а ключ и прошел по мягкому ковру к полковнику. Он смотрел на меня пристально, со злобой. Он даже не предложил мне сесть. Ткнув мне в грудь пальцем, он проговорил: -- Я же тебе приказал прекратить это дело, Мартин! -- Прекратить? Что прекратить? -- Не хитри. Эти, из Пентагона, опять объявились. Говорят, что ты должен перестать совать нос в дела, которые тебя никак не касаются. Говорят, -- добавил он, морща лоб и хмуря мохнатые брови, -- что ты был в Библиотеке Конгресса и интересовался вещами, которые... -- Он фыркнул и сел, грубо указав мне на кресло. -- И потом, Мартин, они хотят видеть тебя. Из-за того типа, что погиб на автостраде... Разве не ты писал ту заметку? Или это был... -- Да, это я писал. -- Гм. А теперь скажи мне, Мартин, разве я не поручил тебе статью о ядерных исследованиях и обо всем, что из этого следует? Да? Так почему же ты занимаешься какими-то дорожными происшествиями и самолетами, сбитыми японцами? -- Полковник, я... -- Нет, черт побери! -- заорал он. -- Кто руководит газетой? Я! Так вот, дорогой мой, прекрати тратить время попусту и продолжай заниматься статьей о ядерных исследованиях. Ясно? Ясно? -- зарычал он. Я жестом дал понять, что мне все ясно, и положил ему на стол папку, которую принес с собой. Он презрительно и равнодушно взглянул на нее: -- А это еще что такое? -- Моя статья о ядерных исследованиях и обо всем, что из этого следует. Я закончил ее сегодня ночью. Здесь тридцать пять страниц, полковник. Его серые глаза засверкали. Он стиснул челюсти. -- Если ты вздумал посмеяться надо мной, Мартин... -- начал он. Я отрицательно покачал головой. -- Нет, я не смеюсь над вами. Это действительно моя статья. Полковник промолчал. Черт возьми, я положил его на лопатки. Он опустил глаза. Тяжело, очень тяжело вздохнул и сразу же спокойно произнес: -- Мартин, дело не в этом. Я не думал упрекать тебя. Я не хотел сказать, что ты бездельник. Ничего подобного. Суть в том, что ты, должен бросить это дело. В Пентагоне сказали, что нет смысла ворошить могилы. Пропавшие без вести самолеты, пропавшие без вести пилоты -- это не работа для журналистов. И я, -- добавил он, помолчав немного, -- согласен. Ты, я думаю, это понимаешь. Наступила тишина. Он задумчиво смотрел на меня. -- Я мог бы и бросить это дело, полковник, -- заметил я. -- Ты серьезно? -- Да. Я уже знаю все, что хотел узнать. -- Ну и что же это? -- В глазах его сверкнуло недоверие. Из другой папки, которую тоже принес с собой, я достал два листа бумаги и протянул ему. Это были авиационные карты района острова Акава. -- Посмотрите, полковник.. Посмотрите на этот остров, -- я указал на первый лист. -- Видите, он не очень большой, но все же чуть побольше простого утеса, не так ли? -- Гм Согласен. -- подтвердил он. -- Ну и что из этого следует? Я указал на второй лист. -- А теперь посмотрите сюда. Первая карта сделана в сорок втором году, а эта в шестьдесят втором. Смотрите на этот утес, вы видите эту крохотную точку в Тихом океане?.. Видите? -- Конечно, вижу. Я не слепой. -- Хорошо. Так вот речь идет об одном и том же острове. Об острове Акава до и после войны. До и после, -- спокойно проговорил я, -- взрыва атомной бомбы. -- Что ты хочешь этим сказать? -- тихо спросил полковник. -- Что бомба, сброшенная на Хиросиму, была не первой. -- Конечно, не первой. Были испытательные взрывы, разумеется. В пустыне Невада, если говорить точно. -- Нет, я не это имею в виду. -- Что ты еще придумал, Мартин? -- Я хочу сказать, что еще до Хиросимы взорвалась другая атомная бомба. Взорвалась случайно. По ошибке. Он опустил голову и долго молчал. Потом взглянул на меня и проговорил сквозь зубы: -- Надеюсь, ты понимаешь, что ты говоришь, не так ли? Ну, конечно же понимаешь, Мартин? Так? -- Так. -- Но ты ведь можешь и ошибаться, верно? -- Верно. Могу и ошибаться. -- Так вот, давай на минуту