мого начала повел себя так, чтоб у Гамида теплилась надежда добиться своего. - Я и говорю правду. Фирман я запрятал. Давай, Гамид-ага, договоримся: я тебе фирман возвращаю, ты мне - жизнь! Несмотря на трагичность положения, он не мог удержать горькой улыбки, вспомнив, что невольно повторил слова Гамида, которые тот произнес какой-нибудь час назад в хане Абди-аги... Какая все-таки хитроумная штука - жизнь! Не успеешь глазом моргнуть, как она повернется к тебе другой стороной, преподнесет такую закавыку, которую никак не ждешь... Гамид сразу повеселел: - Я обещаю тебе это. Давай фирман! - Э-е, ага, найди кого подурнее! Так дела не делаются! Тут прозвучал гайдутинский залп. Погоня за Драганом и Златкой прекратилась. Всадники откатились назад. А Гамид, приказав одному из аскеров, подъехавшему только что, стеречь пленного как зеницу ока, помчался к своим воинам... И вот лежит он, несколько минут назад вольный казак, а теперь недвижимая колода, в холодной и мокрой от талого снега яме и смотрит на рябое, изрытое оспой лицо своего сторожа. - Эй, ага-джан, - обращается Звенигора к нему, - видишь, меня заливает водой... Вытащи меня на сухое! - Не утонешь! - Но простужусь, дурная твоя голова! Меня освободят, и я тебе эти слова припомню... Часовой заморгал. Он не знал, кто перед ним. Дорогая одежда подтверждала, что стережет он не обычного пленника. Собственно, если вытянуть его на сухое место, какая в том вина? И аскер выволок полоненного наверх, положив против солнца под глыбой ноздреватого известняка. Отсюда видны были дорога, группа всадников на ней и продолжавшие прибывать из Сливена воины. В отряде янычар Звенигора заметил Сафар-бея. Ага был хмурый, казался озабоченным. Увидев Звенигору, осадил коня. - Ты? - удивился он. - Да, Сафар-бей. Это я. Благодаря твоей милости... Сафар-бей молча отвернулся, ударил коня. Помчался следом за своими воинами. Вечером, после неудачного наступления на гайдутинов, Гамид приказал разбить лагерь и выставить усиленные дозоры. Запылали костры. Спахии и янычары не обращали внимания на близость гайдутинов: сила была на их стороне. Из Сливена прибыли подводы с припасами, и проголодавшиеся люди накинулись на еду. Гамид и Сафар-бей подошли к Звенигоре. На их лица падал отсвет костра. Гамид отослал часового. - У тебя было время, гяур, подумать о своей судьбе, - промолвил Гамид. - Скажи, где фирман, и я отпущу тебя! - Слишком хорошо я тебя знаю, Гамид, чтобы поверить твоим словам. - Тогда - болтайся на ветке! Эй, люди! - Погоди, Гамид-ага, - вмешался Сафар-бей. - Повесить никогда не поздно... Казак и правда имеет основания не верить твоим обещаниям. И можно понять его: он хочет выторговать себе жизнь за фирман. - Но его же нет при нем! Я уверен, что он успел передать фирман гайдутинам... - Тогда мы можем предложить им обмен... Думаю, что игра стоит свеч. Если мы не хотим иметь неприятности от беглер-бея, вернее, если ты не хочешь иметь неприятности, так как я здесь ни при чем, то мы должны раздобыть этот фирман, чего бы это нам ни стоило! Гайдутины пойдут на такой обмен. Казака они ценят, как мне известно, достаточно высоко, а содержание фирмана для них уже не тайна. Гамид молчал. Зло поглядывал на Звенигору. С каким наслаждением он подверг бы его пыткам, а потом накинул петлю на шею! Но не тут-то было! Страх за собственную шкуру заставлял его сдерживаться, быть рассудительным. Мысль Сафар-бея об обмене, если фирман действительно у гайдутинов, понравилась ему. - Ну что ж, хорошо, - буркнул мрачно. - Я согласен... Но как это сделать? Я боюсь, что до утра гайдутинов и след простынет. Слышишь, гяур? - Никуда они отсюда не уйдут, - сказал Сафар-бей. - Они знают, что Звенигора у нас в плену, и постараются отбить его. С восходом солнца пошлем кого-нибудь на переговоры. - Хорошо, - согласился Гамид и кликнул часового. Ночь была холодной. Аскеры разбили шатры, но о Звенигоре никто не побеспокоился, и он, связанный, мокрый, дрожал от ночного холода. Часовой тоже мерз. До полуночи, пока горели костры, он ходил, а утомившись, сел под скалою, поставив янычарку между ногами. Небо было звездное, но безлунное. Пофыркивали в темноте лошади, перекликались дозорные. Под утро Арсену показалось, что часовой уснул. Доносилось его ровное дыхание. Но что из того, когда ты крепко связан? Лежишь, как колода! И казак тяжело вздыхает... Где-то за шатром, что стоял у дороги, послышались крадущиеся шаги. Арсен насторожился. Кто-то тихо направляется к нему. Кто бы это мог быть? Может, Драган? Ничего не видно. Неизвестный остановился рядом, словно прислушиваясь. Затем его руки нащупали веревки, которыми Арсен был связан, блеснуло в темноте лезвие ятагана - и казак почувствовал себя свободным. Затаил дыхание, разминая занемевшие руки и ноги. Повернулся, чтобы увидеть своего спасителя, но заметил