азавшись по воле судебной ошибки на свободе, Рыгалов первое время притаился, ожидая со дня на день, что вот-вот за ним явится знакомая карета. Но о нем вскоре забыли. После чудодейственного освобождения Рыгалов, словно на радость своим освободителям, пытался встать на путь исправления. Свои первые шаги на трудовом поприще он начал с торговли на рынке самодельными тапочками, табуретками, вениками и другими нехитрыми предметами обихода. Но деятельная натура старого казнокрада не могла мириться с таким размахом коммерции. - Эх-ма, кабы денег тьма! - плакался он перед женой. - Я бы такое дело завернул! Помнишь, бывало? - И ударялся в воспоминания о далеких временах юности, когда он впервые направил свои способности на то, чтобы добывать деньги. x x x В воскресный день у пивного ларька на рынке, как обычно, толпилась очередь. - Кто тут крайний, алкаши? - пробасил вдруг под самым ухом Рыгалова пропитый голос. От неожиданности он вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял неряшливо одетый молодой человек, от которого изрядно попахивало спиртным. - Извиняйте, папаша! - расшаркался он, заметив благообразную седину и солидную внешность Рыгалова. - Пить страсть как хочется. Я даже рыбку припас. - И он извлек из кармана вяленого сазана. - Разве это закуска к пиву? - небрежно бросил Рыгалов. - К пиву хорошо корюшку, как бывало на Невском, или тараньку, как в Одессе. - Э, да ты, я вижу, бывалый, батя, знаешь, почем фунт лиха! - Были когда-то и мы рысаками, - ответил Рыгалов. Слово за слово - и они быстро познакомились. Собеседником Рыгалова у пивной стойки оказался юрисконсульт ликеро-водочного завода - Варюшкин. ...Когда-то совсем еще юный Алеша Варюшкин, начитавшись детективной литературы, воспылал желанием пойти по стопам Шерлока Холмса и поступил в юридический институт. Усвоив азы правоведения, он получил путевку в жизнь - направление на работу следователем прокуратуры. Розовые заблуждения юности быстро прошли. Сидя в уютном кресле и покуривая старую трубку, нельзя было расследовать самого пустякового дела. Нужно было работать. Днем и ночью. В зной и слякоть. Кропотливо искать следы и перелопачивать труды документов. Требовалось незаурядное мужество, терпение, труд. Истинными бойцами на фронте борьбы с преступностью могут быть только стойкие, закаленные люди. Алексей Варюшкин не любил и не привык трудиться. - Пусть другие копаются в грязном белье преступности, - брезгливо морщась, выдавал он коллегам свое истинное кредо. - Я не создан для такой каторги. Вскоре за волокиту и нарушения трудовой дисциплины его отчислили из прокуратуры. Варюшкин решил попытать счастья в юридической работе на предприятиях - Стал юрисконсультом. Но и здесь надо было трудиться. Хозяйственные споры в арбитраже, иски в суде, претензии клиентов требовали усидчивости и знаний. Поэтому долго он нигде не задерживался. Так оказался он и на ликеро-водочном заводе, где успешно постигал не премудрости юридической службы, а вкусовые качества продукции подшефного предприятия. В это время и пересеклись пути-дорожки служителя законности с кривой стезей махрового жулика... После десятой кружки новоиспеченные друзья уже лобызали друг друга. Рыгалов поведал Варюшкину о злоключениях кустаря-одиночки. - Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали, - утешал его тот. - Держись за меня, не пропадешь. Я тебя с таким человеком познакомлю, голова! Себе возьмет и тебя не обидит. x x x Алексей Миронович Шашкин любил красивую жизнь. Правда, понимал он ее по-своему. Нельзя сказать, чтобы в своих взглядах он был оригинальным. Еще в прошлые века прожигатели жизни начертали на своем знамени девиз: "Деньги, вино, женщины". Шашкин болезненно завидовал гусарской удали российских дворян и разгульному ухарству купцов-толстосумов. "Вот раньше люди гуляли!" Мы нередко удивляемся, откуда у людей, родившихся и выросших в наше советское время, появляются вдруг пережитки проклятого прошлого. Вернее, нам кажется, что "вдруг". А они незримыми нитями соединяют некоторых людей с вековыми привычками, традициями и психологией дедов, прадедов, какая-то часть их переходит из поколения в поколение к нам. Вместе с библейскими - "не убий", "не укради" - сознание отдельных людей воспринимает и другие ветхозаветные правила: "своя рубашка ближе к телу", "моя хата с краю", "не обманешь, не проживешь". Шашкин внешне ничем не отличался от обычных служащих. Аккуратно ходил на работу, своевременно платил профсоюзные взносы. Он даже воспитывал подчиненных ему работников городского отдела социального обеспечения в духе морального кодекса строителя коммунизма. И в то же время внутри его жил совсем другой человек, мучительно завидующий благосостоянию знакомых и незнакомых, считающий пределом своих мечтаний машину, дачу и любовницу. Зарплаты заведующего горсобесом хватало на