чусь только о собственной безопасности, а не о всей Речи Посполитой! Будем надеяться, что Менжинский наберет казаков значительно больше. Подойдут подкрепления из Белой Руси и Литвы... Но по договору-то Польша должна выставить сорок тысяч! - Австрийский посол Зеровский уже спрашивал, когда ваша вельможность сможет выступить в поход. Император ждет, что вы прибудете под Вену не позднее конца августа. - С чем же выступать? - вскочил с места Собеский. - Пехоты нет! - Смею заметить, ваша вельможность, казаки - лучшие пехотинцы, - вставил королевич Яков и опять вспыхнул, как девица. - Да, - согласился король, - но когда они смогут прийти? Мне нужно войско уже сегодня... И артиллерии у нас нет совсем. Наскребли каких-то двадцать восемь жалких пушчонок. Срам какой! - Ян, не волнуйся. - Королева подошла к мужу и поцеловала в щеку. - Все устроится... Пан Станислав обещал привести из воеводства Русского несколько тысяч воинов... - Пан Станислав, пан Станислав! - воскликнул со злостью король, задетый за живое тем, что жена вспомнила про своего фаворита. - Яблоновский на заседании сейма, пани, наложил в штаны, так теперь старается... Но его две или три тысячи - ничтожная помощь королю польскому! Обиженная Марыся надула губки. Покраснела. - Фи, пан! Что за мужицкие выражения позволяете вы при даме! Собеский спохватился и ласково похлопал жену по щечке. - Прошу прощения, пусть пани не обижается: мне сейчас нелегко... Замять неловкость поспешил Таленти. - Ваша королевская вельможность, папский нунций Паллавичини передал совет папы о необходимости привлечь в коалицию Российскую державу... Собеский удивленно поднял брови. Это известие поразило его. - Вот как?! Насколько я помню, Ватикан всегда был против союза наших двух держав. Когда в Варшаву приезжали московские послы, папский нунций предпринял все, чтобы переговоры были сорваны. - Теперь папа Иннокентий думает иначе, ваша вельможность. Учитывая смертельную опасность для католицизма со стороны Стамбула, он вынужден отказаться от традиционно враждебной политики по отношению к Москве. - Хм... Нашим народам, как я начинаю понимать, дорого обходилась эта традиционно враждебная политика, - вполголоса произнес, отходя к окну, король, но не настолько тихо, чтобы не слышали присутствующие, в том числе и Таленти. - Если бы Польша и Россия вместе навалились на Османскую империю, то она давно перестала бы зариться на наши земли, а может, и на земли других народов... Однако хитрый Таленти, притворившись, что не расслышал, продолжал говорить дальше: - Москва выставит не менее ста тысяч воинов и будет угрожать Крыму и тылам Османской державы - вот почему следует привлечь ее в созданную Священную лигу. - И папа не боится, что это может усилить позиции православия? - Наоборот, папа лелеет тайную надежду, что лига, кроме всего, поможет проникновению католицизма в русские и украинские земли. - Хм... хм, - не скрывая иронии, хмыкнул Собеский. - Так думает святейший отец? - Так, пан король. А что думает папа - то истина! Собеский едва сдержал гнев. Он сам прекрасно понимал, что вступление России неизмеримо усилило бы лигу. Его покоробило то, что ему, королю, опытному политику и воину, вдалбливает это в голову его собственный секретарь. Пся крев! И ничего не скажешь! Таленти - не только ставленник иезуитов, но и тайный осведомитель Ватикана в Варшаве... Умный, хитрый, как сто чертей, - с ним легко работать, ибо он все знает и все может, но его нужно и остерегаться: руки Ватикана длинны и беспощадны! Чуть что не так - тот же самый Таленти или кто иной, кого и не подозреваешь вовсе, поднесет тебе бокал с отравой... Овладев собой, Собеский спокойно произнес: - Хорошо. Передай, пан секретарь, что мы начнем переговоры с Москвой. Хотя, думается, она сейчас не готова к войне. После смерти царя Федора прошлой весной на престол взошли малолетние братья Иван и Петр, а державой правит их старшая сестра - регентша София. Недавно она с большим трудом подавила восстание и больше думает об укреплении своей власти, чем о новой войне. Но с переговорами медлить не будем. Если не сможем сразу подписать договор о взаимности, то, надеюсь, удастся договориться о том, чтобы мы могли вербовать волонтеров на Запорожье. Несколько тысяч запорожцев оказались бы хорошим подспорьем нам в походе! - Я тоже так думаю, - склонил в поклоне голову Таленти. Теперь его вид был смиренным, а взгляд предупредительным. - Пан король позволит мне уйти? - Иди. Когда Таленти вышел, Собеский дал волю гневу. - Проклятье! Поляки думают, что ими правит их король! Как же! Находятся силы более могущественные - магнаты, папский престол, король Людовик... Ну нет, я вырвусь из этих тенет! Я утвержу в Польше самодержавие, и будущий польский король Яков не будет уже ни перед кем склонять голову! Он левой рукой обнял жену, правой привлек к себе сына, вместе с ними упал на колени перед распятием и страстно зашептал: - О милостивейший пан Езус! Спаси Речь Посполиту! Дай мне силы разгромить всех врагов моих - и тех, которые идут на Вену, и тех, которые, как гадюки, гнездятся возле меня, и тех, которые издали следят за каждым моим шагом, надеясь на мою случайную ошибку. Помоги мне, пан Езус, и я мечом своим до гроба буду служить тебе! Амен! Собеский трижды перекрестился, глядя широко открытыми глазами на холодное золотое распятие. 