рага. Один за другим падали янычары, орошая кровью каменные плиты лестниц, дико кричали турецкие аги и татарские мурзы... Но не было у них уже силы, которая смогла бы остановить тот натиск, тот боевой порыв, который охватил казаков. Звенигора со Спыхальским ворвались в мечеть одними из первых. Еще издали, через головы низкорослых татар, Арсен заметил скуластого бея. Его заслоняли собою телохранители. В глазах бея светился неимоверный ужас, лицо тряслось. Бей мечтал исчезнуть, провалиться сквозь землю или хотя бы превратиться в рядового воина. Однако сытое, холеное лицо, а особенно бархатный бешмет выдавали высокое его положение. - Бей, сдавайся! - крикнул Арсен, размахивая саблей. - Имеешь честь самому Серко сдаться! Рядом свистела тяжелая сабля Спыхальского. Татары подались назад, прижав бея к стене. В тесноте они не могли свободно орудовать оружием, мешали друг другу. Кто-то из них взвизгнул: - Урус-Шайтан! Урус-Шайтан! От этого крика дрогнули защитники мечети. Несколькими сильными ударами Звенигора проложил себе дорогу к бею. Спыхальский прикрывал его с тыла. Бей выхватил из сверкающих ножен саблю. Должно быть, сегодня она еще не побывала в деле. Скрестил ее с казацкой. Теперь Арсен уже не видел ничего, кроме лоснящегося одутловатого лица татарского мурзы. В памяти, словно упавшая звезда, мелькнуло воспоминание о невольничьем рынке в Кафе: холодное солнце, мрачное море, полураздетые невольники и свист плетей, падающих на его плечи... Ненависть утроила его силы. В полумраке мечети от ударов сабель брызнули ослепительные искры. Бею некуда было отступать, и оборонялся он неистово и яро. Его сабля ловко отбивала все удары казака. Но, видно, страх сковал сердце ханского вельможи, лоб его густо покрылся каплями пота. Арсен отступил на шаг и всем телом отклонился назад, намеренно завлекая бея на себя. Татарин невольно подался следом и расслабил далеко вытянутую вперед руку. Арсен неожиданно и сильно ударил снизу. Сабля противника мелькнула в воздухе, перелетела через голову казака и с дребезгом ударилась о каменный пол. Бей смертельно побледнел, отпрянул назад и уперся спиной в стену. Его горла коснулось холодное острие блестящей стали. Но Звенигора в последний миг задержал руку. - Бей, прикажи своим людям прекратить сопротивление! За это получишь жизнь! Ну! - О правоверные! Аллах отступился от нас! - хрипло выкрикнул бей. - Приказываю сложить оружие! Сдавайтесь! Сдавайтесь!.. О горе нам, сыны Магомета!.. Сначала ближние к бею сеймены и аскеры побросали сабли. Потом, когда бей повторил свой приказ громче, сдались остальные. В мечети наступила тишина. Слышалось только тяжелое дыхание многих усталых людей да стоны раненых. К Арсену подошел Серко. Обнял казака: - Спасибо, сынку! Я все видел!.. Славную птаху поймал! Молодец! - и еще, раз прижал к груди. ...В полдень, тяжело нагруженная пушками, янычарками, порохом, пленными, казацкая флотилия отчалила от Таваня. На месте крепости остались груды камня, трупы. В небо вздымались черные столбы густого, смердящего дыма. 7 Подплывая к Сечи, Звенигора обдумывал то, как сквозь турецкие и татарские заслоны и разъезды пробраться в Чигирин. На сердце было тревожно. Опасался не застать Романа. Трауернихт мог за это время вывезти его или замучить. Турки могли ворваться в город и всех пленных вырезать или угнать в неволю, как они сделали три года назад в Каменце. А возможно, просто окружили город так, что и мышь не проскочит. Десятки мыслей роились в голове Арсена, возникали десятки разнообразнейших предположений. Но все они развеялись в один миг, как только флотилия причалила к сечевой пристани. Не успел Звенигора сойти на берег, как его позвали к кошевому, который прибыл немного раньше. Серко стоял в окружении нескольких атаманов, которые водили свои курени на Буг. Перед ним замер на коленях молоденький янычарский ага. В его глазах испуг и мольба. - Арсен, надо подробно и точно расспросить этого турчонка, - сказал кошевой. - Он, кажется, знает много интересного для нас... Эй, ага, - обратился Серко к турку, - ты уже знаешь, кто я, и убедился, что шутить с тобою не входит в мои намерения. Скажешь правду - будешь жить; сбрешешь - будешь кормить раков в Днепре! Понял? Арсен перевел. - Понял, паша! Серко улыбнулся, услыхав, как величает его турок. - А если понял, то скажи, куда направлялся твой отряд с обозом раненых и больных из-под Чигирина? Почему вы шли не на Аджидер, а повернули к Днепру? Турок метнул испуганный взгляд на Серко и атаманов, строго смотревших на него. - Такой был приказ великого визиря, паша, - пробормотал он. - Какой приказ? - Мы должны были добраться до Днепра и там ждать нашу флотилию... - Ну? - Она доставит съестные припасы и порох для войска великого визиря, паша. А мы должны были, передав раненых и больных, забрать