убежище началось совещание под председательством императора. Кроме шести членов Высшего совета были вызваны все министры и председатель Тайного совета. Недаром сановники совещались всю ночь - они готовились к последнему бою. На этом совещании император должен был принять окончательное решение. Незадолго до начала совещания император, очевидно по наущению сановников, повелел представить ему последнее донесение командующего Квантунской армией. Пришлось представить. И как назло, квантунские шифровальщики на этот раз не перепутали таблиц. Текст донесения был убийственно ясен от начала до конца. Советские танки продвигались вперед. Ввиду приближения их к Синьцзину все лаборатории отряда Э 100 в Могатоне пришлось взорвать. Выслушав в последний раз доводы сторонников и противников продолжения войны, государь закрыл глаза и просидел так в течение нескольких бесконечно долгих минут. Ровно в полдень он поднес платок к глазам и объявил свою волю: - Приготовьте текст указа о прекращении войны. Все выслушали высочайшее решение стоя, закрыв лицо руками. 7 Даже теперь, по прошествии четырех с половиной лет, я невольно вздрагиваю, когда вспоминаю те ужасные дни. Тогда нам казалось, что империя гибнет, что страна богов исчезает навсегда со страниц истории, как исчезают время от времени островки-атоллы в Тихом океане в результате землетрясений. До сих пор я не могу объяснить, что тогда толкнуло меня, всегда трезвого, уравновешенного человека, на такой безрассудный шаг. События тех дней - середины августа 1945 года -теперь пробегают в моей памяти как обрывки страшного сна, виденного в детстве. Связно рассказать о событиях той ночи и того утра я не могу. Покойный генерал Анами, как говорили, видел на луне иудино дерево и сидящую на нем белую лисицу, которая кивала ему головой. Иудино дерево на луне он еще мог видеть, ибо таково древнее поверье, но белая лисица была, несомненно, плодом расстройства ума, которое стало быстро прогрессировать у министра на почве переутомления, вызванного напряженной работой над планом "Яшма вдребезги". И у меня тоже на почве переживаний и хронической бессонницы в те дни произошло частичное расстройство ума. Только этим я могу объяснить свои действия в ночь, предшествующую дню капитуляции, - 15 августа. И именно поэтому моя память сохранила только обрывки событий. Помню, как я пришел к Дзинтану проверить, имеются ли сведения о том, что русские собираются высадить авиадесант около самого Токио, на аэродроме Токородзава. У Дзинтана сидели Муссолини и майор Хатанака из лейб-конвоя. Они сказали мне, что сведения о предстоящей высадке русских верны. Затем Дзинтан сказал мне, что тайная офицерская организация токийского гарнизона решила свергнуть правительство и упросить государя объявить указ о продолжении войны против России. Выступление назначено на 23 часа. На вопрос Дзинтана, присоединяюсь ли я к ним, я ответил "да". Майор Хатанака предупредил меня: в случае неудачи придется покончить с собой, поэтому надо иметь при себе конверт с предсмертной запиской и деньгами на похороны. И добавил улыбаясь: - Можно приложить прощальное стихотворение, и, если успеете, придумайте красивое посмертное буддийское имя. Дзинтан сердито перебил его: - Это на всякий случай. В успехе дела можно не сомневаться. - Он хлопнул меня по спине. - Как только генерал Анами сформирует правительство и заявит о том, что все восемьдесят миллионов японцев станут смертниками, Америка предложит нам ничью, и мы заключим с ней сепаратный мир. Тогда начнется самое интересное. Тогда никто из нас не знал, что эти сведения о предстоящей высадке русских парашютистов в Токородзава были простой болтовней. Но в те дни мы верили любому слуху, касающемуся русских. И если бы вдруг кто-нибудь позвонил мне и сообщил: "Советские танки продвигаются вперед, в сторону Осака!" - я бы, вместо того чтобы подумать, сразу же машинально передал это сообщение дальше. Вскоре я узнал, что источником слуха о советском авиадесанте и о намерении правительства сдать столицу империи русским были листовки, сброшенные в окрестностях Токио, в районе Иногасира, с какого-то таинственного самолета - не то нашего, типа "Хамаки", не то американского "Пи-51". Так эта история и осталась невыясненной. 8 Ровно в 23.00 в одной из комнат августейших апартаментов государь подошел к микрофону и стал читать текст указа: - "Я, приняв во внимание положение во всем мире и нынешнее состояние империи и желая чрезвычайным путем урегулировать обстановку, объявляю моим преданным и благочестивым верноподданным следующее. Я приказал имперскому правительству известить Америку, Англию, Китай и Советский Союз о принятии совместной декларации. ...Я в свое время объявил войну Америке и Англии только ради того, чтобы обеспечить независимую политику империи и спокойствие Восточной Азии, не имея, разумеется, в помыслах нарушать суверенитет других стран и посягать на их владения. ...