выглядел мрачным, даже грозным, и его меньшую сестрицу Саву, а также все окрестности города. Потеплело на сердце и у великого визиря, он впервые за долгие месяцы после обеденного намаза пошел в библиотеку, достал из богато инкрустированной серебром с перламутром шкатулки коран в дорогом переплете и углубился в чтение. Спустя полчаса его стал одолевать сон. Он лег на мягкую широкую оттоманку, но его покой был тут же нарушен появлением секретаря. - Прости меня, эфенди, за беспокойство. Из Стамбула прибыл чауш... - Что?! - подскочил Кара-Мустафа. - Его впустили? - Пока что нет. Мой повелитель сам изволил так приказать. - Он один? - Чауши султана, да и визиря, не ездят в одиночку... Всегда с охраной, - спокойно ответил секретарь. - Ладно. Пойди к воротам и посмотри, кто там, спроси имя чауша, с чем прибыл, а потом, не впуская никого, вернешься немедленно сюда! Секретарь молча поклонился и вышел. Кара-Мустафа торопливо зашагал по просторному помещению библиотеки, залитому солнечными лучами. Лихорадочно думал: что привез чауш? Жизнь или смерть? Никто не мог дать ответа на этот вопрос. Остаться и выяснить, кто этот чауш, с чем приехал, или бежать сразу, пока не поздно? Он колебался. И на эти вопросы ответить мог, пожалуй, только один аллах. Страх сжимал его сердце. Но все же в самой глубине сознания теплилась мизерная надежда. Может, не все утрачено? Может, привезен приказ о новом походе? Или - отставка?.. Возвратился секретарь. - Ну что? - подался к нему всем телом великий визирь. - Прибыл чауш-ага Сафар-бей, эфенди. - Сафар-бей! - обрадовался Кара-Мустафа, чувствуя, как огромная тяжесть постепенно оставляет его. Забыв даже спросить, с чем тот прибыл, сразу же приказал: - Сафар-бея ко мне! Быстро! Секретарь удалился. Кара-Мустафа облегченно вздохнул. Ну, кажется, аллах смилостивился. От своего-то чауш-аги, безусловно, нечего ждать плохих вестей... Значит, либо вести хорошие, либо, выполнив приказ, Сафар-бей просто возвратился... От него многое можно узнать... Он видел султана! Дверь распахнулась внезапно. В библиотеку торжественно, как на параде, вошел чауш-ага Сафар-бей. Но что это на его вытянутых руках? "О аллах-экбер!" Кара-Мустафа вздрогнул. Ему несли на серебряном блюде шелковый шнурок! В библиотеку входили и входили янычары. В дверях стоял бледный, перепуганный секретарь. За ним толпились слуги, тоже бледные и испуганные. Великий визирь все еще не верил собственным глазам. - Ты... Сафар-бей?.. - глухо проговорил он, пораженный происходящим. Смертный приговор прислан с его собственным чаушем! - Это воля падишаха! - громко объявил Сафар-бей. У Кара-Мустафы зашлось сердце, онемели ноги. - Есть у меня право выбора - выпить яд или застрелиться? - спросил великий визирь, в надежде выговорить хотя бы малейшую оттяжку, которая дала бы ему возможность кинуться к противоположной двери - за ней винтовая лестница в подземелье, откуда начинался тайный ход. Шанс ничтожный, но все же... - Такого выбора у тебя нет, Асан Мустафа! - жестко ответил Сафар-бей и приказал янычарам: - Взять его! Янычары быстро окружили великого визиря, схватили за руки. Тонкий и скользкий шелковый шнур змеей обвился вокруг его шеи... ДОРОГА БЕЗ КОНЦА 1 Побагровевший от гнева паша Галиль топнул ногой на Юрия Хмельницкого, закричал, как на мальчишку: - Я написал в Стамбул, что у меня нет для тебя войска, нет денег! Сейчас не то время, когда мы можем нарушать мирный договор с Москвой! Поражение под Веной окончательно подорвало наши силы, а ты хочешь втянуть империю в новую войну с московской царицей Софией! Ни одного воина я тебе не дам! Таков приказ дивана... Если султан - да будут благословенны его лета! - вытянул тебя из Еди Куле и послал сюда, то надеялся, что ты сам наберешь войско из казаков и будешь защищать Правобережье и от Ляхистана, и от Москвы. А оказалось, что от тебя все бегут, как от прокаженного! Смешно сказать - только пьяница Многогрешный, которого я почему-то еще не повесил, поддерживает тебя! - И паша с презрением посмотрел на согнутую спину Многогрешного, который боязливо выглядывал из-за Азем-аги. - Да ты сам не просыхаешь от горилки! Наливаешься, как бочка, и целыми днями валяешься в беспамятстве на тахте... - Но... мой благодетель, высокочтимый эфенди... - Молчи! Будь моя воля - давно бы повесил вас обоих, как вонючих псов! - Чтобы набрать войско, нужны деньги, - не сдавался Юрась, - а проклятый изменник и ворюга Кара-Мустафа все украл у меня... Пустил по миру! Потому и прошу выдать мне на военные нужды из государственной казны пятьдесят тысяч курушей... - Что?! - приземистый Галиль-паша так и подпрыгнул от возмущения. - Ты слышишь, Азем-ага? Пятьдесят тысяч! Не тысячу, не пять, а пятьдесят тысяч! Да он завтра же промотает их в кабаке!.. Паша долго испытующе смотрел на Хмельницкого. Немного успокоившись, сказал жестко: - Последний раз даю тебе две тысячи курушей, но с условием - набрать хотя бы двести казаков! Сделаешь это - получишь больше. Не сделаешь - я устрою и тебе, и твоему хитрецу Многогрешному такое табандрю*, что - клянусь всевышним! - запомните меня до самой смерти! А теперь - убирайся с глаз долой! (* Табандрю (тур.) - жестокое наказание: битье палками по пяткам и по спине.) - Благодарствую, эфенди, - поклонился Юрась, пряча досаду. - Сегодня же сотник Многогрешный поедет в Немиров на переговоры с тамошними казаками... 