оказался у окна. Увидел быстро приближающиеся самолеты. Шли они низко, сливаясь с серым морем, потому и заметили их не сразу. Бассаргин высунулся почти по пояс в окно и закричал: - Занять места по боевому расписанию. Без суеты! Матросы разбежались в разные стороны. Один лишь тралмейстер вскочил на крышку люка и что-то кричал в рубку, показывая на спущенный трал. За "Ялтой" тянулись сотни метров стальных ваеров с тралом. Спущенная тяжелая снасть сковала судно, лишила его наиболее надежной защиты от самолетов - маневра. Бассаргин побледнел. Выхода из положения не было. Даже обрубить ваера и бросить трал было поздно. Покачивающаяся на волнах "Ялта" была неподвижной мишенью для вражеских самолетов. На ходовом мостике застучал пулемет. Звук его гулко, до боли в ушах, отдавался в рубке, заглушал голос капитана. Крайний самолет отвалился от группы, с режущим уши воем спикировал на скованную тралом "Ялту" и промчался над ней, не сбросив бомб. Второй вышел точно на полубак, полоснул по палубе и надстройке пулеметной очередью. - Вот оно что! - оживился Бассаргин, всматриваясь в пролетающий над траулером бомбардировщик. - Стервятники израсходовали бомбы. Пулеметами нас не потопишь. Побалуются и уберутся восвояси. Он вытащил из кармана папиросу и тут же отскочил от окна, прижался к стене - по палубе хлестнула струя пуль. - Пройдите по судну. - Бассаргин обернулся к старшему помощнику: - Гоните всех в укрытия. И, словно поторапливая старпома, снова яростно залился на ходовом мостике пулемет. Цепочка светящихся пуль понеслась навстречу снижающемуся самолету. Сбегая по трапу, Иван Кузьмич видел, как самолет пикирует на "Ялту". Вой его перешел в пронзительный визг, заглушил встречавший его с ходового мостика пулемет. Столбики дымков просекли палубу, ходовой мостик. Звонко цокнули пули о стальные ступеньки трапа. На спасательном круге появился крохотный вялый огонек. Иван Кузьмич проворно нырнул под трап и увидел выглядывающих из входа в машинное отделение кочегаров. - В укрытие! - закричал он. - Кому говорю? Кочегары смеялись, кричали что-то, показывая на небо. Иван Кузьмич выглянул из-под трапа. Самолеты строились в пеленг, направлением на запад. "Боятся израсходовать боезапас, - понял Иван Кузьмич. - В пути их могут перехватить наши". И облегченно вздохнул: - Пронесло! Неожиданно в окно рубки высунулся вахтенный матрос. - Старпома в рубку! - закричал он истошным голосом. - Старпо-ом! - Что случилось? - вышел из-за надстройки Иван Кузьмич. - Чего кричишь? - Капитана убило. - Матрос облизнул сухие серые губы и хрипло добавил: - Насмерть. ПРОДОЛЖАТЬ ПОИСК Бассаргин был еще жив. Полуприкрытые дрожащими веками глаза его неподвижно уставились в потолок рубки. Рядом с отброшенной в сторону правой рукой дымилась папироса с примятым зубами мундштуком. Иван Кузьмич стоял смятенный, не замечая, что в рубку быстро набились люди. Вошел и Корней Савельич с тяжелой санитарной сумкой. Он молча раздвинул рыбаков, обступивших лежащего на решетчатой опалубке капитана, и опустился возле него на колено. Бассаргин приоткрыл глаза и неестественно тонким голосом протянул: - Планше-ет... в среднем ящике-е... На последнем слоге в голосе его прорвалась звучная нота и тут же оборвалась, перешла в хрип. Корней Савельич поднял вялую и странно тяжелую руку капитана. Долго прощупывал запястье - искал пульс, потом бережно опустил руку Бассаргина на пол. Взгляд его остановился на боцмане. - Займитесь капитаном, - сказал, поднимаясь с колена, Корней Савельич. Затем он обернулся к Анциферову: - Становитесь на вахту. Мы со старшим помощником будем в радиорубке. Задолго до вызова порта старпом и помполит втиснулись в тесную радиорубку. Оба посмотрели на свободное "капитанское" кресло и остались стоять. Корней Савельич не выдержал тяжелой тишины радиорубки. - Как "Сивуч"? - спросил он у Зои. - Берет по полтонны в подъем, - ответила, не оборачиваясь, радистка. - Рыба неровная: треска, пикша, немного ерша-камбалы. - Все же берут по полтонны, - вздохнул Иван Кузьмич. - Где они ловят? - В квадрате сорок два - шестнадцать. - К берегу жмутся, - неодобрительно заметил Корней Савельич. - Рискуют. - Не от хорошей жизни рискуют, - нахмурился Иван Кузьмич. - Видно, тоже... покатались на "колесах". - Запрашивали, что делать с ершом-камбалой... - Зоя оборвала фразу и подняла руку, требуя тишины. - Капитана вызывают. - Стучи. - Иван Кузьмич с неожиданной решимостью опустился в "капитанское" кресло. - Стучи так... Докладывая о гибели капитана, Иван Кузьмич внутренне порадовался, что связь на море поддерживается ключом, а не голосом. Волнение его прорывалось в сбивчивых фразах, в раздражающих паузах. Несколько раз Корней Савельич осторожно приходил на помощь: то нужное слово подскажет, то напомнит пропущенное. И оттого, что