допустим, что на этом островке Акава -- так он называется? -- допустим, что там взорвалась по ошибке атомная бомба... Ну и что? Прекрасная статья, а потом опровержения, суд, расследование и все прочее в том же духе... Смотри, это ведь уже все старье. Атомная бомба, взорвавшаяся в сорок пятом году... Черт возьми! Сейчас, -- продолжал он все более энергично, -- существуют такие бомбы, что ту, сброшенную на Хиросиму, можно считать розовым бутончиком! -- Сто тысяч человек погибло, полковник. За несколько секунд. Розовый бутончик... -- Да, согласен. Но я хочу сказать, что сегодня есть бомбы, которые за те же несколько секунд могут уничтожить десятки миллионов людей! Ну, допустим, ты угадал. Взорвалась по ошибке атомная бомба. Может, и на самом деле так было, и люди из Пентагона имеют все основания желать, чтобы все это не выплыло на поверхность. Хорошо. Допустим, ты прав. Но почему это так волнует тебя? Я покачал головой: -- Вот это самое главное, -- сказал я. -- Меня волнует не то, что 15 июля сорок пятого года на Акава по ошибке взорвалась атомная бомба. Меня потрясает, полковник, тот факт, что один из пилотов Б-29, который доставлял бомб... умер у меня на руках возле автострады в Колорадо двадцать дней тому назад. Вот что меня поражает... -- тихо заключил я. Глава 4. Наступила тишина. Спленнервиль поднялся, медленно прошел к бару, где держал виски, открыл его, взял бутылку. Постоял молча, опустив голову. Потом медленно повернулся ко мне с бутылкой в руке, нахмурив лоб, покачал головой и произнес -- Не надо. -- Что не надо? Полковник вздохнул, поставил бутылку на место и закрыл бар. -- Пить не надо. Всякий раз, когда ты приходишь ко мне с таким лицом, вынуждаешь меня опрокинуть рюмку -другую, а мне можно выпивать только после захода солнца, так посоветовал врач... -- Он вернулся за письменный стол, сплел пальцы, оперся на них подбородком и надолго задумался. -- Как ты думаешь, что происходит, -- спросил он, спустя некоторое время, -- когда взрывается атомная бомба? -- Ну... -- Хорошего мало, не так ли? -- продолжал он. -- если кто-нибудь оказывается в эпицентре взрыва... или даже недалеко, то погибает, превращается пыль. Разве не так? Не отвечай, Мартин. -- И он жестом как бы прикрыл мне рот. -- Тебе нечего возразить, и ты прекрасно знаешь это. А теперь допустим все же, что самолет "Грей-12" был уничтожен атомной бомбой, находившейся у него на борту... Пентагон не хочет обнародовать катастрофу, и у него есть на то свои причины, но допустим, знаем об этом только мы с тобой. В таком случае ответь мне на другой вопрос: разве мог спастись кто-нибудь из экипажа? Как можно уцелеть, если атомная бомба взрывается в двух метрах от тебя? Я ответил: -- Насколько мне известно, никак. Полковник нахмурился: -- Ну и что же? . -- А то, что существует нечто такое, что нам еще просто неведомо. Я так смотрю на вещи. Город Хиросима был разрушен почти полностью, то же самое произошло с Нагасаки, но некоторые дома поблизости от эпицентра все же остались целы. Кто-то из людей выжил. Почему? -- Но это еще ничего не значит, и ты это прекрасно понимаешь. -- Согласен. Но дело в другом. Па правде говоря, я почти не сомневался, что ошибаюсь, когда шел сюда. Теперь же, полковник, я уверен в обратном. -- Как же тебе понимать? Поясни, Мартин. -- Если бы не было никакой связи между Прискоттом, "Грей-12" и атомной бомбой, люди из Пентагона не забеспокоились бы так. Будь все просто и ясно, что бы им скрывать, спрашивается? Так или иначе, -- заключил я, вставая, -- все это только слова. Дело закончено. -- Закончено? -- с недоверием переспросил он. -- Ну да. Я полагаю, Пентагон уже уничтожил тело Прискотта. И мы теперь ничего не сможем доказать. Мгновение, и напряженное лицо полковника просветлело. Он хлопнул по столу: -- Ну, вот это уже совсем иной разговор, дорогой мой! Это называется здравой логикой. Мы больше ничего не сможем доказать, верно, и потому поставим на этом деле крест. Хочешь отдохнуть немного, Мартин? -- спросил он, вставая из-за стола и облегченно вздыхая. -- Я могу отпустить тебя на пару недель. -- Мы больше ничего не сможем доказать... Похоже...