2 На майдане, посреди Выкотки, собралась вся немировская сотня. Казаки хотели узнать, зачем приехали из Львова пан Порадовский и пан Монтковский. О чем они там толкуют с полковниками Андреем Абазиным и Семеном Палием, прибывшим из Фастова. - Может, привезли остальные деньги, которые не выплатили за венский поход? - рассуждали одни. - Как же, держи карман шире! - отвечал им кто-то. - Что с возу упало, то пропало! Казаки волновались. - Нечего им сидеть за стенами! Нехай выходят сюда! На люди! - Пусть комиссары гетмана Яблоновского всем скажут, почему не выплатили вознаграждение семьям тех, кто погиб в походе или умер от болезней! Среди казаков шнырял Свирид Многогрешный. Он больше слушал, мотая на ус каждое слово, порой и сам подавал голос: - Правду люди говорят! Нечего полковникам комиссаров прятать... За нашими спинами договариваются! Как погибать в походе - так нам, а как получать денежки - так они впереди. Его сгреб за шиворот Метелица, сопровождавший Палия в Немиров. - Что-то я тебя, братец, в походе не видывал! Наших полковников хаять не смей! Бреши, да знай меру! А не то по сопатке получишь! - И старый казак поднес к самому носу Многогрешного свой здоровенный кулачище. Выкрики в толпе усилились. В дверях появился Абазин. - Что за шум, братья? В ответ загомонили громче: - Выходите толковать на майдан! - На люди! На люди! Абазин улыбнулся. Был он высокий, горбоносый, с черными бровями. И горяч, и скор на руку. Все это знали. Но улыбка его всегда означала хорошее настроение. За ней никогда не таились коварство и злоба. Поэтому зашумели дружнее. - Давай, Андрей, комиссаров сюда! - закричали старшие. - Выводи их, полковник, на свет божий! - поддержали младшие. - Ладно, братья! Мы с батькой Семеном тоже так думаем, - ответил Абазин и скрылся в хате. Через минуту на крыльцо вышли все четверо: впереди - комиссары, за ними - полковники. Над толпой прокатился глухой гомон. - С чем приехали, паны комиссары? - Говорите, а мы послушаем? Порадовский и Монтковский переглянулись. Видимо, их встревожило недовольство толпы. Начал говорить Порадовский. - Панове! Вы хотите знать, зачем мы приехали к вам и о чем говорили с вашими полковниками? Скажу... Коронный гетман Станислав Яблоновский по поручению короля прислал нас сюда, чтобы набрать охочих в поход на турок... Лазутчики доносят, что султан не смирился с поражением и готовится вновь выступить против союзников. Не исключено, что уже этим летом он нападет на Речь Посполитую... - Так и защищайтесь сами! - Не пойдем! Не пойдем! - Один раз обманули, больше не выйдет! - Панове, панове... - пытался перекричать толпу Порадовский. Его не желали слушать. - Деньги отдайте вдовам и сиротам тех, кто погиб под Веной и под Парканом! - Всем отдайте! Ведь мы поделились своей частью с семьями погибших! Стало быть, вы обманули и живых, и мертвых! Порадовский покраснел. Монтковский отступил в глубь крыльца, словно примерялся шмыгнуть при малейшей опасности в дом. Вперед шагнул Семен Палий. Встал рядом с Порадовским. Поднял руку. Гомон над майданом унялся. - Братья! Я согласен с вами! - крикнул он. - Полковник Абазин тоже... Мы целый час доказывали панам комиссарам, что они должны сперва выполнить прежние обязательства и только потом звать нас в новый поход. - Правильно! Правильно! - Землю свою мы защищаем не за плату, а из любви к ней и хотим, чтобы она всегда была свободной и кормила нас и детей наших! Но когда воин идет в наемный поход, он должен иметь оружие и коня, должен быть уверен, что его жена и дети будут сыты в его отсутствие... Для этого казаку нужно заплатить! А как поступили вы, паны комиссары? Обещали одно, сделали другое... Прислали едва ли половину того, что сулили! - Государственная казна опустела - неоткуда взять, - выдавил из себя Порадовский. - Все, что прислал папа римский, мы до шеляга отдали вам! Больше платить нам нечем... - Дешево же цените вы нашу кровь, панове! Обхитрили нас, как хотели, а теперь имеете нахальство опять обращаться за помощью! Не выйдет! - Палий разгневался, голос его дрожал. Порадовский напыжился, надменно посмотрел на полковников. - Не я обманывал вас, панове! Як бога кохам!