Когда я думаю о верноподданных, погибших на поле брани и на своих рабочих постах, о всех тех, кто лишился жизни необычным путем, мои пять внутренностей разрываются от скорби. ...Я знаю истинные чувства верноподданных, но при нынешнем положении вещей должен стерпеть то, что нестерпимо, и вынести то, что невыносимо..." Голос государя был записан на пластинку. На церемонии записи присутствовали министр без портфеля, директор Осведомительного бюро Симомура и несколько членов министерства двора и сотрудников Радиоцентра. По окончании записи они сейчас же окружили звукозаписывающий аппарат и стали передавать друг другу пластинку. Офицер армейского отдела главной квартиры, стоявший у двери рядом с двумя полковниками из флигель-адъютантской части, не успел заметить, кто взял пластинку последним. Затем сотрудники Радиоцентра быстро уложили в чемодан аппарат и микрофон и вместе с министром Симомура покинули апартаменты. Было 23 часа 20 минут. Выступление началось ровно за 20 минут до этого. 9 В мятеже приняла участие только горстка офицеров, главным образом лейб-гвардейцев, и несколько десятков членов крайне правых организаций - Виллы журавлиного клекота. Школы великого Востока и Общества ясного духа. Остальные не сочли нужным примкнуть к выступившим. Среди них уже распространились вести о катастрофическом положении в Манчжурии. Вскоре эти вести подтвердились: советские танки продвигались вперед, шли с трех сторон на Синьцзин, фланги Квантунской армии уже были смяты. Участники мятежа заняли все восемь ворот, ведущих в августейшую резиденцию, и убили командующего лейб-гвардией генерал-лейтенанта Мори, отказавшегося дать подчиненным ему полкам приказ о выступлении. Мы долго и тщетно искали пластинку, на которой был записан с августейшего голоса указ о капитуляции, чтобы предотвратить передачу этого указа по радио. Вскоре мы убедились, что наше выступление не поддержано столичным гарнизоном. Под утро в наш штаб позвонил один из адъютантов военного министра и сообщил, что Анами и ряд других генералов покончили самоубийством. Это сообщение принял я. Адъютант добавил: - Все мы сейчас идем на дворцовую площадь, последуем за их превосходительствами. Члены верноподданнических организаций тоже идут с нами. Увидев, что я стою навытяжку и кланяюсь, Дзинтан выхватил у меня трубку и стал слушать. Потом, улыбнувшись, сказал: - Вы решили разбиться вдребезги подобно яшме? Хорошо. Мы тоже придем. Спокойной смерти. Он объявил всем, что операция по захвату власти прекращается ввиду кончины генерала Анами, намечавшегося на пост главы чрезвычайного правительства. Все решили пойти на площадь и умереть. В разгар прощальной выпивки прибыл на грузовике отряд капитана Сасаки из Иокогамы - 20 солдат и 30 учеников технического училища - членов верноподданнической организации. Сасаки вызвался передать по радио обращение ко всем верноподданным, в котором будут объяснены причины выступления, - оно было направлено не против государя, а против тех, кто слишком рано сдался России. Дзинтан предложил мне поехать с Сасаки, а после передачи приехать на площадь. К тому времени он и другие уже будут мертвы. Их трупы я смогу найти по именным конвертам. Он сказал Сасаки, чтобы тот заставил покончить с собой не только своих солдат, но и школьников. Чем больше трупов будет на дворцовой площади, тем лучше. Американцы скажут: "Все эти верноподданные умерли, чтобы выразить свою любовь к императору. Династия - это святыня для японцев, не будем ее трогать". Чем больше трупов, тем лучше. - Мы приедем, - сказал Сасаки и низко поклонился всем. Я тоже поклонился и сказал: - Мы приедем. Спокойной смерти. В дверях я столкнулся с незнакомым полковником, худощавым, высокого роста. У него были усы, свешивающиеся вниз на корейский манер. Он отозвал Дзинтана в угол и стал шептаться с ним. Я еще раз поклонился своим друзьям и вышел из комнаты. С передачей по радио ничего не получилось из-за воздушной тревоги. Радиостанция не работала. Мы вышли из здания Радиоцентра, сели на грузовики и решили в последний раз в жизни проехаться по городу. Поехали на Кудандзака, затем на набережную реки Сумида и оттуда направились к дворцовой площади. 