нормальную жизнь, для жизни вольной нужны были побочные заработки. Шашкина все чаще тянуло хоть краем глаза взглянуть на эту жизнь. Идеал ее он видел в завсегдатаях ресторана, пропивающих "лишние" деньги в компании собутыльников. В одно из таких посещений Шашкин познакомился с Варюшкиным, а тот свел его с Рыгаловым. За бутылкой "столичной" они быстро нашли общий язык. Особый интерес проявил заведующий собесом к опыту Рыгалова в качестве фальшивомонетчика. И на этот раз бутылка явилась звеном, связавшим отныне и присно судьбы людей. Воистину, пьянство - это купель, в которой обращаются в преступную веру рвачей и проходимцев все новые и новые "грешники". x x x Из Конституции СССР Андрей Рыгалов твердо усвоил только статьи, гарантирующие права советских граждан. Причем, всю жизнь он признавал лишь одно право - на отдых. Но годы шли, и перед ним все с большей очевидностью стала рисоваться безрадостная перспектива закончить бренные дни в тюремной больнице. Оказавшись на свободе, Рыгалов вспомнил еще одну статью Конституции - право на материальное обеспечение в старости. Чтобы воспользоваться этим правом, нужен был двадцатилетний трудовой стаж. А у него не было и одного дня. Встреча с заведующим горсобесом Шашкиным была для Рыгалова счастливой находкой. При помощи новоиспеченного друга он получил льготную пенсию наравне с теми, кто много лет трудился на вредных производствах. Очень кстати ему пригодилась давняя привычка прихватывать с собой "на память" печати, штампы, бланки предприятий и организаций, где водятся ротозеи. Пригодились и некоторые навыки фальшивомонетчика. Правда, при желании и невооруженным взглядом можно было заметить, что документ, удостоверяющий многолетнюю трудовую деятельность Рыгалова на шахтах Караганды, почему-то заверен печатью Катынского сельсовета, а работа во вредных цехах Магнитки - печатью Чулымского леспромхоза. Но на такие "мелочи" никто из работников горсобеса не обращал внимания. Вслед за Рыгаловым льготную пенсию получила его теша, жена, а за ними - десятки других тунеядцев, пожелавших обеспечить себе безбедную старость. Обязанности членов "акционерного общества" были строго распределены: Варюшкин поставлял клиентов, Рыгалов стряпал липовые документы, Шашкин протаскивал решения о назначении пенсии. Так как ему было трудно обходиться без помощников, он вовлек в дело двух подчиненных ему инспекторов. Так же четко было организовано и распределение доходов. Рыгалов, получив право на пенсию, довольствовался мелкими подачками с "барского стола". Варюшкин выторговывал себе проценты в зависимости от количества завербованных клиентов, а львиную долю клали в свой карман глава концерна Шашкин и его подручные. Источником обогащения служили пенсии. Первую пенсию лжепенсионер вручал Шашкину. Затем его "доили" концессионеры. Стоило кому-либо из лжепенсионеров заартачиться, как выплата тотчас прекращалась до получения согласия на дальнейшее внесение оброка. x x x Глубокой ночью Шашкин проснулся в холодном поту. И это уже не в первый раз. И чем дальше, тем чаще. Прошло несколько лет. За это время слишком много государственных денег утекло через его руки. Окончательно спился и замерз в канаве один из основателей фирмы фальшивых дел Варюшкин. Заметая следы преступления, выехал в другие края пенсионер Рыгалов. Шашкин остался один, даже жена его бросила, не желая жить на ворованные деньги. Все было у Шашкина: особняк, собственная "волга", шикарная обстановка, женщины. Не было только покоя. Чувство страха не покидало его ни на минуту. Пока ему везло. У начальства Шашкин был на хорошем счету. Ревизоры областного отдела соцобеспечения, как видно, проводили ревизии с закрытыми глазами и упорно не замечали липовых пенсионных дел. Как часто, к сожалению, такая близорукость работников, которые по долгу службы обязаны смотреть в оба, дорого обходится обществу, государству! Она, как бальзам для преступника, как масло, подливаемое в огонь, пожирающий народное добро. Мы много говорим и пишем о бдительности. Сотни преступлений раскрываются, благодаря острому глазу советских людей, их заботе о сохранности народного достояния. Но в этом деле бдительность проявил один человек - следователь прокуратуры Караманов. x x x - Нет, не могу я больше так. Как хотите судите, но не желаю я получать дармовую пенсию, - с этими словами обратился к следователю Караманову один из лжепенсионеров. Он подробно рассказал, как ему назначили пенсию, якобы за работу на шахтах Донбасса, в рудниках Якутии и нефтепромыслах Сахалина, хотя за всю свою жизнь он никогда не выезжал за пределы области. С этого и началось расследование. Клубок стал быстро разматываться. Пришлось Рыгалову снова совершить вояж в Кзыл-Орду за государственной счет. - Компаньоны вновь встретились - на скамье подсудимых. ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО! Нужно четко, чтобы это дошло до каждого, кто опасно заколебался, сказать: ты хозяин своей судьбы, твой выбор - дело твоей воли, решает твоя совесть, и отвечаешь ты. Мы должны сказать ему это и сказать так, чтобы не размагнитить его (куда, мол, плыть против течения), а помочь напрячь волю, силы, мобилизовать все лучшее, что есть в нем самом, вынырнуть из засосавшего было водоворота. Ф.МОЛЕВИЧ, полковник внутренней службы НИКОГДА НЕ ПОЗДНО Кто-то совершил преступление... Как выражаются юристы, человек вступил в конфликт с законом. Причины, побудившие его к этому, становятся предметом обсуждения не только криминалистов или социологов. В горячую дискуссию включаются многие люди, по роду своих занятий стоящие подчас очень далеко от борьбы с преступностью. Это и понятно. У нас в стране общественность не может равнодушно мириться с правонарушениями. Одни говорят: "Зеленый змий" повинен". И с ними можно согласиться. В самом деле большинство правонарушений совершается в той или иной степени опьянения. Другие утверждают: "Семья, школа, коллектив недоглядели, недовоспитали". И они тоже зачастую правы. Третьи склонны многие вывихи в человеческом поведении приписывать дурной наследственности, то есть биологическим факторам. Этот вопрос требует еще своего окончательного разрешения в свете новейших достижений науки, но и теперь уже ясно, что было бы непростительной слепотой валить все на наследственность. Четвертые видят зло в несовершенстве уголовного законодательства, требуют применять более жестокие наказания. Такая позиция вызвала широкую дискуссию в "Литературной газете"; тяжелая кара тоже далеко не всегда способствует искоренению преступности и перевоспитанию преступника. Можно было бы еще сослаться и на низкий общеобразовательный и культурный уровень значительной части правонарушителей. Достаточно сказать, что, как установили криминологи, среди людей, совершивших преступления, около 40 процентов имеют образование в пределах 3-5 классов, 30 процентов не посещали кино, 37 процентов не читали газет, не смотрели телевизионных передач, 70 процентов не бывали в театрах, почти никто из них не участвовал в общественной жизни [Н.А.Щелоков. В борьбе за человека мы союзники. "Журналист", 1968, No 6, стр. 18]. Среди лиц, совершивших преступления в Казахстане в 1968 году, свыше 21 процента малограмотны или с начальным образованием. Отдавая должное попыткам разобраться в истоках преступности, в причинах и условиях, ей способствующих, нельзя не заметить, что жизнь многогранна и сложна, и в этих кратких заметках автор не ставит непосильную задачу создать общую картину. Его намерения гораздо скромнее: на отдельных примерах исковерканных судеб преступников показать пагубность их жизненного пути и возможность исправления с помощью общественности, исправительно-трудовых учреждений, а также с помощью волевых усилий самих заключенных, их страстного желания покончить с тягостным прошлым. И, как убедится читатель, сделать это не поздно, даже если тебе уже за тридцать - было бы желание стать честным человеком, равноправным гражданином. По понятным соображениям имена собственные в этих заметках изменены. Но факты - строго документальны. МАРИЯ Марию Рыжову вызвал к себе начальник колонии Борис Павлович Бокаушин. - Я вот все думал, - начал Бокаушин, - какая это Маша Рыжова, о которой постоянно говорят, как о нарушительнице режима? А она, оказывается, самая что ни на есть обыкновенная... Ну, как живете, Мария Григорьевна? - Живем помаленьку, - нехотя ответила Рыжова. Всем своим видом она давала понять, что отнюдь не расположена к "душевным" разговорам. Бокаушин все же решил спросить, была ли она вчера на встрече с товарками, недавно освободившимися из колонии. - Нет, - равнодушно ответила она. - Делать мне там нечего. Эти вертихвостки крутятся здесь, чтобы начальству угодить. - Это вы зря на них наговариваете, - возразил Бокаушин. - И зачем, освободившись, они станут нам угождать? Какие мы теперь для них начальники? Рыжова сдержанно улыбнулась. - А я вам скажу - зачем, гражданин начальник. Кто хоть раз побывал здесь, все равно снова сюда же и вернется. Раз сломался человек, - у него этот разлом уже навсегда. - Видел я таких, - сказал Бокаушин. - Но есть ведь и другие. Те, что отбывают свой срок, выходят на свободу и становятся вполне уважаемыми людьми. - Так я и знала, что вы меня для "морали" вызываете, гражданин начальник, - вздохнула Рыжова. - Подумайте сами, - как же это я - я, и вдруг стану уважаемым человеком?! Оставили бы вы меня в покое! А то - еще лучше - отправили бы в тюрьму, в одиночку! И она уставилась в окно. Бокаушин понял, что бесполезно продолжать этот разговор, по крайней мере, сейчас. Он отпустил Рыжову, но не забыл об этой заключенной с трудной и сложной судьбой. Как-то, читая личное дело Рыжовой, Бокаушин обратил внимание на один рапорт. В нем говорилось, что когда Рыжову конвоировали в суд, какой-то молодой человек пытался передать ей носовой платок и плитку шоколада... Как выяснилось потом, этот человек жил неподалеку от Джамбула, а работал комбайнером. Факт не такой уж примечательный. Однако опытный воспитатель разыскал парня и написал ему письмо. Так и так, мол, дорогой товарищ, ваша уважаемая Мария Рыжова содержится в колонии, трудно ей, она нуждается в моральной поддержке, если вам не безразлична ее судьба. Ответное письмо пришло быстро. Но Борис Павлович не сразу показал его Рыжовой. Марии и в самом деле было худо. Она гнала от себя воспоминания, но никуда не могла уйти от той роковой ночи. ...