Лев Квин. Ржавый капкан на зеленом поле Библиотека Приключений И Научной Фантастики Роман ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, МОСКВА - 1985 Рисунки И. Ушакова Квин Л. И. К32 Ржавый капкан на зеленом поле: Роман Рис. И. Ушакова. - Изд. 2-е. - М.: Дет. лит., 1985. - 304 с., ил. - (Б-ка приключений и научной фантастики). Роман о мужестве и стойкости советских людей, оказавшихся во время зарубежной поездки в смертельно опасной ловушке и с честью вышедших из этой сложной ситуации. В книге освещена тема современной идеологической борьбы на международной арене. Все события и персонажи этого романа являются исключительно плодом моей фантазии, и любые возможные совпадения с реальностью, даже в частностях, могут носить лишь случайный характер. Автор ТУГИЕ СТРУЙКИ ледяными иголочками ударили по разгоряченному телу. Перехватило дух - и сразу же наступило желанное облегчение. Но я знал, что это ненадолго. Жара в Вене стояла страшная - газеты писали, раз в пятьдесят лет случается такое. Спастись нельзя было даже в прославленных вальсами Иоганна Штрауса окрестных гористых лесах, куда мы ездили днем вместе с Ингой. А здесь, в центре города, серые каменные здания, которые с утра до позднего вечера обжигало яростное солнце, прогревались до такой степени, что даже стены квартиры в глубине дома излучали тепло. Я выключил душ. Но стоило только чуть приотворить дверь, как сюда, в сырую прохладу ванной, словно дунул знойный сирокко. В коридоре, у входа на лестничную площадку, Инга разговаривала по неудобному, с нелепыми блестящими металлическими кругляшками, больше похожему на медицинский инструмент телефону - подделка под первые говорящие аппараты Эдисона. Рядом на стене, как в доброй конюшне, висел самый настоящий хомут, служивший оправой для зеркала. Под ним, на низком столике с инкрустацией из слоновой кости громоздился тяжеленный чугунный, черный от въевшейся копоти утюг. Ничего не поделаешь, дань моде! Старые облезлые хомуты, духовые утюги, даже огромные деревянные колеса со ржавыми ободами продавались в шикарных магазинах по баснословным ценам. Конечно же, Инга не упустила случая подтрунить: - Вот видишь, к чему приводит пренебрежение к моде, отец. Будь ты чуть-чуть посовременнее, мы с тобой, перед тем как поехать сюда, собрали бы по деревням целую гору этого шик-модерна - и в контейнер. Не пришлось бы теперь экономить каждый шиллинг. Насчет экономии это было явно несправедливо. Денег нам обменяли на поездку не так уж мало, во всяком случае куда больше, чем обычным туристам в группах. И все-таки Инга, совершившая в первый же день приезда большой марафон по венским магазинам, сокрушенно вздыхала: - Остается только облизнуться! И запела восторженную песню о потрясных джинсах с какими-то особыми медными пуговицами, потрясных дамских холщовых сумках наподобие пастушьих торб, потрясных туфлях из белесой джинсовой ткани и об еще более потрясных ценах на всю эту неописуемую "роскошь". Дома, перед отъездом, я провел с дочерью профилактическую беседу, и она согласно кивала головой в ответ на мои глубоко аргументированные наставления особо не увлекаться в Австрии барахлом. Потому что, во-первых, это неэтично, во-вторых, неприлично, в-третьих, у нас просто не будет для этого достаточно денег. Но, очевидно, витринные соблазны оказались сильнее моих отеческих назиданий. И я, вздохнув тайком, приготовился к - увы! - неизбежной тяжелой борьбе с архиджинсами из архимодных магазинов на Грабене. И вдруг!.. Нет, все-таки не зря утверждают некоторые философы, что из всего окружающего нас мира мы хуже всего знаем самих себя и своих близких! Правда, насчет самих себя я с ним не вполне согласен, тут у этих философов явный полемический перегиб. Но что касается наших близких... Взять хотя бы ту же Ингу, мою собственную дочь. После гибели Веры в автомобильной катастрофе она, годовалая, осталась на моем попечении. Я заменял ей и мать, и бабушку, и тетей, и дядей: проклятая война сожрала всех наших родных - и моих, и Веры. Уж я ли не знал Ингу! И тем не менее попадал впросак бесчисленное количество раз. Маленькой ее невозможно было отличить от мальчишки. Коротко стриженные вихры, изодранные штанишки - никаких юбок она не признавала, - ссадины на коленях, синяки на скулах - следы уличных драк. И вдруг неожиданный крутой поворот, сразу, без всяких переходных нюансов: Инга надевает платье, Инга отпускает косы; визгливая и крикливая, она начинает говорить тихим мелодичным голосом. Даже походка у нее преображается, становится спокойной и плавной, почти величавой, словно у принцессы или балерины. В доме у нас никогда не переводились собаки, кошки, ежи, белые мыши, черепахи. Даже какое-то время обитала в большой стеклянной банке змея-медянка, оказавшаяся впоследствии самой настоящей