собой свечку. Его карие глаза испуганно смотрели на дверь, за которой ждала неизвестность, и на высоком лбу собрались морщины. Кто бы это мог быть? Он никого не ждал. - Кто? - Мунеджим-паша, открой! - послышался снаружи знакомый голос. Звякнул засов. В дверях стоял великий визирь Кара-Мустафа. Это не удивило астролога. Такое бывало и раньше. Кто же не хочет узнать будущее? А всем известно, что никто не предвещал будущего так точно, как Мунеджим-паша. Поэтому он и носит звание паши и личного астролога падишаха! Удивительным было другое: Кара-Мустафа выбрал для посещения ночную пору и явился не в своем ярком наряде визиря, а в одежде простого янычара. К чему такой маскарад? Но Мунеджим-паша был искушенный царедворец и быстро овладел собой. - О! - воскликнул он. - Как я рад видеть у себя славного защитника трона падишаха! - Тс-с-с! Не кричи, паша! - зашипел на него Кара-Мустафа, торопливо закрывая дверь. - А то своим голосом разбудишь весь город! У астролога действительно был громоподобный голос с трагически-зловещими нотками, которым он успешно пользовался во время пророчеств. - Молчу, молчу... Прошу сюда, мой повелитель! - И астролог распахнул дверь в соседнюю комнату. Это была обычная для того времени рабочая комната астролога и алхимика. Все здесь было знакомо Кара-Мустафе. На длинных столах стояли стеклянные банки, наполненные порошками, кусками разноцветных минералов, жидкостями. У окна в тигле малиновым цветом светилось что-то расплавленное. Пахло гарью и еще чем-то неведомым и не совсем приятным для визиря, привыкшего к тонким изысканным ароматам. Посредине, на деревянной подставке, висела карта звездного неба с искусными рисунками знаков зодиака, испещренная изломанными линиями. Крутая лестница вела на чердак, откуда, как знал Кара-Мустафа, Мунеджим-паша наблюдал расположение и ход светил. Повсюду в беспорядке лежали и стояли какие-то приспособления и инструменты, вызывавшие в душе великого визиря уважение к их владельцу и даже суеверный страх. Астролог пододвинул Кара-Мустафе кресло. Спросил: - Что заставило великого визиря осчастливить меня своим посещением? Кара-Мустафа решительно отстранил от себя кресло и долго всматривался в оливковое непроницаемое лицо придворного астролога, словно колебался - говорить или нет? Потом взял его за руку выше локтя и произнес тихо, но жестко: - Мунеджим-паша, ты должен оказать мне и всей нашей империи большую услугу... - Я слушаю, эфенди, - кротко ответил астролог, склоняя в поклоне голову. - Однако то, что ты услышишь, могут знать лишь аллах и мы двое! - Кара-Мустафа поднял указательный палец. - Ты понял? - Понял. - Даже сам падишах не должен знать! И прежде всего - он! Ибо делается все это в его интересах... - Да, мой повелитель, - еще ниже опустил голову Мунеджим-паша, холодея от мысли, что сейчас узнает о тайне, за которую может поплатиться жизнью. Кара-Мустафа наклонился чуть ли не к самому его уху и едва слышно прошептал: - Слушай внимательно! Высшие интересы державы османов, величие и слава падишаха требуют полной победы в этой войне, которую мы начинаем на берегах Дуная... - Я это знаю, - тоже шепотом ответил паша. - Во главе нашего войска стал сам падишах... Его верные подданные встревожены тем, что ему будет угрожать опасность, ибо, как известно, на войне гибнут не только рядовые воины, но и полководцы... Мы все живем милостями падишаха, его светлым умом и его славой, а потому глубоко заинтересованы, чтобы он не подвергал свою драгоценную жизнь смертельной опасности, которая может подстеречь его в походе... - Да, я вполне согласен с этими мудрыми словами, эфенди. Что же делать? - Для падишаха лучше и безопасней возвратиться в Стамбул, где он будет забавляться с прелестными одалисками, устраивать милые его сердцу охоты, веселиться в мобейне, глядя, как шуты танцуют джурджуну*... Все это, конечно, приятнее, чем держать ногу в стремени боевого коня! (* Джурджуна (тур.) - танец, шутов.) - Безусловно, мой повелитель. - Кроме того, зеленое знамя пророка - слишком большая тяжесть для наместника аллаха на земле. - Голос Кара-Мустафы оставался тихим, но суровым. - Зачем отягощать его земными заботами, когда есть миллионы верных подданных, которые с радостью возьмут эти тяготы на себя! Проницательный Мунеджим-паша давно догадался, к чему клонит великий визирь. Конечно же, Кара-Мустафе хочется отправить султана в Стамбул, а самому - стать сердаром, заполучить лавры победителя. Однако хитрый царедворец ни словом не обмолвился о своей догадке. Он ждал не намеков, а прямого приказа. - Да, мой повелитель. - Значит, ты меня понял? - спросил Кара-Мустафа резко, потому что его начинало раздражать это льстивое, но уклончивое поддакивание. Астролог поморщился. - Не совсем, эфенди... Мне не ясно, что должен делать