отца и Сюкалина к окну, - в суд идет предатель. На нас показывать будет Зайков. Эх, надо бы предупредить Орлова. Ведь он и не подозревает, кто нас выдал и за ним финнам помогает охотиться. Надо бы. Но как? - Орлов еще осенью уехал, - сказал Сюкалин. - Знаю. И все равно его надо бы как-то предупредить. Ведь они могут здесь снова появиться, а Зайков и их предаст. Эх, попался бы он мне - своими руками задушил бы. Никто из шести обвиняемых не признал себя виновным на суде, и никто из них не прибавил к своим показаниям ни одного слова. Зачитали приговор: Петра и Анну Сюкалиных, Василия и Александра Ржанских и семидесятилетнюю бабушку Матрену Чивину - к расстрелу. Александру Ржанскую, жену Василия Ивановича, к пожизненной каторге. Молча слушали они этот приговор. Стояли твердо, как будто не они, а фашистские судьи обречены на гибель. Ржанские - отец и сын - поддерживали под руки ослабевшую от болезни и пыток мать. В начале мая всех их перевезли в петрозаводскую тюрьму. Держали здесь два месяца и двадцать суток. Восемьдесят страшных дней, каждый из которых казался вечностью. Каждое утро они вставали, не зная, проживут ли до вечера, и встречали ночь, не надеясь больше увидеть солнце. Все это время они пребывали в неведении друг о друге. Иногда давали знать о себе голосом или стуком в толстую каменную стену. Прислушивались, не ответят ли? Но стены тюрьмы молчали, а длинные, изнуряющие своим безмолвием дни тянулись медленно, томительно, чередуясь с бессонными ночами, полными кошмаров. За эти ночи Василий Иванович Ржанский перебрал в памяти всю свою жизнь: события большие и незначительные, дни радости и горя, думал о жене, о сыне, вспоминал знакомых. Своей жизни он не жалел - она уже прожита и прожита не напрасно. Но сердце его сжималось при мысли о сыне, о жене. "Саша, Саша, - мысленно обращался он к сыну, - прости меня. Это я посоветовал тебе не уезжать на тот берег с Орловым, думал, что не вынесет мать разлуки с тобой. А теперь, выходит, ей, бедной, предстоит расстаться с сыном навсегда. Выстоит ли она? Выдержит ли ее материнское сердце? Одна надежда у тебя, мать, - на победу Красной Армии. Она придет, эта победа. Но доживешь ли ты, старая, больная? Крепись, дорогая. Тебе надо жить. Ты должна дожить, чтобы рассказать людям всю правду о нас, чтобы за всех нас порадоваться спокойной мирной жизни... Мы умрем не напрасно. Что могли - делали, помогали приблизить эту жизнь..." В последний день в камеру Василия Ивановича вошли начальник тюрьмы и тюремный надзиратель. Объявили, что ему, Василию Ржанскому, расстрел заменен пожизненной каторгой. В эти же минуты Саша получил последнее свидание с матерью. Это свидание выпросила у надзирателя одна из заключенных - Клавдия Ефимовна Колмачева. С разведывательным заданием она в свое время проникла в тыл врага. Но шюцкоровцы напали на след и, хотя никаких доказательств у них не было, Колмачеву арестовали. В тюрьме Колмачева сблизилась со Ржанскими. - Не вечно безнаказанно людоедствовать будете. Скоро ваш черед ответ держать, - с точно рассчитанной прямотой сказала она надзирателю. - Устрой свидание. Это тебе зачтется в будущем. То ли этот довод показался надзирателю убедительней любых просьб, то ли теплилось еще в его душе что-то человеческое, - только он согласился. - Пять минут. Больше не могу, - ответил надзиратель и зазвенел ключами. Клавдия Ефимовна Колмачева присутствовала при этой последней встрече юного героя с матерью и сохранила ее во всех подробностях в памяти. Когда Александра Никитична вошла в камеру, Саша стоял у столика с миской в руках. Он осторожно опустил миску на пол и прижал к сердцу мать. Так и стояли они, не шелохнувшись, перед вечной разлукой. Александра Никитична рыдала, а Саша, хрупкий, почти просвечивающийся, говорил: - Мама, не плачь. У тебя есть еще три сына, кроме меня, и ты должна жить ради них. Я ухожу, но я честно прожил свои юные годы. ...В полдень 28 июля 1943 года Василий Иванович Ржанский понял, что страшная минута наступила: в коридорах тюрьмы что-то загремело, послышались торопливые шаги, непонятные команды. Где-то звякнул ключ, заскрипела дверь чьей-то камеры. И вдруг... - Прощай, папа! Прощай, мама! Василий Иванович узнал голос сына и, припав к дверям, неожиданно окрепшим голосом крикнул: - Прощай, Сашенька, прощай! - ему хотелось что-то еще сказать, но не смог, будто чем-то тугим перехватило горло, а потом стало давить на виски, на голову. Из его сознания выключилось все, осталась только мысль о Саше. И тут снова голос из коридора: теперь уже низкий, хрипловатый: - Прощайте, товарищи! Василий Иванович прислушался, понял: "Это голос Сюкалина, значит их всех вместе". - Прощай, Петр Захарович! Прощайте! - крикнул он в наглухо закрытую дверь камеры, затем бросился к окну. Во дворе стояла открытая машина. Сверху хорошо были видны брошенные в кузов лопаты, ломы... Из глубины двора показались два охранника, потом Сюкалин, Саша. За двумя медленно двигавшимися женщинами - старушкой Матреной Чивиной и Анной Сюкалиной - шла тюремная охрана. Всех загнали в машину. Вслед за ними в кузов поднялись шестеро солдат. Один из них держал на поводке овчарку. Василий Иванович прильнул к решетке, закричал: "Прощай, Саша! Прощайте, товарищи!" Машина двинулась, скрылась за углом тюрьмы. Ржанский упал на цементный пол. ...