только темную фигуру, которая быстро исчезла в ночной мгле. Осторожно, чтобы не зашуметь, Арсен попятился от скалы, под которой дремал часовой, и шмыгнул в кусты. Вдруг перед ним кто-то вскочил на ноги, тихо вскрикнул: - Ой, кто это? Звенигора узнал голос Яцько. Мигом зажал парню рот рукой. Так вот кто его спаситель! - Это я, Арсен. Бежим скорей! Они нырнули в темноту. Арсен в душе благодарил паренька за удачное спасение. Смелый воин растет!.. Яцько уверенно полз вперед. Юрким ужом раздвигал заросли, гибкой куницей миновал преграды, возникающие на их пути. Когда удалились от вражеского лагеря достаточно далеко, остановился, чтобы перевести дух. Арсен схватил его в объятия. - Спасибо тебе, Яцько, что вторично вызволил меня! - прошептал на ухо. - Не побоялся пробраться в самое логово врагов... Что же ты делал бы, если б часовой проснулся? - Часовой? Я его что-то не видел. Да и далеко я был от него. - Как? Он был рядом с тобой, когда ты разрезал на мне веревки... - Веревки? - еще больше удивился Яцько. - Я не разрезал никаких веревок... - Так кто ж меня вызволил? - Как - кто? Я думал, ты сам... - Гм, да... - задумался Звенигора. - Странно... Неужели... Он не договорил. Невероятная догадка поразила его: неужели Сафар-бей? 7 Гайдутины старались оторваться от наседавших аскеров Гамида и полдня петляли по тайным звериным тропам Старой Планины. Но скрыться не удалось. Гамид проявил исключительную настойчивость. Без отдыха преследовал отряд Младена до горы Хладной. Здесь разгорелся бой. Гайдутины засели в узком ущелье. Дали два залпа по наступающим, но не остановили их. Разъяренный бегством Звенигоры, Гамид во что бы то ни стало хотел разгромить повстанцев, схватить их вожаков и отобрать фирман, а потому и гнал своих аскеров в наступление, не считаясь с потерями. Аскеры рвались в рукопашный бой. Воспользовавшись тем, что гайдутины перезаряжали янычарки, они с криком и визгом ринулись в узкий проход. - Алла! Алла! - дико ревели разинутые рты. - За сабли, друзья! - раздался голос Младена. - Не посрамим земли болгарской! За сабли!.. С высоко поднятой саблей он первым кинулся на врагов. Плечом к плечу с ним шли Драган и Звенигора. В атаку ринулись все гайдутины, за исключением Златки, Якуба и Яцько. Они остались с ранеными и охраняли лошадей. В мрачном скалистом ущелье столкнулись две лавины. Заскрежетала сталь... Упали первые убитые. Воинственные крики стихли. Слышались лишь отрывистые возгласы бойцов да стоны раненых. Рубились люто, не отступая ни на шаг. Серый камень покрылся кровью. Звенигора и Драган неослабно оберегали Младена. Кто-то из спахиев узнал его и с криком "Воевода Младен!" бросился на гайдутинского вожака с высоко занесенной саблей. Драган отбил удар, а Звенигора прикончил нападавшего. Но теперь все аскеры заметили воеводу, и каждый старался скрестить с ним оружие. Каждому хотелось стяжать славу победителя воеводы и получить обещанную Гамидом награду за его голову. Один из аскеров, которому никак не удавалось из-за толчеи добраться к воеводе, решил добиться своего другим путем. Он выхватил пистолет и, вскочив на камень, через головы товарищей выстрелил в Младена. Старый воевода вздрогнул, начал оседать... Звенигора успел подхватить его под руки. Гайдутины сразу же заслонили его, и Арсену удалось вынести воеводу в тыл. На крик Звенигоры подбежал Драган. - О горе! - вскрикнул он, увидев окровавленного, побледневшего воеводу. - Быстрее к Якубу! Неси, Арсен! А я останусь здесь... Рана Младена оказалась серьезной. Пуля пробила предплечье. Якуб туго перевязал рану, Златка со слезами на глазах поддерживала голову отца. Младен крепился, но силы оставляли его. - Как там? - спросил слабо. - Держатся наши, - ответил Арсен. - Жаль, мало нас, а то поймали бы сегодня Гамида... Арсен, передай Драгану, чтоб выводил отряд из боя! Достаточно врагов мы положили! - Воевода смолк, стиснув зубы. Звенигора с Якубом посадили его в седло. Златка подъехала вплотную, готовая поддержать отца. Поднялись и раненые, которые могли идти сами. - Трогайтесь, - сказал Звенигора. - Мы догоним вас. Бой затихал. Гайдутины постепенно отступали, подбирая раненых. Драган надеялся, что спахии, понеся чувствительные потери, не станут преследовать их, однако ошибся. Хотя они и не бросались теперь врукопашную, но и не отставали. Слух о ранении Младена дошел до Гамида, и он решил одним ударом покончить и с воеводой, и с его отрядом. Так и шли окольными дорогами, по темным ущельям, загроможденным скалами и буреломом. Впереди - гайдутины, позади - спахии, не отставая, но и не решаясь пока что навязать новый бой. Гамид рассчитывал по-своему. Он знал, что гайдутинам тяжелее. Они несли своих раненых, а он своих оставил на месте боя под присмотром Сафар-бея, который отказался участвовать дальше в походе. К тому же ага надеялся, что со временем истощенных, утомленных гайдутинов победить будет легче. 