* Езжайте к тем, кто над нами... Просите их... (* Як бога кохам (польск.) - ей-богу.) - Что-о? Просить?! - Палия передернуло. - Мы столько крови пролили, да еще просить? Не поедем мы побираться! Тебе ж, пан Порадовский, поручаем передать вот эту нашу благодарность вельможному панству за лицемерие и обман! - С этими словами Палий неожиданно ударил комиссара ладонью по щеке. - Не тебя бью, а их! А у тебя за это прошу прощения... Порадовский в первое мгновение растерялся. Потом потянулся к сабле. К нему кинулся Монтковский, удержал. - Ради бога, пан! Посекут в куски! Что греха таить, справедливо нас обвиняют... Глаз не могу поднять от их обвинений! Порадовский зло взглянул на Палия. - Ну, этого я тебе никогда не забуду, полковник! Пока жив, не забуду! - Он сбежал с крыльца и пошел прямо на казаков. Казаки расступились, давая ему проход. Монтковский последовал за ним. Когда комиссары удалились, Абазин тихо сказал Палию: - Не следовало так делать, Семен! Однако казаки, стоявшие поблизости и слыхавшие это, зашумели: - Правильно! Правильно! - Не его же я бил, а в его лице тех, кто над ним! Но тут же Палий с досадой махнул рукой. - Может, и не следовало. Погорячился... Впрочем - пусть знают! Черт с ними! Теперь и ломаного гроша не пришлют! Вперед протиснулся Свирид Многогрешный. - Панове полковники, дозвольте слово молвить! Вам и всему товариству! - Ну говори! Чего хочешь? - разрешил Абазин. Многогрешный взбежал на крыльцо, скинул шапку. - Братья, поручил мне наш гетман Юрий Гедеон Вензик Хмельницкий бить челом вам... Зовет он вас, братья, под свои знамена! - Это под турецкие, значит? - грозно спросил Палий. Он еще не совсем успокоился после стычки с Порадовским. - Чтобы опять орда и янычары топтали нашу землю, а нас вырубали под корень? Прочь отсюда, выродок! Прочь, собака, да живо! Не то отведаешь моей сабли! - Убирайся вон! Долой! - закричали казаки. - Гони его ко всем чертям! Многогрешный съежился, надвинул шапку и сбежал с крыльца. 3 Конный отряд, сопровождавший комиссаров в поездке на Украину, готовился к отъезду. Жолнеры седлали коней, приторачивали к седлам дорожные саквы. Сами шляхтичи сидели в корчме возле окна и ели вкусную горячую колбасу-кровянку, запивая ее холодным, из погреба, пивом. Оба молчали. Маленький, круглый, как бочонок, черночубый Монтковский был ниже чином и не смел первым начать разговор, видя, в каком скверном настроении Порадовский. А тот, высоченный, рыжий, все еще пылал от стыда и злобы из-за безболезненного, но оскорбительного удара Палия, из-за того, что придется теперь возвращаться, не выполнив поручения Яблоновского. Они уже кончали трапезу, когда в дверь прошмыгнул Свирид Многогрешный и в почтительной позе замер у порога. - Прошу прощения у вельможных панов... Мне хотелось бы поговорить с панами о том, что их интересует, - льстиво произнес он. - А что нас интересует? - вытаращился на него Порадовский. - Я был на Выкотке в то время, как этот разбойник Палий... - На что пан... - Сотник Свирид Многогрешный. - На что пан Многогрешный намекает? - грозно спросил Порадовский. - Прошу вельможного пана на меня не сердиться. Что было, то было... А вот про то, что будет, хотел бы поговорить. Пан комиссар сам понимает, что речь пойдет про того разбойника... - Палия? - Да. Порадовский подумал, вытер ладонью жирные губы. - Ну что ж, послушаем... Многогрешный суетливо приблизился и примостился у стола. Оба комиссара впились в него глазами. - Панове, я хотел тайно доложить вам, а через вас - гетману Яблоновскому о ненадежности Палия... Пан король дал ему приговорное письмо на Фастов и окрестные земли, осчастливил его своей милостью. Он же - Палий - замыслил черную измену супротив короля... - Что именно? Говори! - воскликнул Порадовский. Многогрешный подвинулся поближе. Почувствовав себя увереннее, налил из кувшина пива - осушил кружку. Оглянулся, не подслушивает ли кто, прошептал: - Он хочет подбить других полковников на то, чтобы все Правобережье снова присоединить к Левобережью, точнее - к Москве... - Что? - подскочил Порадовский. - У тебя есть доказательства? - Я сам - доказательство тому, панове! - напыщенно заявил Многогрешный. - Своими ушами слышал, как Палий болтал с казаками, а те, разинув рты, как дурни, слушали его... Порадовский радостно потер руки. - Гм, это важная весть! Значит, Палий - изменник, и его нужно немедля арестовать! - Без приказа пана Яблоновского? - засомневался Монтковский. - У меня есть такой приказ! Касающийся не лично Палия, а всех, кто так или иначе выступает против короны! В данном случае есть доказательства измены полковника Палия... - Об этом я и говорю, - обрадовался Многогрешный. - Палий - опасная личность. Уверен, что гетман Яблоновский отдаст его под суд. А я готов свидетельствовать против него... Тем более, панове, что мне давно хотелось перейти на службу к пану Яблоновскому... При возможности замолвите за меня словечко, как за верного слугу. - Замолвим, - согласился Порадовский. - Пан Яблоновский щедро платит преданным людям... Но слова - лишь слова, пан Многогрешный. Для того чтобы я поручился за тебя перед самим коронным гетманом, нужны дела! - Какие? - Ты поможешь мне арестовать Палия. - Побойся бога, пан! - воскликнул удивленный Монтковский. - К Палию благосклонно относится сам король! - Король пока не знает о его истинных намерениях! - отрубил Порадовский. - Дело решенное, Палия арестуем! Но как? - Тихо, без шума, - ответил Многогрешный. - Можете целиком положиться на мою ловкость. 