"Безусловно, Ненко прав. Уничтожить Кара-Мустафу можно только ценой своей жизни. Нет, надо найти какой-то иной путь". Вздохнув, он сказал: - Понимаю, Сафар-бей. Но как вспомню Златку, сердце разрывается от боли, и я становлюсь сам не свой. Злость затмевает разум. - Молодость часто бывает безрассудна. По себе знаю. Как твой чауш-паша, я запрещаю тебе что-либо подобное затевать. Думай не только над тем, как уничтожить Кара-Мустафу, а прежде всего, как помешать осуществлению его кровавых планов! - Легко сказать - думай! Что сейчас придумаешь? Они умолкли и грустно смотрели на сизый дым пожарищ, на старые, кое-где разрушенные временем валы австрийской столицы. Действительно, положение венцев казалось безнадежным. Но вот великий визирь тронул коня. Пышная кавалькада двинулась обратно в лагерь. Арсен с Ненко заняли в ней свое место и на протяжении всего пути не проронили ни слова. 2 Тихая ночь. Звездная, но безлунная и потому темная. Молодой подмастерье из цеха пивоваров Ян Кульчек стоит на городской стене на часах и всматривается в мерцающие огоньки, которые друг за другом затухают в турецком лагере. Душа у него не на месте: это первая в его жизни война, в которой ему приходится принимать участие. Да еще какая война! Здесь - либо жизнь, либо смерть. Скорее - смерть... Правда, врагов сейчас не видно, но целые гирлянды огней, опоясывающие город, напоминают, что они здесь, поблизости, и, может быть, в это самое время готовят подкопы, закладывают в них порох, чтобы сделать проломы в стенах и с восходом солнца ринуться в них неудержимым потоком. Ян Кульчек пытается сосчитать эти огни, но быстро сбивается - их здесь не десятки, не сотни, а тысячи. Ему становится жутко. Ну и страшная же сила окружила город! Удержится ли он? Или погибнет вместе со своими защитниками? Тогда и ему, Яну, предстоит лечь костьми или со связанными руками плестись рабом в далекую Турцию... "Ох, Ян, Ян! Пропадешь ты здесь, как пить дать. Не видать тебе своей милой Чехии и родного города Брно, красивейшего уголка на земле! Не встретишь ты больше ни родителей, ни сестричек, ни русоголовой красавицы соседки, которая клялась ждать тебя, пока не вернешься настоящим пивоваром. Ничего этого не будет, потому что, наверно, забито уже во вражескую пушку ядро, которое снесет тебе голову... Или пропоет в голубом небе песню смерти беспощадная татарская стрела". Он вздрогнул: около самого уха и вправду - как напророчил! - просвистела стрела, тупо клюнула деревянную крышу башни и застряла в ней. "Боже мой! - ужаснулся Ян Кульчек и перекрестился. - Стоял бы я на шаг левее - захлебнулся бы уже собственной кровью!" Он выдернул стрелу, подумал: "Останусь живым - сберегу на память. Привезу домой - пускай все знают, что я не только пиво здесь варил!" Хотел засунуть ее за пояс, но под пальцами зашуршала бумага. Это его удивило: "Стрела обмотана бумагой? Интересно..." Ян спустился в караульное помещение, где при свете сальной свечи спали его товарищи. Подошел к столу. Стрела была обычной, с железным острием и белыми лебедиными перьями. Необыкновенным было только одно - жесткий, плотный лист бумаги, привязанный к древку тонким ремешком. Кульчек развязал ремешок, развернул бумагу. Это было письмо. Первая строчка написана по-латыни: "Генералу Штарембергу". А ниже - по-польски. "Пан генерал! Я Ваш надежный друг - поверьте мне. Зовут меня - Кульчицкий, и мне хотелось бы помочь осажденному гарнизону и жителям Вены выстоять в страшном единоборстве с врагом. Сообщаю: сегодня на заре турки начнут штурм Львиного и Замкового бастионов, а перед этим будут обстреливать их из пушек, равно как и ближайшие к ним равелины. Приготовьтесь! Как Вы понимаете, пан генерал, это сообщение не далее как сегодня утром будет подтверждено самим противником. Значит, Вы сможете убедиться, что пишу правду. Я готов помогать Вам и в дальнейшем, но для этого нам нужно встретиться и обо всем договориться. Как это сделать? Пусть Ваши доверенные лица несколько ночей подряд ждут меня у Швехатских ворот с веревочной лестницей и на мой свист сбросят ее вниз Я обязательно приду! Как видите, Вы ничем не рискуете, а выиграть можете много. Кульчицкий" Ян Кульчек хлопнул себя ладонью по лбу. Хотя он был молод и не мог похвастать образованием, как вот эти студенты университета, которые спят здесь рядом с цеховыми учениками и подмастерьями, но читать умел и польский понимал достаточно, чтобы сообразить, что написано. "Матерь божья! Да этому листу бумаги цены нет! Его нужно немедленно доставить губернатору!" Он растолкал своего товарища, тоже подмастерья-пивовара, Якоба Шмидта. - Якоб, друг! Вставай! Тот открыл глаза. Пригладил рукой длинные льняные волосы. Недовольно спросил: - Чего тебе? - Постой за меня на часах! - Что случилось? - Живот