гадюкой, правда от старости, вероятно, вполне мирного нрава. Все было ясно: Инга шагает прямой дорогой в биологи. Но опять неожиданный вираж - в восьмом классе. Ежи и черепахи перекочевывают в школьный живой уголок, а их место занимают всевозможные хитросплетения проволочек и прямоугольных кусочков пластмассы. Инга становится радиолюбителем, основательно и всерьез. Восьмой класс, девятый, десятый... Что же дальше? У Инги никаких колебаний: она поступает в радиотехнический институт. Уже поданы все документы, уже вступительные экзамены на носу. И снова сюрприз. В самый последний момент, без моего ведома, Инга взяла документы из радиотехнического и "перебросила" в педагогический, на иняз... Ошибся я и теперь, когда решил, что наши небогатые запасы валюты находятся под угрозой. Джинсовая лихорадка не продолжалась и суток. Инга сходила с Эллен в бывший кайзеровский дворец на бульваре Ринг и увлеклась... историей династии Габсбургов. Два дня подряд, с утра до вечера, бегала она по их бывшим дворцам, а ныне музеям. А затем на вполне сносном немецком, более чем приличном для второкурсницы иняза, изводила своими бесконечными расспросами моих австрийских приятелей - Вальтера и Эллен. Вальтеру, естественно, доставалось больше: как-никак профессор-историк, хотя и специализировавшийся главным образом на историографии - науке, изучающей не столько само прошлое, сколько развитие знаний о нем. На третий день после нашего приезда рано утром Вальтер перевез меня с Ингой на новенькой спортивной "шкоде", которой он очень гордился, сюда, в квартиру своего сослуживца; тот очень кстати отправился со всей семьей на летний отдых в горы, разрешив Вальтеру поселить нас у себя. Квартира была шикарной: в самом центре, четыре комнаты, все окна выходят во двор, так что одуряющий городской шум сюда не проникает. Но Инга почувствовала себя задетой и принялась злословить: - Это он специально, чтобы от меня отделаться. Что у него ни спросишь - "точно не помню, посмотри энциклопедию"! - Ну и что? - Я же его компрометирую, неужели не понятно? Все-таки профессор. Пришлось ее разочаровать; она явно преувеличивала значение своей персоны. Прошлый раз, несколько лет назад, когда я приезжал в Вену один, Вальтер тоже, как и теперь, устроил меня в пустующей квартире своего знакомого. Не очень-то привычно: у нас гостей принято поселять у себя. Поначалу даже кажется обидным. Но потом сам приходишь к выводу: так удобно и рационально. Образ жизни Вальтера, как у большинства венцев, не совпадает с нашим. Если даже Вальтер втайне и лелеял надежду отделаться от настырной Инги, то его расчеты никоим образом не оправдались. Ведь в ее распоряжении оставался телефон. Напрасно я уговаривал дочь не звонить Редлихам: - Вальтер работает. Ты помешаешь. - Нужен он мне очень, этот твой сухарь! Я не ему - тете Эллен! - Ты и ей надоела своими Габсбургами. - Ничего подобного! Она рада моим звонкам. - Ты так думаешь? - И думать мне нечего. Она сама говорит. - Из вежливости. - Отец, отец! - Инга укоризненно качала головой. - Они, в отличие от тебя, нисколько не закомплексованы. Надоест - так и скажут прямо: надоело! Вот и поговори с ней!.. Я все еще сидел на краю ванны, никак не решаясь расстаться с влажной прохладой. По обрывкам телефонного разговора, доносившимся в ванную, было совершенно понятно, о чем идет речь. Инга въедливо выспрашивала подробности о Шенбрунне. Бедная Эллен! Опять Габсбурги - дворец Шенбрунн, их летняя резиденция. Но вот Инга обратилась через коридор ко мне: - Отец, ты готов? - Сейчас! Осталось только обтереться... Фу, черт! Инга, поищи, пожалуйста, мохнатое полотенце. Оно, кажется, лежит на кровати. Она сбегала в спальню, кинула мне в ванную полотенце и снова вернулась к телефону: - Тетя Эллен, он уже идет, еще несколько секунд... Вот, появился! - И протянула мне трубку: - У них линия немного барахлит, не обращай внимания. - Алло, это ты, Арвид? - Мягкий бархатный голос Эллен перекрывал пискливые прерывистые гудки. - Оказывается, я обещала девочке завтра после работы поехать с ней в Шенбрунн. А у нас на заводе должно быть профсоюзное собрание, я совсем упустила из виду. Может быть, выберешься ты? - Не могу, у меня программа. - Я не на шутку разозлился на предприимчивую Ингу. - Посещение общества "Восток - Запад". - Тогда пусть девочка едет сама. Это не слишком сложно. Экскурсионные автобусы с гидами отходят прямо от оперы. Каждые полчаса. - Хорошо, обдумаем на семейном совете... Как Вальтер? - Немного лучше. Вальтер уехал от нас утром с сильной головной болью. Он даже опасался, что не сможет вести машину - такое уже случилось однажды. Последнее время голова у него болела довольно часто, и это тревожило их обоих. - Привет ему, когда увидишь... Тяжеленная трубка сама выскользнула из руки и брякнулась