. Полыхнуло голубое пламя, раздался сильный треск. Отвертку вырвало из руки и отшвырнуло к противоположной стене. Вот теперь пусть разбираются! Не мешкая, я взлетел по темной лестнице - они могут прислать сюда своего человека с улицы. Дом уже спал, тем не менее в некоторых квартирах слышались тревожные голоса. У мадам Фаундлер заливалась жиденьким лаем крохотная комнатная собачонка. У нашей двери я задержался; нащупал клейкую ленту, содрал ее с замка. Все! Свое дело она сделала. Инга со свечой в руке молча указывала мне на телефон. Значит, звонили. Я тихонько прошел к ванной, прикрыл краны, из которых все еще плескала вода. - Фу-у! - С легким паром! - Инга вопросительно смотрела на меня, я успокаивающе кивнул. - Теперь ты, наконец, можешь позвонить? - Теперь могу. Я боялся сказать лишнее и сорваться. В мое отсутствие звонили, о чем-то говорили с Ингой, и мое одно неточное слово могло испортить все дело. Телекамеры ослеплены, но подслушивающие устройства от тока не зависят. - Номер записан на газете, у телефона. Как ты там управился в ванной в такой темнотище? - А я успел помыться еще до того, как погас свет. Оставалось только вытереться. Номер телефона был незнакомый, но тоже начинался с цифр "тридцать три". Видно, штаб-квартира у них была где-то совсем близко. Может быть, в нашем доме. Уж не в квартире ли напротив, через двор? Я бросил взгляд в окно. Там тоже было темно. Весь дом сидел без света. Лишь отблески неоновой рекламы с крыши соседнего здания скользили по стенам неясными цветными тенями. Зеленый, красный, синий... Опять зеленый, красный, синий... Я набрал номер. - Это Ванаг. - Вы дома? Голос Шмидта. Я узнал его по характерному акценту. - Нет, звоню вам из уличного автомата. Короткий смешок: - Господин профессор снова обрел способность шутить? - Вы просили позвонить. - Я держался официального тона. - Что вам угодно? - Всего только успокоить вас: свет сейчас дадут. Случилась небольшая авария на линии. Так что не пытайтесь ничего предпринимать. - Спасибо. Все? - Да. Спокойной ночи! Я положил трубку, нащупав непривычно длинные плечи рычага. Проверка. И предупреждение. Они беспокоятся. Как бы я не ускользнул из мышеловки, пользуясь отсутствием света. На лестничной площадке кто-то простуженно кашлянул. Вероятно, один из тех двоих, попавших под ливень. Так ему и не дали возможности подсохнуть, бедняге. Что у них - туго с людьми? Как я и предвидел, один из постов наблюдения был переведен на время с улицы сюда, к самой нашей двери. Поздно, торжествовал я. Слишком поздно! И тут же забеспокоился. А что, если пост останется здесь до утра? СПАСИБО АЛЬМЕ, крохотной собачке мадам Фаундлер! Чуя незнакомого человека, она пролаяла без перерыва целый час, отчаянно, самозабвенно, до визга, до хрипоты. Хлопали двери квартир, раздавались встревоженные возмущенные голоса. Как же, непорядок - чужой в доме! И он убрался. Вероятно, получил соответствующее распоряжение по карманному радио. Свет дали лишь в двенадцатом часу ночи - видно, я основательно повредил выход кабеля в распределительном щите. Приготовившись к бессонной ночи, я лежал в спальне с открытыми глазами и думал о завтрашнем дне. Все решат первые минуты после начала моего выступления в лекционном зале старой резиденции. Из соседней комнаты доносилось мерное и спокойное дыхание Инги. Спит... Если бы девочка знала о всей глубине опасности! Около часа ночи, неожиданно для самого себя, я заснул. А когда проснулся, противоположная сторона дома через двор была вся уже залита солнцем. На балконе, как всегда по утрам, занимался гантелями симпатичный молодой человек. Он то и дело посматривал в мою сторону и, стоило мне только приблизиться к раскрытому окну, вежливо поклонился, показав в улыбке ряд ровных белых зубов. По квартире разнесся дразнящий запах кофе. Инга готовила завтрак. Я посмотрел на часы: шесть. Принял холодный душ, растерся до красноты мохнатым полотенцем. День сегодня предстоял жаркий. После семи раздался звонок. Не тоненькое дребезжание псевдоэдисоновского модерна, а солидный сигнал домашнего телефона. Инга успела первой: - Слушаю... Сейчас... Тебя, отец! Это был Шмидт. - Как спалось, профессор? - Прекрасно, - ответил я. - Рад за вас. Сам-то он вряд ли сегодня сомкнул веки. Если только на какой-нибудь часок. В кресле, перед своим телевизором с четырьмя экранами. - Внизу, в подъезде, в вашем почтовом ящике лежит свежая утренняя газета. Можете за ней спуститься. - Благодарю, как-нибудь позже. - Интересные новости! - Я уже слушал последние известия. Ничего особенного. Обычный неспокойный день обычного неспокойного мира. - И все-таки посмотрите. В разделе происшествий. Я вам еще позвоню. Он положил трубку. - Куда ты? - Инга встревожилась, когда я, сбросив халат, стал переодеваться. - Ведь