10 Подъехав к набережной Нисиките, капитан Сасаки приказал всем слезть с грузовиков и построиться. Он произнес краткую речь о том, что государь, раздираемый чувством жалости к богоизбранному народу, принесшему в жертву сотни тысяч своих лучших сынов и дочерей в священной борьбе за счастье империи, и ощущая тревогу за будущее человечества, соизволил сегодня ночью наложить на себя руки и отойти в иной мир. Все истинные верноподданные, приняв на себя вину в том, что не смогли уберечь августейшую жизнь, должны последовать за его величеством. Все обязаны пойти сейчас на площадь и выполнить свой великий долг. Окончив речь, Сасаки приказал отряду следовать за ним. Несколько солдат вдруг отделились от нас и побежали к грузовику. За ними побежали другие. Я выстрелил в них, но не попал. Выстрелил Сасаки, и один из солдат упал. Остальные прыгнули в машину и умчались. Сасаки скомандовал оставшимся: - Шагом - марш! - и пошел впереди, четко отбивая шаг. Перед нами открылась дворцовая площадь. Здесь всегда царила торжественная тишина, но в то утро она была особенно торжественной. В разных местах площади лежали, люди, группами и в одиночку. Все - в одной и той же позе: ничком, подобрав под себя ноги, как будто совершали земной поклон в сторону высочайшей резиденции. Возле каждого виднелись конверты и свертки. За деревянной оградой перед мостом, ведущим к главным воротам, стояли полицейские. В нескольких шагах от них сели на землю двое штатских в костюмах защитного цвета, положили свертки около себя, поклонились в сторону дворца и выстрелили друг в друга. Спустя некоторое время двое полицейских подошли к ним, уложили в подобающей позе, отодвинули свертки в сторону, чтобы они не промокли в крови, и пошли за ограду. Полиция не мешала верноподданным уходить из жизни, а только следила за порядком. На краю площади у самой балюстрады трупы лежали в несколько рядов. Все они были в военном. Я кивнул головой Сасаки и, показав пальцем в сторону балюстрады, быстро пошел туда. Здесь в три ряда ничком лежало около двадцати трупов. В последнем ряду около трупов не было ни конвертов, ни свертков. Во втором ряду - конверты с именами Дзинтана, Муссолини, Хатанака, Кацумата и Минэ. Может быть, это объяснялось необычной позой моих друзей и тем, что смерть вообще преображает людей, но все они показались мне не похожими на себя. Дзинтан казался выше ростом, а Муссолини более толстым. Но сомневаться не приходилось - на конвертах значились их имена, и к тому же из-под Дзинтана торчал эфес его сабли из слоновой кости с серебряной отделкой. Я снял фуражку и поклонился. Затем выбрал место для себя. Позади Кацумата лежал труп, возле которого не было ни сабли, ни конверта. Я положил около него свою саблю, револьвер и конверт с предсмертным стишком и деньгами, решив умереть как раз между Дзинтаном и Кацумата. Сзади послышалось шуршание гравия. Подошли три юнкера, откозыряли мне и, поклонившись в сторону ворот, сели на землю. Один из них отвинтил крышку фляжки, отпил глоток и передал другому. Я взглянул в сторону Сасаки. Он отвел остатки своего отряда на другую сторону площади. Некоторые уже сидели на земле, другие стояли. Сасаки сидел впереди всех, низко наклонившись вперед, - он, по-видимому, уже кончился. Ему надо было зарезаться последним, а он поторопился, решил подать пример. Один из сидевших упал на бок с торчавшим в животе тесаком и громко закричал, затем стал корчиться. Раздались подряд два приглушенных выстрела, и двое впереди упали. Но стоявшие сзади медлили, очевидно заколебались. Я сделал им рукой знак - скорей! - но они не заметили моего жеста. Тогда я подбежал к ним и крикнул: - А вы что стоите? Чего ждете? Никто мне не ответил. Я повторил вопрос: - Чего ждете? А где солдаты? - Ушли, - сказал кто-то из мальчиков. Они стояли, сбившись в кучу. Когда мы ехали по улицам и время от времени стреляли в воздух, эти юнцы держались молодцами, но здесь, на площади, их мужество быстро растаяло. Самому старшему из них было не больше шестнадцати лет. - Садитесь и выполняйте ваш долг, - приказал я спокойным голосом. - Не позорьте звание смертника. Сзади появились несколько человек. Судя по их виду, они попали сюда случайно и остановились поглазеть. Одни из них были в грязных фуфайках и коротких штанах, другие в рабочих халатиках. На отворотах их халатиков белели иероглифы: Сибаурский завод. - Скорей! - Я кивнул головой мальчугану в очках и с белой повязкой на лбу. - Покажи своим друзьям, что ты японец. Подай пример. Письма и деньги приготовили? - Нет... а винтовки мы оставили в машине, - ответил он, смотря в сторону, - и тесаки оставили... - Нож есть у кого-нибудь? После недолгого молчания кто-то ответил: - Есть, но не годится. Перочинный. Я полез в задний карман, но запасного револьвера там не было. Когда я вытаскивал руку, что-то выпало на землю - мешочек с амулетом. Я подобрал его и засунул обратно в карман. - Господа учащиеся не хотят умирать, - прошепелявил кто-то сзади, - а вы заставляете насильно... Я обернулся. Передо мной стоял пожилой субъект в измятой каскетке и в промасленном саржевом костюме. - Не твое дело! - крякнул я. - Проходи. Нечего смотреть. - Они совсем сопляки, им незачем умирать, - сказал другой, загорелый, в фуфайке с короткими рукавами. - Отпустите их. - Иди, не мешай! Застрелю! - пригрозил им я, хлопнув себя по карману. Круглолицая