за плечами стоял человек, переживающий каждое слово нелегкого доклада, Ивану Кузьмичу стало легче. Постепенно он овладел собой. Мысль стала точнее. Нашлись и нужные слова... - Продолжайте поиск рыбы, - ответил порт. - Нападение самолетов в вашем квадрате было случайным. Не приближайтесь к берегу. Там опасность значительно серьезнее. - Напоминаю, - диктовал радистке Иван Кузьмич, - продовольствия осталось дней на десять, горючего на четырнадцать. - И я напоминаю вам, - ответил порт. - "Таймыр" мы больше не вызываем. Вы поняли меня? "Таймыр" не вызываем. Вы ведете поиск за двоих. Продолжать поиск!.. Ивану Кузьмичу очень не хотелось принимать командование траулером со значительно подтаявшими запасами продовольствия, топлива, пресной воды. В трюмах - чердаки без единой рыбки. Была бы воля Ивана Кузьмина, собрал бы он на судно одних поморов. Пускай даже и немолодых. Народ этот привычный к полярным плаваниям, умелые рыбаки... Да что думать о несбыточном? Сейчас следовало сделать все возможное, чтобы не уронить доброй славы удачливого и смелого промысловика. Впрочем, какая слава? Нужна рыба. Эти два слова вытеснили все остальное. В голове Ивана Кузьмича уже складывался свой план поиска косяков трески, изменения в составе вахт... ПЛАНШЕТ ПОКОЙНОГО КАПИТАНА Хоронили Бассаргина поздней ночью. Проводить капитана вышли все свободные от вахты матросы и командиры. На палубе было тихо. Лишь на полубаке всякий раз, когда о борт судна ударяла волна, слышался легкий удар судового колокола. Мягкий, протяжный звон походил на похоронный. В напряженной тишине излишне громко прозвучал голос Ивана Кузьмича: - Флаг приспустить! Короткое прощальное слово Корнея Савельича. Салют из трех винтовок коротко разорвал тьму, осветил пляшущие в воздухе снежинки, мрачные лица моряков. За бортом мягко всплеснула волна, принимая навечно тело моряка. Возвращаясь в надстройку, Иван Кузьмич вспомнил последние слова Бассаргина. Планшет! Святая святых промыслового капитана. Сам Иван Кузьмич хранил свой планшет, как величайшую ценность. Даже оказавшись не у дел, он три года берег карты Баренцева моря, на которых много лет отмечал наиболее уловистые подъемы, направления заходов траулера, хорошие концентрации рыбы и опасные для траулера места: скалистое дно, обильные скопления губки, подобно наждаку протирающей прочную пеньковую сеть. С трудом преодолевая тяжелое чувство, вошел Иван Кузьмич в каюту покойного капитана. Каждая мелочь здесь напоминала о Бассаргине. Казалось, сейчас он сам откинет полог койки и спросит: "Как там... на вахте?" Иван Кузьмич открыл письменный стол, достал чужой планшет. Бережно развернул хорошо знакомую карту. Отметки были сделаны разноцветными карандашами, аккуратно, в расчете на долгую службу, а потому и разобраться в них было нетрудно. Склонившись над планшетом, Иван Кузьмич не мог избавиться от растущего удивления. Почему капитан в последние минуты своей жизни вспомнил о планшете? "Ялта" вела поиск в квадратах, остававшихся на планшетах капитанов чистыми. В районе, где сейчас находился траулер, никогда и никто не промышлял. Десятки лет рыбаки ловили на хорошо изученных, богатых рыбой банках. В здешние же места промысловые суда не заходили. Разве лишь шторм загонит! Чисты были пройденные квадраты и на планшете покойного Бассаргина. Изломанной линией выделялся на них путь, пройденный "Ялтой" за минувшие дни. На местах неудачных тралений были выведены нули. Обычно капитаны отмечали на планшетах уловистые места, хорошие подъемы. Но никто еще никогда не отмечал "колеса". Эта особенность планшета надолго заняла внимание Ивана Кузьмича. Изучая планшет, он отвлекся от квадратов, где находилась сейчас "Ялта", и не сразу заметил, что на карте, помимо отметок уловистых и опасных для трала мест, были четким пунктиром выведены границы холодных и теплых течений в различные месяцы. Последний красный пунктир был на полях помечен: "По данным ПИНРО от 20 октября 1941 года". Совсем недавняя пометка, сделанная перед выходом на промысел, оказалась ключом, открывшим планы покойного капитана. По последнему прогнозу холодная вода смещалась широким фронтом с северо-востока на юго-запад, теснила скопления рачков и мелкой рыбы. За ними отступала и хищная треска. Ивану Кузьмичу стало ясно: Бассаргин вел поиск расчетливо и терпеливо. Вычерчивая по морю крутые зигзаги, он постепенно продвигался на юго-восток, навстречу мигрирующей треске. Где-то неподалеку она рассеялась в поисках пищи. Этим и объяснялись слабенькие уловы в полтора-два центнера. Рано или поздно рыба найдет обильные кормом места, собьется в промысловый косяк... Разбираясь в чужом планшете, Иван Кузьмич несколько раз вытирал пот с лица. Волнение его смешалось с чувством, похожим на обиду. За долгие годы работы он, крупицу за