лекция только в десять. - Вниз за газетой. - Давай я сбегаю. - Не надо. Лучше убери со стола. Мадам Элизабет Фаундлер уже находилась на своем сторожевом посту за приоткрытой дверью: - Доброе утро, господин... - Ванаг. - Да, да, совершенно верно, господин Ванаг. У меня ужасная память на иностранные фамилии. Да и на наши тоже. Я могу часами вспоминать какого-нибудь Кеннера или Треннера. Но это не старческий склероз, не подумайте! Это у меня с самой юности. Однажды был прелестный случай, когда я не смогла назвать отцу имени своего будущего жениха. Между тем его звали так просто: Генрих-Мария-Анна-Иоахим Фаундлер. - Она хихикнула. - Значит, вы уже вернулись? Надеюсь, путешествие было интересным? Слышали, что делалось в доме сегодня ночью? Полная темнота, крики, беготня, топот. Я думала, террористы взяли нас всех в заложники и требуют выкуп. Во всяком случае от меня им не досталось бы ни шиллинга! А бедная Альма! Она до сих пор лежит в нервном полуобмороке, кверху лапками. Куда вы собрались в таком виде? - Она критически оглядела мою тенниску. - Только за газетами, мадам. - О-о, как славно! Я вас тоже попрошу! Вот ключ от ящика. Мне должно быть письмо. Вас не затруднит, надеюсь? - Пожалуйста! Мои стражи были на своих постах. Я увидел их обоих сквозь стеклянную дверь подъезда. Сегодня дежурила первая пара: пожилой господин с тросточкой и черноволосый парень в джинсах. Только на этот раз он был без своей гитары. И солнцезащитные очки на нем были тоже другие, не так бросающиеся в глаза, обычные, поскромнее. Вероятно, эти двое считаются у них наиболее надежными - недаром их поставили сюда на самое ответственное время. Который из двоих поведет меня к старой резиденции, а который останется здесь, смотреть за Ингой? В моем ящике лежал "Курир". Для мадам Фаундлер почты вообще не было. - Нет, что вы скажете! - она театрально воздела к потолку руки. - Эти паршивцы не пишут мне уже третью неделю. Но ничего, я их вызову телеграммой на свои похороны!.. А для вас... мы с Альмой уже раскатали тесто. - Простите? - Штрудель!.. Мой штрудель - неужели вы забыли?.. Хроника происшествий была разбросана в этой газете по всем страницам. Я пробежал глазами заголовки. "Вооруженное нападение на престарелого аптекаря". "Двадцать семь часов под дулом пистолета". "Ребенок выпал из окна третьего этажа: несчастный случай или преднамеренное убийство?" "Водитель задушен ремнями безопасности". "Гибель известного альпиниста под снежной лавиной". Что имел в виду Шмидт? Зачем ему потребовалось, чтобы я посмотрел хронику происшествий? А, вот еще: "Наезд на пешехода"... Отто Гербигер? Что такое? Я быстро пробежал глазами мелкий газетный текст: "Вчера около пятнадцати часов легковая автомашина, выскочившая по непонятной причине на тротуар улицы Зайлерштетте, напротив театра "Ронахер", сбила проходившего там в это время пожилого господина, который получил опасные для жизни травмы головы и грудной клетки. Водителю неопознанной машины удалось скрыться. Пострадавший в бессознательном состоянии увезен "скорой помощью". В его карманах обнаружены документы на имя Отто Гербигера, библиотекаря". Около трех... А наша встреча была назначена на три... Зайлерштетте находится совсем близко от Зингерштрассе. Выходит, Гербигер был сбит машиной по пути к кабачку "Три топора". Вот почему Шмидт добивался, чтобы я прочитал заметку! Отто Гербигер шел на встречу со мной - и раздавлен машиной. Вокруг меня создана мертвая зона. Я не должен питать никаких иллюзий. Мне остается одно: подчиниться неизбежности. Если, конечно, я не хочу потерять Ингу... Вскоре после половины десятого снова прозвучал сигнал внутреннего телефона. - Профессор, пора! Все как условились: вы идете не спеша, прямо, никуда не сворачивая, ни с кем не заговаривая. Дочери ни звука! Убедите ее дождаться вашего возвращения. Я надел пиджак, взял документы. Инга закапризничала. Ей тоже хотелось на лекцию. - Нет! - отрезал я решительно. - Мне будет мешать твое присутствие в зале. Она оскорбленно поджала губы. Жарища стояла неимоверная. На небе ни единого перышка. От вчерашней грозы и следа не осталось - как будто она мне приснилась. Я не спеша шагал по теневой стороне по направлению к старой резиденции. За мной сразу же потащился "хвост". Молодой, черноволосый, открыто, нисколько не таясь, на расстоянии всего какого-нибудь десятка шагов. Весь путь занял несколько минут. Я прошел под арку, в ворота. Здесь еще сохранялись остатки предутренней прохлады. Дышалось после уличной духоты легче и свободнее. Наверное, и в зале будет терпимо, если не наберется много народу. Стены здесь толстенные, непрогреваемые, как во всех старинных зданиях. По истертым каменным ступеням поднялся на третий этаж. Мой страж остался внизу, у входа. Я слышал, как