болит, - солгал Ян, чтобы избежать дальнейших расспросов. - Только бы не кровавый понос... Якоб нехотя встал, натянул сапоги, взял мушкет. - Ладно, беги... Да молись всем святым, чтобы не пристала к тебе эта ужасная болезнь. Ян Кульчек стремглав выскочил в дверь, вызвав у друга сочувственное покачивание головой, и темными улицами припустил к центру города... Генерал Штаремберг вышел в домашних халате и туфлях, вопросительно посмотрел на адъютанта, потом - на незнакомца. - Что стряслось, юноша? Турки начали штурм? - Герр* генерал, я подмастерье Ян Кульчек... (* Герр (нем.) - господин.) - И ты разбудил меня для того, чтобы сообщить об этом? - Нет, я принес письмо... Выстрелили из лука с той стороны... - Вот как! - В глазах генерала загорелось любопытство. Он повертел листок перед глазами. - Это что - по-польски? - Да. - О чем там написано? Ты понимаешь? Переведи! Кульчек слово в слово перевел письмо на немецкий. - Майн готт! - воскликнул потрясенный генерал. - Этот доброжелатель, если только не лжет, предупреждает нас о страшной опасности, угрожающей нам! - Да, герр генерал, - скромно вставил Кульчек. - Я тоже понял это, потому и осмелился разбудить вас... Штаремберг окинул взглядом молодого подмастерья в одежде обычного рабочего, на которого в иное время не обратил бы внимания. Он ему понравился. Кряжистый, сильный, в глазах - умная лукавинка. И держится смело, не смущается перед генералом. - Ты чех? - Да. - Так вот что, Кульчек... - Генерал вдруг подозрительно глянул на юношу. - Постой, постой... Что за странное совпадение: Кульчек и Кульчицкий? Вы не родственники? Кульчек пожал плечами. - Я его и в глаза никогда не видел! Какой же он мне родственник? Вовсе не думал об этом. Похоже, но не то... - Значит, случайность. Ну, вот что: возьми еще одного надежного парня и каждую ночь ждите этого Кульчицкого. Если появится - немедленно ко мне! Понял? - Да, господин генерал! - За письмо и службу - благодарю. Теперь иди. - И Штаремберг, не дожидаясь, пока Кульчек выйдет, приказал адъютанту, стоявшему навытяжку у дверей: - Франц, мой мундир и шпагу! Поднимай штаб! Командиров - ко мне! У нас совсем мало времени, нужно поскорее усилить отряды Львиного и Замкового бастионов... 3 Целую неделю Ян Кульчек с Якобом Шмидтом ждали гостя с той стороны. С вечера до самого утра всматривались в темноту, вслушивались - не пропустить бы свист. Служба эта была не обременительна. Жди и жди. Дежуря у Швехатских ворот, Ян нет-нет да и поеживался, вспоминая тот день, когда турки атаковали Львиный и Замковый бастионы. С восходом солнца ударила турецкая артиллерия. Бомбы и каменные ядра падали как град. Они вгрызались в земляные стены, дробили кирпичные парапеты, а некоторые, перелетая крепостную стену, поджигали крыши ближайших строений. Но людям вреда не причиняли - всем было приказано на время обстрела укрыться в погребах и подвалах. Потом обстрел прекратился - на штурм пошли янычары. С какой яростью атаковали они! Казалось, никакая сила не выдержит этого первого яростного натиска. Бюлюк* за бюлюком, орту** за ортой посылали паши на приступ - и все напрасно! Полуразрушенные бастионы выстояли до вечера. (* Бюлюк (тур.) - большой военный отряд, войсковое соединение. ** Орта (тур.) - отряд, рота.) Ров заполнился телами убитых, но в город ворваться янычары так и не смогли. В последующие дни установилось непривычное, странное затишье. Венцы торжествовали. Еще бы! Это была настоящая победа! И никто, кроме Штаремберга, Яна Кульчека и еще нескольких лиц в городе, не знал, кто был истинным вдохновителем, душой этой победы. Каждое утро генерал находил минутку, чтобы спросить Яна: - Ну как? Кульчек виновато разводил руками. - Нету, господин генерал. - Ждите! Следите! Если живой - обязательно придет! Наконец среди ночи послышался долгожданный свист. Ян Кульчек встрепенулся, перевесился через стену и посмотрел вниз. Но никого в темноте не увидел. Свист раздался вторично. - Опускай лестницу! - шепнул Кульчек. Якоб Шмидт стоял наготове. Лестница прошуршала по стене и тут же натянулась. Кто-то сразу наступил на ее нижнюю перекладину, стал подниматься наверх. Вскоре из темноты показалась янычарская шапка. Незнакомец ловко перемахнул через парапет. Сказал коротко: - К генералу! Штаремберг принял его немедленно. - Так вот ты какой, мой друг! - шагнул он навстречу молодому незнакомцу. - В тебе нет ничего турецкого, кроме платья, Кульчицкий! Спасибо за неоценимое предупреждение! Кульчицкий улыбнулся и снял шапку. Легко поклонился. Волосы темно-русые, густые, непокорные. Лицо - мужественное, загорелое, привлекательное. На верхней губе темнеют небольшие стриженые усы. Выразительные серые глаза смотрят внимательно, изучающе. Штаремберг предложил сесть. - По-немецки говоришь? Если нет - нам поможет