Янка Мавр. В стране райской птицы Повесть --------------------------------------------------------------------- Книга: Янка Мавр. "В стране райской птицы. Амок". Повесть, роман Перевод с белорусского В.А.Жиженко, А.Е.Миронова Издательство "Юнацтва", Минск, 1986 OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 17 ноября 2001 --------------------------------------------------------------------- На этих широко известных произведениях старейшего детского писателя Белоруссии воспитывалось не одно поколение юных читателей. Но и роман "Амок", и повесть "В стране райской птицы" не утратили своей злободневности и в наше время. Рассказывая о борьбе народов за освобождение от ига колониализма, эти произведения и сегодня звучат, как никогда, современно. I "Земной рай". - В мангровом лесу. - Китаец Чунг Ли. - В гостях у папуасов. Далеко-далеко от нас, на противоположной стороне земного шара, к северу от Австралии, лежит большой остров Новая Гвинея. Почти на две с половиной тысячи километров протянулся он в длину и на шестьсот с лишком - в ширину. Это самый большой после Гренландии остров в мире. Четыре таких республики, как наша Белоруссия, свободно разместились бы на его территории. Лежит он у самого экватора: значит, там стоит вечное лето. Не нужно заботиться ни о топливе, ни о теплой одежде, не нужно строить домов - легкая хижина с кровлей из пальмовых листьев надежно защитит и от палящего зноя и от ливня. Круглый год растут и цветут там разные удивительные растения. Никто не запасается пищей на зиму. Все двенадцать месяцев года можно кушать свежие плоды, овощи, зерно и еще много такого, о чем мы и представления не имеем. В лесах Новой Гвинеи растут диковинные красные цветы - настоящие великаны, и с цветка на цветок перелетает райская птица, которая только и живет в этой стране да на некоторых ближайших островах. Кто из вас не хотел бы жить в этом раю? А между тем рай этот никого не привлекает. Народу там живет раз в пять меньше, чем у нас. Да и те считаются самыми дикими на свете. Называется этот народ папуасами. Еще недавно можно было слышать, что они там, в этом раю, едят людей. Европейцев на Новой Гвинее всего несколько тысяч человек, да и те живут только по побережью. В центре острова есть такие места, где ни разу не ступала нога белого человека. Попробуем заглянуть в эту незнакомую удивительную страну. ...Жара стояла такая, какая бывает только у самого экватора. Палящие лучи солнца пронизывали насквозь все, что попадалось на их пути, - и листву деревьев, и воду, и землю. Казалось, они хотели выпить из земли всю влагу, но повсюду было столько воды, что суше не становилось: воздух был влажный, даже какой-то густой, как в бане, только что без пара. И запахи... Каких только тут не было запахов: и цветочные, и плодовые, и еще какие-то гнилые, удушливые, вредные. Это и есть главная причина того, что приезжие избегают этих мест: теплый влажный воздух вызывает самую распространенную в жарких странах болезнь - желтую лихорадку. Это то же самое, что и наша малярия, только еще похуже. Зато растениям все это очень на руку. Они так быстро растут, что, казалось бы, стоит прислушаться - и услышишь, как они прут из земли. Каждое дерево, куст или травинка рвутся вверх, к солнцу, словно наперегонки. Сосед старается оттолкнуть соседа и занять как можно больше места под солнцем. Те, что послабее, остаются внизу, чахнут и постепенно погибают. Выше всех вытянули свои стволы, увенчанные метелками из четырехметровых листьев, пальмы. А там, ниже, начинается настоящая чаща - прямо не разобрать, что там растет. Правда, и деревья-то все не известных нам пород. Листья огромные, ярко-зеленые, будто даже жирные, а цветы так и горят разными красками. Даже наш папоротник вырастает тут в целое дерево - сосне не уступит. Ближе к воде растут так называемые мангровые деревья; корни их поднимаются над землей выше человеческого роста, так что под ними можно ходить. Некоторые растения, которым не хватило места и света, приспособились жить за чужой счет - пьют соки из другого дерева. Это в первую очередь лианы, которые, словно веревки толщиною в руку, переплели весь лес. Даже одна порода пальм, так называемая ротанговая пальма, предпочитает безбедно жить на чужой шее. Бросается в глаза, что животных в этом лесу мало. И нечему удивляться: зверей на Новой Гвинее действительно почти нет. Правда, с некоторыми из них мы еще встретимся. По лесу на юг течет речка - спокойная, неторопливая. Много заливчиков и рукавов: видно, что это уже устье, что где-то недалеко - море. По берегам стеною стоит высокий бамбук. Там копошатся в иле дикие утки. На толстом корневище мангрового дерева торчит, как часовой, белая цапля. Видно, никто их тут не беспокоит. Но вот из-за поворота реки показался челнок, простой, выдолбленный из ствола дерева. В нем стоял человек среднего