ои слова услышаны. Но мне нужно было поговорить с ней. Если и сказать, хотя бы немного, лишь самое главное, то только сейчас, в поезде, под стук колес, когда шансов быть подслушанным неизмеримо меньше, чем в гостинице или на городских улицах. Хотя полностью подслушивание не исключено и здесь. Купе слева пустует, там никого - я уже проверял. А вот справа едет молодая пара с трехлетним ангелочком с розовым бантом на белокурой головке. Правда, сели они еще до Зальцбурга. Но кто знает?.. Сейчас они прогуливали своего ангелочка по коридору. Мама с одного конца, папа с другого, и дочка с довольным визгом носится взад и вперед. - Инга, у меня есть основания полагать, что на станции была расставлена ловушка. В глазах еще ледяное презрение. Но, сдается мне, я уловил едва заметный огонек интереса. - Ситуация может повториться, и я хочу, чтобы между нами на этот случай была полная ясность. Ага! Огонек разгорается, лед начинает таять. - Что за бред! Все! Статуя заговорила. Это самое главное. Что она произносит, не имеет ни малейшего значения. - От тебя требуются две вещи. Чтобы ты не реагировала на мои некоторые, как тебе покажется, странности. И чтобы, на всякий случай, держала в тайне, что знаешь латышский. - А это еще почему? - Не догадываешься? - Слушай, отец, а не кажется ли тебе, что... Я не дал ей договорить: - Нет, не кажется. А если кажется, то тем лучше... Прошу тебя, Инга! Мне нужны прочные тылы. Тогда будет намного легче справиться. Долгое молчание. Счастливая семья вернулась из коридора в свое купе. Теперь возня, сопровождаемая смехом и визгом, продолжалась за тонкой перегородкой. Инга снова принялась за свою сумочку. Отыскала шариковую авторучку, блокнот. Написала что-то быстро, выдрала лист, положила, не глядя на меня, на столик. Я прочитал: "Есть еще и такой способ общения". Я кивнул. Умница! Правда, она ничего еще не знает про телекамеру в венской квартире, но все равно - умница! Хотя бы потому, что сразу поверила мне. Теперь лишь бы только не пересолила. А то начнет озираться на каждом шагу. Не пересолить - это теперь самое главное. Хотя и особенно таиться тоже нечего. Мне больше нельзя играть роль страуса, воткнувшего голову в песок... - Давай поедим, отец. Что-то я проголодалась. - Уже?.. А по-моему, тебе просто хочется взглянуть, что Лиззль нам дала на дорогу. Инга беспечно рассмеялась: - И это тоже! Но я и есть хочу, честное слово! Ее кнедлики будто из воздуха сделаны... Экспресс уже мчал по Австрии. Снова с юга стали надвигаться горные цепи. Не мягкими, то поднимающимися, то вновь ниспадающими округлыми линиями, как возле Зальцбурга, а сразу, крутой стеной, с резко очерченными пугающими нагромождениями зубчатых скал, закрывших добрых полнеба. А потом и с северной стороны возле окон тоже замелькали поросшие кустарником и мхом подножия отвесных серых выступов. Эти две горные стены - северная и южная - сходились все ближе и ближе, словно пытаясь поймать наш экспресс, а он, ускользая, вился между ними. Нас качало и бросало из стороны в сторону, как на море в славный шторм. Неожиданно стены раздвинулись, показывая обнаженное сердце Альп. Бело-розовые зубчатые пики величаво плыли над пенистой рябью облаков. Дав нам кратковременную передышку, горные стены быстро пошли на сближение, снова пытаясь зажать юркую змейку экспресса. Теперь горы наступали уже с трех сторон: навстречу поезду тоже приближалась скалистая гряда, закупоривая выход из узкой долины. Но именно там, впереди, на фоне быстро растущего голубовато-дымчатого хребта, возникали легкие еще, точно намеченные пунктиром, очертания колоколен, башен, современных многоэтажных строений. С каждой минутой они проявлялись все отчетливее. Город. Инсбрук... НИКТО нас не встретил. Это было в порядке вещей. В Вене, в отделе печати, так и договорились: в Инсбруке мы самостоятельно доберемся до гостиницы, поскольку неизвестно, каким поездом туда приедем. Тем более, что отель "Континенталь", где предстояло остановиться, расположен близко от вокзала. А уж там, в отеле, нас разыщут представители городских властей. "Континенталь" оказался не просто "близко от вокзала", а прямо напротив. Мы перешли неширокую, загроможденную автомашинами площадь и через бесшумную вращающуюся дверь вошли в просторный холл. За полукруглой стойкой хозяйничала совсем молоденькая в униформированной, под венгерку, курточке, широколицая девушка с приятной застенчивой улыбкой. - К вашим услугам, мой господин! - Я Ванаг. На мое имя городским муниципалитетом должен быть сделан заказ. - Совершенно точно. - Она посмотрела книгу с записями. - Профессор Арвид Ванаг. Комната двести два. Великолепный двухспальный номер на втором этаже. Господин профессор останется доволен... Вот, заполните, пожалуйста! - На стойку легли