е выехал Леопольд со своей свитой и направился к группе всадников, возглавляемой королем Речи Посполитой. Когда он проехал половину пути, ему навстречу двинулся в сопровождении сенаторов и гетманов, немецких курфюрстов, герцога Лотарингского и сына Якова Ян Собеский. Император и король съехались на середине широкой равнины. Не слезая с коня, Леопольд произнес на латыни короткое поздравление королю по случаю победы и пожал ему руку. Речь была сухой, без эмоций, без тени теплоты, на которую надеялись и король, и союзные полководцы, словно говорилось не о славной победе, а о каком-то будничном деле. Да и длилась она не более трех-четырех минут. Польские сенаторы переглянулись с удивлением и возмущением, лица их начали багроветь. Такое приветствие походило на плохо скрытое пренебрежение. Немецкие курфюрсты были обижены еще больше, нежели поляки: император без единого ласкового слова поблагодарил вообще "немецких друзей", которые "помогли" австрийцам разбить ненавистного врага. Создавалось впечатление, что австрийский двор специально хочет уменьшить значение вклада союзников в общее дело победы. Ни словом не обмолвился Леопольд о Карле Лотарингском, будто вовсе не он возглавлял австрийскую армию. Герцог кусал губы: это было прямое оскорбление и унижение! Ян Собеский - тоже на латыни - поздравил Леопольда с победой, отметил героизм и самоотверженность воинов, искусство полководцев, в особенности герцога Лотарингского, а потом прибавил: - Ваше величество, пользуясь случаем, хочу представить вам моего сына Якова, который проявил истинную доблесть, не раз обагрив свою саблю вражеской кровью. Я горжусь таким сыном! Король ждал, что император в присутствии австрийской знати и немецких курфюрстов, а главное - при польских сенаторах обнимет королевича, приголубит и поприветствует как будущего зятя. Но Леопольд лишь едва кивнул головой, скользнув холодным равнодушным взглядом по вспыхнувшему лицу молодого Собеского. За своей спиной король услышал грозное покашливание братьев Сапег, недовольное ворчание Станислава Яблоновского. А казачий полковник Семен Палий, не сдержавшись, выругался вполголоса по-украински, полагая, что его никто здесь не поймет: - Ну и гусь, черт бы его побрал! И где он только был, когда тут пушки гремели? Обида сжала сердце Собескому. Ему вдруг стало ненавистным выхоленное, надменное лицо Леопольда. "Ничтожество! - подумал он со злостью, едва сдерживая себя от вспышки негодования, чтобы не нарушить торжественную церемонию. - Трус несчастный!" Но рассудительность превозмогла. Король холодно сказал: - Ваше величество, возможно, захочет увидеть мою армию? Вот мои гетманы - они вам ее покажут! - С этими словами он развернул коня и вместе с сыном поскакал прочь. Император тоже тронул коня и поехал вдоль фронта. Два следующих дня в союзных войсках царило подавленное настроение. Польские сенаторы, магнаты, даже простые жолнеры открыто возмущались недостойным поведением императора Леопольда, требовали от короля немедленного возвращения на родину. Курфюрст Саксонский поднял по тревоге свои войска и отправился домой. Баварцы и франконцы колебались. Только Ян Собеский, стараясь унять клокотавший в душе гнев, силой разума овладел собой и неуклонно стоял на том, что союзные войска должны довершить начатое дело: догнать Кара-Мустафу и добить его! - Панове, - доказывал он шляхетному панству, - мы воевали не за императора, а за Речь Посполиту! Мы воевали за Вену, чтобы Кара-Мустафа не появился под Краковом или под Варшавой! Неужели вам это не понятно?.. Как же мы, зная, что у визиря хотя и основательно потрепанное нами, но все еще большое войско, как же мы можем спокойно возвращаться домой? Нет! Враг в панике - нужно его уничтожить! На этом я настаивал и буду настаивать! Визирь еще опасен, и если мы дадим ему время собрать остатки войска в кулак, то совершим непоправимую ошибку не только перед отчизной, но и перед будущими поколениями; родившись рабами, они проклянут нас за то, что мы, имея возможность, не разгромили врага окончательно! Королю удалось все же убедить воевод и сенаторов. Стали готовиться в поход. В день выступления польского войска от императора прискакал гонец. Он привез письмо с извинениями Леопольда за свою бестактность и драгоценную шпагу от него в дар королевичу Якову Собескому. Поляки двинулись на Пресбург (Братиславу), где соединились с большим отрядом казаков, приведенных Куницким, а оттуда, дождавшись Карла Лотарингского, - на Гран (Эстергом). Там, как доносили разведчики, турки перешли на левый берег Дуная и заняли предмостное укрепление в Паркане. 