перед зданием сейма, в боковых улицах и глухих переулках стояли кареты и сани магнатов. Фыркали, хрупая сеном и овсом, лошади. Слонялись замерзшие пахолки и кучера. К парадным дверям сейма торопились припорошенные снежком и густо покрытые инеем запоздавшие послы*. (* Посол (польск.) - депутат.) Звенигора и Спыхальский быстро пробрались к левому крылу дворца и трижды постучали, как им было сказано, в малозаметную маленькую дверь. Их ждали. Дверь тут же открылась - и на пороге возник со своей неизменной улыбкой секретарь короля. - Пожалуйста, панове! - сказал он после приветствия. - Поторопитесь. Пан круль ждет вас с нетерпением. Таленти повел их полутемными переходами в глубину просторного дворца. Арсен и пан Мартын едва поспевали за ним. Наконец, где-то на втором этаже, секретарь остановился, пропуская их в высокие двери. - Прошу сюда, панове! - Сам он остался в коридоре. Друзья сделали несколько шагов вперед и оказались в королевских покоях, обставленных белыми шкафами с книгами. На стенах висели картины. А ниже, под ними, - щиты, сабли, мечи и другое оружие. Ян Собеский, в парчовом малиновом кунтуше, подпоясанный тонким цветным поясом, с богато инкрустированной саблей на боку, стоял у окна и сквозь полузамерзшие стекла смотрел на заснеженную Варшаву. Услыхав скрип двери, король резко повернулся и быстро, насколько позволяла ему полнота, пошел к шляхтичам, вытянувшимся у порога. - Наконец-то! День добрый, панове! Я уже перестал надеяться, что вы прибудете вовремя... Ну как - успешно? - Да, ясновельможный пане круль! - Спыхальский выпятил грудь и не сводил взгляда с Собеского. - Мы с панам Комарницким перехватили курьера французского посланника де Бетюна к королю Людовику и привезли его письма, а также письма главного казначея Морштына секретарю министерства в Париже пану Кольеру. Добыли и последнее письмо сенатора, которое он не успел передать французскому посланнику... Лицо Собеского вспыхнуло радостью. - Давайте их сюда! Спыхальский достал из-за пазухи два свертка и с поклоном протянул королю. - Вот они, ваша ясновельможность! Собеский поспешно развернул пакет, разложил на столе желтоватые, густо исписанные листы бумаги я впился в них прищуренными глазами, забыв сейчас и про сейм, и про шляхтичей, стоящих за спиной. Только по тому, как потирал король руки и шевелил усами, можно было догадаться, насколько он рад. Не отрываясь от письма, спросил: - Вы это читали? - Да, - тихо ответил Спыхальский, не осмеливаясь соврать королю. - Но здесь же написано по-французски и по-латыни! - Пан Комарницкий, прошу прощения у пана круля, знает латынь так же хорошо, как я польский... Собеский ничего на это не ответил. Дочитав до конца, порывисто прошелся по пышному ковру, решительно рассек рукою воздух, остановился перед Спыхальским и Арсеном. - Благодарю, панове! Это поможет мне сейчас выиграть битву с внутренними врагами Речи Посполитой, а потом, верю, - и с турками... С этими письмами я могу смело идти в сейм. Карта пана Морштына и его французских друзей будет бита! В этом я ничуть не сомневаюсь. Еще раз благодарю вас, панове! - Если ясновельможный пан круль так добр, то пусть он позволит нам побывать на сейме, - поклонился Спыхальский. - Хорошо. Мой секретарь проводит вас. Я ему скажу. Король торопливо сложил письма в зеленую сафьяновую папку и направился к дверям. В эту минуту, судя по выражению лица, ничто на свете его не интересовало, кроме одного - как положить на лопатки ненавистную ему французскую партию в сейме. Однако, проходя мимо секретаря, он на ходу бросил ему несколько слов, и тот подал Арсену со Спыхальским знак следовать за ним. Большой зал, где заседал сейм, был полон до отказа. Друзья остановились возле окна, между колоннами. Внезапно послышались рукоплескания: в зал вошел Ян Собеский в сопровождении маршалка* сейма. (* Маршалок (польск.) - председатель сейма.) После горячих, бурных речей, острых споров между сторонниками австрийской и французской партий на сеймиках и в первые дни всеобщего сейма, заканчивавшихся едва ли не вооруженными стычками, все ждали, что скажет король. Аплодисменты стихли, наступила тишина. Но ощущалось, что эта тишина перед бурей. Все видели, как группировались и пробирались вперед заговорщики - главный казначей Морштын, братья Сапеги, коронный гетман Яблоновский и те, кто их поддерживал. Становилось очевидным, что они готовятся дать решительный бой Собескому. И если бы им повезло и за французской партией пошло большинство, это могло означать не только то, что Речь Посполита не поддержит Австрию в войне с Портой, но и то, что нынешний король, вероятно, потеряет корону. Не случайно в последнее время поползли слухи, что французская партия прочит на престол Станислава Яблоновского. Не случайно и сам коронный гетман сегодня, как и в предыдущие