5 Встреча проходила в доме корсуньского полковника Захария Искры. За столом, кроме хозяина, сидели полковники: фастовский - Семен Палий, брацлавский - Андрей Абазин и богуславский - Самуил Иванович, или Самусь, как его за веселый нрав и невысокий рост ласково прозвали друзья. Каждый полковник взял с собой одного или двух помощников. С Палием приехали сотник Часнык и Роман Воинов. По другую сторону стола были только трое: комиссар Менжинский, шляхтичи Порадовский и Монтковский. Как водится, сначала гостей пригласили отобедать. Поляки, видимо, сильно проголодались: рыжий, горбоносый, худой, как жердь, Порадовский и дородный, курносый Монтковский, пренебрегая шляхетским достоинством, уписывали жареную рыбу, не разбирая костей. Красивый, чернобровый полковник Менжинский осуждающе посматривал на них, словно призывал к сдержанности, хотя и сам ел с таким аппетитом, что за ушами трещало. Наконец, утолив голод, Менжинский вытер рушником усы и сказал: - Панове полковники, вкусно вы нас угощаете, однако приехали мы из самой Варшавы, конечно, не ради этого... - Он выдержал паузу. - А зачем? Говори, пан комиссар, послушаем, - вставил Семен Палий. - Вы уже знаете, панове, что султан двинул свои войска на Австрию. Речь Посполита подписала с императором Леопольдом договор о взаимной помощи, и в ближайшее время король Ян выступит к Вене. - Чего же хочет король Ян от казаков? - спросил голубоглазый Самусь. - Ведь мы не подданные короля... Менжинский пристально посмотрел на полковника. - Речь Посполита нуждается в вашей помощи. Нам недостает казачьей пехоты, равной которой, как известно, нет во всем мире. Не откажемся также от конницы, если сможете выставить. За это королевская казна обязуется платить каждому деньгами, сукном и кормить во время похода. Кроме того, как понимаете, немалой будет и военная добыча. Все, что захватите, - ваше... - Казаки возвратятся из похода богатеями, - добавил, вытирая усы рукой, Порадовский. - Боюсь, немного их вернется домой, - сказал полковник Абазин. - Не один сложит голову в чужом краю... - В этом случае всю полагающеюся долю получит семья, - ответил Порадовский. Захарий Искра, на правах хозяина сидящий у торца стола, задумчиво произнес: - Люди наши за долгое военное лихолетье совсем обнищали, и казаки от жалованья не откажутся... Знаем по опыту, что в случае победы и добыча будет изрядной... Но на войне всяко бывает: то мы побьем кого, то нам бока намнут, и придется бежать без оглядки. Тогда не до добычи: одна забота - как бы не лишиться головы... - Чего ж пан полковник хочет? - Половину - вперед! Чтобы женщины и дети не остались обездоленными. Семьям погибших - двойная плата... - Мы подумаем об этом, - ответил Менжинский. - Сколько король Ян хочет иметь казаков? - спросил Палий. - Сколько можно собрать, хоть тридцать тысяч. - Ого! А выдержит ли казна короля Яна? Менжинский улыбнулся. - Выдержит... Деньги на все дает папа римский. Полковники переглянулись. Собственно, они и раньше знали, зачем приехали комиссары, и решили, что нет причины отказываться от похода, но не надеялись на такую уступчивость со стороны королевских посланцев. Встал Палий. - Панове, мы согласны навербовать столько казаков, сколько сумеем за такое короткое время. И чтобы вы знали, мы отправимся в поход не только ради жалованья и добычи, - хотя от них не отказываемся и настаиваем, чтобы плата была достаточной и справедливой, - пойдем мы против турок прежде всего потому, что, обороняя вас и австрийцев, мы защищаем и себя... Как видите, мы рассуждаем несколько иначе, чем рассуждал король Собеский, когда во времена турецких походов на Чигирин, под нажимом папы римского, отказал царю Федору Алексеевичу и гетману Самойловичу в помощи... - Не будем вспоминать старое, - поспешно перебил Менжинский. - Это - высокая политика, и я не знаю тайных пружин, которые ее двигали... Палий, кивнув, продолжил: - Хорошо, не будем... Хотя и забывать не станем... И второе. Всем известно, как разорен непрерывными войнами наш край. Сейчас мы своей кровью и своим трудом поднимаем его из руин. От Буга до Днепра и от Полесья до Дикого Поля вновь начинает колоситься житом-пшеницей наша земля. Но есть ловкие людишки - и шляхтичи, и нешляхтичи, - которые, делая вид, что ведать не ведают о нашем существовании, выпрашивают у короля