8 Два дня продолжалось это тяжкое, изнурительное отступление. Голодные люди молча брели по горным тропинкам, ежеминутно оглядываясь. Когда враги наседали, более выносливые и потому сохранившие остатки сил устраивали засаду и обстреливали их из-за скал. Это заставляло турок вновь отходить на безопасное расстояние. Звенигора шел рядом с Драганом. Теперь вся ответственность за судьбу отряда легла на плечи молодого горца. - Так можно пройти всю Планину, - промолвил гайдутин. - Надо спасать Младена и не дать возможность Гамиду вернуть себе фирман. Но как это сделать? По-моему, нам следует разделиться. Ты, Арсен, вместе со своими Друзьями, Младеном, Златкой и Якубом оторвешься и пойдешь на северный склон Планины. А я с отрядом отвлеку Гамида от вас... Звенигора молчал. Он понимал, что тяжелораненому воеводе потребуется отдых. Хотя бы на два-три дня. Но разделять отряд... Согласится ли на это Младен? Арсен поделился своими сомнениями с Драганом. - А мы ничего не скажем ему, - ответил Драган. - Собственно говоря, речь идет о его жизни, и мы имеем право решать это сами. - Ну что ж, я согласен. Они договорились о месте будущей встречи. Драган снова повеселел. Он верил, что без тяжелораненого воеводы отряд сможет скрыться от преследователей, а сам воевода поправится в тихом месте, в одной из хижин пастухов-горцев. Звенигора оповестил о намерении Драгана товарищей и Златку. Все согласились с этим. Не теряя времени, Арсен повел свой отряд в самую глубь гор, прямо на север. Драган остался в засаде и после короткого боя, на виду у спахиев, свернул налево и через отроги хребта стал уходить на запад. Гамид тронулся за ним. Но не прошел он и половины фарсаха, как его догнал запыхавшийся аскер в забрызганной грязью одежде. - Осмелюсь доложить, ага, что отряд гайдутинов разделился на две части, - выдохнул он. - С чего ты это взял? - встревожился Гамид. - Я немного отстал. Догоняя вас, я шел по конским следам. Ведь известно, что у гайдутинов осталось всего две лошади, на которых они везут своего раненого воеводу. Вот я и пошел по этому следу. Взобравшись на гору, вдали увидел небольшую группу людей - их было восемь - и две лошади. Сначала я было обрадовался. Ну, думаю, где-то и наши недалеко. И, повернувшись, вдруг увидел на противоположном склоне два отряда - гайдутинский и наш. Я понял, что нас обманули. Стараются спровадить раненого пса Младена в безопасное место. Я так думаю, ага. - А ты уверен, что их только восемь? - Я видел их, как сейчас вижу вас, - подтвердил аскер. - Хорошо. Спасибо. Ты принес очень важную весть, - сказал Гамид и, отобрав десятка два аскеров, повернул назад. - Веди нас! Да побыстрее! Он торопился. В долине сам убедился, что аскер сказал правду. На мягкой от талого снега земле отчетливо были видны следы двух лошадей. Гамид обругал себя: "Ишак, глупый баран! Тебя чуть было не обдурили эти хитрые балканджии! Мог бы и сам додуматься, что прежде всего они захотят спасти своего вожака. А где Младен, там, наверное, и тот урус... Ну, теперь они не выскользнут из моих рук!" - Быстрее! Быстрее! - подгонял он аскеров, которые тоже устали, не меньше гайдутинов, и понуро плелись опустив головы. Тем временем Звенигора со своим небольшим отрядом взбирался все выше и выше на главный хребет Старой Планины. Роман и Грива вели в поводу коней, на которой сидели Младен и Златка. Впереди шли Якуб и пан Мартын. Яцько плелся сзади. Паренек очень устал, но ни за что не хотел признаваться в этом. Выбрав удобный плоский камень, присел переобуться. Как ему хотелось вот так посидеть на солнышке, чтоб отошли одеревеневшие от бесконечной ходьбы ноги, чтоб расправились поникшие плечи! Или с каким удовольствием лег бы под открытым небом и заснул, чтобы выгнать из тела тяжелую усталость! Но... Руки Яцько, державшие онучу, вдруг застыли на полпути, мигом испарились из головы праздные мечты: взгляд остановился на тропинке внизу, по которой они только что прошли. По ней быстро поднимались вверх аскеры. Яцько сразу же узнал среди них Гамида. Быстро обулся, бросился за товарищами. - Арсен, погляди! - крикнул он. - Нас догоняют! Все остановились. С отвесного скалистого уступа была хорошо видна долина и каменистый склон, кое-где поросший низенькими кустиками. Между ними мелькали серые архалуки турок. - Пся крев! Холера! Обхитрил нас! - выкрикнул Спыхальский, ударив шапкой оземь. - Туго нам доведется теперь, Панове! Их там до стобеса!.. Еден, два, тши... Ого, двадцать мерзавцев ведет за собой тей галган! Стонадцать дзяблов ему в живот! А нас только четыре вояки... - Пять, - обиженно поправил Яцько. - Проше пана, пять... Спыхальский похлопал паренька по спине: - Так, так, пять... Извини, пан Яцько! - и невесело улыбнулся. - И вправду, туго нам