Через два часа машина вернулась обратно. Василий Иванович взглянул в окно. На дне кузова он увидел окровавленную одежду расстрелянных. Навсегда поселилась в сердце Ржанского безысходная тоска по утраченному сыну. И как раскаленным углем жгла его ненависть к тем, кто принес кровь и слезы на советскую землю. Глава 5 НАДЕЖНАЯ ЯВКА Возвращаясь на базу после встречи с Лугачевым, Яков перебирал в памяти все происшедшее за день. "Сильных ощущений было достаточно". Проходя близ небольшого озера, он обратил внимание на человека, мастерившего плот. Увидев перед собой вооруженного незнакомца, старик поднялся ему навстречу. - Работай, работай, папаша, - сказал Яков. - Только скажи, пожалуйста, не видел ли ты русских партизан. - Где уж мне их видывать. А вот слышать слыхал про них. Один, говорят, появился, так староста Лимонов быстро дал знать о нем начальству. И правильно сделал. А то ходят тут эти красные, только людей тревожат. - Дело говоришь, добрый человек, - поддержал старика Яков. - Только думаю, врешь ты. Небось, сам с партизанами связан. - Я с партизанами? Да что вы напраслину на меня возводите. Ведь я при Советах два раза в тюрьме сидел. Да еще сколько в колхозе натерпелся. Мельницу отобрали у меня. А сейчас - другое дело. Ваши мне земельку обещают. Да и ключи от мельницы... - Старик вдруг будто поперхнулся. Прервав речь, он уставился на Якова, вдруг сообразив, что этот вооруженный человек никак не похож ни на финского солдата, ни на полицейского. - Что ж ты замолчал, старый хрыч? - сказал Яков, спокойно присев на край плота. - Какие еще милости оказали тебе оккупанты? Говори, не стесняйся. - Да вы никак с той стороны? - Я-то с той стороны, а вот где ты сейчас будешь, шкура? - Простите! Все набрехал. Думал из ихних вы. И в тюрьме я не сидел. И мельницы у меня никакой не было. Епифанов я. А что мы от фашистов выносим, так это даже рассказывать страшно. Вот и я у них на старости лет четырнадцать суток в яме отсидел... - За что? - Рыбу ходил ловить в неуказанные часы. А как же не ловить, если голодуха. В деревне Пегрема прошлой зимой двадцать человек с голоду умерло. А насчет земли финны так говорят: плати две тысячи марок - гектар получишь. А если нет - в лагерях устраивайся. Так-то вот оно... Ну и хитришь по всякому, чтоб прожить. - Как же ты хитришь? - Гоню им самогон. У них же муку ворую и гоню. Так познакомился Яков с Петром Ефимовичем Епифановым, тем самым, которого Качанов назвал вражеским холуем и рекомендовал остерегаться. - Ладно, - сказал разведчик на прощание. - Видишь это дупло. Приходи к нему каждую пятницу. Если какая жратва будет - туда клади. Как услышишь что от своих приятелей оккупантов, на бумажку записывай и в дупло. А я, когда надо, о себе дам знать. Одним словом, делом докажи, какой ты - наш или ихний. В следующую пятницу Яков сюда не пришел. А еще через неделю, заняв удобную позицию неподалеку от условленного места, он наблюдал за тем, как Петр Ефимович выкладывает из корзинки в дупло разные припасы. Последней он извлек пол-литровую тщательно закупоренную бутылку. - Вот это дело, - заметил Яков, появляясь из-за кустов. - Значит от своих приятелей даже самогончик сэкономил. - Двойного перегона... - Хорошее дело. А сведения собрал какие? - А они вместо пробки в бутылку заткнуты. - Силен старик! - Да я ведь в девятнадцатом, когда здесь беляки были, хорошо красной разведке помогал. Так вот и тогда. Нацарапаешь на бумажке, что к чему, и пробочку из бумаженции сделаешь. Ни один дьявол не догадается! - Глаза старика плутовато искрились, и сам он, похожий на доброго, умного пасечника, теперь нравился Якову. - Вот что, Ефимыч, надежная квартира нужна. И надолго... - Что ж. Поразмыслим. - Епифанов почесал в затылке. - Будет вам надежная квартирка. Только про меня там ни слова. А то с моей рекомендацией хозяин тебя немножко не так принять может. Он мужик серьезный. И силы немалой. - А как он примет? - Дубиной по голове и все. Так вот слушай. Путь твой будет в деревню Мунозеро. К Сергину. Почему туда, наверное, интересуешься. Сергии - кремень мужик. Слово у него твердое. Перед оккупантами шапку не ломит. А они все же верят ему. Самостоятельным хозяином считают. И потом деревенька удобная. Стоит она в стороне от проезжей дороги. Патрули редко туда заглядывают. Несподручно. Все