женщина в шароварах поддержала рабочего: - Война кончилась... скоро по радио объявят... - Если пузо чешется, валяйте сами, а других не тащите, - продолжал загорелый. Я оглянулся. Учащиеся быстро, почти бегом шли в сторону театра "Империал". У меня не было никакого оружия. А этих было пятеро и одна женщина. Один из них на всякий случай снял деревянную сандалию с ноги и держал наготове. - Бандиты! - сказал я сквозь зубы и плюнул. - Скоты. Пожилой поцокал языком: - Не надо ругаться. Не срамите себя перед смертью. Тот, что стоял с сандалией в руке, хотел что-то сказать, но пожилой остановил его. Они пошли в сторону парка. Я долго провожал их взглядом, стиснув зубы. Вот эти враги империи теперь поднимут голову. Кто будет бороться с ними, чтобы защитить парчовое знамя с августейшим гербом? Верные слуги государя сейчас умирают на этой площади. И чем больше будет трупов на площади, тем легче будет врагам империи осуществить свои черные замыслы. Над площадью низко пролетели самолеты. Они сбросили листовки. Листовки медленно, как лепестки вишни, опускались на трупы. Я поднял одну, упавшую возле Сасаки. Она призывала всех верных слуг государя идти с оружием на гору Атаго - бороться до конца за честь и достоинство императорской хризантемы. Я засунул листовку в карман. Теперь красные поднимут голову. Кто будет бороться с ними? Война кончилась, начинается другая! Я направился к горе Атаго, но пройти к ней не удалось. Весь район уже был оцеплен полицейскими и жандармами, они никого не пропускали. Я подошел к пожилому полицейскому чиновнику и сказал: - Я иду не к восставшим. Хочу пройти на гору и выбрать место для смерти. Только для этого. - К сожалению... никого не пропускаем, потому что там засели бунтовщики. Лучше будет вам пройти на дворцовую площадь, там, кажется, нет оцепления, - ответил полицейский чиновник. Я вынул коробку сигарет и предложил ему. Он поклонился и взял сигарету. - На дворцовой площади уже собираются зеваки, - сказал я. - Не хочется на глазах у всех... Здесь, на горе, было бы хорошо. - В таком случае идите в парк Уэно, - посоветовал чиновник, - там около храма Кан'эй никого нет. Только положите около себя визитную карточку или служебный пропуск и напишите адрес ваших родных. - Он снова почтительно поклонился. Я пошел, сам не зная куда. Возбуждение, охватившее меня с ночи, проходило, как будто кончалось действие наркотика. Тело начинало мертветь, двигались только ноги. Я шел по какому-то пустырю, усеянному битой черепицей, кусками жести, закопченными камнями. Среди куч пепла торчали изогнутые фонарные столбы и черные деревья с остатками ветвей. За чугунной оградой в щели стояли, вцепившись друг в друга, черные куклы - заживо сгоревшие люди. Я выбрался на асфальтированную дорогу с трамвайными рельсами. Шли люди с узелками - и люди и узелки были такого же цвета, как выжженный пустырь. Я дошел до уцелевшего квартала. Около громкоговорителя стояла толпа. Полицейский делал знаки рукой прохожим и велосипедистам, чтобы они остановились и сняли головные уборы. До меня долетели слова: "Заботиться о благоденствии подданных империи и стремиться к тому, чтобы все страны разделяли радость совместного процветания, - таков завет моих небесных предков, и я неустанно действовал в этом направлении... Когда я думаю о верноподданных... мои пять внутренностей разрываются от скорби..." Это был голос государя - его указ о прекращении войны. Толпа стояла молча, не двигаясь, не выражая ни скорби, ни радости. Начали играть государственный гимн. Толпа продолжала молчать. Я прошел еще несколько кварталов, сравнительно мало пострадавших, но совсем пустынных. На углу улицы перед сгоревшей полицейской будкой лицом ко мне стояла молодая женщина со сбившейся набок прической и укачивала ребенка, привязанного к спине. Я подошел к ней и спросил, какой это квартал. Женщина улыбнулась и ответила: "Я теперь стала журавлем и скоро улечу". Затем, игриво покачивая головой и притопывая, она повернулась ко мне спиной. К ее спине была привязана цветочная ваза с отбитым горлышком. Я опять пошел, едва волоча ноги и пошатываясь. На одном из трамвайных столбов я прочитал название остановки и понял, куда меня привели ноги. Поднявшись по крутой узенькой улице, я свернул в первый переулок и дошел до ворот дома Осьминога. Но дома не было - куча досок, обломки дверей, битые черепицы, осколки посуды. Около покосившихся ворот валялся измятый железный шкаф. Дом, очевидно, был разнесен гранатами. Собрав последние силы, я поплелся дальше. И вскоре увидел перед собой знакомую решетчатую дверь общежития, где жил Ии. Тихо открыв ее, я опустился на порог. Мои силы иссякли. Служанки сняли с меня сапоги и втащили в комнату Ии. Двери на веранду были открыты. В углу садика офицеры жгли папки с бумагами, другие спускали на веревках в большую яму