Окровавленная и избитая, Мария еле пришла в себя. На узкой кровати лежал ее муж, Тимофей, пьяный, в грязных брюках. Избив ее, он, как был, свалился и уснул. А их маленький сын оказался под ним. "Мальчик же задохнется!" - с ужасом подумала она и начала тормошить тяжелое бесчувственное тело, чтобы высвободить ребенка. Тимофей пошевелился, открыл глаза. Чугунные кулаки, те самые кулаки, которые столько раз оставляли кровоподтеки на ее теле, с хрустом сжались. Муж снова готовился бить ее жестоко, исступленно. "Больше так жить нельзя", - мелькнула у нее отчаянная мысль, и тут Мария увидела на постели нож, очевидно, выпавший из кармана мужниных брюк. Рука сама потянулась к финке, и молодая женщина с силой ударила его, Тимофея, но острие, напоровшись на что-то твердое, скользнуло и нож вонзился в тельце ребенка... Здесь, в колонии, начальник все время внушает ей, что люди простят, если она изменит свое поведение, станет другой. Ну, а кому, кому это нужно, если она, Мария Рыжова, станет на путь исправления? Мужу? Он ею давно проклят, и нет его больше в ее жизни. Сыну? Его не вернешь. Людям? Они все равно не поверят. Так теперь - чем хуже, тем лучше! И пропади оно все пропадом! В зарешеченное окошечко ровными струйками проникают солнечные лучи. Где-то она уже видела такую картину, когда вот так же осторожно солнечные стрелы били в окно. Ах, вон когда! В доме у стены, на чердаке, где она жила после смерти матери, оказавшись совсем одинокой. Степа тогда сказал: "Будешь жить у нас на чердаке. Там настоящая комната". Мария согласилась. Но прожила здесь недолго. Ее удочерила тетя, и встретились они со Степаном через несколько лет уже в техникуме... А странный какой-то этот Степан. Однажды сказал, что любит, а сам тут же убежал и долгое время на глаза не показывался. ...Когда Рыжова, отбыв очередное наказание опять-таки за нарушение режима, пришла в бригаду, все почему-то с ней были обходительны. А бригадирша как-то очень просто сказала: "Давай, Марийка, за работу. Мы здесь без тебя решили в передовиках ходить". В тот день они штукатурили стены будущей швейной фабрики. Рыжову поставили просевать песок. Сначала дело шло хорошо, но к обеду Мария с непривычки утомилась. Присела отдохнуть. Подошла бригадирша. - Устала? - Да. Спина разламывается, повернуться не могу. - Это хорошо, - успокоила ее пожилая женщина. - Я тоже поначалу уставала, а потом ничего, втянулась. Вечером, когда они вернулись в общежитие, ее позвали к начальнику колонии. "Ну, опять..." - громко сказала она и пошла к выходу. На этот раз Бокаушин не стал расспрашивать о жизни. Он только, подавая письмо, сказал: - Здесь вас касается, Мария Григорьевна. Прочитайте. Рыжова почему-то покраснела и, даже не присев на предложенный стул, стала читать. В письме говорилось: "Уважаемый товарищ Бокаушин! Очень рад, что Маша честно искупает свою вину... Вчера я разговаривал с председателем колхоза, он пообещал мне отпуск. Так что я, возможно, приеду в колонию... " Дальше Рыжова уже не могла читать. Комок подступал к горлу, а глаза застилал туман. И снова она услышала голос начальника: - Чего же теперь плакать?.. Теперь-то плакать нечего. Вам другие женщины могут только позавидовать... Каждая хотела бы иметь такого Степана. Только не у каждой он есть. Ну, а уж все остальное, вся ваша будущая жизнь зависит от вас... МАТЕРИНСКАЯ ТАЙНА "Здравствуйте, дорогая Ольга Петровна! Получили мы ваше письмо. Спасибо. Мы очень рады, что нашлась наша мама". Это пишут о заключенной Балашевой. Долгое время она скрывала, что у нее есть дети. Даже самые близкие подруги ничего не знали об этом. Присматриваясь к Балашевой, воспитательница О.П.