роста, желтокожий, с узкими раскосыми глазами. По всем признакам, это был китаец. Только как он попал сюда? Ведь до Китая тысячи и тысячи миль. И тем не менее это был настоящий китаец, мужчина лет двадцати пяти. Из одежды только и было на нем, что штаны и рубашка, да и от тех осталось одно название - какие-то лоскуты, связанные травой и тонкими, гибкими корешками. Греб и правил он длинной жердью, а на дне челнока лежала котомка и небольшая пика. Плыл он медленно, осторожно и все время оглядывался по сторонам, словно опасаясь чего-то. Он боялся выгребать на середину реки и упорно держался берега. По худому, изможденному лицу путника было видно, что он немало мытарствовал. Один, другой поворот - и перед ним открылось море. Он знал, что это уже море, хотя определить, где проходит береговая линия, ему ни за что не удалось бы: все вокруг было залито водой, а мангровый лес мог выдаваться далеко в море. Да и море-то тут неглубоко. Даже далеко впереди было видно, как пенилась вода на подводных рифах. Это был Торресов пролив, который отделяет Новую Гвинею от Австралии. В этой части Великого океана, на северо-восток от Австралии, давно уже работают коралловые полипы и, может быть, скоро, через каких-нибудь пятьсот тысяч лет, совсем застроят море. До сих пор китаец без всяких усилий плыл вниз по реке, но теперь он почувствовал, что вода начинает течь навстречу, вверх. Вот уже челнок начало относить назад, и китайцу стоило больших трудов, чтобы продолжать потихоньку двигаться вниз. Между тем и сверху вода тоже прибывала. Вот струи речной и морской воды встретились, подхватили лодку и легко, как перышко, завертели ее. Положение становилось опасным. Прошло немало времени, пока китаец сумел как-то вырваться из водоворота и погнал челнок к берегу, вернее говоря, в лес, потому что берега-то никакого и не было. Он протиснулся между мангровыми корнями и стал ждать. Целый час вода непрерывно поднималась, а потом начала спадать. По китаец, как видно, не собирался плыть дальше. Он нашел местечко поукромнее и так спрятался там, что теперь его вовсе не было видно. Потом отрезал ножом кусок лианы и привязал лодку к корням. А вода спадала все больше и больше. Вот уже днище челнока коснулось земли. Вот земля черными пятнами показывается справа, слева, кругом. Потом вода сошла совсем. Только в стороне катилась обмелевшая река да где-то далеко в просветах между деревьями блестело море. Китаец вылез на землю, взял свою котомку и пику, еще раз посмотрел, надежно ли спрятан челнок, и подался налево, вдоль берега моря. Идти было тяжело. Земля вязкая, всюду остались большие лужи. В одной из них китаец заметил порядочного краба. Величиной с шапку, он был бы очень похож на нашего рака, если бы не такой круглый. Китаец поднял какую-то ветку и сунул ее крабу в клешню. Тот недолго думая вцепился в ветку, и китаец без всяких хлопот вытащил его и положил в котомку. Но не успел он пройти и нескольких шагов, как вдруг запрыгал на месте и закричал от боли: это краб впился клешней ему в бок. Тогда китаец снял котомку и несколько раз ударил ею о дерево. Шел он наискось, постепенно приближаясь к берегу. Видно было, что это место ему знакомо. Но двигался медленно, потому что трудно было продираться через сплетение мангровых корней. Между тем солнце уже клонилось к западу. Невеселое дело, если ночь захватит его здесь. Тем более что он не забывал и про другую опасность, которая ждет его, если он задержится в пути. Как назло, лужи стали попадаться все чаще, а потом он заметил, что некоторые из них снова соединились с морем полосками воды. Китаец понял: это снова начинается прилив. Если он не успеет, придется часов шесть отсиживаться на дереве, пока не спадет вода. И он зашагал быстрее, напрягая все силы, но вскоре убедился, что ему все равно не поспеть. Море подступало, а до места, недоступного приливу, нужно было пройти еще несколько километров. Чтобы не тратить сил понапрасну, он стал высматривать местечко, где бы пристроиться на эти шесть часов. И как раз вовремя: лужи вокруг уже превратились в настоящие озера. Он выбрал дерево поудобней и полез на него. Перспектива просидеть на дереве до полуночи была не из приятных. Да и потом нужно было выбирать: или брести по лесу ночью, или пропустить время и ожидать нового прилива и отлива. Но кому не известно, что китайцы самый терпеливый и упорный народ? Наш путник, казалось, не чувствовал ни малейшей досады. Спокойно примостился на дереве, достал из котомки несколько бананов и поужинал ими. Было еще светло. Вокруг тишина: не любят ни звери, ни даже птицы этих важных, всегда залитых водою лесов. Зато любят их комары и разная зловредная мошкара. От этой нечисти человеку больше вреда, чем от самого большого хищного зверя. Китайцу даже приятно было отдохнуть. Он сидел на дереве и думал о своей родной стороне, о Китае, о своей семье. Звали его Чунг Ли. Родился он в Шанхае. Отец его был кули - за жалкие гроши таскал тяжелые тюки на пристани. У Чунг Ли был брат Хунь Чжи, на год моложе его, и совсем маленькие братишка и сестра. Небогато жила их семья: у них не было даже места на земле, жили на "сампане" - маленьком плоту метров в пять длиной и два - шириной. Настоящие селения из таких сампанов можно видеть на реках вблизи больших китайских городов [Речь здесь идет о старом, феодальном Китае, трудящиеся люди которого жестоко эксплуатировались своими, китайскими помещиками и иностранными колонизаторами. Прим. ред.]