14 - Арсен, холера ясная, ты стал настоящим богатеем! - гремел Спыхальский, переходя вместе с казаками из одной комнаты дома, подаренного императором, в другую. - Вот бы такую хату тебе в Фастове! Дом действительно оказался большим. Штаремберг от имени императора вручил Кульчицкому-Арсену ключи от него. Из турецкого лагеря австрийские солдаты привезли оставленный турками кофе - несколько сотен мешков - и сложили в подвале и в задних комнатах первого этажа. Арсен только посмеивался. Что ему делать с домом и с кофе? Иваник развязал один мешок - зачерпнул горсть коричневых зерен, кинул одно в рот. Сплюнул. - Тьфу, какая гадость, знаешь-понимаешь! Чтоб у того императора язык отнялся, когда он надумал наградить тебя, Арсен, черт знает чем! Не мог, скряга, отмерить ковш золотых! Сам отсиживался, когда мы кровь проливали, за тридевять земель от Вены - и захапал три миллиона гульденов! А герою Вены - на тебе, боже, что мне негоже! - Нет, не говори, Иваник! - возразил Арсен. - Вот мы сейчас с Яном заварим кофе - попробуешь. Турки не дураки, у них на каждом углу кофейня. Кофе - божественный напиток. - И обратился к Кульчеку: - Ян, приведи-ка пленного! Кажется мне, он мастер на все руки. Думаю, что и кофе сумеет сварить. Кульчек привел пленного турка. Высокий, худой, горбоносый, он со страхом вошел в большую комнату, в которой за столом на мягких стульчиках сидели казаки. А когда увидел дородного, грозного на вид Метелицу и не менее грозного Спыхальского, встопорщившего свои острые усы, задрожал как осиновый лист. - Аман! Аман! - забормотал он, решив, наверное, что его здесь хотят убить. Но к нему подошел Арсен, положил руку на плечо, заговорил по-турецки: - Не бойся, почтеннейший! Никто не жаждет твоей крови. Поверь мне. - О! Эфенди так хорошо говорит по-нашему... Неужели меня и впрямь не зарежут? - Не зарежут, не зарежут, аллах свидетель! Как тебя звать? - Селим, эфенди. - И кем же ты был в Турции, пока тебя не забрали в армию? - Кафеджи, эфенди. - Что? Кафеджи? - удивился Арсен и повернулся к друзьям. - Вы слышали? Он мастер варить кофе! Вот это повезло! - И снова обратился к турку: - Кофе нам сваришь? - Еще бы, эфенди! Я этим занимаюсь двадцать лет. Меня и в плен взяли только потому, что я молол зерна и не видел, как наши отступают... - Вот и чудесно. Тогда свари нам, Селим, кофе. Да такой, чтоб аромат пошел по всей Вене, а мои друзья полюбили его на всю жизнь! У турка радостно заблестели глаза. Ему стало ясно, что ничего плохого эти люди не замышляют. - Я мигом! Где кухня? Ян Кульчек повел его в глубь дома. Вскоре оттуда донесся приятный запах. Послышалось звяканье посуды. Забулькала жидкость, которую разливали по чашкам. Не успели казаки рассказать друг другу о своих приключениях за последние два дня, не успели похвалиться добычей, доставшейся им в турецком лагере, как расторопный чех внес на широком деревянном блюде несколько чашек с ароматным напитком, а на фарфоровой тарелке - поджаренные, румяные гренки. - Ого-го! Да это ж, прошу добрейшее панство, и вправду вкусно! Разрази меня перун, если вру! - воскликнул Спыхальский, запихивая в рот хрустящую гренку и запивая ее кофе. - Конечно, это не вареный мед, каким меня угощали на Украине, но все же... - И верно, не мед! - пробасил Метелица. - Однако пить можно... Сквозь распахнутые окна густой аромат кофе полился на улицу, и там стала собираться толпа: солдаты и офицеры, мастеровые, подмастерья, чиновники и студенты, ремесленники и их ученики - те, кто еще несколько дней назад защищал город. Арсен, сидевший у окна, видел, как они принюхиваются к приятному запаху. Что это? Откуда? Один горожанин что-то сказал, но Арсен не понял. К окну подбежал в белом поварском колпаке Ян Кульчек. - Здесь харчевня? Можно заходить? - обратились к нему. - Не харчевня, а кофейня, - ответил Кульчек. - Кофейня Кульчицкого! - Что это такое? - спросил седоусый человек в заляпанной краской одежде. - Чем тут торгуют? - А вот попробуйте, герр! - Кульчек протянул ему через окно чашку кофе и гренку. Тот понюхал, осторожно отхлебнул глоток, а потом с удовольствием выпил все. - Гм, вкусно! Клянусь святой Магдалиной, вкусно! - проговорил он, возвращая Кульчеку чашку. - Если нальешь, парень, еще одну, то я тебе над входом, вон там, у самого фонаря, намалюю вывеску. Как ты сказал: кофейня?.. - Кофейня Кульчицкого! - Так и намалюю: "Кофейня Кульчицкого". Согласен? - Согласен, герр. - И Ян подал ему еще одну чашку кофе с гренкой. Маляр выпил, раскрыл свой ящик, достал кисти и краски. - Вынеси лестницу, пожалуйста! Кульчек метнулся куда-то и притащил лестницу. Седоусый привычно взмахнул кистью - и над дверями начали появляться большие - в пол-аршина - буквы. Не прошло и десяти минут, как люди, запрудившие улицу, с удивлением читали свежую надпись: "Кофейня Кульчицкого". Наиболее нетерпеливые пытались зайти, но Кульчек, загородив двери, не пускал. - Завтра, завтра приходите! Сегодня еще ничего не готово! А завтра наварим кофе два