на уродливо вытянутый рычаг, высоко торчавший над деревянной резной коробкой с рукояткой для вызова. Декоративной, разумеется. Сюда же, в стенку коробки, был врезан наборный диск. - А теперь... Инга подняла вверх руку - внимание! - и включила необычной формы магнитофон, лежавший на столике рядом с телефонным аппаратом. Тотчас же раздались вызывные гудки. - Что это? - Автоответчик. Может провести за тебя разговор по телефону... Живут же люди! Что-то щелкнуло. Пленка зафиксировала, как на другом конце провода сняли трубку. "Квартира Редлих", - услышал я голос Эллен, перебиваемый частыми гудками. "Это я, тетя Эллен". "А, Инге, - Эллен называла мою дочь на немецкий манер. - Рада тебя слышать". "Рада слышать"... Я взглянул на Ингу. Она озорно высунула язык: мол, что я говорила? Кто из нас прав? "Я перезвоню, что-то мешает". "Бесполезно, Инге. Это неотвратимо, как рок. Само собой возникает время от времени где-то на линии и ничего нельзя сделать. А потом опять само по себе исчезает... Ты хотела о чем-нибудь меня спросить, детка?" "Когда мы с вами встретимся завтра, тетя Эллен?" "Надеюсь, как обычно, вечером, детка". В голосе Эллен звучало легкое удивление, и мне стало стыдно за навязчивость Инги. "А Шенбрунн?.." "Ах да!.. Извини, я совсем забыла... Понимаешь, наверное, не получится... Скажи, пожалуйста, папа где-нибудь рядом?" "Отец в ванной. - Инга никогда, даже в раннем детстве, не называла меня папой, только - отец. - Душ..." Инга выключила магнитофон. - Дельная штука! Уходишь из дому, наговоришь кучу всяких приветов и подключишь к телефону. Ребята мои звонят - каждому свой привет. Может, разоримся, а, отец? Взамен плановых джинсов? - Ну нет, это не для нас. С твоими "ребятами" никакой пленки не хватит. За Ингой, как за кометой, волочился длинный хвост обожателей. То и дело дребезжали звонки, и она неслась к телефону. А в ее отсутствие доставалось мне: "Ингу можно?" "Ее нету дома". "Когда будет?" "Не имею понятия". "Передайте, пожалуйста, что ей звонил Костя". Или Саня. Или Витя. Или Сережа... Эти однообразные до кошмара диалоги уже снились мне по ночам... Я распахнул окно во двор. Вместе с капризным визгом и чиханием автомашины, которая никак не хотела заводиться, оттуда хлынула удушливая волна зноя. Пришлось захлопнуть снова. - Как спать будем? - Вентилятор! - сообразила Инга. - Должен же здесь быть какой-нибудь паршивенький вентилятор! И ринулась на поиски. Вентиляторы - не один, а целых три штуки! - обнаружились в просторной кладовке рядом с ванной. Там царил идеальный порядок. Все разложено по полочкам. На одной лекарства - целая аптека банок, склянок, тюбиков. На другой - всевозможные стиральные порошки и чистящие средства. Третья полка целиком занята пустыми коробками из-под магнитофонов, транзисторов, фотоаппаратов и кинокамер. Тут же аккуратно сложены в стопку руководства к пользованию и запасные предохранители в целлофановых мешочках. Отдельную полку в самом низу занимали вентиляторы и старые вещи: стоптанная обувь, продранный мужской зонт, вполне приличного вида современный телефон ярко-красного цвета - безвременно пал жертвой изменчивой моды, бедняга. Со свистом завертелись лопасти вентиляторов, нагоняя прохладу. Сразу стало легче дышать. - Хочу есть! - заявила Инга. - Ты же ужинала у тети Эллен. - Да что там эти их бутербродики! - Перебьешься как-нибудь до утра. - Опять экономия валюты! Поздравляю, отец, ты вполне вписываешься в местный уклад жизни. Ох и язва же у меня доченька! - Все магазины давно на замке, забыла? Торгуют здесь тоже не как у нас. Начинают ранним утром, а закрывают в шесть вечера. Но разве уймешь неугомонную Ингу? Она уже металась по квартире в поисках съестного. - Они ведь только уехали. Неужели ничего не осталось? Хоть яичко завалящее! Хоть хлеба ломтик! - приговаривала она как заклинание. Щелкнула дверца холодильника на кухне. И сразу же следом раздался торжествующий вопль: - Отец, смотри! Объемистый холодильник был битком набит продуктами. Даже оранжад в литровых бутылках, который Инга поглощала у Редлихов в опасных для жизни количествах. - Тетя Эллен! - Инга была в восторге. - Смотри, ее коронный "кугель"! - Она набивала рот вкуснейшим тортом с изюмом. - И когда только успела! Ведь вроде бы никуда от нас не отлучалась. - Вероятно, Вальтер привез вчера после работы, - я тоже был тронут их заботой. - Вот еще! Сухарь он, твой Вальтер! Ему и в голову не придет. Распорядком не предусмотрено!.. В чем-то Инга была права, хотя и сильно преувеличивала, по своему обыкновению. Вальтер временами и меня раздражал своей четкой и непоколебимой запрограммированностью. В прошлый раз, когда я впервые после долгих лет приехал в Вену по его приглашению, он встретил меня у вагона, поздоровался, пожал руку - ну это, положим, в порядке вещей, я