-- вновь заговорил я. Улыбка замерла на губах Спленнервиля. -- Похоже? -- встревожился он. -- Когда Прискотт находился в агонии... Я был рядом, когда он, бедняга, лежал на земле. Умирая, он произнес несколько слов... О, я помню их очень хорошо. Он сказал: "Только мы с Де Вито..." -- Я посмотрел прямо в глаза Спленнервилю и повторил: -- Только мы с Де Вито...", понимаете? -- Понимаю? Что я должен понимать? Этот человек умирал, ты говоришь... Наверное, бредил... И что это может означать -- "Только мы с Де Вито..."?у -- Только они двое выжили -- вот что это означает. Именно это хотел сказать Прискотт. Полковник, -- сам того не желая, я начал скандировать: -- еще один человек, которому удалось спастись от взрыва первой атомной бомбы. Снова последовало долгое молчание. Полковник поднялся из-за стола, прошел к окну и нажал кнопку. Послышалось тихое гудение, и большая розовая штора раздвинулась. Легкий щелчок пальцами, и шеф произнес спокойным голосом: -- Иди сюда, Мартин. Я подошел к нему. Он молча кивнул, указывая поразительную, грандиозную панораму, которая открывалась перед нами -- Нью-Йорк. Лес небоскребов, каньон, созданный человеком, улицы, не имеющие конца, разбегающиеся во все стороны света, миллионы автомобилей, миллионы людей. Я прекрасно понимал, зачем он все это мне показывает. Я тоже был одним из этих муравьев. -- Понимаю, полковник, -- тихо произнес я. -- Я знал, что поймешь. Найти иголку в стоге сена легко, когда есть хороший магнит. Найти человека Нью-Йорке, а тем более в Соединенных Штатах, куда труднее. Человека, который поменял имя, скрывающегося или скрываемого... если к тому же, -- добавил он громче, -- он еще жив. А может, его уже нет в живых -- умер от болезни или в результате несчастного случая, как и этот Прискотт. Тебе не кажется? -- Согласен, -- ответил я. Это действительно было так. Я потерпел поражение, отчего же было не признать это? Мне никогда не удалось бы распутать эту историю. Вероятно, все это было нечто вроде фантазии. Я прикоснулся к истине или был слишком далек от нее? -- Согласен, полковник, -- повторил я. -- А что касается отпуска, то мне хватит и пяти дней. -- Почему не десять, Мартин? -- спросил он, облегченно вздохнув. -- Куда думаешь отправиться? Почему бы не в Африку? Великолепные места, знаешь? Солнце, чащи, слоны и тому подобное. -- Кто знает, может, проведу отпуск дома за какой-нибудь хорошей книгой. Давая понять, что разговор закончен, полковник произнес: -- Как хочешь, мой дорогой. Ты непобедим. Я постоянно говорил это и всегда буду говорить: ты непобедим. -- Он поднял трубку и нажал на рычажок переговорного устройств: -- Кто звонил, Рози? Голосок секретарши быстро перечислил с десяток имен. Спленнервиль пробормотал что-то, потом пожал мне руку: -- У меня дела, Мартин, извини, дорогой, но у меня дела... Так значит, увидимся, через пять дней, ты сказал? -- А разве не десять, полковник? -- Как? А, ну да. Как хочешь, как считаешь нужным. До свиданья. И развлекись! -- крикнул он мне вслед, когда я выходил из кабинета. Развлекись! Ну да, так я наверное и сделаю. Я спустился в свой кабинет, взял папку, в которой лежали бумаги, касающиеся этой истории -- заметки, фотографии и все прочее -- и вывернул в корзину для бумаг. Потом позвонил в отдел некрологов: -- Говорит Мартин Купер! Мне нужно дать объявление. -- Надеюсь, с вашими близкими ничего не случилось? -- сдержанно поинтересовалась девушка. --Продиктуйте, пожалуйста. Я медленно произнес: -- "Мартин Купер глубоко чтит память погибших Марка Д. Прискотта и Виктора Де Вито. Акава, 15 июля 1945 года". -- Это все? -- Все. -- Счет прислать в редакцию или домой, господин Купер? -- спросила девушка. Я ответил: -- Отправьте его полковнику Спленнервилю, -- и положил трубку. На другой день я улетел в Кению. Когда я вернулся, мне уже не хотелось думать об этой истории. В сущности, забывать иногда бывает столь же полезно, сколь и помнить. Столь же, если не больше. И каждый хороший журналист должен уметь забывать. Мне почти удалось отвлечься, я решил было заняться статьей о негритянских гетто в северных штатах, как вдруг... ...