котла - на всех хватит! Были бы только у вас денежки! Арсен с казаками сперва посмеивался над выходкой Яна, но потом, когда толпа, узнав, что полакомиться сейчас не удастся, постепенно разошлась, неожиданно заявил: - Послушай, Кульчек! Почему бы тебе и в самом деле не стать хозяином этой кофейни? А? - Как это? Она не моя, а твоя, друг! - Видишь ли, я не намерен жить в Вене. Наше войско выступает в поход - и я с ним... Так что становись, брат, Кульчицким! Разница невелика: Кульчек - Кульчицкий... Не один же я заработал этот дом и этот кофе! Вместе с тобой! Так и скажу генералу Штарембергу... Ладно? Ян Кульчек обнял Арсена, прослезился. - Брат, как же это?.. Где это видано, чтобы бедный, бесправный чех, которого австрийское панство и за человека не считает, стал вдруг богатеем и владельцем прекрасного дома с кофейней в самой Вене, неподалеку от дворца императора? Нет, не верится... - Пройдет время - поверится. - А как же ты? - Обо мне не волнуйся! У меня другой путь... Если судьба, вопреки всему, еще раз забросит меня в Вену, то, думаю, ты, Кульчек, не откажешь тогда мне в удовольствии - нальешь чашечку вкусного, ароматного кофе? Ян был так взволнован, что вновь бросился обнимать Арсена. - Не называй меня Кульчеком. Отныне я - Кульчицкий. Ян Кульчицкий! Хорошо звучит? Тебя всегда буду рад видеть. Только бы ты сам не забыл меня, брат! - Он еще раз крепко обнял Арсена и неожиданно добавил: - А Селима я оставлю у себя. Так варить кофе, как он, здесь никто не сумеет. Потом, может, и сам научусь... БУДУТ ПТАШКИ ПРИЛЕТАТЬ... 1 Не дожидаясь Карла Лотарингского с австрийцами и баварцами, Ян Собеский решил одним ударом захватить Гран с крепостью, в которой засел сильный турецкий гарнизон, или хотя бы разгромить молодого пашу Кара-Магомета, закрепившегося с семью тысячами спахиев в пригороде Грана - Паркане. - Ваша ясновельможность, Гран и Паркан взять нелегко, - пытался отговорить короля от поспешного наступления Арсен, вернувшись из разведки. - Крепость мощная, в предместье вырыты шанцы. Через Дунай наведен мост - с правого берега подходят новые отряды... Надо бы дождаться союзников... - Твое дело, казак, доложить королю и гетманам, что видал и что слыхал, - высокомерно взглянул на разведчика гетман Яблоновский. - Решать - это прерогатива его ясновельможности или гетманов! Арсен, пожав плечами, отошел в сторону. - Ну что, получил отповедь, проше пана? - упрекнул его тихо Спыхальский. - Не хватай панского проса - останешься без носа!.. Поляки и казаки потеряли много воинов, ряды их сильно поредели. Сотни раненых и больных находились в походных госпиталях. Однако Собескому не хотелось делить лавры победы с Карлом Лотарингским. - Драгуны, вперед! Казаки - за ними! - Он ткнул саблей в направлении города, видневшегося в долине. - Сомните спахиев! Окружите крепость! Быстро проскочив долину, засаженную виноградом, драгуны с казаками приблизились к Паркану. Но не успели казаки выстроиться в боевые лавы, как ружейный и пушечный огонь заставил их залечь на открытом месте. Драгуны тоже остановились. И сразу же, не теряя времени, Кара-Магомет во главе спахиев кинулся в атаку. Натиск был таким неожиданным и сильным, что драгуны, не приняв боя, бросились бежать, расстроив ряды казаков. Спахии догоняли беглецов - рубили саблями, кололи пиками, топтали конями. Палий со своими фастовцами отступал через виноградники. Рядом с ним сопел Метелица, хекал Шевчик, а Иваник, будто заяц, бежал вприпрыжку впереди - благодаря маленькому росту и худобе он легко проскальзывал в любую щель между виноградными лозами. От полного уничтожения их спас король, который, поняв, к чему привела его неосмотрительность, сам во главе четырех тысяч гусар бросился наперерез спахиям. Он задержал Кара-Магомета ровно настолько, чтобы драгуны и казаки оторвались от преследователей. Но спахиев было почти вдвое больше, и вскоре гусары тоже начали отступать. - Поляки, за мной! - гремел голос короля. - Куда же вы? Еще удар - и турки покатятся к Дунаю! Он продолжал рваться вперед, разгоряченный боем, размахивал длинной саблей с позолоченным эфесом. Арсен и Спыхальский не отставали от него ни на шаг, защищали от врагов, настойчиво наседавших на них. Но гусары уже разворачивали коней. Скакали сломя голову назад. Смертельный страх внезапно охватил всех, развеял боевой пыл. Началось паническое бегство. Некоторые отбрасывали копья цеплявшиеся за виноградные лозы и мешавшие бежать; покатились под ноги лошадям литавры; знаменосцы кинули в кустах полковые и сотенные хоругви. - Ваша ясновельможность, бежим! - взревел Спыхальский, заметив, что король с небольшой группой воинов вот-вот будет окружен турками, и, схватив его коня за повод, поскакал прочь. - Арсен, прикрывай нас! Арсен точными ударами сабли свалил двух спахиев, третьему