дни заседания сейма, был необычайно предупредителен со всеми, здоровался за руку и с крупными магнатами, и с теми, кого раньше вовсе не замечал. Сейчас он стоял посреди зала, где проходила незримая граница между заговорщиками и сторонниками Собеского, словно подчеркивая этим свою способность объединить всех и повести за собой. Арсен легонько подтолкнул Спыхальского локтем. - Глянь, каким гоголем держится, - прошептал он, имея в виду коронного гетмана. - Еще, верно, и в мыслях не допускает, что письма посланника и главного казначея в руках короля! - Холера ясная, представляю, как он запоет, когда узнает об этом! - откликнулся Спыхальский. - Вот будет катавасия, когда пан круль вытащит эти письма и сунет им под самый нос! А? - Тс-с-с! - зашипел Арсен, заметив, что на них начали оглядываться. - Кажется, пан круль собирается говорить. Действительно, маршалок сейма объявил, что перед послами выступит король. В полной тишине Собеский взошел на трибуну. Быстрым взглядом окинул пестро разодетых шляхтичей, открыл сафьяновую папку. - Панове послы, на сейме существуют два мнения относительно нашего вступления в войну против Турции. Вам предстоит сейчас решить, должна ли Речь Посполита принять участие в Священной лиге и совместно с Австрией, Венецией и немецкими княжествами разгромить нашего извечного врага - султанскую Порту или же, наоборот, отказаться от участия в общей борьбе и ждать, пока турки перебьют нас поодиночке. Но прежде чем вы подадите голоса, я хочу ознакомить вас с любопытными письмами, которые имеют прямое отношение как к обсуждаемому сейчас делу, так и к отдельным лицам, находящимся среди вас. - Король выдержал паузу и посмотрел на передние ряды, где сидели заговорщики. От него не укрылось беспокойство, мелькнувшее в глазах Морштына. Голос Собеского загремел: - Это, панове, письма великого подскарбия сенатора Морштына в Париж, к секретарю министерства Кольеру. В них он прямо говорит, что постоянно доносит французскому посланнику при нашем дворе де Бетюну о ходе переговоров между Речью Посполитой и Австрией, а также обо всем, что происходит в Польше. Есть также сопроводительное письмо пана де Бетюна, в котором он сообщает своему правительству о том, что ему удалось подкупить некоторых послов сейма и что, имея достаточно денег, он мог бы на этом пути достичь гораздо большего успеха... По залу прокатился грозный гул возмущения. Послышались возгласы: - Позор! Позор! Морштын подскочил с места, лицо его налилось кровью. - Неправда! Я не писал таких писем! Яблоновский пылающим взглядом синих, сейчас потемневших глаз молча испепелял короля. Постепенно лицо его покрыла смертельная бледность. Собеский же, услышав возглас Морштьша, тоже покраснел от захлестнувшего его гнева, но сдержал себя. - Вот рука пана Морштына. Он пишет: "В кабинете большинство за вступление в лигу, но мы разобьем их на сейме!" Теперь становится понятно, почему так горячо выступал пан Морштын за союз с королем Людовиком и против договора с Австрией. Ненавидя меня, он долгое время на сеймиках лестью, хитростью, обманом вербовал себе союзников и перетянул на свою сторону братьев Сапег, коронного гетмана Яблоновского и еще кое-кого. Говорят, что великий подскарбий обещал при помощи французского двора возвести на польский престол вместо меня Станислава Яблоновского... Зал загудел, как растревоженный улей. - Позор! Позор! - вновь раздались крики. Яблоновский совсем растерялся, в волнении до крови кусая губы. Король подождал, пока наступит тишина. - Не знаю, что и думать про эти письма, - в раздумье произнес он, будто и впрямь колебался, какое решение принять. - Понятно, что Морштын и ему подобные дали себя подкупить. Но я не понимаю, как Сапеги, эти патриоты Речи Посполитой, продали свою верность в такой тревожный момент для отчизны... в такое тяжелое время. Братья Сапеги разом вскочили. Старший воскликнул: - Пане круль, Панове послы! Сапеги - рыцари чести! Мы могли ошибиться, но продаться - никогда! Слово чести! - Я верю вам, потому что давно знаю вас как истинных рыцарей, - тут же ответил Собеский, радуясь тому, что удачным ходом удалось сразу отколоть от заговорщиков таких влиятельных магнатов, как Сапеги. - Ошибка в вину никому не ставится... Сапеги сели. Зал глухо рокотал. Собеский снова выждал, когда восстановится тишина и улягутся страсти. Потом, глядя на коронного гетмана, повел речь дальше. - Также мало я верю в то, что Яблоновский помышлял о короне, изменял своему королю и отчизне... Я давно знаю пана Станислава как опору нашего трона и Речи Посполитой и не могу поверить в лживые слова де Бетюна, что пан Станислав дал согласие на это, а также в то, что ему удалось подкупить некоторых послов сейма. Оскорбляет нас де Бетюн, изображая нашу нацию продажной, без верности и чести. Нет, панове, кто бы