понять друг друга Ян Кульчек. - Совсем плохо. Научился только ругаться от немецких рейтаров*, которые служили в войске польского короля. (* Рейтар (нем.) - солдат наемной кавалерии в Европе XVI - XVII вв.) - Значит, как я и думал, ты поляк? Мы ждем со дня на день Яна Собеского с твоими земляками... Каким образом ты попал к туркам? - Был у них в плену. Теперь у меня есть возможность отомстить недругам! - Ты очень помог нам, пан Кульчицкий. Если мы отобьем врага, император тебя наградит. Я позабочусь об этом. - Благодарю. Но до награды еще далеко, герр генерал. Сперва надо победить! Штаремберг с любопытством взглянул на молодого человека, мысленно отметив, что он далеко не так прост, как показалось вначале. - Несомненно. К этому и стремимся... И твоя помощь, думаю, сохранит жизнь многим моим солдатам, станет весомой частью нашей будущей победы! - Я тоже надеюсь на это, - ответил Кульчицкий. - И появился я у вас именно сейчас неспроста: на завтра Кара-Мустафой назначен генеральный штурм Вены! - О-о! - Штаремберг порывисто встал. Зашагал по кабинету, не скрывая волнения. - Сведения достоверные? - Да. - Это крайне важное сообщение! Спасибо тебе, друг мой! Мы приготовимся и встретим врага как следует... Ах, сколько крови прольется! Сколько разрушений предстоит! Кульчицкий тоже поднялся. - Разрушения будут невелики. Турецкой артиллерии, как и в прошлый раз, приказано обстреливать только валы и укрепления. Кара-Мустафа хочет сохранить город для себя. - Для себя? - Да. Ходят слухи, что он мечтает основать в Европе новую исламскую империю, а Вену сделать ее столицей. Акынджи и татары сжигают села, уничтожают жителей, чтобы со временем своими ордами заселить эту землю. Светло-голубые глаза Штаремберга вспыхнули гневом. - Подлые цели! Но достичь их Кара-Мустафе легко не удастся. Мы будем драться до последнего! - Я верю в это - иначе не помогал бы вам, господин генерал, рискуя жизнью, - с достоинством произнес Кульчицкий. - Чем еще я могу быть полезен? - У нас нет связи с левым берегом, с главнокомандующим Карлом Лотарингским. Мы не знаем, что там решили... Не знаем, на что можем рассчитывать... - Я налажу такую связь! - уверенно пообещал Кульчицкий. - Как ты это сделаешь? - Из города выйду так же, как и входил. Через турецкий лагерь проберусь беспрепятственно: там я свой человек... - А через Дунай? - Я плаваю, как рыба! - Тебя сам бог послал нам! - обрадовался Штаремберг. - Тогда слушай... Карлу Лотарингскому скажешь, что у нас всего достаточно - пороха, ядер, бомб, провизии. Но не хватает людей. Много убитых, раненых. Начала свирепствовать дизентерия - от нее гибнет масса венцев. - В турецком лагере тоже, - вставил Кульчицкий. - Если так пойдет и дальше, то через месяц заболеет половина войска. - Однако у Кара-Мустафы и в этом случае останется не менее ста тысяч! А у нас? Месяц-другой осады - и все мы перемрем здесь. Так и скажи Карлу. Пусть поторопится с помощью... - Передам. - И еще узнай, не пришел ли король польский. Не прибыли ли с войском немецкие князья? Нам это тоже важно знать. - Хорошо. Узнаю. - Кульчицкий надел шапку. - Ждите меня в ближайшее время... Сейчас главное - отбить завтрашний штурм! Желаю успеха, герр генерал! Штаремберг обнял его, поцеловал. - Благодарю тебя, голубчик... 4 Генеральный штурм, как и говорил Кульчицкий, начался рано поутру. После нескольких залпов из трехсот пушек, бивших по стенам и бастионам, лавина янычар пошла на приступ. Ян Кульчек с Якобом Шмидтом выскочили из погреба, где прятались от артиллерийского обстрела, и заняли свое место на Швехатских воротах. У каждого по мушкету, через одно плечо - кожаная сумочка с оловянными пулями, через другое - пороховница на ремешке. На левом боку - шпаги, пролежавшие на складах, должно быть, со времен крестоносцев, ибо они изрядно поржавели. Солнце только что взошло и слепило глаза. Кульчек прикрыл глаза ладонью - посмотрел вниз, на залитый солнцем вражеский лагерь. Какое это было жуткое и вместе с тем величественное зрелище! Тысячи воинов в широких цветных шароварах, с разноцветными флажками под звуки тулумбасов и труб выскакивали из шанцев* и, неся штурмовые лестницы, бежали к городу. (* Шанец (нем.) - земляной окоп, общее название временных полевых укреплений в XVII-XIX вв.) За каждой лестницей торопился юз-баша, десятник, назначенный со своими людьми брать приступом стены. Как только передние ряды приблизились на расстояние полета картечи, с валов ударили пушки. Крики боли и неистовой ярости донеслись в ответ. Десятки янычар, не добежав до рва, упали на землю и корчились в предсмертных муках. Пока артиллеристы перезаряжали пушки, выстрелили из мушкетов солдаты и ополченцы. Упали еще несколько десятков нападающих. Но остальные добежали до рва, попрыгали в него, взобрались