же четыре километра в сторону. - Что ж, я гляжу, эта квартирка в самый раз. Спасибо, старик. В день, когда у Якова состоялся этот разговор с Епифановым, Николай Степанович Сергин вернулся к себе в Мунозеро раньше обычного. Вот уже год с лишним работал он бригадиром на лесозаготовках, но никак не мог привыкнуть к своей, как он ее именовал, холуйской должности. Совсем обнаглели "господа". Вот и сегодня староста Самойлов показывал ему бумажку, полученную от полевого начальника Ламбасручейского участка Александра Пернанена. Там черным по белому было написано: "Приказываю направить пять молодых девушек, которые должны явиться в понедельник утром в Ламбасручей для отправки дальше". Каков новоиспеченный помещик! Подавай ему девушек, будто крепостные они. Никакой управы на него нет. Да и откуда управе быть, если этот "барин" на оккупантские штыки опирается. Нелегко ему, Сергину, видеть это, да еще числиться в бригадирах. А всему причиной его дом. Оккупанты решили, что владелец лучшего в Мунозере дома обязательно будет "лояльным". Чего и говорить: дом у Николая Степановича действительно хорош. Недаром же при своих был взят на учет как произведение народного искусства. Мунозеро расположено в стороне от проезжих дорог, и поэтому финны не держат здесь гарнизона. Но бывают все-таки наездами и тогда обязательно к Сергину на огонек заглядывают: о нем идет слава хлебосольного хозяина. Когда над Заонежьем опустилась ночь оккупации, Сергии думал, что не вынесет этого. Ведь он в 1917 году был в особом отряде Красной гвардии, участвовал в боях против петлюровских банд, а потом уехал на север, где достраивал Мурманскую железную дорогу, и многие годы работал на транспорте. И надо же было случиться такому: перед самым началом войны заболел и не смог эвакуироваться. А кто поверит, что не смог. Скажут: Сергин дом свой бросить побоялся, по старой жизни соскучился. И вот он меряет из угла в угол просторную горницу, этот высокий, могучий человек, то и дело одергивая на себе серую, сатиновую косоворотку. Лицо его, с крупными чертами, будто вырубленное из одного куска гранита, - то печальное, то гневное. Тяжелым камнем лежало на сердце у Сергина вынужденное бездействие. Но куда денешься: надо было жить, и он жил. - Николай, ужинать пора! - позвала Сергина жена, Мария Антоновна. Он молча прошел на кухню. - Гляди, Марья рыбников напекла, - заметила мать Сергина, Александра Федоровна, удивительно живая, бойкая на слово да и на работу старушка. - Рыбники - это хорошо. - Сергин принял из рук жены большую кружку чаю. - Небось с заваркой туго уже у нас? - Ничего, разживемся... - У дорогих хозяев выменяем... Чтоб они сдохли! - сказал Сергин и уже совсем другим голосом продолжал. - Чем занимаюсь я? Господам услужаю. Вот такие руки в безделье держу. - И он приподнял над столом большие, натруженные ладони. - Да брось ты, Колюша, печалиться, - вмешалась мать. - В гражданскую в стороне не остался. И в эту до тебя очередь дойдет. - Где там... Ладно. Спать пора - вот что я вам скажу. С вечера ляжем - утром проснемся. Может детей своих во сне увидим. Николай Степанович встал из-за стола и направился было в горницу. Остановился. Прислушался. Да, кто-то стучался в окно. "Кого бог несет? - подумал Сергин. - Финны не так стучат. Они нетерпеливо тарабанят. А соседи, те в дверь и частыми ударами. Что же это я смотрю, - спохватился он. - Надо открывать". И Николай Степанович вышел в коридор, плотно притворив за собой дверь. - Кто там? - спокойно спросил он. - Открой, хозяин. Свои, - раздалось в ответ. Сергин откинул щеколду. Перед ним стоял человек не очень высокого роста, но широкий в плечах. Одетый так, что его можно было счесть и за лесозаготовителя, и за рыбака, и просто за деревенского жителя. И все же в облике его было нечто такое, что резко отличало его от всех, с кем приходилось Сергину встречаться ежедневно. - Так свой, говоришь, - заметил хозяин, прикрывая за гостем дверь и старательно задвигая щеколду. - Свой. Как поживаешь, Николай Степанович. - Ага, значит и по батюшке меня знаешь. А я вот что-то тебя не припомню. Кажись, разносолов за одним столом мы не едали, чаев не распивали... - И припоминать не стоит. - Это почему? - Незачем зря голову ломать. Мы ведь никогда еще не встречались. - Вот видишь: а говоришь - свой. Да еще, как живем спрашиваешь, - с явной настороженностью глядя на незваного гостя, бросил Сергии. - Так вот доложу я вам, уважаемый, хорошо живем. Преотлично. Кто работает, тот и живет ничего. Ну, а лодыри, конечно, ремни затягивают. И поделом им, лодырям. - Ну ладно. Не надо ершиться, - примирительно заметил гость. - Проводи-ка лучше меня туда, где можно без свидетелей поговорить. - И опять в его интонации Сергин уловил нечто такое, что не позволило ему ослушаться. - Без свидетелей, так