он щелкнул там зажигалкой. Значит, через этот выход обратный путь мне отрезан. У массивной резной двери, орнаментированной золотыми полосками, меня ждал атлет Кен в великолепном черном смокинге с бабочкой. Бедный мой серый клетчатый костюм! Он смотрелся сейчас жалкой тряпкой. - Здравствуйте, дорогой господин профессор! - Он радостно потирал руки. - А я стою и волнуюсь. - Еще рано волноваться, господин Кен. Что, если нам с вами хватить по стаканчику холодного оранжада? Рядом, во дворе старой резиденции, помещался филиал небольшого ресторанчика. Лицо Кена расцвело в самодовольной улыбке: - Я уже позаботился, господин профессор. Пройдемте в служебную комнату. Все! Теперь он не отпустит меня ни на шаг. В углу небольшой, обставленной уютной мягкой мебелью комнаты возле лекционного зала стоял холодильник. Кен извлек из него две затуманенные бутылочки пепси-колы. - Прошу! Потягивая холодный, пощипывающий во рту напиток, Кен стал расспрашивать меня о поездке, о моих впечатлениях. Я все ждал, когда же он скажет мне о Гербигере. - А у нас большое несчастье. Вот! - Что случилось? - Вы разве не получали сегодняшней газеты?.. Отто Гербигер! Наш старенький чудаковатый библиотекарь. На него наскочила машина. Похоже - умышленно. - Да, да, я прочитал заметку. Как это случилось? - Мне тоже известно только то, что в газете. Господин Гербигер ведь вчера практически не был на работе. Отпросился с утра, сказал, что чувствует себя плохо. Ему и дали день отдыха. А он оказался так далеко от дома. Возможно, он шел с кем-то на свидание, а кому-то не понравилось. - Неужели? Из заметки это никак не вытекает. - О, мы тут уже научились читать между строк! То и дело какие-то похищения, какие-то загадочные убийства. - Кен встал, приотворил дверь в зал. - А знаете, - сказал, удивленно подняв брови, - народу набралось порядочно, я даже не ожидал. И пресса, телевидение... Поздравляю, господин профессор! Прошлый раз здесь выступал один известный путешественник-норвежец, он не собрал и четверти зала... Ну что, как у нас говорят, начнем во славу господа! Небольшой уютный зал был и в самом деле почти полон. Я окинул взглядом собравшихся. Самый разношерстный народ. Молодые растрепанные бородачи и тщательно выбритые пожилые люди. Католический священник в сутане. Семь-восемь человек в ведомственной форме - не то железнодорожники, не то трамвайщики; они держались кучкой в последних рядах. Несколько интеллигентного вида старушек. Репортеры - их можно было узнать не столько по блокнотам, сколько по испытующе-сосредоточенным взглядам, которыми они встретили мое появление. Такой хваткий профессиональный взгляд, без всякого любопытства, с одной лишь оценкой, характерен, как я заметил, только для сыщиков и журналистов. В третьем ряду, почти с краю, сидели двое моих знакомцев: Дузе и Розенберг. Последнее свободное место в ряду, рядом с Дузе, наверное предназначалось для еще одного достойного члена святой троицы - Фреди. Шмидта я не увидел. Скорее всего, он находился не на передней линии, а где-нибудь в ближнем тылу. Командиры во время проведения операции редко выходят на передовые позиции. Мы с Кеном сидели на возвышении, за длинным столом. На нем были установлены два микрофона, их то и дело поправлял суетливый прыщеватый юноша в очках с сильными линзами, выскакивавший из переднего ряда. Негромко потрескивали кинокамеры. - Господин Кен, а не может ли это быть обычным газетным преувеличением, с профессором Гербигером? - Я придвинул поближе один из микрофонов. - Ну, чуть задело крылом машины. Встал, отряхнулся, пошел домой. - Что вы! Я сам справлялся в больнице. - Ах так! Тогда другое дело. Куда же его положили? - Куда? - Кен чуть запнулся. - В Фаворитен. Но навестить его не разрешают - он без сознания. Подбежал очкарик и, метнув в меня сердитый взгляд, молча передвинул микрофон на место. - Ну, кажется, пора. Кен встал. Легкий шумок, возникший в зале при нашем появлении, сразу затих. - Прошу внимания! - Представительный Кен являл собой саму официальность. - Я имею честь представить вам нашего гостя из Советского Союза, известного историка, профессора Арвида Ванага! Прошу, господин Ванаг! Он первый захлопал в ладоши, вызвав несильные аплодисменты в зале. Наступила решающая минута. - Уважаемые дамы и господа! - начал я. - Сегодня удивительно жаркий день. Судя по утру, мне кажется, будет еще жарче, чем вчера, чем все последние дни. Намного приятнее быть сейчас у воды, в лесу, в тенистом парке - где хотите, только не в каменном центре Вены, да еще в таком довольно душном зале. Но вы все-таки пошли не на пляж, не в бассейн, не в парк. Вы пришли сюда. Мне это приятно, я благодарю вас от всей души. Раздались хлопки. - Как вам теперь уже известно, по своей специальности я историк. Принято