два гостевых листка. - Вы и... - Она чуть замешкалась. - И ваша супруга. Инга рассмеялась. - Ах, извините! - Девушка сразу все поняла и мгновенно нашлась: - Господин профессор так молодо выглядит... - Да, это моя дочь... И в связи с этим у меня просьба. Нам нужен не один, а два номера. Два одноместных номера... Это не слишком сложено? - Что вы, что вы! У нас сегодня как раз много свободных мест. Момент! Я все устрою. И она исчезла за стеклянной дверью позади стойки, на матовой поверхности которой было выведено готическими буквами: "Распорядитель". Мы сели за низкий столик заполнять листки. Прошла минута, другая. Девушка не появлялась. У стойки стали скапливаться постояльцы. - Фрейлейн Оливия! - Кто-то из них нетерпеливо постучал по стойке ключом от комнаты. - Иду, иду, извините! Она выпорхнула из-за двери и моментально всех отпустила: у одних приняла ключи, другим выдала. Потом обратилась ко мне: - Очень сожалею, господин профессор, но сделать ничего уже не удастся. - Почему? - Магистрат уплатил именно за этот номер. - Два одноместных стоят дороже? - Вот именно. На двести шиллингов в сутки. - Хорошо. Я приму разницу на себя. Так можно? - Думаю, да, - ответила Оливия неуверенно. - Сейчас. И опять она отправилась за стеклянную дверь. - Ладно, отец! - Инга тронула меня за рукав. - Перебьемся! Я сниму с постели матрац и устроюсь на полу. Ну стоит ли ни с того ни с сего выбрасывать на ветер, пусть даже горный, две пары новеньких туфель? Но я не был настроен на шутливую волну: - Неужели ты ни о чем другом, кроме туфель, думать не можешь? - Почему же? Джинсы, например, тоже не выходят у меня из головы. Переговоры у распорядителя кончились явной неудачей. Это я прочитал на славном личике Оливии, когда она возвратилась к своему рабочему месту. - Мне очень жаль, господин профессор... - Она развела руками. - Распорядитель возражает? - Он говорит, что... - Позовите-ка лучше его самого. Зачем вам взваливать на себя тяжкую роль посредника? Оливия вроде бы даже обрадовалась: - Как прикажете, господин профессор! И вот передо мной предстал лысеющий мужчина средних лет с заметным "пивным" брюшком. Несмотря на жару, он был облачен в черную пару с бабочкой. Ощущалась в нем гостиничная выучка высокого класса. - К вашим услугам, господин профессор. Его баритон был напитан глубоким чувством собственного достоинства и самоуважения. Я объяснил ему, почему нас с Ингой не устраивает двухместный номер, пусть даже самый шикарный. - К великому моему сожалению, в отеле в настоящий момент не имеется в наличии свободных одноместных номеров, - провозгласил он. - Это странно. - Ничего странного, господин профессор. Самый разгар туристского сезона. - Но ваша портье сказала нам нечто совершенно противоположное. Он метнул в нее молниеносный испепеляющий взгляд. Бедная Оливия даже съежилась. - Портье - простой исполнитель, она понятия не имеет о заказах. Ими в отеле ведаю только я. Свободные номера действительно есть, но все они бронированы. Подходят поезда, и наши гости тоже. Как я им скажу, что их телеграфный заказ отменен?.. Может быть, завтра, господин профессор. Распорядитель лгал, я видел это совершенно отчетливо по легкой издевочке в его водянистых, с густой сетью красных прожилок глазах. Почему-то он изо всех сил старался всучить мне этот двести второй номер. Почему-то ему было нужно, чтобы мы вселились именно туда. Иначе с чего бы он стал так упрямиться? Наоборот, вышколенный персонал австрийских гостиниц всегда идет навстречу посетителям, даже стремится предугадать их желания. - Что ж, - сказал я, - тогда мы попытаем счастья в других отелях... Фрейлейн Оливия, не окажете ли любезность вызвать такси? Издевочка в глазах распорядителя исчезла, в них шевельнулось беспокойство. - Вряд ли вы сейчас что-нибудь найдете в Инсбруке, господин профессор. Я же сказал: разгар летнего сезона. Туристы идут косяками. - На худой конец, заедем в магистрат. Дежурный, наверное, что-нибудь придумает. У них там, мне говорили в Вене, есть места для приезжих. Упоминание о магистрате, как я и рассчитывал, подействовало. Ведь, в конце концов, если я пожалуюсь, распорядителю придется держать ответ перед городскими властями. Профессор, публицист, гость отдела печати... - Одну минуту, господин профессор, я перезвоню по этажам. Может быть, может быть... Он важно удалился к себе. - Ваши листки прибытия, пожалуйста, - попросила Оливия. - Я их зарегистрирую. - Но ведь еще неизвестно... - Теперь он найдет! - Миловидная портье бросила на меня одобрительный взгляд. - Найдет! И он действительно нашел. Вернулся из своей каморки какой-то мягкий, добрый, сияющий весь. - Представьте себе, господин профессор, номер триста семь и триста четыре! Два великолепных номера, один напротив другого. И никакой