я. - Ты должен уговорить падишаха вернуться в Стамбул! - О! Но я всего лишь маленький человек, астролог! - Не прибедняйся! От тебя многое зависит... Падишах сделает так, как укажут звезды! - Звезды уже сказали, что падишах прославится на дорогах войны... Еще в Стамбуле я составил его гороскоп. - Ничего нет постоянного в этом мире. - Так, мой повелитель! Разве что золото всегда остается золотом!.. Это был достаточно прозрачный намек на согласие. И за него нужно было платить. Кара-Мустафа облегченно вздохнул, поскольку он больше, чем Мунеджим-паша, рисковал своим положением, а то и головой. Он молча достал из кармана объемистый, туго набитый кошелек и бросил на стол. Послышался глухой звон металла. Мунеджим-паша цепким жадным взглядом впился в этот кошелек, в котором, он не сомневался, было чистое золото. У него вдруг пересохли губы, и он облизнул их. Это было настоящее богатство! Значит, Кара-Мустафа настолько заинтересован в том, чтобы спровадить падишаха в Стамбул, что не пожалел целого состояния! - Звезды тоже меняют свое расположение на небе, - многозначительно произнес Кара-Мустафа. - Вчера они говорили одно, сегодня - другое, а завтра предскажут что-либо иное... Не так ли, паша? - Безусловно, мой щедрый повелитель, - низко поклонился астролог, - падишах приказал наблюдать за звездами и составить еще один гороскоп, и я не уверен, что на этот раз звезды предскажут победу османскому войску, если во главе останется сам повелитель правоверных. Кара-Мустафа улыбнулся одними глазами. - Ты все правильно понял, паша... Желаю тебе счастливой звезды, которая продлила бы твои годы! В последних словах заключалась скрытая угроза, и астролог, чтобы засвидетельствовать свою преданность, кинулся великому визирю в ноги и поцеловал его простой запыленный сапог янычара. ВАРШАВА 1 Был серый холодный день. Ранние морозы заковали реки и озера в ледяные панцири - переезжай, где хочешь! Дороги бугрились замерзшими кочками - по ним не разгонишься. Поэтому Арсен ехал не всегда так быстро, как хотелось. Где по дороге, а где - напрямик. Деньги Сафар-бея очень пригодились. Через Болгарию и Валахию промчался за двенадцать дней. Лошадей не жалел: на базарах покупал свежих, выносливых и скакал дальше. А на разоренном Правобережье базары не собирались, потому и пришлось ехать помедленней, сохраняя силы вороного, купленного еще в Бендерах. В Немирове произошла встреча, едва не стоившая ему жизни. Арсен словно чувствовал, что в город этот, с которым связано так много горького, заезжать не стоит. Но будто бес нашептывал на ухо: "Заезжай! Заезжай! Может, встретишь кого-нибудь из знакомых и узнаешь, что изменилось здесь после падения Юрася Хмельницкого". И действительно - встретил! Лукавый одержал верх в его душе. Вместо того чтобы направить вороного в объезд, на белоцерковский шлях, Арсен потянул повод влево и поскакал прямо к Шполовцам. Проезжая мимо двора бабушки Секлеты, остановился. Жива ли она? Посмотрел на заросший лебедою огород, на разбитое маленькое оконце, на распахнутые настежь двери, жалобно поскрипывающие от порывов ветра... Печально покачал головой: нет бабуси Секлеты. Пережила мужа, пережила сынов и дочек, внуков и правнуков, а затем угасла сама, как одинокая искра на пепелище. Развеялся по белу свету, вымер некогда многочисленный ее род, и кто знает, нашлась ли добрая душа проводить старушку в последний путь?.. Арсен глубоко вздохнул. Будет ли конец несчастьям, со всех сторон терзавшим эту землю? Настанет ли долгожданный день, когда на подворьях защебечут веселые детские голоса, из труб на крышах заструятся в небо седые дымки, а в хатах вкусно запахнет свежеиспеченным хлебом? Он плотно сжал обветренные губы, почувствовав, как на глаза набежал туман. "Что это ты, Арсен? Разрюмился, как старый Метелица! Ведь тебе до старости - ого-го! Или, может, обмякла душа от бесчисленных злоключений и забот?" Он вытер кулаком непрошеную влагу. Тронул ногами коня. И тут заметил, что по улице к нему приближается отряд всадников. Скакать в поле - неразумно. Не скроешься. Да, собственно, чего бежать, если он - чауш самого великого визиря? - Эй, хлопец, кто ты такой? - крикнул издали передний человек в кожухе и надвинутой на глаза шапке-бирке. - Откуда и куда направляешься? - Пусть тебя это не волнует, уважаемый... Где был, там уже нет. Куда еду, там не ждут! - ответил Арсен. - О-о-о, какой ты, вижу, мудрый, парень! И ты смеешь так отвечать сотнику правителя? Храбрец, оказывается! Потому и хочется мне поближе познакомиться с тобой! - с издевкой сказал тот же всадник, приближаясь, и вдруг воскликнул: - Ба-ба-ба! Кого я вижу! Никак сам Арсен Звенигора пожаловал, лопни мои глаза, если ошибаюсь! Вот так встреча! Не ожидал! Арсен узнал Свирида Многогрешного и невольно вздрогнул: эта встреча