тоже не очень-то склонен ко внешнему проявлению чувств. Отвез к себе, переоделся. Снова вышел ко мне, улыбнулся, потрепал по плечу. Затем озабоченно посмотрел на часы: - А теперь, Арвид, я удаляюсь в свой кабинет. С девятнадцати тридцати в течение часа у меня работа над темой. - Сегодня не грех отложить тему в сторону. Он покачал головой, снисходительно улыбаясь, словно неразумным словам малыша-несмышленыша: - Невозможно! Даже если бы - не приведи господь! - умер кто-нибудь из моих близких, все равно в девятнадцать тридцать я сел бы за письменный стол. До двадцати тридцати... - У меня, наверное, был очень огорченный вид, потому что он тут же поторопился добавить: - Эллен покормит тебя - ты ведь, вероятно, проголодался с дороги. Через час я опять в полном твоем распоряжении. До двадцати одного. Ровно в двадцать один мы отходим ко сну. И шагнул к себе в кабинет, бесшумно прикрыв за собой дверь, обитую каким-то темным пористым звуконепроницаемым материалом. Эллен с виноватым выражением на лице развела руками. Она была несравненно мягче Вальтера, но тоже жила по его программе. - Бутерброды? Чай? Виски? Ты не стесняйся, Арвид! - Если можно, лучше кофе. Было обидно, хотя разумом я отчетливо и ясно понимал, что обижаться просто глупо. Каждый живет по своему разумению и своим привычкам, выработанным десятилетиями. Минут через десять, когда мы с Эллен сидели возле уже начавшей урчать электрической кофеварки, в гостиной неожиданно возник Вальтер. По расширившимся от изумления глазам Эллен я понял, что это явление сверхъестественного свойства. - Может, и для меня выкроится чашечка? - Он подошел ко мне, крепко сжал плечи. - Да, приятель, оказывается, старая дружба хуже крепкого вина. Вот ударило в голову - и не могу сосредоточиться, хоть убей! - Продолжая одной рукой придерживать меня за плечо, он другой подтянул стул, уселся рядом. - А, пусть! Имеет ведь человек право хоть раз в жизни сбросить с себя броню незавершенных дел!.. И знаешь, что именно мне вспомнилось, дружище, когда я насиловал свой мозг за столом?.. Как мы с тобой ночь напролет смотрели кино. Помнишь? Кажется, в сорок девятом это было. Или в пятидесятом... И стал, хохоча, хлопая ладонью по колену, увлеченно рассказывать Эллен, как ребята в Союзе молодежи разнюхали, что в венскую контору "Совэкспортфильма" поступило по одной служебной копии "Путевки в жизнь", "Чапаева", "Веселых ребят", и им всем до смерти захотелось посмотреть эти всемирно известные советские киноленты. Сунулись сюда, сунулись туда - ничего не вышло. И тогда Вальтер пришел за содействием ко мне: - Арвид, сотвори чудо! В то время мы уже были с ним близко знакомы. Я работал в газете Советской Армии для населения Австрии, с нами сотрудничало немало прогрессивно настроенных австрийцев. В их числе и Вальтер Редлих, молодой ироничный тиролец, участник антигитлеровского подполья в годы недавно отгремевшей войны. Читателям нравились его лаконичные, без лишней воды, обзоры книжных новинок, очень точные и категоричные в своих оценках рецензии на кинофильмы и спектакли, тоже немногословные. На свою историографическую науку, ставшую для него главным делом жизни, Вальтер переключился позднее. С помощью своих друзей из советской части Контрольной комиссии по Австрии я и впрямь сотворил это маленькое чудо, вырвал для Вальтера и его ребят специальный киносеанс - глубокой ночью. - Господи! А как эти коровы принялись слизывать с праздничных столов торты! А у нас у всех урчит в животе - кусочек торта был тогда пределом мечтаний... Четыре часа утра! Пять! А мы все смотрим и смотрим! Чапаев мчится на коне! Белое офицерье идет в психическую атаку! И не можем мы никак оторваться! И вот уже совсем светло, а остается еще один фильм. И Арвид спрашивает, вежливо так, интеллигентно: "Не хватит ли, не устали?" Помнишь? И наш вопль в ответ: "Нет! Нет! Еще давай! Еще!" Вот когда он снова стал прежним! Озорной прищур, ощущение сжатой пружины за неторопливостью речи, за внешней скупостью движений. Да, это был тот самый, прежний Вальтер!.. Но без пяти минут девять он вдруг встал. Эллен тоже. Оба они попрощались со мной, пожелали спокойной ночи и ушли в свою спальню. А я долго ошарашенно бродил по еще залитым солнцем, но почему-то пустынным улицам Вены. Лишь позднее сообразил, что так рано укладывается здесь спать не одна только семья Редлихов. Вернулся домой, почитал, по своему обыкновению, до двенадцати. Потом ворочался без сна с боку на бок на жестком диване в гостиной. Разбудил меня Вальтер. Мне показалось - среди ночи. - С добрым утром! Хорошо спалось? - Как?! Уже утро? - Сейчас ровно четыре тридцать. Эллен приглашает на завтрак. Поторопись, пожалуйста, Арвид. В четыре сорок пять я должен выйти из дому... В молодости, когда мы сдружились, Вальтер не был таким. То