придется, - согласился Звенигора. - Вперед, друзья! Только вперед! Кажется, они еще не видят нас... Но злые выкрики и свист, долетевшие снизу, тут же разбили эту надежду. Гайдутины быстро двинулись дальше. - Нам бы перевалить через хребет... - произнес Младен. - В урочище Студена Вода гайдутинский стан. Там всегда есть лошади, запас оружия, одежды... К ночи должны быть там... Но впереди самая тяжелая часть пути... Крутой перевал... Говорить ему было больно, и он замолчал. Дорога действительно стала почти непроходимой. Кони все время спотыкались, из-под ног срывались камни и с шумом летели вниз. Вскоре тропинка совсем исчезла. Справа поднималась отвесная скала, слева - голый, каменистый крутой склон. Оставался только узенький карниз у самой скалы, круто поднимавшийся вверх, по которому и должны были пройти беглецы. Впереди всех Арсен поставил Романа. Смелый, сильный, цепкий, он вел за повод коня, на котором сидел Младен. Златкин конь шел следом, привязанный к седлу первого... Арсен остался последним. С четырьмя заряженными пистолетами за поясом, с саблей и ятаганом, он прикрывал отступление отряда. На сердце у него было тяжко. Он хорошо понимал, что их небольшой отряд с раненым воеводой и не привыкшей к тяготам военных походов Златкой легко может стать добычей Гамида. Заметив, что беглецы замедлили ход, спахии, еще не зная предстоящей дороги, с криком и руганью ринулись вперед. - Урус, гяурская собака, отдавай то, что принадлежит мне! - кричал Гамид. - Все равно тебе не уйти! Звенигора не отвечал. Прикидывал на глаз, сколько осталось еще взбираться до перевала, который узкой щелью синел на фоне предвечернего неба. Казалось, немного - всего не более версты. Но что их ждет потом? Сзади послышался выстрел. Пуля дзенькнула над головой и расплющилась о гранитную стену. Арсен оглянулся - аскеры были всего в двухстах шагах. Если позволить им взобраться на карниз, они смогут тогда обстреливать весь путь до самого перевала. Звенигора выхватил пистолет, взвел курок. Осторожно выглянул из-за скалы. Аскеры уже не лезли скопом, а растянулись цепочкой. Жаль, что Гамид был где-то позади. Его тучная фигура - хорошая цель для пули! Впереди быстро взбирается молодой крепкий аскер. В руках - янычарка. Из ее ствола вьется сизая струйка дыма. Это он стрелял только что. Арсен поднял пистолет, прицелился. Аскер, увидев наведенное на него дуло, вытаращил глаза, отшатнулся, но было поздно: прогремел выстрел - и аскер с диким криком полетел вниз, цепляясь за камни и увлекая их за собой. Остальные мигом подались назад. Звенигора мог поразить еще одного аскера, но не стрелял. Главное - выиграть время. - Вперед! Вперед! - послышался голос Гамида. Аскеры не двигались. Со страхом поглядывали на пропасть, где исчез их товарищ, и на каменный выступ, за которым прятался гайдутин. Говорили о чем-то, но слов разобрать казак не мог. Через некоторое время аскеры начали раздеваться. Сбрасывали тяжелые архалуки, суконные кафтаны. Арсен сначала удивился: зачем это? Но когда они связали из одежды что-то вроде большого и толстого щита и один из аскеров двинулся вперед, держа его перед собой, Арсен встревожился. Пуля, конечно, застрянет в таком щите, и спахии смогут подойти к нему почти вплотную. Когда аскер приблизился и был шагах в десяти, Арсен выстрелил ему в ноги. Аскер вскрикнул, но скорее от неожиданности, так как, поборов страх, продолжал осторожно продвигаться вперед. Оставаться за выступом становилось опасно. За передним аскером шли другие с янычарками наготове. Арсен оглянулся: его друзья были уже на перевале. Если враги и прорвутся сейчас, то не смогут теперь сразить их из своих ружей. 9 Солнце заходило за далекий скалистый небосклон. Вечерело. Здесь, на вершинах гор, беспрерывно дул порывистый ледяной ветер. Стало холодно. Арсен подышал на окоченевшие пальцы и снова крепко сжал рукоятку пистолета. Он стоял на самой вершине перевала и смотрел вниз. Аскеры что-то горячо обсуждали, поглядывая на него. Гамид вышел вперед и закричал: - Эй, урус, еще раз предлагаю: сдавайся! Обещаю жизнь и свободу! - Без твоих обещаний я жив и на воле! - крикнул в ответ Арсен и взглянул назад: его маленький отряд взбирался уже на склон противоположной горы. - Возврати мне письмо - и убирайся прочь, гяур! - горячился Гамид. Арсен хотел было, чтоб досадить Гамиду, крикнуть о том, что это не простое письмо, а фирман султана, но вовремя спохватился. Нет-нет, об этом надо молчать! О фирмане ни слова! Чтоб о его похищении не узнали ни беглер-бей, ни сам султан, чтоб турки не изменили своих планов. А что касается Гамида, то он, безусловно, тоже будет молчать. - Иди, возьми его, Гамид! - засмеялся казак. - Ну, давай, ты же храбрец!.. Аскеры потоптались на месте и двинулись вперед. Последние сто шагов перед перевалом были не такими тяжелыми, как