Давлетшина обратила внимание: читает она только Чехова и неплохо разбирается в медицине. Правда, последнее она тоже всячески скрывает, видимо, не хочет говорить о своей профессии. Но один раз все же выдала себя. Как-то в общежитие вбежала заключенная, которая нечаянно поранила руку. Балашева тотчас бросилась к ней. Ольга Петровна заметила: перевязку она делает ловко и умело - профессионально. Казалось, что она только и занималась всю жизнь тем, что перевязывала раны. Однажды Балашева пришла сдавать в библиотеку числящиеся за ней книги Чехова. Ольга Петровна решила посмотреть их. На той странице, где начинался рассказ "Невеста", Давлетшина заметила карандашом написанные имена: Света - Оля - Витя. Чехова читают, конечно, многие, поэтому трудно сразу сказать, кто сделал эти пометки. А все же, что, если Антон Павлович Чехов - земляк Балашевой? Может быть, она работала в какой-нибудь таганрогской больнице? Догадка казалась, мягко говоря, фантастичной, но ничто ведь не мешало проверить это. Нет, так нет... О.П.Давлетшина послала в Таганрогский горздравотдел письмо, приложила фотографию. В полученном ответе говорилось, что на фотографии не Балашева, а Климова Елена Степановна, работавшая медсестрой в одной из городских больниц. Несколько лет назад, бросив детей и мужа, Климова исчезла неизвестно куда. - Это правда, что у вас дети и вы носите чужую фамилию? - прямо спросила Ольга Петровна, когда снова пригласила к себе Балашеву. - Нет, начальница, одинокая я. Босячка. Вы же все знаете про меня. - Вот слушаю вас, Нина Сергеевна, - перебила ее Ольга Петровна, - и ни одному слову не верю. - А где это писано, что преступникам верили? - Зря вы так, - продолжала Давлетшина. - Я думаю, Нина Сергеевна, что вы внутренне честный человек, когда-то были хорошей матерью, женой, была у вас своя жизнь, жизнь, а не... - Я - мать? - Балашева захохотала. - Нет, где это видно, чтоб беспутная баба была матерью? - Неужели и теперь вы будете скрывать свое прошлое?! - не то спросила, не то упрекнула заключенную Ольга Петровна и достала из папки письмо, - Нате, читайте! Это ваши дети пишут. Балашева равнодушно отнеслась к этой новости. Ока взяла письмо, спрятала в карман. Дескать, на досуге почитаю, разберусь, кто это там пишет... Но вскоре она снова появилась на пороге. Она плакала, прижимая к груди то самое письмо из Таганрога. Старшую медсестру Климову ценили и уважали на работе, считались с ней. Но вот случилась беда: она заболела, а после по совету врачей поехала в санаторий. А спустя месяц после возвращения в минуту очередной размолвки муж вдруг швырнул ей в лицо какое-то письмо. Оно было без подписи и обратного адреса, анонимное. Какой-то "благодетель" призывал мужа к бдительности и говорил о ее неверности. Елена Степановна пыталась доказывать мужу, что это гнусная ложь, клевета, что она верна ему. Но не так-то просто было опровергнуть анонимку, рассеять сомнение. Муж страдал, а еще больше страдала Елена Степановна. Никого не оказалось поблизости, чтобы поддержать оскорбленную женщину. Муж не прощал ей. И Елена Климова тайком ушла из дома. Навсегда... После долгих скитаний она оказалась в Казахстане. Работать не хотелось. Зачем? Для кого? Попала в сомнительную компанию, начала красть. Кончилось все тем, что Климова оказалась в колонии. И вот сейчас письмо детей вернуло ее к настоящей жизни, к мыслям о прошлом, к желанию стать человеком... ВСЕ ТОТ ЖЕ КОХАНЕНКО Лейтенанту Голубеву доложили, что вечером окно в изоляторе выломал заключенный Коханенко. Лейтенант распорядился продлить ему штрафной срок и вернулся к себе. Он выбрал из стопки папок дело Коханенко и начал листать, мельком пробегая давным-давно знакомые строки: подробный словесный портрет, особые приметы и другие данные, относящиеся к личности заключенного. Но, к сожалению, в подобных делах мало что говорится о душевных качествах. Кто он, в сущности, этот человек? Какие помыслы им руководят? Вот Коханенко, тот же Коханенко, о котором только что был неприятный разговор. Он очень трудный человек. Им занимались и другие воспитатели, но махнули рукой, отказались. Голубев тоже был не в восторге, когда начальник колонии приказал ему заняться этим заключенным. Впервые встретившись с Коханенко, лейтенант почувствовал, что перед ним закоренелый преступник, отпетый, душа у него - потемки. Разговор был тяжелый и нудный. До сего времени в ушах лейтенанта звучал скрипучий, озлобленный голос: - Бросьте, начальник! Не лезьте в учителя к Коханенко. Bee равно жизнь дала трещину... И не вам ее склеивать. Голубев молча ходил по кабинету, терпеливо слушал. Первый раз Коханенко судили за избиение своего сверстника. Пострадавший надолго попал в больницу, а Коханенко - на пять лет в колонию. В чем причина такой зверской драки, Голубеву не было известно. И он спросил: - А за что тогда парня избил, Коханенко? Неужели не жалко, что тот на всю жизнь калекой остался? - На суде объяснял. Хватит! Надоело исповедоваться. Вечером на совете обсуждалось поведение Коханенко. Лейтенант сидел в стороне, не вмешиваясь в работу активистов колонии. У Коханенко спросили: - Как дальше ты жить думаешь, Володя? Ведь в тягость всем становишься... Бездельник, нарушитель режима, грубиян... - Хватит! - оборвал Коханенко, тяжело подымаясь со стула. - Какой есть, таким и останусь. Старая