доплаты - цены совпадают идеально... Только не на втором этаже, к сожалению, а на третьем, - добавил он с искусственной озабоченностью, словно это могло иметь хоть какое-нибудь значение. - Они тоже заказаны, но, к счастью, лишь на понедельник... Бой! - позвал он. От лифта рванул к нам бой - патлатый, униформированный так же, как Оливия, дылда. "Бой" - по-английски значит "мальчик". Этому "мальчугану" было за тридцать. - Вещи господина профессора! - скомандовал распорядитель, и бой моментально подхватил оба наших места. - Триста седьмой номер для самого господина профессора, триста четвертый - для фрейлейн... Триста седьмой - для профессора, - почему-то счел нужным повторить он. - Слушаюсь! Мы поднялись на лифте и пошли вслед за боем по длинному коридору с многочисленными поворотами - здание было выстроено уступами. - Прошу! - Он отпер дверь триста седьмого номера и посторонился, приглашая меня войти. - Иди ты, Инга! Но бой не дал ей пройти. Не грубо, не став на пути а будто случайно неловко развернув чемодан. - Простите, фрейлейн, этот номер предназначен для господина профессора. Инга захлопала глазами: - А какая разница?.. - Он... удобнее, больше, прекрасный вид на Южную цепь. - Замечательно! - Я изобразил на лице восхищение. - Вот пусть моя дочь им и любуется. Молодым девушкам полезен прекрасный вид. Словом, Инга, этот номер твой, я дарю его тебе вместе с Южной цепью. Но бой не отступал: - Господин распорядитель сказал... - Господину распорядителю совершенно безразлично, кто из нас в каком номере будет жить. Именно в этом я не был уверен! Что еще оставалось делать нашему великовозрастному бою? Он исчерпал до конца свои возможности и молча убрал с пути чемодан, прекратив все попытки навязать мне волю распорядителя. Большое, почти во всю стену, окно моей комнаты выходило на привокзальную площадь. Я отдернул тяжелую штору, распахнул настежь широкие створки. - К тебе можно? Вошла Инга. - О, какой у тебя простор! Почему же он сказал, что тот больше?.. И гобелен! Неужели что-то старинное? - Она ощупала ткань. - Да нет, туфта, одна видимость!.. О, да здесь тоже телефон! Прекрасно, ты сможешь руководить мною, не покидая комнаты... Ну, чем займемся в незнакомом городе, отец? - Должен подойти представитель магистрата. - Не ждать же его до ночи. Пробежим хотя бы по улице. Новый город, новые свежие впечатления. - А представитель? - Скажи портье, что через час вернемся. Так и сделали. Перед уходом я снова задернул плотную штору - ровно до середины распахнутого окна. В комнате стало полутемно. - Да ты закрой совсем, - посоветовала Инга. - Пыль налетит, гарь. Видишь, сколько машин. - Ничего, пусть пыль, зато воздух посвежее. В комнате действительно пахло затхлым. Ветры непрерывно срывали сырость со снежных вершин и несли в город. Белье, ковры, портьеры, тот же туфтовый гобелен нуждались в тщательном проветривании. Я вернул ключи от наших комнат Оливии, одарившей меня милой улыбкой, предупредил насчет человека из магистрата. - Не беспокойтесь, все будет сделано как нужно, господин профессор. Приятной вам прогулки! У нас в городе есть на что посмотреть. Стеклянная дверь за ее спиной была чуть приоткрыта. Мне казалось, я вижу в щели водянистый, с красными прожилками глаз... На углу я остановился. - Знаешь что, дочка, иди дальше сама. Меня все-таки беспокоит представитель. Позвонит, узнает, что мы приехали. Прибежит, ждать будет, волноваться. Нехорошо!.. Словом, я возвращаюсь. - Как хочешь. - Инга внимательно посмотрела на меня: - Какой-то ты стал беспокойный, отец! - Вот именно. Поэтому и ты не слишком-то задерживайся. Я только до того памятника и обратно. Вдали виднелась своеобразной формы многофигурная колонна, так называемый "чумной" памятник, обязательный чуть ли не для каждого западноевропейского города. Говорят, их ставили на месте массовых захоронений погибших во время страшных средневековых эпидемий чумы. Вероятно, Инга очень удивилась бы, если бы посмотрела мне вслед. Потому что я пошел не в гостиницу, а в здание вокзала. Поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору какого-то служебного помещения. Коридор заканчивался балконом с гнутой кружевной железной оградой. Его запертая дверь выходила на отель. Окно моего номера располагалось прямо напротив. Я стал ждать. Это длилось недолго. Довольно скоро штора в окне шевельнулась и отъехала. Кто-то отдернул ее в сторону, к стене. Расчет мой оправдался. Полумрак не устраивал вошедшего. Нужно было либо зажигать свет, либо отдернуть штору. Он предпочел последнее. Я быстро, почти бегом, пересек площадь. Мимо портье проходить не стал: у вращающейся двери я заприметил выход в замкнутый гостиничный двор. Отыскал там черную лестницу и взбежал по ней на третий этаж Плотные ковровые дорожки