- Фамилия? - опять спросил Писаренко. - Там написано, - уклончиво ответил "заяц". - Ездоков, значит? Член общества рационализаторов и изобретателей. Так... Почему летаете без билета? Это ведь не трамвай... - Денег не было. - Ладно, - сказал Писаренко. - Разберемся. Через несколько минут с "рационализатором" беседовали работники уголовного розыска. Обыскали. У воздушного "зайца" нашли крупную сумму денег. В двух туго набитых сумках было много добра. Все это были компактные и дорогие вещи: нейлон, синтетика, сувениры. Документов у задержанного, кроме членского билета общества рационализаторов и изобретателей на имя Ездокова, не оказалось. Но в карманах у него оперативники нашли авиабилет Алма-Ата - Караганда, проданный накануне на имя Гребнева и обрывок тетрадного листа с адресом: улица Степная, 64-б, квартира 2. Вот и все. Осмотр багажных отсеков самолета дал знакомые результаты: на рулевых тягах болтается поношенная одежда, валяются пустые бутылки, окурки, остатки еды. - "Не меньше двух дней обитал здесь этот тип", - решили оперативники. "ДРУЗЬЯ-ПРИЯТЕЛИ" Хозяйкой квартиры, адрес которой был указан на клочке бумаги, оказалась молодая, несколько развязная женщина, отрекомендовавшаяся Галиной Сомовой. - Да, есть у меня знакомый летчик, - откровенно призналась она. - Живет у меня, но сейчас в рейсе. Скоро вернется. Мы недавно познакомились. Его фамилия Матросов. Володя. А затем добавила: - Друг у него есть в Алма-Ате. Живет у моей приятельницы в пятом микрорайоне. Тоже летчик - Виктор Гребнев. Гребнев? Но именно эта фамилия обозначена на авиационном билете, найденном у "рационализатора". А его Галина Сомова отрекомендовала "летчиком" Матросовым. Кто же Гребнев? И где он? Гребнева нашли по указанному Сомовой адресу. Этот черноволосый, крепко сложенный мужчина, увидев работников милиции, умело разыграл сцену оскорбленной невинности. - Это произвол, - гневно ораторствовал он. - Я бортрадист Бакинского аэропорта, приехал в Алма-Ату по личным делам. Матросов? Да, знаю такого. Но мало. И то только потому, что он сам из Баку, встречались по работе. Все это было шито белыми нитками. У работников милиции имелись веские основания подозревать Гребнева в самолетных кражах. Его задержали. Началось следствие. Работу следователей возглавил заместитель начальника отдела следственного управления МВД Казахской ССР подполковник Ю.Н.Шевцов, за работу принялись следователи Басаров, Марьясис, Исабаев и другие... Предстояла большая работа. Нужно было полностью изобличить преступников, выявить их сообщников и пособников, найти похищенные вещи и вернуть их, по возможности, потерпевшим. ПОЕДИНОК Начался нелегкий поединок следователей с преступниками. Пойманному с поличным Матросову запираться не было смысла. Он признал, что с целью краж вылетал из Алма-Аты в Симферополь вместе с Гребневым. Возвращались вместе - Матросов в багажнике, Гребнев, его напарник, в салоне самолета. Это и дало последнему возможность улизнуть от милиции в момент задержания мнимого рационализатора. Однако у работников следствия были серьезные основания утверждать, что Матросов и Гребнев причастны и к другим кражам. В распоряжении следователей находились предметы, найденные в багажном отсеке самолета ИЛ-18 на месте, где была совершена кража, в Целинограде. Отпечатки пальцев, обнаруженные на этих предметах, полностью совпадали с дактилоскопическими данными Владимира Матросова. Это было неопровержимым доказательством его вины, и преступнику пришлось сделать еще несколько признаний. Значительно сложнее оказалось изобличить Гребнева, Этот матерый преступник упорно отвергал предъявленные ему обвинения, старался свернуть следствие на ложный путь. Но факты, в данном случае - улики, - упрямая вещь. В арсенале работников следствия есть немало средств, с помощью которых можно раскрыть преступление, как бы тщательно оно ни было замаскировано и доказать вину преступника, как бы он ни выкручивался. Появились первые свидетели. Были найдены и вещи, которые воры сбывали в разных городах и разным людям. Работники следствия нашли и задержали в Усть-Каменогорске еще одного соучастника преступлений - Эдуарда Орловского. Вскрылась и его неприглядная роль в преступной группе. Поначалу он помогал Гребневу и Матросову сбывать ворованные вещи. К этому делу он привлек своих родственников во Фрунзе. Затем и сам принял непосредственное участие в кражах. Он дал многие ценные для дела показания. Теперь Гребнев понял, что его карта бита. Продолжая упорствовать, запираться, он все же вынужден был дать первые показания, признать свое участие в некоторых кражах... УГОЛ ПАДЕНИЯ Для того, чтобы полностью разоблачить преступников, не оставить без внимания ни одной, даже самой мелкой кражи, нужно было проделать огромную работу. "Воздушные пираты" орудовали в разных городах, на