письма на эти земли и приезжают сюда, чтобы захватить лучшие угодья. Только наши острые сабли заставляют их поворачивать оглобли назад. Так вот, чтобы ни у кого не возникала мысль, что эта земля ничья, мы хотим получить от короля такие же письма: я - на Фастовщину, Абазин - на Брацлавщину, Искра - на Корсунщину, Самусь - на Богуславщину... Менжинский задумался. - Не в моей власти решить что-либо по этому поводу. Но заверяю вас, панове полковники, что обязательно передам ваше желание королю. Думаю, возражений у него не возникнет. Значит, будем считать, что в главном мы договорились: казаки пойдут в поход. Чтобы не было потом недоразумений, сформулируем статьи и оговорим все условия, на которых мы согласны вербовать добровольных людей... - Безусловно! - сказал Порадовский. - Мы тут же подпишем! - Но, спохватившись, добавил: - Если, конечно, эти статьи будут умеренными, то есть если панове казаки не потребуют слишком много... Последние его слова чуть было не испортили все дело. Горячий Самусь гневно сверкнул глазами и как отрубил, без всякой дипломатии: - Мы казацкой кровью не торгуем! Да кто сможет оценить, сколько она стоит! Какой мерой определить ее стоимость? А?.. Если почтенные послы думают торговаться, то нам не о чем разговаривать! Вмешался побледневший полковник Менжинский, который сообразил, что так хорошо начатый разговор может свестись на нет, а король приказал без казаков не возвращаться... Он сделал нетерпеливый жест, чтобы Порадовский замолчал, и поспешил успокоить Самуся, что у них, мол, и в мыслях не было торговаться. Спор прекратил Палий. - Я еще раз хочу сказать, что кровь мы будем проливать не за злотые и дукаты, а за свободу, за отчизну, за то, чтобы ни один янычар не топтал нашу землю! - Святые слова! - согласились королевские послы. - Но плата нам нужна, - продолжал полковник. - И вот для чего. Дома мы оставляем обедневшие семьи, а самим нам для похода нужно приобрести и оружие, и харчи, и возы, и коней. Без этого в поход не пойдешь. Особенно мы настаиваем на том, чтобы вдвое больше, чем остальным, было заплачено семьям тех, кто погибнет... Без такого пункта я не поставлю своей подписи под статьями! - Справедливое требование, - заметил Менжинский. Порадовский, желая загладить свою бестактность, воскликнул: - Клянусь честью, так и будет! Я сам, если суждено мне остаться в живых, привезу эту плату семьям погибших! - Ловлю пана на слове, - сказал Палий. - Ей-богу! - поклялся Порадовский. Менжинский облегченно вздохнул. - Тогда приступим к делу, панове, ибо время не ждет... Давайте бумагу, чернила, перо! 6 В начале июля Кара-Мустафа, пройдя по северным областям Сербии, Западной Венгрии и разорив их, осадил крепость Рааб. Но у него не хватило терпения ждать, пока она падет. Ему хотелось поскорее увидеть дворцы и парки красавицы Вены, взлелеянную во снах и наяву свою будущую столицу. Поэтому он оставил отряд для продолжения осады, а сам с основными силами форсировал речку Рабу и двинулся на запад, сметая на своем пути небольшие австрийские гарнизоны в городах. Карл Лотарингский понимал, что, приняв бой в открытом поле, неминуемо потерпит поражение. Силы были слишком неравны. Единственная надежда - стены и бастионы столицы, за которыми можно отсидеться до прихода Собеского. Придя к такому решению, Карл Лотарингский отправил пехоту к Вене через остров Шют, омываемый рукавами Дуная, и с конницей начал отступать через Альтенбург и Киттзее. Погода стояла сухая и жаркая. Над дорогами висели тучи пыли. В колодцах не хватало воды. Впереди войск, мешая их маневрированию, двигались охваченные страхом тысячные толпы беженцев. Карл торопился, спешил, опасаясь, что Кара-Мустафа перережет все пути к отступлению. Со своим штабом он ехал в голове колонны, приказав военачальникам не отставать ни на шаг. И все же войско растянулось на много миль. Задерживали тяжелые обозы герцогов Саксен-Лауенбургского и Кроя, а также генерала Капрари, нагруженные, помимо провианта и боеприпасов, гардеробом и серебряной посудой этих вельмож. Недалеко от Петронелля во фланг колонны неожиданно ударила пятнадцатитысячная крымская орда. С налету она разгромила полк немецких кирасиров*. Те обратились в бегство. Татары секли их саблями, пронзали стрелами, топтали конями, а тех, кто сдавался, связывали сыромятными ремнями и тащили в тыл. (* Кирасиры (франц.) - тяжелая кавалерия, всадники которой были одеты в кирасы - металлические латы, защищавшие грудь и спину.) Нескольким кирасирам посчастливилось убежать, и они, потеряв оружие и бросив по дороге тяжелые кирасы, понеслись что есть духу напрямик к Вене. Паника охватила все войско. Австрийцы думали, что их предали немецкие курфюрсты, а немцы винили австрийцев и главнокомандующего, которые, как им казалось, вообще не верили в победу и начали отступать без генерального