в грудь разрядил пистолет и только тогда помчался вслед за королем, стараясь не потерять его в этом ужасном кавардаке. Гусары как ошалелые охаживали коней саблями плашмя, скакали что есть духу, налетали друг на друга, обгоняли короля и в неимоверной тесноте даже толкали его. Собеский едва держался в седле, голова без шлема, ноги, выскочив из стремян, беспомощно болтались. Дородный, тучный, он очень быстро выдохся, жадно хватал ртом воздух. Над беглецами свистели стрелы. Как молнии сверкали пики, неся смерть многим гусарам. Арсен догнал короля, подхватил под руку. Спыхальский, вернув Собескому повод, поддержал с другой стороны. Так и мчались они втроем: посредине - совсем обессилевший король, а по бокам - казак и шляхтич. К счастью, сильный конь короля, перепрыгивая через канавы, ни разу не споткнулся. Почти час продолжалось это бегство. Турки прекратили погоню и повернули назад только после того, как увидели вдалеке колонны пехоты, а за пехотой артиллерию. Это подходил с войском Карл Лотарингский. - Ради бога, остановитесь! - прохрипел Собеский, задыхаясь. Арсен со Спыхальским помогли ему слезть с коня, уложили на разворошенную лошадьми копну сена. Широкая грудь и большой живот короля вздымались, как кузнечный мех. Пот градом катился по бледному лицу. - Ф-фу! - наконец перевел он дух. - Благодарю вас, панове! Вы спасли меня от смерти. Подъехал герцог Лотарингский, спрыгнул с коня, обеспокоенно спросил: - Вы ранены, ваше величество? Собеский вытер пот со лба. - Благодаря этим рыцарям, - он указал на Арсена и Спыхальского, - не ранен и не убит. Но в сердце моем рана - жжет мою совесть... - Отчего же? - Сознаюсь - гордыня овладела мной, захотелось мне победить Кара-Магомета без вас. Для славы только своего войска... И вот за это - наказан. Совесть мучит за напрасные потери, и стыд - за позорное бегство! Глаза Собеского как туманом заволокло. - Ну, разве стоит так волноваться и переживать, ваше величество! - воскликнул пораженный чувствительностью короля герцог. - На войне всегда кто-то побеждает, а кто-то терпит поражение. - Вот-вот... Но я теперь вместе с вами отомщу им! Об этом следует сейчас же подумать. Общими силами сбросим турок в Дунай! Отплатим за кровь нашу и за позор... Где командиры? Собирайте войско! - Он тяжело поднялся с земли и, заметив, что все еще держит в руке обнаженную саблю, засунул ее в ножны. - Коня мне! 2 Штурм Паркана начался после сильного пушечного обстрела. На этот раз Собеский не посмел пренебречь военной наукой и выстроил войска в три линии по всем правилам. Чтобы не было упреков, что кому-то из союзников достался более легкий участок, поставил их вперемежку. Мартын Спыхальский как связной короля остался с фастовцами Семена Палия. Вместе со своими испытанными друзьями - Арсеном Звенигорой и Иваником - он находился в первой линии. Слева от них залегла польская пехота, а справа - баварские ландскнехты. Ожидая приказа идти в атаку, Спыхальский не чувствовал страха. Почему-то вспоминались позавчерашний штурм и вчерашние препирательства в польско-украинском войске. Далекая и тяжелая дорога, которую преодолели поляки и казаки, битва под Веной, преследование турок и непрерывные стычки с ними утомили воинов. А тут еще откровенно пренебрежительное отношение Леопольда. Да и при разделе трофеев им почти ничего не досталось. Зато убитых, раненых и больных было больше, чем у австрийцев и немцев. Это озлобило людей... Поэтому после отступления из-под Паркана сначала глухо, а потом все громче заговорили о возвращении домой. - Половина нашего брата лежит либо в земле, либо в госпиталях, и за это император нам - ничем и ничего! - У него поживишься! От турка драпанул аж в Баварию, а как добычу делить - так себе отвалил три миллиона гульденов, забрал всю артиллерию, обозы, лучшее оружие, нам же - янычарские лохмотья! О том, что Собескому перепало два миллиона, молчали - боялись. Подлил масла в огонь Станислав Яблоновский. - Панове, - заявил он на совете старшин, - мы свой долг по договору перед Леопольдом выполнили. Кара-Мустафу разбили и сняли осаду с Вены. Турки покинули территорию Австрии... А что же Леопольд? Он оскорбил нашего короля и всех нас, по сути, отказавшись выдать замуж за королевича Якова свою дочку. Пани королева пишет из Кракова, чтобы мы возвращались домой! - Домой! Домой! - загудело вельможное панство. Лишь король был против. И так и сяк доказывал, что Кара-Мустафа разбит не до конца, что лучшего случая разгромить турок наголову больше не будет, что султан соберет новое войско, и тогда... Его и слушать не хотели. Наконец Собеский сдался. - Ладно, Панове! Если настаиваете... Но не можем же мы бросить на произвол судьбы Карла Лотарингского! Это было бы не по-рыцарски! Вчера он выручил нас, а завтра мы поможем ему. Захватим