не сулила ему ничего хорошего. Тем временем остальные - судя по одежде, валахи* - окружили Арсена, и он оказался лицом к лицу со своим давним врагом. (* Валахи - жители Валахии (Афлака), феодального княжества, расположенного между Карпатами и Дунаем.) Многогрешный сбил шапку на затылок, открыл морщинистый лоб, к которому прилипли редкие пряди седеющих волос. На лице его расплылась злорадная улыбка. - Вот когда пташка поймалась! - воскликнул он, потирая руки. - Долгонько ты, голубчик, не показывался здесь! Заждался я тебя! Но теперь потешусь, запорожская сволочь! Теперь ты у меня и запляшешь, и запоешь, и заплачешь, как обую тебя в красные сапожки! Ха-ха-ха!.. Смех Многогрешного был скрипучим, зловещим. Арсен не ответил. - Чего молчишь? Онемел от страха? - А я тебя вовсе не боюсь, дядька Свирид... - Как это ты меня не боишься? Кажись, друзьями с тобой мы никогда не были... - Но и врагами тоже, - слукавил Арсен, не желая углублять спор, грозивший опасными последствиями. - Не были, говоришь? - Многогрешный от удивления даже глаза вытаращил. - Должно, от страха ты памяти лишился! Ну что ж, я напомню... Хлопцы, - обратился он к своим спутникам, - стащите-ка с него сапоги да угостите палками по пяткам! Пусть потанцует босиком. Валахи быстро соскочили с коней и кинулись к Арсену. Еще мгновение - и он будет лежать на земле, а эти сорвиголовы отдубасят его по голым ногам. - Стойте! - закричал Арсен, выхватывая из-за пазухи бумагу, предусмотрительно заготовленную для него Сафар-беем. - Именем великого визиря приказываю вам - стойте! Слова о великом визире подействовали магически. Валахи мгновенно остановились, растерянно переглянулись. Многогрешный неистово заверещал: - Что же вы!.. Хватайте его!.. - И начал вытягивать из ножен саблю. Арсен протянул бумагу. - Кто из вас понимает по-турецки? - Я! - шагнул вперед чернявый парень. - На, читай! Валах бросил быстрый взгляд на короткую надпись, на печать - и побледнел. - Братцы, - прошептал он помертвевшими губами, - это чауш великого визиря... Чуть было сами не попали в беду. - Не может быть! - продолжал бесноваться Многогрешный. - Дай сюда!.. Он выхватил бумагу, повертел перед глазами. Написанного не понял, но печать узнал сразу - и тоже побледнел. - Проклятье! - процедил сквозь зубы. - Выкрутился, сукин сын! Ну, твое счастье... Многогрешный сунул Арсену в руки жесткий желтоватый свиток и поскакал прочь. Валахи помчались за ним. Арсен вытер пот с лица, постоял с минуту в раздумье, а потом решительно повернул коня на белоцерковский шлях. 2 До Новоселок Арсен Звенигора не доехал: совсем неожиданно встретил всех своих в Фастове. Еще издали увидел над городом сизые дымки, вьющиеся из труб. При въезде дорогу ему преградил часовой с мушкетом. Он выскочил из какой-то ямы, где прятался от пронизывающего ветра, закричал тонким голосом: - Стой! А не то как стрельну, знаешь-понимаешь, тут тебе и каюк будет! Арсен захохотал. Так это же Иваник! И откуда он здесь взялся? Но смех Арсена разозлил часового не на шутку. Он подскочил, как петух, и ткнул дулом мушкета всадника в бок. - Чего заливаешься, знаешь-понимаешь? Иль пьян, иль соседям разум раздал? Слазь с коня, разбойник! - Иваник, неужели не узнал? Арсен я! Звенигора... Иваник ошарашенно захлопал глазами, все еще не узнавая в этом худом загорелом бородаче красавца Арсена. - Не может того быть... Арсен соскочил с коня, снял шапку. И тогда лицо Иваника прояснилось. Мушкет выскользнул из рук и покатился по мерзлой земле. - Арсен! Голубчик! Откуда ты? Они крепко обнялись. На глазах Иваника заблестели слезы. - От самого султана, Иваник! Из Стамбула! А ты как здесь очутился? Иваник поднял мушкет, поправил на узких плечах свитку. - Разве не знаешь?.. Семен Палий привел нас всех в Фастов и сказал: тут нам жить! Земли занимайте, сколько сможете обработать, хаты выбирайте, какие поцелее... Крепость гуртом строим, знаешь-понимаешь, чтоб защита была надежной. Вот мы и поселились здесь. - А мои, мои-то где? - Твои тоже... Внизу, над Унавой живут. Там хорошо - речка, луг, за речкой - лес. Правда, хатка маленькая, но не хуже, чем в Дубовой Балке. И что лучше всего - по соседству со мной... Неспроста говорится: выбирай не место, а хорошего соседа. - Палия где можно увидеть? Случаем, не на Сечи он? - Увидишь. В крепости он, поселился рядом с вдовой Семашко... - О пане Мартыне ничего не слыхать? - Про Спыхальского? Говорил Роман, что передавал пан весточку из Львова. Всех приветствует... Не забыл и про меня, и про Зинку. - Иваник подмигнул. - Тоже привет передал, знаешь-понимаешь... Арсен улыбнулся в густую бороду, которую отпустил, пока ехал из Стамбула. Уж кого-кого, а Зинку не мог пан Мартын забыть: очень полюбилась ему молодица! - Ну, веди, Иваник! - Арсен положил руку на хилое плечо