сражения с врагом. О нападении татар и панике в рядах немцев Карл Лотарингский узнал от принцев Савойских - братьев Людовика и Евгения. Ему нравились эти умные и смелые юноши, особенно младший, Евгений; он верил каждому их слову, так как знал, что они преданы ему. - Мосье, татары разбили наш центр и грабят обоз! - осаживая коня, доложил Людовик. - Немцы бегут! - Герцог Саксен-Лауенбургский и генерал Капрари своими силами не смогут отбить противника. Наши войска находятся под угрозой быть разделенными надвое. Необходима немедленная помощь, мосье, - прибавил принц Евгений, отчетливо выговаривая каждое слово. В другое время Карл залюбовался бы прекрасным лицом этого невысокого, совсем юного и, на первый взгляд, несильного офицера, но сейчас он был потрясен услышанным. Нужно действовать! И решительно! Он оглянулся. Поблизости, под рукой, был только штаб, человек двести - триста, да охранный отряд гусаров*. (* Гусары (польск.) - легкая кавалерия, вооруженная пиками.) - За мной! Вперед! - выхватил шпагу Карл и поскакал к холму, за которым, как думалось ему, клокотал бой. Следом ринулись принцы Савойские и штабные офицеры. Торопясь, обгоняя друг друга и на ходу изготавливая к бою пики, неслись гусары. С дороги, заметив бешеный галоп главнокомандующего и его штаба, помчались и старшие офицеры во главе своих отрядов. С холма Карлу Лотарингскому открылась страшная картина. Бой уже затухал. Весь центр войска был смят. Лишь кое-где вспыхивали кратковременные стычки, но их становилось все меньше: это татары догоняли беглецов и добивали, секли их. По всему полю лежали трупы кирасиров. И если бы ордынцы с прежней яростью и быстротой продолжали бой, а не занялись грабежом обоза, потери имперских войск оказались бы значительно большими. Карл со своим штабом и гусарами вихрем промчался через виноградники и с ходу ударил в лоб противнику, врезавшись в самую гущу его. Татары не выдержали внезапного стремительного натиска, попятились, но сопротивление их было еще сильным. Тонкая длинная шпага Карла беспощадно разила врагов. Не отставали от него и принцы Савойские. Бой закипел с новой силой. Приободренные помощью и присутствием главнокомандующего, кирасиры остановились, начали контратаковать. Во фланги татарам ударили генерал Капрари и герцог Крой. Карл бился наравне с рядовыми воинами. Он потерял шляпу, и ветер трепал его вьющиеся черные волосы. Разгоряченный боем, герцог не заметил, как слева от него, не вскрикнув, упал Людовик Савойский. Стрела пронзила его сердце. Только после того, как принц Евгений развернул коня и поскакал к погибшему брату, Карл натянул повод и выехал из боя. Людовик Савойский лежал на земле как живой, раскинув руки, и открытыми, стекленеющими глазами глядел на брата. Если бы не стрела, торчащая в груди, и не ярко-красная струйка на белой шее, то могло бы показаться, что смелый юноша сейчас вскочит на ноги, приложит два пальца к шляпе с плюмажем и звонко скажет: "Мосье..." Но Людовик был мертв. Принц Евгений стоял над ним и, не стыдясь, плакал, как ребенок. Карл обнял его за плечи, чувствуя, как у самого к горлу подкатил комок, перехвативший дыхание. Мужественное сердце сурового воина онемело от скорби... Бой тем временем откатывался все дальше и дальше. Татары, захватив часть возов с одеждой и серебряной посудой, а также больше сотни пленных, по широкой долине отступали на юг. 7 Над Веной было безоблачное голубое небо. Солнце спокойно опускалось за вершину Леопольдовой горы, золотя стройную колокольню собора святого Стефана. Мирно нес свои мутные воды Дунай. Стоял чудесный июльский вечер. Никто из венцев не ждал беды. Правда, где-то далеко шла война, но никому и в голову не приходило, что она может докатиться до стен города. Всех успокоили заверения Леопольда, что имперские войска и войска союзников разгромят врага еще на Рабе или на подступах к столице. Поэтому как взрыв бомбы прозвучала неимоверная, ужасная новость, принесенная несколькими беглецами-кирасирами: "Татары под Петронеллем! Они разбили австрийские полки! Спасайтесь!" Это известие молниеносно распространилось по улицам и площадям города. Военный губернатор Вены граф Штаремберг приказал закрыть ворота и усилить охрану, а сам кинулся к императорскому дворцу за распоряжениями. Императора он застал совершенно растерянным: лицо пожелтело, пухлые губы дрожали. Неожиданная весть перепугала его до смерти. - Ваше величество... - начал было Штаремберг, отдавая честь. Но Леопольд бросился к нему, схватил за руку, залепетал: - О святая Мария! Какой ужас! Граф, что делать? Скажи, майн либер, что делать? Штаремберг был обескуражен. Он сам спешил сюда, чтобы узнать, как поступить, а здесь просят совета у него. - Ваше величество, для паники нет оснований, - сухо сказал старый воин. - Вена не просто город, а крепость. За ее валами