что ни говорил, мы не такие! Гром одобрительных возгласов и рукоплесканий всколыхнул зал. Первым вскочил с места и хлопал громче всех коронный гетман Станислав Яблоновский. На его бледном лице начал появляться слабый румянец. Он понял, что спасен от бесчестья и кары и что спасает его своим великодушием не кто иной, как сам король. - Слава крулю Яну Собескому! Виват! - взревели горластые братья Сапеги. - Виват! Виват! Нех жие! - Виват! Нех жие! Собеский поднял руку. Продолжил: - Как известно, турки готовятся к войне. Более того, верные люди сообщили, что султан уже выступил с большим войском в поход на Австрию и находится по дороге на Белград. Вот я и спрашиваю вас: если падет Вена, то какая держава спасет Варшаву? Помогая Австрии, мы поможем себе! Защищая Вену, наши жолнеры будут защищать свою отчизну! Зал ответил сочувственным гомоном. Все понимали справедливость слов короля, и опровергнуть их никто уже не мог. И только Арсен, стоя со скрещенными на груди руками и глядя на растревоженный зал, на счастливого, возбужденного победой Яна Собеского, с горечью думал: "Но почему же, пан король, ты не говорил этих слов, когда в Варшаву приезжали послы московского царя, чтобы заключить соглашение о совместной борьбе с турками? Почему противился такому соглашению? Иль не хватило тогда тебе разума, предусмотрительности и смелости, вопреки Ватикану, пойти на союз с Россией?.. Будь тогда такое соглашение - не посмели бы Ибрагим-паша и Кара-Мустафа бросить свои орды под самый Чигирин, не смогли бы дойти до самого Днепра, не лежала бы в руинах половина украинских земель, не сложили б головы тысячи и тысячи русских стрельцов и украинских казаков... Много лет подряд мы одни противостояли нашествию и, хотя с большими утратами и трудностями, выстояли! А как не хватало нам тридцати или двадцати тысяч польских жолнеров, чтобы окончательно разгромить врага. Чтобы на долгие годы, а то и навсегда отбить у султана охоту зариться на чужую землю. И возможно, теперь не нависла бы смертельная опасность над Веной и Варшавой!.." Думая так, Арсен молча смотрел на вельможное панство, которое перед лицом грозной опасности, казалось, начало забывать свои ссоры и разброд, на короля, которому никак не удавалось призвать сейм к тишине, на сникшую фигуру сенатора Морштына. Наконец бурное проявление патриотических чувств постепенно улеглось. Шляхтичи вновь уселись на скамьи. Король, разгладив твердыми толстыми пальцами пряди черных волос и пристально глядя в сторону оппозиции, опять загремел зычным голосом, придав ему трагически-торжественный оттенок: - Верю, что пан Яблоновский, паны Сапеги и все, кто дал обмануть себя хитрому и коварному сенатору Морштыну, готовы хоть сейчас вдеть ногу в стремя, чтобы выступить на защиту Речи Посполитой, а если понадобится, не пощадят за нее ни своей крови, ни своей жизни! И все мы к этому готовы! Снова неистовый гром аплодисментов пронесся от края до края зала. Аплодировали даже заговорщики, кроме Морштына. И прежде всех - братья Сапеги с Яблоновским. - Холера ясная! - ругнулся вполголоса Спыхальский и указал взглядом на коронного гетмана. - Ты видел, брат, такое лицемерие? Будь я сукин сын, если это искренне! Нет, хитрый лис понял, что тут запахло жареным. Разом отступился от Морштына, спасая свою шкуру. - Этому способствовал сам король, - ответил Арсен. - Он пошел на все, только бы расколоть заговорщиков и перетянуть на свою сторону всех, кого можно. Морштын остался один, как перст, и похоже, что не сносить ему головы. Тем временем отовсюду стали раздаваться крики: - Расследовать дело с подкупом! - Раскрыть заговор! - Покарать заговорщиков! Собеский поднял обе руки, прося тишины, а когда возгласы улеглись, сказал: - Нет, панове, я считаю, что сейчас ни к чему расследовать это дело. Оно ясно. Во всем виновен один главный казначей и сенатор Морштын, за что я лишаю его этих высоких званий, ибо он не достоин носить их. И места среди шляхетства ему нет! Так пускай едет к своему любимому королю Людовику во Францию и живет там, как ему заблагорассудится! - Правильно! Банитовать!