без свидетелей. Пойдем на верхотуру, - и он повел гостя по скрипучей лестнице в комнатушку, где обычно веники впрок сушились. - Банькой пахнет, - сказал незнакомец и широко улыбнулся. - Ох, и соскучился я по ней. - Затем он посмотрел прямо в глаза Сергину и совсем другим голосом произнес: - Так вот, Николай Степанович, я с той стороны. - На той стороне Мунозера никто не живет, - безразлично отозвался Сергин, отлично понявший, о какой "той стороне" идет речь. Но виду не подавал. "А вдруг обман, - думал он, - вдруг этот человек подослан финской полицией. Слышал, что в других деревнях аресты были. Может, хотят проверить, как я отнесусь к партизану, а затем расправятся со мной и моей семьей". - Не веришь, значит? Что ж, понимаю. - Зовут-то тебя как? - выдавил из себя Сергин. - Зовут Яковом, а по фамилии - врать не хочу, - ответил незнакомец, а потом участливо добавил. - Боишься провокации? Понимаю. Да только пора научиться отличать сокола от ворона. А для порядка вот мои визитные карточки, - и незнакомец извлек из-за пазухи свежие номера газет "Правда" и "Ленинское знамя". - А еще тебе вот что скажу: дочка Елизавета из Ижевска привет шлет. Все у нее хорошо. - Свой! - вырвалось из самого сердца Сергина. - Наконец-то! - Вот что, отец, - сказал Яков. - Сможем ли вдвоем у тебя укрыться на некоторое время? - Что за вопрос! - Хорошо. Тогда жди завтра в это же время. Если в доме будут посторонние... - он на минуту призадумался. - Вот что, повесь тогда перед крыльцом полотенце. На просушку. - Ясно. - Тогда до завтра. Они спустились вниз. И Яков, убедившись в том, что улица пуста, исчез за дверью. Сергин видел, как он прошел мимо окна и сразу растаял в ночной мгле. Но недалеко ушел Яков. Теперь он обязан был проверить, как будет вести себя Сергин после этого посещения. Ведь речь шла об устройстве здесь зимней конспиративной квартиры. И надо было на все сто процентов убедиться в преданности хозяина, прежде чем сполна довериться ему. "Как поступил бы предатель? - мысленно рассуждал Яков. - Не сразу, конечно, но этой же ночью он сообщил бы полиции о незваном госте". Долго и терпеливо выжидал разведчик за домом. Все было спокойно. Едва только небо посветлело, как он вернулся на свою базу. Вскоре Яков обосновался в доме Сергина вместе со своим боевым товарищем. - Куда нас, Степаныч, определить намерен? - спросил он у хозяина, когда вновь переступил порог этого дома. - Это я уже обдумал, - ответил Сергин и повел гостей на чердак. - Здесь вам удобно будет. Из этого окошка подъезды к дому хорошо видны. Смекаете? Теперь давайте договоримся об остальном. Как радиобандуру лучше упрятать, сами думайте. Парни, гляжу, смекалистые. А кое о чем скажу. Ну, во-первых, чердак я ваш всегда запирать буду на висячий замок. Так что пока я, жена или бабка о себе знать не дадим, вы особенно здесь не громыхайте. Без танцев. Танцевать после войны будем. - Не худо бы и сейчас, - заметил Орлов. - У вашего старосты Самойлова невестка, одним глазком видел, приятная. - И про невестку уже знаешь. Остер глаз у тебя. - Это я так, в шутку. Что до глаза, то он не у меня, у Васильева остер. А скажи-ка, Степаныч, что из себя представляет Самойлов? - Самойлов? Худо ему приходится. Старостой назначили, а сын в Красной Армии. Скажут потом: "Хорош родитель: перед оккупантами выслуживался". Да и невестка его, Надежда, нет-нет и бухнет ему такое, что и пересказывать не хочется. А откуда ей знать, невестке-то, что он, Самойлов, не для себя, для других старостой быть согласился. Если бы не он, еще хуже было бы нам, деревенским. Многих выручал из беды. Но трудно в две дудки играть: оккупанты что-то на старика косовато поглядывать стали. - Надо будет нам познакомиться с Самойловым, - заметил Васильев. - Сделаю, - отозвался Сергии. - Да вот еще: договоримся так. В случае непредвиденной опасности, обыска или чего, я, когда к вам по лестнице подыматься стану, "Волга-Волга, мать родная" замурлыкаю... Как запою эту песню, вы через окно на крышу вылазьте и помните: дело к драке идет. И еще. У нас в доме на другой стороне эвакуированные живут. Как будто ничего люди. А впрочем, кто их знает? Так что, думаю, пока их вмешивать не стоит. Есть будете, что мы. Особых разносолов не обещаю, а голодать не придется. - Спасибо, Николай Степанович, - сказал Яков, - сам понимаешь: если нас на семь замков запереть, да еще глаза завязать, да уши заткнуть, толку мало будет. Нельзя нам отсиживаться. - Да кто говорит отсиживаться?! Просто с умом действовать надо. А что до глаз и ушей, так ими и меня бог не обидел. Да и старик Самойлов очень на глаза резв, да и умом сметлив. Есть еще сестра у меня в Ламбасручье. А вы этим поселком, гляжу, интересуетесь. Так что хватит у тебя глаз да ушей. - Вот это дело. Ваши глаза и уши нам очень помогут, а как погонит