4 Документы, заготовленные Ненко, оказались весьма кстати. Без серьезных препятствий Арсену и Златке под видом янычарского чорбаджия с подчиненным удалось добраться до Болгарии, а затем, переодевшись на перевале Вратник, в межгорья Старой Планины. Погостив у воеводы Младена в его гайдуцком краю и дождавшись приезда Ненко к отцу, Арсен со Златкой тронулись в путь, на Украину. В Белой Церкви, где они решили отдохнуть с ночевкой, неожиданно узнали об аресте Палия. Хотя кони, да и сами они - особенно Златка - нуждались в более длительном отдыхе, Арсен без колебаний сказал: - Поехали, милая! Здесь недалеко - тридцать верст... Как раз к утру будем дома. Златка не перечила Арсену, понимая, что речь идет о важном деле. Быстро собравшись, они двинулись на север. В Фастов прибыли, как и думал Арсен, к завтраку. Весна приукрасила, убрала зеленью и цветами разоренный войнами и лихолетьем город. Шумели на фастовской горе, возле крепости, молодые яворы, седыми облаками нависли над серебристой Унавой ветвистые вербы. Вот наконец подъехали они к приземистой хатке, где жили мать с дедом. Еще с дороги Арсен заметил во дворе оседланных лошадей. Сердце его тревожно забилось. Кто бы это мог быть? Когда открыл ворота и помог Златке слезть с коня, услышал топот ног и радостные восклицания: - Арсен! Златка! - Родные наши! - Слава богу! - послышался голос матери. - Живы! - Слава аллаху! - вторил ей Якуб. В хате оказалось полно людей: Арсен и Златка переходили из объятий в объятия. - Яцько? Неужели ты, парень? - не поверил своим глазам Арсен, здороваясь с русоголовым двадцатилетним парубком в бурсацкой одежде. - Ну, как наука - не идет без дрюка? Иль закончил уже школу? - Да, закончил и... домой, - смутился Яцько. - То есть к тебе, Арсен, потому как мне, сам знаешь, больше некуда... Собирались мы с Семашко приехать через неделю - хотелось на воле побродить по Киеву, да узнали про арест батьки Семена и примчались... - Куда же тебе ехать еще, братик мой дорогой? Конечно, ко мне! - обнял его Арсен. - Теперь нас у матери трое - Стеха, я и ты! - Холера ясная! А про меня забыл? Я четвертый, ведь тоже родной неньки не имею! - И Спыхальский чмокнул сначала Златку, а потом Арсена. Кроме родных - матери, дедушки Оноприя, Стехи, - Романа и Якуба, навсегда оставшегося в семье Звенигор, Яцько и Спыхальского, здесь были Метелица и Зинка, которые последними, но не менее пылко поздоровались с прибывшими. Звенигориха пригласила всех к столу. После завтрака Спыхальский, на удивление молчаливый в течение оживленной трапезы, взял Арсена и Романа под руки. - Друзья, прибыл я из Львова не только для того, чтоб повидаться с вами. Есть дело более важное... Не пройтись ли нам, Панове, на леваду и там, над Унавой, в затишье поговорить? Пускай тут жинки прибирают, а мы малость проветримся... С этими словами он потянул мужчин из хаты. Вскоре их нагнали Метелица и Яцько. Под ближайшими вербами стали в кружок. Солнце уже высушило росу, и в воздухе струились медвяные запахи первых луговых цветов, гудели шмели и пчелы. От Унавы долетали гогот гусей и кряканье уток, а из леса, темной стеной высившегося на другой стороне, неслось далекое, грустное кукование кукушки - ку-ку, ку-ку... Когда кукушка замолкла, Арсен сказал: - Друзья мои, у всех у нас сейчас одна мысль - про батьку Семена... про Палия... Кто больше других знает, тот пусть и расскажет. Ты, Мартын, хотел что-то поведать? - И вправду, панство, я могу вам сказать, где Палий... Як бога кохам, могу! - Ты знаешь, где Палий? - воскликнул Арсен. - Откуда? - Из первых рук, как говорят... - Начинай же! - нетерпеливо перебил его Звенигора. - Не тяни! - Видите ли, панове, во Львове, при дворе коронного гетмана Станислава Яблоновского, служит один человек, которому я чем-то понравился, считает он меня своим другом... Это комиссар Порадовский. И хотя я не питаю к нему подобных чувств, мы с ним частенько встречались - сиживали по вечерам в корчме, потягивая пиво... Но вот он на время исчез. А когда вернулся, сразу заглянул ко мне. Пан Порадовский был основательно навеселе и необыкновенно болтлив. Расхваставшись, он