ящики, завернутые в брезент. Я заметил среди офицеров Миками и уже знакомого мне высокого полковника с корейскими усами. Он сортировал бумаги - одни рвал и бросал в костер, другие откладывал в ящик. В комнату вошел Ии без кителя, в рубашке, выпачканный копотью и землею. Он вытер руки полотенцем, сел около меня и стал ловко массировать мне плечи. - Все разбилось вдребезги... - прохрипел я. - А дом нашего старика... - Старик жив, - успокоил меня Ии и рассказал, как все произошло. Утром к дому Осьминога подъехала группа штатских и, видно спутав с домом какого-то министра, стала швырять в него гранаты. Старик находился в саду и поэтому уцелел, хотя был контужен. Когда ошибка выяснилась, молодчики извинились перед ним и увезли его куда-то... Наверное, члены верноподданнической организации. - Я немножко отдохну, потом пойду все-таки... на площадь, - сказал я. - И чего ты влез в эту глупую историю? Поверил слуху о русском десанте? - стал упрекать меня Ии. - Советую остаться в живых и спрятаться на время. Всех, кто участвовал в выступлении, будут арестовывать как бунтовщиков. А как у тебя насчет американских пленных? Совершал кимотори? Я молча кивнул головой. - Значит, тебе угрожает американский военный суд. Придется сесть в бест, - бросил он и вышел. Старушка служанка принесла бутылку красного вина и заставила меня выпить целую чашку. Она сказала, что сейчас вымоет меня, а потом наклеит на спину лечебный пластырь. Я отмахнулся. Вошел Ии и, сделав знак старушке, чтобы она удалилась, сказал: - С убежищем устроили - бест надежный. Сегодня же отправим тебя в деревню. Посиди там, а когда можно будет, я вызову тебя. - А вы что будете делать? Чистить ботинки русским, когда они высадятся? На лице Ии появилась улыбка - он мог улыбаться в такой день! - Горе-рубаки провалили войну, теперь выступим на сцену мы, офицеры специальной службы, и сделаем все, чтобы спасти империю. - Поздно спасать ее. Вам остается только одно - встретить русских, стоя на четвереньках, - с горькой усмешкой сказал я. - Нет, русские не высадятся, - продолжал спокойно Ии. - Нашим главнокомандующим в Китае и на юге вчера ночью уже послано высочайшее повеление о прекращении боевых действий, но командующему Квантунской армией приказано биться до конца, невзирая на указ о капитуляции. Зря вы вчера охотились за указом. Он ведь не распространяется на Манчжурию. Война там будет продолжаться. На днях туда вылетает принц Такеда и передаст генералу Ямада дополнительные директивы государя. А тем временем в Японии высадятся американцы, и империя будет спасена от революции. - А как насчет "завершающей" войны? Американцы должны начать ее немедленно, чтобы не дать русским взять Манчжурию. Должны послать свои войска на помощь Квантунской армии. - Для того чтобы начинать войну против русских, американцам надо сперва высадиться в Японии и создать базу, а затем перебросить большую армию в Манчжурию или Корею. Без этого плацдарма на материке им нельзя начинать... - Так надо скорее... Нельзя терять ни одной минуты! Русские идут... - Я встал и, прихрамывая, заходил по комнате. - Еще есть надежда. Садись. - Ии наклонился к моему уху и зашептал: - Дело в том, что спустя час после объявления по радио указа о капитуляции американское командование прислало радиограмму в адрес генштаба о том, чтобы в Манилу были срочно присланы представители главной квартиры для получения распоряжений относительно процедуры капитуляции. Но... интересно то, что начальник штаба Макартура генерал Сатерленд потребовал, чтобы от нас был прислан либо заместитель начальника генштаба генерал-лейтенант Кавабэ, либо бывший начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант Касахара. Тот и другой видные специалисты по русской линии. Оба занимали в свое время пост военного атташе в Москве. - Если только для получения директив относительно процедуры, то почему требуют именно исихаровцев?.. Ии пожал плечами: - Пока мы ничего не знаем. Мы можем сказать только одно: еще есть надежда... - Значит, все зависит теперь от Квантунской армии? Если она продержится, то есть надежда, что мы заключим мир с американцами, гоминдановцами и англичанами и после этого... - Да. Наши вылетят в Манилу завтра или послезавтра. Квантунская армия должна продержаться во что бы то ни стало... - А что сообщают из Манчжурии? Я знаю только вчерашнюю сводку. - По последним сообщениям, советские танки подходят к Таонаню. - К Таонаню? Если они под Таонанем, то уже поздно. Судьба Квантунской армии уже решена, американцы опоздали. - Сорвав с себя аксельбанты, я швырнул их в угол и лег на циновку. - Все кончилось, яшма разбилась... Ии покачал головой и тихо произнес: - Яшма разбилась. Яшма будет склеена... БЕСТ 1 Меня поселили в деревушке, находящейся в одной из долин между горами Меги и Арафунэ. На севере, за