крупицей, собирал опыт капитанов траулеров и их предшественников, промышлявших на легких суденышках. В этом отношении он был неизмеримо сильнее покойного Бассаргина, пришедшего в траловый флот лет пять назад. Но Иван Кузьмич уверенно ходил стежками, что протоптали другие промысловики, и ему удавалось выбирать из них лучшую, более удачливую. Сейчас привычные для капитанов пути к рыбе закрыла война. И Бассаргин взял на себя трудную миссию первооткрывателя. Он не шарил вслепую по дну, полагаясь на случай и личное счастье. У него был точный расчет: перехватить треску, стремящуюся уйти от натиска холодной воды. Иван Кузьмич взял переговорную трубку, соединяющую каюту капитана с ходовой рубкой. Вызвал вахтенного штурмана. - Как последний подъем? - спросил он. - Центнера два взяли, - ответил штурман. - Треска. - Прилов какой? - Несколько пинагоров, скатов, зубаток. Две сайды попало. - Сайда? Хорошо! - оживился Иван Кузьмич. - Где сайда, там вода теплая. Будем ждать настоящую рыбу. А пока... проверьте желудки у трески. Ответ штурмана развеял остатки сомнений в правоте покойного капитана. Еще сутки-другие - и появится рыба. Немало подивились рыбаки, когда новый капитан вызвал вахту в четыре часа утра и приказал приступить к разделке улова в полной темноте. Улов, сваленный между рабочим бортом и возвышающимися над палубой люками трюмов, обрабатывает обычно вахта из четырех человек. Один набрасывает пикой - недлинной палкой с укрепленным на конце стальным согнутым стержнем - треску на длинный рыбодел. Остальные трое разделывают ее, стоя на высоких деревянных решетках, чтобы гуляющая по палубе волна не захлестывала ноги. Крайний рыбак захватывает треску левой рукой за угол пасти и глаз, ударом тяжелого головоруба обезглавливает и отбрасывает соседям. Двое "шкерят" - потрошат рыбу, ребром ладони отделяя печень, и сбрасывают внутренности под стол. Так было в мирное время, когда ночами палуба ярко освещалась прожекторами. Сейчас приходилось работать вслепую. Треску брали с палубы на ощупь и подавали на стол руками. Головорубщик напряженно ловил падающие на рыбу еле приметные отсветы синей лампочки. Медленно, очень медленно подвигалась обработка жалкого улова. Что же будет, когда "Ялта" попадет на косяк? ...Снежный заряд налетел неожиданно. Закружились, заплясали снежинки в воздухе, укрывая и без того еле приметную на столе рыбу. Движения матросов замедлились. В недобрую минуту появилась из люка седая от засохшей соли шапка засольщика Терентьева. - Брак гоните! - закричал он, показывая выпотрошенную треску. - Чистый брак! Гляди-ка, что это за разрез? А здесь? Так дело не пойдет. Солить брак... И тут усталость продрогших матросов перешла в злость, обрушилась на протестующего засольщика. - Ты постой на нашем месте! - Сознательный! - У тебя люстра в трюме! - Прикройся там, а то зубы простудишь! - Не примут же такую рыбу, - не уступал Терентьев. - Гляди! Разрез в сторону пошел. По мясу. А кишка болтается... Голос его потонул в гневных возгласах: - Вались ты со своей кишкой! - Указывать каждый может! - Сгинь, дух соленый, а то запущу треской по шапке! Иван Кузьмич не знал, кого поддержать в злом споре. Обе стороны были по-своему правы: и засольщик, требующий чистой обработки улова, и люди, шкерившие в темноте, в липнущем на лица и глаза мокром снеге. В их возмущении слышалась обида не столько на справедливые требования засольщика, сколько на свою беспомощность. Быть может, прервать обработку улова на время снежного заряда? Нет. Если сейчас остановить работы, так что же будет, когда пойдет настоящая рыба? Нельзя прерывать разделку улова ни при каких условиях. Пускай если не рыба в трюмах, так навыки у команды копятся. Из поднятого трала вылили рыбу. Кроме трески, в сеть попало несколько зубаток. - Зубатка! - Матрос со злостью швырнул в сторону крупную рыбу с пятнистой, как у пантеры, кожей. Зубатку разделывают на пласт, прорезая мясо со спины до брюшка. Никто не хотел первым взяться за работу, требовавшую большой точности. Желая хоть немного разрядить напряженную обстановку за рыбоделом, Иван Кузьмич распорядился отнести зубаток на камбуз. Попутно он приказал боцману выкрасить столешницы рыбоделов в белый цвет. Осветить палубу нельзя. Пускай хоть темная треска выделяется на рыбоделах. НА КОСЯКЕ "Ялта", выписывая крутые зигзаги, медленно двигалась на юго-восток. Подъемы по-прежнему не радовали. Даже ночью вахта без особого напряжения справлялась с разделкой более чем скудного улова. В свободное время рыбаки отсыпались, а то часами просиживали за домино. В салоне тянулась нескончаемая беседа о небывало крупных подъемах, удачливых рейсах. Так голодающие охотно ведут разговор о хлебе - мягком, душистом... и недоступном. Все напряженно ждали появления Корнея Савельича с большим