рассказал, что они с паном Монтковским побывали в Немирове и арестовали там Палия... Как услыхал я такое, чуть не подавился куриным бедрышком, которое как раз обгладывал... "Как! Полковника Семена Палия?!" - воскликнул я. "Да", - спокойно ответил пан Порадовский. "За что?" - "За то, что он хочет со своими казаками переметнуться под власть Москвы!" - "Это он сам тебе сказал?" - спросил я. "Еще чего! Конечно, нет... Об этом мне донес один казачий сотник по имени Свирид Многогрешный..." - "Матка боска ченстоховска! - воскликнул я, потрясенный. - Свирид Многогрешный?" - "Почему пан Мартын удивлен? Он знаком с Многогрешным?" - "Спрашиваешь! Я знаю его как облупленного! Потому как был вместе с ним в турецкой неволе... Потурнак* и свинья, каких свет не видывал! А ты, пан, арестовал героя Вены, поверив этой бестии! Что еще скажет гетман и сам король?" Порадовский засмеялся и ответил: "Не знаю, что скажет пан круль, а коронный гетман похвалил меня и велел бросить арестованного, заковав его в кандалы, в подземелье в Подкаменном... Думаю, пану Мартыну известно, какие там казематы!" - "Ну и как решил гетман поступить с тем полковником? Повесить?" - "Это уже его забота, я свое сделал..." После этих слов я быстренько выпроводил Порадовского и помчался в Подкаменное. Там убедился, что он не наплел небылиц спьяну... Что мне оставалось? Один я в Подкаменном ничем не мог помочь батьке Семену... Поэтому сказал всем, что еду домой, в свой Круглик, а сам на коня - и к вам, в Фастов!.. (* Потурнак (укр.) - невольник, принявший мусульманство, отуречившийся.) Друзья удрученно молчали. Арсен первым нарушил гнетущую тишину: - Спасибо тебе, пан Мартын, за важную весть... Теперь нам нужно придумать, что предпринять... - Как что! - воскликнул Яцько. - Поднять фастовский полк, захватить Подкаменное - и вызволить полковника! - Погоди, хлопец! Ты слишком горяч по своей молодости. К тому же тут есть старшие, и пока тебя не спрашивают, помолчал бы... По крайней мере, так в войске заведено. Иль в бурсе тебя по-другому учили? А-а? - добродушно улыбнулся в седые усы Метелица и добавил: - Давайте-ка гуртом покумекаем... Палия высвободить нужно во что бы то ни стало! Это ясно! Но как? Не идти же и впрямь с одним полком войной на польское войско, как советует наш молодой друг. Покусывая стебелек травы, Яцько смущенно отвернулся. - Пожалуй, - промолвил Роман, - кое в чем Яцько прав... Только нужно отправиться в Подкаменное небольшим отрядом. А там, разведав все как следует, выбрать темную ночь, напасть на замок и, перебив стражу, освободить батьку Семена. - Напасть можно, но доберется ли скрытно этот отряд до Подкаменного? - высказал сомнение Спыхальский. - Даже если двигаться по ночам, и тогда кто-нибудь увидит и донесет Яблоновскому или его региментарям*. Нас еще по дороге словят, как куропаток... (* Региментарь (польск.) - полковник.) - Что ж ты советуешь, Мартын? - спросил Арсен. - Ничего не советую... Знаю одно: к Подкаменному надо подойти так, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения. - Ну... это можно сделать, - в раздумье сказал Арсен. - Поедет не военный отряд, а мирный купеческий обоз... Повезем во Львов товар... - Было бы что везти! - буркнул Метелица. - Каждый из нас гол как сокол. - Сообразим что-нибудь... Сено, шерсть, бочки все сгодится, чтобы наполнить наши возы. А под низ - седла. Мы ведь обоз потом бросим, уходить придется верхами... - Здорово придумано, холера тебя забери! Был бы я такой башковитый, как ты, пане-брате, непременно стал бы региментарем! - воскликнул Спыхальский и с завистью посмотрел на лохматую, давно не стриженную голову Арсена. Все засмеялись, а Арсен сказал: - Есть у меня и другая думка... - Какая? - Просить короля... Собеский хорошо знает Палия, высоко оценил его под Веной. Может, махнуть мне к нему да все рассказать? - Если он откажет... мы потеряем время... - неуверенно начал Роман. - Сделаем так. Готовим купеческий обоз в двадцать возов. За старшего поедет Роман, а с ним - тридцать сорок охочих казаков... Пока все устроится, пока доедете до Подкаменного, я успею съездить к королю... Прикажет отпустить Палия - обойдемся без кровопролития, откажет - пустим в ход сабли! Как вы на это? Согласны? - Согласны! Согласны! - Тогда пошли в дом батьки Семена... К слову, они уже поженились с Феодосией? - Поженились. Сразу же по приезде из венского похода. - Вот и хорошо. Нужно успокоить жену полковника. Там, у нее, соберем сотников и договоримся обо всем... 5 Свирид Многогрешный тихонько приоткрыл дверь в гетманские покои, просунул голову и, увидев Хмельницкого, дремавшего на канапе*, спросил: (* Канапе (франц.) - диван с приподнятым изголовьем.) - Ваша ясновельможность, можно? Юрась испуганно вскочил - пламя свечи заколыхалось. - Тьфу, черт! Мог