по эскарпу вверх и приставили к стенам штурмовые лестницы. Янычары полезли по ним, как муравьи. Все вокруг сотрясалось от громового крика "алла, алла!". С этой минуты для подмастерьев-пивоваров время остановилось. Им казалось, что они погрузились в кошмарный сон, которому не будет конца. Сначала стреляли в нападающих. Ян заряжал и передавал мушкет худощавому, белесому и нежному, как девушка, Якобу. Тот, вопреки своей внешности, имел мужественное сердце и твердую руку. Ни один его выстрел не прогремел напрасно. Он почти не целился: янычары, взбиравшиеся по лестнице, сами подставляли свои головы и груди - назад им, живым, ходу не было. Сраженные с дикими криками падали вниз. Якоб раскраснелся. Глаза его блестели. На лбу выступили крупные капли пота. После особенно удачного выстрела он восклицал: - Гох! Гох! Славно! А что - угостил я вас, дьяволов? Туда вам и дорога, кровавые собаки! Убирайтесь ко всем чертям, паршивые свиньи! Мушкеты не могли уже сдерживать натиск атакующих, янычары влезали на стены, и друзья схватились за шпаги. Раньше им не приходилось действовать этим оружием, и было страшно ощущать, как упругое тонкое железо легко входит в тело врага. Но в разгар боя не до переживаний. Ибо жили и действовали они как в чаду... Вместе со всеми кричали, вместе кидались на врагов врукопашную и радовались, когда очередной янычар, не успев взобраться на стену, летел вниз, сраженный ловким ударом... Бой бушевал повсюду, от Швехатских ворот на востоке до Шотландских на западе. Генерал Штаремберг скакал на коне из одного конца города в другой, поднимался на стены, подбадривал защитников. - Крепче держитесь, друзья! Отступать некуда - разве что в могилу или в турецкую неволю... Бей врага! Не жалей пороха - в погребах его хватит! Коли, руби проклятых!.. Засыпай им глаза песком!.. Лей на головы кипяток и смолу!.. Он был немолод, но ловок и безгранично смел. Появлялся в самой гуще сражения, где тяжелее всего. И его громовой голос перекрывал шум боя и вселял в бойцов новые силы. - Держитесь, друзья! Крепко держитесь! Убедившись, что держатся, мчался дальше... В полдень, когда напряжение битвы достигло наивысшего предела, Штаремберг поднялся на башню собора святого Стефана. Она, стройная, высокая, словно шпага устремилась в небо. Здесь уже сидел со зрительной трубой Колонич. Штаремберг взял у него трубу - поднес к глазу. Все стало видно как на ладони: и темные колонны янычар, которые подходили на смену поредевшим и уставшим бюлюкам, и красный шатер Кара-Мустафы, и группа всадников перед ним, и огонь, вылетающий из крепостных пушек, и суета на стенах... Турецкая артиллерия молчала, хотя могла закидать бомбами почти весь город. Теперь это не удивляло генерала, предупрежденного Кульчицким о причине странного поведения противника. Кульчицкий! Вот к кому чувствовал сейчас отеческую любовь и сердечную благодарность старый генерал. "Друг мой! Сама судьба послала тебя нам на помощь! - думал он, переводя трубу с одной части города на другую. - Дважды за последние десять дней ты предупреждаешь венцев о вражеских наступлениях! Если еще сообщишь Карлу Лотарингскому о нашем положении, твоему благородному подвигу не будет цены!" Вдруг рука генерала со зрительной трубой вздрогнула: что там за возня на валу, у Швехатских ворот? Неужели янычарам удалось захватить этот участок стены? - Пан Колонич, посмотри-ка, пожалуйста, ты! Что-то там неладно! Колонич взял трубу. - Все хорошо, мой генерал! Оснований для беспокойства нет. Продержимся час-другой - и турки сыграют отбой. Разрази меня бог! Я чувствую, Кара-Мустафа будет полностью посрамлен... Но тут он умолк, присмотрелся внимательнее, потом выругался: - Гром и молния! Действительно, у Швехатских ворот творится что-то странное. Кажется, там идет резня. Пошли! Они быстро спустились вниз. Пока Колоничу подводили коня, Штаремберг вскочил в седло ил сопровождении эскорта адъютантов помчался к восточной части города. Навстречу на забрызганных кровью подводах везли раненых. Бледные лица, искаженные болью, окровавленные повязки, широко открытые глаза, запекшиеся губы... Кто стонал, кто просил пить... Некоторые лежали молча, крепко стиснув зубы. Генерал окидывал их взглядом, но не останавливался - мчался во весь опор дальше. Главное сейчас - отбить врага. Не пустить в город. Сбросить со стен. На валу и на площади возле Швехатских ворот шел жестокий бой. Бились на саблях, резали ятаганами, кололи шпагами, разбивали головы боздуганами и боевыми топорами... Штаремберг спрыгнул с коня, выдернул шпагу - ринулся в самое пекло боя. - Вперед, братцы! Вперед! Адъютанты обогнали его, закрыли от пуль и сабель. Появление генерала и двух десятков его адъютантов и телохранителей влило новые силы, вселило уверенность в сердца изнемогающих