- Говорят, в газете про это напечатано! - сказала Устинья Петровна. - А вы не принесли газету, мама? - Нет. Наших-то нету, все раскупили. Только "Владиво-Ниппо" осталась. - Надо бы взять, Устинья Петровна! - Стара я, батюшка мой, японскую газету читать. Ты ведь знаешь, мой-то служил старшим механиком на "Рюрике", смерть от японцев принял. Я с тех пор у японцев и покупать-то ничего не покупаю. Что же все-таки было известно белым об этой истории? Если напечатали, значит, делу дан ход. Виталий принялся одеваться. Нахлобучил кепку, накинул на плечи пиджак. Устинья Петровна встала на пути. - Куда ты, Витенька? Может, не выходить бы тебе, а? В ее голосе слышалось беспокойство. Как видно, Устинья Петровна кое-что понимала в жизни. Виталий спокойно сказал: - Надоело сидеть, пройдусь! Бежали, перезваниваясь, трамваи. Стайки воробьев то прыгали по мостовой, то взметывались на провода. Разношерстная публика сплошным потоком текла по улице. Беспрестанно козыряя, шли многочисленные военные. Блестели погоны на плечах, слышался звон шпор, женский смех, обрывки разговоров. Виталию не хотелось далеко отходить от дома. Но, будто назло, вблизи не было ни одного газетчика. Их крики слышались возле сада Невельского. Виталий пошел туда. В сквере подле высокого обелиска, увенчанного глобусом, на котором распластался орел, гордо и хищно глядя на море, было людно. Дамы и няньки с детскими колясками прохаживались вдоль насыпных дорожек. Пожилые мужчины сидели на скамейках. Виталий услышал: - А вот газета! Что ни пишет - все читают! "Ниппо-Владиво"! "Владиво-Ниппо!" Дерзкое ограбление миллионера Радомышельского... Все новости дня! Большевистская дерзость! Неслыханное преступление! Неслыханное! - Поди сюда! - окликнул Виталий газетчика. Вихрастый веснушчатый мальчуган в американских краснокрестовских башмаках и вельветовой японской куртке подскочил к нему. Виталий поспешно просмотрел газету. На последней странице он увидел заголовок: "В России никогда не будет порядка!" И дальше: "Дерзкое, неслыханное нападение большевиков на конвой". Японский журналист описывал, как на конвой, сопровождавший двух большевиков, арестованных на Русском Острове, напали сообщники и силой их освободили. Статья была явно инспирирована контрразведкой... Виталий медленно сложил газету. В этот момент кто-то сзади закрыл ему глаза. Виталий инстинктивно нырнул вниз и в сторону. Однако знакомый смех заставил его выпрямиться и обернуться. Перед ним, залитая солнечным светом, стояла Нина. Она была без платка. Пышные волосы, которые она тщательно пыталась обуздать шпильками, свели на нет все ее ухищрения и, развеваясь от легкого морского ветра, окружали ореолом ее лицо, сияющее радостью встречи. - Ты с ума сошла, Нина! - сказал возмущенно Виталий. И тихо: - Днем - по городу? В сквере гуляешь? Да ты что, маленькая? Нина (взбалмошная девчонка прежних лет на минуту проснулась в ней) показала Виталию язык. - Да... маленькая! А ты - старик. Или не рад? Она так радовалась неожиданной встрече, что все, о чем Виталий хотел сказать ей, - что недопустимо рисковать собой, показываясь на улицах, пока еще не улеглось волнение, вызванное их дерзостью, что шпики наводняют город, - все вылетело у него из головы. И он не мог не признаться, что и он тоже рад. - Я ехала на вокзал, вижу - ты торчишь посреди сквера, как столб! Тоже конспиратор! - ввернула Нина колкость, не желая, по своей привычке, у кого-нибудь, даже у Виталия, оставаться в долгу. - До поезда еще час... думаю, успею, - и с трамвая сюда... - Как же ты меня узнала? - А ты бы не узнал меня, Витенька? - прищурилась Нина. Виталий должен был сознаться, что и он узнал бы Нину. - Проводишь меня на вокзал, Витенька? - спросила девушка. "Безумие!" - мысленно возмутился Виталий, но утвердительно кивнул головой, и они пошли по Светланской. Виталий взял Нину под руку и ощутил, нечаянно прижавшись к ней, как стучит сердце девушки. "Кажется, я обнял бы ее сейчас!" - подумал он, впервые в жизни ощутив такое желание. Нине передалось настроение юноши, и она тоже притихла. Так шли они по городу. В этот момент для них перестали существовать все опасности. Время от времени они взглядывали друг на друга, и беспричинная улыбка всплывала на их лицах. 4 Путь до вокзала показался им коротким. Когда здание вокзала, похожее на боярский терем, с огромным двуглавым орлом из полосового железа на коньке, оказалось перед молодыми людьми, Нина недоуменно подняла брови. - Как быстро мы пришли, Виталий! - и легонько вздохнула от переполнявших ее чувств. Виталий в ответ пожал ее руку. До отхода поезда оставалось полчаса. Зал первого класса был полон. Ждали прибытия маньчжурского поезда. Виталий и Нина оставались на марше лестницы, ведущей к перрону. Нина облокотилась на перила. Мимолетная тень легла на ее лицо. - Вот и уезжаю я... - Это ненадолго, Нина. - Как сказать!.. Увидятся ли они? Скоро ли увидятся? Оба задавали себе этот вопрос, но ответить на него не могли - слишком неясно было все впереди. Нина настороженно огляделась