соседа. - Сперва к Палию, а потом уже - домой... Прямо горю от нетерпения! Они пошли по широкой улице. Около одного из уцелевших домов Иваник остановился. - Скажу Остапу, чтоб подежурил вместо меня. А то у нас, знаешь-понимаешь, строго... Можно и батогов заработать от полковника, если плохо несешь караульную службу! Он шмыгнул в хату и через несколько минут вышел в сопровождении высоченного хмурого казака, вооруженного только саблей. - Бери мой мушкет, - заторопился Иваник. - В случае опасности - пали, пане-брате, чтоб аж в крепости было слышно! А я мигом вернусь... - Ладно, - буркнул мрачный великан и зашагал к окраине города. Арсен внимательно осматривал все вокруг. В городе немало руин и пожарищ. Но среди пепелищ стоят и уцелевшие от огня хаты: вьются дымки, во многих дворах хоть что-нибудь да обновлено - тут исправлены забор и ворота, там выбелены стены, а на некоторых хатах уже новые камышовые крыши. Крепость встретила их гомоном, стуком дубовых трамбовочных баб, заступов и мотыг, цоканьем топоров. Здесь кипела работа. Одни забивали колья, другие делали земляную насыпь, а третьи из дубовых бревен и брусьев мастерили ворота крепости. Люди были так худы, измождены и ободраны, что Арсен ужаснулся. Откуда они? Будто одни нищие собрались сюда! Несмотря на холод, у многих, кроме латаной рубахи или видавшего виды лейбика*, не было ничего. Редко у кого на ногах сапоги, а у большинства - постолы или лапти, из которых торчит какое-то тряпье. Лица обросшие, в глазах - голодный блеск. ( Лейбик (укр.) - верхняя одежда без рукавов, вроде жилета.) Арсен хотел было спросить Иваника, что это за люди, но тут заметил знакомую статную фигуру. Палий! - Батько Семен! - Казак бросился к нему и по-дружески сгреб полковника в объятия. - Батько Семен! Как я рад снова видеть тебя! - Арсен?! - Палий не верил своим глазам и удивленно рассматривал казака. - И вправду, Арсен, собственной "парсуной", как говаривали киевские бурсаки... Да какой обросший, как дед! - Вы все здесь - не лучше, - повел рукой Арсен, указывая на людей, работающих у стен. - Откуда они собрались? Лицо Палия помрачнело, он с болью произнес: - Сейчас, пожалуй, половина Украины так живет... В военном лихолетье люди потеряли все: родных, кров, одежду... Начинаем мы на голом месте. Надо же как-то спасать себя! - Что начинаем? - не понял Арсен. - Жить заново, - ответил Палий. - Долго мы думали на Запорожье - что делать? Правобережье опустошено, разорено, истоптано татарской конницей. По Бахчисарайскому договору - ничейная земля... Но она ведь наша! И пока мы на ней живем, никто не сможет назвать ее своей - ни султан, ни хан, ни господарь Валахии, ни король польский... Вот и кинули мы клич: кому негде приклонить голову, идите на Фастовщину, Корсунщину, Богуславщину - поселяйтесь, обрабатывайте землю, но сабель из рук не выпускайте! И вот начало - отовсюду потянулись горемыки, обиженные судьбой. Не было у них ничего: ни денег, ни одежды, ни семян, ни хозяйственной утвари. Зато принесли в сердцах справедливую ненависть к врагам, которые пустили их по миру, и священную любовь к своей земле. Бедные мы сейчас. Ой какие бедные! Зима только начинается, а у нас уже почти нечего есть... Вон видишь - казаны. В них дважды в день варим пшенный кулеш. Не кулеш - одно название! Но и ему люди рады... - Как же вы зиму думаете прожить? - Перебьемся... Потуже затянем пояса, охотиться будем, рыбу ловить в Унаве и Ирпене. Но вся наша надежда на помощь. - Чью? - Москва поможет деньгами и оружием, Киев - зерном для посева, харчами. Свет не без добрых людей. - В этом я много раз убеждался. Да вот - только что - отмахал путь от Стамбула до Фастова тоже не без помощи добрых людей. А там - и до Варшавы доберусь. - Ты направляешься в Варшаву? С чем? Арсен оглянулся: Иваник, выцыганив у кашеваров миску кулеша, хлебал жидкое горячее варево. Поблизости никого - каждый занят своим делом. Но все же Арсен понизил голос. - Батько Семен, чтобы ты знал, я сейчас на службе у самого Кара-Мустафы... Вместе с Ненко... - Погоди! - перебил Арсена Палий. - Пойдем-ка ко мне домой, а по пути ты мне все и расскажешь. - Привез я очень важную весть, - продолжил Арсен. - Какую? - Турки начинают войну против Австрии. Султан Магомет собрал громадное войско и повел его под Вену... Я тороплюсь в Варшаву, чтобы предупредить короля Яна. Палий нахмурился. - Почему ты думаешь, что нужно предупреждать Собеского? - Расправившись с Австрией, турки накинутся на Польшу... Ненко слышал это из уст Кара-Мустафы. - Вот как?! Значит, когда падет Австрия, а затем Польша, Магомет вновь бросит свое войско против нас. И тогда уже ничто не сдержит его! - Мы с Ненко тоже так подумали и решили, что нужно обязательно предупредить поляков... - Верно. Турок можно остановить только