весь груз и везти под Чигирин. - Раньше вы ездили к Аджидеру или к Очакову. - Да. Но туда вдвое дальше... - Значит, Кара-Мустафа ощущает недостачу в припасах, если торопится получить их? - Ощущает, паша. Войска много - припасов мало... Рассчитывали найти на Украине, но в прошлом году Ибрагим-паша так разорил край, что нам теперь ничего не осталось. - Сам поживился, как собака палкой, и своего преемника, значит, под монастырь подвел! - мрачно улыбнулся кошевой. - Сколько же кораблей должно прибыть? - Не знаю, паша... Но судя по тому, сколько возов с нами отправили, должно быть много. - Ну что ж, снова будет работа... Турки прутся на Украину, как грешные души в ад. - Однако ж, батько кошевой, мне позарез надо быть в Чигирине! - воскликнул Арсен. - Знаю. Слышал. Похвально, что так радеешь о товарище. Но здесь ты нужен не меньше. А может, и больше! Это был приказ, и Звенягора ничего не мог поделать. - Уведите агу! - распорядился Серко. - Похоже, он сказал правду... Приготовьте все к новому походу: на чайках пополнить запаек ядер, пороха, сухарей, саламахи. На заре выступаем. (Саламаха (саламата) - кушанье в виде жидкой каши из муки с салом.) 8 - Друже, гляди - плывут! - выкрикнул Секач, сидя на толстом суку старой ветвистой вербы, высоко поднимавшейся над другими деревьями. Товкач сощурился от солнца. - Что-то я не вижу... Ты, часом, не брешешь? - Ей-богу, плывут!.. Да куда ты смотришь?.. Вон, против Краснякова выплывают. Поворачивают, сдается, в устье Корабельной... Да сколько их, матушки! Теперь уже и Товкач заметил турецкую флотилию. На широком, сверкающем против солнца плесе Днепра появлялись из-за поворота корабли. Один, два, три... пять... десять... двадцать... пятьдесят... Товкач сбился со счета. - Это они! Не будем мешкать! Бежим скорее к кошевому! - выкрикнул Секач, быстро спускаясь вниз. Выслушав дозорных. Серко надел на саблю шапку и поднял ее. Это был условный знак. В гот же миг десятки чаек вынырнули из камышей, из-за кустов чернотала и быстро помчались наперехват турецким кораблям. Как быстрокрылые птицы, летели они по спокойным водам Корабельной, со всех сторон окружая вражескую флотилию. - С богом, братья-молодцы! - прогремел голос Серко. - Палите из гакивниц! Стреляйте из мушкетов! На приступ! Готовьте крюки! На приступ! Над рекой раздались пушечные выстрелы. Запорожские гакивницы, укрепленные на носах кораблей, ударили картечью. Турки ответили ядрами. Пороховой дым заклубился над кораблями, над зелеными поймами. Две подбитые чайки пошли на дно. Уцелевшие с них запорожцы барахтались в воде, сбрасывали с себя одежду и, фыркая, поворачивали к берегу. Серко стоял на своей чайке, окидывая взглядом все устье Корабельной, где завязался бой. Турецкие корабли остановились, нарушили строй. На них заметались, закричали янычары, усиливая пушечный огонь. - Кидайте огненные трубки! Ошарашьте песьи морды! - крикнул Серко, видя, что еще одна чайка перевернулась от попавшего в нее ядра и пошла на дно. На каждой чайке было по две начиненных порохом трубки, изготовленных в мастерских Сечи. Это было великолепное изобретение запорожцев. С одной стороны трубку наглухо заклепывали, а с другой оставляли открытой. Сюда засыпали порох, вставляли пропитанный селитрой фитиль. Трубку заряжали в гакивницу вместо ядра. Небольшой заряд пороха выталкивал трубку из ствола пушки и одновременно поджигал фитиль. От фитиля загорался порох в самой трубке, мчал ее к цели, где она разрывалась со страшным грохотом и разбрасывала палящий огонь... Услышав приказ кошевого, Звенигора вставил трубку в жерло пушки, насыпал в запал пороха и поднес факел. Огненная трубка прочертила в сизом дыму сражения яркий след и взорвалась в снастях головного вражеского корабля. Сноп огня ослепил глаза... Турки дико закричали и бросились тушить пожар. Чайка скользнула боком о борт корабля. - Кидай крюки! - крикнул Звенигора. Вверх полетели тяжелые железные крючья с острыми лапами. Повисли крепкие веревочные лестницы. Над бортом блеснули кривые турецкие сабли. Некоторые из них успели перерубить две-три лестницы, но с чайки прогремел залп казацких мушкетов, и несколько янычар с криками бултыхнулись в воду. - На приступ! На приступ! Арсен ухватился за перекладину, подергал: крепко ли зацепился крюк за обшивку корабля? Крепко! Теперь саблю в зубы, пистолет в правую руку - и быстро полез вверх. Перекинул ногу через борт... На него налетел янычар, занес саблю над головой. Арсен выстрелил в упор. Турок без крика свалился навзничь. Арсен перешагнул через него и саблей отбил нападение приземистого толстого турка. А за ним уже взбирались Метелица, Спыхальский, Секач, Пивень. На палубе завязался короткий, но жестокий бой. Замолкли пистолеты и мушкеты. Рубились саблями и ятаганами. - Бейте их, иродов, хлопцы! - гремел