глушили шаги. Я прошел по пустынным поворотам коридора к своему номеру и прислушался. Сначала я ничего не услышал: мешали проезжавшие по улице машины. А потом различил какое-то негромкое металлическое позвякивание. Я осторожно постучал в дверь. Звяканье тотчас же прекратилось. Переждал несколько секунд и надавил рукоятку. Дверь не подалась. Я нагнулся и шепнул в замочную скважину: - Скорее! Он идет! Ни звука. Неужели я ошибся? А звяканье? И вдруг дверь распахнулась. Бой! В руках у него была тряпка, швабра на длинной рукояти - видимо, ею он и припирал дверь; вот почему я не услышал, как поворачивался ключ в замке. - Что вы здесь делаете? - Ах, господин профессор? - Он удивительно быстро пришел в себя. - Я думал, вас долго не будет. - И это дает вам основание вламываться в мой номер? - Я оттиснул его в комнату и закрыл дверь. - Ну, может быть, соизволите объяснить? - Распорядитель послал меня произвести уборку, - как бы в подтверждение своих слов он слегка пристукнул шваброй о пол. - Суббота, знаете, горничные выходные... - Тут все было убрано. - Пыль... - Он провел пальцем по цветочной вазе. Возле телефонного аппарата на столике лежала отвертка. Когда мы с Ингой уходили, ее здесь не было. - И это тоже для пыли? - Что вы! - Ваш инструмент? - Впервые вижу. Наверное, монтеры забыли. В номере, кажется, барахлил телефон. Все было предельно ясно. - Можете идти. Ключ оставьте. Он пошел к двери, поклонился: - Желаю здоровья, господин профессор! В его голосе звучала признательность. Я мог бы поднять шум, и у него были бы неприятности. Впрочем, распорядитель наверняка подтвердил бы: да, он послал боя прибрать в комнате. И все-таки я поступил правильно. Уж слишком нагло они лезли в глаза. Было бы подозрительно, если бы я делал вид, что ничего не замечаю. А дальше?.. Дальше? Завтра же в Вену - и в наше посольство. Больше ждать нельзя. Дело заходит слишком далеко. И все-таки непонятно... Я в задумчивости вертел в руках отвертку. Раздался телефонный звонок. Я невольно вздрогнул. - Да? - Это портье, - послышался мелодичный голосок Оливии. - Извините, господин профессор, бой сказал, вы уже изволили вернуться в номер. Вас тут спрашивают. - Кто? - Господин Иозеф Тракл, ваш старый знакомый. Тракл? Мой старый знакомый?.. Эту фамилию я слышал впервые в жизни. - Хорошо. Сейчас спущусь. Внизу, рядом с холлом, находилась просторная гостиная с уютно выгороженными уголками, специально предназначенная для встреч постояльцев отеля с их гостями: далеко не каждому улыбалась перспектива тащить посетителей к себе в номер. Навстречу мне поднялся рослый черноволосый человек. Крупные черты лица, нос с горбинкой, выступающий длинный подбородок, плотно сжатый тонкогубый рот. Нет, он мне совершенно незнаком! Но вот он улыбнулся. От глаз, смягчая жесткость черт, побежали добродушные лучики - и сразу же возникло ощущение, что видел я его где-то, видел! Но где? Когда? И его или только похожего? - Очень рад вас приветствовать! - Он с силой физически крепкого человека тряхнул мою руку. - А вы очень мало изменились. Ну поплотнели, само собой. Ну седина на висках. А так... Я вас сразу узнал. - Вы знали меня прежде? Он все еще держал мою руку в своей. Я ощущал жесткую, как наждак, ладонь. - Выходит, я изменился больше вашего... Что ж, придется представиться. Иозеф Тракл, - он склонил голову. - Владелец авторемонтной мастерской на Дефреггерштрассе "Иозеф Тракл и сын". Правда, сыну еще только тринадцать, но в автомобильных моторах он разбирается куда лучше, чем в своих задачках по алгебре... Помните, однажды вам подбросили на целый день голенастого взъерошенного юнца? Вы еще кормили его русской едой. Что-то вроде пирожного, но только с мясной начинкой вместо сладкого крема. - Пирожки?! - поразился я. - Ваш сын ел у меня пирожки? - Почему сын?! Я! Я сам ел у вас эти... как они называются... с мясом! Ел, вставал, кланялся, щелкал ботинками и опять ел. Дома меня учили, что воспитанные мальчики благодарят, обязательно вставая и прищелкивая каблуками. И было мне тогда, сколько сыну сейчас, - ровно тринадцать. Теперь я вспомнил. Макси, моя единственная подчиненная в отделе писем нашей редакции в Вене, привела однажды с собой своего брата - длинноногого жеребеночка с напуганными черными с поволокой глазами. Привела, а сама убежала по делам до позднего вечера. У Макси всегда было дел сверх головы - и редакционных, и партийных, и всякого рода других общественных, и личных. Маленькая, юркая, стремительная, она представляла собой настоящий сгусток энергии. В редакции шутили, что прилагательное "энергичный" имеет не три, а целых четыре ступени сравнения: энергичный, более энергичный, наинергичнейший и... Макси. - Постойте, постойте... - Вспомнили! Ну, наконец-то! - Он на радостях опять