наше войско сможет отсидеться до тех пор, пока не подойдет на помощь польский король. Турки не возьмут Вену, как и при осаде 1529 года, когда султан Сулейман Кануни вынужден был несолоно хлебавши возвратиться в Стамбул. - У Кара-Мустафы войска больше, чем у Сулеймана! - в отчаянии воскликнул Леопольд. Разговор происходил в зале, вокруг них стали собираться министры двора, перетрусившие до крайности. - Ну и что? - возразил Штаремберг как можно увереннее. - Зато у нас, ваше величество, вашими стараниями оснащена достаточно большая армия. А в Вене заготовлены изрядные запасы - есть и порох, и пушки, и фузеи... Есть и провиант. - Граф, мне кажется, вы хотите, чтобы его величество с беременной императрицей и пятилетним наследником престола остались в столице, которой предстоит многомесячная осада? - возмущенно высказался лысый, с седыми бакенбардами министр финансов. - Я советовал бы его величеству выехать в Линц, где вместе с семьей он будет в безопасности. Этого требуют высшие интересы империи! - Правда, майн либер? - обрадовался Леопольд. - Ты так думаешь? - Да, только так! Иного не может быть, - поклонился министр. - И чем быстрее вы уедете отсюда, тем лучше! - Хорошо, мы так и поступим. - Император вытер платком пот со лба. - Ты, граф, сделай все, чтобы не впустить врага в нашу столицу, пока не подойдет Карл Лотарингский... А мы с императрицей выедем в Линц. Ей, с ее здоровьем, действительно неразумно находиться в осажденном городе. Не так ли? Штаремберг подумал, что императрице, как и многим тысячам горожанок, и в самом деле лучше уехать, чтобы не осложнять положения защитников города, но император, для поднятия духа армии, мог бы и остаться. Однако он ничего этого не сказал вслух, зная заносчивость и злопамятность императора. Только поблагодарил за доверие и, сославшись на необходимость находиться при войске, сразу же откланялся. - Иди, майн либер, пусть бережет тебя бог! - Леопольд перекрестил графа и, притянув к себе, поцеловал в шершавую щеку. Когда Штаремберг вышел, во дворце вспыхнула форменная паника. Слуги выносили сундуки с ценностями, кучера запрягали лошадей, императрица Элеонора, несмотря на свое состояние, бегала по комнатам, как безумная, следила, чтобы забрали весь ее гардероб. Министры, тайные советники, многочисленные родственники императора и императрицы разом исчезли, словно их ветром сдуло. Каждый помчался домой собираться, желая выехать вместе с императором. Через час уже весь город знал, что турки под Петронеллем и что император покидает столицу. Поднялся переполох. Горожане, кто как мог - верхом на конях, на возах, в каретах, а то и пешком, неся на спинах свое имущество, - кинулись к Шотландским и Штубенским воротам. Но императорская гвардия преградила дорогу: таков был приказ самого императора. Он хотел свободно, без толчеи покинуть Вену. Бегство императорского двора началось в восемь часов вечера. В сопровождении двухсот всадников личной охраны из дворца выехала карета императора. В воротах она остановилась. Леопольд на минуту вышел, попрощался с бургомистром Вены Либенбергом, отдал последнее распоряжение: - Майн либер, поставь здесь стражу, не то растащат все... И казну нашу береги... У нас нет возможности взять ее всю с собой. В случае неминуемой опасности - в Дунай ее, чтобы не досталась презренному Кара-Мустафе! Ну, прощай, майн либер! - Он, как и Штаремберга, обнял бургомистра и поцеловал. За императорской каретой тронулись возы с поклажей, потом - кареты членов верховного совета, министров, придворных. Одни ехали почти налегке, резонно считая, что самое дорогое сейчас - жизнь. Другие нагрузили свои возы так, что лошади с трудом их тянули. Все торопились к мосту через Дунай, на левый берег. Но кое-кто повернул на юг, надеясь найти приют в своих дальних поместьях или в Альпах. Их судьба оказалась трагичной: на второй или третий день их перехватили татары - мужчин посекли саблями, дочерей и жен забрали в неволю, а обоз разграбили. До глубокой ночи непрерывным потоком катили кареты венских аристократов, возы богатых горожан, торговцев, ремесленников. Бедняки шли пешком, с котомками за плечами, а то и без них. За ночь город обезлюдел. Бежало шестьдесят тысяч его жителей. Остались только те, кто служил в войске, а также горожане, которые добровольно согласились с оружием стать на валы, - рабочий люд, ремесленники, студенты, чиновники. Они спешили к ратуше, к арсеналу, получали пистолеты, аркебузы, мушкеты, сабли, пики, а оттуда - на стены крепости. Семьсот студентов университета во главе с ректором образовали свой отдельный отряд. На второй день защитники Вены с радостью и восторгом приветствовали кавалерию Карла Лотарингского, которая под звуки труб и литавр вступила в город. Губернатор Штаремберг со слезами на глазах обнял главнокомандующего. - Герцог, вы вселили