бы и поделикатнее... Заходи! Многогрешный поздоровался, сел на табурет у стола, на котором стоял пустой графин из-под вина, вздохнул. - Что так тяжко? Рассказывай! С чем вернулся из Немирова? - приказал гетман. - Ни с чем, - буркнул Многогрешный. - Дела плохи... - Отчего? - Всюду на Правобережье, кроме Каменецкого пошалыка, восстановлена власть Речи Посполитой. Польша воспользовалась победой под Веной и прибирает к рукам украинские земли, которые Бахчисарайским договором определены ничейными, а в действительности могут находиться под вашей булавой... - Это я знаю, - прервал его нетерпеливо Юрась. - А как наши дела? С кем говорил? Кто признает мою власть? - Э-э-э! Никто! - безнадежно отмахнулся Многогрешный. - Король Ян Собеский да гетман Станислав Яблоновский раздают приговорные письма на села и города, будто это их собственность... О том, чтобы идти на службу к вашей ясновельможности, никто и слушать не желает! А меня, вашего посланца, полковник Семен Палий выгнал из Немирова, как пса, хотя сам на Немиров не имеет никакого права. Распоряжается там его приятель Андрей Абазин. Однако в долгу я не остался - отблагодарил его за обиду! Будет помнить до новых веников! - Проклятье! - гетман ударил кулаком по столу. - Мало я их жег! Мало вешал! Не люди, а бурьян какой-то! Но я скручу их в бараний рог и заставлю делать то, что прикажу! О боже, дай мне силы подняться над недолей, укрепи мое сердце, чтобы оно стало каменным, глухим к чужому горю и страданиям. Опираясь на дружескую поддержку падишаха, я зажму весь народ свой в этом кулаке! Юрась еще раз стукнул по столу и в бешенстве заскрипел зубами. Глаза его горели, как у больного. В уголках губ появилась пена. Давало знать себя выпитое без меры вино. Юрий Хмельницкий никак не мог понять, что карта его бита, что Украина отшатнулась от него, как от прокаженного. Цеплялся за малейшую возможность удержаться на поверхности. Обманывал пашу Галиля, великого визиря и самого султана лживыми словами о том, что казаки ждут не дождутся, чтобы перейти под его гетманскую булаву. Обманывал и себя призрачными надеждами, продолжая все еще на что-то уповать... На что? Он обхватил руками голову и уставился безумным взглядом в темное окно, за которым была глухая ночь. Многогрешный не решался нарушить зловещую тишину. Минута плыла за минутой, а Юрась не менял позы. Казалось, что сидит не человек, а каменная статуя с перекошенным лицом. Даже гул голосов в соседней комнате и топот многих ног не вывели его из этого состояния. Лишь после того, как дверь вдруг с шумом распахнулась и в комнату вошел Азем-ага, а за ним - несколько янычар, Юрась повернулся и гневно воскликнул: - Азем-ага, я приказывал не заходить ко мне без разреше... - И осекся... В протянутых руках Азем-аги темнело широкое деревянное блюдо, а на нем лежал свернутый кольцами длинный шелковый шнурок. Хмельницкий смертельно побледнел. Многогрешный вскочил с табуретки, но, сообразив, что гетману прислан от султана смертный приговор, застыл на месте, как пораженный громом. Тем временем Азем-ага медленно приблизился к столу и, не торопясь, торжественно поставил на него свою страшную ношу. Позади выстроились молчаливые, суровые янычары. Юрась впился взглядом в шнурок. Это был конец. Конец всему - надеждам, тревогам, жизни. Он прекрасно знал, что человек, получавший от султана такой подарок, жил не дольше, чем нужно для того, чтобы умереть. И ценил его султан невысоко - прислал свой жуткий подарок не на серебряном, а на деревянном блюде... - Нет! Нет! - Гетман закрылся руками, словно защищаясь от удара. - Не может этого быть! Это фатальная ошибка! Не мог султан отдать такой приказ! - Султаны никогда не ошибаются! - ледяным голосом произнес Азем-ага. - Извини меня, гетман Ихмельниски, но приказ султана должен выполняться без промедления... Ты сам или тебе помочь? - Не-е-е... - исступленно закричал Юрась. - Не хочу-у-у! Азем-ага подал едва заметный знак рукой. Из-за его спины вышли три янычара. Один схватил Юрия Хмельницкого за руки - заломил их назад. Двое мгновенно накинули на шею шнурок, потянули изо всех сил. Юрась захрипел, заметался в петле, все еще стараясь вырваться, но сразу же поник, упал. Так никто и не понял - от удавки он умер или от страха. Когда с гетманом было покончено, Азем-ага глянул на Многогрешного, который стоял ни жив ни мертв. - Ты поможешь нам, Свирид-ага! Вынесешь труп. - И он повернулся к янычарам, стоявшим позади. - Давайте мешок! Те быстро развернули большой куль и опустили в него тело гетмана вниз головой. Потом крепко завязали. - Бери, Свирид! - приказал Азем-ага. - Послужи своему гетману в последний раз! У Многогрешного от испуга отнялся язык, а ноги будто приросли к полу. - Ты что - оглох? - толкнул его в спину янычар. Ему помогли взвалить