различных трассах. И поэтому оперативно-следственные работники выехали в Баку, во Фрунзе и другие города страны. Постепенно все явственнее вырисовывался неприглядный облик преступников, стали понятны изощренные методы, к которым они прибегали в целях наживы. Оба - Матросов и Гребнев - раньше работали в Бакинском аэропорту бортрадистами на самолетах ИЛ-18, хорошо изучили эту умную машину. Но, погрязнув в беспробудном пьянстве и кутежах, они перечеркнули широкую и светлую дорогу, которая открывалась перед ними, молодыми специалистами. Их пытались образумить, удержать от падения. Не помогло. Они опускались все ниже и ниже. Наконец, за пьянство и прогулы их уволили из авиации. Для кутежей нужны деньги. Много денег. Не обладая достаточной силой воли, чтобы преодолеть пагубные привычки, Матросов и Гребнев становятся на путь преступления. Бросив свои семьи, они целиком отдались случайным, ни к чему не обязывающим связям. Находились и легковерные женщины, которые затем вольно или невольно становились соучастницами их преступлений. Они принимали от своих случайных знакомых подарки сомнительного происхождения, участвовали в кутежах. Первые кражи Матросов и Гребнев совершили еще в 1964 году. Тогда они орудовали на самолетах, летавших из Баку в Ереван, Тбилиси. Потом "пираты" сменили маршруты. Перебазировались сначала во Фрунзе, где обзавелись надежным помощником по сбыту ворованных вещей Орловским, таким же пьяницей и проходимцем. Вскоре отправились в Алма-Ату. Оба хорошо овладели воровскими приемами. Научились ловко открывать чемоданы таким образом, чтобы потерпевший не сразу заметил это. Брали самое ценное. И спиртные напитки. Обычно они покупали билеты на самолет, отправляющийся в дальний рейс, но до ближайшего аэропорта. Во время полета "пираты" проникали в багажное отделение самолета и пускали в ход отмычки. В связи с этим нельзя не упрекнуть некоторых работников аэрофлота, чья беспечность помогла преступникам беспрепятственно проникать в самые укромные уголки самолета и также беспрепятственно покидать борт воздушного лайнера. Любопытен один эпизод. Во Фрунзе перед выходом пассажиров из самолета один на членов экипажа обнаружил на борту двух безбилетных пассажиров в нетрезвом состоянии и с вещами. Это и были Матросов и Гребнев. Летчик, разумеется, не знал, кто они. Но уже один только странный вид этих людей, их подозрительное поведение должно было встревожить его. Летчик, однако, поверил "липовым" документам и благодушно отпустил преступников с миром. "Пираты" были осторожны, боялись возмездия. Суеверный Матросов всегда имел при себе специальную "молитву" и читал ее перед каждой очередной кражей. Он боялся тринадцатых чисел, понедельников. Но "молитва" не помогла. Первая же кража на казахстанской земле оказалась и последней для этих отщепенцев. ДОРОГИ, ДОРОГИ... Куда девали преступники краденые вещи? Кое-что они сбывали перекупщикам, кое-что обменивали на водку. У Матросова и Гребнева в Алма-Ате, Баку и во Фрунзе были сожительницы. Им тоже порой передавали кое-какие "подарки" из числа ворованных вещей. Найти эти вещи, вернуть их владельцам - такая задача встала перед работниками казахстанской милиции. Они выехали во многие города страны. Баку. В этом городе Гребнев сплавлял ворованные вещи через некоего киномеханика из артели слепых. Этими весьма скудными данными располагал следователь Марьясис, прибывший сюда вскоре после ареста преступников. Кто он, этот киномеханик? Фамилия неизвестна, имя - тоже. Пришлось перебрать многих людей этой профессии, пока нужный киномеханик нашелся. Застигнутый врасплох, он признался в том, что покупал у Гребнева дефицитные вещи, перепродавал их. Нашлись и многие "покупатели". В Ленинград выезжал следователь Басаров. И его поездка увенчалась успехом. Большинству пострадавших были возвращены их вещи. Даже тем, кто не обращался в милицию. Получил свой спортивный костюм и наш курортник. В итоге кропотливой и напряженной работы следователей и работников милиции были раскрыты все преступления, совершенные Матросовым, Гребневым, Орловским и их пособниками. Вина преступников была полностью доказана. Суд сурово покарал их. В.ДЖАНАЕВ, литсотрудник газеты "На страже", Т.