Советская Армия оккупантов, и руки понадобятся. - Вот и хорошо. Значит, договорились. Долго не мог уснуть Яков в эту первую ночь под Сергинской крышей. Да и Васильеву не спалось. Он понимал, что радист всегда у рации находиться должен, и все же мечтал о большем. И у Якова свои думки были. В этом походе он вновь убедился в том, что верить надо людям. Те же Епифанов и Лугачев надежными помощниками оказались. Надо, чтобы больше было таких помощников. Но действовать теперь придется гораздо осторожнее. Одно дело, когда явка в лесу, другое - в деревне. Теперь следует избегать контактов с новыми людьми. Делать это надо через Сергина, Качанова, Епифанова и других. А самим? Самим остается скрываться. Разведка и сбор сведений должны проходить через людей проверенных и подготовленных. С этим и уснул. В последующие дни началась та кропотливая, неблагодарная, но очень нужная работа, которая, в конечном счете, не могла не приносить удовлетворения. Каждый раз, когда в положенное время начинался сеанс радиосвязи с Большой землей, Васильев, передавая зашифрованные Яковом тексты, знал: это удар по врагу. Однажды через верных людей разведчикам стало известно, что в район Шуньги прибыла крупная кавалерийская часть. - Зачем им понадобилась кавалерия, как думаешь? - спросил Яков у Васильева. - Не для карательных ли действий... - Вряд ли, скорее против партизан хотят ее бросить. - В первый же сеанс сообщим. Так и сделали. А спустя некоторое время узнали, что легкомоторные самолеты бомбили место сосредоточения кавалерии. - Там все смешалось: кони, люди, - докладывал Якову осмелевший Лугачев. Он заметно повеселел со времени их первого знакомства. - А откуда знаешь, что и как? - Слышал разговор в штабе. - Хорошее дело. В августе разведчики получили указание центра собрать исчерпывающие сведения о том, какими силами располагают оккупанты в районе деревни Вегорукса. Выйдя на выполнение этого задания, Яков нарвался на карателей. С трудом ушел от преследования и только убедившись в том, что за ним никто не следит, возвратился в Мунозеро. Но разведку провести нужно было. И Яков решил поговорить с Сергиным. - Вегорукса, - сказал тот, - от Ламбасручья поближе, чем отсюда. А у меня что-то опять печенка заныла. Без помощи коновала ихнего никак не обойдусь. На следующий день Сергии обратился к своему начальнику с просьбой, чтобы ему дали пропуск в Ламбасручей для консультации с врачом. Просьба старательного бригадира была уважена. В Ламбасручье Николай Степанович встретился со своей сестрой Парасковьей Степановной Антоновой. Через нее и удалось получить те сведения, которые интересовали советское командование. Шло время. В один из сентябрьских дней 1943 года Васильев встретил возвратившегося из очередного похода Якова сам не свой. - Плохи дела. Питание отказало окончательно. Пока не достанем нового, считай, что нет у нас рации. Но Якова не очень обескуражило это сообщение. Он только спросил: - А ты вчерашнюю шифровку передал? - Да. - Ну, тогда порядок. Собирай вещички и... Сегодня у нас какое число? - 22 сентября. - Так вот, завтра отправляемся на Большую землю. - А рацию с собой? - Зачем. Теперь нам есть у кого ее оставить. Последние сутки Яков затратил на встречи с верными людьми. Епифанову сказал: - До свидания, старик. С тобой мы свидимся в самое ближайшее время. Одно прошу: Ламбасручей держи все время под прицелом. Тебе это сподручнее. Был у меня там надежный человек, да перевели его внезапно. - А ты, Яша, если кого ко мне пошлешь, предупреди, чтоб не наткнулись на моего соседушку Качанова. Зловредный старик! - Ладно, - улыбнулся Яков, не далее как вчера получивший от Качанова сведения о количестве автомашин, прошедших за день мимо деревни. С Сергиным и его домочадцами крепко обнялись. - Помни, Степаныч, придет к тебе человек в любую пятницу. Пароль такой: "Вам привет от Якова". Разведчики накрепко связали парашютными стропами три бревна. Получился плот. На нем и переплыли узкую озерную губу. Пешком добрались до того места, где заранее была приготовлена лодка. Отчалили. К пяти часам вечера достигли Клименицких островов. Переждали здесь, пока стемнеет, и поплыли дальше. На третьи сутки они были уже у своих. Глава 6 РАСПЛАТА Пернанен в Ламбасручье устроился с комфортом. Он занимал нижний этаж лучшего в поселке дома. А на втором этаже размещались штаб и канцелярия. Это было удобно во всех отношениях да к тому же не требовало дополнительной охраны. Пернанен был совершенно спокоен за свою семью: часовые у штаба дежурили непрерывно, а ночью посты усиливались. В этот ненастный октябрьский вечер Пернанен с особым удовольствием попарился в бане. Все-таки у русских не все плохо. Бани, например, отличные. Высокий, дородный, он после мытья долго еще сидел в кресле, утирая побагровевшее лицо махровым полотенцем. На