блокнотом, куда он записывал сводки Совинформбюро. Вести с фронтов шли не радующие. Утешало рыбаков, что фронт за Мурманском держится прочно. Гитлеровцы больше и не пытались там наступать. Зато, даже по скупым сообщениям Совинформбюро, нетрудно было понять, с каким ожесточением продолжалась битва за Баренцево море. Любая весточка о ней вызывала горячие толки в салоне и на палубе. Ведь холодные волны, окружавшие "Ялту", и были фронтом, полем боя. Иван Кузьмич упорно не уходил из рубки. Он лично распоряжался спуском и подъемом трала. А когда выливали рыбу, капитан спускался на палубу и потрошил поднятую с глубины треску. В желудках трески появились мелкие рачки - капшак, или черноглазка, как их называют рыбаки. Двигаться на холодный восток рачки не могли. В этом Ивана Кузьмича убеждал не только личный опыт, но и планшет покойного Бассаргина. Милях в сорока на восток путь траулера преграждала холодная вода. Следовательно, где-то поблизости капшак скопится, образует плотную массу. За ним и треска собьется в косяк. К ночи трал поднял почти полтонны рыбы. Это уже был улов. Хоть и небольшой, но улов. Радость живо облетела траулер. Свободные от вахты рыбаки высыпали на палубу, ждали нового подъема. Напряженную тишину разрядил возглас Фатьяныча: - Рыба! С палубы ему ответил сдержанный говор. Матросы словно боялись спугнуть рыбу. А сверху, с невидимого в темноте открытого крыла ходовой рубки, подтверждая сорвавшийся у тралмейстера возглас, прозвучал голос капитана: - Боцман! Поставить второй рыбодел. Палуба ожила, зашумела. Стол еще только закрепляли, а рыбаки уже пристраивали возле него решетчатые подножья, пробовали на ноготь лезвия ножей и ожесточенно правили их о жесткие проолифенные рукава роконов. Кто-то стучал рукояткой ножа по столешнице и радостно, во весь голос кричал: - Рыбы! Рыбы! Оборвал расшумевшихся рыбаков строгий окрик капитана: - Базар на палубе! Базар! В легких синеватых отсветах проворно скользили темные тени - вахта спускала трал. Ивану Кузьмичу хотелось не мешкая проверить: случайный ли это был подъем или же "Ялта", по рыбацкому выражению, "оседлала косяк"? Из негромкого шума возле рыбодела выделился глухой бас Корнея Савельича - Внимание, товарищи! Первая вахта объявляет себя ударной фронтовой вахтой и берет обязательство шкерить не менее чем по три рыбы с половиной в минуту на человека. Ответом ему был дружный смех работающих за вторым столом. Удивили! Ударнички! Три рыбины в минуту! С половинкой! Новички и те шкерили по пять. А тут... фронтовики! - Разрешите считать ваш смех ответом на вызов первой вахты? - спросил Корней Савельич Смех оборвался. Лишь сейчас рыбаки заметили, как медленны и неточны их движения. Три рыбы в минуту? Оскорбительная норма! Выручил их голос капитана. - Вира трал! Первая вахта воткнула ножи в столешницу и, готовясь к подъему, заняла свои места у лебедки и траловых дуг. На этот раз радость на палубе перешла в ликование. Улов был настоящий. Почти две тонны. И чистый. Одна треска. Теперь сомнений быть не могло: "Ялта" на косяке. И, словно утверждая общую радость, капитан приказал: - Боцман! Поставить третий рыбодел. Рыбы на палубе было достаточно. Пора бы свернуть трал и обратить все силы на обработку улова. Так думала команда, но не капитан. Иван Кузьмич тралил сейчас очень недолго - всего двадцать минут, хотя это и отрывало вахту от рыбодела, снижало выработку. Заваливать палубу рыбой не следовало. Прихватит ее морозцем, потом возись, оттаивай кипятком. В то же время надо было выяснить, насколько велик косяк. К концу вахты Иван Кузьмич спустился в трюм. Осмотрел заполненные первым уловом чердаки. Озабоченность его усилилась. На трех столах обработали трески меньше, чем делали при свете прожекторов на одном. Плохо. И вовсе грустно стало, когда Корней Савельич объявил, что первая вахта не выполнила обязательства. В ответ прозвучал чей-то протяжный свист. И только. Ни смеха, ни шуток. Час проходил за часом. Обработка улова в темноте явно не ладилась. И поторапливать матросов ни Иван Кузьмич, ни Корней Савельич не рисковали. Спешка не быстрота. Долго ли в темноте промахнуться, ударить тяжелым головорубом по руке или полоснуть ножом по пальцам? За минувшие дни Иван Кузьмич успел присмотреться к первой вахте. Матросы сработались быстро. Малыш подавал рыбу. Оська отсекал у трески головы. Быков шкерил ровно, с выработанной десятилетиями автоматической точностью. Легко, без заметного напряжения работал и Марушко. Так было днем, при свете. Зато в темноте первая вахта быстро "скатывалась" на последнее место. Иван Кузьмич оставил в рубке Анциферова, а сам спустился по отвесному трапу в сырой трюм. Остановился он у желоба первой вахты. Перехватывая скользящую сверху выпотрошенную рыбу, капитан внимательно осматривал ее и