лесами, поднимался дым вулкана Асама, на юге виднелась цепь из шести гор, а в ясные дни на горизонте появлялся белый силуэт горы Фудзи. Я устроился в домике деревенского полицейского, по-видимому получившего от Ии соответствующие указания. Меня снабдили медицинским свидетельством, скрепленным личной печаткой начальника эвакопункта на острове Иводзима. В свидетельстве значилось, что я подлежу отправке в метрополию, так как в результате контузии лишился памяти. Документ был датирован 14 февраля 1945 года, а через пять дней началась высадка американцев. Весь гарнизон острова погиб, поэтому проверить подлинность свидетельства было невозможно. Человека, на чье имя был выдан документ, никогда не было в действительности. Этот клочок бумаги лучше всяких амулетов оберегал меня от любых подозрений. У того, кто лишился памяти, бесполезно спрашивать о его прежней жизни. Так я был избавлен от собственного прошлого. В то памятное утро я оставил свой конверт возле безыменного трупа. Этот труп, вероятно, похоронили под моим именем и известили семью о моей славной кончине. Я соорудил из ящиков из-под мандаринов домашний алтарь и поставил поминальные дощечки с именами Дзинтана, Муссолини и других. А рядом на бочке из-под сакэ установил радиоприемник. Он держал меня в курсе событий, происходящих на земле. На Филиппины по вызову Макартура вылетели представители нашего главного командования. В тот момент, когда наши генералы вылезали из самолета в Маниле, советские парашютно-десантные отряды уже высаживались в Синьцзине, Мукдене и Харбине. Квантунская армия была разбита и сложила оружие. Рухнула последняя надежда. Война кончилась по-настоящему. Правительство отдало распоряжение о снятии затемнения, Спустя неделю после подписания акта о капитуляции в Токио вступил главнокомандующий американских вооруженных сил генерал Макартур - тот самый, который три года назад удрал на самолете из Батаана, бросив свою филиппинскую армию на произвол судьбы. Армия погибла, спасся только командующий. Теперь его голову украшал лавровый венок. Он разместил свой штаб в здании Общества взаимного страхования жизни в квартале Хибия. Началась демобилизация армии и флота империи. Все полки провели церемонию сожжения своих знамен. Были упразднены главная квартира, генеральный штаб, военное министерство, закрыты все военно-учебные заведения, взорваны и разобраны несколько наших линкоров и авианосцев. Безоружная Япония подчинилась батаанскому дезертиру. Он выступил с торжественным заявлением о том, что, действуя в духе Потсдамской декларации, будет проводить политику последовательной демократизации Японии и стремиться к тому, чтобы Япония больше никогда не могла стать угрозой для всеобщего мира и спокойствия. И с этой целью Америка будет всячески способствовать укреплению в Японии основ демократии и претворению в жизнь демократических идеалов. Многие, в том числе и я, приняли тогда эти слова за чистую монету. В своем указе о капитуляции государь сказал: "...при нынешнем положении вещей должен стерпеть то, что нестерпимо, и вынести то, что невыносимо". И чтобы подать пример всем верноподданным, как надо принять новое положение вещей, государь снял с себя форму великого фельдмаршала и облачился в новую, траурную - черный китель без погон, черные брюки с черным кантом, на груди и рукавах черное узорное шитье, на воротнике вышитый черным шелком герб династии - хризантема. Затем объявил о том, что снимает с себя звание земного воплощения божества. И, как сообщили газеты, поставил в своем кабинете бюст американского президента Линкольна. 2 В соседней деревушке находился артиллерийский дивизион, а за горой, недалеко от перевала Дзюмондзи, в помещичьей усадьбе размещалась авиационная школа. Вскоре после демобилизации на воротах, ведущих в казармы артиллеристов, появилась вывеска: "Артель земледельческого труда", а авиационная школа, судя по дощечке, прибитой к воротам, превратилась в "Товарищество на паях по производству дрожжевых удобрений". Артиллеристы и летчики тоже приспособились к новой эре. Я узнал от хозяина моего убежища, деревенского полицейского, что в буддийском монастыре, стоящем на холме за старинным трактом, проживают два инвалида, тоже лишившиеся памяти. Они прибыли сюда вскоре после капитуляции. Ии категорически запретил мне общаться в деревне с кем-либо, но я решил все же сходить как-нибудь в монастырь. Однако я не успел осуществить свое намерение. Оба инвалида внезапно исчезли. Их, вероятно, напугало появление эм пи - американских военных полицейских, которые, приехав в бывшую авиационную школу, допросили бывшего полковника, начальника школы, ныне председателя правления "Товарищества на паях". В результате допроса выяснилось, что полковник является однофамильцем того, кого разыскивали американцы. Как раз в это время по радио было