Метелица, перекрывая своим могучим голосом шум и крики. - Не щадите проклятых! Они нашего брата не милуют! Его сабля не знала усталости. Вместе с Секачом и Товкачом он теснил янычар к корме и там сбрасывал в воду. Возле него вертелся Шевчик, жаля, как шершень, тех, кто увертывался от ударов Метелицы. Арсен дрался молча. Зато Спыхальский, идя рядом, не умолкал. - А, холера ясна, получай гостинец от меня, басурман! - приговаривал он, опуская на голову янычара длинную саблю. - Згинь до дзябла! Его зычный голос, как и голос Метелицы, наводил ужас на врагов. - Налетай, проше пана! - гремел он на всю палубу. - Попотчую полной чаркой! - Пан Мартын, - крикнул Звенигора, - смотри, что за птица перед нами! Сам паша! Надо живым взять! В толпе янычар, отбивающихся от казаков, выделялась белоснежная чалма паши. - А, гром на его голову! - загудел Спыхальский. - Вот это, проше пана, встреча! - И крикнул через головы турок: - Эй, паша, сдавайся! Высокий, худой паша поднял глаза, зловещая улыбка легла на его сухое коричневое лицо. Седая козлиная борода задрожала, словно ее кто дергал снизу. - Сдавайся, паша! - крикнул и Арсен. Паша зло взглянул на казака и выхватил из-за пояса пистолет. - Мартын, берегись! - крикнул Арсен. Но было поздно. Прогремел выстрел. Спыхальский вскрикнул и выпустил саблю из рук. Пуля попала в грудь. - Ох, пся крев!.. - Он согнулся, зажал рану ладонями и начал медленно оседать на залитую кровью палубу. Заметив, что между пальцами товарища обильно сочится кровь, Арсен подхватил Спыхальского, придерживая, чтобы не упал под ноги разъяренных бойцов. - Братья, кончайте их! - крикнул казакам. - Пашу живьем брать! - Друже, оставь... Это смерть моя... - простонал пан Мартын. - Эх, пся крев! Не доведется еще раз повидать свою Польску... отчизну любу! Арсен подтащил его к борту, передал казакам, что оставались в резерве на чайке. Сердце Арсена содрогнулось от гнева и жалости. Не брать пашу в плен! Отомстить за пана Мартына! Но бой уже закончился. Всюду лежали убитые и раненые. Паша стоял у стены надстройки, скрестив на груди руки. По его морщинистым щекам катились слезы. Казаки вокруг него никак не могли отдышаться, вытирали вспотевшие лбы. Звенигора поднял саблю: - Старый пес! Нет тебе моей пощады! Казаки перехватили его: - Опомнись, Арсен! Ты же сам приказал взять его живьем!.. И безоружный он... Арсен понурил голову. Слезы душили, не давали дышать. С усилием выдавил жгучие слова: - Пана Мартына... убил он, собака!.. Эх! - Не сдержавшись, ударил пашу наотмашь по лицу: - Негодяй! Тот зло блеснул глазами. - Я воин! Ты можешь убить меня, гяур, но оскорблять не смей! Я честно сражался! Арсен отошел. Бой на Днепре затихал. Несколько фелюг горело. Дым сизым туманом стлался над водою, выжимая слезы из глаз. Слышались радостные выкрики запорожцев, одиночные выстрелы на тех кораблях, где еще сопротивлялись турки. ...Перед вечером огромная флотилия, состоящая из двух сотен казацких чаек и почти сотни турецких сандалов и фелюг, нагруженных хлебом, порохом, ядрами и другими припасами, медленно тронулась из устья Корабельной речки и поплыла вверх по Днепру. Скрипят уключины, шумят весла, плещется за бортом теплая вода. Над рекою стоит густой запах луговых трав, водорослей и серебристо-курчавого ивняка. Спыхальский лежит на белых турецких простынях. Над ним склонился Шевчик и шепчет беззубым ртом: - Мати божья, царица небесная, помоги казаку и заступись за него! Останови кровь, затяни рану живою плотью, дай сердцу силы, чтоб казацкое тело больше не болело, чтоб душа мужала, рука саблю держала, ноги по земле ходили, очи на белый свет глядели!.. А ты, лихоманка-поганка, белого тела не ломи! Лети себе на луга, на широкие берега, в непролазные чащи-нетрища, глубокие вертепища, где Марище бродит, смерть колобродит, в омуте утопись, тиною затянись, - тьфу, сгинь, пропади, прах тебя забери! (Нетрища (укр.) - лесные трущобы. Вертепища (укр.) - пещеры. Марище (укр.) - привидение, призрак.) Шевчик сплюнул через борт и рукавом вытер рот. Пока он говорил, Метелица с пренебрежением смотрел на своего старого побратима. Потом решительно отстранил его рукой: - Твои дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему! Он снова достал из бездонного кармана бутылку, налил из нее в рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал пороха, размешал все это стволом пистолета и подал пану Мартыну: - На, сынку, выпей половинку! - и приподнял его. Спыхальский выпил. Обессиленный, обливаясь холодным потом, тяжело опустил голову на мягкую подушку. Вторую половину Метелица вылил ему на рану и туго завязал чистым полотном. - Вот так! Отдыхай теперь! Поднявшись, снова налил в рог горилки. Взглянул на пожелтевшего Спыхальского: - Ну, за твое здоровье, казаче! Поднес рог к губам, но тут услышал покашливание