отбрасывал засольщикам. Спустя десять минут все, что делалось наверху, стало ясно. И все же Иван Кузьмич решил проверить свои наблюдения. - Чей это разрез? - Он показал Терентьеву крупную треску. - Быкова работа, - ответил засольщик и охотно пояснил: - Старик сперва прижмет рыбину к столешнице. Брюшко натянется. Острым ножом чуть провел - и порядок. Разрез как по ниточке. А вот работенка его напарника. Разрез волнистый. С краю ножа, можно считать, прорвана. Почему? Нож тупой. Вот и выработка у него новичковая. На две быковских рыбины он отвечает одной. Иван Кузьмич вытер руки о висящую на гвозде мешковину и поднялся на палубу. - Дай-ка нож, - подошел он к Марушко. - Возьмите у Быкова,- ответил Марушко. - У него острее. - Дай нож! - строго повторил капитан. Он взял нож, провел пальцем по лезвию и сказал: - Становись на рубку голов. - Да я подточу сейчас нож... - начал было Марушко. - Рубить будешь, - оборвал его капитан. - Баштан! Отдай ему головоруб. Становись шкерить. На рубке голов за спину соседа не спрячешься. Стоило Марушко замешкаться, как Быков и Оська уже грохочут рукоятками ножей по столешницам, кричат: - Рыбы! Рыбы! Спустя два часа первая вахта поравнялась с третьей. Под утро капитан остановил работы и отправил матросов отдыхать. Пускай люди выспятся, пока на палубе темно. Зато в светлое время все три вахты будут работать с полной нагрузкой. РЫБА! Иван Кузьмич появился в рубке задолго до рассвета. Людей следовало будить расчетливо. Нельзя было терять и пяти минут светлого времени. Но и для матроса, после изнурительной ночной вахты, дорога каждая минута отдыха. Небо на востоке поблекло. Мелкие звезды тонули в нем, гасли. На горизонте еле приметно наметилась светлеющая полоса. Пока матросы завтракали, забрезжил вялый полярный рассвет. Проваливаясь выше колен в рыбе и зябко поеживаясь со сна, пробирались рыбаки на свои рабочие места. На помощь к ним вышел третий штурман, два механика и свободные от вахты кочегары. Даже в сером рассветном сумраке работа шла на редкость споро. Рыба за рыбой летели со столов в желоба, скользили в трюмы. Над морем показался край темно-вишневого в сизой дымке солнца, когда Корней Савельич объявил: - Стол командного состава опередил всех. - Он выждал, пока затих вызванный его словами гул на палубе, и добавил: - Делают на нем восемь с четвертью рыбин в минуту на шкерщика. Командиры торжествовали недолго. Умелые, но не привыкшие подолгу стоять у рыбодела, они не выдержали взятого сгоряча темпа. Вперед вырвалась вторая вахта, правда, с более скромными результатами - около восьми рыбин в минуту. Но и этот успех оказался недолговечным. Все чаще за столом первой вахты слышалось боевое: - Рыбы! Рыбы! И грохот рукоятками ножей по столешнице. Марушко рубил с окаменевшим от напряжения лицом. Капли пота сбегали по лбу и щекам, покачивались на подбородке и, падая на промерзшую, жесткую куртку, остывали на груди мутными льдинками. Притих и Оська Баштан: не до болтовни. Быков стоял на широко расставленных ногах, прочно, с неподвижным скуластым лицом, похожий на высеченного из камня божка. Лишь руки его, большие, ловкие, выбрасывали через равные промежутки времени треску за треской. Из сизой дымки над горизонтом поднялось тяжелое оранжевое солнце. Бронзовые блики залили пологие гребни волн, траулер. Лица матросов словно покрылись крепким знойным загаром. Вместе с солнцем появились и чайки. С гортанными криками носились они возле траулера, выхватывая из воды смытые с палубы вместе с отбросами кусочки лакомой тресковой печени. На палубе первое утомление схлынуло. Ритм работ выровнялся, стал устойчив. Первая вахта медленно, но настойчиво тянула выработку вверх, довела ее до восьми с половиной рыбин в минуту, о чем рубка немедленно оповестила все столы. Весь короткий день никто из рыбообработчиков не отошел от рыбоделов. Лишь когда стемнело совершенно, Иван Кузьмич приказал команде идти на обед. - Прежде отдохнуть надобно, - негромко сказал Быков. Не выпуская из руки покрытый рыбьей слизью и кровью нож, он привалился спиной к рыбоделу. - Прежде по сто грамм выпейте, - сказал Иван Кузьмич. - Заслужили сегодня. Усталые матросы ополоснули руки под шлангом, бьющим забортной водой, и потянулись в салон. После шести часов непрерывной работы на морозе, в мокрых рукавицах, отказаться от заслуженного угощения не могли даже люди, равнодушные к выпивке. В салоне на длинных столах уже стояли расставленные поварихой кружки. Рядом с ними - тарелки с густым борщом. Замысел Ивана Кузьмина удался полностью. Водка обожгла усталых и продрогших рыбаков. Они выпили и взялись за ложки. Не все после позднего и сытного обеда добрались до своих кают. Были и такие, что заснули возле столов, на обитых кожей скамьях. Никто не обратил внимания на такое вопиющее нарушение