ФРОЛОВСКАЯ КОНЕЦ КАРЬЕРЫ (Письма из зала суда) ПИСЬМО ПЕРВОЕ Поначалу любопытство собрало здесь много людей. На исходе был февраль, последний месяц затянувшейся, непривычно студеной, многоснежной зимы. Троллейбус медленно катил среди сугробов, часто увязая колесами в неразметенном еще снегу, который несмотря на раннюю пору был уже иссечен и располосован рубчатыми автомобильными колесами. Здание суда, в котором шел процесс по делу Виноградова, находилось на окраине города. Но в первый день Процесса попасть в зал заседаний было нелегко. Председательствующий назвал состав суда, огласил обвинительное заключение, и все пошло обыкновенным порядком. Шелестели бумаги, удобнее усаживались адвокаты и прокурор; скамью подсудимых и публику разделяла охрана в зеленой форме, время от времени сменявшаяся. Трое подсудимых, Виноградов, Фиалковский и Старцев, обвинялись в том, что использовали фальшивые билеты, а сборы от незаконных концертов не сдавали в государственную казну. Суд задался целью детально разобраться в совершенном преступлении. Публику же интересовало не только это. Было даже важно знать, как случилось, что талантливый артист пренебрег честью и совестью. Собравшихся интересовала психологическая подоплека преступления, которое убедительно доказывалось многими свидетельскими показаниями, признаниями Фиалковского и Старцева, происшедшими неоспоримыми фактами. Час за часом заслушивали свидетелей, скрупулезно выясняли подробности, касающиеся незаконного изготовления и продажи билетов. Постепенно обнажался механизм "левых" концертов. Эти заметки очевидцев процесса, может быть, что-либо добавят к тому, что стало ясно о Виноградове и его коллегах по скамье подсудимых, ранее бывших его помощниками. Здесь мы имеем возможность дописать то, что не могло войти ни в обвинительное заключение, ни обнаружиться на процессе. Но вернемся к процессу. Перед зданием суда стоит тюремная машина. Изредка входит кто-нибудь из свидетелей. Секретарь суда просовывает голову в дверь, говорит, что перерыв окончился. Молоденький солдат, который обычно сидит у двери на венском стуле, сейчас стоя пропускает всех перед собой. Под стражей только двое - Виноградов и Фиалковский. Трое подсудимых садятся у стены слева на стульях, в том числе и Валерий Старцев. Потом солдат медленно и торжественно закрывает дверь. Коротко и сухо звучит: "Встать! Суд идет!" Процесс продолжается. Никакого контакта между Виноградовым и Фиалковским не допускается. Виноградов почти не виден за высоким барьером. Он и Фиалковский - в одиночестве. Остальные подсудимые сидят в пальто, держа одинаково шапки на коленях. Только солдаты скинули полушубки. Они производят внушительное, строгое впечатление. Впрочем, один из них после смены тут же читает увлекательную книгу. Сменившись, он сразу отодвигается к окну, забывая о процессе, погружается в чтение. Процесс тем временем идет своим порядком. Часто повторяется вопрос: "Личных счетов не имеете?" Свидетели отвечают по-разному: одни - с уверенностью, другие - помедлив, будто только сейчас решая вопрос для себя и выясняя смысл своих отношений с Виноградовым. Этот обязательный и официальный вопрос неожиданно поворачивает свидетеля к нам его личной, неспрятанной жизнью. Надо только внимательно вслушиваться... Один Виноградов неизменно отвечает с добродушно-ласковой удивленностью: он поражен, как вообще могут подозревать, что у него есть с кем-нибудь личные счеты, но терпеливо соглашается вновь и вновь разъяснять это суду и тем, кто свидетельствует за него или против него. Последних - больше. Когда впервые прозвучал голос Виноградова, что-то меня в нем остановило. Лишь вновь и вновь воспринимая его повелительные интонации, можно было догадаться, что даже голосом Виноградов добивается того, чтобы здесь именно его личность царила, была довлеющей. Не было в этом никакого криминального или житейского расчета, но была ли это извинительная слабость артиста или черта характера, косвенно или прямо относящаяся к тому, что привело его на скамью подсудимых - в этом только еще предстояло разобраться. Сам Виноградов, как Фиалковский, - стриженый; держится очень прямо, с отточенным изяществом артиста. Речь его проста, спокойна, отвечает он с легкостью человека интеллигентного, объясняет все кратко и исчерпывающе, сжатая живописность его слова, понятливость почти всегда удовлетворяет судей. Тем не менее, Фиалковский, напоминающий старательного мастерового из фильмов о дореволюционной поре, вызывает большие симпатии состава суда и публики. Его корявая, с мучительными размышлениями, произносимая глухим, сдавленным голосом речь, вся его фигура, такая нескладная, такая обреченная, говорит о противоречивой жизни. Выслушиваются свидетели, председательствующая перелистывает толстые тома дела, ворошит папки. Она строга, ведет процесс твердой, крепкой рукой, хотя иногда возникают некоторые заминки со свидетелями, которые не слишком пунктуальны. Они несколько скованы, редко кто держится спокойно и невозмутимо. В перерывах в коридоре и вестибюле скупо вспыхивали разговоры, начинались и обрывались признания, предположения. Расположенная неподалеку столовая становилась как бы филиалом здания суда, здесь встречались народные заседатели, подсудимые, не взятые под стражу; адвокаты и свидетели. За одним из столиков администратор Ялтинской филармонии, обвиняемый в пособничестве жульническим проделкам Виноградова, рассказывал о своей профессии с