раньше. Путь стал более широким и позволял теперь туркам наступать всем сразу. Звенигора выстрелил. Еще один турок, нелепо взмахнув руками, упал навзничь. Но это не задержало остальных. Аскеры оступались, падали, но продолжали упорно лезть вперед. Арсен схватил огромный камень, вытащил его на вершину перевала. Поднялся во весь рост, грозно держа над головой, в дрожащих от напряжения руках, огромную черную глыбу. - Кто сделает хотя бы шаг, я раскрою башку! - крикнул вниз. Аскеры дрогнули, остановились. - Вперед! Вперед! Чего вы боитесь гяура, сыны падишаха! Сейчас вы схватите его! - подбадривал Гамид аскеров и выстрелил из янычарки. Арсен почувствовал тупой удар в живот. "Ранен!" - мелькнула мысль. Но боли не было. Напряг все силы, швырнул камень вниз. Турки с визгом бросились врассыпную. Пользуясь замешательством врагов, Арсен осмотрел себя. Крови не видно. Только на бекеше чернела дырка от пули. Неужели пуля застряла в суконном жупане?.. Подожди... почему в жупане? А может... это пояс Серко, подаренный ему при расставании, спас теперь жизнь? Как это он не догадался сразу? Несомненно, туго набитый золотыми и серебряными монетами, пояс оказался надежной преградой для оловянной пули! Звенигора быстро расстегнулся, сорвал из-под сорочки широкий тяжелый кожаный пояс. Золото - вот что остановит аскеров, задержит их, пока стемнеет и его друзья будут на безопасном расстоянии! Он открыл один из клапанов пояса, набрал горсть золотых монет. - Аскеры! - закричал громко. - Я отдаю вам все, что есть у меня ценного! Вот, берите! Он швырнул монеты на каменистый склон. Золотой дождь засверкал в лучах заходящего солнца, брызнул на воинов и со звоном рассыпался по камням. На какой-то миг аскеры остолбенели. Потом дружно пригнулись и бросились, обгоняя друг друга, рыскать, выискивая блестящие кружочки. - Вперед! Гнев аллаха на вас, шайтаново отродье! - гремел Гамид. - На обратном пути все соберете! Никто его не слушал. Нескольким аскерам посчастливилось - они сразу нашли по три-четыре монеты. Это разожгло зависть и жадность остальных. Началась ссора. Те, кто ничего не нашел, требовали поделить добычу поровну. Счастливчики, поддерживая друг друга, отказывались делиться. Гамид бегал от одного к другому, просил, грозил, умолял. Но на него не обращали внимания. Тогда он в отчаянии завизжал: - Паскудные шакалы! Вонючие гиены! Я перестреляю вас! Упеку на каторги, собаки, свиньи!.. Аскеры сумрачно притихли. Но ни один не изъявил желания оставить место, где можно было вмиг разбогатеть на тысячу курушей. Такое случается не часто! Время шло. Солнце опустилось за далекие вершины гор. В долинах сгустилась тьма. Только западная часть неба горела багровым заревом и на вершинах было еще светло. Звенигора продолжал следить за своим отрядом - он уже поднялся на последний скалистый кряж и начинал исчезать за горизонтом. Если бы еще немного задержать аскеров, чтоб они не заметили в сумерках, куда он уйдет! Но вдруг Гамид выкрикнул: - Аскеры, не теряйте времени! У этого гяура много золота! Я знаю, он несет гайдутинскую казну. Догоним его - и вся добыча будет вашей! Вперед, смельчаки! Сначала нехотя, а потом все быстрей и быстрей аскеры стали карабкаться вверх. Теперь они не отступят: их подгоняла жадность к золоту, заманчивая мысль о легкой наживе. - Стойте, аскеры! - крикнул Арсен. - Все равно не догоните меня! Вот, нате последнее!.. Он снова широко разбросал по склону горсть монет. Спахии вновь остановились. Напрасно Гамид кричал, грозил страшной карой, ругался - ничто не помогало. Его воины как обезумели - копошились в камнях и песке, отталкивали друг друга, выхватывая из рук кусочки холодного желтого металла. Звенигора быстро надел на себя пояс, ставший значительно легче, и кинулся догонять товарищей. Вскоре совсем стемнело. Когда он поднялся на противоположную гору и оглянулся, позади все было покрыто густой темнотой. В гайдутинском стане беглецы позволили себе короткую передышку. Старый пастух-горец угостил их ужином, оседлал для всех свежих коней, принес из кладовки одежду спахиев. За ужином состоялся короткий совет. - Думаю, нам не помешает переодеться, - сказал воевода. - По Старой Планине теперь рыскают, кроме Гамида, и другие отряды спахиев и янычар. Так наденем и мы на некоторое время их шкуру, чтоб ввести их в заблуждение. А султанский фирман станет для нас надежным тезкере - пропуском... - Хорошая мысль, - сразу согласился Арсен, а в голове сразу родился другой план. Не зная, как отнесется к этому воевода, казак начал издалека: - Однако, друзья, мы должны сейчас обсудить, как доставить фирман на Украину. Время идет. Наступила весна. Через месяц-другой турки могут двинуться в поход... Он замолчал, внимательно всматриваясь в каждого. - Что ты предлагаешь? - нарушил наконец молчание воевода. - Я предлагаю всем