улице лил нескончаемый дождь, а здесь, в комнате, было тепло и уютно. Однако Пернанен не испытывал полного удовлетворения. Он знал, что дела на фронте идут неважно. А его собственные дела и планы целиком зависели от этого. В случае чего отсюда и ноги не унесешь... Думать об этом Пернанену никак не хотелось, но мрачные мысли так и лезли в голову. Да, пора бриться. Сейчас вернется с прогулки дочь (девочка слишком рискует, задерживаясь по вечерам), и они будут ужинать. Если еще комендант заглянет на огонек, будет отличный повод распить бутылку-другую. Вечером можно, а с утра не стоит. Эта проклятая водка иногда заставляет совершать необдуманные поступки. Пернанен вспомнил, как он однажды раздраженный вернулся из леса. Не хватало людей, и биржа по существу не работала. От огорчения за обедом выпил лишнего, а потом на обратном пути увидел возле канцелярии толпящихся людей. Они ждали, когда им выдадут талоны на муку. Каковы: в лес работать не идут. А вот есть финский хлеб валом валят. В глубине души Пернанен знал, что этот хлеб вовсе не финский. Это то, что осталось от реквизированных у тех же крестьян запасов. А впрочем, то, что реквизировано, уже принадлежит великой Финляндии. И он рассердился. Разъяренный поднялся наверх по скрипучей лестнице. Но и здесь, у дверей канцелярии, было полно русских. И тут он услышал, как одна старуха сказала: "За их чертовыми опилками сутками стоять надо". Этого Пернанен не стерпел. Он схватил мерзкую бабу, выволок ее на улицу и швырнул на мерзлую землю. Аж кости затрещали у старой ведьмы. А потом к нему пришла дочь той старухи и стала просить помощи. Пришлось пригрозить револьвером. Очень весело было смотреть, как она, сломя голову, бежит по лестнице. Думал, больше не заявится. Так нет, опять пришла. Требует лошадь, чтобы мать в больницу отвезти. Старуха, видите ли, умирает. Но Пернанен сказал так: "За пятьдесят километров лошадь не погоню. Для русской старухи нет у нас лошадей. Если умрет, так и надо". В глубине души Пернанен считал, что поступил он тогда совершенно правильно. Правда, может быть, чуть-чуть перегнул... Но, с другой стороны, разумная строгость необходима. Конечно, и среди финнов есть люди крайностей. Вот, например, комендант Липасти. Обнаружил у одного старика припрятанный хлеб. Как тут быть? Пару раз огреть резиновой палкой и посадить в яму дней на пятнадцать. Он, Пернанен, именно так и поступил бы. А Липасти? Тот вывел старика на улицу и приказал ему раздеться. И что за охота любоваться на этот скелет. Один солдат держал старика за ноги, другой за руки, а Липасти порол его плетью. И перестарался. Умер старик. Черт с ним, со стариком. Но коменданту и этого было мало. Он и жену запорол. А это уж слишком! Пернанен отвлекся, наконец, от своих мыслей и стал бриться. Из зеркала на него смотрело широкоскулое лицо с высокими надбровьями. Квадратный подбородок, бледно-голубые глаза. Ища обо что вытереть бритву, он заметил на столе книгу Херсхольта Гансена "По следам войны". "И зачем только девочка читает эту ерунду?" - с раздражением подумал Пернанен. - А Гансен тоже хорош! Датчанин, прикинулся нашим другом, приехал сюда, на оккупированную территорию, в качестве военного корреспондента. И что пишет? Умиляется по поводу того, какие хозяйственные успехи были достигнуты в Карелии при Советах. Пернанен отложил бритву, небрежно раскрыл книгу и скользнул взглядом по следующим строчкам: "...За последние месяцы финская армия захватила лишь очень ограниченное количество пленных. С ранеными пленными большей частью расправа весьма короткая. Это подтверждают сами финские солдаты..." Подтверждают! Пернанен с удовольствием рванул лист и вытер бритву. Он взял полотенце и хотел было пройти к умывальнику, как вдруг в коридоре послышались шаги и кто-то без шума растворил дверь. Что за нахалы! Такого он не припомнит, чтоб к нему врывались столь бесцеремонно. На пороге стояли трое. - Чего угодно? - спросил Пернанен, негодуя по поводу того, что к нему осмелились войти без стука. Один из троих, тот, что повыше ростом, не отвечая на вопрос, негромко сказал на финском языке: - Руки вверх! - Бросьте шутить, - рассмеялся Пернанен. Но смех его был фальшивым. Где-то в глубине души он почувствовал, что надвигается что-то непоправимое. Пока же он продолжал игру. - Вы что, таким образом пытаетесь оправдать свое неуместное вторжение? Слава богу, мы в глубоком тылу. - Сыпанем по нему, Гриша, и дело с концом, - сказал коренастый и приподнял автомат. - Повторяю, руки вверх, - требовательно бросил высокий, в то время как третий из незнакомцев быстро перерезал телефонный провод. - Я говорю вам в последний раз, бросьте глупые шутки! - завопил Пернанен, хотя теперь уже определенно понял, что не в шутках дело. - Нам не до шуток, - совершенно спокойно по-фински разъяснил