Звенигоры, увидел его суровый, осуждающий взгляд. Рука старого казака застыла в воздухе... Затем медленно, с сожалением опустилась и выплеснула горилку из рога в Днепр. - Кгм, кгм! - крякнул он, вытирая ладонью сухие усы. Дед Шевчик, глядя на бутылку, в которой осталось немного горилки, смачно облизнулся. Спыхальский приподнял веки, хватил пересохшими от жажды губами прохладный вечерний воздух. - Арсен, друже... схорони меня на такой высокой горе, чтоб видать было всю Подолию... и ту землю, за ней... мою родную... Польску... - Он говорил тихо, с напряжением, но внятно. Видно было, что каждое слово причиняет ему невыносимую боль. - А если придется быть... в Закопаном, то... разыщи пани Ванду. Скажи, что я ей... все прощаю... даже измену... с тем глистом маршалком... Прощаю... как бога кохам1.. (Как бога кохам! (польск.) - Ей-богу!) Арсен отвернулся, чтобы пан Мартын не видел слез в его глазах. "Вот и довоевался, пан Мартын! Довоевался... И не увидишь своей отчизны и неверной Ванды, которую ты все же, несмотря ни на что, любил... Ты был с виду нескладный и чудаковатый, но имел доброе и по-детски нежное сердце. Ты был шляхтич, но из той шляхты, которую в народе зовут голопузой и которая ничего, кроме гонора, не имеет. Поэтому ты не чурался простого народа и стоял к нему ближе, чем к шляхетским магнатам, которые гнушались тобою и использовали как могли... Эх, пан Мартын, пан Мартын!.." А вслух сказал: - Не поддавайся отчаянию, брат Мартын! Не помрешь ты... Вот доплывем ночью до Сечи, возьму коней, и помчим тебя в Дубовую Балку... А там Якуб и дед Оноприй приготовят такую мазь, что враз поставят тебя на ноги. Будешь еще взбрыкивать, как жеребец копытами... Будешь жить не тужить! До ста лет! На бледном, покрытом холодным потом лице Спыхальского промелькнула слабая улыбка. - Добрый ты, Арсен, хлопак... Как брат ты мне! Он закрыл глаза и, обессиленный, затих. ЧИГИРИН 1 Шла третья неделя осады Чигирина. Русско-украинское войско переправилось возле Бужина на правый берег Днепра, в решительном бою отбросило турок и татар за Тясмин, захватило Калиновый мост и установило связь с осажденными. Но несмотря на то что турки потеряли двадцать восемь пушек, множество возов с порохом, табуны скота и коней, несмотря на то что в истоптанном бурьяне остались лежать сотни воинов падишаха, великий визирь Мустафа располагал еще достаточными силами, чтобы не впасть в отчаяние и не повторить прошлогодней ошибки Ибрагима-паши - сняться без генеральной битвы с позиций и бежать. Когда войска остановились на укрепленном правом берегу Тясмина, а урусы, как донесли лазутчики, не проявляли намерения форсировать реку и с ходу напасть на турецкие позиции, Кара-Мустафа приказал всем пашам собраться на военный совет. Большой роскошный шатер визиря еле вместил всех наивысших военачальников. Кара-Мустафа сидел мрачный, насупленный, черный, как головешка. Паши молча переглядывались, ожидая страшную взбучку за поражение. Только надменный и хитрый хан Мюрад-Гирей держался независимо, давая всем понять, что ему все нипочем. За его спиной - пятьдесят тысяч всадников. Но визирь заговорил необычным для себя тоном - тихо, без раздражения: - Доблестные воины падишаха, аллах покарал нас за то, что мы принесли сюда, в дикие степи сарматов, мало ненависти в своих сердцах к неверным, мало мужества и желания прославить великую державу османов, солнцеликого хандкара и себя... Вот уже наступает четвертая неделя осады, а мы никак не можем взять этот проклятый город! А вчера и сегодня вынуждены были показать спины воинам гетмана Самойловича и Ромодана-паши... Позор нам!.. И я хочу спросить вас, прославленные полководцы, - и тебя, Ахмет паша египетский, и тебя, Суваш, паша константинопольский, и тебя, Кур-паша, и тебя, Чурум-паша, и всех вас, воинов, в чьей доблести я никогда не сомневался: почему мы, имея вдвое больше войска, чем у урусов, вынуждены сегодня позорно бежать с поля боя? Ну? (Сарматы - ираноязычные племена, сменившие скифов в степях Причерноморья в 1 веке до н. э.) Наступило тяжелое молчание. Кара-Мустафа застыл, как черная статуя. Первым поднялся Ахмет-паша. Шелковым шарфиком вытер пот со лба. Начал негромко: - Великий визирь и все доблестное воинство, по долгому раздумью я пришел к заключению, что по неведомым мне причинам аллах отступился от нас и уже не одаряет своих защитников милостью своею... Ничем иным я не могу объяснить гибель многих воинов ислама и потерю пушек... Мое войско уменьшилось на треть. А к урусам прибыли с севера свежие силы... Я не вижу возможности продолжать эту длительную и опасную для нашей славы войну. Я никогда не был трусом, но сейчас в мое сердце закрадывается страх. Аллах отступился от нас, и неверные могут одолеть нас... Поэтому я за немедленное почетное отступление, иначе и наше непобедимое