эта песенка. В эту минуту Голубев подумал о нем: "А, впрочем, не глупый парень. Видно, что самолюбив, о человеческом достоинстве понятие имеет. А это не так уж мало". С заседания совета Владимир Коханенко ушел, провожаемый любопытными взглядами своих товарищей. А когда за ним захлопнулась дверь, кто-то из активистов вздохнул: - Тяжелая судьба у этого парня. Особенная. - Это какая такая? - Он рассказывал мне, что от немца в войну родился. Для Голубева это было новостью. Он снова взял личное дело заключенного. Да, Коханенко действительно был родом из краев, оккупированных в годы войны. Заставляло задуматься, почему в своей анкете Коханенко не написал имени отца. Что же, и такое бывает. Сколько сирот пооставалось в войну! Матери у Владимира Коханенко тоже не было. В автобиографии он написал: "Мать забыл, не знаю, где она. Дошли слухи, что покончила с собой. Причины смерти мне неизвестны". Голубев написал в школу, где учился Владимир Коханенко. Вскоре пришел ответ. Письмо бывшей учительницы Коханенко было длинным, на пяти страницах. Она писала: "Володя отличался мирным характером и усидчивостью. В учебе не отставал от своих товарищей. Все шло хорошо. Но вот по селу пошли слухи: "Володя прижит от немца". Как теперь выяснилось, эту злую версию пустил бывший немецкий прихвостень полицай Калганюк, чтобы скомпрометировать доброе имя матери Володи, в прошлом отважной разведчицы Василины Коханенко. И коварный враг своего добился. Не выдержав клеветы, Василина покончила с собой. Недавно об этой отважной женщине рассказала наша районная газета. Пусть прочтет этот рассказ Володя". В конце письма учительница приписала: "А еще скажите Володе, что его отец нашелся. Он вернулся после долгого отсутствия. Судьба его почти такая же, как и у Василины. Он был тоже разведчиком, ходил на задания со своей женой. Но нашлись злые люди и оклеветали его... Теперь его доброе имя восстановлено". Случилось так, что вскоре Коханенко сам зашел в кабинет к начальнику. - А-а, Коханенко! А я только что за тобой посылать собрался. Проходи, присаживайся. Ну как, та книга понравилась? - Не верю я писателю Проскурину, гражданин лейтенант. Выдумал он этих добреньких людей. - Что же, ты и писателям не веришь? Хороших людей нечего выдумывать, Коханенко, их в жизни и так много. - Не убедил, гражданин начальник. Двадцать пять лет прожил на свете, а таких людей, как в книге у Проскурина, не встречал. Брехня все это! Натерпелся я всякого в жизни... А добра что-то мало видел. Лицо воспитателя помрачнело. После минутного молчания Голубев спросил: - Так все же, кто такой Бабич, за которого ты свой первый срок получил? В глазах заключенного мелькнуло любопытство: - В корень смотрите, гражданин лейтенант. Считаю, что политика ваша правильная. Оттуда все и началось. Вам приходилось когда-нибудь ненавидеть? - неожиданно спросил он воспитателя. - А как же! Все приходилось... - Так вот слушайте, коль желание имеете. Это было в годы войны. Одна непутевая женщина связалась с гитлеровцем и от него родила сына. За это люди, односельчане, возненавидели ее лютой ненавистью. Они даже советовали ей задушить своего ублюдка... Но шло время, мальчишка вырос и пошел в школу. Тогда-то он все и узнал о своем происхождении. Ребятишки в классе шептались: "Смотрите, он и вправду на фрица похож... " Придя из школы, мальчик спросил свою мать, почему его зовут "фрицем". Мать не ответила, слезы ее душили. Вскоре случилось самое страшное и непоправимое. Как-то, прибежав с улицы, мальчишка увидел в сенцах свою мать в страшной позе. Сбежались люди, но было уже поздно: мать повесилась два часа назад. С того дня все и началось. Мальчишка тот понял, что нет правды на земле, нет на ней и добрых людей. Коханенко замолчал и отвернулся. Наступило молчание. Лейтенант поднялся, прошелся от стола к двери. Потом он спросил: - И ты веришь в эту злую клевету на свою родную мать, Володя? Коханенко поднял на него глаза: - А вам откуда известно, что это была моя мать? - Земля слухом полнится, - неопределенно ответил лейтенант. - Василину Коханенко оклеветали злые люди. На, почитай, здесь о ней все написано, - и лейтенант подал Коханенко газету, которую прислала ему старая учительница. x x x Мы ознакомили читателей с судьбами людей, ставших на скользкий путь преступлений в силу некоторых обстоятельств. При этом мы вовсе не собираемся оправдывать их, придерживаясь принципа "понять - значит простить". Никакое умышленное, сознательное преступление не может быть оправдано даже исключительными обстоятельствами. Преступление есть преступление и должно караться по закону с учетом отягчающих и смягчающих вину признаков. Мы хотели на конкретных примерах лишь подтвердить тот, впрочем, общеизвестный тезис, что нельзя все условия, способствующие правонарушениям, укладывать в прокрустово ложе раз и навсегда