считать, что история является наукой, занимающейся только прошлым. В принципе это верно. Однако лишь в принципе. На практике же события прошлого иной раз настолько тесно переплетаются с сегодняшним днем, что очень трудно с полной достоверностью определить, какие из них принадлежат целиком исторической науке, а какие могут стать предметом исследования современной... - я сделал паузу, - современной криминалистики. В зале зашевелились. Кто-то недоуменно переглянулся с соседом, кто-то заулыбался. Но вниманием зала мне уже удалось овладеть. Из боковой двери выскользнул Фреди и уселся на свободное место рядом с Дузе. Толстяк повернулся к нему и что-то шепнул. А где Шмидт? Тоже уже в зале? Где-нибудь позади? - Да, да, я не оговорился: именно криминалистики! Вот один из примеров, который имеет непосредственное отношение к теме моей сегодняшней лекции. Советская власть в Латвии была провозглашена сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции в России, а первое Советское правительство республики создано в восемнадцатом году. В этом смысле с точки зрения исторической науки совершенно неправильно говорить о "советизации" Латвии, как и других республик Прибалтики, в тысяча девятьсот сороковом году. Тогда, в августе сорокового, Советская власть в Прибалтике была не установлен а, а восстановлена. Потому что в девятнадцатом году, воспользовавшись тем, что дивизии латышских красных стрелков, выполняя свой интернациональный долг, защищали от смертельной опасности сердце пролетарской революции - Москву, латвийская буржуазия, опираясь на штыки немецкой армии фон дер Гольца и на корабельные орудия англо-американской морской эскадры, узурпировала власть и потопила в потоках крови советскую республику в Латвии. Только на улицах Риги после захвата города контрреволюционерами было убито более четырех с половиной тысяч рабочих, женщин и детей. На всей же территории Латвии число жертв белого террора достигло тринадцати тысяч. Тринадцать тысяч трупов мирных, ни в чем не повинных жителей! Я посмотрел на Дузе. Кончик языка то и дело выныривал изо рта, облизывая сизые губы. "Погоди! - подумал я, мстительно торжествуя. - То ли еще будет!" - Это - история. Но это одновременно и область современной криминалистики. Потому что один из палачей латышского народа того, казалось бы, столь далекого времени, чьи руки обагрены невинной кровью, пролитой в том дальнем, целиком принадлежащем истории девятнадцатом году, один из этих палачей жив до сих пор и не понес никакого наказания за свои злодейства. Более того, он сидит сейчас здесь, среди вас, в этом зале. Посмотрите: в третьем ряду слева представительный седой человек в коричневой замшевой курточке! Все, как по команде, повернулись к Дузе. Он, большой, громоздкий, не решаясь встать и уйти, втянул голову в плечи, словно огромная коричнево-серая черепаха. Зато со своего места сорвался Фреди и юркнул в ту дверь, откуда только что вошел. Лишь бы только Инга успела! Только бы она успела! - Его настоящая фамилия Дузе, но в Вене он живет под вымышленным именем Яниса Берзиньша... Поднимитесь, Дузе, что вы прячетесь за чужими спинами! Дайте возможность репортерам из телевидения запечатлеть вас на пленку. Снимайте, господа! Это будут уникальные кадры. Я ведь еще далеко не все сказал, а он наверняка постарается улизнуть, чтобы избежать скандальной огласки... Итак, Петерис Дузе, палач. Ныне Янис Берзиньш, Герцоггассе, дом пять, квартира восемь. У меня не было возможности посмотреть списки разыскиваемых военных преступников, но, думаю, там непременно значится фамилия Дузе. Такие субъекты, как он, имеют веские причины для смены фамилий. Вот вам, уважаемые господа, убедительный, на мой взгляд, пример тесного соседства истории и криминалистики. - Господин профессор! - Кен обмахивался носовым платком; воротник его манишки потерял свою ослепительную белизну, посерев с краю от расползавшихся пятен пота. - Может быть, лучше вернуться непосредственно к объявленной теме? - Не мешайте! - выкрикнули из зала. - Мы слушаем! - Говорите, профессор! - Господин Кен совершенно прав: тема моей лекции совсем иная. И много чести было бы уголовным элементам вроде Дузе, если в своих публичных заявлениях я стал бы перечислять их пофамильно. Сделал я это совсем по другой причине. Вчера этот самый Дузе-Берзиньш вместе с другими подобными ему людьми - один из них сидит справа от Дузе, тоже солидного уже возраста мужчина, Эвальд Розенберг его имя, в годы гитлеровской оккупации он работал в управлении фашистской полиции Риги, - так вот Дузе и другие ему подобные обманным путем завлекли меня в ловушку и потребовали, чтобы сегодня, сейчас, во время этой самой лекции, я отрекся бы от своих политических убеждений, изменил своей стране и попросил