есть и тогда уже он умел укрощать свою клокочущую энергию и без малейших издержек направлять всю ее только на четко заданные цели, как, скажем, пускают по заготовленному руслу поток кипящего металла из домны. Но теперь, спустя много лет, наряду с прежней точностью и организованностью, качествами, которым я, признаться, даже завидовал, в нем появилось еще и что-то от робота. Весь свой день - не день даже, а целиком сутки - Вальтер строил строго по графику. Как будто стоит ему только передержать где-либо минутку, и лопнет пружина, остановится раз и навсегда заведенный механизм. Нет, он и шутил, и веселился, и подолгу барахтался после работы в теплой воде рукава Дуная, где они с Эллен арендовали на все лето пляжную кабину. Но его четкий машинный распорядок держал меня в постоянном напряжении. Я все время посматривал на часы. Осталось еще полчаса, осталось еще пять минут... В голове словно отдавалось громкое тиканье чужого часового механизма. Это нервировало и злило. По-моему, не только меня одного. Эллен тоже, хотя она за многие годы и сумела приспособиться к такому образу жизни. А Инга вот не желала приспосабливаться, даже на несколько дней. То, пренебрегая правилами вежливости, ворвется к Вальтеру со своими вопросами, когда он с половины восьмого до половины девятого вечера священнодействует за своим письменным столом. То явится на завтрак, когда мы уже сидим на кухне, и мило щебечет: - Ах, я, кажется, опять проспала! Вальтер кисло улыбался и принимался мерно жевать: у них в семье было принято начинать есть только тогда, когда все являлись к столу. Он всегда спокойно и терпеливо, даже благожелательно, отвечал на ее вопросы о Габсбургах - правда, и его они иногда заставали врасплох, - никогда и ни в какой форме не делал замечаний за частые опоздания. Но я убежден, что в глубине души он был очень доволен, когда, наконец, его сослуживец отправился в свой горный отпуск и мы перешли на собственные хлеба в другую квартиру. Глазастая Инга как-то заметила: уплатив за наш проезд в трамвае, Вальтер внес расход в свою записную книжечку. И сколько я ни уверял ее, что это вовсе не от жадности, а от аккуратности и любви к порядку, он с тех пор навсегда сделался для нее скупердяем и сухарем. Зная свою дочь, я боялся одного: как бы она не высказала ему все в глаза. Впрочем, вряд ли даже это смогло бы вывести его из себя. Скорее всего, он снисходительно улыбнулся бы в ответ и стал разъяснять преимущества такого образа жизни... Неугомонная Инга, последовательно, кусок за куском уминая кугель, одновременно изучала квартиру, то и дело сообщая мне все новые подробности: - Телевизор цветной. "Телефункен"! - Ковер в гостиной - закачаешься! Чистейший перс! - На торшере абажур из настоящей кожи, только какой-то особой выделки. По-моему, японская работа... Ну, точно, вот: "Мейд ин Джепэн". Обследовав спальню, она снова явилась ко мне в кабинет. Уселась в кресло прямо напротив, уже без кугеля, в своей излюбленной позе - подперев голову ладонями. - Кому из нас спать на полу, отец? - спросила вкрадчиво. - Почему на полу? В спальне две кровати. Одну перетащим. Четыре комнаты - слава богу, есть где развернуться. - В спальне одна кровать. - Двухспальная. Она разделяется. - При помощи пилы? - При помощи рук. - Интересно! - Инга ехидно улыбалась. - Не покажешь ли, как это делается? Пришлось встать и посмотреть самому. Я был посрамлен. Гигантская кровать - что в ширину, что в длину - не растаскивалась. Одна рама, один такой же широченный матрац из поролона. И все! Ни кушетки, ни дивана во всей квартире. Огромные мягкие кресла, но на них не поспишь. Великолепные стулья с мягкими сиденьями и спинками, но тоже не для сна... - Может быть, раскладушка? Посмотрели в кладовке. Никаких следов... Девяти еще не было, и я позвонил Вальтеру Трубку взял он сам. - Да-да, - услышал я размеренный деревянный бас. И к этой постоянной неторопливой деревянности я тоже никак не мог привыкнуть. Все-таки тогда, в дни своей молодости, он иногда еще взбрыкивал, как юный козлик. - Герр профессор, прошу извинить, что отрываю вас от плановых занятий. - Я слушаю, - не слишком любезно ответил Вальтер, видимо не узнав меня. - Вам знакомо такое русское слово: "раскладушка"? - Что?! А, так это ты, товарищ профессор! - Голос слегка потеплел, но размеренность осталась прежней. - Раскладюшка?.. Нет... Очевидно, это что-то из еды? - Совсем наоборот, из мебели. Кровать, которая на ночь раскладывается, а на день убирается. Я объяснил возникшую у нас неожиданную ситуацию. - Нет ли у вас дома такой кровати? - Нет, насколько мне известно... - Он помолчал недолго. - Знаешь, а ведь там, у вас, должна быть. Я сам привозил им с пляжа - у них такая же кабина, как и у нас. - Исключается! Мы с Ингой тут все кругом осмотрели. - Подожди... - Мне