как вдруг он пришел ко мне. Это было дождливым вечером, когда осень уже превращалась в холодную промозглую зиму, а я сидел дома и читал хорошую историческую книгу. В дверь позвонили -- динь, динь, и в ответ в моей голове тотчас затрезвонили колокольчики тревоги, причем так сильно что я встал и прошлепал в коридор. Я открыл дверь, и сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. На площадке стоял молодой человек. Я почти не расслышал, что он сказал. -- Господин Купер? -- повторил он. -- Ах, да... Это я. -- Я вас не побеспокою? -- Нисколько. Чем могу быть полезен, господин... --- Моррисон, -- ответил он и как-то странно, устало улыбнулся. Черные глаза его блестели: -- Френсис Моррисон. -- Конечно, господин Моррисон, входите. -- И я, посторонившись, пропустил его в квартиру. Он вошел легким, уверенным шагом полного сил человека. Я разглядывал его, и колокольчики тревоги постепенно умолкали. Волнение улеглось. Итак, я подошел к завершению истории. Я отлично понимал, кто был этот юноша. -- Садитесь, пожалуйста, господин Моррисон, -- я указал ему на кресло, -- и скажите мне... -- Чем вы можете быть полезны? -- закончил он мой вопрос. Усмехнулся и пожал плечами: -- Ничем особенно... Но... Я прочел ваше объявление в похоронном разделе "Дейли Монитор"... Знаете, то... -- По поводу Прискотта и Де Вито, -- прервал я его. На этот раз глаза его вспыхнули. Он опустился в кресло. Широкоплечий, с крепкой, по-юношески тонкой шеей. Я заметил, что пальцы его нервно постукивали по подлокотникам кресла. -- Да... Именно по поводу Прискотта и Де Вито. -- Так в чем дело? Он долго смотрел на меня, не зная, говорить или не говорить. Я прекрасно понимал, о чем он думает, -- он спрашивал себя, откуда мне известны эти имена. Тогда я сказал: -- Но вы же не знакомы ни с тем, ни с другим, господин Моррисон. Эти двое умерли в сорок пятом. А сейчас на дворе семидесятый год. В сорок пятом вас еще на свете не было, мне кажется... Вам, должно быть, лет двадцать -- двадцать два... Он слегка покраснел, пожал плечами. -- Да, это верно... Де Вито был моим дядей, -- тихо ответил он, -- и дома... я часто слышал разговоры о нем и о Марке Прискотте... Он был его другом. Да, конечно, меня еще на свете не было, когда они погибли на войне, но это ваше объявление, знаете... Может быть, вы были знакомы с ними, подумал я, -- он попытался улыбнуться, -- и вот пришел к вам узнать что-нибудь. О Прискотте, например. -- Прискотт умер, -- сообщил я. Он стиснул кулаки. -- Умер? -- воскликнул он и едва не вскочил от волнения. Мне стало очень жаль его. -- А что? Разве вы не знали, что он умер 16 июля сорок пятого года? -- Это верно -- ответил он. Лицо его покрылось потом, и он сильно побледнел, нервно сжимая кулаки. Я вышел наполнить два стакана виски, с содовой и, вернувшись, протянул ему один. Выпил немного сам и сказал: -- Теперь я хотел бы спросить вас кое о чем. -- Да, конечно -- согласился он, глядя на меня. -- Однако прежде мне надо набраться мужества, --предупредил я. Он с недоумением посмотрел на меня: -- Почему? -- Потому что нужно иметь мужество, чтобы разговаривать с призраком. А вы, Де Вито, -- призрак или почти что... Услышав это, он закрыл глаза и минуту сидел так, опустив мохнатые ресницы, а когда снова взглянул