ые командиры. - Командующий возмущен беспорядками и требует выдать зачинщиков бунта. - Полковник замолчал. Он выжидал. Шеренги стояли в гнетущей тишине. - Иначе, - полковник резко разделял слова, - каждый... десятый... будет... расстрелян! Строй по-прежнему хранил молчание. Лопатин видел, как перед шеренгой появился ротный. - Кто подстрекал, а?! - кричал он, перебегая с одного места на другое и выискивая среди солдат тех, кто назовет первые фамилии. Но солдаты молчали, потупив взоры. Полковник повторил свое требование. Солдаты молчали. Лопатин знал нескольких самых беспокойных солдат из своей роты. "Что с ними сделают? Расстреляют? А чем они виноваты? - мучительно думал он. - Нет, не возьму на себя такой грех. Пусть говорят другие". В это время полковник отошел на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров. По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца. Снова послышалась команда. - По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришел в движение и снова замер. Что они замышляют? - Р-р-рассчитайсь! - Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвертый... Счет приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой... - Восемьдесят девятый, - почти шепотом сказал сосед. - Девяностый, - продолжил Лопатин. И счет пошел? дальше - тихий, необычный, не солдатский. Счет еще не дошел до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой. "Скоро ли все это закончится? - с тоской подумал Лопатин. - Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчетливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Теплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал ее Ванюшка. Ждет, когда он подойдет к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе. Новая команда вывела Лопатина из раздумья. - Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперед... марш! "Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!" Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками. - Оглох, скотина? - Лебяжий схватил его за воротник шинели и рванул на себя. Лопатин не видел и не слышал, как строй заволновался и приглушенный ропот прокатился по шеренге. Но на другой стороне плаца в полной готовности стояли пулеметы. Спустя несколько минут "десятые" были окружены конвоем. Полковник побежал докладывать командующему: "Зачинщики выданы. Какие будут приказания?". Марушевский стоял рядом с Айронсайдом. Он чуть повернул голову в сторону полковника и выдавил: - Рас-стрелять! Англичанин одобрительно кивнул. Полковник побежал на плац. Лопатин едва держался на ногах. На какое-то мгновение он потерял сознание. Ноги подкосились, и он упал на колени. Его поддержала чья-то рука. "Держись, братец", - услышал он тихий знакомый голос и увидел рядом лицо Ермолина. Лопатину хотелось броситься вперед, вырваться из этого страшного круга английских штыков, упасть на землю и со всей силой, крепко вцепиться в нее. Потом он вдруг ощутил в себе свирепую ярость и ненависть к тем, кто хотел лишить его жизни. И он тут же понял, что эта ненависть, которая могла его поднять на борьбу за землю, за счастье, за свободу, пришла к нему слишком поздно. - Все кончено, - сказал Ермолин, взяв Лопатина под руку. - Но другие живы, они будут бороться и отомстят за нас! Их увели за кладбище, на "Мхи1". 1 "Мхи" - огромное болото на окраине Архангельска, где во время гражданской войны и интервенции, белые расстреляли тысячи людей. (ККК) 12 Все это произошло на глазах у Андрея Грушина. Он "слышал, как ударил первый бомбомет, видел, как сопротивлялись восставшие, ведя огонь из окон и с чердака. Он стоял среди прохожих, укрывшихся во дворе ближнего дома. Если бы он мог хоть чем-нибудь помочь восставшим! Если бы он мог пробраться в казарму и вместе с ними сражаться против озверелых английских и белогвардейских палачей! Когда все закончилось и группу солдат повели от казармы к кладбищу, Грушин медленно пошел в ту же сторону. Темнело. Плац, где только что свершился дикий суд, плац, утоптанный сотнями солдатских сапог, опустел. С северо-запада пришел ветер и тоскливо завыл в вершинах оголенных тополей. Огромная белая казарма на фоне сгустившихся туч выглядела одиноко и хмуро. Длинные шеренги черных, без единого огонька окон и рваные темные раны на белой штукатурке стен придавали казарме вид страдальчески-озлобленный. За кладбищем хлопнул залп. Потом второй... Последовали одиночные выстрелы. "Добивают, - подумал Андрей. - Все кончено". Он опустился на кочку и неожиданно для себя тихо заплакал. Склонив отяжелевшую голову, просидел он так несколько минут. Наконец напряжением воли он заставил себя подняться и вытер глаза. - Нет, - прошептал он. - Не кончено! Здесь борьба только начинается! Восстание подавлено. Погибли люди. Но не напрасны жертвы в большой и тяжелой борьбе. О восстании и о расстреле узнает весь город, узнают на заводах и в белогвардейских частях. Сегодня будет испробован печатный станок. Завтра к народу пойдут первые листовки с горячим призывом к борьбе. Андрей подумал, что Сизов, Афонин, Лида и другие товарищи, вероятно, уже давно ждут его. Полузанесенные снегом кусты под порывом ветра вдруг ожили, заволновались и, казалось, двинулись в далекий поход. Андрей сделал шаг, второй и почувствовал под ногами сугроб. Тропка, по которой он пришел сюда, скрылась в нахлынувшей темноте. Но он сразу же нашел узкую, утрамбованную в снегу полоску и пошел по ней на огоньки, мерцающие на окраине города. x x x События в архангелогородских казармах были подобны порыву большого ветра. Ветер становился все свежее. Его порывы уже ощущались на фронтовых просторах Пинеги и Северной Двины. Ветер раздувал искры ненависти. Восстания - одно за другим - вспыхивали в белогвардейских частях: в 8-м Северном полку, в 3-м Северном полку, в дайеровском батальоне, где офицерами были иностранцы. В Архангельске забастовали рабочие, отказавшись грузить снаряды и патроны для белых. Ветер освежил умы и сердца солдат 5-го Северного полка и дал им мужество. Полк полностью перешел на сторону Красной Армии. Закалялась в боях с интервентами, усиливала свои удары по врагу Красная Армия. Буря была неизбежна.