порядка. Разве укладывался в строгие и разумные правила весь этот рейс? Возможно ли было сейчас придерживаться буквы устава? Пока рыбаки отдыхали, у них появился могучий союзник. Высоко в небе зародилось длинное прозрачное облачко, излучающее слабый молочный свет. Еле приметные блики его выделялись в темноте на лобовой стене ходовой рубки, выгнутых скулах спасательных шлюпок, привязанных к вантам белых буях. - Капитан! - крикнул с палубы одиноко маячивший там Фатьяныч. - Гляди-ка наверх. Заполыхает сейчас!.. Облачко, постепенно снижаясь, вырисовывалось на небе все четче. Оно уже походило на падающий столб. Постепенно столб рос, превращался в наклонно нависшую над морем светящуюся спираль. Витки ее становились ярче. В глубине их появились нежные голубые оттенки. Блики северного сияния искрились уже и на заиндевевших бортах и на ледовых наплывах, свисающих с кормы и полубака. На темном небе голубоватыми полосками выделялись ванты. А вершины мачт сияли, словно излучая фосфоресцирующий мягкий свет. К голубым тонам спирали примешивались новые, зеленые... На "Ялте" не замечали красот северного сияния, тончайших голубых и зеленых переливов. Рыбаков радовало другое: треска виднее была на белых столешницах. Поток скользящей по желобам рыбы нарастал. Терентьев больше не выглядывал из трюма. Брака в обработке не было. А трал в каждый заход поднимал верных полторы тонны. За двадцать минут траления! Приходилось все время напрягать силы: стоит лишь несколько замедлить темп, и возле рыбоделов образуется завал трески. Цветение неба все усиливалось. Спокойное море полыхало мягкими зеленоватыми бликами, будто подсвеченное из глубины мириадами крохотных лампочек. - Третья вахта сделала по пять с лишним рыбин в минуту! - объявил равнодушный к буйному цветению неба и моря Иван Кузьмич. Палуба встретила его слова одобрительными возгласами. После минувшей ночи с ее изнурительным трудом и мизерными результатами это была победа. Большая победа! - А как остальные? - кричали с палубы. - Всех назовите! - Первая и вторая вахты вытянули меньше пяти на брата, - ответил капитан. - Командиры немного отстали... - Он заметил неловко переминающегося рядом с собой боцмана и недовольно спросил: - Что у тебя? - Дело такое... - Матвеичев вздохнул и переступил с ноги на ногу. - Насчет продовольствия. - Да что ты за душу тянешь? - вспылил Иван Кузьмич, уже понимая, о чем пойдет разговор. - Выкладывай. - Хлеба осталось на шесть дней всего, - решился наконец боцман. - Жиров и сахару тоже... дней на восемь. - Налегай на рыбку, - недовольно бросил Иван Кузьмич. Уйти с богатого косяка с незаполненными трюмами? Даже мысли такой нельзя было допустить! - И так-то налегаем. - Боцман снова переступил с ноги на ногу. - Только без хлеба трещочка не идет. Работенка наша... сами знаете. - Сократи норму хлеба! - сухо приказал Иван Кузьмич и отвернулся к окну, показывая, что разговор окончен. Матвеичев потеребил в руках шапку и вышел. Иван Кузьмич стоял у окна и не видел ни палубы, ни моря. Досада душила его. Бродили по морю. Скребли тралом голое дно... И людей кормили досыта. А теперь, когда с таким трудом оседлали косяк - и какой косяк! - продовольствие на исходе. Капитан взглянул на часы. Подходило время радиосвязи с портом. Иван Кузьмич вызвал на вахту Анциферова, а сам прошел в радиорубку. Доклад его был короток, даже сух. Зоя заметила состояние капитана и держалась деловито, по-служебному. - Задачу вы выполнили, - ответил порт. - Проверьте, старательно проверьте косяк и, как только останется двухсуточный запас продовольствия, определитесь поточнее и возвращайтесь. Иван Кузьмич вышел из радиорубки. Настроение было отвратительное. Уйти с такого косяка полузагруженным? После гибели капитана, после каждодневного риска! Этого Иван Кузьмич даже представить себе не мог. Промысловый азарт похож на болезнь. Он притупляет все чувства, кроме одного: больше взять из моря. Больше! Так получилось и с Иваном Кузьмичом. Стоило ему попасть в хорошую промысловую обстановку, и все помыслы его оказались настолько заняты уловом, что даже услышанное из порта: "Задачу вы выполнили" - было воспринято им как нечто второстепенное. Ни о чем ином, кроме улова, он и думать не мог. Даже война, опасность оказались оттеснены куда-то в сторону. Больше рыбы, больше! Для тех, кто проливает свою кровь на фронтах, для их жен, детей, матерей. Несколько раз за сутки Иван Кузьмин спускался в трюмы, проверял, как прибавляется в чердаках треска. С лица его не сходило недовольное выражение. Не раз, глядя из рубки на неловкие движения матроса-новичка, он с трудом преодолевал знакомый зуд в руках. Взялся бы сам за нож да показал, как разделывают треску старые поморы. Но капитан ничего не мог изменить. Запасы продовольствия таяли. "Ялта" должна