общими усилиями. Твое решение ехать в Варшаву одобряю. А от себя пошлю письма в Москву и Батурин, чтобы и там узнали о замыслах султана. - Спасибо, батько, за поддержку. Я был уверен, что ты согласишься с нами. - Еще бы! Как и покойный Сирко, я считаю, что среди многих врагов для нас сейчас самый злейший, опаснейший - турецкий султан... И вопрос стоит так: кто кого? Или мы сообща с другими народами, которым он угрожает, отсечем его загребущие когти, или же нас всех до единого вырежут. И на расплод не оставят... - В страшное время мы живем, - задумчиво произнес Арсен, перебирая в памяти большие и маленькие события, свидетелем которых пришлось ему быть. - Выстоим ли? - Выстоим! Должны выстоять! Иначе - всему конец... Они подошли к крыльцу большого дома, памятного Арсену еще с прошлой зимы. В нем тогда жила старенькая бабуся с мальчиком и девочкой. Теперь дом был восстановлен: пахли смолой новые двери, белели обмазанные белой глиной стены, вместо выбитых стекол в окна вставлены хорошо пригнанные доски. Вокруг дома все прибрано. Чувствовалось, что здесь хозяйничают заботливые женские руки. - Прошу в мою хату, - пригласил Палий, - правда, временную. Здесь потом устроим полковую канцелярию. А покуда полка нет и с жильем у нас худо, поселили мы здесь Феодосию с детьми. Вдову Семашко. А я, собственно, постояльцем у нее. Можно сказать, в приймах, - улыбнулся Палий, поднимаясь на крыльцо. - Ты, батько, еще молодой, только за сорок перевалило. А Феодосия - красивая женщина. Да и покойный Семашко, помнится, завещал вам объединиться. Было бы правильно, если б вы с нею поженились... Палий посерьезнел. Приблизился вплотную к Арсену и тихо сказал: - Я и сам так думаю, друг... Феодосия - женщина не только красивая, но и умная. И сердце мое склонно к ней. Но этого ведь мало! - Чего же еще нужно? Палий шутливо толкнул Арсена в плечо. - Пойми, я хочу, чтоб и меня полюбили! Только тогда я могу жениться. Присмотрись получше, а потом скажешь: любит она, по-твоему, меня или нет? Палий вошел в светлицу первым. Арсен заметил, что это не та комната, в которой когда-то жила старушка с детьми. Печи не было, зато стояла кафельная голландка, в которой весело пылали сосновые сучья. Посреди чисто вымытого, но уже потемневшего от времени пола лежал потертый ковер. На стене, за новым, недавно сбитым столом, висело оружие: мушкет, два пистолета, два татарских ятагана и богато инкрустированная сабля. Вдоль стен, прикрепленные к ним спинками, желтели свежевыструганные из сосновых досок лавки. Здесь было шумно: четверо ребятишек - три девчушки и один мальчик - возились у стола, крича и смеясь. Тут же за шитьем сидели две женщины - Феодосия и старушка, которая когда-то осталась единственной жительницей Фастова. Теперь она со своими приемышами жила у Феодосии, присматривая и за ее дочурками. - Кыш, цыплята! - с напускной строгостью прикрикнул на детей Палий. Но они ничуть не испугались - с визгом и смехом кинулись к нему и повисли на его сильных руках. Поднялся еще больший шум. Звенигора улыбнулся, глядя на раскрасневшиеся детские лица, и про себя отметил, что Палий умеет привлекать к себе сердца не только взрослых, но и детворы. А дети, как известно, очень чутки к ласке и никогда не поладят с человеком черствым и равнодушным. Феодосия посмотрела на старушку. - Бабуся, прошу вас - заберите детей! Старушка встала из-за стола, - теперь на ней были не лохмотья, как некогда, а вполне приличная одежда, - бросила свое шитье в корзиночку, подхватила ее сухой темной рукой и позвала ребят: - Пошли тыкву кушать! - Пошли! Пошли! - обрадовались те и шумной стайкой выскочили следом за ней в соседнюю комнату. Палий проводил детишек ласковым взглядом, а потом, когда за ними закрылась дверь, обратился к Феодосии: - Принимай гостя, Феодосия! Узнаешь? Женщина вышла из-за стола. Остановилась перед Арсеном, всматриваясь в его лицо. Была она стройна и, несмотря на свои тридцать пять лет и то, что имела троих детей, по-девичьи нежна. Пестрая плахта и белая вышитая сорочка плотно облегали ее складную фигуру. Черная блестящая коса закручена была сзади в тугой узел. Из-под черных бровей на Арсена смотрели прекрасные выразительные глаза, опушенные густыми ресницами. У Арсена защемило сердце: эта женщина чем-то напомнила ему Златку, его далекую, найденную, но не спасенную любимую. Феодосия вдруг улыбнулась и протянула руку: - Боже мой! Неужели Арсен?.. Как я рада... А где же Златка? Что с нею? - Пожатие ее теплой руки было неожиданно сильным. - Не нашел? - Нашел... Но вызволить не успел... - с грустью ответил казак. - Ведь она в гареме самого Кара-Мустафы. Но я вызволю ее! Возвращусь - и вызволю! - Будем молиться за это... Прошу к столу. Арсен попытался отказаться от угощения, ссылаясь на то, что у него мало времени