на меня, глаза его были полны еле сдерживаемых слез. Он прошептал: -- Призрак? Но... я живой Из плоти и крови... -- он почти по-детски ущипнул себя за руку. -- Видите? -- Вижу. Только вы -- Виктор Де Вито, а не Френсис Моррисон. А Прискотт скончался у меня на глазах, погиб в автомобильной катастрофе в Колорадо... При этих словах Де Вито закрыл лицо руками А умерев, он сразу же утратил свою маску молодости, -- продолжал я. -- Ту, которой обладаете вы Де Вито, ту, которую обрели в тот день, когда умерли. Наступила тишина. С улицы доносился обычный городской шум: рокот машин и шаги людей, бесстрастно проходивших мимо осенним дождливым вечером. Наконец он произнес: -- Вы ошибаетесь. -- Нет. Я все угадал. Я прекрасно понимаю, что у меня никогда не окажется никаких доказательств.|о я узнал правду, Де Вито. И не ошибся. Все так же, закрыв лицо руками, он произнес: -- Я не это хотел сказать. Вы ошибаетесь, когда утверждаете, будто 15 июля сорок пятого года я умер. В тот день я, наоборот, -- продолжал он неожиданно громким дрожащим голосом, -- родился! -- Он опустил руки и посмотрел на меня как бы с вызовом: -- Я рожден в пламени, господин Купер! Это не маска, -- выкрикнул он, касаясь своего лица, -- а мое настоящее лицо, и оно всегда будет таким, пока я не умру по-настоящему, как случилось с Прискоттом... О да, -- он опять снизил голос, -- странная у меня жизнь... я весь какой-то ненастоящий: имя, лицо, все... Мне платят, чтобы я молчал, и я знаю: если заговорю, меня поместят в сумасшедший дом... -- Со мной вы можете не опасаться этого. -- Конечно, поэтому я здесь. Я пришел к вам, чтобы поговорить по-дружески. С того дня мне все время хотелось поговорить с кем-нибудь, кто поверил бы мне. Я пробовал, но можете себе представить... Разумеется, меня принимали за безумца... -- Он опил глоток и продолжал: -- Когда я прочел ваше объявление, то подумал, что с вами мне, наверное, удается поговорить обо всем и я смогу рассказать... -- Слушаю вас, Де Вито. Я ваш друг. Весь мир, кроме, может бить, двух-трех человек, принял бы нас с вами за сумасшедших. Но я умею молчать так же, как и вы. -- Но как вы узнали? --поинтересовался он. -- Это долгая история. Лучше расскажите вы. Что случилось с "Грей-12"? -- "Грей-12"... -- проговорил он и вздрогнул, словно на него повеяло холодом. Он поднял на меня взгляд и все время, пока рассказывал, смотрел мне прямо в глаза: -- Мы получили задание уже в полете, когда снижались на Акаву для заправки. Мы даже не знали, что у вас на борту. Кое о чем мы, конечно, догадывались. Нас многие месяцы тренировали... учили сбрасывать только одну бомбу. Нетрудно было представить, что в подходящий момент нам придется сбросить что-нибудь... необыкновенное. -- Пот градом катился у него со лба, и время от времени он машинально вытирал его. -- Больше не было никаких сомнений, -- продолжал он. -- Когда мы закончили заправку и самолет уже собирался взлететь, командир Хистон четко и ясно по внутренней связи сообщил всему экипажу: "Ребята, не волнуйтесь, оставайтесь на своих местах. Через минуту будем в воздухе. И попридержите язык. Как только окажемся в зоне операции, все ваши разговоры будут записываться на пленку. Наш полет исторический. Задание -- сбросить на врага атомную бомбу. Цель -- Токио... -- Де Вито произнес последние слова так тихо, что я с трудом расслышал их Он вздохнул и продолжал: -- Что произошло потом, я не знаю... Едва Хистон умолк, сразу же сразу, как только он умолк, понимаете, -- он растерянно посмотрел на меня. -- Я хочу сказать, у нас в ушах еще звучал его голос, как вдруг... -- Он внезапно поднялся, выпил все, что оставалось в стакане, и быстро прошелся по комнате, словно хотел убежать. Потом остановился. Испуганно посмотрел на меня. Я подошел к нему: -- Успокойтесь, Де Вито. Это дело прошлого. -- Прошлого... Прошлого... -- простонал он, сжимая руки.