была вернуться в Мурманск загруженной лишь наполовину. При одной мысли об этом капитан мрачнел. - Давай, ребята, давай! - гремел его голос. - Пока небо полыхает, старайтесь. Под утро погаснет наше освещение. Все отдохнете. Досыта! Подогревать команду было незачем. Промысловый азарт охватил не только бывалых рыбаков, но и новичков, впервые стоявших у рыбодела. Замолкнет капитан, и снова на палубе тишина. Слышен лишь мягкий звук головорубов да сочные шлепки падающей на желоба рыбы. Странные, зеленоватые с голубым отливом люди выстроились по трое за каждым столом и плавно, словно в ритме им одним слышной и понятной музыки, разделывали таких же странных, зеленых с черным, рыб. ВЗРЫВ Восьмые сутки удачного промысла были на исходе, когда Иван Кузьмич впервые позволил себе выспаться по-настоящему. Строго наказав вахтенному штурману разбудить его, если произойдет что-либо значительное, он прилег на диван. Ему показалось, что он только заснул, когда дверь скрипнула. Иван Кузьмич открыл глаза. На лбу его сбежались гневные морщины. В дверях стоял боцман. Мог бы найти другое время. - В салон просят, - сказал Матвеичев. - Меня? - приподнялся Иван Кузьмич. - Кто просит? - Насчет хлеба. Иван Кузьмич давно ждал этого неприятного объяснения и все же подготовиться к нему не успел. - Обратись к помполиту, - буркнул он. - Пускай разберется... - Корней Савельич там. Только без вас невозможно, - настаивал Матвеичев. - Никак. В салоне шестеро матросов сидели перед полными мисками. Возле каждого из них лежало по куску хлеба. - Что у вас тут стряслось? - с нарочитой беспечностью спросил Иван Кузьмич. - С хлебом нас жмут, - поднялся со скамьи Марушко. - Жмут так... спасу нет. Что ни день, пайку уменьшают. Сегодня к обеду дали по куску хлеба, и все. - Я приказал рыбы не жалеть. - Иван Кузьмич обернулся к боцману. - На одной рыбе не поработаешь, - заговорил пожилой кочегар. - Мы все отдаем палубе. Сил не жалеем. Но и нам отдайте что положено. И так-то замотались за неделю... Не люди стали. - Все? - сухо спросил Иван Кузьмич и обратился к стоящему в стороне Корнею Савельичу: - Вы объяснили команде наше положение?.. - По три раза на день объясняет, - перебил его Марушко. - Все разъяснил. Только разъяснениями брюхо не набьешь. - И тем не менее, - сухо остановил его капитан, - до возвращения в порт придется работать на сокращенном пайке. - Какая ж это работа? - проворчал кочегар. - И так-то ноги не держат. Шуруешь, шуруешь у топки. А потом нож в руки и айда на подвахту, шкерить. - По шестнадцати часов не отходим от рыбоделов, - подхватил Марушко. - Вечером, на смене вахт, соберите общее собрание, - сказал Иван Кузьмин помполиту. - Пускай выскажутся не трое-четверо, а вся команда. - Нам собрание не нужно! - закричал Марушко. - Мы хлеба хотим! - Матросу положено восемьсот грамм на день, - настаивал кочегар. - Положите их на стол. - Как вы разговариваете?! - одернул его Иван Кузьмич. - Идет война, на фронте, не щадя своих жизней, борются с врагом ваши братья, отцы. Наш долг, долг советских людей внести хоть какой-то вклад в общее дело. - Здесь не армия! - дерзко уставился на капитана Марушко. - На губу не посадишь!.. - Надо будет - посажу, - жестко оборвал его капитан. - Сажай! Сам-то поел досыта, побрился с одеколончиком, выспался. А мы щетиной обросли. Гляди. - И Марушко провел ладонью по небритой щеке. - Я ем то же, что и все, - с трудом сдерживая готовый прорваться гнев, ответил Иван Кузьмич и подумал: "Вот чем ты перетянул людей на свою сторону!" - Ничего! - Щучий рот Марушко растянулся в злой улыбке. - Вам не хватит за общим столом, так и в каюту принесут... - Чего болтаешь? - неожиданно вмешалась повариха. - Зря тебя, паразита, из тюрьмы выпустили. Поспешили. - Слыхали! - Марушко обернулся к выжидающе притихшим товарищам. - Горбатимся, калечимся круглые сутки. И нас еще попрекают!.. Оборвала его резкая трель судового звонка. Все замерли. - Тревога! - негромко произнес капитан. - По местам! Тяжело дыша, он пробежал проход, рубку и выскочил на открытое крыло. Над траулером кружили три самолета: большой и два поменьше. Солнце уже скрылось за горизонтом. Небо на востоке потемнело. В последних закатных лучах боевые машины казались красными. Не верилось даже, что на красных самолетах... враги. И, словно отвечая на сомнения Ивана Кузьмича, крайняя машина отвалилась от строя. Слегка накренившись, она плавно разворачивалась на траулер. В два прыжка Иван Кузьмич оказался в рубке. Не отрывая взгляда от самолета, он положил руку на холодную рукоятку машинного телеграфа. В мертвой тишине рубки очень четко прозвучал шепот третьего штурмана: - Торпедоносец. Иван Кузьмич стиснул холодную рукоятку. Почему-то вспомнилась дымящаяся папироса рядом с белыми пальцами Бассаргина. Самолет стремительно