и что он торопится домой, но Феодосия, видимо, обладала даром пленять людей - и ласковой улыбкой, и добрым словом, и той разумной женской твердостью характера, перед которой пасуют самые стойкие мужчины. Она взяла казака за локоть, улыбнулась и, склонив набок голову, тихо сказала: - Разве можно отказываться от хлеба-соли, когда их подносят от чистого сердца? - И повернулась к Палию. - Не так ли, полковник? Как отметил про себя Арсен, смотрела она на Палия по-особенному, с затаенной нежностью и восхищением, которые прорывались сквозь присущую ей сдержанность. - Конечно, голубушка... Арсен еще молодой, и его следует проучить, чтобы знал, как пренебрегать гостеприимством друзей! - ответил Палий, доставая с полки обливные кувшин и три поставца. - Что там у тебя, хозяйка, в печи? Феодосия поставила на стол миску горячих гречневых блинчиков, переложенных жареным луком, и три тарелки тыквенной каши. - Чем богаты, тем и рады, - смущенно развела руками. - Надеемся на лучшее... А пока у нас с харчами туговато. - Зато у тебя золотые руки, - похвалил Палий, наполняя поставцы квасом. - Ты и из ничего готовишь такое, что с тарелкой проглотить можно. Феодосия зарумянилась от удовольствия, блеснув темно-карими глазами. Только слепой не заметил бы в этом взгляде настоящей любви и глубокой преданности. Арсен потихоньку толкнул Палия в бок: мол, что же ты, батько, смотри, как она тебя любит? Палий поднял поставец, улыбнулся в усы. - Ну, дорогие мои, выпьем кваску за все доброе: за твой, Арсен, приезд, за освобождение Златки, за наше здоровье! - За счастье и здоровье хозяйки этого дома! - с чувством произнес Арсен. - Спасибо, - поклонилась женщина. 3 С горы, на которой вырастала фастовская крепость, спускались медленно. Коня Арсен вел в поводу. Красный отсвет холодного зимнего заката за далеким темно-зеленым бором предвещал на завтра холодную погоду. Блестела подо льдом узкая, извилистая Унава. - Твои, Арсен, выбрали себе чудесное место недалеко от речки. - Палий указал рукой в ту сторону, где на лугу растянулась цепочка хаток. - Я предлагал им на горе, но все дубовобалчане в один голос заявили: "Хотим внизу! Тут все напоминает Дубовую Балку: и речка, и луг, и высокая гора... Легче будет привыкать к новому месту". И я согласился - пускай... Было бы людям хорошо! - А прежние хозяева не вернутся? - Пусть возвращаются. Мы будем только рады. Земли всем хватит. Внизу, на широкой ровной площадке неподалеку от домов, десятка два плотников трудились над какой-то необычной постройкой. Заметив удивленно-вопросительный взгляд Арсена, Палий пояснил: - Это будет церковь*. Маленькая, простая, но своя... На горе сохранился костел - можно было бы перестроить, но люди заявили, что и шагу не ступят через его порог. Вот и строим. Надо. И причащаться, и венчаться, и исповедоваться. Как построим - тогда и я с Феодосией обвенчаюсь... (* Церковь Палия до сих пор сохраняется в Фастове как историко-архитектурный памятник конца XVII в) - А она тебя, батько, любит, - сказал Арсен. - Неужто сам не видишь? Палий обнял Арсена за плечи. - Дорогой мой, как это не вижу? Конечно, вижу. И отвечаю ей любовью. Придет время - поженимся. Приезжай поскорее домой, чтобы попасть на свадьбу! - Долгий еще у меня путь, батько. Сначала - в Варшаву, а потом - на Дунай, возможно, под самую Вену. - Да, долгий и опасный. - Я бы не поехал туда... Но там ведь Златка... ждет меня, надеется, что спасу. Палий остановился у ворот, сплетенных из свежей лозы. - Вот здесь живут твоя мать с дедусей! А рядом - Роман со Стехой. - Роман со Стехой? Разве они уже поженились? - Да. Своя семья - своя хата. Что может быть лучше? Хатка, правда, плохонькая, но они молодые - обживутся и поставят со временем новую. Место отменное! Огород ровный, низинный, за ним - левада, луг. Дальше - Унава. Хочешь - разводи гусей, уток. Хочешь - рыбу лови... Я тоже поселился бы здесь. Видно было, что Палий влюблен в эти действительно прекрасные места. Но Арсен слушал его невнимательно. Через плетень он увидел такую знакомую маленькую фигурку... Мать! Сердце его неистово забилось, готовое выскочить из груди, а ноги вдруг онемели, будто к земле приросли. Хотел побежать - и не мог. Только смотрел не отрываясь завороженным взглядом. Мама! Маленькая, немного сгорбленная, будничная, как всегда. В свитке, которой, кажется, не будет износа, в сером шерстяном платке и старых заскорузлых опорках. Она стояла у открытой двери хлева и поила из деревянного ведерка небольшую телку пепельной масти. Телка крепко упиралась растопыренными ногами в землю и, подталкивая мордой ведерко, потягивала вкусное пойло. А рука матери гладила ее по шее и за ушами, как ребенка. - Мама! - прошептал Арсен и почувствовал, как комок подступил к горлу. - Мама! - опять позвал он, на этот