политического убежища. Они, разумеется, знают, что добровольно я на это никогда не пойду, и попытались принудить меня к измене с помощью гнуснейшего шантажа. Вместе со мной в Вене гостит моя девятнадцатилетняя дочь. Эти люди поставили меня перед выбором: либо я отрекаюсь от Родины, либо теряю дочь. Надеюсь, вы поймете меня и не осудите, если я объявлю теперь, что моя лекция сегодня состояться не сможет. А на все вопросы, которые могут возникнуть у вас, особенно у журналистов, я попрошу ответить господина Кена, одного из устроителей моей лекции. - Нет, нет! - Он замотал головой, растерянно и вместе с тем энергично. - Мне ничего не известно. Мне... Я... Но я уже не слушал. Шагнул к выходу, заметив в последнюю минуту с тем же злорадным удовлетворением, как повскакали со своих мест и рванулись к застрявшему между кресел неповоротливому толстяку Дузе журналисты с передних рядов. Оказавшись по ту сторону дверей, я захлопнул их с силой и сунул под гнутую бронзовую рукоятку ножку стула, который, уходя в зал, предусмотрительно придвинул поближе к выходу. Ну, а теперь побыстрей отсюда! Вниз, под арку, мне было нельзя - внизу стоял черноволосый. Еще в зале я решил: через привратницкую. У нее два выхода... Известное преимущество давало мне то, что я неплохо знал старую резиденцию. В прежние времена, во время работы в газете, мне приходилось бывать здесь по служебным делам. Длинными извилистыми коридорами со множеством дверей я быстро прошел на другую сторону здания. Затем сбежал по мраморному парадному лестничному маршу. Тут вечно царила толчея: одни посетители поднимались, другие спускались. Мне это было на руку: здесь легче проскользнуть незамеченным, чем по безлюдным боковым лестницам. Но выходить на улицу я не стал. Через маленькую, едва приметную дверь спустился в полуподвальное помещение, а затем уже проскочил во двор. Рядом находилась внутренняя стоянка служебных автомашин, прикрепленных к высокопоставленным служащим магистрата. Два чопорных "бьюика" поджаривали на солнце свои лакированные черные бока. Шоферы, распахнув дверцы машин, жались к узким полоскам теней вдоль стен. На службе им не разрешалась вольность в одежде, и они, бедняги, мучились при полном параде - в темных пиджаках и галстуках. Я нащупал в кармане брелок, подаренный мне Кеном. Не снять ли его с ключей и подсунуть на сиденье "бьюика"? Скорее всего, это не просто брелок, а миниатюрный радиомаяк, с помощью которого нетрудно установить, где я нахожусь в любой момент. Или лучше рискнуть и все-таки сохранить брелок? Если я выберусь целым, он может еще пригодиться. Во всяком случае, избавиться от него я успею... Двор был соединен проходом с другим. Миновав низкую темную арку, я оказался возле столиков под нарядными разноцветными зонтами. В служебном ресторане обеденное время еще не наступило, гостей было мало. Несколько официантов, тихо переговариваясь, неторопливо расставляли приборы. Кухня дохнула в лицо жаром электрических печей. - Господину угодно что? - загородил мне дорогу темнолицый усач, говоривший на ломаном немецком. - Чужим нельзя здесь. Еда варится тут. - Мне только руки помыть. - А, кло! - Он захихикал, прикрывая рот с неуместной застенчивостью. - Не здесь. Там! И ткнул пальцем воздух, указывая направление. К кухне примыкало еще одно помещение - вечерний ресторан. Днем туда, как и в другие рестораны, мало кто заглядывал. Лишь два-три чинных старичка-пенсионера сидели за крохотными рюмочками ликера, растягивая удовольствие и листая газеты на старинных держателях из потемневшего от времени дерева. Ресторан этот имел два выхода. Один, главный, в ярких рекламных огнях, - на шумную торговую улицу. Другой, мало кому известный, стыдливо задрапированный плотной тканью, - в узенький проулок, составлявший часть проходного двора. Рассказывали, что в прежние времена завсегдатаи этого ресторана, пользовавшегося в Вене дурной славой, легко и бесшумно ускользали этим путем от полицейских облав. Спокойная, тихая, респектабельная, обсаженная каштанами площадь, на которую меня привели кривые ходы, находилась за две улицы от старой резиденции. На стоянке стояло такси с поднятым флажком. Однако я предпочел его не нанимать - вдруг подставка? Остановил проезжавшее мимо свободное такси. - Куда прикажете? Водитель был совсем молодым, с еще по-детски пухловатыми щеками, с легким темным пушком на слегка вздернутой губе. - Выезжайте на Ринг. Он повел машину по лабиринту переулков и улиц. Движение было сложное, всюду висели знаки с "кирпичами" и направляющими белыми стрелами на синем фоне. - Сейчас будет Ринг. Поворот разрешен только направо. - Поезжайте, пожалуйста, к каналу. У меня не было определенного плана действий. Все зависело от того, как получилось у Инги. Это я мог узнать, только позвонив