приближался. Вот он выровнялся. Лег на боевой курс. Капитан скорее угадал - по тому, как дернулся в воздухе самолет, - чем увидел, как от фюзеляжа отделилась торпеда. - Лево руль! - крикнул он. И рывком отвел от себя рукоятку машинного телеграфа. Широкая черная стрелка скользнула по циферблату на "Самый полный". "Ялта" круто сворачивала направо. Слева на темном море появился пенистый бугор. Он быстро приближался к носу траулера. Пальцы капитана стиснули оконный поручень. Медленно, до жути медленно заворачивала "Ялта". Казалось, что судно стоит на месте, слегка переваливаясь с боку на бок... След торпеды показался у носа траулера. Мгновение! Секунда. Еще секунда. Бурун появился справа от носа. Второй самолет круто снижался на "Ялту". "Истребитель!" - отметил про себя Иван Кузьмич. Встречая врага, яростно залился над рубкой пулемет, заглушил рев пролетающей над судном машины. Резко обожгло лежащую на поручне кисть левой руки. Иван Кузьмич отдернул ее, но взглянуть на рану не успел. У форштевня и левее рубки взметнулись высокие курчавые всплески. Бомбы! И снова нарастает густой басовый гул. Снова заходит самолет. Страшной силы удар тряхнул траулер. Нос его подскочил высоко над морем и тут же зарылся в волну. На палубе кричали: - В машинное ударила! - Тонет, тонет! Гляди, тоне-ет! - Бей пожарную тревогу! Иван Кузьмич оцепенел. Он ничего не мог понять. Кто тонет? Где пожар? И почему одни голоса звучат на палубе тревожно, почти отчаянно, а другие радостно? Капитан не видел из рубки, как истребитель, сбросив бомбы, пронесся низко, почти над мачтами, и вдруг вздрогнул, словно ударился о невидимое препятствие в воздухе, и, потеряв и без того незначительную высоту, шлепнулся брюхом о воду. Подскочил, ударился еще раз и еще и слился с темным морем. Иван Кузьмич посмотрел на залитую кровью кисть. Внизу послышался характерный свист стравливаемого пара. Судно быстро теряло ход. Иван Кузьмич подскочил к переговорной трубке, связывающей рубку с машинным отделением. Вытащил из блестящего медного раструба пробку. Дунул в него. - Кочемасов слушает. - Докладывай. - Бомба ударила небольшая, весом примерно... - Куда ударила? - перебил капитан. - Какие повреждения? - Бомба пробила подзор и разорвалась на фундаменте машины. - Короче. - Я не стану перечислять повреждения. Их много... - Не надо, - снова перебил капитан. - Проверьте и доложите: можно исправить машину в море, самостоятельно? - Нечего и проверять, - ответил старший механик. - Машина разбита. Люди тушат пожар. - Ясно. - Лишь сейчас Иван Кузьмич заметил стелющийся по палубе дым и закрыл медной пробкой раструб переговорной трубки. Он увидел в дверях запыхавшегося, красного Корнея Савельича с потертой кожаной сумкой с красным крестом. - Некогда мне, некогда! - отмахнулся здоровой рукой капитан. - Судно горит! - и выбежал из рубки. КАТАСТРОФА Корней Савельич нагнал капитана на открытом переходе, ведущем из надстройки в радиорубку. Корней Савельич повидал на своем веку всяких пациентов. И когда капитан попробовал высвободить раненую кисть из его рук, он грубовато прикрикнул: - Я спешу больше вас. Меня раненые ждут. Иван Кузьмич стиснул зубы и притих. В густеющих сумерках невозможно было разобраться в том, что происходит на палубе. Прежде всего бросилась в глаза черная пробоина над машинным отделением. Из нее вырывался дрожащий столб теплого воздуха. Матросы окатывали из шлангов радиорубку и прилегающие к машинному отделению стены надстройки. Взрыв свалил дымовую трубу, и она закрыла проход на корму. - Эй! Кто там на корме? - не выдержал Иван Кузьмич. - Руби бакштаги! Трубу за борт! Возле трубы появились два матроса. Послышались удары, лязг металла о металл. Из дыма неожиданно вынырнул Анциферов. Легко взбежал на переход. Протирая тыльной стороной кисти, красные, слезящиеся глаза, всмотрелся в сторону кормы. - Кончай поливать радиорубку! - закричал он. - Навались на трубу, пока никого не придавило. Взгляд его задержался на подвешенной руке Ивана Кузьмича, приметил розовые пятна крови, просачивающейся сквозь марлю. - В котельную огонь не прорвался, - сообщил он, успокаивая раненого капитана. - В машинном пламя сбили. - Сбили! - повторил Иван Кузьмич. - А дым? Хоть лопатой отгребай. - Маскировка! - с невольно прорвавшейся гордостью ответил Анциферов. - Дымовые шашки у меня всегда были наготове. Для имитации пожара. Как ударила бомба, вахтенный механик сразу запалил их. Чтоб остальные два, - он кивнул вслед удалявшимся самолетам, - нам не добавили. Лишь сейчас Иван Кузьмич заметил, что дым действительно какой-то не очень едкий. - На помпе! - закричал Анциферов. - Качай, качай! Рано загорать! - и, так же неожиданно скатившись по трапу, пропал в дыму. С протяжным гулом рухнула в воду дымовая труба. Лицо Ивана Кузьмича исказилось