двинуться на Украину! Баю Младену надо долго лечиться. А с нами будет Якуб. Он и в дороге найдет лекарства... Под видом спахиев, везущих султанский фирман, мы легко преодолеем наш путь! - Младену тяжело будет ехать верхом, - промолвил Якуб. - Нам бы только добраться до Дуная, - ответил Арсен. - А там мы купим у валахов хорошую телегу... Он вопросительно взглянул на воеводу. Тот долго молчал. Все ждали, что он решит. Нарушила тишину Златка. - Поедем, тате, - попросила тихо. - Все равно ты не скоро вернешься в отряд... А Драган - надежный юнак. Младен лежал с закрытыми глазами на широкой скамье, застеленной одеялом. Якуб успел наложить новую повязку на рану, и острая боль начала постепенно утихать. Воевода думал. - Я согласен, друзья, - прошептал он. - Наконец наша поездка к руснацким военачальникам причинит большой вред османам, а это на пользу Болгарии! Звенигора облегченно вздохнул. Вот он, путь на отчизну!.. Замелькали, закружились в голове мысли, тревожно забилось сердце. Неужели через месяц-другой он будет на родной земле? Неужели вдохнет солоновато-горький полынный запах, смешанный с ароматом созревающего жита и кудрявого любистка? Принесет в Сечь кошевому отчет о своих странствиях в чужих краях да выпьет с товариством ковш жгучей горилки или игристого меда? Неужели наконец отворит скрипучие двери хатенки над Сулою, прижмет к груди поседевшую мать, онемеет от счастья, вглядываясь в дорогие сердцу лица сестры и деда? Дыхание Арсена участилось. Прикрыл глаза, чтоб подольше задержать в мыслях картины родной земли, возникшие перед ним. О родная земля! Ты как мать - единственная и неповторимая! И совсем необязательно, чтобы ты была самая красивая. На свете есть другие страны, полные волшебной красоты, где ласковый шум морского прибоя сливается с нежным пением радужных птиц, а запахи лавра или магнолии настояны на свежести южных ветров. Ну так что ж! Пусть ты скромнее в убранстве, пусть твоя красота не так заметна и не каждому бросается в глаза, но от этого ты не менее любима и дорога сыновнему сердцу, родная земля! Ты вошла в него вместе с молоком матери и шумом старой вербы у калитки, с плачем чайки у степного озерца и золотистым шорохом пшеничной нивы за селом, со звуками родного языка и девичьих песен по вечерам. Всем этим и многим другим, часто незаметным для глаза, ты, отчизна, вросла в сердце так прочно, что нет на свете силы, способной вырвать тебя из него и заменить другой... В дни радости и в дни горя все чувства и помыслы наши мы отдаем тебе, родная земля, отчизна дорогая! Веселишься ли ты от полноты счастья, истекаешь ли кровью и на пожарищах воздеваешь к небу руки в проклятьях и мольбах, мы всегда с тобою, где б мы ни были. И пока в груди бьется сердце, мы не перестанем любить тебя, родная земля! 10 Прошел месяц. Преодолев немало трудностей и препятствий на пути, небольшой отряд всадников подъезжал к Каневу. То, что Арсен и его товарищи увидели на Правобережье, глубоко потрясло каждого. Весь край был опустошен. Города разорены, села сожжены. Тысячи мужчин, женщин и детей татары угнали в неволю. Большая часть населения бежала на Левобережье. Лишь у самого Днепра, среди Каневских гор, кое-где остались хутора, не видавшие еще ни татар, ни турок. Но люди были удручены и со дня на день ожидали беды. Больше всех не терпелось Гриве. Он рвался в Канев. Там жили его старые родители, жена, пятеро малых детишек. Тревога и радость сменяли друг друга в его душе. - Эх и угощу вас на славу, братья! - выкрикивал он, когда был в хорошем настроении. - Только б быстрее добраться до дома! Весь Канев скличу! Столов наставлю душ на пятьсот! Десять бочек горилки закуплю у шинкаря! Нищим пойду по свету, а всех угощу на радостях, что возвратился из басурманской неволи! Но проезжали сожженное село или местечко - он умолкал и гневно сжимал огромные, как кувалды, кулаки. И долго потом от него не слышно было ни слова. Когда перебрались через Рось, он все время был впереди. А за две версты до Канева оставил товарищей и погнал коня галопом. Только на горе, откуда был виден весь город, остановился и слез с коня. Здесь и догнали его друзья. Он стоял остолбенев. Не шевельнулся, не произнес ни слова. Изменился в лице и потухшими глазами смотрел на те холмы, на которых когда-то стоял Канев. Теперь там чернело пожарище. Тянуло смрадом. В небе кружилось воронье... Наконец Звенигора тронул Гриву за плечо: - Поедем, Степан. Грива двинулся молча, не проронил ни слова, пока не спустились вниз, в широкое ущелье, ведущее к Днепру. Там он свернул в боковую улочку и вскоре остановился перед сгоревшим дворищем, с трудом слез с коня. - Здесь была моя хата, - произнес глухо, словно про себя. От дома остались только закопченная печь да обгоревшие угловые столбы. Посреди двора вздымала в небо обугленные ветви старая дуплистая