. На сампанах были построены будки, в которых и ютились целые семьи. Хорошо еще, если эти будки делались со стенами из соломы, с надежными крышами. Жилище семьи Чунг Ли было вовсе без стен: положили на колья несколько обрезков досок, в щели между которыми свободно пролезала рука, - вот и все. Можно себе представить, каково было им в холодное, дождливое время - в зимние месяцы. Когда Чунг Ли с братом подросли, они, как и отец, стали зарабатывать на погрузке и разгрузке кораблей. Но охотников-бедняков было столько, что и такая случайная работа попадалась редко. Однажды на сампаны пришли какие-то агенты и принялись уговаривать мужчин наняться на постоянную работу в далекие края. Они обязывались платить по триста долларов в год и говорили, что берут на себя все расходы. Требовалось только подписать контракт на пять лет. Через пять лет можно будет получить чистых полторы тысячи долларов, если не бросать денег на ветер. Тысяча пятьсот долларов! Это такой капитал, который никому на сампанах даже и не снился. И всего пять лет нужно поработать. Чунг Ли тогда шел двадцать второй год. Значит, в двадцать шесть он станет уже богатым человеком. Переберется на землю, обзаведется хозяйством, огородиком, построит дом, одним словом, будет самым счастливым человеком на земле. И родители под старость будут жить в его доме как у бога за пазухой. Ради этого стоит рискнуть. А работы он не боится. Хунь Чжи тоже захотел ехать, и это было еще лучше: на чужбине очень много значит свой человек. У них двоих через пять лет будет целых три тысячи долларов! Да это же... Нет, этого не выскажешь словами. Пошли в контору, где в присутствии англичанина и какого-то важного китайца в очках подписали контракт. Подробностей договора они не поняли, но про триста долларов в год услышали еще раз, причем от того самого китайца в очках. Значит, дело верное. Потом их в числе других двухсот человек погрузили, как гурт скота, на пароход и загнали в трюм. Плыли много недель. От недостатка воздуха и плохого питания начались болезни; люди мерли как мухи. Хозяева испугались, что так им не довезти и половины "товара", сделали в дороге остановку, перебрали, подлечили людей, и сто пятьдесят человек были все-таки доставлены на место. Там их взялись распределять по разным работам, и братьев чуть было не разлучили. Но как-то повезло, и оба они очутились на каучуковой плантации на Новой Гвинее. С первых дней все поняли, что доллары им достанутся нелегко. От зари до зари, без единого дня отдыха, приходилось работать под палящими лучами солнца. Отдыхали только тогда, когда хозяева видели, что люди вот-вот не выдержат, а ведь если кто-нибудь из них протянет ноги, - это прямой убыток. Плеть гуляла по спинам за самую маленькую оплошность. Жаловаться было некому. Да и все равно эти жалобы не имели бы смысла, потому что, согласно контракту, на протяжении пяти лет они были собственностью хозяев. И, кроме того, свой своего всегда поймет. Утешались только одним - мечтали о том, что через пять лет они будут богатыми. Ах, пусть бы скорее пролетели эти пять лет! Но выяснилось, что и этому богатству угрожала опасность. Получалось так, что расходы по содержанию ложились на рабочих, и во многих случаях эти расходы превышали заработки. Так, например, у Чунг Ли выходило, что ему за три года вместо девятисот долларов причитается всего сто тридцать. Даже дорога и лекарства были поставлены в счет. Но тяжелее всего было переносить издевательства и побои. Особенно отличался в этом отношении распорядитель работ мистер Брук. Однажды Чунг Ли брал из-под дерева горшочек с каучуковым соком и как-то невзначай опрокинул его. Как раз мимо проходил мистер Брук. Оказавшись очевидцем такого неслыханного преступления, мистер Брук весь налился кровью. - Как ты смеешь, собака, губить хозяйское добро?! - закричал он и, недолго думая, изо всех сил ткнул тяжелым сапогом в зубы Чунг Ли, который, покорно склонившись, стоял перед ним. Чунг Ли и сейчас не мог бы толком рассказать, как это произошло; он помнит только, что горшок разлетелся вдребезги на... голове мистера Брука, а остатки едкого сока залили ему все лицо. Брук взревел, как бык, выхватил револьвер, но стрелять не мог - ничего не видел. Он принялся было