стал трясти мою руку. - Максимилиана, конечно же! Моя дорогая сестричка Максимилиана! Я тогда впервые в жизни спустился с гор, впервые в жизни попал в Вену и впервые в жизни увидел советского человека. - Но ведь ваша фамилия, кажется, Тракл. А Макси... - Все верно! Она Зонненвенд - по матери... Нет, как все-таки здорово! - Он прихлопнул себя по колену. - А я еще, когда прибежал нарочный из магистрата, решил отказаться. Ничего себе, думаю! Господин бургомистр и все прочие штатные городские начальники будут бултыхаться в бассейнах у себя по виллам, а я за них разных гостей развлекай! А потом сказали кто - так у меня глаза на лоб! Неужели он, неужели, думаю, он!.. Ах да! - спохватился Тракл и взял сверток, лежавший перед ним на столе. - Это вам от господина бургомистра. О нашем городе книга, с цветными фотографиями. Ничего себе вещичка, я тут полистал. Неплохая память. А это вашей барышне от него личный подарок - флакон духов. Видите, какой он любезный, наш бургомистр! А барышня сюда спустится? Может, мне полагается ей самой вручить - я ведь в этих встречальных церемониях не очень-то силен. - Она скоро должна подойти. Гуляет где-то тут рядом с гостиницей. Мы посидели, поговорили о прошлом. Я спросил, где сейчас Максимилиана. - В ГДР она переехала, здесь не ужилась. Вы же ее знаете. До всех ей дело, за всех вступается, за всех лезет в драку. Ну, а у нас это не любят. Одна у нее неприятность, другая, третья. С работой осложнения. Вот она и выехала... Правду сказать, и мне иной раз охота все бросить - и к ней с семьей. Но потом говорю себе: держись, Иозеф! Что будет, если все коммунисты отсюда разъедутся? - Так, значит, вы тоже коммунист? - А как же! Член муниципалитета от коммунистической партии. Вот бургомистр меня и призвал под ружье: мол, твой приезжает, ты и встречай. Нет, конечно, ничего такого он не говорил, но ведь иной раз и без слов бывает понятно... Тракл с беспокойством посмотрел в окно. Розовый отблеск на горных вершинах над городом поалел, голубые тени в ущельях сгустились до черноты. - А барышня скоро?.. Я на машине, хотел вам кое-что показать. А то побудете в Инсбруке и ничего не увидите. - Успеем еще. - Как сказать! У нас тут, в горах, быстро темнеет. Светло, светло - и раз! Будто штору задернули. - Так мы ведь еще завтра будем. Приедет из Вены Вальтер Редлих, мой давний товарищ. Он тоже тиролец. Здесь родился, здесь рос. Все тут знает. - Вальтер Редлих? Как все-таки улыбка преображала его лицо! Вот сейчас она исчезла, и все стало крупным, массивным, грубым. И нос, и скулы, и подбородок. Макси тоже красотой не блистала. Но у нее очертания лица были мягче, женственнее. - Вы его знаете? - Ну кто же в Австрии не знает историка Вальтера Редлиха! Слова вроде бы и лестные, но вот интонация... Неопределенная какая-то, непонятная. Осуждает его, что ли? Нас сковало вдруг неловкое молчание. - Знаете, - начал он первый, шевельнув скулами, - вы ведь его, наверное, по тем временам еще помните. Молодой был тогда, боевой, что и говорить! - А теперь? - Теперь про него этого уже не скажешь. - Наверное, потому, что ушел в науку. - Э, нет, товарищ Ванаг! - Тракл, не соглашаясь, прихлопнул своей широкой ладонью по краю стола, и тот, скрипнув, качнулся. - Я так понимаю: настоящий человек - это тот, который никогда не уходит в кусты. Видит перед собой врага - и на него! Конечно, у каждого оружие свое. Один разит врага кулаком, другой, если до того дошло, и штыком, третий - пером. Но разит! А щекотать пятки - это не разить. Это врагу даже приятно: кому не приятно, когда ему пятки щекочут? И не дело это для настоящего человека - пятки щекотать. Не дело! Я так понимаю. Если, конечно, человек чего-нибудь да стоит. Он распалялся и становился все более похожим на сестру, когда она вступала в идейные бои. А уж тут наша Макси пощады не знала. Невзрачная, маленькая, она преображалась на глазах, когда, перегибая палку, клеймила кого-нибудь из своих австрийских товарищей, работавших в нашей газете, как "соглашателей и трусов". И только потому, что они, по ее мнению, проявляли недостаточную активность во время демонстрации или митинга. Очевидно, Иозеф Тракл тоже перенял эти качества своей старшей сестры. - Нет, вы только не подумайте, что я какой-нибудь там максималист! - Он энергично потряс головой, словно оспаривая мои мысленные выводы. - Я понимаю, наука - это инструмент потоньше булыжника. Журнальные статьи в окна не швыряют. Но скажите мне, пожалуйста, как бы вы, например, поняли такое выражение: "В каждой стране - свой марксизм"? - Ну, это старый лозунг австромарксистских оппортунистов. Им довольно ловко оперировали всякого рода социал-предатели и ревизионисты. - Совершенно верно! - Хорошо, что в гостиной, кроме нас, никого не было; Тракл говорил