груша. Грива подошел к ней, обхватил руками, прижался лбом к твердой, потрескавшейся коре. И застыл так в немом горе. В глазах у Златки заблестели слезы. Все стояли понурившись. Чем утешишь товарища? Неожиданно сзади раздался резкий женский смех: - Ха-ха-ха! Приехали, басурманы? Еще поживиться хотите? У-у!.. Ироды! Арсен даже вздрогнул. Он уже слышал подобный безумный смех, когда ехал по приказу Серко из Сечи в Турцию. Тоже на разоренном дворище, тоже после татарского набега. Так вот как встречает его родная земля... Он быстро повернулся. К ним подходила пожилая женщина с горящими глазами на худом измученном лице. Косы распущены, в них колючки репейника; видно, ночевала она в бурьяне. - Проклятые! Все разорили! Всех забрали, поубивали! А теперь еще и любуетесь нашим горем, нехристи! - Женщина подняла вверх скрюченные руки и шла прямо на них. - Убейте и меня, ироды, чтоб мои очи не видели этого горя!.. Только сейчас Арсен понял, что она приняла их за турок. Ее ввело в заблуждение их одеяние. - Мы не турки, мать! - бросился он к ней. - Мы свои! Из туретчины бежали... Вот и земляк ваш... Грива... вернулся. Он указал на склоненную фигуру товарища. Женщина недоверчиво оглядела незнакомцев и подошла к Гриве. Тот взглянул на нее мутными, невидящими глазами. Потом порывисто бросился к старой: - Тетка! Тетушка Катерина! - Степан! Они обнялись. - Где же... мои? - с трудом выдавил Грива. Женщина уныло глянула на пожарище, на стоящих молча возле нее людей, и вдруг ее вид начал меняться на глазах. Губы болезненно скривились, глаза наполнились слезами. - Спалили, Степан... Всех твоих спалили, нехристи!.. - Кто спалил? - Татары. - Здесь? В хате? - Нет, канивчане долго оборонялись. Но выстоять не было сил. Почти все мужчины погибли в бою. А потом... - А потом? - Женщины, дети и старики спрятались в соборе. Заперлись там... А татары обложили стены соломой и подожгли. Так живьем и сгорели все... и твои тоже... На Гриву страшно было смотреть. Он весь дрожал как в лихорадке. В глазах отчаяние и неистовство. - Пошли к церкви! - И тронулся первым. На холме, где стоял каневский собор, теперь лежала груда серой золы. Грива осторожно, словно боясь наступить на кого-нибудь, подошел к ней, упал на колени и долго стоял так, склонив голову. Потом достал из кармана бархатный кисет, высыпал из него прямо на землю серебряные монеты, наполнил кисет пеплом, перемешанным с человеческими костями, и повесил его себе на шею. - Буду носить вас у самого сердца... - произнес глухо, обращаясь к тем, кто стоял сейчас перед ним в его мыслях: к своим детям, жене, к стареньким родителям. - Чтоб никогда не погасли жгучая ненависть и жажда мести! Подошел к коню, вскочил в седло: - Арсен, брат, поедем! Мне здесь больше делать нечего. Горит моя душа! Только кровью смогу погасить этот нестерпимый огонь, что палит меня... Поедем!.. Прощайте, тетка Катерина... Он ударил коня и вихрем помчался крутой дорогой, ведущей вниз к Днепру. Звенигора сокрушенно покачал головой и дал знак ехать следом за ним.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  СЕСТРА 1 Было теплое весеннее утро. Не колыхнется воздух, настоянный на густых запахах степного бурьяна и луговых трав. Сизые дымки стремительно поднимаются над трубами белых мазанок, рассыпанных по широкой долине вдоль Сулы. Над водой колышется прозрачный утренний туман. В одном из дворов, огороженном высоким узорчатым плетнем, послышались женские голоса. - Стеша, доченька! - позвал первый голос. - Пора вставать! День на дворе! - Так уж и день, - послышался из риги голос молодой девушки, недовольный, но приятный. - Сами, мамо, с дедушкой толчетесь от зари до зари и другим поспать не даете... Мать подошла к риге, распахнула двери: - Да ты выгляни, касаточка, на свет божий! Погляди, солнце уж в Суле купается, пора гусей выгонять на луг! Да и завтракать время... - Сейчас! Иду! Мать вернулась к хате. Вскоре из риги вышла девушка. Потянулась сладко, тряхнула роскошной русой косой, посмотрела на солнце. - И правда, Стеха, день уже! А ты, соня, спишь да спишь! Так и счастье проспать недолго! - пожурила сама себя. Перебежала через двор, поросший травкой, открыла дверцы плетенного из лозы и обмазанного красной глиной хлева. - Гиля, гиля!.. - позвала гусей. Первым вышел горбоносый гусак-гоготун. Важно оглядел все вокруг, широко расправил крылья, радостно загоготал и пошел вперевалку по двору. За ним потянулась стайка гусынь. Двор сразу наполнился шумом крыльев, веселым гусиным переговором. Стеша длинной хворостиной выгнала гусей на луг, к речке, а сама осторожно вошла по колени в прохладную воду, глянула в нее, как в зеркало. - Фу, какая заспанная! - игриво повела тонкой бровью и показала своему изображению язык. Однако по всему было видно, что девушка собою довольна. Это и понятно! Из воды на