -- и сразу же терпко запахло смолой и деревом, и доска, по которой спешил резец, обнажила коричневатые прожилки и темные кружки сучков. Степан работал ровно. Эх, давно уже не занимался этим делом. Бывший кузнец-деповец, надел он несколько лет назад милицейскую форму, а руки все равно скучали по труду, просили его. Прислушиваясь, как с непривычки немного ноют мышцы, Степан подумал, что хорошо бы после войны уволиться и опять пойти в депо. А память подсказала рукам великую автоматику движений, и рубанок шел ровно и быстро. Он не замечал жары, мокрой майки, прилипшей к спине. Он был весь поглощен давно забытым процессов созидания, единственным, дающим человеку счастье. -- Где же ты, мама, такого работника нашла? -- раздался у него за спиной звучный женский голос. Степан обернулся, вытирая тыльной стороной ладони потное лицо. Высокая стройная женщина в выгоревшем на солнце сарафане, белозубо улыбаясь, протягивала ему руку. Он увидел большие светлые глаза, особенно большие на загорелом лице, отливающие бронзой волосы, собранные в тяжелый пучок на затылке. -- Да вот, -- он положил протянутую руку, -- помог вашей мамаше немного. -- Спасибо. Только вы сначала скажите, откуда такие помощники берутся? Степан расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вынул удостоверение. Женщина внимательно прочитала его. -- Из Москвы, значит. -- Оттуда, Клавдия... -- Михайловна. -- Вот и познакомились. Вы мне за труды праведные водички бы помыться дали. -- Пойдемте, полью. Ледяная колодезная вода обожгла разгоряченные работой плечи. Степан вымылся по пояс, крепко вытерся грубым полотенцем, надел гимнастерку. Он заметил, как женщина уважительно поглядела на орден, на шпалы в петлицах, и ему стало приятно. -- Я к вам, Клавдия Михайловна, по делу. -- Что за судьба у меня такая, -- она опять улыбнулась, -- такой мужчина видный -- и по делам. -- Жизнь такая, Клавдия Михайловна, -- ответил Степан, а про себя подумал, что хорошо бы приехать к ней просто так, без всяких дел, помочь поставить дом, рыбы половить, а вечером гулять с такой вот Клавдией по пахнущему травой полю, обнимать ее упругие плечи. -- Вы, Степан Андреевич, по поводу убийства к нам приехали? -- Точно, Клавдия Михайловна. Хочу у вас спросить, как Ерохин узнал, что его в райцентр вызывают? -- Да очень просто. Я в правлении была. Я же в одном лице и зам, и агроном, и парторг. Позвонил по телефону Аникушкин, заворг, и просил передать, что Ерохина вызывают. Вот и все. -- Ну хорошо. Позвонил, передал, а вы что же? -- Я сразу к Ерохину пошла и передала ему. Он собираться стал, вывел велосипед и поехал. -- Сразу в район? -- Нет, мы с ним еще в правлении с час-два документы подбирали. Ну а потом он уж и поехал. -- А кто еще знал о вызове? -- Да никто. Люди в поле были. Клавдия подумала, а потом отрицательно покачала головой: -- Нет, никто. -- Дела... -- Степан задумался. Все вроде совпадало. Убийца ждал Ерохина около часа. Значит, его предупредили сразу же, и он... Стоп. Конечно, он шел из райцентра. Точно, оттуда. Иначе бы он застрелил председателя сразу по выезде из деревни, в лесу. -- Спасибо, Клавдия Михайловна. -- Степан встал, стряхнул с брюк приставшую стружку. -- Спасибо, я, пожалуй, пойду. -- Да куда же вы, Степан Андреевич? Так не годится. Из нашего колхоза гости голодными не уходят. Чем богаты... Степан взглянул на нее и словно утонул в ее огромных глазах. Нет, не мог он так просто уйти от нее. -- Ну что, пошли к столу? -- улыбнулась женщина. -- Пошли. МУРАВЬЕВ Ну и дедок. Вот это старикашечка. Ничего себе восемьдесят лет. Да он покрепче его, Игоря, будет. Вон лапища какая загорелая, жилы, словно канатики, перевились. Да, такой этакими вот пальцами пятак согнет. Старик сидел за столом, на них поглядывал хитровато, будто спрашивал: зачем пожаловали, граждане дорогие? -- Ты чего, Ефимов, пришел? А? Какая такая у тебя во мне надобность? И молодого человека привел. Никак, в острог меня засадить хотите, дорогие милицейские товарищи? -- Ты скажешь, -- участковый сел на лавку, -- тоже шутник. -- Так зачем же? Дело какое али в гости? -- Считай, что в гости. -- А раз в гости, то иди к шкафчику, лафитнички бери. А я мигом. Старик вышел в сени. Игорь внимательно оглядел избу. Вернее, не избу, а так, наскоро вокруг печки сколоченную комнату. -- Зачем лафитнички? -- Самогон пить будем, -- ответил Ефимов, расставляя на столе рюмки. -- Да ты что, в такую-то жару, на работе... -- Иначе разговора не получится, я этого деда распрекрасно знаю, характер его изучил лучше, чем Уголовный кодекс. Занятный старикашка. Между прочим, партизанский связной. В сенях загремело ведро, появился хозяин с литровой металлической фляжкой: -- Ну, т