-- Как может быть делом прошлого... такое... Что было потом? Могу сказать вам только одно слово... -- Он мгновение колебался и наконец с таким видом, словно открывал невероятный секрет, произнес; -- Пламя. -- Пламя? -- шепотом повторил я. -- Да, было только пламя. Ни шума, ни грохота -- ничего... Все происходило очень медленно... Видели, наверное, в кино замедленную съемку? Так вот, все происходило очень и очень медленно... Я видел это пламя повсюду, везде, вокруг, видел, как развалился самолет, видел моих товарищей -- они раскалились докрасна, словно металл на наковальне, и исчезли... Мне почудилось, -- добавил он изумленно, -- будто мы летели в этом пламени... Тогда я умер, -- твердо сказал он, потом добавил: -- Тогда я и родился. Де Вито вернулся в кресло и опустился в него. Он выглядел совершенно спокойным. Помолчав минуту, продолжал рассказ: -- Потом я пошел в этом пламени, и тут ко мне кто-то приблизился, и мы двинулись вместе. Это оказался Прискотт. Он посмотрел на меня и что-то сказал, но я не помню что. Он взял меня за руку... В этом пламени было так прекрасно, -- добавил он, зарыв глаза и словно отдаваясь воспоминаниям, -- так прекрасно, что мне хотелось бы остаться там навсегда, но... пламя пропало... Вокруг остались только обгорелые камни, дым, жар, расплавленный асфальт. Не знаю, сколько времени прошло... И за нами пришли. Они были в спецодежде. Смотрели на нас, как на привидения... Вы правы, господин Купер... Не хотели верить нам, но поверили в конце концов... в конце концов... Де Вито еще долго рассказывал мне о многих годах, проведенных в изоляции в госпитале, о десятилетиях, прожитых едва ли не в тюремных застенках, о своих страхах и наконец о вновь обретенной свободе и о напрасных попытках разыскать Прискотта, единственного человека, с которым он мог вспомнить о том, что произошло... Де Вито говорил всю ночь напролет, три или четыре раза повторив всю историю, и я слушал его, хотя понимал, что никогда не смогу обнародовать его рассказ, потому что невозможно остаться в живых во время взрыва атомной бомбы да еще когда находишься в двух шагах от нее. Не смогу использовать его рассказ и потому, что он уже считается погибшим, и его имя выгравировано на бронзовой доске. Не смогу, потому что меня примут за: сумасшедшего, или решат, что я ударился в сочинение научно-фантастических романов. Да, он говорил всю ночь. Он еще раз повторил, что когда пламя исчезло, они с Прискоттом расплакались и больше ничего не понимали, пока не увидели жутко перепуганных людей в спецодежде. Де Вито все говорил и говорил. Он собрался уходить, когда на горизонте, что виднелся между небоскребами, уже занималась заря. Он пожал мне руку и, пошатываясь, направился к двери. Уже на пороге он обернулся и спросил: -- Вы сказали, что Прискотт постарел после смерти... Да? -- Да, он выглядел пятидесятилетним. Де Вито опустил глаза: -- Так будет и со мной... -- Он усмехнулся: -- Если умру в семьдесят лет... представляю, какие лица будут у тех, кто... кто увидит мой труп... Ну, ладно, -- заключил он, безнадежно махнув рукой, -- прощайте. Может быть... Может быть, я еще зайду к вам, господин Купер. Когда опять захочется поговорить обо всем этом... Хорошо? -- Приходите, когда захотите, Де Вито. Он кивнул и помахал мне рукой. Я смотрел ему вслед, пока он шел по коридору к лифту. Шел спокойно, и мне показалось, будто он скользил; скользил по воздуху, оторвавшись от пола, оторвавшись от земли. Возможно, так оно и было. И он ушел, унося с собой свой невероятный секрет. x x x Перевод с итальянского Ирины Константиновой Константинова Ирина Георгиевна, член трех творческих Союзов России - литераторов, журналистов, переводчиков. Санкт-Петербург, 197183, Наб. Черной речки, 16 - 27., Тел./факс 4307991, E-mail: kig@mail.wplus.net 1 ноября 2000