высокий. - Вы ищете партизан? Вот мы и пришли. Руки вверх! Быстро. Пернанен поднял руки. В это время где-то совсем рядом раздался оглушительный взрыв. Лампа в комнате погасла. Пернанен потянулся к ящику стола, где у него лежал пистолет. Как же советские разведчики оказались в логове врага, как им удалось проникнуть к самому Пернанену? Об этом необходимо рассказать. В ночь на 16 октября 1943 года из Шалы вышла группа бронекатеров и взяла курс на Великую Губу. Ночь оказалась холодная, ветреная. Лодки, идущие на буксире за катерами, все время захлестывало волной. - Дадут течь лодки, на чем добираться будем, - сказал Орлов молодому офицеру, который отвечал за высадку десантной группы. - Ничего, - беспечно отозвался тот, - не растают, не сахарные. - Не вам высаживаться, так вы и "ничевокаете", - вскипел Орлов. - Прошу немедленно застопорить и проверить лодки. Не в меру заносчивый офицер хотел еще что-то возразить, но, перехватив полный негодования взгляд Орлова, осекся и дал соответствующий приказ. Катера застопорили ход. Лодки подтянули к борту. И тут выяснилось, что не зря беспокоился опытный разведчик. Одна лодка дала течь. Пришлось ее бросить. Катера снова пустились в путь. Вскоре все участники операции стали рассаживаться в трех лодках, по восемь-девять человек в каждой. Да еще оружие и боеприпасы. В общем, нагрузка порядочная. Да при такой волне. Одним словом, потеря одной лодки сказывалась. Проплыть надо было километров двадцать пять - тридцать. Прежде чем попасть в залив, предстояло пройти неширокую горловину, на одном из берегов которой располагались батареи и прожектора противника. - Грести еле-еле, - предупредил Орлов. - Чтобы ни звука! Горловину миновали благополучно и рано утром пристали к берегу южнее Великой Губы, километрах в семи-восьми от нее. Две лодки Орлов приказал на руках вынести в лес и здесь замаскировать. Третью причалили к небольшому островку, находящемуся в нескольких десятках метров от берега, на тот случай, если первые две лодки будут обнаружены. - Дальше будем действовать, как договорились, - тихо сказал Орлов. - Идти всем вместе опасно. У каждой группы есть старший. Сойдемся вот здесь, - и он указал точку на карте. Сначала разведчики километров на десять углубились в лес и только после этого повернули на север. Каждая из групп самостоятельно пересекла дорогу Великая Губа - Ламбасручей и, пробираясь сквозь чащу леса, достигла заранее подготовленной базы, где раньше располагались Орлов и Васильев. Когда все были в сборе, началось непосредственное выполнение боевой задачи. Большая группа человек на двадцати возглавляемая Орловым двинулась к Ламбасручью. Остальные остались на месте, чтобы оседлать дорогу и предупредить основные силы, если им из Великой Губы будет угрожать какая-либо опасность. - Вот что, ребята, - сказал Орлов, когда разведчики проходили близ небольшой деревни. - Здесь сделаем привал. Я на время уйду. Командование примет Романов. - Хорошо, Алексей, - отозвался высокий, широкий в плечах человек. Орлов отправился на встречу с Епифановым, от которого должен был получить последние данные о том, что делается в Ламбасручье. - Давненько не бывал я там, Яшенька, - признался Епифанов. - Придется сходить. 18 октября отряд, находясь на марше, встретил возвращающегося из Ламбасручья Епифанова. Он подробно разъяснил, что оккупанты занимают три дома на берегу озера. В первом, двухэтажном, находится штаб. Второй, по-видимому, - склад боеприпасов. Третий - казарма, в которой живут почти все солдаты. - Молодец, спасибо! - просто сказал Орлов. - А теперь марш домой, старик! А то сейчас здесь бал начнется с танцами. Да, вот что: Качанову не забудь от меня привет передать. Так и скажи: Яков привет шлет. - Ты это серьезно? - Вполне. - Хорошо, передам. Неподалеку от Ламбасручья группа увидела небольшой хутор. Орлов, Романов и Миккоев, тот самый, с которым Алексей ездил в отпуск, вошли в избу. Здесь они застали старика-смолокура Федора Алексеевича Мамонтова и его жену. Старик охотно взялся вывести отряд к финскому штабу. - Ты, отец, топор с собой прихвати, - заметил Романов. - Если напорешься на белофиннов, скажешь, мол, в лесу призадержался. Условились так: когда старик станет возвращаться из Ламбасручья и ничего тревожного там не обнаружит, топор он будет держать вверх топорищем. Если же там угроза объявится, он повернет его топорищем вниз. Тут же разведчики договорились, как будут действовать. Задача осложнялась тем, что нельзя было забросать штаб гранатами. При этом мог взорваться находящийся поблизости склад с боеприпасами. Атаковать решили двумя группами. Одна ликвидирует штаб. Другая в это время блокирует казарму с солдатами. - Пока не ввязались в бой, поменьше шума, - заметил Орлов. - А то как бы барин не сбежал. Вскоре показался Мамонтов. Топор он