защитников. - Генерал с нами! Генерал с нами! - раздались голоса. - Наддай, братцы! Перебьем бешеных псов! Янычарам, которые прорвались на площадь, и так было нелегко, а теперь на валу их отрезали от своих свежие воины, приведенные Штарембергом. Поэтому дрались они с яростью обреченных - отступать им было некуда. Ян Кульчек и Якоб Шмидт держались друг друга. Они забыли обо всем, кроме одного - бить врага! Одежда их была насквозь пропитана потом, залита своей и чужой кровью... Смертельный вихрь уже полдня кружил их в неистовом танце, которому, казалось, не будет конца. Увидев генерала, кинувшегося в бой со шпагой в руке, Ян и Якоб еще сильнее насели на противника и потеснили его к стене. Янычары яростно оборонялись. Их осталось около двадцати, но по всему было видно, что это опытные воины, их сабли снесли головы многим защитникам Вены. Не миновал этой ужасной участи Якоб Шмидт. Увлеченный рукопашным боем, он не заметил, как со стороны налетел на него еще один янычар, и вражеская сабля со всего размаха опустилась на его темя. - Ох! - вскрикнул он глухо и повалился наземь. Ян Кульчек ничем не мог помочь другу: тот уже не дышал. Лежал навзничь, худой, белолицый, с мертвыми невидящими глазами. Когда пал последний янычар из прорвавшихся в город, чех склонился над другом и пальцами закрыл его веки. Долго и горестно глядел на лицо Якоба, а у самого из глаз катились слезы. В это время ему на плечо легла чья-то рука. Он поднял голову - рядом с ним стоял генерал. - Молодец, паренек! Я видел, как ты дрался... Но впредь я запрещаю тебе рисковать жизнью! Ты мне нужен для другого дела. Понял? - Понял, господин генерал. Кульчек выпрямился, вложил шпагу в ножны. Вытер разорванным рукавом закопченное, забрызганное кровью лицо и только теперь почувствовал, как у него пересохло во рту и как дрожат от длительного напряжения руки. 5 Это была ужасная ночь. Давно стихла пушечная канонада, умолкли мушкеты, не слышно было жуткого рева распаленных атакой воинов. Но все это сменилось душераздирающими криками умирающих, стонами и мольбой, руганью и проклятиями раненых, лежащих вперемешку с убитыми вокруг города. Никто не мог спать - ни венцы в своих домах, ни турки в шатрах. Утром Штаремберг послал к Кара-Мустафе офицера - передать, что австрийцы прекратят огонь до тех пор, пока не будут вынесены раненые и похоронены убитые. Несколько дней над Веной стояла полная тишина, воздух был насыщен трупным смрадом. Обе стороны не сделали ни единого выстрела. Турецкие похоронные команды беспрепятственно уносили раненых и тех, кто уже отошел в "райские сады аллаха". И только когда во рвах не осталось ни одного трупа, в турецком лагере раздался сигнальный выстрел гаубицы, оповещая, что затишье закончилось. С этой минуты начался ежедневный обстрел валов и бастионов. Штаремберг ждал нового штурма, с тревогой осматривал поредевшие отряды защитников столицы. Но турки вели себя спокойно. И это удивляло старого генерала. Почему Кара-Мустафа не наступает? Что он задумал? Ведет подкопы и закладывает мины под валы? Или выжидает удобное время, чтобы застать врасплох? Генерал не спал, ходил ночами по валам и в тишине прислушивался - не доносятся ли глухие удары ломов и лопат? А может, роют только днем, когда взрывы сотрясают землю? В одну из таких бессонных ночей Ян Кульчек привел к нему Кульчицкого. Усадив обоих молодых людей за стол и велев ординарцу развернуть карту, Штаремберг с нетерпением спросил: - Ну что там? Рассказывай! Видел Карла Лотарингского? - Герцог внимательно выслушал мой рассказ о положении в Вене и просил заверить вас, генерал, что ни на минуту не забывает об осажденной столице, - ответил Кульчицкий. - Он ждет короля Яна Собеского с поляками. Вот-вот должны прибыть франконцы. Как только все силы объединятся, они сразу же выступят против Кара-Мустафы и снимут осаду с Вены. Так уверяет герцог Лотарингский. Штаремберг слушал, не пропуская ни слова, тревога и озабоченность не оставляли его лица. - Меня очень беспокоит то, что в городе лютует поветрие. Мы каждый день хороним умерших. Болезнь забирает больше, чем война... - Я сообщил и об этом... Герцог просил напомнить вашему превосходительству, что мор и болезни - всегдашние спутники войны и в особенности осады. Но, несмотря ни на что, нужно держаться. Вену сдавать нельзя! - Мы и не думаем об этом! - воскликнул губернатор. - Одного не могу понять: почему Кара-Мустафа, зная о нашем тяжелом положении, не штурмует? Что он замышляет? Подкопов как будто не ведет. Кульчицкий разгладил свои маленькие, недавно подстриженные усы. - Герр генерал, Кара-Мустафа не ожидал такого отпора с вашей стороны во время первого и второго штурмов. Потери у турок огромны! В лагере тоже много больных. Нарастает недовольство. Военачальники начинают