беззлобным, но едким остроумием одессита. Краснодарский печатник Джасте, отпечатавший для Виноградова поддельные билеты, не переставал печалиться: он так и не улыбнулся за весь процесс, восприняв все совершившееся наиболее тяжело. Здесь все были просты, правдивость рассказываемого не вызывала сомнений, интонации были безыскусными. Но как все началось? Как ни трудно представить себе Виноградова в блеске мастерства и славы, надо попытаться это сделать, вернуться в прошлое, чтобы побывать на каком-нибудь его концерте. Ведь это была демонстрация психологических возможностей человека... ПИСЬМО ВТОРОЕ Волнение постепенно охватывало всех собравшихся. Занавес был заблаговременно открыт, и на сцене все могли хорошо разглядеть приспособления для опытов, немного непонятные, в меру таинственные, но не настолько, чтобы отпугнуть воображение, и следовательно, каждый старался что-то вообразить из того, что могло быть показано. Вставала в памяти афиша Евгения Виноградова, где происходящему было дано скучноватое название "Психологические опыты", а на сцене стояла черная школьная доска, только меньшего размера, висели вереницы разноцветных, ярко окрашенных кругов. Высокий молодой человек в очках вызывал доверие сразу. Нравились скупая сдержанность его манер, гибкий, глубокий баритон, уверенная речь. С ласковой властностью он рассказывал, что он, Евгений Виноградов, последователь знаменитых и признанных мастеров психологических опытов Михаила Куни и Вольфа Мессинга. Дальше следовали опыты. Разноцветные круги, повешенные в определенном порядке, после мгновенного взгляда Виноградова, который затем отворачивался, повертывались к зрителям одинаковой серой изнанкой. Но Виноградову было достаточно нескольких секунд, чтобы запомнить порядок, в котором висели эти круги. Он острой, чрезвычайно напряженной походкой подбегал к кругам, громко выкрикивал цвет и поворачивал круг к зрителям. И ни разу не ошибся. Тишина сменялась восторгом. Присутствующим нисколько не мешало то, что всему происходящему можно было дать научное объяснение. Далее Виноградов с той же пугающей, фантастической быстротой запоминал необыкновенное, трудно уловимое глазом множество нулей различного размера, в беспорядке набросанных рукою торопливого добровольца. Еще сыпался с желобка под доской раскрошенный мел, как Виноградов на мгновение поворачивался к зрителям - он постоянно был обращен к ним лицом - и называл общее количество написанных на доске нулей. Каждый раз, конечно, за такой впечатляющей демонстрацией возможностей человеческой памяти следовал триумфальный подсчет, занимавший больше времени, чем потребовалось Виноградову запомнить. На черной доске писали и цифры, не только нули, иногда требовалось их складывать и вычитать, умножать и делить. Со всем этим Виноградов блистательно справлялся, а покончив с демонстрацией памяти, поражал публику все новыми и новыми опытами. Например, где-нибудь в рядах прятали булавку или еще что-нибудь. Затем тот, кто прятал, подходил к Виноградову, ничего не видевшему, иногда даже надевался поверх завязанных платком глаз черный мешок из толстой ткани. Виноградов брал участника опыта за руку и вслепую, не снимая мешка, находил спрятанное. Также, держа добровольцев за руку, Виноградов угадывал год рождения, имя, фамилию. Временами препятствием не служили даже запечатанные конверты. Разумеется, всему дано истолкование, рожденное в строгих научных лабораториях. Как раз в дни процесса Виноградова "Вечерняя Алма-Ата" печатала статьи, разоблачающие сенсации прошлого, где подсознательному миру давалось большее значение, чем он заслуживает. "Телепатия без маски" - так назывались эти статьи, они упоминали и имя Виноградова. Упрек, брошенный ему, содержал обвинение в нарочитом передергивании, в заведомом подтасовывании, в нечистоте опыта, что и давало возможность истолковывать их невежественно, уповая на нечто подсознательное, парапсихологическое. Издревле некоторых привлекает власть над людьми. Такой соблазн, очевидно, не миновал и Виноградова. Совершенство всегда несколько загадочно, природа совершаемого мастером не сразу, не молниеносно разгадывается людьми. Тем более загадочно то, что относится к подсознательной сфере: мы так верим в освобождение человека от земного плена, хотели бы верить и в то, что человеку издавна была присуща способность ясновидения, передачи мыслей на расстояние. Сейчас, в космическую эру, эпоху признанных успехов человечества, люди стали больше верить в возможности отдельного человека. И здесь на сцене возникает Виноградов. Доверие к достижениям науки вручает ему власть над людьми. Как только обыкновенный артист "Казахконцерта" ощущает незримое очарование этой власти, он преображается. О! Он видит себя почти сверхъестественным существом. Внешне - он подтянутый, в восхитительном костюме, стройный и