протирать глаза, но от этого стало еще хуже. Рабочие захохотали от удовольствия. Брук сделал несколько выстрелов вслепую, а Чунг Ли тем временем подошел к брату, крепко обнял его и скрылся - убежал в тот самый мангровый лес, где он теперь сидел. И хорошо сделал: такое "преступление" сулило ему верных лет десять каторги. Это ведь покушение на белого! Если бы дело касалось "цветного", - желтого или черного, - это бы еще полбеды, но поднять руку на белого, да к тому же "царя земли" - англичанина, - это все равно, что подписать самому себе приговор. Для всех цветных рабочих это маленькое происшествие было единственной радостью за долгие три года. Но после побега Чунг Ли им стало еще хуже, особенно Хунь Чжи, на которого сложили ответственность за брата - он должен был возместить хозяевам весь ущерб, который нанес им Чунг Ли. Отношение к нему стало еще более жестоким: пусть все видят, каково поднимать руку на белого. Да и сам беглец оказался не в лучшем положении. Куда ему было деваться? Чтобы вернуться домой, во-первых, нужно было иметь много денег, а во-вторых, стоило ему показаться вблизи берега, где живут белые, как его тотчас бы поймали. Оставалось одно: идти куда глаза глядят, подальше от берега. И он пошел... Пошел в глубь острова, туда, где громоздились таинственные горы, где жили люди, которые и сами не идут к белым и их к себе не пускают. Пошел один, безоружный, не разбирая дороги, не зная, что будет делать дальше. И вот год спустя почему-то снова вернулся назад, в те самые места, откуда бежал и где ему угрожала опасность... Вспоминая сейчас свой родной сампан, он думал, что это, верно, и есть самый лучший уголок на земле. Ему казалось, что только там и живет настоящая радость, что зря он считал себя таким уж несчастным. Воспоминания так захватили Чунг Ли, что он даже не расслышал, как подплыла и остановилась под его деревом большая лодка. В лодке сидело шестеро папуасов, вооруженных луками и пиками. Рослые и крепкие, с черными блестящими телами, прикрытыми чем-то наподобие передников, они выглядели очень воинственно. Лица у всех были курносые, с толстыми губами и широкими скулами. Огромные, как стога сена, шапки курчавых волос придавали им зловещее выражение. Услыхав внизу гортанные голоса, Чунг Ли вздрогнул от неожиданности и зашуршал ветками. Папуасы задрали головы и увидели его. Они схватились за луки и стали что-то грозно говорить, показывая жестами, чтобы Чунг Ли спускался в лодку. Чунг Ли в течение этого года не раз встречался с папуасами, но сейчас он охотнее согласился бы досидеть остаток ночи на дереве, чем пользоваться их гостеприимством. Поди узнай, что они замышляют! Правда, папуасы, которые живут вдоль побережья и частенько встречаются с другими людьми, теперь уже не нападают, как прежде, на белых и любых других пришельцев, но все равно попасть к ним одному - дело не из приятных. Чунг Ли сделал сладкую мину, затряс головой: - Кавас! Кавас! - что означает: "Друг! Друг!" Папуасам, как видно, это пришлось по душе. Они опустили луки, но по-прежнему продолжали ждать. Ничего не поделаешь - пришлось слезать. Очутившись в лодке, в окружении папуасов, Чунг Ли старался делать вид, что он очень благодарен своим избавителям (кто знает, сколько ему пришлось бы просидеть на дереве?), и все время повторял: - Уян, уян - хорошо, хорошо. Потом вытащил из котомки краба и отдал папуасам. Тут уже они поняли, что перед ними действительно "кавас", и заметно подобрели. А когда Чунг Ли стал выкладывать свои познания в области папуасского языка, с которым он познакомился за год странствований по острову, они окончательно признали в нем друга. Беда только, что познаний этих у Чунг Ли было маловато. Тем более что папуасские селения живут обособленно, постоянного сообщения между собой не имеют и часто случается, что две соседние деревни говорят на разных языках. Папуасы не понимали и половины из того, что говорил Чунг Ли, но то, чего он не мог высказать словами, досказывали жесты, пощелкивание языком, выразительная мимика - так что с грехом пополам можно было договориться. Папуасы выехали из лесу в море. Солнце заходило. Чунг Ли увидел на море, недалеко от берега, над водой, деревню, к которой они и направлялись. Хижины стояли на мангровых корнях, поверх которых были настланы жерди. Кровлей в каждой из них служил навес из переплетенных пальмовых листьев, а стен не было вовсе. Там уже заметили, что в лодке среди своих - чужой человек. Люди высыпали на край настила и с интересом ожидали гостя. Лодка въехала под деревню. С настила свешивалась плетеная лестница, по которой приехавшие и поднялись наверх. Среди всех хижин выделялась одна, длинная, большая, - туда и повели гостя. Чунг Ли вспомнил: в каждой папуасской деревне есть такое помещение, вроде клуба, где живут неженатые папуасы и где обычно принимают гостей. Чунг Ли успокоился: значит, он тут за гостя. Вошли в хижину. По бокам тянулись нары, где у каждого человека было свое место. Над головами висели разные снасти, главным образом рыбацкие. Среди вещей тут можно было найти и каменный топор и железный, и костяной нож и стальной. Рядом с луками и стрелами висело старое кремневое ружье. Посреди хижины была насыпана земля и горел огонь. Когда Чунг Ли вошел под навес, в огонь подбросили хворосту, положили в золу рыбу, обернутую зеленым листом; туда же сунули и краба. Потом уселись вокруг гостя и началась беседа. Чунг Ли рассказал папуасам, что он идет к белым, но в то же время изо всех сил стремился втолковать, что сам не принадлежит к их числу, что он не любит белых и считает их своими врагами. Папуасы, должно быть, поняли его. Они улыбались, хлопали Чунг Ли по плечу и приговаривали: "Уян, уян..." В дверях стояли женщины и дети и с любопытством рассматривали редкого гостя. Чунг Ли теперь уже был доволен, что все обернулось именно так, что он может отдохнуть и как следует выспаться. Ведь завтра его ожидало очень опасное дело... Тем временем стало совсем темно. В здешних краях ночь наступает сразу, вдруг. Во все времена года темнеет около семи часов, день и ночь примерно одинаковы, небольшие отклонения связаны с тем, что Новая Гвинея лежит немного в стороне от экватора. Море было черным-черно. Стояла тишина, только подальше, в рифах, слышался глухой шум. Папуасы не собирались укладываться спать. Спокойно и деловито они снаряжали лодки. И море вспыхнуло!.. От каждого движения лодки, каждого взмаха весла вода загоралась, струилась бледным пламенем. Лодки как бы плыли сквозь огонь, а неподвижная вода в нескольких шагах казалась еще чернее. Однако никто из туземцев не обращал внимания на эту сказочную красоту. Для них это было привычное дело. Чунг Ли тоже не раз видел, как горит море, хотя и не знал, что свечение исходит от мириадов крохотных живых существ, которые светятся, как наши светлячки или гнилушки. В лодки село по три-четыре человека. В левой руке каждый держал зажженный факел из сухих пальмовых листьев, а в правой - пику с несколькими острыми зубьями, на манер нашей остроги. Посреди лодки горел огонь, от которого они зажигали свои факелы. Папуасы пригласили с собой и Чунг Ли, но он отказался - чувствовал себя очень усталым. На море, во мраке, рассыпались и задвигались огни; вот один папуас с силой метнул свою пику и тотчас вытащил рыбу, которую ловко снял ногой. Долго смотрел Чунг Ли на эту дивную картину, однако нужно было идти спать. Он вошел в хижину и улегся на нары. Под боком мягко шуршали пальмовые листья, подушкой служило нехитрое приспособление из бамбука. Он быстро уснул и даже не слышал, когда вернулись ловцы. II Европейская станция. - Выгодная торговля. - Каучуковая плантация. - Цветные рабочие. - Господа и их верные слуги. - Возвращение Чунг Ли. - Попался!.. Километрах в десяти от деревни, где ночевал Чунг Ли, на высоком холме, стояла "станция", или "фактория", как обычно называют усадьбы европейцев в таких диких местах. Эти станции являются предприятиями капиталистов. Например, накануне первой мировой войны почти четвертая часть Новой Гвинеи принадлежала одной немецкой торговой фирме, вторая четверть была в руках англичан, а половина - у голландцев. После войны немецкая часть перешла к англичанам, и теперь они делят остров с голландцами. Вообще нужно сказать, что капиталистические державы торгуют этими островами, как товаром: меняют, покупают и продают одна другой вместе со всеми жителями и их скарбом. А люди живут, работают или враждуют между собой и даже не догадываются, что, может быть, в это самое время где-нибудь в Лондоне или в Париже их кто-то кому-то продает. В разных удобных местах фирмы закладывают плантации и торговые пункты. Та станция, о которой тут пойдет речь, принадлежала одной английской фирме, имевшей много таких станций вдоль всего побережья. Здесь разводились деревья-каучуконосы. Однако, будучи торговым предприятием, станция не отказывалась и от других источников доходов. После каучука главное место занимала копра. Копра - это высушенная мякоть кокосового ореха. В Европе из нее делают кокосовое масло, которое идет, например, на приготовление мыла. Ее привозили главным образом с соседних островов. Станция и сама заготовляла копру, и покупала у папуасов. Раньше за какую-нибудь стеклянную безделушку можно было получить целый мешок копры, но в последнее время папуасы взялись за ум и требовали топор, нож или еще что-нибудь полезное. Неподалеку от моря стояло главное здание станции - дом, в котором жили сам начальник станции мистер Скотт и его помощник мистер Брук. Дом был легкий, из досок, и стоял тоже на сваях, как хижины папуасов. Вокруг всего дома шла веранда, на которую выходили большие окна. Некоторые из окон вместо стекла были затянуты густой