Паркан и Гран - и я поведу вас домой. Никак не раньше! Пусть я останусь один, а боевой дружбы не нарушу. Эти слова подействовали и на старшин, и на воинов. Войско целый день готовилось к предстоящему штурму... И вот заиграли сурмы. Союзники пошли в атаку. Воспоминания мигом вылетели из головы Спыхальского. Покрепче сжав в одной руке саблю, в другой - пистолет, он вместе с Арсеном, Иваником, Метелицей, Секачом, Шевчиком и другими казаками вскочил с земли и побежал к вражеским шанцам, опоясывающим предместье. Навстречу им ударила турецкая артиллерия. Прогремел залп из янычарок*. А когда подбежали ближе - посыпался рой стрел. Упали убитые и раненые. (* Янычарки (укр.; производное от "янычар") - ружья, которые были на вооружении янычар.) Нападающих это не остановило. Как вихрь ворвались они во вражеские шанцы, смяли передние ряды янычар и спахиев. Палий разил саблей направо и налево. - Хлопцы! Сильней навались! - гремел его голос. Арсен рубился молча, сжав зубы. Звонко покрикивал Иваник, смело набрасываясь на врагов. Глухо, как дровосек, хекал Метелица... Люто бились казаки и зорко следили, не грозит ли кому из друзей опасность. Как только замечали, что кто-нибудь попал в тяжелое положение, сразу же шли на выручку. Но войн без жертв не бывает. Когда выбили турок из первой линии шанцев и пошли на штурм второй, вперед вырвался Секач. Ему оставалось несколько шагов до земляного бруствера, за которым испуганно суетились янычары, как вдруг он будто споткнулся, схватился левой рукой за сердце и, охнув, со всего размаха рухнул на землю. - Брат! Что с тобой? - нагнулся над ним Арсен. Секач молчал. Губы крепко сжаты, синие глаза, которые так нравились девчатам, смотрят безжизненно. Пуля попала прямо в сердце. Арсен пальцами прикрыл ему веки и кинулся догонять товарищей. Янычары и спахии со всех ног бежали к мосту через Дунай. Здесь был сущий ад. Кара-Магомет, раненный в руку, пытался наладить оборону предмостья, чтобы дать возможность основной массе войск переправиться на другой берег. Ему удалось собрать тысячи две воинов - они стреляли из янычарок, пистолетов, луков. По наступающим били пушки из крепости, но ядра не долетали до них и не причиняли никакого вреда. Собеский руководил боем с холма. Оценив обстановку, он бросил в атаку вдоль берега гусарский полк - отрезать обороняющихся янычар от моста. Завязалась кровавая схватка. По приказу Карла Лотарингского подтянули батарею, и, когда шаткий наплавной мост заполнился обезумевшими от страха турецкими воинами, пушкари ударили залпом по живой ниточке, движущейся к противоположному берегу реки. Одно из ядер разнесло в щепки челн, перебило натяжные канаты. Мост в месте разрыва начал расходиться и от тяжести множества людей погружаться в воду. Крики отчаяния, ужаса раздались над широким Дунаем. Сколько мог видеть глаз - в волнах с мольбой, руганью и проклятиями барахтались те, кто несколько минут назад, шагая по зыбкой переправе, радовался своему спасению. Сейчас они один за другим шли на дно... - Сгиньте до дзябла! - гремел с берега Спыхальский. К нему присоединил свой тенорок Иваник: - Плывите, анафемы, к чертовой маме, знаешь- понимаешь! Он хотел еще что-то добавить - очень любил человек поговорить, - как вдруг почувствовал жуткую боль. Тонкая длинная стрела впилась ему в живот. - Ой, братцы!.. О-ой! О-ой!.. - закричал Иваник и, выпустив саблю, обеими руками ухватился за древко стрелы, по которому на землю стекали багровые капли крови. - Не тронь! - гаркнул Спыхальский. - Иваник, погоди! - закричал и Арсен, увидев, что тот изо всех сил старается вытащить стрелу. Но Иваник от боли ничего не слышал. А если и слышал, то слова друзей не доходили до его сознания. Он рванул стрелу и... сломал. Древко оказалось в руках, железный наконечник - глубоко в животе. В глазах у него потемнело, и он медленно склонился на руки Арсена и Спыхальского. Бой не стихал. Метелица шел в полный рост, прокладывая саблей дорогу. За ним семенил сухонькими ножками дед Шевчик. Ощеривая беззубый рот, подзадоривал побратима-великана: - Бей дюжее, Корней! Загоняй аспидов на тот свет, чтоб и духу нашего боялись! И не оглядывайся, на меня надейся. Ежли чего - я подсоблю. Пусть только попробует кто напасть сзади - тут ему и каюк! Моя сабля еще ого-го!.. - Ну, если ого-го, тогда мне и впрямь нечего бояться! - захохотал Метелица, нанося противнику удар. Шевчик почему-то не отозвался. Метелица оглянулся - и оторопел. Турецкое ядро снесло Шевчику голову. Маленькое безголовое туловище старого запорожца, качнувшись, упало на окровавленный труп янычара. - Шевчик! Брат! Как же это ты?.. Эх! - Метелица в отчаянии рубанул саблей воздух. Его толстые обвисшие щеки задрожали, и из могучей груди вырвалось глухое рыдание... Союзники окружили спахиев у предмостных укреплений и, несмотря на то что многие из них просили "аману", порубили всех до последнего. 