ссориться и препираться. Поэтому великий визирь, учитывая все это, принял новое решение... - Какое? - Он решил уморить осажденных голодом. - У нас достаточно припасов. Думаю, ему известно об этом. - Чего не сделает голод, довершат болезни... Кроме того, сераскер возлагает большие надежды на подкопы и мины. Турки искусные мастера в таких делах. - Я знаю. Но сейчас не слышно, чтобы где-либо подбирались. - Роют, господин генерал. Со стороны Леопольдштадта ведутся два подкопа. Из Пратера - один. Там удобно: сады подходят вплотную к валу - землю можно выносить незаметно. Следите внимательно на этих участках! Не исключено, что и в других местах... - Спасибо, друг. - Генерал поднялся из-за стола и пожал Кульчицкому руку. - Это очень важно. Мы сделаем все возможное, чтобы продержаться как можно дольше. Но если осада затянется, мы погибнем. Вся наша надежда на быстрый приход короля и немецких князей. 6 Ян Собеский, на которого возлагал такие большие надежды губернатор Вены Штаремберг, прибыл в лагерь Карла Лотарингского лишь в конце августа, приведя с собой смехотворно малое войско - четыре тысячи всадников. Король был невероятно зол. Еще бы! Такой срам претерпеть! Как только он вспоминал события последних месяцев, кровь бросалась ему в голову и заливала краской стыда его одутловатое, обрюзгшее лицо. Окаянные магнаты! Они все же настояли на своем - не дали на поход ни единого злотого! К июлю его собственными усилиями было собрано и экипировано четыре тысячи кварцяной конницы - гусаров. Кроме них, стоило брать в расчет лишь две тысячи жолнеров. Остальные - несколько тысяч пехотинцев, которых так просил Леопольд,- просто срамотища! Не воины, а сплошная деревенщина - польские, галицкие и белорусские холопы. В свитках, в белых полотняных рубахах, некоторые даже в лаптях! Неизвестно, смогут ли они стрелять из мушкетов. Артиллерия - одно название! Всего двадцать восемь пушек! И это в то время, когда у Кара-Мустафы, как говорят, пушек около тысячи, а на стенах столицы Леопольда - двести! Какой позор! Вот до чего довели интриги магнатов и их зависть! Каждый стремится стать королем, а для величия и славы отчизны жалеет дать лишний злотый! Проклятье! Когда в Тарнову Гуру от императора Леопольда прибыл генерал Караффа и захотел увидеть войско, готовящееся к походу под Вену, нечего было и показывать. Собескому пришлось укрыть в соседних селах и горе-пехоту, и злосчастную артиллерию... На плацу продефилировала только кавалерия, которой генерал остался доволен. Он просил выступить с нею немедленно - через Венгрию, чтобы по дороге усмирить, восставших против австрийского гнета венгров. Собеский через Венгрию не пошел. Далеко. А главное - не хотел быть на побегушках у Леопольда, известного хитреца и интригана. Поэтому повел свое войско форсированным маршем напрямик - через Силезию и Моравию. В Холлабрунне его радостно приветствовал Карл Лотарингский, не скрывая, однако, разочарования, что у короля так мало войска. Собеский сказал, что следом идет гетман Станислав Яблоновский с главными силами. При этом сердце его тревожно заныло. Что, если казаки отказались идти в поход и Менжинский вернулся с Украины ни с чем? Кого тогда приведет Яблоновский? Эту жалкую пехоту и артиллерию, которые остались в Тарновой Гуре? Неизвестность угнетала короля. Но грусти и раздумьям предаваться было некогда. В тот же день в Холлабрунн прибыл с франконцами граф фон Вальдек, а затем в Штадельдорфе присоединился курфюрст Саксонский. Союзники двинулись к Тульну, расположенному в пяти милях на запад от австрийской столицы, и начали наводить наплавной мост через Дунай. Сюда подошел с рейтарами и курфюрст Баварский. Несколько дней кипела работа. Когда мост был почти готов, появился наконец Яблоновский. Уж лучше бы он не появлялся! Или остановился бы где-нибудь поодаль, в поле... Так нет - влез прямо в лагерь союзников, прошел мимо австрийцев, саксонцев, баварцев, мимо штабных шатров - к самому берегу Дуная. Собеский глянул - и у него опустились руки. Перед ним плелись уставшие, запыленные, в разбитой обуви, обыкновенные крестьяне из Ополья, Мазовии, Литвы, Белоруссии и Галиции. Протарахтели на неуклюжих крестьянских возах несколько пушек. И только две тысячи жолнеров имели пристойный вид. Среди них он заметил пана Спыхальского, узнал его по воинственно встопорщенным рыжим усам. Краснолицые баварские рейтары, сытые и прекрасно одетые, громко издевались: - Ха-ха-ха, вот это вояки! С ними навоюем! - Фриц, клянусь тебе, эти польские бауэры* ни разу в жизни не нюхали пороху! (* Бауэр (нем.) - крестьянин.) - Согласен, Михель, они тут же зададут стрекача, как только раздастся первый выстрел! Слыша эти насмешки, король готов был сквозь землю провалиться. Когда к нему подъехал Яблоновский, Собеский, не