определенных закономерностей, ибо жизнь гораздо шире и многообразнее. Вот, к примеру, некий Генка Федоренко, молодой паренек. Отец его - вор, переходил из колонии в колонию, мать скончалась, когда Генке исполнилось три года. Хорошие люди усыновили сироту. Все шло нормально. А потом нашлась "сердобольная" соседка и поведала ему, что он вроде подкидыш. И с тех пор пошло и пошло, не стало с ним сладу... Как видим, только слабые духом, плохо закаленные и невоспитанные люди могут плыть бездумно по течению жизни. Упорно преодолевать любые невзгоды и случайности - удел мужественных. А таких подавляющее большинство в нашей стране, где люди знают радость творческого труда, любят жизнь и где ликвидированы социальные условия, порождающие преступность. В.КОПЕЛИОВИЧ, майор милиции, Н.ШАПЧЕНКО НЕПРЕДУСМОТРЕННЫЙ ВАРИАНТ На стук открыли сразу, словно кого-то ждали в этот поздний полуночный час. Хозяин квартиры, едва различив в темном коридоре людей в милицейских шинелях, испуганно отпрянул в глубь комнаты, судорожно схватился за сердце. - Извините, плохо себя чувствую, - невнятно проговорил он, обдав вошедших водочным перегаром. Потом попятился к дивану, пытаясь прикрыть полой пиджака табурет с опорожненной бутылкой водки и банкой икры. - Вы Степан Иванович Молоков? - уточнил сержант и, поймав взглядом утвердительный кивок хозяина, без обиняков перешел к делу: - Должны вас огорчить. Два часа назад ограблен ваш склад. Предъявите ключи от его замков. Степан Иванович зашатался под бременем невесть откуда налетевшего несчастья, заморгал пьяными глазками и стал судорожно шарить в карманах. Потом долго перекидывал на столе газеты и бумаги, перевернул все вверх дном, но ключи, как сквозь землю провалились. - Что-то нет их... Потерял или украли, может... Не знаю... - Он тер ладонью лоб, будто силился припомнить, где и когда в последний раз видел связку тяжелых складских ключей. - Придется вам пройти с нами, - сказал сержант, и Молоков стал одеваться. Уже на пороге, застегивая пальто, крикнул перепуганной жене: - Не забудь термос приготовить, Клавдия. Сегодня я дома не обедаю: работы пропасть. Скоро вернусь, схожу вот с товарищами... Но заведующий складом не вернулся к исполнению своих служебных обязанностей ни в этот день, ни на другой, ни позже. На станционной окраине Алма-Аты, среди множества погрузочно-разгрузочных площадок, различных складов и всякого рода хранилищ, находилась торгово-закупочная база урса одной из дальних строек республики. Функции ее немногочисленного персонала сводились к заключению договоров с поставщиками о закупке всевозможных товаров и отгрузке их по назначению. Одним из складов этой базы и заведовал Молоков. Дело свое он знал, ни с кем из сослуживцев особенно не дружил, но и не чуждался людей, поговорить мог с человеком, а при случае - и в гости пригласить. Не отказывался обычно Степан Иванович и от предложений "пропустить по стаканчику", а иногда даже сам приглашал грузчиков или кого из начальства в привокзальное кафе "Эльфа". Но только после работы, а так ни-ни: не положено материально-ответственному лицу выпивать в рабочее время. Но случилось, что Молоков нарушил это правило. День, видно, был чересчур морозный, декабрьский. Открыл он на минутку дверь своего склада (в уголке, подальше от товара, топилась железная печка), увидел грузчика Лешку Корзухина, здоровенного парня, и крикнул ему, чтобы зашел погреться. Леша не отказался. Он подсел к печке и принялся растирать озябшие руки, а Степан Иванович подмигнул хитро-весело и достал из ящика банку маринованных огурцов, батон и бутылку водки. Потом, когда хмель ударил в голову, заведующий складом разоткровенничался. - Ты мне как сын, Лешка! Ей богу, как сын! Уважаю я тебя. - Степан Иванович хлопал парня по плечу и пьяненько улыбался. - Хоть ты и "зэк" бывший и отбыл свое, а все равно уважаю. Кто другой, может, тебе и руку дать брезгует, а я тебе друг. Друг Молоков тебе, понял?! Из дальнейших объяснений выяснилось, что завскладом уважает также и Лешиного товарища Ертая Мырзахметова, складского рабочего, поступившего на базу в конце лета после освобождения из заключения. - Чуть чего, ты ко мне прямо с Ертайкой заходи. Всегда рад буду встретить. Выпьем. А можно и в ресторанчик. Ты как насчет ресторанчика, не против? - угодливо Приговаривал Молоков, не спуская с гостя хмельных масляных глаз. После этого разговора Леша, а с ним и Ертай стали все чаще и чаще наведываться на склад. Здесь их всегда ждало неизменное гостеприимство. Едва завидев парней, Степан Иванович бросал любую работу, какой бы срочной она ни была, и на столе появлялась неизменная бутылка "московской". Хватив по стакану водки, парни хрустели огурцами, млели возле дышащей жаром печки. В эти минуты каждого тянуло на откровенность. - А ты слышал, Ертай, Лешка-то наш жениться задумал. Как это тебе