* Выгнать его! - поддержали короля послы. - Пусть сразу же убирается отсюда! Он не достоин сидеть рядом с нами! (* Банитовать (польск.) - объявить вне закона, изгнать.) Морштын встал и, сгорбившись, не поднимая головы, медленно побрел к выходу. Ни один из его недавних сообщников не посмотрел сочувственно в его сторону, не проронил доброго слова. Когда за ним закрылись двери, Собеский, окинув взглядом притихший зал, произнес негромко: - Будем считать, что отныне у нас нет французской партии, как нет и австрийской. Есть польское шляхетство, которое заботится только о благоденствии и безопасности отчизны... - Эти слова были прерваны восторженными возгласами. Переждав минуту, Собеский совсем другим тоном обратился к сейму: - Панове послы, по договору с императором Леопольдом, который мы подпишем в самое ближайшее время, мы должны выставить сорок тысяч войска. Сейм сейчас решит, где взять деньги, чтобы нанять и снарядить такое количество воинов. Государственная казна пуста. Четверти доходов короля едва хватает для того, чтобы у меня была личная охрана, не говоря уже о содержании кварцяного войска*. Остается два источника, откуда мы можем черпать средства, - повысить налоги на крестьян или раскошелиться самой шляхте... (* Кварцяное войско - наемное войско польских королей XVI -XVIII вв. Название произошло от стоимости содержания его - четверти (кварця (польск) - четверть, четвертая часть) доходов короля.) Зал снова загудел. Возмущение и раздражение чувствовались в том гуле. Видимо, последние слова короля не понравились депутатам, послышались негодующие выкрики, сначала чуть слышно, а затем все громче и громче: - Шляхта совсем обеднела! - Увеличить подушную на холопов! - Набрать войско на Украине! Нанять казаков! - Правильно! Послать комиссаров на Украину, пусть наберут казаков! Они пойдут воевать за одни военные трофеи! Арсен с Мартыном многозначительно переглянулись. Они видели, как сморщилось, будто от зубной боли, одутловатое, подагрическое лицо Собеского. Король, очевидно, надеялся, что шляхта единодушно поддержит его и вывернет карманы, а на поверку вышло, что шляхтичи сразу начали искать, на кого бы свалить все тяготы войны. - Пойдем отсюда, пан Мартын, - шепнул Арсен. - Сейм посмотрели. Разгром французской партии - тоже. Что нам еще нужно? Пусть теперь послы решают, где взять войско и деньги, чтобы оплатить его... А мне пора ехать - дорога-то далекая! Спыхальский кивнул ему в ответ. Еще раз взглянув на Собеского, поднятой рукой успокаивающего возбужденных шляхтичей, друзья незаметно, за колоннами, выскользнули из зала. ЗНАМЯ ПРОРОКА 1 Все султанское войско - полки янычар, отряды спахиев, акынджиев, крымская орда, воины Афлака и Богдана*, волонтеры Текели - весной 1683 года было стянуто к Белграду. Кажется, такой силы не выставлял еще ни один султан. Только коней сто тысяч, более двадцати тысяч волов и верблюдов, которые тащили сотни пушек и возов с порохом, ядрами и провиантом, а воинам, ездовым и счета не было!.. (* Богдан - турецкое название Молдавии того времени.) Утром первого мая войска выстроились на обширном майдане* перед дворцом белградского бейлер-бея**. (* Майдан (араб.) - площадь. ** Бейлер-бей (тур.) - наместник султана, правитель области.) Ждали выхода султана. Всем было известно, что именно сегодня начинается настоящий поход, настоящая война. В это время от наплавного моста, наведенного через Дунай, послышался стук копыт. На взмыленном гнедом коне мимо войска промчался усталый, запыленный всадник. Он едва держался в седле, но быстрый взгляд серых глаз, скользнувший по бесчисленным рядам воинов, и плотно сжатые запекшиеся губы свидетельствовали о необыкновенной внутренней силе этого человека, о необычайной его выносливости. Перед дворцом всадник остановился. Неуверенно ступил на землю. К нему кинулись чорбаджии. Кто-то взял коня. Кто-то поддержал прибывшего. Он бросил несколько резких слов близстоящим, и по толпе чорбаджиев, собравшихся у входа, прошелестело: - Дорогу чаушу! Дорогу чаушу великого визиря! Чауш отряхнул пыль с одежды и шагнул к крыльцу. Навстречу ему, расталкивая старшин, устремился стройный, в дорогой одежде чауш-паша. - Асен-ага! Ты?! - И обнял гонца. - Я, Сафар-бей... Это был Арсен Звенигора. Похудевший, обветренный и темный, с запавшими щеками и давно не бритым лицом. По всему было видно, что далекая дорога отняла у него много сил. - Откуда? - Из Камениче... С письмом к великому визирю. - Пошли. - Сафар-бей первым направился к дворцу. Все расступались, давая им дорогу. Когда стражник пошел докладывать и в просторной приемной они остались одни, Сафар-бей быстро спросил: - О чем письмо? - Это донесения турецких лазутчиков из Польши. Но, думаю, теперь они не повредят ни Польше, ни Австрии - я сделал все, чтобы привезти их как можно позднее... А что со Златкой? - Она здесь. - Значит, освободим ее! - обрадовался Арсен. Сафар-бей тронул его за предплечье. - Тс-с-с! Не кричи! У стражников тоже есть уши. Кара-Мустафа взял ее, как и многих одалисок, с собою в поход. Это у них принято: так делает султан, так делают визири и паши. Но сейчас невозможно освободить Златку... - Почему? - Да потому что мы сегодня, даже сейчас выступаем. Скрыться незамеченными нам не удастся. Нас сразу схватят... Пошли! За нами уже идут. Капуджи провел их в небольшой зал, где перед позолоченными дверями стояли несколько пашей и старших чорбаджиев. Показал рукой на дверь. - Зайди! Арсен шагнул вперед и, увидев на противоположной стороне великолепного зала султана в