громко и запальчиво, будто выступал на митинге. - Да и сейчас тоже находятся такого рода мудрецы. А ведь свой марксизм - это никакой не марксизм, верно? Марксизм - это только общий, интернациональный. Или никакой - я так понимаю! А тут приходит ваш друг Вальтер Редлих и заявляет в своей статье, что, в общем и целом, недоучитывая и переучитывая, принимая во внимание и опять-таки не принимая во внимание... Одним словом, в каждой стране - свой марксизм! А это что такое значит? Душу из марксизма вынуть, я так понимаю. Какой же это марксизм, если в каждой стране свой?.. - Так прямо и написал? - не поверил я. - Смысл такой... А ведь хочет, чтобы его считали прогрессивным ученым и вообще ух каким передовым человеком! - Я полагаю, вы не совсем его поняли. Скорее всего, он говорил об особенностях применения учения Карла Маркса в каждой стране. А это совсем другое дело. - А! - Тракл смотрел на меня с осуждением. - Нет, я, извините, понимаю. Уж я-то все понимаю! Хвостом он крутит, этот ваш ученый Редлих, вот что! Хочет, как у нас в Тироле говорит простой народ, и пиво выпить и пену не сдуть... Ох, да что это я! - вдруг спохватился он и сразу заулыбался смущенно: - Разве ж так можно с гостями? Простите меня, товарищ Ванаг! Вы к нам, можно сказать, в дом с визитом, а я вам на стол наше грязное белье!.. И как раз в этот момент вошла Инга. - Вот ты где, отец! А я наверх сбегала, вниз, опять наверх. Нет - и все! Пока не догадалась спросить у Оливии. Я их представил друг другу. Лицо Инги дернулось от боли, когда Тракл радостно кинулся жать ей руку. Но духам обрадовалась: "Коти"? - разглядела этикетку. - А я в них неважно разбираюсь. Пахнут - и ладно... Ну вот, уже и темнеет, - он разочарованно покачал головой. - Теперь остается только в ресторан. Но тут мы оба дружно запротестовали. Сколько же можно! Сплошные обеды и ужины! - Как тогда быть? - крупное лицо Тракла озадаченно вытянулось. - Магистрат уже за все уплатил. - Ну и пусть считается, что мы поели, господин Тракл! - Нет-нет! - Тракл поморщился и посмотрел на Ингу просительно. - Если можно, называйте меня "товарищ". Уж для кого, для кого, а для советских я не господин. - С удовольствием... Но одно только условие: никаких ресторанов!.. Нет, честное слово, я тут у вас, в Австрии, каждый день прибавляю в объеме на сантиметр. Не могу... - Но ведь должен же я для вас что-нибудь сделать. Вы же гости. - Покатайте нас лучше по городу. - А может, за город? Скажем, мост "Европа". Или Берг-Изель, где проводятся зимние олимпиады. - Очень интересно! - обрадовалась Инга. - Там, говорят, памятник нашей Лидии Скобликовой. - Не памятник, а... как сказать? Словом, камень и ее фамилия... И мы пошли к машине Иозефа Тракла, которую он оставил на стоянке возле вокзала. По странному совпадению, это был тоже черный "мерседес-бенц" с красными сиденьями. Я не удержался от вопроса: - Откуда он у вас? - А, это целая история... Прошу! - Тракл отпер дверцу, пригласил нас вовнутрь. - Новая мне, разумеется, не по карману. А тут клиент один поехал пьяный в зимние горы, перевернулся на крутом повороте. Притащил ее ко мне в мастерскую: страшнее страшного! Ну что? Делать ее? Я честно сказал: долго и дорого. А он возьми да предложи: купи, мастер! Отдам дешево, битая она мне ни к чему. Ну, посоветовался с женой, купил. Выправлял вместе с сыном, отделывал, красил. Наверное, целых полгода... Вроде ничего получилось, - сказал он не без гордости. - Да вы садитесь, товарищ Ванаг, поедем! Прежде чем сесть, я все же обошел машину. Номер был, разумеется, совершенно другой. ЛЕГКИЙ ЗАВТРАК входил в стоимость оплаченных магистратом гостиничных номеров. Мы с Ингой отправились в ресторан при отеле. Там нас и разыскал Вальтер. - Привет светочу самой передовой в мире советской науки! - начал он в своей обычной иронической манере. - Осторожнее, девочка, прошу тебя, осторожнее! - Он скосил на Ингу веселые глаза. - Эта колбаса, к твоему сведению, делается наполовину из ослиного мяса. Инга резко отодвинула тарелочку с тоненькими кружочками мраморной салями, посмотрела на нее брезгливо. - Ну все, теперь я к ней больше не притронусь! А ведь так было вкусно!.. Можете радоваться, дядя Вальтер, вы сделали свое черное дело. - Совсем наоборот, я спас тебя от греха чревоугодия!.. О люди, люди! Когда надо благодарить - бранят, когда надо бранить - рассыпаются в благодарностях. Что за непонятная порода!.. Я усядусь с вами и перекушу, как будто тоже живу здесь. Владелец гостиницы человек богатый, не обеднеет. Он пододвинул стул к нашему столику и принялся с аппетитом, мерно двигая челюстями, жевать колбасу из отставленной Ингой тарелочки. - Осторожно, дядя Вальтер! Эта колбаса делается наполовину из ослиного мяса. - Ну и что? Она от этого ничего не