отвечая на приветствие, сурово спросил: - Где же казаки, пан Станислав? Привел или нет? Высокий худощавый гетман устало покачал головой. - Нет, ваша ясновельможность, не привел... - Матка боска! Я так надеялся! - Но они идут. Полковник Менжинский сообщил, что ведет шестнадцать тысяч казаков, - попытался успокоить вконец расстроенного короля Яблоновский. - Я не мог ждать - генерал Караффа все время торопил меня выступить поскорее. Поэтому я оставил Менжинскому проводников, а сам двинулся вслед за вами... Собеский не поверил своим ушам. - Шестнадцать тысяч? Не может быть! Яблоновский обиженно пожал плечами. - Так доложил мне гонец Менжинского. - Но это же чудесно, пан Станислав! - восторженно воскликнул король. - Шестнадцать тысяч! Настроение его сразу улучшилось. Даже легкий румянец пробился на бесцветных одутловатых щеках. Он быстро прикинул, что с казаками у него будет тридцать тысяч воинов, и обрадовался еще больше... Не сорок, конечно, как обязался, но все же. Целое войско! - Ты вот что, пан Станислав: вышли кого-нибудь навстречу полковнику Менжинскому. Пусть поторопится! Он должен прибыть к началу генеральной битвы! Через час на военном совете Ян Собеский был объявлен, согласно польско-австрийскому договору, главнокомандующим объединенной армией союзников. Он сразу же отдал свой первый приказ - переправляться на правый берег. Заметил при этом: - Панове, все наши силы, за исключением казаков, которые вот-вот подойдут, собраны в единый кулак. Ждать дальше мы не можем и не имеем права. Только в решительном бою добывается виктория, и в ближайшие дни я дам Кара-Мустафе генеральное сражение! Прошу переправлять войска и днем и ночью - без шума, без крика, чтобы не привлечь внимание противника... Когда все вышли, Карл Лотарингский, в шатре которого проводился совет, приблизился к Собескому, по-дружески - за эти несколько дней они успели подружиться - взял под руку и сказал: - Ваше величество, теперь мне хотелось бы представить вам человека, который во всех трех лагерях - нашем, турецком и в гарнизоне Штаремберга - чувствует себя так же свободно, как рыба в воде... - О! Это чрезвычайно интересно! - Глаза Собеского загорелись, он быстро взглянул на Таленти, не оставлявшего короля ни на минуту. - Кто такой? Что сделал этот человек? - Это наш лазутчик в турецком лагере. Благодаря ему и я, и Штаремберг знаем, что задумывает Кара-Мустафа. Через него я поддерживаю связь с осажденной Веной. - Просто невероятно! А он, случаем, не обманывает вас? - И у меня сначала возникло такое подозрение. Однако я очень скоро убедился, что это наш преданный друг... Не знаю почему, но он люто ненавидит Кара-Мустафу. Этим чувством полно все его существо... - Как его зовут? - Кульчицкий. - Судя по фамилии, он поляк? - Возможно, ваше величество. Впрочем, сейчас вы сами спросите у него.- И Карл Лотарингский поднял звонок. На его мелодичный звук в шатер явился адъютант. - Пригласите Кульчицкого! Долго ждать не пришлось. Вошел молодой стройный офицер в мундире австрийской армии. Увидев Собеского, он на мгновение остановился, словно решая, как ему вести себя в присутствии короля, а затем твердым шагом, как присуще человеку, привыкшему к военной службе, приблизился и поклонился: - День добрый, ваша ясновельможность! Собеский вытаращил глаза. Ведь это тот же шляхтич, который так услужил ему зимой в Варшаве! И хотя на нем совсем другая одежда, ошибки быть не может. Те же серые пытливые глаза, ровный, с едва заметной горбинкой нос, короткие темные усики и буйный темно-русый чуб с непокорными кудрями... Вот только фамилия у него была иная... Король удивленно взглянул на герцога Лотарингского, спросил по-французски: - Это и есть Кульчицкий, мосье? - Да, ваше величество! Собеский снова уставился на молодого офицера. Даже глаза протер, словно не доверяя им. - Как тебя звать-величать, пан? - спросил он наконец. - Кульчицкий естэм, ваша ясновельможность! - вытянулся тот. - Но разрази меня гром, если я уже не видел тебя однажды в Варшаве, и тогда у тебя была другая фамилия! - Да, ясновельможный пан король. Вы не ошиблись. Тогда я был Комарницкий. Король вдруг весело захохотал - да так, что ходуном заходил его большой живот, туго перетянутый зеленым шелковым поясом с кисточками, - чем сильно смутил Карла Лотарингского, который не понимал польского языка. - Ха-ха-ха, видишь, пан, память у меня есть! Я сразу узнал тебя... Вот только не пойму, для чего этот маскарад? Кто ты на самом деле - Комарницкий или Кульчицкий? - Пусть лучше ваша ясновельможность называет меня Кульчицким. К этой фамилии здесь уже все привыкли. - А может, ты такой же Кульчицкий, как и Комарницкий? А? - хитро прищурился Собеский и стал похож на обыкновенного мелкопоместного шляхтича, который запанибрата разговаривает