окружении визирей и пашей, упал на колени. - Вести из Ляхистана, о великий повелитель правоверных! - произнес хрипло, доставая из-за пазухи тугой свиток. Султан скосил глаза на Кара-Мустафу. Едва заметный кивок головы визиря - и ему подали, выхватив из рук чауша, донесение. Кара-Мустафа узнал руку каменецкого паши Галиля. - Ну что там? - нетерпеливо спросил Магомет. Великий визирь дочитал послание. Сказал громко: - Король Ляхистана Ян III в присутствии членов сената и многих депутатов сейма в последний день первого весеннего месяца подписал договор с Австрией... Ляхистан обещает выставить сорок тысяч войска. Главнокомандующим станет либо император, либо король - в зависимости от того, кто из них во время кампании будет при войсках... - Значит, Ян Собеский добился своего, - задумчиво произнес султан. - Конечно, сераскером гяуров будет он... Леопольд слишком труслив, чтобы возглавить войско. Но мы должны не допустить объединения их сил и разгромить Леопольда до прихода Собеского! Что думает об этом великий визирь? Кара-Мустафа махнул чаушу рукой, приказывая выйти, а потом поклонился султану. - Устами падишаха говорит сам пророк! Мы разобьем их поодиночке! Хотя сил у нас достаточно, чтобы разгромить и объединенное войско гяуров, рисковать не следует. Думаю, Собеский подойдет к Вене не раньше осени. До этого времени мы овладеем столицей Леопольда, а потом всеми силами нападем на короля Ляхистана и приведем его на аркане в Стамбул! Султан одобрительно качнул головой. - Инч алла!* Да-да, сила у меня великая! Ее вполне хватит, чтобы смести с лица земли и Австрию, и Ляхистан, и Венецию, и немецкие княжества... Я полагаю, что мне нет надобности далее оставаться с войсками. Звезды неблагосклонны ко мне сейчас, и было бы глупо не считаться с ними. Я возвращаюсь в Стамбул с надеждой на полную и окончательную победу, которую я обеспечил тем, что собрал небывало огромное войско! (* Инч алла (тур.) - возглас мусульман, означающий: "Так угодно аллаху!") - Да, да! - закивали головами визири и паши. - Я передаю всю полноту власти над войском великому визирю и приказываю: сегодня же, немедленно выступить на Вену, чтобы взять ее как можно скорей! - Мы положим ее к ногам падишаха мира! - низко поклонившись, торжественно пообещал Кара-Мустафа, едва сдерживая бурлившую в груди радость. Внешне он был спокоен, но сердце бешено колотилось. Сбывается его заветная мечта! Он - сердар! Главнокомандующий такого войска, которое принесет ему и славу на века, и почести, и богатство монарха при жизни! На гребне побед он вознесется к вершине власти, осуществит все, что задумал. "О аллах, помоги мне, рабу твоему, победить неверных, и я клянусь - половину гяурского мира своей саблей обращу в ислам, а другую половину истреблю до седьмого колена!" Султан поднялся. - Коня мне! Я хочу выехать к войскам. Вынести священное знамя пророка! И вот живописная процессия двинулась на майдан. Завидев султана на белом коне, пушкари на стенах Белградской крепости выстрелили залпом из всех крепостных пушек. Вздрогнула земля, страшный грохот сотряс все строения города. Заиграли рожки, зарокотали тулумбасы. От края до края прокатились здравицы, повторяемые десятками луженых глоток чаушей: "Слава падишаху вселенной! Слава наместнику аллаха!" А следом за ними над войсками взвился протяжный, как волчий вой, клич: "Уй я уй!" На возвышении, специально сделанном для этого случая, султан остановил коня. За ним полумесяцем выстроились паши во главе с Кара-Мустафой. - Воины! - обратился султан к войску, и горластые чауши разнесли его слова по всему майдану. - Настало время вступить в земли страны Золотого Яблока! Богатейшие города падут к вашим ногам, и вы возьмете в них все, что захотите. Урожайные нивы и плодоносные сады дадут вам хлеб, овощи, фрукты. Бесчисленные отары овец обеспечат мясом, а лучшие в мире мастера сошьют вам дорогие одежду и обувь... Смело идите вперед, и вы вернетесь домой, увенчанные славой и перегруженные добычей! Там вы возьмете рабов, которые будут трудиться на ваших полях, пасти ваш скот и доить ваших кобылиц. Там вы найдете рабынь, которые станут украшением ваших гаремов. Вперед, непобедимые воины! Пусть аллах наполнит сердца ваши мужеством, защитит вас от вражьей пули и вражьей сабли! - Уй я уй! Уй я уй! - раздался над городом грозный клич.