в наши сердца веру и надежду! Мы думали, что войско погибло, а оказывается, вы сохранили его. Спасибо вам! Мы здесь все уже приготовились к смерти... - Генерал, война только начинается, и в ней, как мне думается, Вене суждено сыграть решающую роль. Император назначил вас военным губернатором столицы - вам и защищать ее! А я переправляюсь на левый берег Дуная, куда отступила моя пехота, чтобы привести войска в порядок и дождаться короля польского и немецких курфюрстов. Вот тогда, с божьей помощью, ударим по противнику! - Да, мы будем защищать город, сколько хватит сил наших! - Они стояли на площади, перед собором святого Стефана, и Штаремберг, повернувшись к входу, перекрестился. - Завтра отправим государственную казну кораблями в Линц и будем готовы встретить врага! 8 За ночь Леопольд с семьей домчался до Корнойбурга. Обозы с провизией безнадежно отстали, и император, глядя, как страдают без пищи императрица и малолетний принц, снял с пальца перстень, дал мажордому1. (* Мажордом (франц.) - управляющий царского двора.) - Франц, думаю, этого достаточно, чтобы какой-нибудь трактирщик или житель приготовил нам обед... Сходи, майн либер, но не мешкай! Нет уже сил терпеть муки голода. Тот поклонился и быстро исчез за углом ближайшего дома. Императорская семья расположилась на отдых в тени деревьев на высоком холме, откуда открывалась широкая панорама на Дунай и задунайские просторы. Кто-то из слуг принес ведро холодной воды, у какого-то солдата в ранце нашелся сухарь - его размочили и дали императрице. Она поделилась с сыном. Леопольд, чтобы не видеть этой жалкой картины, отошел к краю холма. Внизу, по дороге, двигались бесконечные толпы беженцев. Люди были напуганы и злы. Ему вспомнилось, как ночью карета остановилась и форейтор* крикнул в темноту: (* Форейтор (нем.) - всадник, который управляет передними лошадьми, запряженными цугом.) - Дорогу императору! Эй, вы, слышите? - Заткнись, выродок! - послышался грубый мужской голос. - Твой император, жирная вонючая свинья, вместо того чтоб защищать Вену, обмарался с перепугу и бежит куда глаза глядят! А мы ему - давай дорогу? Кукиш с маком не хочешь? Тогда он еле сдержался, чтобы не позвать охрану, рванулся к оконцу, но в плечо ему впилась рука жены. - Леопольд, оставь! Какая темень кругом! Разбойники могут искалечить нас... А охрана наша неизвестно где! Он долго не мог успокоиться - дрожал от гнева и возмущения... Вдруг внимание императора привлекли какие-то бурые пятна на фоне голубого неба за Дунаем, над горой Каленберг, где был расположен Камальдульский монастырь. - Майн либер, - подозвал Леопольд молоденького солдата, - посмотри, что там? Солдат прищурился, всматриваясь. - Дым, ваше императорское величество. Что-то горит! - Что-то горит... Там нечему гореть, кроме монастыря, - задумчиво произнес император и вдруг вздрогнул. Внезапная мысль ужаснула его. - Постой, постой... Значит, там... турки... или татары... О майн готт!* (* Майн готт! (нем.) - Мой бог!) Вскоре над Каленбергом появились малиновые языки пламени. Черными столбами поднимался дым. Сомнений не было - горел монастырь. Совсем близко! Летучие татарские отряды за полдня могли добраться правым берегом до Клостернойбурга и до Тульна, а там, переправившись через Дунай возле Штоккерау, перерезать дорогу на Линц. Леопольд еще раз взглянул на пожар и засеменил трусцой к карете. Мажордом уже вернулся, но с пустыми руками. - Все разбежались, ваше величество, - смущенно сообщил он, умолчав про то, что в трех домах застал хозяев, но они, узнав, кому нужна провизия, наотрез отказались что-либо продать, даже выругали его. Леопольд, безнадежно махнув рукой, велел запрягать лошадей. 9 Первые турецкие полки спахиев подошли к Вене 12 июля, но повсюду вблизи австрийской столицы уже пылали села, усадьбы феодалов, монастыри. В них побывали акынджи, которые налетали, словно смерч, грабили, убивали жителей, предавая все огню и мечу. Утром следующего дня спахии подступили к городу с юга и с запада. В полдень сильный отряд приблизился к предместьям. Чтобы не отдать их врагу целыми, Штаремберг приказал поджечь там все, что могло гореть. Факельщики бегали от дома к дому - и за ними к небу тянулись черные столбы дыма, с треском взмывало вверх малиновое пламя. Штаремберг не учел одного - западного ветра, дующего на город. Как только ветер подул сильнее, огонь загудел, длинные языки пламени, перекидываясь через вал, начали лизать крыши городских построек, а горящие клочья соломы и искры летели еще дальше, вглубь... Ударили в набат колокола. Сотни солдат и студентов были брошены на тушение пожаров. Они выстраивались длинными рядами до самого Дуная, из рук в руки передавали ведра с водой. Только к вечеру венскому гарнизону удалось погасить огонь в самом городе. Усталые, обожженные, защитники долго после этого