нее смотрело ярко-голубыми глазами молоденькое, нежное личико. Волосы еще не заплетены и рассыпаются по плечам, как шелк. Белая сорочка расшита узорами, а пестрая панева облегает стройный стан. Стеша нагнулась, набрала полные пригоршни воды, пахнущей аиром и водорослями, плеснула в лицо. Потом еще и еще... Оглянулась - не подглядывает ли кто? - подошла к желто-зеленым кустам ракитника и вытерлась белым подолом сорочки. Свежая, румяная, полная сил, девушка закинула вверх руки и стала пальцами, как гребешком, расчесывать волосы. Все пело в ней. Хотелось танцевать, нести к людям свою молодую красу, чтобы все любовались ею. Хотелось изведать то сладостное, как мед, чувство, которое в песнях зовется любовью... Но увы! Горькая печаль по брату Арсену, который пропал, исчез неизвестно где и как, бередила ее сердце неутихающей болью. До любви ли тут, когда сердце ноет, мать ежедневно плачет, а дедушка ходит как туча, тяжко вздыхая. А любить так хочется!.. Стеша вздохнула: бедный братик, что с тобою? Где ты? Сколько уж времени прошло, как была от тебя последняя весточка... Ой! Позади зашелестели кусты. Стеша вздрогнула. В тот же миг кто-то обхватил ее руками, а жесткая ладонь, от которой разило конским потом, крепко зажала рот. Стеша заметалась, как перепелка в силке, пытаясь вырваться. Смертельный ужас охватил сердце. Татары? Она хотела крикнуть, но не могла: плотный тряпичный кляп забил ей рот; на голову наброшен темный колпак с прорезью, чтобы не задохнулась, а руки и ноги связаны крепкими веревками. Двое - это она почувствовала - подняли ее и понесли. По шуршанию ракитника поняла: несут к лесу. До него рукой подать. Густой, пушистый от весенней зелени, он широко раскинулся вдоль гор и на самих горах, высоко поднимавшихся на правом берегу Сулы. Она металась, извивалась, пытаясь освободиться, но ничего сделать не могла. Несли ее долго. Слышалось тяжелое дыхание уставших людей, глухой говор их голосов. Наконец ее положили на землю, а затем кинули на коня и привязали к седлу. Кто-то вскрикнул: "Вйо!" - и под копытами коней загудела земля. 2 Только в полдень, когда Стеша не появилась и к обеду, мать и дед Оноприй подняли крик. На шум сбежались люди. Весь хутор поднялся на ноги. Заплаканная мать, в который уж раз, объясняла, как она разбудила дочь и послала пасти гусей на луг и что с того времени Стеша как в воду канула. - А может, она, знаешь-понимаешь, тово... и правда утонула? - рассуждал маленький заикающийся человечек, которого на хуторе звали не иначе, как Знаешь-Понимаешь, за его бессмысленную поговорку, или Иваником за малый рост. - Надо в Суле искать. - Ох боже мой, деточка моя!.. Голубка сизая!.. - убивалась в неутешном горе мать. - И зачем же я послала тебя с теми гусями к речке... Зачем же ты, серденько, в холодную воду полезла... Толпа быстро покатила к Суле. Самые расторопные пригнали челны, начали шнырять на них по спокойной глади реки, вглядываясь в прозрачную, как стекло, воду. Другие искали на берегу одежду. Не нашли ни тела, ни платья... - Знаешь-понимаешь, может, она тово... на глубину заплыла, - продолжал развивать свою мысль Иваник. - А там тово... и утонула... - Одетая, что ли? - спросил дед Оноприй. - Мелешь невесть что! - Так куда ж она подевалась... тово... знаешь-понимаешь? Дед Оноприй пожал плечами и, понурив голову, побрел к дому. За ним потянулись остальные. Остался на берегу один только Иваник. Мать причитала. Женщины успокаивали ее. Говорили, что Стеха росла непокорной, даже норовистой дивчиною, так вот, может, вздумалось ей в лес пойти, да там и задержалась. А то в соседнее село махнула. "Баклуши бить", - добавляли потихоньку кто поязыкастее. - А когда б Звенигориха не панькалась так со своей доченькой-касаточкой, а хоть разок взяла бы за косы да всыпала в одно место березовой каши, то не пришлось бы голосить сейчас! А то избаловала дочку, словно она барышня какая, во всем ей потакала, а теперь - плачьте очи, хоть слезой изойдите! - злословила на улице полнотелая краснощекая молодуха. Другая из толпы возразила ей: - Ну что зря говорите, Зинаида! Стеха совсем не балованная девушка. Красивая, работящая, скромная. И Звенигориха никогда не потакала ей. Может, и вправду утонула дивчина... Весь этот разноголосый шум - плач, вздохи, пересуды, - что звучал во дворе и рядом на улице, внезапно стих. Люди с надеждой и страхом всматривались в отряд странно одетых всадников, что выскочил из леса и направлялся прямо к хутору. - Ой, мамочка! Турки! - вскрикнула какая-то женщина. - Откуда б они тут взялись? - Правда, турки! Погляди!.. Толпа заволновалась. Люди забыли о Стеше, о ее убитых горем матери и деде. Женщины и дети отошли во двор, казаки, которые никогда не расставались с саблями, выступили вперед. Отряд тем временем приближался. От него отделился всадник и погнал коня