мешок на плечи, затем вывели из дома. Впереди шел Азем-ага, позади - янычары. Многогрешный еле плелся. От ужасной ноши, давившей на плечи, у него кружилась голова. Ему казалось, что он делает последние шаги по земле. На улице повернули направо, к Турецкому мосту. Стояла темная, облачная ночь. Город словно вымер - ни прохожих, ни огонька, ни собачьего лая. Только тяжелое сопение Многогрешного нарушало могильную тишину. На мосту Азем-ага остановился. - Сюда! Кто-то подтолкнул Многогрешного к каменным перилам. Он споткнулся - и мешок свалился к ногам Азем-аги. - Тише ты, шайтаново отродье! - выругался тот. - Бросайте! Янычары вскинули мешок на широкие перила и столкнули его в глубокий каньон, прорытый бурными водами Смотрича. Спустя некоторое время оттуда донесся едва слышимый всплеск. Многогрешный перекрестился. - Господи, упокой душу его! - Аллах упокоит... и примет его в свои "райские сады", - сказал Азем-ага. Не разобрать было, говорится это серьезно или с насмешкой. - Он верно служил падишаху и заработал себе награду... А ты, Свирид-ага, убирайся отсюда! Побыстрей да подальше. Понял? Как было не понять! Многогрешный поклонился и кинулся наутек. Он представил себе мертвого Юрася Хмельницкого и мысленно поблагодарил бога за то, что не на его шее затянулся страшный шелковый шнурок, что не его, скрюченного в тесном мешке, катят по скользким камням холодные мутные воды... 6 Секретарь Таленти, склонив в поклоне продолговатую голову с редеющей черной шевелюрой, пятясь вышел из кабинета и, не закрывая за собою двери, повернулся к Арсену: - Его ясновельможность милостиво разрешил тебе, пан Комарницкий, зайти на короткую аудиенцию. Войдя в знакомый кабинет, Арсен поклонился. Собеский сидел за большим массивным столом, широкоплечий, тучный, с копной слегка посеребренных сединою волос, и перебирал бумаги. Отложив одну из них в сторону, пристально посмотрел на вошедшего. - Доброго здоровья, ваша ясновельможность! - А-а, пан Комарницкий, то бишь пан Кульчицкий, или как там тебя! Приветствую, приветствую героя Вены! Я никогда не забываю тех, кто храбро сражался под моими знаменами... Садись, пожалуйста. Рассказывай, с чем прибыл! Арсен сделал несколько шагов к столу, но не сел. - Ваша ясновельможность, допущена большая несправедливость, и я приехал просить вашей милости и защиты... - О Езус! И тут несправедливость! Кажется, все в этом мире соткано из одних несправедливостей! - воскликнул король, видимо все еще находясь в плену своих мыслей или под впечатлением недавней беседы с секретарем. - Скажите, кто оскорбил ваше королевское высочество, и я... - начал Арсен. - Нет, нет, совсем не то, здесь сабля не поможет, - замахал руками Собеский. - Интриги магнатов, их самоуправство разваливают польскую державу! Вот что ранит мне сердце! Каждый тянет к себе. Никто и думать не желает об отчизне, все заботятся лишь о собственных поместьях, о своем тщеславии. Пока существовала прямая угроза со стороны Порты, шляхетство держалось дружно, а теперь - как сбесилось. Каждый магнат хочет стать королем, каждый голопузый шляхтич - магнатом! Повсюду - раздоры, подкуп, тяжбы по судам, вооруженные нападения, грабежи, разбой... Никто не боится королевской власти, все полагаются на оружие... Анархия - да и только! Арсен молчал, оторопев от такого откровения. Заметив его растерянность, Собеский опомнился и уже спокойным тоном спросил: - Так что же случилось? От кого я должен защитить тебя? - Не меня, ваша ясновельможность... Несправедливость допущена по отношению к известному вам полковнику Семену Палию, который не менее храбро бился под знаменами вашей ясновельможности с турками... - С ним-то что произошло? - Он коварно схвачен в Немирове людьми Станислава Яблоновского и брошен в темницу в Подкаменном... - За что? - Без всяких оснований... Только потому, что его оговорил один давний недруг, заявив, будто бы полковник - приверженец гетмана Самойловича и Москвы... Собеский откинулся на спинку кресла. - Ну а если это правда? - Нет никаких доказательств, ваша ясновельможность! Вы сами видели, что Палий не жалел жизни и сил ни под Веной, ни под Парканом... Казачье войско, фастовский полк и другие полки на Правобережье возмущены своеволием Яблоновского. Мы просим вашу ясновельможность защитить полковника от несправедливого обвинения и приказать гетману Яблоновскому выпустить его из заточения! - Так, значит, пан Комарницкий, то бишь Кульчицкий, казак? - удивился Собеский. - Да, ваша ясновельможность. - О-о! Тогда мне понятно, почему пан так отстаивает Палия... Но я, собственно, ничего не имею против полковника. Он, безусловно, храбрый человек, и я никогда не забуду его побед под Веной. Скажи Яблоновскому, что я прошу рассмотреть это дело доброжелательно... Тем более, что мне не хотелось бы