было слышно, как он позвал: "Эллен! Эллен!" Потом они обменялись невнятными репликами. - Слушай, Арвид, спустись-ка вниз и посмотри там. - Куда вниз? В подвал? - Ну да! Ключи должны висеть где-нибудь на кухне. Поищи хорошенько. Эллен говорит, они все ненужное убирают вниз. Я бы сам приехал, но еще чувствую себя неважно. Пришлось принять успокоительное. - Никакой необходимости, герр профессор! Справимся сами. Спокойной ночи! Ключи нашлись сразу. Они висели на виду, у холодильника, на предназначенной для них дощечке со специальными гнездами, и подробными надписями под каждым: "От входа в подвал", "От двери подвальной комнаты", "Запасной ключ от входной двери"... Тут же рядом, на полочке, был предусмотрительно положен электрический фонарик-жучок. На лестничной клетке царила тишина. Я вызвал лифт и, пока он, слегка постукивая, поднимался на шестой этаж, оглядел площадку. На нее выходили двери четырех квартир. Медные таблички с фамилиями владельцев, овальные пластинки с выгравированными номерами квартир, циновки в прямоугольных углублениях перед дверьми. Все добротно, солидно, основательно. В доме проживали состоятельные люди. Мне показалось, что дверь квартиры прямо против лифта чуть приоткрыта и за мной оттуда наблюдают. Но в этот момент лифт, негромко звякнув, остановился на моем этаже и почтительно раздвинул створки. Я вошел, нажал кнопку с надписью "Подвал" и стал спускаться. Наблюдают? Ничего удивительного. Новый человек, притом в квартире, откуда всего только день или два назад уехали в отпуск. Впрочем, до сих пор никто из тех, с кем я днем встречался на лестнице, не проявил ко мне никакого интереса. Вежливое поднятие шляпы, легкий кивок. "Добрый день" - и все. Как будто я живу здесь уже долгие годы. А ведь чужому не так-то просто войти в дом. Подъезды на замке, у каждого обитателя ключ. Входная дверь в подвал открыта, внутри горит яркий свет. Пожилой мужчина в комбинезоне, в плоском беретике возится у распахнутой дверцы кабельного шкафа, куда сходятся концы телефонных проводов со всего дома. Возле него, на полу, стоит аккуратный, на манер модного прямоугольного портфеля "атташе-кейс" черный ящичек с инструментом. - Добрый вечер! - Могли бы и не утруждать себя, уважаемый господин! - Он повернулся ко мне с недовольным видом. - Я ведь сказал: повреждение пустяковое. Уже и готово. - Рад слышать. Только сказали вы это кому-то другому. Мой телефон в полном порядке. Он присмотрелся ко мне, потное красное лицо расплылось в извиняющейся улыбке: - Ох, простите, теперь я вижу!.. Этот господин из соседнего дома уж такой беспокойный: "Я с вами, я с вами..." А зачем он мне нужен? Терпеть не могу, когда я работаю, а они глазеют... Ну вот! - Он захлопнул металлическую дверцу, вставил отвертку в замочную скважину, повернул. - Старье! Давно тут пора все менять - и телефонный кабель, и электропроводку. Экономят! А если пожар? Влетит тогда эта экономия в копеечку. А впрочем, им-то что? Страховой компании - вот той придется раскошеливаться! Мужчина быстро собрал инструмент и, попрощавшись, вышел. А я отправился искать свой сарайчик. Впрочем, слово "сарайчик", с которым у нас связано определенное представление как о чем-то вспомогательном, временном, а потому и не обязательно тщательно обихоженном, сюда никак не подходило. В подвале тоже, как и на лестнице, царила идеальная чистота. Ряды крашенных белой масляной краской дверей по обе стороны длиннющих коридоров. Такие же медные пластинки с номерами, как и на квартирах. Такие же циновки, разве что повытертее, вероятно отслужившие свой срок у парадной, но еще вполне годные к употреблению. Сорок пять, сорок семь, сорок девять... А на другой стороне? Сорок четыре... Сорок шесть... "Внимание! Распределительный щит. Будьте осторожны!" ...Сорок восемь... Нет, мне не сюда - в левый коридор. Пришлось вернуться. Да, все верно. Двадцать три, двадцать пять. Нужную мне дверь под номером "двадцать семь" я обнаружил в самом конце коридора. Точнее, помещение за ней являлось его прямым продолжением. Видимо, прежде здесь был сквозной проход, а потом по каким-то соображениям его перегородили. Может быть, хозяин продал часть дома и захотел отделиться. Этот район города считается самым старым в Вене. Здесь еще до нашей эры размещался укрепленный лагерь римлян - Виндобона. Можно себе представить, сколько раз здесь все строилось, перестраивалось, разрушалось и строилось вновь. Наш дом, как и все дома вокруг, стоит на наслоениях десятков эпох. Подвальная комната оказалась довольно узкой, зато длинной. В середине стоял стол для пинг-понга и, по всему судя, его не просто выставили за ненадобностью, а сюда приходили играть. Вдоль всей левой стены тянулся шкаф с многочисленными дверцами, к правой прислонены три-четыре складных стула. Очевидно, на