на службу к Эллен. А останавливаться у уличного телефона-автомата пока еще было опасно. Такси могли преследовать. У меня не было уверенности, что ищейки Шмидта не взяли след. У водителя в машине был радиотелефон. - Вы связаны с диспетчерским пунктом? - Да, мой господин. - Большая фирма? - Наоборот, крошечная. "Эврика", к вашим услугам. Пять такси, из них одно всегда на ремонте. Правда, машины не собственность фирмы, они арендованы. - А работы хватает? - Не жалуемся. Тут есть один секрет. Мы все студенты. Ну, и наша университетская братия из солидарности старается пользоваться только услугами "Эврики". Даже профессора некоторые. - Вот как! - А что? Ничего удивительного! И среди профессуры, бывает, попадаются люди. - И в диспетчерской тоже студенты? - Студентки. Нет, вы не думайте, наши девочки водят машины не хуже мужчин. Но, знаете, клиенты попадаются тяжелые. Особенно вечерами, когда туристы расползаются из локалов. Я, например, специально прошел курс джиу-джитсу. Вот мы и разделили труд. В диспетчерской тоже не курорт, завидовать нечему. Девочки ведь там не просто сидят и ждут. Они еще и сами ищут заказы. Словоохотливый водитель навел меня на новую мысль. - А нельзя ли из машины попросить вашего диспетчера позвонить по номеру телефона и навести справку? - Пожалуйста, мой господин. У нас такая услуга предусмотрена по прейскуранту. Пятьдесят шиллингов вызов. Не дорого? - Нет. - Я же говорю: мы не шкуродеры. Я назвал номер телефона нашей квартиры. Водитель нажал клавишу радиоустройства: - "Эврика-три" вызывает "Эврику-ноль"... "Эврика-три" вызывает "Эврику-ноль". - "Эврика-ноль" слушает, - отозвался бойкий девичий голосок. - Пока ни одного, даже дерьмового заказа, Куколка. Так что дрыхни себе дальше. - Ленни, не хами, у меня клиент. - Ах так... - Позвони по номеру... А кто там нужен? - повернулся он ко мне. - Инга. - Попроси Ингу. Наступила пауза. Сердце билось сильно и гулко. Мне казалось, что даже водитель слышит его стук и потому косится на меня опасливо. - Да, да, слушаю! - Он не выпускал трубку, одной рукой крутя баранку. - Ленни говорит, Инги нет дома. - А кто отвечает? - Мадам Элизабет Фаундлер. Она спрашивает, что ей делать? Дверь квартиры не закрывается, замок испорчен. - Спросите ее, где Инга? Что с Ингой? Голос у меня прерывался. - Ленни говорит, Инга ушла, а за ней побежал какой-то мужчина... - Он слушал и тут же передавал мне. - Немолодой, солидный, прилично одетый человек... В руке не то зонтик, не то тросточка. Агент... Агент побежал за Ингой?! МОЯ ДОЧЬ ИНГА долго не хотела браться за относящуюся непосредственно к ней часть повествования, хотя я ее неоднократно просил об этом, считая, что иначе рассказ о происшествии в Вене будет неполным. В конце концов она все-таки изволила милостиво согласиться, тут же поставив, однако, ультимативное условие: все будет опубликовано в том виде, как она напишет, без каких-либо изменений, сокращений или поправок. Мне не оставалось ничего другого, как принять ее ультиматум. Итак, рассказывает Инга. Все родители одинаковы! Да, да, да!.. Ну, может быть, это сказано в запале и потому чересчур категорично - допускаю. Но всем родителям действительно присуще одно и то же малоприятное свойство: то они чрезмерно идеализируют своих чад, то раздувают их недостатки до размеров воздушного шара братьев Монгольфье. Мой достопочтенный и высокочтимый предок тоже не является исключением из этого правила. Ничто родительское ему не чуждо! Хотя, надо признать, по своим отцовским качествам он стоит на голову выше всех прочих знакомых мне пап и мам: не навязывает свою отцовскую волю, не пытается меня перевоспитывать методами принуждения. За очень редкими исключениями. Если бы существовал такой порядок, при котором дети выставляли отметки своим родителям, то мой отец постоянно ходил бы где-то посередине между отличником и хорошистом. И несмотря на это, ему тоже присущи общие для всех родителей минусовые качества: идеализация моих достоинств одновременно с преувеличением отрицательных черт. Вот например: "Ну и язва же у меня доченька!" - черным по белому! Или, как теперь выясняется, отец полагает, что мне присущ "термоядерный максимализм"! И все только потому, что я просто-напросто люблю немного поспорить, что из чувства противоречия не могу сразу признать свою неправоту, даже когда мысленно уже вполне согласна с доводами оппонента. Ну какой же это "термоядерный максимализм"! Точно так же обстоит дело и с родительской оценкой моих добродетелей. Я, оказывается, "очень смелая девочка". Лестно, но неверно! Да, мне тоже помнятся один или два таких случая, когда во время грозы я прыгала под дождем и даже выкрикивала при этом какие-то лозунги. Но почему? Вовсе не от избытка храбрости - типичный пример родительского