войско погибнет, и все пушки потеряем. Утрачена будет честь державы до самого воскресения мертвых, а мы за это будем прокляты на веки вечные! Ахмет-паша поклонился и сел. Все молчали, хмурые, удрученные. Каждый понимал, что если до сих пор двухсоттысячное войско не смогло взять Чигирин, на валах которого до вчерашнего дня оставалось не более семи-восьми тысяч вконец измученных, изможденных стрельцов и казаков, то теперь, после того как урусы стали на левом берегу Тясмина и имеют свободный доступ в город, только чудо может помочь туркам и татарам добиться победы. Наконец молчание нарушил Кур-паша. С большим трудом поднял тяжелое тучное тело, перевел дух, словно взобрался на высокую гору. - Великий визирь, силы войска исчерпаны. Ни подкопы, ни мины, ни апроши, ни беспрерывный обстрел из пушек, ни бой на самих стенах - ничто не помогло сынам Магомета взять осажденный город. Мы ощущаем недостачу во всем: мало хлеба, не хватает пороха, лишь на один-два штурма бомб и ядер. Зато много убитых, раненых и больных .. (Апроши (истор.) - вспомогательные извилистые окопы, по которым атакующие войска скрытно приближаются к осажденной крепости.) - Чего же хочет Кур-паша? - спросил визирь. - Почетного отступления. - Такого, как в прошлом году? Тогда мы почетно отступили... Хан Мюрад-Гирей судорожно вскочил с места. Злобно сверкнул на Кур-пашу черными раскосыми глазами. - Великий визирь, славные и мужественные воины Магомета! Достоинство веры и державы нашей, а также честь самого падишаха требуют от нас одного - победы!.. Я помню, как в прошлом году, почти в это самое время и на этом же месте, мой предшественник хан Селим-Гирей на совете у Ибрагима-паши говорил то же самое, что говорят сейчас Ахмет-паша и Кур-паша. Кто забыл, я напомню. Вот его слова: "Войско исламское, что находится в лагере и окопах, не сможет сейчас выстоять против неверных. Если осада продлится еще дня два, то и победоносное воинство, и снаряды, и пушки наши - все пропадет, а мы будем покрыты позором. Благоразумнее всего вывести из окопов войско, вытянуть пушки и возвращаться, сохраняя силы, по спасительному пути отступления..." Разве не то же самое сегодня говорят славные паши? Но я вас спрашиваю: где сейчас хан Селим-Гирей и визирь Ибрагим-паша? Все молчали, понурив головы, опустив глаза. Хан живо напомнил им о тяжкой и далеко не завидной участи прошлогодних полководцев. А Мюрад-Гирей говорил дальше, все более распаляясь: - Они в позоре и бесчестье, как рабы, брошены на безлюдный остров... Лишены богатства, чинов и заслуг, издыхают от голода и всеобщего презрения... Неужели и вам, паши, хочется такой же участи?.. Нет, я не хочу! Мои воины готовы и завтра, и послезавтра, и сколько понадобится нести все тяготы войны, чтобы добиться славной победы!.. Да поможет нам аллах! Слова хана произвели большое впечатление на всех. Теперь уже никто не решался подать голос за почетное отступление. Все притихли. Кара-Мустафа сухими длинными пальцами, на которых кровью отливали рубины в перстнях, ударил по сверкающему эфесу сабли: - Я внимательно выслушал всех. Большинство из вас заботится не о величии Османской державы, не о славе аллаха и ислама, а о своем спокойствии, о спасении собственных голов, что не достойно воинов падишаха! Ваш боевой дух ослабел. Но он воспрянет в бою, в победах! Поэтому властью, данной мне падишахом, приказываю немедленно начать подготовку к генеральному штурму Чигирина! Этот город я сотру с лица земли, а над Чигиринской крепостью собственноручно подниму знамя ислама!.. Паши понимали состояние визиря. Два года подряд все турецкое войско не могло овладеть Чигирином, не говоря уже об окончательной победе над русскими и украинцами. Престиж Османской державы среди других государств Востока и Запада катастрофически падал. Султан неистовствовал. И Кара-Мустафа, хорошо помня о горькой доле Ибрагима-паши, жаждал лишь победы. Победы любой ценой! Только падение Чигирина могло спасти его положение в войске и в державе, а возможно, и голову. Что будет потом, удастся ли Порте удержать захваченные земли Украины или нет, это его совсем не интересовало и не волновало. Речь шла о важнейшем для него - о собственной жизни и собственном благополучии. А здесь - паши знали - у визиря колебаний никогда не было. Больше того, он знал, что падение Чигирина, вопреки надеждам султана, вовсе не принесет желаемой победы, но спасет честь войска и его собственную честь. Поэтому и держался своего с такой твердостью. - Я хотел бы знать, высокочтимый Мюрад-Гирей, - произнес после паузы визирь, - привезли ли твои нукеры из Бахчисарая сына Ромодана-паши? (Нукер (татар.) - слуга.) - Привезли, великий визирь. - Пусть приведут его ко мне!.. А сейчас все идите и готовьтесь к новому наступлению, да поможет вам аллах! Паши, молча кланяясь, начали, пятясь, покидать шатер. 