осложнений с Москвой, ибо мы договариваемся сейчас о вечном мире и союзе с ней, о совместной войне против Османской империи... Король забарабанил пальцами по столу, и Арсен понял: аудиенция окончена. У Арсена стало тягостно на сердце. Его далекая поездка завершилась ничем. Хотя Собеский не отказал в помощи, но и не помог. Вместо письма гетману ограничился советом поговорить с Яблоновским. Да напыщенный магнат рассмеется казакам в лицо и погонит прочь! Не было полной уверенности в том, что он выполнил бы письменное распоряжение короля, а словесное пожелание - и подавно... Арсен молча поклонился и вышел. Проходя через роскошные, расписанные золотой краской двери королевского кабинета, он невольно вспомнил, как некогда под Чигирином безрезультатно просил князя Ромодановского защитить Романа Воинова, когда того арестовал генерал Трауэрнихт. "Выходит, сильные мира сего повсюду одинаковы, чтоб им пусто было! Простому человеку за этими богатыми дверями правды не найти. А посему, казак, надейся только на собственные силы, на свою саблю!" 7 Обоз въехал в Подкаменное и остановился на площади перед замком. Солнце уже опустилось к горизонту, и от мрачных крепостных стен и островерхих башен на землю падали черные тени. - Эй, мужики, тут становиться на ночлег запрещено! - закричал от ворот дежуривший гайдук. - Намусорите, а завтра прибирай после вас! - Не кричи, пан! Мы не глухие! - ответил Арсен, одетый в обычную крестьянскую одежду: белые полотняные штаны, сорочка и соломенный брыль. - Поди-ка лучше сюда! Ведь не с пустыми руками приехали мы на ярмарку. - И он похлопал ладонью крутобокий бочонок. Жест был настолько красноречив, что гайдук, пожилой гуцул из Прикарпатья, сначала заморгал глазами, затем облизнул сухие, воспаленные губы. - Пиво? - И таранка к нему найдется из самого Днепра. - Арсен моргнул хлопцам - Яцько и Семашко: - Ну-ка, поищите на моем возу - выберите несколько рыбин получше! Чтобы пан остался довольным и дозволил нам тут переночевать... Яцько поднес стражнику большую кружку. Гайдук мотнул было головой - на часах, мол. Немного подумал. Колебался, должно быть. Наконец, решившись, прищелкнул языком, оглянулся - не видно ли кого поблизости - и только тогда взял в руки кружку. Понюхал. На лице проступило удивление. - Разрази меня гром, если это не горилка! - Он приоткрыл усатый рот, сделал один глоток, поморщился. Затем, переведя дыхание, вновь приложился к кружке и осушил ее до дна. - Ф-фу! А теперь, хлопцы, не мешало бы и закусить, если есть! Таранку стражник ел медленно, смакуя, то и дело похваливая угощавших. - Вы правильные хлопцы, как вижу... Просто чудесные! Кабы не служба, то я с вами тут и заночевал бы! Ей-богу! - болтал он, пьянея. - Уже вечереет, и было б совсем не плохо улечься на возу, подмостив себе сена, да задать храпака! Арсен подморгнул Василию Семашко, и тот шагнул к телеге - освободить ее для стражника. Гайдук хитро прищурился, погрозил хлопцу пальцем. - Может, ты покличешь своих товарищей? - спросил Арсен. - Не то как пустим чарку по кругу - им, беднягам, ничего не перепадет. - Э-э, не стоит, ей-богу! - пробормотал уже порядочно опьяневший гайдук. - Нас только двое на карауле... Я на воротах, а второй, новенький, внизу... Такой набасурманенный - слова из него не вытянешь. Сидит да все думает, думает. А чего думает, поди спроси его?.. - Кого ж вы стережете? - Говорят, какую-то важную птицу... Такие кандалы на него надели! - Когда же тебе, друг, замену пришлют? Иль так и будешь всю ночь торчать один? - Черта с два! Дождешься тут замены! Как надоест стоять - пойду, стукну в двери: мол, выходи кто! Кто-нибудь и выйдет... Он еле держался на ногах. Язык заплетался, голова клонилась все ниже к груди. Чтобы не упасть, гайдук оперся о телегу. - Кажись, готовый? - тихо спросил Роман, подходя к переднему возу. - Можно и начинать! Казаки уже распрягли коней - седлают... - Хорошо, - согласился Арсен. - Клади его, хлопцы! Он хотел поспать на сене - так пускай спит! А жупан снимите, Спыхальский наденет! Яцько и Семашко сняли с гайдука жупан. Его самого кинули на телегу, прикрыли попоной. Он что-то пробурчал - и сразу уснул. Тем временем над городком опустился синий весенний вечер. До замка долетали девичьи песни, смех парубков. Где-то далеко-далеко, вероятно на другом конце города, не переставая звучали неутомимые цимбалы. Когда кони были оседланы, казаки достали запрятанное в возах оружие. - Друзья, кто остается здесь - будьте начеку! - приказал Арсен. - Как только услышите выстрелы, крик или свист - мчитесь на помощь! Понятно? - Понятно,- ответил кто-то. - Удачи вам! Арсен и Спыхальский с группой казаков направились к замку. Калитка в воротах, как они и надеялись, оказалась открытой. На подворье темно и тихо. Лишь одно оконце было освещено. Ар