заблуждения! Скорее от недостатка жизненного опыта: до меня в то время еще не доходило, что грозы нужно бояться. Ну-ка попробуйте заставить меня теперь сунуть нос на улицу, когда гремит гром! В этом и заключается весь секрет моей смелости. Я не боюсь только тогда, когда не осознаю опасности. А разве это можно считать настоящей смелостью? Случилось так, что, когда я училась в седьмом классе, меня даже наградили Почетной грамотой Управления внутренних дел за задержание преступника. По этому поводу и в школе, и по всему нашему дому ходили легенды. Но... Расскажу, как все произошло в действительности, без разных там романтических прикрас. Я вернулась из школы. Стала возиться с ключом - не лезет. Толкнула дверь - открыта. Интересно! Прошлась по комнатам. Никого. А вот из кухни доносится храп. Подошла поближе, смотрю - лежит на полу дядька. Грязный, обросший. Свернулся калачиком, руки сложил под голову - почивает. А рядом валяется пустая бутылка из-под коньяка; она у нас лет десять простояла на верхней полке в кухонном шкафу, будто его ждала. Обошла кругом - не шевелится. Тронула за руку, за ногу. Храпит вовсю! Тогда я и решила: свяжу. Достала бельевую веревку из кладовки, опутала его всего вдоль и поперек. Даже еще подхихикивала, как смешно он отмахивается от меня во сне. Закрыла квартиру на ключ, спустилась к соседям, вызвала по телефону милицию. Его забрали. А я проплакала всю ночь, никак заснуть не могла от страха. Дело-то в чем? Страх-то отчего вдруг возник? Милиционеры его обыскали и вытащили из кармана здоровенный, остро наточенный сапожный нож. При мне! Тогда только я испугалась, тогда только до меня дошло! Вот вам и "смелая девочка"! Я даже грамоту не пошла получать. Совесть не позволила. Стыдно было. Отец сходил, принес. Он-то ничего не знал, он-то гордился мною. А как же - родитель! Нечто подобное произошло и в Австрии. До меня не доходило, что отец в опасности. Да я просто представить себе этого не могла! Разумеется, даже мне, при всем моем невнимании, нельзя было не заметить, что отец в чем-то изменился, стал нервнее, возбудимее, что ли. Обычно дома мои экстравагантные выходки оставляли его совершенно спокойным. А тут вдруг он стал на них реагировать, отвечать, иногда даже выговаривать стал. Но я приписывала это смене обстановки. Все-таки, как ни говори, заграница, все-таки капиталистическая страна. Вот он и беспокоился, как бы я кому не так ответила, что-то не так сделала. Даже в поезде, на территории ФРГ, когда отец счел нужным приоткрыться и посвятить меня хотя бы частично в свои заботы, мне показалось, что это не серьезно, что это мистификация, что он таким образом пытается удержать возле себя свою норовистую дочь. Слегка забеспокоило меня лишь долгое отсутствие отца после нашего возвращения из Инсбрука в Вену. Но и тут не возникло никакого ощущения опасности. Езда без водительских прав, дорожная полиция, задержание, штраф... Мне думалось лишь о возможных неприятностях такого рода. И вот отец вернулся из полиции в нашу венскую квартиру. Что-то случилось, какая-то большая неприятность. Я видела по его лицу. Если бы он пожаловался, что его несправедливо наказали, содрали большую сумму в качестве штрафа за нарушение правил, я бы повозмущалась вместе с ним и успокоилась. Но он ничего не сказал. Более того, он что-то скрывал от меня - и это сразу растревожило. Отец выпил таблетку и прилег, делая вид, что спит. Именно делая вид! Во сне дыхание у него становится глубоким и редким, уж я-то знаю! А тут... Он не спал, я нарочно несколько раз заходила в комнату, чтобы проверить. Зачем же ему потребовалось обманывать меня? И вот наконец, во время стирки в ванной, я получаю от него длинное послание... Как ни странно, несмотря на всю невероятность своего содержания, оно меня успокоило. И знаете почему! В нем ни словом не упоминалось об опасности, которая грозила бы мне. Отец писал только о том, что сам попал в сложный переплет и теперь ему требуется моя помощь. Ну а в том, что он справится с любой опасностью, у меня никаких сомнений не возникало. Мой отец! Подпольщик, фронтовой разведчик. Такой большой, такой сильный. Что с ним может случиться? Мне оставалось только в точности выполнить одну за другой все его подробные инструкции. Когда настало время, я, глядясь в зеркало, "обнаружила" позади себя в верху стены прихожей поблескивающую стекляшку и, заинтересовавшись ею, притащила стремянку. Затем, словно теряя равновесие, покачнулась на ней, прикрыв объектив телекамеры и дав возможность отцу выйти незамеченным из квартиры. Как и предвидел отец в своем послании, через несколько минут раздался телефонный звонок. - Пригласите, пожалуйста, профессора Ванага. - К сожалению, не могу. Вам придется позвонить позднее. - Он вышел? - Нет. - А