не могли уснуть. А уже в четыре часа утра, когда начала светлеть восточная часть неба, венцев разбудил глухой, грозный, как гул моря перед бурей, гомон. Что там? Неужели турки пошли на приступ? Все жители Вены высыпали на валы. Всходило солнце, и его багряные лучи осветили окрестности города. Потрясенные невиданным зрелищем, солдаты и горожане замерли, не в силах вымолвить ни слова. Сколько охватывал глаз, на холмах и в долинах, на вытоптанных полях и пастбищах, в садах и виноградниках, виднелись десятки тысяч разноцветных шатров. Между ними, как муравьи, сновали темные фигурки людей. Повсюду стояли возы, горели костры, паслись волы и верблюды, бродили стреноженные лошади... Даже бывалые воины никогда не видели ничего подобного. Генерал Штаремберг вместе с бургомистром Либенбергом и гражданским губернатором Леопольдом Колоничем поднялись на колокольню святого Стефана. С ее высоты было видно всю Вену и далеко вокруг нее. - Мой боже! - прошептал помертвевшими губами Либенберг и, сняв шляпу, вытер на лбу холодный пот. - Какая сила! Возможно ли выстоять против нее? Штаремберг промолчал. Колонич, высокий, жилистый, с кустистыми седыми бровями, положил бургомистру на плечо тяжелую, в синеватых прожилках руку. - На все воля господа бога, сын мой! Это был человек необычной судьбы. Рыцарь, бывший кавалер Мальтийского ордена, он проявил чудеса храбрости при осаде Кандии*, пролив при этом немало людской крови. Чтобы искупить грехи, пошел в монахи и со временем достиг высокого сана, стал епископом Винер-Нойштадта... Услыхав, что турки приближаются к Вене, Колонич снял рясу и снова взял в руки меч. Он был назначен гражданским губернатором Вены и заместителем Штаремберга, наблюдал за больницами, заведовал продовольственными складами, руководил работами по укреплению валов, эскарпов**, бастионов***. (* Кандия - так назывались остров Крит, принадлежавший в средние века Венеции, и его главный город. ** Эскарп (франц.) - прилегающий к валу склон внешнего рва. *** Бастион (франц.) - пятиугольное укрепление в виде выступа крепостной стены в сторону противника.) - На все воля господа бога, сын мой! - повторил он. - Никто не ведает наперед его замыслов. Сила у Кара-Мустафы действительно велика. Но мы укрепили наши стены и наши сердца, будем драться до последнего! Штаремберг и его помощники вновь обратили свои взгляды в поле. Солнце поднялось немного выше и осветило весь турецкий лагерь. Он растянулся полукольцом на две мили, от городка Швехата на востоке до Хайлигенштадта и Нусдорфа на западе, флангами своими упираясь в Дунай. В центре лагеря, в парке, поблизости от дворца Ла-Фаворит, пламенел, как кровь, огромный роскошный шатер сердара. Такого большого, словно настоящий дворец, шатра, безусловно, не было еще ни у одного европейского полководца и ни у одного могущественного правителя в Европе. Рядом с шатром на высоком шесте развевался на ветру бунчук* великого визиря. (* Бунчук - знак власти паши, гетмана. Длинное древко, оканчивающееся острием или шаром, с прядями из конского волоса и кистями.) В двухстах шагах от контрэскарпа* виднелись свежие, вырытые за ночь траншеи. В них залегли янычары. Значит, с этой стороны Вена уже отрезана от всего мира. (* Контрэскарп (франц.) - передний склон внешнего рва, ближний к противнику.) Опытный глаз Штаремберга сразу заметил в траншеях, в специально вырытых для этого гнездах, пушки. Они были сосредоточены против бастионов крепости. - Плотно обложил нас Кара-Мустафа, - задумчиво произнес Штаремберг. - И мышь не проскочит. Если ему удастся выбить нас из Пратера и Леопольдштадта, он прервет наше сообщение с левым берегом и полностью окружит город. - Может, послать туда подкрепление? - спросил Либенберг. - Мы не можем этого сделать, - возразил генерал. - У Кара-Мустафы двести тысяч воинов, а у меня - почти в десять раз меньше... Если я сниму несколько тысяч со стен, турки сомнут нашу оборону здесь и ворвутся в город. Не сегодня-завтра надо ждать штурма... Господин Колонич, пожалуйста, немедленно в самых глубоких склепах и погребах отройте ямы поглубже и уберите туда весь порох, имеющийся в крепости. Чтобы во время вражеского обстрела не взорвался... - Будет сделано, - кивнул Колонич. - И еще - составьте из жителей подвижные отряды для тушения пожаров и восстановления разрушений в оборонительных укреплениях. Возлагаю это на вас! - Не беспокойтесь, генерал, - заверил старый воин. - Вы, господин Либенберг, чтобы успокоить войска и жителей столицы, отпечатайте прокламацию. Напишите в ней, что Вена выстояла при грозном нашествии Сулеймана в 1529 году - выстоит и теперь! Стены наши надежны, пороха и провианта достаточно, а сердца защитников не дрогнут перед смертельной опасностью в тяжкое время. И еще напишите, что на левом берегу Дуная стоят войска Карла Лотарингского, а на