2 Объехав стороною Павлыш, захваченный татарами, отряд запорожцев, сопровождавший пленного пашу к гетману Самойловичу, повернул на северо-запад. У Звенигоры под жупаном похрустывал свежий бумажный свиток - письмо Серко гетману. Запорожцы ехали быстро и надеялись быть под Чигирином на следующее утро. Между двух коней, в брезентовой попоне, обложенный подушками, лежал Спыхальский. Арсен вез его в Дубовую Балку, где, как он надеялся, Якуб сможет поставить казака на ноги. Всюду виднелись следы турецко-татарского нашествия. Опустошенные, сожженные села. Вытоптанные нивы. Скелеты коров и лошадей у дороги, а кое-где - человеческие. Одичавшие собаки выли по-волчьи, скрываясь при приближении всадников в сухом бурьяне. Звенигора выслал вперед дозорных: по степи рыскали вражеские разъезды. Под вечер один из дозорных, что ехал слева, внезапно развернул коня и галопом помчался к отряду. - Турки! - еще издалека крикнул он. - Скачут сюда! Звенигора понял, что их обнаружили. Теперь надежда только на быстрых казацких коней. Но они без отдыха преодолели расстояние от Чертомлыка почти до Тясмина! Не близкий свет! И все же... - Вперед! - крикнул встревоженно. Загудела под копытами земля. Зашелестел, зашумел сухой типчак. Казаки повернули к далекому лесу, видневшемуся на горизонте. А турки гнали наперерез. Их было с полсотни. Звенигора узнал темный наряд спахиев. Все, как один, на белых конях, они выглядели красочно и грозно. Казалось, летят черные призраки. Запорожцы выхватили сабли, плашмя ударили коней по крупам. Бедные животные прижали уши, вытянули шеи и еще быстрее рванулись вперед. Но расстояние до преследователей все уменьшалось. Турецкие рысаки упорно догоняли убегавших. - Батько Корней, гоните к лесу! Спасайте пана Мартына! Везите прямо в Дубовую Балку... А пашу - гетману! - крикнул на ходу Звенигора. - А я с половиной отряда задержу врага! - Погибнешь, Арсен! - Судьбу на коне не объедешь... Гоните!.. Кто со мною - оставайся! Большая часть отряда замедлила бег. - Разворачивайся лавой! Бейте, хлопцы, супостатов! Вперед! Запорожцы лавою двинулись навстречу спахиям, вихрем летевших на них. Через минуту оба отряда сшиблись друг с другом. Вздыбились кони, протяжно и тревожно заржали. Засверкали сабли. Упали первые убитые и раненые. Арсен подбадривал товарищей: - Хлопцы, не посрамим казацкого оружия! Бьемся до последнего!.. Спахиев было больше. На каждого казака накидывались по двое и по трое. Гремели выстрелы из пистолетов. Свистели сабли. Брызгала кровь, хрустели перерубленные кости. Взаимная ненависть была такова, что даже раненые, упавшие с коней, набрасывались на противников, выбитых из седла, и умирали под копытами коней. Арсен бился с яростью и самозабвением обреченного: отбивал удары, обрушивавшиеся на него, сам наносил смертоносные удары врагам, защищал товарищей. Его сильный конь, послушный малейшему движению повода, нес всадника в самое опасное место и там налетал грудью на врагов и рвал их зубами. А тем временем сабля Арсена без устали и передышки сверкала над головами врагов. Сколько спахиев отведали уже ее острого жала! - Шайтан! Шайтан! - вопили они, стараясь издали или сзади нанести казаку смертельный удар. Однако Арсен счастливо избегал его. И неизвестно было, что его спасало: счастье или опытность и смелость. Но силы были слишком неравны, и запорожцы один за другим падали с коней. Вот их уже пятеро. Бежать нельзя, да и некуда. Со всех сторон они окружены врагами. Больше того: из степи к спахиям подошло подкрепление - примчался еще один отряд, и свежие воины с ходу вступили в бой. Упало еще трое казаков. Арсен остался вдвоем с Пивнем. К ним не могли подступиться. Оба сильные, неутомимые и отважные, они своими саблями будто начертили вокруг себя круг, переступить который не решался ни один из спахиев. Несколько вновь прибывших воинов сунулись было к Арсену, но, не выдержав могучих ударов его сабли, кинулись врассыпную. Их остановил голос аги, что сидел на красивом сером жеребце. - Куда, трусливые шакалы? Рубите гяура! Арсен даже на стременах поднялся - узнал голос Гамида. Так вот чей отряд прибыл на помощь спахиям! Размахивая саблей, ага возвращал беглецов и поощрял других воинов испробовать счастья в бою с двумя казаками. - Эй, Гамид-ага, паршивый пес! Выходи со мною на поединок! Один на один! Не прячься за спинами воинов! - крикнул Арсен. Гамид тоже узнал казака. Обрюзгшее лицо его налилось кровью, карие глаза с желтоватыми белками чуть не вылезли из орбит. - Звенигора! Неверная свинья! - Ага задохнулся от злобы и радости, охвативших его. - Сдавайся! - Выходи! Померяемся силами, Гамид! Как подобает истинным воинам! - Арсен надеялся задеть агу за живое, оскорбить перед соплеменниками его гордость, чтобы вынудить его на поединок. - Хотя