сеткой. Она спасала от комаров и вместе с тем давала доступ свежему воздуху. Около дома росли пальмы, бананы, эвкалипты и другие деревья жарких стран. В этот день мистер Скотт и мистер Брук, верные своему правилу, завтракали на веранде. Оба были во всем белом, как обычно одеваются в этих краях европейцы. Мистер Скотт был высокий мужчина, лет под сорок. Чистое, гладко выбритое лицо выражало гордость и самоуверенность. Он всегда был спокоен. Спокойно выслушивал неприятные известия, спокойно приказывал бить насмерть в чем-нибудь провинившегося слугу. Веселился он тоже спокойно. Никогда не кричал в не гневался: слишком много было бы чести для того человека, который рассердил его. Самое большее, что он мог себе позволить, - это улыбнуться в беседе со своим братом-европейцем. Да и то только здесь, а у себя в Англии он с более-менее простым человеком не стал бы и разговаривать. Он был аристократ по происхождению и в свое время пустил на ветер наследство, полученное от покойного папаши. Чтобы приехать сюда, у него были две веские причины: во-первых, тут он получал большое жалование, а во-вторых, в этой отдаленной стране вообще можно было поживиться. Его помощник, мистер Брук, был человеком совсем другого склада: низкий, толстый, вечно злой. На своем веку - ему было сорок пять - он сменил немало профессий: служил в армии и плавал на торговых судах, читал проповеди в церкви и работал в театре, - и всюду ему не везло из-за скверного характера. Только тут он нашел занятие по себе: рабочие, которыми он распоряжался, были бессильны ему что-нибудь сделать. Мистера же Скотта он очень уважал и боялся. Англичане сидели молча и пили кофе. Вдруг Брук прикоснулся к руке мистера Скотта и осторожно показал в угол веранды. Там, пугливо оглядываясь, пробиралась ящерица в добрый метр длиной. Во рту она держала порядочный кусок мяса. Эти пресмыкающиеся любят поживиться около человека, как у нас крысы. Только эти более пугливы: стоило Бруку пошевелиться, как ящерица тотчас бросила мясо и скрылась. - Скоро придет корабль, - сказал Скотт. - Хватит нам каучука и копры, чтобы нагрузить его? - Должно хватить, - ответил Брук, - только вот рабочих мало. Вчера снова один умер. Нужно еще выписать. - Сколько их у нас теперь? - Двести девяносто три. Восемьдесят шесть умерло за эти полгода да двое снова убежали несколько дней назад. - Невелика беда - выпишем других, - спокойно сказал Скотт. И он был по-своему прав: в том, что двое - трое рабочих убегали, не было никакой беды. Более того, это было даже на руку хозяевам: заработки беглецов, иной раз за несколько лет, оставались в кармане мистера Скотта. Ему приходилось только желать, чтобы бежали побольше, и в глубине души он был благодарен Бруку за то, что тот своей жестокостью помогал в этом деле. Нужно заметить, что среди рабочих местных - папуасов - было не больше десятка, а все остальные - китайцы, японцы, малайцы, даже негры. Набирать на работу папуасов было просто невыгодно: во-первых, они непривычны к постоянной работе, а во-вторых, все они быстро разбежались бы от такой жизни - тут они, как говорится, дома. Другое дело рабочие, привезенные издалека: с ними делай, что хочешь. На веранду поднялся новый человек, грек Кандараки. Это был уже немолодой, но юркий, хитрый, пронырливый субъект, с бегающими глазками и козлиной бородкой. Откуда он взялся, как попал сюда - одному богу ведомо, но Скотту Кандараки был очень полезен. Он был торговым агентом, знал все, что нужно и даже чего не нужно, обманывал всех и всем был просто необходим. И мистер Скотт не гнушался его советами. - Мистер Скотт! - сказал грек, склонившись в поклоне. - Там пришли двое папуасов, должно быть, с гор. Они принесли шкурки райских птиц и золотой самородок - этак с куриное яйцо. - Что им нужно за все это? - спросил мистер Скотт. - Два ружья. Мистер Брук так и подскочил в своем кресле: - Что? Как? Ружья? Не может быть! Они ведь не знают, что с ними делать! - Наверно, знают, если просят, - сказал Кандараки. - Да-а, дела... - проговорил мистер Скотт. - Если им потребовались ружья, это скверный признак. - Наверно, их кто-нибудь научил, - сказал грек. - Позовите их сюда, - велел Скотт. Кандараки махнул рукой. Подошли двое папуасов. Видно было, что они редко встречались с белыми. Смотрели как-то исподлобья, словно загнанные звери. - О, эти молодцы мне не нравятся! - сказал Брук. И верно, пришедшие очень мало походили на папуасов, живших вблизи станции. Особенно интересна была их прическа. Волосы делились на множество косичек, каждая из которых, чтобы не путаться с другими, была облеплена грязью. Косички свешивались со всех сторон и даже стучали при малейшем движении. На руках и ногах были браслеты, искусно сплетенные из травы и украшенные ракушками. На шее висели ожерелья из звериных зубов. Один держал связку птичьих шкурок, другой - кусок