красивый молодой человек, он всех очаровывает своим обаянием, сказывающимся постоянно, проскальзывающим в каждом слове, опирающимся на то совершенство, которого он достиг в изучении психических возможностей человека. Чем дальше, тем больше он начинает жить двойной жизнью. Первая - на людях - протекает в однообразном мелькании городов и сценических площадок, в повторяющихся номерах психологических демонстрационных концертов. Но уже приелось любопытство, смешанное с восторгом публики. Он молчаливо принимал грубовато-восторженное поклонение Фиалковского и Старцева, но все-таки они не были людьми, способными достойно разделить то, что судьба доверила Виноградову: заманчивость его интеллектуального мира, его устремлений. Душа Виноградова продолжала жаждать поклонения. Но такое всемерное поклонение могло прийти только со стороны женщин. Только их внимание могло возбудить новое, вдохновенное любопытство к миру, к которому он начинал охладевать. Только цепь самостоятельных характеров, в то же время всецело подчинявшаяся избранному предмету поклонения (в данном случае - Виноградову), могла его привлекать. Именно женщины демонстрировали обилие движений души, то есть такую интенсивную душевную жизнь, к которой он давно жаждал приобщиться, потому что постоянная забота о совершенствовании своих чувств вызвала непреодолимую потребность в эмоциях, более сложных, более тонких и разветвленных, чем память и способность "читать мысли". Диктатор зрительных залов оказался в плену своей концепции жизненного счастья. Полнота чувств должна была прийти со стороны, не путем самостоятельной работы над собой. Нет, надо было покорить внешний мир. Но концертов было недостаточно, аплодисменты стали скучны, цветов почти не было, никто не ломился в артистическую уборную, все сильнее и острее переживалось противоречие между напряжением сил и ума на концерте и бездействием после... ПИСЬМО ТРЕТЬЕ Итак, власти мастерства было недостаточно. Хотелось власти обыкновенной, человеческой, хотелось вкушать самоотвержение, быть баловнем судьбы и женщин, мгновенно пользоваться взаимностью, вкушать покорность и пылкую беззаветность, отдыхать от требовательности, быть на покое, иметь, наконец, какую-то разрядку. И иметь все это купленным не на овеществленный талант, на то, что он мог делать при помощи своей памяти, интуиции и воли. Нет. Разлагающейся и пресыщенной душе требовались деньги. Только они, думалось Виноградову, могли обеспечить беспокойную, избавленную от многих обязанностей жизнь гостиниц, кочевую жизнь всевластного покорителя душ, всегда имевшего возможность продолжить понравившееся знакомство за очередным ресторанным столиком. ...Судья спрашивает: "Подсудимый Виноградов, вам Старцев передавал деньги?" Молниеносно следует хладнокровный ответ: "Нет, никогда я не брал никаких денег. Я - артист, деньги меня не интересовали". Какое странное спокойствие! Оно поражает и настораживает именно своим неменяющимся постоянством, в нем есть что-то машинальное, раз и навсегда себе приказанное. Иногда Виноградова проводят в туалет. Тогда конвоиры, вдвоем выведя Виноградова из зала суда, разделяются, один становится спиной к вестибюлю, не допуская никого к пространству коридора, по которому проходит Виноградов в сопровождении второго конвоира. Вначале была непонятна нервозность офицера охраны и нежелание его, чтобы кто-нибудь посторонний находился в зале суда. Но все разъяснилось, когда вновь и вновь повторялся рассказ о том, как Виноградов совершил побег из тюрьмы. Поражало не только то, что он совершенно спокойно, глядя в глаза охране, выбрался за черту конвоируемой зоны, но больше то, что ему некуда было деваться, что он сам, очевидно, не очень-то понимал, зачем, для чего он покинул тюрьму, прекрасно осознавая, что это послужит лишь поводом, чтобы увеличить срок наказания. И, скорее всего, он не собирался сговариваться со Старцевым, у которого мгновенно побывала милиция. Тогда Старцев лишь недоуменно разводил руками и на вопрос: "Где Виноградов?" с усмешкой отвечал: "Он у вас". Может быть, Виноградов никак не мог примириться с тем, что окончилось время его власти, может, он не мог остановиться, не мог прекратить то, что так долго тешило его душу, радовало и забавляло, то, что, наконец, стало каким-то источником его самосознания. Он не мог примириться с внезапно оборванной приятной жизнью. Проходя по коридору, Виноградов всякий раз начинал вежливо кивать головой и приветливо улыбаться. Для чего это он делает непонятно, ибо в вестибюле нет сочувствующих, нет даже его знакомых, кроме Старцева, который относился к Виноградову с своеобразным почтением. Но и Старцев теперь уже настолько привык к проходящему Виноградову, что почти не замечал его. Допрашиваются чимкентские свидетели - расширяется позорная география мошенничества. Свидетели - работники районного культурного звена - очень добросовестны: один рассказывает, как он заставил администратора "Казахконцерта" Эстрина оформить законным порядком концерт, который мог нанести урон государственной казне. Очень простые слова; непритязательно и неискусно рассказывает свидетель, он не испытывает по отношению к Виноградову ненависти, но несогласие с незаконным, постоянная настороженность, сопротивление возможным нарушениям законности придают его выступлению особую силу. Совсем иное впечатление от другого свидетеля, недавнего собутыльника Виноградова. Некая рассчитанность в мимолетной мимике пухлого, чисто вымытого лица, в неторопливых движениях пальцев, на одном из которых толстенное обручальное кольцо. Редкие блестящие волосы молодого человека гладко зачесаны назад, полное тело облечено в пушистый серый пиджак поверх темно-синего блестящего спортивного костюма с кольцеобразной белой полосой и сверкающей металлической "молнией". Этот человек вспоминает, сколько раз он пил с Виноградовым. Причем, всегда расплачивался гипнотизер. Судьи спрашивают: "Вы не задумывались, откуда у Виноградова деньги?" Свидетель с ровной безмятежностью отвечает, что, мол, у артистов всегда есть деньги. Недавний собутыльник вспоминает подробности ресторанных разговоров, но нет у него желания задуматься, что самим своим существованием, тем, что он делил с Виноградовым послеконцертное застолье, он одобрял неверно избранный путь подсудимого. Свидетель полагает, что он теперь с полным правом шагает мимо тюрьмы, а не внутри нее. Противозаконного вроде бы ничего этот свидетель не совершил, хотя был другом Виноградова. Теперь, не глядя в его сторону, пухлый свидетель, для приличия посидев в зале заседаний суда до ближайшего перерыва, покидает место, где совершается процесс над Виноградовым, размышляя, как рассчитать время, чтобы поспеть отремонтировать пылесос в мастерской неподалеку от дома. Его мало занимает Виноградов. Замечена еще одна особенность психологии людей, теперь оказавшихся перед судом. Администратор, печатник и Старцев - трое подсудимых, не взятых под стражу, вяло переругиваются между собою: в некоторых их выражениях сквозит уверенность, что суда могло бы не быть, что не так надо было делать, что, мол, еще не такие дела делали, и все проходило незамеченным, ненаказуемым. Они оживленно подшучивают друг над другом - общность поврежденной, ущемленной судьбы позволяет им делать это. Очень отрешенно держится Фиалковский. Как говорят, на следствии он не запирался, рассказывал все, рассчитывал на то, что суд примет во внимание его чистосердечное раскаяние. Он чем-то очень рассержен или делает вид, что недоволен Старцевым и Виноградовым, втянувшим его в преступно-авантюрные махинации, какое-то затаенное недовольство чувствуется постоянно. На слова он крайне скуп, медлителен, отвечает с предельной готовностью, но замкнутость его, подавленность несомненна, он не всегда пристально следит за ходом суда, в противовес прекрасно чувствующему себя Старцеву и внимательному Виноградову. Судье приходится часто делать усилия, чтобы раскачать, отвлечь от тягостных дум Фиалковского, хотя его единственное желание - всемерно помочь суду. Он, бывший шофер, приехал на север Казахстана из Молдавии, там познакомился с Виноградовым. Фиалковский был ассистентом маэстро, расстанавливал аппаратуру, необходимую для опытов, готовил сцену. Но в истории с деньгами, присвоенными с помощью подложных билетов, он оказался также виновен. Пожалуй, по интеллекту, по внутреннему равновесию он ниже Старцева, тем более Виноградова. Есть что-то знаменательное в том, что Виноградов оказался в соседстве с этими внутренне несостоятельными людьми. Тяжеловесность и скованность Фиалковского, для которого сейчас явно не пора размышлений, находятся в разительном противоречии с веселой легкомысленностью Валерия Старцева. Он внушает скорее любопытство, чем отвращение. Он совершенно не злой человек. Заочник юридического факультета, знаток уголовного права, он сейчас обеспокоен тем, что судимость не позволит ему продолжать образование. О делах минувших он предпочитает не говорить или говорить как о факте, заслуживающем вовсе не такого уж строгого разбирательства; он поругивает болтливого шефа, в душе перед ним преклоняясь, но покровительственно-лакейски опекая его в своей нынешней оценке характера Виноградова. Высокая и редкая талантливость Виноградова для Старцева неоспорима, она как бы выведена за грань противоморального проступка. Старцев даже написал в "Вечернюю Алма-Ату" письмо с протестом по поводу того, что в статьях "Телепатия без маски" неуважительно охарактеризован и Виноградов. Занятнейший человек Валерий Старцев, тип, достойный пера Достоевского, который сказал о таких: "... я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении и... большая