нес вверх топорищем. Порядок. Можно начинать! Но тут на озере затарахтел мотор катера. Притаились. Заметили их или нет? Но вскоре катер стал удаляться, видно, пошел к острову, где находился сторожевой пост. Итак, за дело! В Ламбасручей вошли с южной стороны. - Провода резанем? - шепнул Миккоев. - По-моему, не стоит, - заметил Романов. - Обнаружат, что связи нет, пошлют людей. Лучше потом обрежем. Орлов согласился с Романовым. - Вот что, - сказал он старику, - на всякий случай малость похитрим. Прикинемся, будто партизана в плен взяли. Форма у нас подходящая: если на секреты напоремся, сумеем время выиграть. Пока они разберутся что к чему, уже поздно будет. - Ясно? - Ясно. Вместе со смолокуром без приключений подошли к штабу. Притаились у забора. Старик с одним из разведчиков вернулся ко второй группе и повел ее к дому с солдатами. Только успели наши занять исходную позицию у штаба, как слышат: кто-то идет со стороны берега. Пригляделись: офицер. Задержали, отвели в сторону. Орлов и Романов стали советоваться, как сподручнее проникнуть в дом. В это время у казармы прозвучал выстрел. Значит, та группа чем-то себя выдала. Медлить было нельзя. Молниеносно сняв часовых, разведчики ринулись в дом. Двое устремились на второй этаж, а Орлов с Миккоевым и Романовым проникли к самому Пернанену. Раздался оглушительный взрыв. Лампа в комнате погасла. Пернанен потянулся к столу и ловко обхватил длинными пальцами рукоятку парабеллума. Но не удалось ему воспользоваться оружием. В руках Орлова вспыхнул фонарь. Узкий пучок света выхватил из тьмы высокую фигуру наместника. Орлов взмахнул свободной рукой. И Миккоев с Романовым резанули по Пернанену из своих автоматов. Тут же все трое кинулись в соседнюю комнату. Находящиеся здесь полицейские попытались оказать сопротивление, но тщетно. На втором этаже не прекращалась стрельба. Орлов с товарищами устремился туда. Оказывается, враги, уцелевшие при взрыве противотанковой гранаты, забаррикадировались во второй комнате и вели оттуда огонь. Подоспевшие снизу разведчики прошили перегородку очередями. Миккоев кинулся вперед и взломал дверь. Всего минуту длилась горячая схватка, и вот уже помещение штаба в руках советских воинов. Романов, Орлов, Миккоев бегло просматривают документы, под каждым из которых стоит подпись: "Пернанен". "Всем владельцам коров и прочего мелкого скота не позднее 15 июня 1942 года передать свой скот общине". "Овец всех остричь и шерсть привезти в Ламбасручей". "Всем лошадям отрезать хвосты до 30 октября и волос привезти в земельный отдел". "Всех овец, баранов, ягнят 18.V.1943 г. согнать в Космозеро. Оттуда они будут отправлены далее". "Старосте деревни Пегрема приказываю сегодня же послать трех мальчиков: Прохорова Виктора, Прохорова Федора, Максимова Василия в Великую Губу пасти коней. А также пошлите в Кижи на молотьбу Ражиеву Татьяну, Прохорову Марию, Еремину Акулину, Прохорову Айну, Алампиеву Матрену, Петушову Марию". - Видал, крепостное право устроили, дьяволы, - скрипнул зубами Миккоев. - Ладно, хватит бумаги ворошить! - решил Орлов. - Недосуг сейчас. Да и специалисты для этого дела есть. Клади все в мешок, потом разберемся, что к чему. Едва разведчики успели собрать документы, как в комнату ворвался Николай Ермолаев: - Плохи дела, товарищ Орлов! Из казармы крепко жарят. Головы поднять нельзя. Как бы не прорвались! - Ты чего заторопился? - спокойно сказал Орлов. - Делать все надо не спеша, солидно. А что стреляют, так на то и война. - Он подошел к окну, прислушался. - Эх, не только в казарме загвоздка. А вот что катер с поста возвращается - это похуже будет. Одним словом - пошли! Все участвовавшие в разгроме штаба поспешили туда, где шел жаркий бой. Прибыв на место, Орлов понял, что противник может преодолеть растерянность и каждую минуту перейти к решительным действиям. Задача, в сущности, выполнена; поэтому главное сейчас оторваться от противника, не дать ему возможности воспользоваться своим численным превосходством. По приказу Орлова часть бойцов продолжает вести огонь из всех видов оружия. Другие под прикрытием этого огня подбираются почти вплотную к казарме и пускают в дело гранаты. Один за другим следуют взрывы, из окон валит густой дым. - Так. Думаю, они не сразу опомнятся. Теперь отходи. Товарищи попеременно несут тяжело раненного бойца Новоселова. Романов сгибается под тяжестью мешка с документами. Несколько человек образуют замыкающую группу: она должна принять на себя первый удар на случай внезапного нападения. Но обескураженный ночным штурмом враг пока не преследует. Впрочем, на длительное затишье рассчитывать, конечно, нельзя. - Умер Новоселов, - докладывает Орлову один из разведчиков. Бойцы хоронят товарища. Недолго длится ритуал прощания. На мгновение снимают шапки над свежей могилой и продолжают отход.