золота. Особый интерес представляли шкурки. Райские птицы небольшие - как воробей или чуть-чуть побольше. Само название говорит, что они какие-то необыкновенные. И правда: такой красивой, яркой и пестрой расцветки никто даже и выдумать не смог бы. Их есть несколько пород, но наиболее известна одна: у нее длинный, около тридцати сантиметров, хвост с такими тонкими, нежными и яркими перьями, что ими охотно украшают себя не только дикари, но и европейские женщины. Ради них эти шкурки и вывозятся в Европу, где они ценятся очень дорого. Должно быть, потому, что туземцы обычно сбывают шкурки без ног, в Европе сложилась легенда, что эти птички всю жизнь проводят в воздухе, питаются только росой и обладают какой-то чудесной силой. Отсюда и название их - райские. Кандараки с помощью нескольких слов, а больше - жестами спросил у туземцев, что они хотят получить за свой товар. Папуасы поняли, о чем их спрашивают, принялись показывать руками, как держат ружье, и все время приговаривали: "Пуф! Пуф!" Даже Скотт улыбнулся. - Вон чего захотели! - сказал он. - Однако не годится давать вам такие вещи. Принесите и покажите им лучше другое, - приказал он Кандараки. Кандараки принес топоры, ножи, лопаты... Видно было, что это богатство произвело впечатление на папуасов, но они по-прежнему отрицательно крутили головами. - Подозрительное дело, - сказал Скотт. - А не угостить ли их водкой? - предложил Кандараки. - Может, тогда с ними легче будет договориться. - Лучше спиртом! - крикнул Брук. - Что им водка - этаким чертям! Скотт кивнул. Кандараки принес бутылку и налил полстакана спирта. Подошел к одному из папуасов, дружески похлопал его по плечу и протянул стакан. Папуас недоверчиво смотрел на него и отказывался брать. Кандараки сам пригубил спирта, засмеялся и снова протянул стакан папуасу. Тот взял и немного отпил. Сначала он испугался: видно, захватило дух. Но спустя минуту, почувствовав приятную теплоту внутри, рассмеялся. Его товарищ выпил уже весь стакан до дна. Потом снова выпил первый. И торговля пошла веселей. Папуасы забыли про оружие, их интересовала только "чудесная вода". Кандараки показал две полные бутылки. "Сделка" состоялась. Прижимая к груди свои бутылки, шатаясь и весело крича что-то, папуасы направились домой. - Ха-ха-ха! - захохотал мистер Брук. - Вот это я понимаю, это торговля! - Дай бог почаще, - смеялся Кандараки. И они принялись подсчитывать, сколько заработали на этой торговой операции. А счастливые папуасы между тем вышли за пределы станции, остановились, снова выпили и, как по команде, повалились наземь. Бутылки покатились по траве, орошая ее остатками спирта, - на этом пока дело и кончилось. В полукилометре от дома, где жили мистер Скотт и мистер Брук, в болотистой низине находилась плантация каучуковых деревьев. Существует несколько десятков пород таких деревьев, но самые лучшие происходят из Южной Америки, с низовьев реки Амазонки. Оттуда их стали вывозить и разводить в других жарких странах - в том числе и на Новой Гвинее. Эти деревья - близкие родственники нашего молочая, но здесь они достигают величины дуба. Три тысячи деревьев были посажены правильными рядами, и между ними сновали рабочие. Каучук, который идет на производство резины, получают из сока этих деревьев. Добывают его таким же способом, как мы весной добываем березовый сок. Каучуковый сок похож на молоко, только погуще. Неподалеку от плантации было разложено множество костров. Рабочие приносили сюда горшки с соком. Другие обмакивали в сок дощечки и держали их над огнем. Сок густел. Тогда снова макали ту же самую дощечку и снова коптили, и так до тех пор, пока на ней не собирался большой ком резины. Ее срезали, откладывали в сторону, а дощечку снова окунали в сок. Возле костров лежали огромные кучи резины. Сок с плантации все время подносили и подносили. Между рабочими расхаживал надсмотрщик, малаец Файлу, и время от времени подбадривал их плетью. Прежде этот Файлу сам был рабочим, но за усердие и за то, что он изо всех сил старался угодить хозяевам, его сделали старшим над остальными. И он выполнял свои обязанности не за страх, а за совесть. Он все время подглядывал, подслушивал, следил за каждым шагом рабочих и сообщал хозяевам. Рабочие невзлюбили его больше, чем мистера Брука, потому что он был ближе к ним и больше досаждал. Раз-другой рабочие крепко поколотили его, но это им обошлось дорого: один из них был так избит, что не протянул и недели, а второй еле-еле остался в живых. Почти все рабочие были цветные: желтые китайцы, корейцы, японцы, темные малайцы, черные негры, но не африканские, а из Америки - там им, видно, несладко живется. Особенно много было китайцев. Нездоровый климат, скудная и скверная пища, непосильная работа отпечатались на всем их облике. Одна надежда поддерживала всех: вот они отработают свой срок и вернутся