я давно знаю, что ты трус! Ты не выйдешь, так как не уверен в себе! Давно уже ты не воин, а жирный евнух! К тому же коварный, как шакал! Спахии в замешательстве перестали нападать на казаков, окружив их кольцом. Ждали, что ответит Гамид. По правде сказать, они обрадовались такому повороту дела - никто не хотел лезть под саблю этого шайтана. Но Гамид рассудил иначе. - Кидайте арканы! Берите его живьем! - закричал он воинам. И обратился к аге первого отряда: - Джаббар-ага, это твоя добыча, но заклинаю тебя аллахом - отдай мне! Этот гяур - мой бывший раб! - Я с удовольствием отдаю его тебе, Гамид-ага, - ответил молодой красивый ага Джаббар. - Благодарю тебя, Джаббар-ага. Пускай аллах осуществит все твои желания!.. Эй, аскеры, вперед! Схватить этого гяура! Над головами казаков прошелестело несколько арканов. Они перерубили их саблями. Тогда Гамид вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил в Пивня. - О проклятый! - вскрикнул молодой казак, падая с Коня. Арсен остался в одиночестве против сотни врагов. В кольце, как в пасти. Снова взвились над его головой арканы. Несколько из них он успел перерубить. Но вдруг в глазах потемнело: страшная сила сжала горло, вырвала из седла. Выпустив саблю, казак тяжело упал на землю. Его тут же подняли, ослабили на шее аркан. Гамид спрыгнул с коня, остановился перед ним: - И все-таки ты не убежал от меня, раб! Арсен не отвечал. Для чего? Разве впервые он смотрит смерти в глаза? Привык... Беспокоила мысль: успеют ли товарищи добраться до леса? Взглянул через головы спешившихся спахиев - заметил вдали маленькую, чуть заметную в предвечерней мгле тучку пыли. Уйдут! Даже если сейчас спахии кинутся в погоню, - уйдут!.. Но турки или не заметили беглецов, или же удовлетворились кровавой победой и не торопились садиться на коней. Одни перевязывали раненых, другие добивали казаков, а третьи, окружив агу и плененного запорожца, с интересом наблюдали, что будет дальше. - Повесьте, собаку! - без долгих раздумий указал Гамид на одинокое дерево, что росло поблизости на холме. Всем это понравилось. - Повесить! Повесить! - раздались голоса. Двое наиболее прытких помчались к дереву с арканом в руках. Другие потащили казака следом. Кто-то толкнул его в спину, кто-то, выскочив вперед, дернул за жупан, да так сильно, что отлетели пуговицы. Из-за пазухи выпал белый свиток бумаги. - Ага, у него письмо! - выкрикнул молоденький безусый аскер, нагибаясь и поднимая свиток. - Письмо? - Гамид схватил бумагу, развернул и, увидев, что написано не по-турецки, поднял глаза на Звенигору. - Кому? - Великому визирю Мустафе, пусть бережет его аллах! - ответил не задумываясь Арсен. - Что? - Гамид явно оторопел. Повертел бумагу в руках, бессмысленно взглянул на агу Джаббара, который был поражен не менее Гамида. - От кого? - От кошевого атамана Серко. От Урус-Шайтана, как вы его зовете. Спахии молча переглянулись. Их озадачило письмо, которое так неожиданно изменило всю обстановку, а особенно удивила правильная турецкая речь казака. Не совершили ли они роковую ошибку, разгромив казацкий отряд и схватив посланца самого Урус-Шайтана? Кара-Мустафа скор на расправу! Слава аллаху, что в последнюю минуту хоть о письме узнали и оно будет вручено по назначению. И Гамид, и ага Джаббар молчали. Ага Джаббар побледнел: это он приказал преследовать и уничтожить запорожский отряд. Ему и отвечать перед визирем. Наконец Гамид нарушил молчание: - Что пишет Урус-Шайтан? Голос его дрогнул. Гамиду лучше, чем кому-либо из присутствующих, было известно, что султан хотел привлечь на свою сторону запорожцев и что они ответили отказом. Но, может, они изменили свое решение. От этих сорвиголов можно всего ожидать! Гамид сразу понял, что Звенигора снова выскальзывает у него из рук. Эх, почему он стрелял в того, другого, а не в этого проклятого гяура!.. Страх и злоба терзали его сердце, и он не знал, какое чувство пересиливает. - Ну, так что же пишет Урус-Шайтан? - Я не имею права читать вам письмо, предназначенное визирю! - отрезал Арсен, почувствовав, что расстояние до дерева, на котором его хотели повесить, значительно увеличилось. - За это визирь прикажет снять головы и мне и вам! Запорожцы решили служить солнцеликому султану, и кошевой, наверно, оповещает об этом великого визиря. Гамид крякнул. У него отнялся язык, а злоба лишила разума. - Ты брешешь, гяур! Зачем же ты убегал тогда? Зачем рубился с нами? - А что нам оставалось делать? Не мы же напали, а вы на нас. Мы только защищались! - Я сам передам письмо визирю! - вдруг твердо заявил Гамид, решившись на отчаянный поступок. - А ты, собака, должен поплатиться за смерть стольких воинов, которых ты убил вместе со своими шайтанами. Эй, люди, ведите его к дереву! Да подтяните повыше, чтобы скорее предстал перед аллахом! - Не трогайте! - выступил вперед ага Джаббар. - Гамид-ага, шайтан помутил твой разум, несчастный! Что ты надумал? Визирь и так разгневается на нас. А что он скажет, когда станет известно ему о том, что мы, зная уже, кто этот казак, казнили его?.. На коней! На коней! И в ставку визиря! Положимся на его милость, и пусть бережет нас аллах! 