них отдыхали свободные от игры. В противоположной стене - дверь, обитая жестью и закрытая на задвижку. В комнате было довольно светло, не пришлось даже зажигать электричества. От самого потолка до середины правой стены спускались три окна, выходившие во двор. Сквозь одно из них виднелось автомобильное колесо. Машина стояла почти вплотную к стене дома. Раскладушки в шкафу не оказалось. Зато я извлек оттуда пляжный надувной матрац в ярких разноцветных полосках. Что ж, на крайний случай пригодится и он. Но где же все-таки раскладушка? Уж не увезли ли хозяева ее с собой в горы? Я подошел к двери, обитой жестью. А что, если это подвальное помещение состоит из двух комнат? Оттолкнул задвижку, дверь открылась со скрипом. Длинный коридор, точно такой же, по которому я шел сюда. И такие же окна под потолок. Это уже другой дом. Вернее, другая половина дома, со своим собственным двором, со своим фасадом, выходящим на соседнюю улицу, параллельную нашей. Я мысленно прикинул, на какую именно. Наверное, тот переулок, который начинается за знаменитыми музыкальными часами с многочисленными движущимися фигурами, ежечасно привлекающими к себе толпы зевак. Как он называется? Кажется, Юденгассе? Торопливо, с каким-то чувством неловкости, словно невзначай попал в чужую квартиру, я захлопнул дверь. И тут же увидел раскладушку, такой же яркой расцветки, что и матрац. Она стояла у входа в подвальную комнату, на самом виду. И не заметил я ее сразу лишь только потому, что, пока искал в шкафу, ни разу не обернулся... Прибыв благополучно на поскрипывающем лифте на шестой этаж, я стал вытаскивать свои трофеи. Надувной матрац я тоже прихватил с собой; решил, что на нем все-таки удобнее, чем на голой раскладушке Дом уже спал, не слышно было даже радио, и я старался не шуметь, придерживая одной рукой неподатливые пружинистые створки лифта, а другой осторожно выволакивая раскладушку. Мне казалось, я не произвожу ни малейшего звука. И поэтому я очень удивился, когда вдруг услышал рядом дребезжащий старческий голос: - Что это вы делаете, интересно? Я обернулся. Дверь против лифта приоткрыта, но говорившего не видно. - Устраиваюсь на ночь, с вашего позволения. - Следовало бы побеспокоиться днем. - Вы совершенно правы. Но днем я еще не знал, что мне придется этим заняться. - Не знали, что ночью придется спать?.. Вы из какой квартиры? Голос был строгим, в нем явственно звучали нотки подозрения. - Из двадцать седьмой... Вы не беспокойтесь, пожалуйста. - Как из двадцать седьмой? Дверь открылась, и я увидел маленькую сгорбленную старушку в длинном черном платье с кружевами и почему-то в соломенной шляпе с букетиком искусственных цветов. В руке она держала трость набалдашником книзу. К ее высоким зашнурованным ботинкам жалась крохотная тонконогая собачонка. - Добрый вечер, мадам! - Я поклонился, улыбаясь как можно дружелюбнее, чтобы продемонстрировать полное отсутствие враждебных намерений: трость она захватила с собой явно в целях самообороны. - Меня звать Арвид Ванаг. Я со своей дочерью Ингой вселен на время в двадцать седьмую моим другом профессором Вальтером Редлихом. - Но ведь там ремонт! - У старушки было подвижное, все в морщинах лицо и очень живые черные глаза. - Еще вчера поздно вечером ремонт там шел полным ходом! - Вы ошибаетесь, мадам. Господа Шимонеки, хозяева квартиры, несколько дней назад отбыли на летний отдых, передав ключи профессору Редлиху. А сегодня с утра в квартиру вселились мы. - Я не ошибаюсь! Я не ошибаюсь никогда! - Она сердито пристукнула тяжелым металлическим набалдашником трости по плиткам пола, и собачонка, тоненько взвизгнув, метнулась внутрь квартиры. - Не бойся, Альма, нельзя же быть такой трусихой!.. Два вечера подряд там что-то скоблили, в вашей квартире. Я как раз решила кончать со снотворным и вертелась без сна в постели. И, надо вам сказать, злилась ужасно. Не самое подходящее время для такого рода дел! Хоть и негромко, а все равно мешает, особенно если не можешь уснуть. А вчера вечером, тоже достаточно поздно, настало уже время прогуливать Альму, рабочий вынес в ведре штукатурку - я совершенно случайно подглядела в глазок. Так что же это, если не ремонт? Как это еще называется, по-вашему? Странно... Вальтер не говорил мне ни о каком ремонте. Скорее всего, он и сам ничего не знал. Ремонт... В отсутствие хозяев... Перед самым нашим вселением... А старушка стояла рядом и, подняв голову, с величавой суровостью ожидала моего ответа. - Вы правы, мадам. Судя по всему, это и в самом деле был непредвиденный ремонт. Возможно, прорвало трубы, обвалился потолок, еще что-нибудь в этом роде. - А ключи? Они ведь были, вы говорите, у вашего друга. - О, это просто! Шимонеки могли оставить запасной комплект в дворницкой. Так что приношу вам извинения, мадам, за свою