нравится - жениться? Вот сукин кот, куда хватил - жениться! - пьяненько шутил Степан Иванович. Ертай смущенно улыбался, не понимая, хвалить или хаять Лешку собирается хлебосольный хозяин за его отчаянное увлечение крановщицей с контейнерной площадки. Но Степан Иванович не скрывал своего отношения к предполагаемому союзу. - И на кой дьявол она тебе понадобилась, эта Нинка, - говорил он. - Парень ты молодой, видный... гулять бы тебе да гулять. А то - жена, дети. Тьфу! Пропадешь ни за грош! - Чего это я пропаду, Степан Иванович? - недоумевал Лешка. - Девка она хорошая, работящая. А чего мне еще надо? Сами понимаете, живу в общежитии, - то дружок, то товарищ. Сегодня пьян, завтра - с похмелья. Кончать с этим пора. Надоело все. - Надоело, надоело... Несешь какую-то ахинею. Протрезвеешь - сам испугаешься, - не унимался Степан Иванович. - Денег не хватает, так и скажи. При наших-то возможностях тут на базе озолотиться можно... - Озолотиться? Степан Иванович будто не расслышал вопроса, говорил уже о другом. Теперь он распространялся о своем уважении к наукам, к ученым людям вообще и восхищался Ертаем, заканчивающим весной вечернюю школу. Польщенный Ертай делился своими планами об институте и сетовал на пропавшие по-глупому годы. Степан Иванович сокрушенно качал головой, убирал с ящика стаканы и куски хлеба. Парни с сожалением покидали гостеприимный склад, а Молоков, вооружившись очками, садился за прерванную отчетность. Нередко они появлялись в ресторане. Обычно деньги были у всех, но получалось как-то так, что расплачивался всегда один Степан Иванович, На правах старшего, он щедро заказывал водку и пиво, в перерывах между рюмками нес всякий вздор и негодовал, что его никто не хочет понять. Парни тоже толком не могли разобраться в туманных словоизлияниях своего "шефа", но чувствовали, что все это неспроста, что Молокову они нужны, а зачем - спрашивать не хотелось. Так продолжалось до 10 марта. В тот весенний день, когда на тротуарах дотаивали последние ледяные корочки, Корзухину и Мырзахметову стало известно все. После очередной пьянки Молоков предложил им обворовать... свой собственный склад. Необыкновенно трезвым голосом он убеждал настойчиво и горячо. Там часы. На пятьдесят тысяч... Сулил третью часть. - Опасно? Ни чуточки! С чемоданчиками прокатитесь на такси. Только и всего. Я все сделаю как нужно, не беспокойтесь! Охрана? Чепуха! В среду караулит глуховатый Федор, тогда и возьмем... Лешка как в полусне видел над собой склоненное лицо Молокова, жесткие требовательные глаза смотрели в упор, в душу. "Часы так часы", - равнодушно подумал он и утвердительно кивнул головой. Медленно опустил веки и изрядно захмелевший Ертай. В среду с утра Молоков заперся в складе и, не теряя времени, принялся за дело. Он открывал железные ящики, где хранились часы всяких марок и форм - круглые и квадратные, в золотых и металлических корпусах, часы для модниц и спортсменов, часы, показывающие числа и дни недели, - и аккуратно - одну на одну - складывал коробки на деревянные стеллажи. "Не унесут всего, - тоскливо думал он при этом. - Здоровые ребята, но все равно не унести. Больно уж много. А, впрочем, сколько возьмут - столько возьмут. Если же..." Об этом "если" не хотелось думать, хотя, как предполагал Молоков, он был в любом варианте гарантирован от неприятностей. Засыпятся. Ну что ж. Парни из заключения. Кто знает, что у них на душе? Выкрали ключи по пьяной лавочке, а он тут не при чем. Когда ящики опустели, Степан Иванович кинул их на стеллажи, повесил замки. Основная часть работы была выполнена. Потом он сложил в углу возле печки топор, два пустых мешка и чемодан, огляделся - не забыть бы чего, и, удовлетворенно крякнув, стал поджидать сообщников. Они пришли к концу дня мрачные и неразговорчивые. "С перепоя, наверное", - подумал Молоков и посвятил парней в подробности своего плана. Он был прост: проникнуть в склад, сбить топором замки со стеллажей. Золотые часы - в крайней секции слева, мешки и чемоданы вот здесь, в углу. После всего - поймать какую-нибудь машину или такси и приехать с "вещами" к нему, Молокову, на квартиру. Лучше всего, пожалуй, явиться на базу между двумя и тремя часами ночи. - Будете уходить, - воровато напутствовал завскладом, - не забудьте все залить одеколоном: ни одна собака не возьмет. Голыми руками ни к чему не прикасайтесь. Возьмите это, - он протянул Ертаю две пары перчаток и бутылку тройного одеколона. Потом, уже на улице по пути к ресторану сунул в карман Корзухину тяжелую связку складских ключей. Засиделись допоздна. Ушли, когда начали гаснуть люстры привокзальной площади, почерневшей от беспрерывна моросящего дождя. Молоков дал Лешке измятую трешку - на такси. Сказал на прощанье: "Бывайте здоровы, хлопцы!" - и, тяжело шлепая но лужам, побежал к троллейбусу. Парни остались одни. Они бродили непод