теряет. Наоборот; к твоему сведению, ослиное мясо добавляется именно для мягкости и лучшего вкуса. Они могли пикироваться до бесконечности. - Эллен в машине? - спросил я. - Может, ее позвать? Пусть выпьет с нами чашечку кофе. - Моя дорогая супруга спит без задних ног у своих родичей. - Поздно приехали? Вальтер подцепил последний кусок салями: - После полуночи. - Что-нибудь случилось? - Ничего выдающегося. Колесо спустило. - Так это же минутное дело. - Запасное тоже оказалось не в порядке. Пришлось разбортовывать, менять камеру. К тому же голова разболелась... Неудачи, как правило, идут сериями - ты заметил? - Так, значит, теперь ты без запасного? - Не беспокойся, все уже в порядке. Отдал колесо и резину в авторемонтную мастерскую. Хозяин знакомый, не пожалеет для меня воскресного утра. - Тракл? - почему-то решил я. - Какой Тракл? - Иозеф. Брат Макси. - А-а... Нет, совсем другой. У меня тут уйма приятелей - носились когда-то в одной стае по улицам. Вальтер взялся за кофейник, налил себе полную чашку кофе. - Разреши за тобой поухаживать, Инга. - Нет, спасибо, я сама. Не люблю слишком горячий. Пусть остынет. - Ну смотри... А как ты с ним встретился, с Траклом? - Он приходил к нам сюда от имени бургомистра. - Ты смотри! Пошел Тракл в гору. Уже ему доверяют представительство! - И поинтересовался, заранее улыбаясь: - Поносил, наверное, меня без удержу? - Не то чтобы поносил - покритиковал. - Ох-хо-хох, эти наши тирольцы! Слова доброго не скажут о своем земляке! И чем, интересно, я ему не угодил?.. Впрочем, заранее могу сказать. Он считает меня левым уклонистом, не так ли? - Скорее уж правым. Вальтер расхохотался, да так громко, что люди за соседними столиками удивленно повернули к нам головы. - Серьезно?.. Ярлыки со всех сторон, успевай только поворачиваться. То ты левый, то ты правый, то центрист, то мазохист!.. Боже мой, сколько вреда принесли нашему общему делу такие, как этот Тракл и его бешеная сестричка. О, да ты ведь тоже страдал от ее укусов! Это было так несправедливо по отношению к Макси, что я не мог за нее не вступиться. - Ты преувеличиваешь, Вальтер. У Макси были, конечно, свои недостатки. Но она прекрасный товарищ. Искренний, преданный, кристально честный! - Да, денег она чужих не возьмет. Но разворошить добрых друзей, как муравьиную кучу, навязать спор, дискуссию, стравить людей друг с другом - без этого твоя кристально честная Максимилиана просто не могла жить. - Перестань, Вальтер, ты не прав! - Ладно, ладно, не буду... В каких же конкретных грехах обвинил меня Тракл? - Ругал какую-то твою теоретическую статью. - Так я и думал! - Вальтер недовольно сморщил нос. - Делает по их семейной традиции из мухи слона. - Но муха-то была? - Не муха - блошка микроскопическая. Да и была ли?.. Уговорили написать статью для одного популярного ежемесячника. Ну, как обычно: чуть-чуть истории, чуть-чуть идеологии, чуть-чуть сахарной водицы... Не надо было, наверное, соглашаться, что правда, то правда. Идеология, ты знаешь, - это не моя сфера. - И все-таки согласился? - Очень хорошие условия. Да и престижно - попробуй удержись от соблазна!.. И ничего там особенного не было, уж поверь ты мне на слово! Вот только с Траклом не согласовано, каюсь. Далеко было к нему бегать. Мне показалось, что Вальтер, придавая разговору шутливый оттенок, все же чувствовал себя смущенным, даже виноватым, и я продолжал напирать: - "Каждой стране свой марксизм"? - Остановись, человек! - Вальтер предостерегающе поднял руку. - Ты ведь не читал статьи, как нам с тобой толковать? Вернемся в Вену, покажу, тогда и схватимся. Он был прав. - Хорошо, согласен, отложим до Вены! - Ну и подкрутил же тебя этот Тракл! - Вальтер покачал головой. - У него, как и у нашей всемирно известной Макси, особый дар: во всем разглядеть политику. В спорте, в дамской моде, в пережаренном шницеле по-венски... Инга, которая все время молча прислушивалась к нашему разговору, решила почему-то, что настал ее черед высказаться: - Конечно, шницель - это никакая не политика, даже пережаренный... Я едва удержался, чтобы ее не оборвать. Вот уж, что называется, не ко времени! Зато Вальтер просиял. - Браво, детка! - Он даже зааплодировал. - Наконец-то она за меня! - И модная юбка трубой тоже, пожалуй, к политике прямого отношения не имеет... - Вот видишь! - Вальтер смотрел на меня с торжеством. - А ведь твоя дочь не так-то часто берет мою сторону, согласись! Он поторопился. Инга, оказывается, сказала не все: - Дайте же мне договорить, дядя Вальтер! - Пардон! - он склонил голову с шутливой покорностью. - Ну вот когда нет денег, чтобы купить себе шницель или юбку, тогда это уже перерастает в политику. Согласны? Вальтер во все глаза воззрился на мою дочь. Я тоже. Да, ничего не скажешь, удивлять она великий