3 Сразу же после боя, коротко переговорив с друзьями - Романом, Палием, Спыхальским, Метелицей, с раненым Иваником, постояв над телами Секача и Шевчика, Арсен облачился в одежду янычарского аги. - Прощайте, братья! Вам дорога домой, а мне - в другую сторону. Передавайте привет моим и не поминайте лихом! - Возвращайся скорее, Арсен! - обнял его на прощанье Роман. - Только со Златкой! - твердо ответил Арсен и, вскочив на коня, помчался берегом Дуная к югу... В тот же день казачьи полковники Палий, Самусь, Искра и Абазин пришли в королевский шатер. У короля сидел гетман Яблоновский. - Ваша ясновельможность, - начал Палий, - мы честно выполнили свои обязательства. Турок разгромлен, и завтра королевское войско отправится домой. Казаки хотели бы сегодня получить ратными трудами и кровью заслуженную награду, а мы - приговорные грамоты на города Фастов, Немиров, Корсунь и Богуслав, как обещал нам от имени вашей ясновельможности королевский комиссар полковник Менжинский... - Спасибо, Панове! Благодарствую, пан Семен! - Собеский подошел к Палию и, положив ему на плечи свои тяжелые руки, посмотрел прямо в глаза полковнику. - Казачье войско воевало доблестно, не жалея ни сил, ни крови... Я написал своей жене королеве Марысеньке, как твои казаки, пан Семен, помогли нам в самую тяжкую минуту... Но ведь таких денег я не вожу с собою! Прибуду в Варшаву - пришлю казначея, и он выплатит все, что положено. А приговорные грамоты... - Приговорные грамоты тоже можно выслать из Варшавы, - вмешался гетман Яблоновский, холодно поглядывая из-за стола на полковников. - К чему такая поспешность? Сейм обдумает, решит... - Нет, пан гетман, - возразил Палий, - отложенный только сыр хорош... - Но, но, полковник, не забывай, с кем говоришь! - вспыхнул высокомерный Яблоновский. - Я не потерплю, чтобы меня поучали холопскими присказками! - А мы, пан гетман, не нуждаемся в посреднике в нашем разговоре с его ясновельможностью! - отрубил Палий. - Приговорные грамоты обещал нам не сейм, а король! - Однако ж... - Яблоновский вскочил на ноги, и рука его потянулась к сабле. - Панове! Панове! - Собеский повысил голос. - Этот спор ни к чему! Пан Станислав, ты ставишь меня в неловкое положение... Я действительно обещал казачьим полковникам дать приговорные грамоты на те города и земли, где они живут со своими казаками... Я человек слова. И грамоты уже подписаны мной. Вот они. - Говоря это, король открыл ларец, стоявший в изголовье его походной кровати, достал пергаментные листы, вложенные в сафьяновые переплеты, и вручил их полковникам. - А деньги получите, когда вернетесь домой... Об этом не беспокойтесь! Полковники были разочарованы и не пытались скрыть это. - Как нам идти к войску, ваша ясновельможность? Казаки надеются, что мы принесем деньги! - воскликнул Искра. - При разделе трофеев нас тоже обошли... Самое лучшее забрали австрийцы, чуть похуже - поляки, а нам, не во гнев сказать, дулю с маком! - Слово чести, я не потерплю такого тона, каким разговаривают паны полковники с королем Речи Посполитой! - вновь вспылил Яблоновский. Но Собеский, настроенный миролюбиво, расхохотался: - Ха-ха-ха! Полковник метко выразился, пан Станислав! Ибо Леопольд и венский двор всем поднесли дулю с маком! И если бы я не был заинтересован в том, чтобы до конца разгромить турок, то плюнул бы на всю эту кампанию и еще из-под Вены вернулся домой! Полковники откланялись и вышли из шатра. - Обдурят нас паны, - сердито пробурчал Абазин. - А казаки намылят шею! - Сказал пан - кожух дам, да словом его не согреешься, - поддержал товарища Искра. - Не видать казакам денег как прошлогоднего снега! - Я тоже так думаю, - сказал Палий. - Вот - дал нам король бумажки, то есть заплатил за нашу кровь нашей же землей, - и бывайте здоровы! - Боюсь, друзья, как бы не попали мы снова в ляшскую кабалу! - воскликнул Самусь. - Обещают паны деньги, приговорные грамоты дают, а как почувствуют в себе силу - на шею сядут! - С той поры, как разорвал проклятый Юрась Украину на две части, - все наши беды! Конечно, король мягко стелет, да жестко спать нам будет, - согласился Палий. - Панство уже сейчас примеряет ярмо на наши шеи. Видали, как расхорохорился Яблоновский? Готов был с саблей наброситься! - Надо что-то придумать, хлопцы! - разволновался Самусь. - Чего думать? Прежде всего - собирать силы, заселять пустые земли, организовывать войско! - уверенно ответил Палий. - А тем временем засылать тайных послов в Москву, чтобы взяла Правобережье в свои руки... Иначе куда податься? От хана - погибель, от султана - галеры, а от короля - извечное ярмо! Так я говорю, друзья? - Мы все одной думки с тобою, Семен! - горячо заверил Абазин. - Все! - в один голос поддержали его Самусь и Искра. Палий внимательно посмотрел на каждого и, чеканя каждое слово, сказал: - Тогда на этом и стоять будем! 