- Алла! Алла! Султан подал пальцем знак, и ему мгновенно поднесли на бархатной подушке инкрустированный золотом и самоцветами ларец. Он вынул из него ярко-зеленое знамя с вышитыми канителью* полумесяцем и изречениями из корана и поднял над собой. В другую руку ему подали тяжелую, тоже отделанную золотом книгу. (* Канитель - тонкая витая нитка из золота или серебра для вышивания.) Над майданом повисла гробовая тишина. Знамя пророка! Священный коран! Святыни, которые следует защищать не щадя жизни! - Воины! - снова прозвучал голос Магомета. И чауши опять, как эхо, вторили ему. - Знамя пророка поведет вас на подвиги, укажет путь к великим победам! Сегодня я вручаю его нашему великому визирю, пятибунчужному паше Асану Мустафе, и пусть каждый знает, что отныне он - сераскер. Его воля, его приказ - это воля и приказы вашего падишаха! Кара-Мустафа подошел с низким поклоном, взял знамя и коран, высоко подняв их над головой, изо всех сил воскликнул: - Воины! Слава нашему падишаху! Слава наместнику аллаха на земле! Слава властелину всего мира! Вперед, на гяуров! - Уй я уй! Уй я уй! Алла! Алла! - ответило войско. Загрохотали барабаны, заиграла музыка. Зазвучали команды во всех концах площади. Всколыхнулись, как море, полки янычар. Затрепетали флажки на копьях спахиев. Отряд за отрядом во главе с алай-беями* отправлялись в поход. На запад! На неверных! (* Алай-бей (тур.) - полковник.) 2 - Ты как хочешь, а я должен повидать Златку! Чего бы мне это ни стоило. Узнать, где она живет, в какой клетке тоскует, - сказал Арсен, выйдя от султана и вновь оказавшись в объятиях Сафар-бея. - У нас очень мало времени. Войска уже готовы выступать. - Ничего. Нам хватит одного часа... Ну я прошу тебя, брат! Сафар-бей задумался. Потом решительно махнул рукой. - А-а, ну да ладно. Идем! Они вышли из дворца, сели на коней и, миновав Белградский замок, возвышавшийся над городом, повернули вниз, к Саве. Сафар-бей показал на красивую мечеть. - Видишь? Построена Кара-Мустафой... Внутри еще работают маляры... Дальше, за нею, его дом. Арсен безразличным взглядом скользнул по мечети, по белому дворцу, утопающему в буйной весенней зелени. Он был смертельно утомлен недавней дорогой, и сейчас ему хотелось лишь спать, но прежде - увидеть Златку... - Она там? - казак кивнул на дом Кара-Мустафы. - Там, там... Голова раскалывается, но никак не могу придумать разумного и убедительного повода, чтобы капуджи пропустили нас. - А ты не думай. - Арсен достал из кармана золотой перстень с алым камнем. - Скажешь: великий визирь приказал передать одалиске, поскольку сам не имеет возможности сделать это... Вот тебе и причина. Как чауш-паша ты здесь, надеюсь, всем известен? - Да, это так, - не очень уверенно проговорил Сафар-бей. - Но когда дознается Кара-Мустафа... - Сейчас ему некогда, предстоит большая война! - Голос Арсена наполнился металлом. - Уж я-то постараюсь, чтобы он с нее не вернулся! Сафар-бей хотел что-то ответить, но, заметив горькие складки на помрачневшем лице Арсена и сухой блеск в его глазах, промолчал. Ему стало нестерпимо жаль друга, который вот уже много лет, не имея покоя, мечется по белу свету как неприкаянный. Они остановились у коновязи. Привязали лошадей. Капуджи в воротах знали Сафар-бея. Не допытываясь, посторонились, впуская их. Посыпанная золотистым песком дорожка привела друзей к двухэтажному дворцу. Могучие деревья окружали его с трех сторон, а перед фасадом расстелился зеленый лужок, посреди которого красовалась клумба с ранними весенними цветами. Сторож при входе, безбородый дебелый евнух, оказался неумолим. - Нельзя! - сухо сказал он, с подозрением поглядывая на обросшее колючей щетиной лицо Арсена. - Тогда вызови кизляр-агу Джалиля! - начал сердиться Сафар-бей. - Мне не разрешено отлучаться, ага. - Но мы торопимся! - Это меня не касается, ага. Войти в гарем никто не может! Что нужно передать - я передам! - И он плотно закрыл дверь. Друзья переглянулись. Что делать? Арсена душила злоба. Он готов был стукнуть евнуха саблей по голове. Но доводы разума перевесили: достаточно малейшего крика - отовсюду сбегутся, как дикие псы, капуджи и скрутят их в бараний рог... Погибнув сами, они и Златку обрекут на вечное рабство! Арсен отошел к клумбе, посмотрел на дворец. Где-то там, за его стенами, Златка. Но где? За какими окнами? За какими решетками? И вдруг его осенила мысль: "А что, если подать Златке знак?" Он засвистел мотив украинской песни, которая вот уже лет тридцать, слетев с уст певучей полтавчанки Маруси Чурай, тревожила сердца людей и обретала все новых и новых почитателей. Эту песню очень любила Златка. Они вместе пели ее. Засвiт встали козаченьки В похiд з полуночi. Виплакала Марусенька Своi яснi очi. - Ты что, ума лишился?! - опешил Сафар-бей. - Будь я проклят, если эта песня не заставит Златку выглянуть во двор. - И Арсен снова засвистел. Почти сразу же в одном из окон взвилась занавеска и появилась Златка. Смертельная бледность покрывала ее щеки. Казалось, она, не задумываясь, выпорхнула бы из своей темницы и упала любимому на грудь, не будь железных прутьев решетки. - Арсен! - вскрикнула девушка приглушенно. - Ненко! Этот крик словно хлестнул Арсена. Он рванулся вперед. Но могучая рука Сафар-бея остановила его. - Ты обезумел, Арсен! Сейчас евнух поднимет