передано сообщение о том, что штаб Макартура предал военному суду бывшего командующего японскими войсками на Филиппинах генерал-лейтенанта Хомма, командующего соединением на Батаане генерал-лейтенанта Тадзима, командующего отрядом "Тигр" Саито и других японских генералов, разгромивших в 1942 году на Батаанском полуострове американскую армию, брошенную своим командующим. Через некоторое время было объявлено об их казни. Макартур отомстил за погибшую армию и в знак того, что считает свою честь восстановленной, украсил свой личный самолет надписью: "Батаан". Внутренние враги благословляли Потсдамскую декларацию. Они ходили по улицам Токио и Осака с красными флагами. Полиция не имела права стрелять в них. В левых газетах и журналах государя называли просто по имени, как какого-нибудь рикшу: Хирохито. Красные ликовали, когда в здании на Итигаядай начался международный суд над нашими генералами и министрами во Главе с Тодзио. И наконец, произошло самое невыносимое и нестерпимое. Красные устроили демонстрацию, требуя у правительства риса для голодающих. Прорвав несколько полицейских кордонов, демонстранты ворвались в августейшую резиденцию и обследовали кухню. Несколько кинооператоров крутили ручки аппаратов. А потом в рабочих клубах Токио стали показывать документальный фильм, за каждый кадр которого операторы заслуживали четвертования. Фильм назывался "Мы голодаем, а Хирохито угощается". Государь стерпел и вынес, но я уже больше не мог терпеть. Я переслал через полицейского записку в адрес Ии: известил его о том, что решил ехать в Токио и убрать своими руками нескольких левых вожаков, а потом отдаться в руки американцев - пусть вешают. Лучше умереть, чем сидеть и бездействовать. От Ии пришел ответ: "Не дури. Все образуется. Американский главнокомандующий решил не объявлять государя преступником. Смотри на Китай и делай выводы". 3 Я последовал совету Ии. У меня немного отлегло от сердца. В Китае американцы вели себя иначе. Там они не говорили об укреплении основ демократии и претворении в жизнь демократических идеалов - там действовали. Сейчас же после нашей капитуляции американцы, не теряя ни одной минуты, заняли порты Северного Китая и высадили авиадесанты в Бейпине и Нанкине, чтобы не дать китайским красным занять эти города. А вскоре гоминдановские армии, вооруженные американцами, начали общее наступление в Среднем и Северном Китае. Красным пришлось отступить. В моей памяти всплыли слова пленного американца: "Нам надо думать о будущем, и прежде всего о будущем американском варианте "плана Исихара". То будущее, о котором он тогда говорил, по-видимому, уже пришло: американцы действовали. На токийском суде уже были оглашены документы, касающиеся наших планов войны против Советского Союза. Они были подлинными. В свое время я читал некоторые из них. Судя по всему, все эти документы были захвачены русскими при взятии Синьцзина. Чины штаба Квантунской армии либо не успели сжечь эти документы, либо рассчитывали на то, что русские не смогут расшифровать их. Ныне они стали достоянием гласности. Стало известно, кто их составлял и кто утверждал. Но я уже знал, что государь вне опасности. Генерал Исихара тоже не фигурировал в списке военных преступников. Автор знаменитого плана войны против России, непосредственный организатор взрыва под Мукденом, вызвавшего маньчжурские события 1931 года, один из самых влиятельных лидеров армии, остался на свободе. Уцелело и большинство его единомышленников и учеников, начиная с виднейших генштабистов-россиеведов Кавабэ, Касахара и Ямаока. В департаменте по делам демобилизации, созданном вместо военного и морского министерств, с разрешения американского штаба заняли ответственные посты бывший генерал-лейтенант Миядзяки и бывший вице-адмирал Маэда. Первый долгое время возглавлял орган специальной службы в Сахаляне-на-Амуре, а второй был начальником разведывательного отдела главного морского штаба, а до этого - морским атташе в Москве. Макартур взял под свое покровительстве всех крупнейших наших специалистов по русской линии, начиная с Исихара. А в Китае наступление против красных развивалось. Впереди шли гоминдановские дивизии, за ними - американские. Америка прибирала к рукам Северный Китай и Манчжурию. И Корею тоже. 24-я армия Ходжа, переброшенная с острова Окинава на юг Кореи, проводила военные операции против корейских партизан в горах Сепаксан и Чирисан. На весь мир нашумела речь Черчилля, произнесенная в Фултоне. Он открыто призывал Америку и Англию объединиться против "врага Э 1" - Советского Союза. И в Европе и в Азии творились интересные дела. А я сидел в бесте, который мало чем отличался от могилы. Я не имел права на реальное существование. Я стал жалеть, что не умер в то утро на площади. Однако небо рассудило иначе. Срок жизни, отпущенный мне, еще не был