4 Польское войско торопилось домой. Отдельно от поляков, не теряя их из виду, двигались казачьи полки. Раненые возвращались на возах своих побратимов и товарищей. Умирал Иваник. Умирал тяжело, в страшных муках. Кусок татарской стрелы, застрявший глубоко в животе, жег его адским огнем. Казак весь почернел, как головешка, только глаза блестели. Он беспрерывно просил пить. Спыхальский, который вез Иваника на своем возу, настелив ему перин и подушек, прикладывал к его воспаленным губам глиняную бутылку - тот, отпив из нее глоток или два, на некоторое время умолкал. Когда боль становилась нестерпимой, кричал слабым голоском, как ребенок: - Зинка! Зи-инка ми-илая!.. Ой, спаси, погибаю, знаешь-понимаешь!.. Спыхальский натягивал вожжи, умеряя бег лошадей, хотя и рисковал оторваться от своих и стать добычей любителей легкой наживы, которых так много слонялось вблизи дороги. Украдкой смахивал с усов слезу - больно ему было смотреть, как мучается этот человечек, походивший скорее на мальчонку, чем на взрослого мужчину. После короткой передышки Спыхальский брался за кнут, торопился догнать уехавших вперед товарищей. Воз тарахтел по неровной, размытой осенними дождями дороге, подскакивал на выбоинах, вытряхивая из несчастного Иваника всю душу. - О-ой! - кричал умирающий. - Тише поезжай, пан Мартын, а не то все потроха растеряю, черт побери! Нет никаких сил терпеть... Или убей, умоляю тебя! Убей... Чтобы не маяться... Под вечер казаки остановились на высоком берегу быстротечной Тисы на ночлег. Спыхальский поставил свой воз у самого обрыва, под развесистым кустом калины, густо усыпанным ярко-красными гроздьями. Солнце заходило за далекие горы, в долине постепенно сгущались вечерние сумерки. В какой-то момент, глядя на Тису, горы и густые леса на холмах, Иваник вдруг почувствовал, что боль, мучавшая его все эти дни, исчезла и тело стало необычайно легким, почти невесомым. Он холодеющими руками ощупал живот, грудь, и ему показалось, что нет у него ни живота, ни груди. Осталась одна голова, лежащая на подушке. - Пан Мартын! - неожиданно громко крикнул он. - Чего тебе? - испугался Спыхальский. - Что случилось? - Помираю... Поляк уронил торбу с овсом. - Ты что - шутить вздумал иль сдурел, холера ясная? - Нет, пан Мартын, я не шучу, - серьезно ответил Иваник. - Правда, умираю. Покличь, будь добр, товарищей-побратимов. И сам не мешкай... Сказать должен кое-что перед смертью. Я долго не задержу... В его словах и в голосе было что-то такое, что заставило Спыхальского бросить все дела и опрометью кинуться между возами. Несколько минут спустя возле Иваника собрались все, кто его знал. Рядом с возом стояли Семен Палий, Метелица, Спыхальский, Роман. - Спасибо, что пришли, - начал Иваник и попросил Спыхальского: - Пан Мартын, приподними мне голову повыше... Хочу посмотреть и на друзей, и на милый сердцу белый свет... Спыхальский легко взял его на руки, а Метелица тут же взбил перины и подушки. Теперь Иванику стали видны и багровый диск солнца, садившегося за вершины гор, и серебристо блестевшие плесы реки, и темно-зеленые еловые леса на горизонте... - Ах, как тут хорошо и любо, - прошептал Иваник. - И помирать, братцы, ой как не хочется... - Он помолчал. Почувствовал вдруг необыкновенный прилив сил. Так бывает иной раз перед смертью - отчаянный рывок живого в борьбе за жизнь. - Сидел бы вот так и смотрел... На голубое небо, на красную калину, слушал бы, как шумит вода, подмывая крутые берега, как щебечут пташки да шелестит ветер в ветвях... Но, знать, пришел мой час. Споткнулся мой конь - и я, его всадник бесталанный, выпал из седла. И никакая сила не поднимет меня... Иваник умолк, сухим языком провел по запекшимся губам. Спыхальский подал ему воды. Он жадно глотнул и грустным взглядом обвел товарищей, молча стоящих возле него. Все были поражены речью Иваника. Слова его звучали ярко, проникновенно, будто говорил это не знакомый им человечек, которого, что греха таить, считали малость придурковатым, а кто-то другой... Переведя дух, Иваник вяло махнул рукой. - Ну, прощевайте, братья! Я счастлив, что был вместе с вами, с Арсеном, рыцарем нашим... Рад, что возвращаетесь с победой и что в ней есть и моя частица... моя кровь... Как отойду, схороните меня под этой калиной... Чтобы... как в той песне нашей поется, помните? - Помолчав, произнес глуховато: Будуть пташки прилiтати - Калиноньку icти, Будуть вони приносити З Украiни вiстi. - Обещаем тебе, казаче, - за всех ответил Палий. - Пусть будет спокойной душа твоя! - Спасибо... - Иваник прикрыл глаза, давая понять, что он удовлетворен вниманием товарищей, потом вдруг встрепенулся и пристально посмотрел на