крик! - Он сжал его руку так сильно, что Звенигора захрипел от боли. Евнух выглянул из двери, тяжело помигал воловьими веками, но спросонок не понял, что произошло во дворе. Арсен с жадностью смотрел на осунувшееся личико Златки, лихорадочно думая, не попытаться ли сейчас, когда Кара-Мустафа с многочисленной охраной вдалеке, освободить девушку? Но здравый смысл подсказал, что надежды на удачу нет никакой. Великий визирь оставил достаточное количество капуджи и слуг, чтобы защитить дворец от всяких неожиданностей. Сафар-бей, угадав, о чем думает друг, тихо сказал: - Не делай глупостей, Арсен! Мы еще вернемся. Арсен громко, так, чтобы услыхала Златка, - эти слова предназначались для нее, - ответил: - Да, мы еще вернемся! Жди! - И тихо-тихо добавил: - Любимая моя! Златка прикрыла веки, показывая, что услышала и поняла все; по ее бледным щекам катились слезы. Занавеска дрогнула, медленно опустилась, скрыв печальное лицо девушки. Только через час друзья догнали за городом войско, переправлявшееся через Саву. Арсен не без помощи Сафар-бея примостился на одном из многочисленных возов и сразу заснул. 3 Император Леопольд подошел к походному столику, выпил бокал холодного, со льдом, красного вина, поданного слугой, вытер белоснежной салфеткой полные розовые губы и, прищурив от солнца голубые глаза, направился к группе генералов, которые почтительно ждали императора на зеленой лужайке. На ровном широком поле, сколько мог охватить глаз, выстроились имперские войска - пехота, кавалерия, артиллерия. Сорок тысяч воинов! Весело колыхались под дуновением легкого весеннего ветерка цветные знамена полков, сверкала на лошадях начищенная до блеска сбруя; черными жерлами нацелились в небо пушки. Горнисты стояли наготове, чтобы трубным кличем оповестить всех: "Слу-у-шай! Император в войсках!" На левом фланге - четыре тысячи наемных воинов-поляков, приведенных князем Любомирским. Им за службу австрийская казна платила звонкой монетой. Леопольду подвели коня, и он, еще совсем не старый, но уже отяжелевший, с заметным усилием поднялся в седло. Одновременно с этим заиграли горнисты. Раздались команды. Затарахтели барабаны. Всколыхнулись ровные квадраты каре и застыли, словно вытесанные из камня. Блестящая кавалькада придворных и генералов во главе с императором двинулась вдоль фронта. Из Пресбурга (Братиславы), под стенами которого проходил этот парад, высыпали тысячи людей - посмотреть на необычное зрелище. С колоколен доносился мелодичный звон. Крепость салютовала залпом всех пушек. Леопольд медленно ехал вдоль строя солдат, при его приближении громко кричавших: "Виват!", - а сам думал о своем. В его сердце кипели разноречивые чувства. Он был горд тем, что за короткий срок сумел собрать и экипировать такое большое войско. Но в то же время его одолевал низменный страх при одной мысли, что турецкое нашествие затопит Австрию раньше, чем ей на помощь придут король польский и немецкие курфюрсты. Вялый и бездеятельный от природы, еще не встретив врага, он уже боялся его. С грустью представил себя в роли главнокомандующего: повседневные тревоги и переезды, походы и бои, жизнь без привычной роскоши, окружавшей его в Вене, в императорском дворце... Нет, нет! Это не для него! Ему не нужна слава воина - ему нужен покой, нужна уверенность, что турецкая сабля или татарский аркан не коснутся его шеи, нужны мягкая перина и изысканная кухня, нужно, наконец, внимание молодой жены, императрицы Элеоноры... Глядя на солдат и представляя, как много их через несколько дней или недель будет лежать здесь мертвыми, император убеждал себя, что лучше всего немедленно, не ожидая нападения Кара-Мустафы, передать верховное командование войсками кому-нибудь другому, а самому пересидеть это беспокойное время в своей прекрасной благословенной Вене. Но кому отдать предпочтение? Герцогу Аренбергу? Людовику Савойскому? Графу Штарембергу? Или генералу Капрари? Нет, ни один из них не годится! Он выберет достойнейшего - герцога Карла Лотарингского, этого мужественного и опытного воина-француза, который поссорился с королем Людовиком и перешел на австрийскую службу. Война - это его ремесло. Пусть он и руководит войсками! До тех пор, пока не прибудет Ян Собеский, который по договору должен быть главнокомандующим объединенными силами коалиции. Если он победит - слава так или иначе достанется императору. А если проиграет кампанию - будет на кого свалить вину за поражение... Раздумывая так и все взвешивая, Леопольд объехал полки и вдруг круто повернул назад. Свита была удивлена: это выходило из рамок церемониала. А император тем временем остановился перед войсками, подозвал к себе Карла Лотарингского и громко, чтобы слышали не только генералы из свиты, но и солдаты с офицерами, сказал: - Герцог, майн либер*, я вручаю вам власть над