3 Кара-Мустафа был в отчаянии. Еще один "генеральный" штурм Чигирина потерпел неудачу. Тысячи сынов Магомета сложили сегодня головы в глубоких апрошах, во рвах под стенами и на самих стенах города. О походе на Киев и на Левобережье, о чем лелеял глубоко в душе надежду визирь, нечего и думать. Почему-то не возвращается обоз с речки Корабельной... Проклятый город! Остались только одни руины да крепость на горе, а держится! Думал, сегодня никакое чудо не спасет его от падения... Так нет же - выстоял! Гяуры-урусы умирают, но не сдаются! Ромодан-паша и гетман Самойлович могут радоваться победе... Радоваться? Нет, рано! Одному из них он, визирь, нанесет удар в самое сердце! Такой мучительный и страшный удар, от которого и сам шайтан содрогнется! Визирь хлопнул в ладоши. В шатер вошел ага. - Привезли уже князя Андрея, сына Ромодана-паши? - Да, великий визирь. Ханские нукеры только что прибыли с плененным княжичем. - Приведите его сюда! Два аскера ввели закованного в кандалы, желтого, измученного пленника. Почти десять лет назад попал юный Ромодановский в полон к татарам. Хан, под нажимом Стамбула, не отпускал его, хотя воевода Ромодановский предлагал за сына большие деньги или знатных крымских мурз, находящихся у него в плену. Визирь повел бровью - аскеры, кланяясь, вышли. - Ты понимаешь по-татарски, князь? - Немного, - слегка поклонился князь Андрей. - Ты знаешь, что твой ата - воевода войска урусов под Чигирином? (Ата (турец.) - отец.) - Знаю. - Завтра ты будешь вольный, если напишешь отцу, чтобы сдал Чигирин... То есть получишь волю после того, как воевода сдаст город! - Я этого не напишу, великий визирь. - Я заставлю тебя сделать это! - Даже аллах не заставит! Извини меня великодушно, великий визирь. - Тогда ты умрешь страшной смертью! - Значит, умру. Все мы смертны. Визирь с удивлением посмотрел на пленника. Юродивый или фанатик? В это время откинулся полог шатра - вошел ага. Поклонился. - Великий визирь, отряд спахиев захватил в поле казака-запорожца с важным письмом от Урус-Шайтана Серко. - О чем письмо? - Как будто о том, что запорожцы желают служить нашему наияснейшему султану. - Введи казака!.. Постой, кто его захватил? - Джаббар-ага и Гамид-ага, - Пусть тоже войдут. Ага хлопнул в ладоши - аскеры ввели в шатер Звенигору. Потом зашли Гамид и Джаббар-ага. Поклонились визирю до земли. Звенигора был со связанными руками и поздоровался с визирем легким поклоном головы. - Почему посланец связан? - нахмурил брови визирь. Джаббар-ага хотел что-то ответить, но его опередил Гамид. Это он настоял, чтобы казак был связан. - Я не доверяю ему, великий и высокочтимый визирь. Это мой бывший раб, невольник, который поднял восстание, сжег мое поместье, а потом убежал. Я прошу, великий повелитель правоверных, отдать мне его потом, чтобы я мог свершить над ним справедливый суд, - сказал Гамид и поклонился еще ниже. Кара-Мустафа выслушал его рассеянно. - Где письмо? Джаббар-ага подал белый свиток. - Но кто же мне прочтет его? Позовите драгомана! (Драгоман (франц.) - переводчик при посольстве на Востоке.) - Я прочитаю, - выступил вперед Звенигора. - О, ты понимаешь по-турецки? - Да, великий визирь. - Развяжите ему руки! Блеснул ятаган аги, и веревка упала вниз. - Читай! - приказал Кара-Мустафа. Звенигора взял бумагу. На миг замялся, соображая, что делать. Переводить действительный текст или продолжать обманывать и визиря, как обманул Гамида с Джабба-ром? Если сделать первое, то, безусловно, лишат головы, зато визирь будет поражен в самое сердце известиями о падении Кызы-Кермена и разгроме турецкой флотилии... Если же сделать второе, то казнь оттянется на какой-нибудь час, пока придет драгоман и переведет письмо правильно... А потом?.. Потом все равно смерть!.. А-а, пан или пропал - читай, как есть, Арсен! Он расправил бумажный лист и начал громко переводить, следя за выражением лица визиря. Сначала Кара-Мустафа слушал с недоумением, потом начал багроветь. Падение Кызы-Кермена! Флотилия с припасами! Это была страшная неожиданность. Как гром среди ясного неба... - "...Июля 12 дня против Краснякова, - продолжал Звенигора, - в устье Корабельной, ударил на те все суды, овладел ими, одно только судно парусами и многими гребцы ушло... Вызволены все невольники, взято пятьсот полоненников, семь пушек, тридцать знамен и все продовольствие, а такожды корабельного пашу... Ясырь, предназначенный для тебя, ясновельможный гетман, оставил под стражей в Кардышине... Пашу с верными людьми посы