помощь нам спешат князья имперские и король польский. - Хорошо, господин генерал, - ответил Либенберг и вдруг воскликнул: - Смотрите, смотрите! Над шатром Кара-Мустафы взвилось знамя! Над красным шатром развевался зеленый стяг. Даже отсюда была видна большая группа людей на лужайке, повернувшихся лицом в сторону Киблы*. Стоя на коленях, они совершали намаз. И как раз перед ними, в том же направлении, развевалось по ветру это знамя. (* Кибла - храм аль-Кааба, святыня мусульман.) - Знамя пророка! - прошептал Штаремберг. - Кара-Мустафа объявляет газават, священную войну против неверных, и молится аллаху о даровании победы. Сегодня он начнет атаку... Двести тысяч врагов пойдут на приступ, чтобы уничтожить нас! Он еще раз посмотрел на зеленое знамя над красным шатром, на высших военачальников турецкого войска, на ужасающий своей многочисленностью вражеский лагерь, железной подковой охвативший Вену, и надолго задумался... Штаремберг думал о предстоящем штурме, о том, как отбить наступление Кара-Мустафы. Знал, насколько тяжелой, кровопролитной будет эта оборона: на каждого защитника города приходится по десять вражеских воинов, многие соотечественники, может быть, уже сегодня сложат головы на городских валах. Не знал только старый генерал, что где-то там, среди тысяч и тысяч завоевателей, пришедших к стенам его родного города, есть люди, тайно желающие гибели не Вене, а Кара-Мустафе с его союзниками, ждущие удобного случая, чтобы избавиться от нестерпимого гнета османов - невольники, которых заставили идти в поход, а также выходцы из Болгарии, Сербии, Греции, Валахии, из арабских стран. Они хоть сейчас готовы были бросить оружие и вернуться домой... Не знал старый генерал и того, что где-то там, среди этого круговорота, стоят два воина в янычарском одеянии, смотрят на залитый солнечными лучами прекрасный город и размышляют о том, как помочь ему, спасти от разрушения...  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ВЕНА 1 В ночь на 17 июля 1683 года, после жестокого пушечного обстрела, янычары ворвались в Пратер и Леопольдштадт. Вена оказалась в сплошном кольце. Связь осажденных с левым берегом, поддерживавшаяся кораблями дунайской флотилии, оборвалась. Утром Кара-Мустафа на черном коне, покрытом дорогим чепраком, въехал в Пратер. Всюду - разрушенные бомбами дома, трупы защитников, тлеющие головешки пожарищ. Уставшие, обезумевшие от крови янычары рыскали по задымленным улицам, выискивали раненых и тут же добивали боздуганами и саблями, из уцелевших строений выносили добычу - дорогую посуду, одежду, обувь, вино. Кара-Мустафа остановился на высоком крутом берегу Дуная. Паши окружили его, ловя каждое слово сердара. - Завтра - штурм! - говорил он. - На рассвете атакуйте бастионы Львиный и Замковый! Перед этим обстреляйте артиллерией равелины*, прикрывающие их. Это, кажется, самые слабые места в обороне австрийцев... Видите, как осыпались валы? Как заросли бурьяном илистые рвы? А ближайшие подступы прикрыты садами и развалинами домов. Ваши отряды скрытно подойдут вплотную к бастионам. Отсюда мы ворвемся в Вену, великолепную столицу ничтожного труса Леопольда, который, как говорят, сначала сбежал в Линц, а оттуда - в Пассау, во владения курфюрста Баварского. Ха-ха-ха!.. Но прошу вас всех - не разрушайте город. Ни одно ядро не должно упасть на его прекрасные дворцы и соборы! Жаль терять такое богатство. Несравненный по красоте собор святого Стефана мы превратим в мечеть, и она станет оплотом ислама в стране Золотого Яблока. А саму Вену сделаем столицей пашалыка, по обширности земель и богатству равного целой империи! Вена станет ключом ко всей Европе. Обстреливайте валы, бастионы, равелины! Убивайте людей - они нам не нужны! Чем больше уничтожите, тем лучше. А город сохраните! (* Равелин (франц.) - вспомогательное укрепление перед крепостной стеной, в промежутке между бастионами.) Воодушевленные успехом, паши весело переговаривались. Никто не сомневался, что завтра их отряды вступят в Вену. Арсен и Ненко на правах личных чаушей, сердара входили в его свиту. Они стояли поодаль, но слышали каждое слово. И слова эти распаляли их сердца. - Я убью его! - прошептал Арсен. - Ты что, опять за свое? - неодобрительно взглянул на него Сафар-бей. - Если завтра он возьмет Вену, то сразу прикажет доставить сюда Златку... Я не допущу этого! - И сам погибнешь!.. Он никогда не бывает один. Телохранители стерегут его, не сводя глаз. - Как-нибудь улучу минуту... - И чего достигнешь? Златка и весь его гарем перейдут к наследникам - у него есть сыновья. Они продадут наложниц в рабство. Султан назначит другого сердара, которому мы станем не нужны, и он отправит нас в передовые отряды, где мы быстро сложим головы. Кто тогда поможет Златке? Твоей и моей отчизне! Нашим родным и близким! Арсен нахмурился и долго молчал.