моим войском. С этой минуты вы - главнокомандующий. В ваших руках - судьба империи! (* Майн либер (нем.) - мой дорогой.) Карл был поражен неожиданным назначением, но виду не подал. Склонил в почтительном поклоне голову. - Благодарю за высокую честь, мой император! Все свое умение и свою жизнь я отдам вашему императорскому величеству! - Виват! Виват! - неслось над войсками. Леопольд покровительственно похлопал знаменитого полководца по плечу. Потом отъехал с ним в сторону. - Герцог, приказываю вам выступить с войсками к Нойхойзелю* и взять эту крепость, чтобы преградить путь туркам к нашей столице. (* Нойхойзель (нем.) - чешский город Нове-замки.) - Слушаюсь, мой император! - А я сегодня отправляюсь в Вену... Желаю вам успеха, майн либер! - Благодарю, мой император! 4 Они втроем сидели в краковском дворце: король Ян, королева Мария-Казимира и королевич Яков Собеский. Открытые окна выходили в сад. В просторное помещение вместе с потоком ярких солнечных лучей врывался аромат цветущих яблонь. - Только что получил еще одно письмо от императора Леопольда с заверением, что он отдаст свою дочь от первого брака за Якова, - сказал король. - Породнившись с императорским домом, наш сын после меня получит полное право на польскую корону... Я - король выборный. Но стану родоначальником наследственной королевской династии Собеских. Польша должна наконец иметь сильную власть! Я отменю право "вето", по которому любой шляхтич-голодранец может своим единственным голосом отклонить самый лучший закон, я буду диктовать сейму свою волю. Если не удастся сделать это мне, сделаешь ты, Яков! - Слушаюсь, папа! - церемонно поклонился юный Собеский. Слова он выговаривал на французский манер. - Если мы сообща с Австрией и немецкими княжествами победим султана, эта победа безмерно укрепит мое положение в Польше и среди других стран. Никто уже не посмеет говорить тогда, что я, как двуликий Янус, одновременно смотрю в противоположные стороны и должен благодарить двух господ - короля Людовика за корону, которой увенчан будто бы по его милости, и папу римского как верный сын католической церкви... - Пан Ян, не вспоминай Людовика, - возразила Мария-Казимира. - Ты ничем ему не обязан. Я не желаю и слышать о нем! Этот скряга пожалел для моего отца маркиза д'Аркена звания пэра Франции, а мне отказал в королевских почестях, когда я навещала свою прежнюю родину. - Больше не буду, Марысенька, успокойся! - кротко согласился король, пожимая изящную ручку жены. - Римскому папе нельзя и словечка напротив молвить, - вставил Яков, краснея, ибо получилось так, будто он поучает отца. Но старший Собеский сделал вид, что воспринял слова сына как должное, и это приободрило Якова. - К тому же папа римский прислал деньги, чтобы мы могли нанять казаков... Собеский оживился. Глаза его заблестели. - Благодарю, Яков. Ты напомнил мне, что нужно проверить, отправились ли наши комиссары на Украину. - И он позвонил в маленький серебряный колокольчик. Вошел Таленти, как всегда, аккуратно подстриженный, надушенный, в прекрасно сшитом костюме. С почтением поклонился. Собеский знал, что Таленти - папский ставленник, обо всем доносит Ватикану, но терпел его. Секретарь даже нравился ему своей опрятностью, старательностью и... преданностью. По-видимому, таков был приказ иезуитов - во всем помогать королю. - Таленти, что слышно от Менжинского? Добрался ли он уже до Сечи? - Мой наияснейший король, Менжинский отправился на Украину вместе со своей свитой. Мне известно, что он намерен побывать в Фастове, Немирове, Корсуни и других городах Правобережья. А в Сечи будут наши комиссары - паны Порадовский и Монтковский... Последнее известие от них пришло из Корца... Мы очень надеемся на казаков. Они так обеднели, что за деньги пойдут на край света! - Не только за деньги, пан Таленти, - мягко возразил король. - Я знаю казаков: с турками они готовы драться и даром, уж больно они их допекли... Но конечно, от платы и военной добычи не откажутся. Я тоже рассчитываю на них. Иначе не с кем будет идти в поход! - Если не считать отряда князя Любомирского... - начал было секретарь, но король перебил его: - Нечего его считать. Это наемное войско, его содержит австрийская казна. - Значит, мы смогли экипировать всего четыре тысячи народной кавалерии, ваша вельможность, - невозмутимо закончил Таленти. - Остальные несколько тысяч - это оборванные, почти безоружные холопы, а не войско. Собеский горько улыбнулся, развел руками. - О матка боска! До чего мы дожили! Польша может выставить против такого могущественного врага лишь несколько тысяч воинов! Где же шляхта? Где всенародное ополчение? - Многие из вельможных панов заявляют, что эта война нужна одному пану Собескому, так пусть он, мол, и воюет... - Одному Собескому! Вы слышите?! - воскликнул король. - Будто я забо