Спыхальского. - А все-таки жалостно мне... - Отчего? - спросил поляк. - Оттого, что покидаю жену и двух деток сиротами. Тяжело будет им без меня... Он вытер ладонью слезы, катившиеся по припорошенным дорожной пылью щекам, и неожиданно для всех заявил: - Пан Мартын, а моя Зинка, знаешь-понимаешь, того... любит тебя!.. Спыхальский вытаращил глаза. - Пан Иван, ты что? - воскликнул он озадаченно. - Зачем наговариваешь. В такую минуту!.. На измученном лице Иваника промелькнула едва заметная улыбка. - Я давно это знал. С первой или второй нашей встречи - еще в Дубовой Балке. Только молчал... Разве погасишь любовь злой силой? Ее можно только лечить: временем, а еще - более сильной любовью... - И, увидев смущение Спыхальского, прибавил: - Да ты не того... Ведь и тебе она приглянулась... Спыхальский побагровел, в замешательстве не знал, как ответить. Не перечить же умирающему... Да к тому же он правду говорит. Все растерянно молчали. Иваник вздохнул и совсем тихо, так, что слышали только те, кто склонился над ним, сказал: - Ты хороший человечище, пан Мартын. Добрый. Я верю, ты не обидишь моих детей. И Зинку. Не обижай их... прошу тебя. - Потом, помолчав, выдохнул: - Прощай, белый свет! Прощай навеки... С этими словами и умер. Казаки сняли шапки. Метелица достал из саквы лоскут красной китайки* и накрыл покойнику лицо. У Спыхаль-ского дрожали усы, а в удивленно-печальных глазах стояли слезы. (* Китайка - сорт гладкой хлопчатобумажной ткани.) Здесь же, поблизости от воза, на крутом берегу, под калиной, выкопали глубокую яму и под залп мушкетов опустили в нее обернутое в белый саван легонькое тело Иваника... ПОДАРОК СУЛТАНА 1 Весть об ужасном побоище под Парканом и сдаче Грана, привезенная Арсеном, потрясла Кара-Мустафу. Он долго молчал, кусая губы. Лицо его побледнело и стало матово-серым. Только глаза пылали яростью. Затем великий визирь освирепел. Затопал ногами. Закричал: - Чаушей! Вбежали чауши во главе с чауш-пашой Сафар-беем. Замерли, ожидая приказаний. - Приведите пашу будского Ибрагима, Каплана Мустафу-пашу, хана Мюрад-Гирея, графа Текели! Всех пашей, кого найдете, сюда! Ко мне! Пока чауши выполняли этот приказ - а выполнить его из-за полной неразберихи в войсках было нелегко, - сераскер помылся, велел слугам почистить свою одежду, съел кусок холодной телятины и заперся в прохладной комнате, имеющей два выхода - в парадный зал и, через другую комнату, в сад. Оставшись в одиночестве, он тяжело опустился на мягкий, обтянутый розовым бархатом стульчик и обхватил руками голову. Смертельный ужас, отчаяние и боль терзали его сердце. "О аллах! - беззвучно шевелил сухими губами великий визирь. - Ты поставил меня перед страшной бездной! Все, о чем я мечтал и к чему стремился, разлетелось в прах. Великая и безграничная власть над войском, богатство и надежда на будущее - все пропало!" Сидеть на одном месте Кара-Мустафа не мог. Подошел к раскрытому окну, выглянул в пышный, лишь кое-где тронутый осенней позолотой сад. Но деревья внезапно заколыхались, расплылись... Затуманился взгляд. И он с удивлением ощутил, что его трясет, как в ознобе. "Тьфу! Только этого не хватало! - Ему стало щемяще жаль себя. - Что делать? Как спасти честь, власть и, наконец, жизнь?" Великий визирь надолго задумался. Собственно, для спасения оставался один путь - всю вину за разгром, за позорное поражение свалить на других. Способ не новый, но хорошо действующий. Не одному хитрецу он приносил успех. Воспользоваться им стоит и теперь. А еще - нужно как-то задобрить султана. Вытрясти из своих сундуков золото, драгоценные камни. Послать в подарок сотню или две австрийских красавиц, которых, слава аллаху, в городах и селах Австрии взяли не одну тысячу... Или - подарить Златку? Как утопающий хватается за соломинку, так и великий визирь ухватился за эту, как ему показалось, спасительную мысль. Отдать султану Златку! Кара-Мустафа заскрежетал зубами. "О аллах экбер! Как несправедливо отнесся ты к одному из твоих преданнейших сынов! Ты отбираешь у меня не только славу непобедимого воина, не только честь, но и единственную в моей жизни девушку, к которой я испытываю настоящую любовь. Я берег ее для себя, а ты решил иначе - даровав победу неверным, разрушил мое счастье!" В то же самое время здравый смысл говорил Кара-Мустафе другое: ради жизни не следует жалеть ничего. Златка как раз и может стать той каплей на чаше весов, которая перевесит в сладострастном сердце султана в сторону милосердия. Он сжал горячими руками виски и зашагал по комнате. "А может быть, не отдавать Златку? Может, еще не все утрачено? Может быть, удастся собрать разбросанные вдоль Дуная, потерявшие разум от страха орты и бюлюки янычар, отряды спахиев и крымскую орду, стянуть их в единый кулак и в решительном бою разгромить ненавистн