раз голос его прозвучал хотя и хрипло, но достаточно громко. Мать подняла голову. И вдруг ведерко выскользнуло из ее руки, пойло разлилось по земле. - Арсен! Сыночек! Она быстро, как только могла, засеменила к воротам. Арсен помчался со всех ног и встретил мать посреди двора. Прижал к груди. Целовал ее холодные, огрубевшие от ежедневной работы руки, шептал слова утешения. Мать вытерла кончиком платка мокрые глаза, посмотрела на сына снизу вверх, спросила едва слышно: - Один? - Один, - вздохнул Арсен. - Бедный ты мой, когда ж тебе, как другим, улыбнется долюшка? Когда перестанешь блуждать по свету? - Сейчас, мама, на нашей земле ни у кого нет тихой доли. Одна беда лютует... Так разве могу я сидеть дома? Кому-то нужно со злой недолей бороться! Мать охватила руками голову Арсена, притянула к себе, поцеловала в лоб. - Бедная моя головушка! - И грустно улыбнулась Палию, который стоял поодаль и молчаливо наблюдал их встречу. Послышался крик. Из соседнего двора, простоволосая, с растрепанной пшеничной косой, бежала Стеха. Следом торопился Роман. От крыльца, блестя розовой лысиной, семенил дедушка Оноприй, за ним степенно шагал Якуб. Арсен переходил из объятий в объятия. Радостью светились лица. Для полноты счастья не хватало Златки... Когда улеглись первые бурные чувства, вошли в хату. Она была небольшой, через сени на две половины. Чисто выбеленная, натопленная, пропахшая чебрецом, сушеными грибами, кислицей и желудями. Мать сразу же кинулась к печи, чтобы приготовить обед, но Арсен остановил ее. - Не надо, мама. Я только что пообедал у полковника. А от чугуна горячей воды не откажусь - помоюсь с дороги. Она начала растапливать печь, а сама прислушивалась к разговору. Говорил больше Арсен. Рассказывал о своих приключениях, о Златке, о Ненко, о новой войне, которую готовит султан, о том, что, хотя она направлена своим острием на запад, смертоносным крылом может задеть и Украину. Когда же Арсен сказал, что домой он заглянул совсем не надолго - на одну ночь, завтра пораньше ему снова уезжать, мать побледнела, выпустила из рук ухват, в глазах ее появились слезы. - Ой, горюшко! Куда?.. Не успел на порог ступить, как опять в дорогу торопишься! Арсенушка, сыночек мой дорогой, сколько лет ты вот так мыкаешься! Ну хоть немножко отдохнул бы дома... Чтобы я насмотрелась на тебя, кровинушка моя родная! Арсен подошел к матери, обнял, прижал ее посеребренную голову к груди. - Не плачь, мама! Придет время - вернусь навсегда. Тогда уж никогда не оставлю тебя, голубка моя седенькая! А сейчас - должен... - Опять в Туретчину? - сквозь слезы спросила мать. - И в Туретчину, и в другие края, - уклонился от прямого ответа Арсен. - На этот раз должен вернуться со Златкой. - Дай боже тебе счастья, бесталанная твоя головушка! - И мать, рыдая, поцеловала Арсена в буйную, давно не стриженную чуприну. Потом, слегка отстранив его от себя, вытерла платком заплаканные глаза и сказала: - Не буду вам мешать - говорите... Весь вечер в теплой хате шел разговор. И если бы не напоминание Стехи, что Арсену нужно отдохнуть, никто бы до утра не сомкнул глаз. Только после полуночи Арсен вымылся, побрился, оставив небольшие темные усы, переоделся в чистое белье Романа и лег спать. А с восходом солнца был уже на ногах. Накормленный и почищенный конь тихо ржал у крыльца, нетерпеливо бил копытом землю, будто чувствовал дальнюю дорогу. Дедушка Оноприй с Якубом приторочивали к седлу саквы* и то и дело поглядывали на своего любимца, который в это время прощался с матерью. Посреди двора стояли Палий с Феодосией, Роман со Стехой и Иваник с Зинкой. Все были опечалены. Когда-то еще увидят его? (* Саква, саквы (тур.) - холщовые переметные сумы для овса и продуктов.) Вышли за ворота. Арсен в последний раз поклонился, и Якуб передал ему повод коня. Но тут Палий положил руку на плечо казаку. - Не торопись! Я провожу тебя немного... Все поняли, что полковнику нужно поговорить с Арсеном наедине, и потому остались стоять у ворот, а они вдвоем пошли вдоль улицы. Вороной конь легко ступал позади, кося черным глазом на стаю воронья, с криком поднявшуюся над вербами. - Значит, во Львов? - спросил Палий, поворачивая за церковью к западной окраине села. - Да, во Львов... Сперва разыщу пана Мартына и уже с ним поеду к королю. Спыхальский знает Варшаву, знаком со многими шляхтичами - он поможет мне... - Было бы лучше, если б ты выдал себя тоже за шляхтича, - посоветовал Палий. - Тогда получишь свободный доступ к владетельным панам. Сам знаешь, каким чертом они на казаков смотрят. Арсен засмеялся: - Ну, за этим дело не станет. Назовусь, примером, Анджеем Комарницким. Разве не по-шляхетски звучит? Я естэм пан Анджей Комарницкий. Неплохо придумано? - Совсем неплохо, - усмехнулся Палий. Затем достал из кармана небольшой