где же он? - Ну, если вам так уж необходимо знать, профессор моется. И сильно дернула за веревку, привязанную отцом к переключателю в ванной. Вода с шумом хлынула из верхнего душа. - Если не трудно, спросите его, пожалуйста, скоро ли он? У меня срочное дело. - Обождите, сейчас. Я прошла к ванной. - Отец, ты еще долго? Тебя спрашивают. И одновременно нажала кнопку магнитофона-автоответчика, пристроенного у двери. Голос отца не очень четко, зато громко произнес: "Сейчас! Осталось только обтереться... Фу, черт!... Инга, поищи мохнатое полотенце; оно, кажется, в спальне". Вот как неожиданно пригодилась пленка, на которой я потехи ради несколько дней назад записала разговор с Эллен! Выключила магнитофон, вернулась к телефону. - К сожалению, это, вероятно, продлится некоторое время. - И добавила извиняющимся тоном: - Он очень страдает от духоты. - Да, ничего не поделаешь, даже гроза не принесла облегчения. Запишите, пожалуйста, мой номер, барышня. И попросите господина профессора позвонить, как только он выйдет из ванной. Дело действительно очень срочное, он знает. - Диктуйте, я вас слушаю... А потом внезапно погас свет, и отец возвратился. Все обошлось как нельзя лучше. Я была довольна, и отец, судя по всему, тоже. На следующий день, как и было предусмотрено, я попросилась с ним на лекцию и, получив довольно резкий отказ, разыграла обиженную. Отец ушел. Стараясь быть все время на виду у телекамер - отец обозначил их расположение в своем письме, - я занялась обыденными делами. Убрала со стола на кухне, подмела в прихожей, а сама украдкой поглядывала на часы. Осталось уже совсем немного времени. Через десять минут я должна была покинуть квартиру. И вот тут-то произошло непредвиденное. Началось это с того, что у двери квартиры слегка тренькнул звонок. Словно кто-то снаружи неуверенно ткнул кнопку и тут же убрал палец. Я прислушалась. Звонили или не звонили? Может быть, не у нас - в соседней квартире? Осторожно, на цыпочках подошла к двери. Тишина. И в то же время мне почему-то казалось, что кто-то стоит там, за дверью. Вот звякнула плитка под каблуком. Вот кашлянули едва слышно, одним дыханием. Отец предупредил: если будут ломиться в квартиру, ни в коем случае не пускать. Дверь на цепочку - и сразу звонить в полицию. Участок рядом; номер телефона он выписал из справочника и оставил на столике. Так что же мне теперь - полицию вызывать? Но ведь не ломятся. Не поднимут ли меня полицейские на смех? Я жду, притаившись, и там ждут. Кто кого переждет. И снова звонок. Опять такой же короткий, робкий, нерешительный. Я вздохнула облегченно. Нет, все в порядке! Никакие темные личности так не звонят. Ну не дурочка ли! А ведь скоро двадцать лет! Приободрилась, набралась храбрости. Все же открыла не сразу. Спросила сначала: - Кто там? В ответ прошелестели: - Прошу извинить, мне нужна фрейлейн Инга. - Зачем? - Ей весточка от отца. Весточка? Это предусмотрено не было. Но вдруг что-то изменилось? Я буду тут осторожничать, а тем временем у отца случится неприятность. Или, наоборот, все отменяется, а я помчусь отсюда сломя голову, как велят его инструкции. Позвонить отец не может, ясно, телефон прослушивается. Что ему остается, как не послать кого-нибудь с поручением? Решилась, приоткрыла дверь. Вижу, стоит пожилой, смирного вида мужчина. Длинный, узкоплечий. Постное гладкое лицо. Трогательные губки кошелечком. Ясные карие глазки с короткими белесыми ресницами. В одной руке старомодная тросточка, другой при виде меня вежливо, как и полагается воспитанному господину, приподнимает шляпу. - Фрейлейн Инга? - Да, это я. - Значит, записка предназначена вам. Закладывает свою тросточку под мышку и сует руку во внутренний карман светлого летнего пиджака. - Сейчас, сейчас, момент... Господин профессор просил, чтобы вы срочно написали ответ... Сейчас... Ему неудобно, ему неловко, тросточка мешает. Он тычется ею во все стороны и в конце концов роняет. - Пардон! - даже покраснел, то ли оттого, что нагнулся за тросточкой, то ли от сознания собственной неловкости. Ну как тут не пригласить его войти! Тем более, мне еще ответ писать. - Заходите, пожалуйста. - Да, да, благодарю, фрейлейн. И шагнул в прихожую. Я заперла дверь, взяла из его протянутой руки листок. И обомлела. На листке ровным счетом ничего не было! - Так ведь... Представляю, какое у меня было лицо! А он мгновенно преобразился. Глаза округлились, в них загорелось злорадство - ну в точности волк, которому удалось провести маленьких глупых козлят. - Тихо-тихо-тихо! И теснит меня в глубь квартиры, в кабинет. Так ловко у него это все получилось, что не успела я опомниться - и уже сижу в глубоком кресле в простенке между окнами. А он одной рукой просовывает между гнутыми подлокотниками свою тросточку, чтобы помешать мн