часть из них внутренне считает себя совершенно правыми". Старцев напоминает спившегося, невероятно опустившегося и утомленного сердцееда без блеска и очарования, циничного философа подворотен и трущобных каморок. Он был очарован ослепительным вознесеньем - правом повелевать, пользуясь близостью к талантливому и оригинальному артисту, возможностью свободного передвижения по стране. Это богемно-аристократическое препровождение времени, непрочность подобного бытия настроила Старцева на окончательно скептический лад, иронии его и издевательствам нет конца. "Какой он гипнотизер, - говорит он о Виноградове, - двое суток не мог уломать одну девчонку..." Развращенность Старцева заставляет жалеть его больше, чем Виноградова. Дело не в суде, который, как никто не сомневается, покарает с должной строгостью и непреклонной справедливостью. Правда, подсудимые радовались, что над ними не было показательного процесса в зале "Казахконцерта" - тогда всем были бы даны, как они предполагают, предельные сроки наказания. Нет, дело не в суде, которого Старцев не очень боится, демонстрируя в судебном заседании точное знание всех формул обращения: "Разрешите задать свидетелю вопрос? Разрешите напомнить подсудимому Виноградову..." и так далее, с веселой щеголеватостью, неунывающий, являющийся очень резкой противоположностью угрюмой отрешенности Фиалковского и мертвенно-радушной улыбке Виноградова. Дело в очевидности морального поражения Старцева, а признать это поражение, видимо, намного труднее, чем признаться в том, что продавал поддельные билеты или устраивал "левые" представления. Мошенничество не позволило накопить Старцеву ни рубля, да это и не было его целью. Но свобода от ответственности жестоко отомстила Старцеву. Насколько он осознает происходящее, сказать трудно: мы оставляем его с циничным молодечеством, с пошловатыми историями, человека, не вовсе глупого, но в чем-то решительно ограниченного. Возврат к новому мошенничеству для него возможен, потрясение недостаточно. Виноградов все так же не соглашается ни с одним фактом, свидетельствующим против него, упорно и хладнокровно отказывается от показаний, изобличающих его как человека, не чуждавшегося денег, добытых нечестным путем. Застывшая радушная улыбка, не обращенная ни к кому, в которой есть что-то актерское и беспомощное, по-прежнему на лице, когда конвоиры выводят его из зала. Но по прошествии нескольких недель, пока длилось судебное разбирательство, многое в психологической подоплеке преступления разъяснилось. Евгений Виноградов предал свой талант. Чем-то его судьба напоминает судьбу Оскара Лаутензака, блистательно рассказанную Фейхтвангером. Немецкого ясновидца впоследствии настигла гибель - предательство таланта не проходит безнаказанно. И здесь осквернение таланта махинациями и недобросовестным отношением к людям обернулись изоляцией, равнодушием и презрением, в полной мере испытанных Виноградовым. Любовь к власти, стремление стать сильной личностью привели к тому, что начали использоваться все методы. Виноградов решил: ему можно то, чего остальным нельзя. Он оказался за той гранью, где анализ поступков человека производится с помощью Уголовного кодекса. Но еще раньше, не дожидаясь вынесения судебного приговора, сам Виноградов пожелал, чтобы его имя не было связано с тем, что запятнало его профессиональное реноме. Он категорически отказывался в чем-либо признаться. Его мало беспокоило то, что суд не стал интересоваться его профессиональным мастерством, он не просил пощады у судьбы. Но жесткость моральной позиции Виноградова с небывалой последовательностью отрицавшего все что можно было бы назвать преступным, была, несомненно, направлена к защите своего ремесла. Он пожелал сам нести полную ответственность за совершенное. Он понимал, что чистосердечное раскаяние могло значительно облегчить его судьбу, как это и произошло с одним человеком, привлекавшимся по делу в качестве свидетеля, но которому председательствующий довольно резко напомнила, что он мог бы быть на скамье подсудимых. Однако Виноградов не хотел, никак не хотел отождествить себя самого с прежним Виноградовым, который совершал неблаговидные поступки, бывшие по всей незаконной своей сути обыкновенным мелким мошенничеством. Карьера мелкого мошенника приговором суда была оборвана. Кто знает, может быть, после трех лет наказания, к которым его приговорил суд, начнется, пусть и нелегко, судьба нового человека... А.БОЙКО,  А.