исчерпан. Ии прислал письмо. Он вызывал меня в Токио. Я выехал в тот же день. Я пробыл в могиле два с лишним года. 4 Вызов в Токио еще не означал, что я был вне опасности. На острове Гуам состоялись суды над офицерами императорской армии, совершавшими кимотори. Всех подвергли крайней мере наказания. Розыск оставшихся на свободе, по-видимому, продолжался. Поэтому мне надо было соблюдать максимальную осторожность. Я сел в поезд в Такасаки, надев противогриппозную маску. Хорошо, что в Японки установился обычай носить эту штуку, закрывающую нос и рот. Надев еще темные очки, можно было совсем замаскировать лицо. В поезде многие были в таких масках. Все они были в офицерских кителях, только без петличек. Общежитие в Усигомэ стало неузнаваемым. У входа висела большая вывеска - на ней было написано по-английски "Манила клуб" и нарисован щит с косой полосой и лошадиной головой в углу. А рядом с этой вывеской висела совсем маленькая - "Представительство компании по производству дрожжевых удобрений". Контора помещалась во втором этаже. Ии тоже совсем преобразился: европейский костюм, очки в золотой оправе, золотые зубы; стал настоящие коммерсантом. Он предложил мне поселиться в одной из каморок над конторой. Рядом в такой же каморке жил капитан Миками, бывший адъютант Осьминога. - Здесь можно чувствовать себя в полной безопасности, - сказал Ии. Помещение клуба на нижнем этаже арендовал какой-то китаец, который содержал несколько ресторанов для европейцев в Токио и Иокогаме и пользовался покровительством со стороны американских военных властей. Клуб этот стал игорным домом для офицеров 1-й кавалерийской дивизии, расквартированной в Токио. Даже эм пи - американские военные полицейские - не смели входить в него. Щит с изображением лошадиной головы был эмблемой этой полностью механизированной "кавалерийской" дивизии, не имевшей ни одной лошади. Ии одобрил мою внешность - я отпустил усы и изменил прическу - и разрешал мне изредка выходить из дому. Я обещал ему соблюдать все меры предосторожности. Во время прогулок я вел себя как лазутчик, проникший в город, занятый неприятелем. Токио выглядел именно так, как должна была выглядеть покоренная и обесчещенная столица. Всюду зияли выжженные пустыри, но на Гиндзе, в Асакуса, Синдзюку и Уэно жизнь кипела вовсю. Ярко раскрашенные бараки - кинотеатрики, кафе, дансинги, бары - были переполнены. Одних кафе в Токио функционировало свыше двадцати тысяч. Большинство вывесок было выдержано в духе новой эры: "Кэпитал", "Сентрал", "Парадайз", "Сван", "Майами", "Нью", "Флорида" и так далее. Перед этими пестрыми бараками толпились размалеванные девицы - панпаны. Эту кличку им дали их главные клиенты - американские солдаты. Панпаны были одеты по последней европейской моде и носили высоко взбитую прическу, прозванную "атомной бомбой". Впрочем, воспоминание об этой бомбе сохранилось не только в виде прически. Я встретил в метро женщину со следами ожогов и разноцветными полосами на лице, Мне сказали, что она из Хиросимы, - ее так изукрасили лучи бомбы. Токио с его выжженными пустырями и кварталами пестрых бараков был похож на эту женщину из Хиросимы. 5 Первое время я с опаской проходил мимо эм пи и американских офицеров. Мне приходилось иметь дело с пленными на Филиппинах, на острове Макин и в других местах. Те, кто остался в живых, могли узнать меня, несмотря на маскировку. Однако после нескольких прогулок я убедился, что мои страхи преувеличены. Однажды, садясь в троллейбус в Йоцуя, я столкнулся носом к носу с полковником жандармерии Сигено - тем самым, который во время войны проводил массовые операции по ликвидации неблагонадежных элементов среди населения Пекин-Тяньцзинского района. Говорили, что его имя действовало на китайцев как заклинание - бледнели и умолкали даже грудные младенцы. И этот самый Сигено теперь нес под мышкой большую связку бумажных зонтиков, - очевидно, шел продавать их. Затем я встретил у театра "Нихон гекидзе", совсем недалеко от американского штаба, майора Мацуяма. Допрашивая пленных на острове Гуам, он применял изобретенный им весьма действенный метод "горячая татуировка". Он проехал мимо меня, везя на велорикше какую-то пожилую американку. Если бы ей сказать, кто ее везет, она бы умерла на месте от ужаса. А в одном переулке около вокзала Уэно я увидел уличного гадальщика - в колпачке с хвостиком, какой обычно носят синтоистские священники, и в черном балахоне, напоминающем докторскую мантию. На его столике стоял прибор - сочетание микроскопа и старинных водяных часов, рядом красовалась дощечка: "Научно предсказываю судьбу согласно данным френологии, графологии и учения о началах Ян и Инь". Этого ученого-гадальщика, бывшего капитана 2 ранга, я видел во время войны на острове Эниветок. Он тоже совершал кимотори. Никто из этих офицеров не узнал меня. Я ра