кошелек. - А если к этому имени добавить еще и кошелек со злотыми, то можно быть уверенным, что перед тобой откроются не только двери дворцов, но и сердца их хозяев... - Да что ты, батько! - воскликнул Арсен. - Вы здесь, в Фастове, живете впроголодь. Лучше купите на эти деньги зерна для посева или несколько хороших коров для расплода, а то ведь телушка у матери не скоро станет стельной коровой... - За нас не беспокойся! Мы гуртом проживем как-нибудь. А тебе деньги понадобятся. Да и не мои они, а казенные. Из нашей полковой кассы. Бери - не перечь! - Спасибо, батько. - Арсен спрятал кошелек в карман. - Думаю, и вправду пригодятся... - Ну, а теперь прощай! И пусть не споткнется твой конь на далекой и трудной дороге! - Полковник обнял казака, поцеловал в щеку, потом быстро оттолкнул от себя, будто оторвал от сердца, и строго, чтобы скрыть печаль, сказал: - Садись - и айда! В путь! 4 Разыскать во Львове Спыхальского оказалось нетрудно. Поскольку Арсен прибыл ко дворцу Яблоновского вечером и на подворье, кроме часовых, уже не было никого, он обратился с расспросами к пожилому жолнеру, стоявшему с напарником у ворот. - Пана Мартына Спыхальского? - переспросил жолнер. - А как же, знаю! - Где его найти? - Так пускай пан приходит сюда завтра пораньше... - Сегодня нужно. - Ну, если у пана найдется лишний злотый... - Найдется. - О, тогда, мосьпане, другое дело! - обрадовался жолнер и подмигнул своему напарнику, прислонившемуся к воротам: - Слышишь, Яцек, ты побудь пока один, а я провожу пана. Тутай недалеко... Пошли, пан! Они завернули за угол и нырнули в густую тьму. Шли недолго. - Тутай! - оповестил жолнер, показывая на мрачный домишко, притаившийся, словно гриб, под высокими безлистыми деревьями. - Я сейчас позову... - Нет, не нужно, - остановил его Арсен. Протянул монету. - Благодарю. Я сам. Жолнер поднес монету к глазам, повертел в пальцах, даже понюхал зачем-то и, убедившись, что это настоящий злотый, быстро ушел. Арсен приблизился к освещенному окну, постоял немного, чтобы справиться с невольным волнением, которое внезапно охватило его, а потом тихонько постучал в стекло. Просто не верилось, что сейчас откроется дверь и он сможет обнять пана Мартына. Дверь не открылась. Зато большая мужская рука приподняла занавеску, и к стеклу придвинулось усатое лицо с вытаращенными глазами. Это был Спыхальский. - Кто там? - послышался его зычный голос. - Пан Анджей Комарницкий. - Кто?.. Что за глупые шутки, пан? - Спыхальский продолжал всматриваться в тьму за окном, пытаясь разглядеть незнакомца. На его лице застыло выражение растерянности. - Еще раз спрашиваю: кто тутай? Арсен засмеялся. Он не хотел громко называть свое настоящее имя. - Не узнаешь, пан Мартын? Вот как! А совсем недавно клялся, что до смерти не забудешь друга! Спыхальский тихо охнул. Занавеска опустилась. Через мгновение хлопнула дверь - и он вихрем вылетел во двор. - Холера ясная! Голуба! Неужто ты, Ар... - Т-с-с-с! - Арсен зажал ему рот. - Я ж говорю - пан Анджей Комарницкий. Ну что - узнал? Спыхальский фыркнул, как кот, и, захохотав, сграбастал Арсена своими ручищами. - Узнал! Сразу узнал! Ей-богу! Только сам себе не поверил. Откуда? Какими ветрами? Заходи... Они вошли в просторную, но неуютную комнату. Одного взгляда для Арсена было достаточно, чтобы понять - пан Мартын ведет холостяцкую жизнь. Всюду - неимоверный беспорядок. Одежда висит просто на гвоздях, валяется, разбросанная, на стульях, даже на полу. Кровать не убиралась, пожалуй, недели две. На столе - грязная тарелка с куриными косточками, краюха черствого хлеба, надрезанная луковица... Небольшая сальная свеча давала мало света, зато копоти - с излишком. Спыхальский убрал тарелку, рукавом смахнул крошки со стола, швырнул на кровать какую-то тряпку, подвинул ногой табурет гостю. - Садись! - Сам он примостился напротив, рассматривая товарища. - Рассказывай! А то у меня совсем мало времени. - Ты торопишься? - С третьими петухами должен ехать в Варшаву. - Так это чудесно! Я тоже - в Варшаву... Значит, у нас будет время поговорить. - Правда, чудесно! - обрадовался Спыхальский, но сразу же стал серьезным. - Арсен, ты-то зачем туда едешь? - Через стену не слышно? - повел глазами Арсен. - Соседей у тебя нет? - Когда-то был один, да сгинул... Наш общий знакомый - полковник Яненченко. - Где же он? - Тогда еще... - Спыхальский сделал многозначительную паузу. - Расстреляли... По приговору военного суда... Арсен помолчал. Напоминание о Яненченко вдруг вызвало в памяти Дубовую Балку, пожарище, похищение Златки и Стехи... Затем он поведал Спыхальскому о своих скитаниях и мытарствах. - Однако ты так и не сказал, какая беда гонит тебя в Варшаву. Или это тайна? - спросил поляк. - Если так, то не говори... - Не обижайся, пан Мартын. У меня от тебя тайн нет и