ЕРШОВ ПЕРЕШАГНУВ ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ Два года назад они еще сидели за школьными партами, учились, спорили, решали свои ребячьи проблемы, мечтали о будущем. И никаких отступлений от норм, как говорят врачи и психологи, в их физическом и интеллектуальном развитии не наблюдалось. Правда, в сферу их личной жизни никто не пытался вторгаться, и, следовательно, мало кто мог знать, как одно они узнали слишком рано, другое поняли превратно, третье осквернили, не узнав ему настоящей цены. В результате, понятие о любви, чести, долге сменилось цинизмом, стремлением жить, пренебрегая законами и общественной моралью. И вот эти трое парней на скамье подсудимых. Что привело их сюда? Какое преступление совершили они перед обществом? Осенью в городе поселилась тревога. По ночам в тиши окраинных улиц и переулков неизвестные нападали на одиночных прохожих, неожиданно наносили удары твердым предметом по голове. А когда человек падал и терял сознание, бандиты обшаривали его карманы, снимали часы, раздевали. Потом в этих ограблениях стала чувствоваться зловещая преднамеренность: три нападения подряд, и все жертвы - шоферы такси. Трагический конец - выстрел из обреза в затылок. Милиция сбилась с ног в поисках преступников, орудовавших нагло, по-зверски. Но шли дни, осень сменилась зимой, уже теплым дыханием заявила о своем приходе весна, а преступники продолжали разгуливать на свободе, увеличивая счет своим жертвам. Город не знал такого прецедента, и поэтому дико было слышать об изуверствах, совершаемых какими-то выродками. Но час расплаты пробил. Перед судом стоят трое и рассказывают о своих похождениях. Они даже пускают слезу, молят о пощаде. В зале напряженная тишина. Перед присутствующими проходят свидетели и потерпевшие. Их много, более ста. Они отвечают на вопросы суда, дополняют показания. В зал заседания явились и "подруги" обвиняемых. Это юные, раскрашенные девицы в миниюбках, развязные, наглые. Некоторые из них "приблизительно" знали о проделках своих дружков, даже подсказывали им "быть поосторожнее"(?). Как ни странно, на лицах этих "свидетельниц" нет и признаков стыда и раскаяния. Выходит, что их мало интересовали методы добычи денег, на которые устраивались кутежи и попойки. Теперь они протрезвели от угара разбойной жизни. Пробыв в камерах предварительного заключения не одну ночь наедине с собой, эти горе-герои передумали многое, и логика содеянного привела их к неумолимому выводу: пощады не будет. Всхлипывает Григоров, судорожно вздрагивают тонкие губы Замирайлова, хнычет Яуфман. Трусы, достойные презрения! Какая стихия породила вас? Какие обстоятельства способствовали порождению звериных инстинктов? Разобраться во всем этом, конечно, не так-то просто. Но ясно одно: ни школа, где они учились, ни коллектив, где они работали, ни все в целом наше общество, где властвует закон братства, где честь, гуманность, труд являются символом гражданской доблести, мужества, не были средой, породившей преступников. Ответ дают сами подсудимые. Их жизненное кредо ничтожно, объяснения примитивны и смахивают на браваду бездумных прожигателей жизни, кутил, пропойц и бездельников. В семьях, где выросли эти лоботрясы, царила атмосфера мещанства. Здесь бытовали такие взгляды, как "тащи не из дома, а в дом", "не украдешь - не проживешь", "на общественное надейся, а свое держи" и другие, аналогичные. Не сразу, а постепенно, исподволь складывались у трех молодых преступников своеобразные понятия о достижении благ в жизни, возникало и крепло намерение любым способом обогатиться. Дух и нравы, царившие в семьях Замирайловых, Григоровых, этих островках мещанства, изо дня в день подготавливали почву для произрастания ядовитых растений. Мирок обитателей этих островков был настолько ограничен, что в нем не нашлось места ни книгам, ни интересам. Мы листаем пухлые папки следственных дел, читаем протоколы допроса, знакомимся с биографией обвиняемых. Вот один из них - Замирайлов, вдохновитель и главарь шайки. В возрасте двенадцати лет он остался без отца. В дом пришел отчим, грубый и вечно под хмельком. На что он пил, на какие источники ублажал свою душу, мальчишка узнал быстро: отчим открыто похвалялся своими махинациями на производстве. "Побочные" доходы имела и мать Замирайлова. Работая на фабрике, она крала там кожу и из-под полы продавала ее на вещевом рынке. Иногда сбывать краденое помогал ей сын, получая за это щедрые вознаграждения. Один из подарков - мотороллер - был превращен Замирайловым в средство добычи денег. Окрепший питомец не захотел оставаться в числе "честных дураков", зарабатывающих хлеб "своим горбом". Он рыскал по городу, ища дружков и легкой удачи в жизни. Еще будучи в школе, Замирайлов стал упорно заниматься боксом. Любовь к спорту отнюдь не была потребностью его души. Он просто-напросто вознамерился быть крепче и сильнее своих сверстников и при удобном случае отомстить им за их "неуместное" рыцарство. (Ребята однажды поколотили его за то, что он потехи ради втиснул в рот девчонке-однокласснице стручок жгучего перца). Теперь судом и следствием досконально установлено, что не только для воздания мести за ребячью обиду готовился Замирайл