мастер. - И со спортом точно так же, - продолжала Инга, начисто игнорируя наши изумленные взгляды, и теперь я решительно ничего не имел против ее невыносимо назидательного тона, который обычно ударял по моим нервам, как визг трамвая на крутых виражах. - Вот вчера, когда мы были на Берг-Изеле, товарищ Тракл сказал, что по-настоящему в Инсбруке узнали Советский Союз только после победы нашей команды на Олимпийских играх. Вальтер сразу увял. - Вот это и называется - ножом в спину! - вздохнув, упрекнул он Ингу. - А тебе, товарищ профессор, я выражаю свое глубочайшее сочувствие. Твоя дочь - прелестнейшее существо. Но только - извини меня, детка! - в небольших дозах. В очень небольших... А теперь... Показать вам город? Или не надо? - с ехидцей покосился он на Ингу... Инсбрук во многих отношениях очень похож на Зальцбург, разве только чуть поменьше. Такой же компактный, набитый туристами центр, с узенькими кривыми средневековыми улочками. Такая же стремительная река, рассекающая город на две части. Такое же множество церквей... Главное различие определяли горы. Со всех сторон город тесно обступали могучие скалистые гряды. Временами они казались светлыми, почти прозрачными. Временами, когда скрывалось солнце, мрачнели и угрожающе придвигались, вызывая тревожные мысли о лавинах и обвалах. Иногда они вообще исчезали, растворяясь в наплывавших облаках. Но, даже незримые, горы не давали забыть о себе. Город как бы находился у них в вечном плену, и ветры, их посланцы, свободно разгуливали по его улицам. Вероятно, жители Инсбрука совсем по-другому относились к привычным с детства каменным великанам. Иначе они не стали бы награждать их ласкательными именами и посвящать им стихи. Но на меня, жителя равнин, горы действовали угнетающе. Я чувствовал себя микроскопически маленьким, подавленным, ничтожным, мне хотелось поскорее вырваться из осажденного каменными великанами города на милый моему сердцу ровный зеленый простор. С точки зрения Инги Вальтер был, вероятно, никудышным гидом. Он только вел нас по улицам, подводя к различным зданиям, называя их и коротко комментируя: - Городская сторожевая башня. Очень старая. Гораздо старше меня и твоего отца, вместе взятых. - Старинный дом с позолоченной крышей. Кажется, пятнадцатый век. Или шестнадцатый. А может быть, и семнадцатый - точно не помню. - Дворец Марии-Терезии. Она, как видишь, веселилась не только в Вене. Уступая просьбам Инги, он заходил с нею в церкви, провожал к алтарю, спускался в склепы. Но подробностей, которых она так жаждала, Вальтер не знал. - Вот табличка, там все сказано. Прочитай сама... Зато ему было известно множество историй, в основном смешных, почти анекдотичных, про жителей города, которые нам попадались на пути. Со многими он здоровался, останавливался ненадолго, перекидывался несколькими шутливыми фразами на местном диалекте. Когда мы отходили, давал краткие веселые характеристики: - Мой друг детства. Был чемпионом города по плевкам в длину. На мосту через кипящую Инн нам встретился высокий костистый мужчина со впалыми горящими щеками. Он шел прямо, не сгибая спины, и словно нащупывал место каждого следующего шага своей тросточкой. Казалось, он боится, что доски внезапно разойдутся и над ним сомкнутся бурные ледяные воды. - Обрати внимание, Инга, - посмотрел Вальтер ему вслед. - Это по твоей части: местная достопримечательность. Граф Эдвин фон Шольберг стариннейшего рода. Полгода назад выстаивал на месте вашей симпатичной портье. - Как? - не поняла Инга. - Очень просто! По восемь часов ежедневно, как и определено трудовым законодательством. Выдавал ключи, озарял лучезарными улыбками посетителей гостиницы. - Граф - и портье?! - Что ж тут особенного? В наше демократическое время... Отпрыск когда-то чрезвычайно богатой семьи, граф Эдвин в один далеко не прекрасный для себя день вдруг обнаружил, что остался у разбитого корыта. То ли он сам умудрился пустить по ветру доставшееся ему наследство, то ли катастрофическое обеднение явилось следствием развала Австро-Венгерской империи - этого Вальтер не знал. Известно ему было только, что граф спускал одно поместье за другим, пока, наконец, не пришел черед его родового замка вблизи небольшого горного городка Лиенца. На вырученные за него деньги фон Шольберг приобрел отель у вокзала, в котором мы с Ингой теперь жили. И, по примеру многих разорившихся аристократов, решил пуститься в плавание по бурному предпринимательскому морю. Хозяин гостиницы из спесивого графа получился неважный. Поувольнял всю, как ему казалось, недостаточно почтительную прислугу, запутал дела, растерял клиентуру. В итоге прогорел и стал лихорадочно искать мешок с деньгами, чтобы хотя бы вернуть свое. Покупатель нашелся, но поставил условие, что фон Шольберг останется у