невольную вину. - Вот видите, я все-таки была права. - Ее взгляд смягчился. - Элизабет Фаундлер. - Она протянула мне сморщенную коричневую руку для поцелуя. - Из Тироля. Из Южного Тироля! - добавила она со значением. - Но ведь он, кажется, в Италии? - "Кажется"! Хорошенькое дело - кажется! Южный Тироль в Италии с тех пор, как император Франц-Иосиф проиграл ту дурацкую войну. Я из местечка Лавис. Не знаете? Только не из того Лависа, что возле Тренто; тот Лавис жуткая дыра. Я из Лависа, что у Больцано, курортный Лавис. У нас там вилла. Прекрасная вилла в горах. А Ирен взяла да и вышла замуж за венца. Вот этого! - Она сердито постучала тростью. - Всю зиму я живу там. Одна. Караулю виллу. А летом они уезжают туда. А я приезжаю сюда. Тоже караулю, только не виллу, а квартиру. И тоже одна. Хотя нет, не одна, с Альмой... А вы нас дважды вспугнули, - она смотрела на меня с укоризной. - То есть? - Хозяева дома запрещают водить собак во двор. Вот и приходится... когда все сладко спят. Мы собрались - и тут вы. Мы переждали, собрались снова - и опять вы. Со всем этим скарбом. - Она скользнула взглядом по матрацу и раскладушке. - Альма, Альма! Пошли! Путь свободен. Вы не выдадите меня, надеюсь? Запретить - придумали же! Как будто собаки не живые существа и могут обходиться без прогулки... А вы производите впечатление вполне порядочного человека. Как, вы сказали, ваша фамилия? - Ванаг. Арвид Ванаг. - Австриец? Венец? Я рассмеялся: - А разве это не одно и то же? - Глубоко заблуждаетесь, молодой человек. Австрийцы - это тирольцы, штирийцы. Каринтийцы, на худой конец. Но не венцы. Ни в коем случае не венцы! Венцы... это венцы. - Нет, я не австриец и не венец. - И слава богу! Строго между нами говоря, - она огляделась, словно нас могли подслушать, и заговорщически приблизила ко мне свое сморщенное лицо с молодыми ясными глазами, - между нами говоря, я их недолюбливаю... Может быть, потому что мой милый зять... Все! Все-все-все! - Она остановила сама себя, решив, что заходит слишком далеко. - Итак, Англия? Нет?.. Франция? Испания?.. Тоже нет? Скандинавия? - Россия, мадам. Советский Союз. - О! - Она посмотрела на меня с новым интересом. - О! Я видела живых русских только по телевизору. Представьте себе, такие же люди, как мы с вами. Такие же люди... О!.. А теперь извините, Альма больше не может ждать!.. Пошли, Альма! Собачонка шустро вскочила в лифт. Мадам Фаундлер проследовала за ней и, строго посмотрев на меня, приложила палец к губам. Дверь мне открыла смеющаяся Инга. - Подумать только: такие же люди, как мы! - Ты слышала? - Убиралась в коридоре - что-то тут вроде как мел рассыпан, пачкает пол. И вдруг доносится с площадки: "Что вы тут делаете?" Это когда она тебя остановила... Забавная старушка! Настоящий допрос. А потом и сама разболталась. Я все ждал, спросит ли Инга про ремонт? Нет, не спросила. Ингу ремонт не заинтересовал. А у меня он из головы не выходил. Что тут, в квартире, потребовалось ремонтировать так срочно? И почему Вальтер ничего не сказал мне про ремонт? Он что, тоже не знал? Судя по всему, нет. Инга решительно отказалась от двухспальной кровати и постелила себе на раскладушке в гостиной. Дверь в спальню, где лег я, она оставила открытой. Время еще было, по нашим понятиям, не позднее. Спать не хотелось ни Инге, ни мне. Она болтала о всяких пустяках, потом стала расспрашивать о Вене первых послевоенных лет. - Где вы тогда жили с мамой? - На Зингерштрассе. Это довольно близко отсюда. За собором святого Стефана. Там напротив кабачок со смешным названием: "Три топора". Говорят, его завсегдатаем был Франц Шуберт. Интересно, уцелел ли? - Сходим? - Непременно! Вот только разделаюсь завтра с обязательной программой, и пойдем тогда бродить по всем нашим с мамой местам. Инга замолкла. Я уже подумал - задремала. Мне это было на руку. Требовалось кое-что предпринять, и я не хотел, чтобы она видела. Подождал немного для верности. И вдруг она спросила: - Отец, а какая у тебя была цель в жизни? Голос бодрый, свежий, и я понял, что она не дремала, а о чем-то думала. - Почему "была"? Я еще жив. Инга рассмеялась. - Я имею в виду твою юность. Когда ты работал в подполье в Латвии. - Мировая революция. Снова раздался ее тихий смех. Точно так же смеялась Вера. Удивительно, каким неожиданным образом повторяются родители в детях. - Я серьезно, отец. - Я тоже. - Смотри-ка! На меньшее ты не был согласен? - Нет, я был жутким максималистом. - А теперь? - И теперь. - Например? - Например, мне жутко хочется спать. Она помолчала. - Ты полагаешь, со мной нельзя говорить серьезно? - Почему же? Когда я тебя просил не беспокоить по пустякам Редлихов, я говорил совершенно серьезно. Кажется, этого хватит. Инга обиделась и больше заговаривать не будет. Но к утру все пройдет: Инга отходчива. Это