со своим холопом. - Всяко бывает на этом свете, ваша ясновельможность. Порой человеку удобнее под чужим именем. Ведь не у каждого такая прекрасная память, как у вашей ясновельможности, - с лукавинкой в голосе ответил офицер. - Да и какое это имеет значение, как я теперь называюсь? Главное, задать хорошую трепку Кара-Мустафе! Чтобы бежал без оглядки и никогда больше не совался ни в Австрию, ни в Польшу, ни на Украину! Собеский посерьезнел. - Да, пан Кульчицкий, или Комарницкий, или как там тебя... А-а, все едино, как тебя зовут! Важно то, что я тебе верю. Скажи-ка мне, друг мой, чем объяснить, что турки не захватили Тульн и дали нам возможность беспрепятственно навести мост, а сейчас - переправлять войска? - Только уверенностью Кара-Мустафы, что союзники не посмеют перейти на правый берег, ваша ясновельможность. Побоятся, мол, его превосходящих сил. - Сколько их у него? - Если не считать убитых, раненых и больных, то боеспособных воинов наберется не более ста тысяч... - Сто тысяч? Ты не ошибаешься? Ведь ходят слухи, что Кара-Мустафа привел трехсоттысячное войско! - Это сильно преувеличено, ваша ясновельможность. Кроме того, вместе с войском в походе превеликое множество невоенного люда - возниц, погонщиков скотины, кашеваров, маркитантов, цирюльников... Их можно не брать в расчет. Собеский удовлетворенно засопел, многозначительно взглянул на Карла Лотарингского и Таленти. - А сколько артиллерии выставят против нас турки? Говорят, у Кара-Мустафы тысяча пушек? Арсен - это, конечно же, был он - возразил: - Не верьте слухам, ваша ясновельможность. Пушек в три раза меньше. И ошибиться я не мог - сам просмотрел весь артиллерийский обоз. Турки всегда преувеличивают свои силы, чтобы запугать противника. - Пожалуй... - задумчиво произнес король. - Не впервые встречаюсь с ними. Под Хотином было то же самое. Он умолк, размышляя о чем-то. Арсен учтиво подождал некоторое время, а потом нарушил молчание: - Ваша ясновельможность, губернатор Вены генерал Штаремберг при нашей последней встрече очень просил поторопиться с помощью. Силы осажденных на исходе. От болезней ежедневно умирает пятьдесят - шестьдесят человек. А еще гибнут и от бомб, и от пуль... В городе начинается голод... - Понимаю, - ответил король. - Осажденным осталось недолго ждать. Если сможешь пробраться еще раз к Штарембергу, скажи, чтобы держался до последнего! И вот еще что: нужно разведать подступы к Вене с западной стороны - от Дуная через гору Каленберг до Дорнбахского леса... Не заняты ли те места турками? - Я попробую, - кивнул Арсен. - Только как мне возвратиться к вам и одновременно попасть в Вену? Кроме того, я хотел бы побывать во вражеском лагере, может, удастся узнать что-нибудь важное... - Тебе нет надобности возвращаться. С тобой пойдет один знакомый тебе пан, опытный и храбрый воин. Он вернется сюда и доложит мне обо всем, а ты пойдешь своей дорогой дальше. - Кто бы это мог быть? Храбрый и опытный... Постойте, постойте... Ваша ясновельможность, неужели - Мартын Спыхальский? Он здесь? - Радостная улыбка озарила озабоченное лицо Арсена. Собеский тоже улыбнулся. - О! Вижу, вы с ним настоящие друзья! Ну что ж - я рад свести вас сегодня вместе. И пусть это будет в счет моей благодарности тебе за верную службу отчизне и королю. Пан Таленти, прикажи привести сюда пана Спыхальского! Секретарь вышел отдать распоряжение. Собеский заговорил с Карлом Лотарингским по-французски, и они оба склонились над столом, на котором лежала большая цветная карта Вены и ее окрестностей. Стоя в стороне, Арсен вслушивался в чужую речь. В душе росла уверенность, что не зря он за последние два месяца затратил так много сил, чтобы расстроить планы Кара-Мустафы! Не зря множество раз рисковал головой, пробираясь в Вену и переплывая Дунай! Силы союзников выросли вдвое, а во главе их стал сам Ян Собеский, который, как и Сирко на Украине, посвятил свою жизнь борьбе со страшным турецко-татарским нашествием и ровно десять лет назад, будучи еще гетманом, а не королем, наголову разгромил турок под Хотином. Хотелось верить, что и сейчас, когда Собескому стукнуло пятьдесят четыре года, он не утратил ни мужества, ни воинского умения и его не оставило покровительство судьбы. Арсен прекрасно понимал: если не остановить Кара-Мустафу под Веной, к ногам его падет половина Европы! И Златкина жизнь будет окончательно исковеркана. Поэтому он поклялся себе, что сделает все, чтобы помочь Собескому разгромить ненавистного врага. Позади него зашелестел полог. Арсен оглянулся - в шатер в сопровождении Таленти вошел Спыхальский. Вытянулся, напыжился, выставив вперед острые усы. Щелкнул каблуками. И вдруг - увидел Арсена. Куда девалась его напускная важность! Усы вздрогнули, белые зубы засверкали в улыбке, в глазах - удивлени