домой богатыми. День уже клонился к вечеру, когда на плантацию явились Брук и Кандараки. Файлу подбежал к ним и стал жаловаться, что сушильщики очень медленно работают, не поспевают. - А для чего у тебя в руках плеть? - спросил Брук. - Не помогает: сама работа такая медленная. - Это верно, - сказал Кандараки. - Я давно уже говорю, что нужно перейти на химическое сгущение сока. В других местах давно уже не сушат над костром. - Если это более выгодно, надо будет обсудить, - ответил Брук. Пошли между рядами деревьев. Рабочие еще больше засуетились, забегали. Возле одного дерева Брук вдруг остановился и, показывая рукой, сурово спросил у Файлу: - Это что такое? А? Файлу забормотал: - Я... я не видел. Это Чик Чу. - А ты для чего здесь поставлен? - крикнул Брук и, подняв плеть, тяжело опустил ее на спину Файлу. Тот только склонился еще ниже и жалобно пробормотал: - Прошу прощения, господин... больше не буду... Между тем сюда спешил бедняга Чик Чу - это было его дерево. Подбежал и - побелел как полотно. Горшок был полон, и каучуковый сок, видно, давно уже лился через край. Брук даже не взглянул на китайца и, отходя, только бросил Файлу: - Смотри в другой раз... Файлу склонился чуть не до земли, провожая Брука преданным взглядом. Но едва тот отошел, как Файлу тут же сделался в сто раз более важным и грозным, чем сам Брук. - Ну-у, - прошипел он, поворачиваясь к Чик Чу, - а теперь мы с тобой рассчитаемся. Китаец упал на колени, стал просить: - Извини... господин... не буду... не успел... господин!.. Но "господин" не смилостивился... Ведь ему только что пригрозил другой господин, который в свою очередь боялся третьего. Вечерело. Над сырой плантацией стал подниматься туман. Это самое нездоровое время в жарких странах. Европейцы обычно в такую пору сидят дома и носа не кажут на улицу. Работу закончили и пошли домой. Для рабочих специально было построено недалеко от плантации большое здание, только не на сваях, как для хозяев, а прямо на земле. Во дворе негр-повар, или "кок", как повсюду на море зовут поваров, уже поставил огромный котел черного варева из бобов. Бобы и рис, приправленные кокосовым маслом, были почти что единственной пищей рабочих. Мяса они и в глаза не видели. Правду сказать, его и не было на острове. Свиней на Новой Гвинее не разводят, коров тоже. Привезли было несколько голов на станцию; ясное дело, они предназначались для белых, да и то главным образом ради молока. Хозяева, конечно, баловались иной раз и дичью, а у рабочих только рыба бывала на обед довольно часто. Похлебали варева и пошли спать. Помещение было огромное; вдоль стен стояли нары, на которых лежал сухой тростник и ничего больше. Только кое-где валялись еще лохмотья - одежда рабочих да в головах вместо подушки лежал узелок. Рабочие бросились на свои нары и тотчас уснули. Не спал только Чик Чу: следы плети на его теле не мирились с жесткой постелью. В углу стонал, метался в лихорадке один кореец. Не спалось и Файлу. Он жил в этом же самом сарае, но как надсмотрщику ему был особо отгорожен уголок возле входа. Ни на минуту не мог он забыть удара, который получил сегодня от Брука. Правда, не впервой ему попадало, в свое время он получил положенную долю плетей. Но вот уже два года, как он сам сделался старшим; сам мог бить своих товарищей, как когда-то били его; часто случалось, - да вот, например, сегодня, - что его даже называли господином, - его, темнокожего, человека низшей породы. Шло время, и он начинал уже считать себя человеком - сначала среди подчиненных ему рабочих, а потом немного и среди "них", белых. И вот сегодня ему напомнили, что он еще не человек. И все из-за этого проклятого Чик Чу! Не будь его, так, может быть, и навсегда привыкли бы к мысли, что Файлу - человек. Жалко, что мало всыпал этому поганому китайцу. И Файлу готов пойти сейчас же и добавить. Между тем под окнами, возле строения, появилась какая-то фигура. Осторожно кралась она вдоль стены, приближаясь к дверям. Двери без скрипа открылись, и в помещение вошел человек. Видно было, что это свой: он хорошо разбирал дорогу в темноте и уверенно продвигался к тому месту, где спал Чик Чу. Наклонившись над соседом Чик Чу, незнакомец стал всматриваться ему в лицо. - Кто тут? - спросил Чик Чу. - Тсс!.. - прошептал незнакомец. - Это я: Чунг Ли. - Ты?! - крикнул Чик Чу и, забыв про боль, вскочил с постели. - Тише! Что ты делаешь? Ты погубишь меня! - зашипел Чунг Ли. И действительно, Файлу услышал и заворочался. В этот самый момент один из рабочих громко забормотал что-то сквозь сон. Файлу успокоился. Выждав немного, Чунг Ли спросил: - Где брат? - Нету, - ответил Чик Чу. - Умер? - Нет, убежал. Чунг Ли едва не застонал от отчаяния. - Куда? Почему? - После того как ты убежал, - начал шептать Чик Чу, - Брук на твоем брате стал злость сгонять. Никак не мог простить, что ты его посмешищем