по сторонам. Виталий вопросительно взглянул на нее. - Я пугливая стала, - сказала Нина. - В Поспелове в подвале сидела, думала, думала... И ты из головы не выходишь. И Семена жалко. Ведь он из-за меня попал... - Ну, не из-за тебя, положим... Случай вышел такой. - И тебя жалко было больше не увидеть... Забудусь - снова все мерещится, что этот Григорьев ко мне лезет, а в руках у него какая-то не то веревка, не то змея. Накинет ее на меня, а она, понимаешь, сама затягивается на шее петлей. Холодная, скользкая. - Нина вздрогнула. - Очнусь, себя руками пощупаю: живая еще, - а надолго ли? Не хотелось умирать... Я ведь, Витя, ничего в жизни еще не видела... Все одна да одна. Теперь вот Сему на Сучан отправила и даже проститься не успела... Может, и не увижу его больше... - Увидишь... - Увижу ли? - тоскливо сказала Нина. Она полузакрыла глаза, и Виталий увидел, как пульсирует на виске девушки тоненькая голубая жилка, которой раньше не было заметно. - Ты сильно похудела, Нина! Девушка овладела собой. Уже задорно она посмотрела на спутника. - Значит, я не нравлюсь тебе больше? - Да нет, я не в этом смысле, Нина... Ты хорошая, честное слово! Милая, простая, сероглазая... Сердце юноши сжалось. Он порывисто схватил руку девушки. - Ты хорошая. Виталия перестали смущать взгляды пассажиров. Он придвинулся к Нине и не мог отпустить ее руку. Нина тихо спросила: - Скажи, Виталя... Ты... кого-нибудь любил? Так же тихо юноша ответил: - Нет, Нина... никого не любил. И они опять замолчали. Слова казались лишними. ...Резкий звук колокола вывел их из забытья. Виталий встрепенулся: - Ты опоздаешь, Нина... Нинуся! Он еще не умел говорить ласковых слов и смутился. Нина посмотрела на него. - Мне так много надо сказать тебе, Витенька! - И мне, Нина! - Поезд уйдет. - Да, надо идти... - со вздохом произнес Виталий. Он невольно потянулся к Нине. Но выражение ее лица внезапно изменилось. С тревогой она шепнула: - Сейчас же вниз, быстро!.. И выбирайся с вокзала. Из дверей зала первого класса на Нину смотрели двое - казак и офицер. В казаке Виталий узнал рябого. Казак что-то объяснял офицеру. Губы его быстро шевелились. Офицер нахмурился и поманил пальцем кого-то из сидевших в зале. Виталий и Нина бросились вниз, на перрон. Дверь зала распахнулась... 5 Они пролетели лестницу. В этот момент раздался свисток главного кондуктора. Виталий посмотрел вверх, в лестничный пролет. Оттуда несся топот ног и звяканье шпор. Значит, погоня... Плохо! Контролер, позевывая, стоял у двери. Нина и Виталий промчались мимо него. - Предъявите билеты! - крикнул контролер. Виталий захлопнул тяжелую дверь и дважды повернул ключ, торчащий в замке. Поезд тронулся. - Быстро, Нина, садись! В Раздольном спрыгнешь перед семафором, а то линию предупредят! На станции схватят сразу... Они не успели попрощаться. На ходу Нина вскочила на подножку вагона. - В вагон! В вагон! - махнул ей рукой Виталий. Нина захлопнула за собой дверь. Прижалась к стеклу бледным лицом, чтобы еще раз взглянуть на Виталия. Поезд качнулся на повороте. Виталий исчез из виду. Со звоном разлетелось стекло вокзальной двери, разбитое прикладом Иванцова. Виталий заметался по перрону меж немногих провожающих. Контролер высунулся в разбитое окно и вынимал ключ, оставленный в пробое. Потом на его месте показался рябой. Он рысьими глазами вцепился в Виталия и поднял винтовку. Негромко хлопнул выстрел. Легкий дымок растаял тотчас же. Пассажиры шарахнулись под защиту стен. Виталий бросился к виадуку. "Надо бежать в порт! Там не найдут". Окованные железом мелкие неудобные ступени подъема на виадук грохотали на весь вокзал. Пронзительный свисток резанул ему уши. - Держите-е-е! Хватай его! - на разные голоса кричали с перрона. Крик снизу привлек внимание работавших в багажном отделении. Оттуда высыпали люди. Какой-то военный побежал навстречу, на ходу вытаскивая из кобуры револьвер. Виталий выскочил на виадук. Что есть силы ударил военного. Тот покатился по дощатому настилу. Кто-то из рабочих багажного отделения крикнул: - Эй, парень! Сыпь сюда! Живо! Виталий на мгновение заколебался. Но бежать через багажное отделение, чтобы оказаться на площади перед вокзалом, было безумием. Он кинулся через виадук, к порту. Снизу, из порта, где возле вагонов с углем возились грузчики, было видно, как убегал Виталий. На виадуке показались его преследователи. Грузчики поняли, какой беглец был перед ними. Побросав работу, они следили за происходившим. Один из них, наставив ладони рупором, изо всей силы крикнул: - Эй, ты! Давай сюда! Через верх... На уголь! Сыпь! Виталий, бросив взгляд на спуск с виадука, который выводил его в глухой переулок между двумя заборами, ограждавшими территорию вокзала и порта, мгновенно оценил обстановку. Добежав до конца виадука, он перемахнул через перила. По рельсовому переплету спустился до половины. Потом, сильно оттолкнувшись, перепрыгнул через забор, отделявший территорию порта от дороги, и упал на гору угля за забором. - Под вагонами, под вагонами давай! - крикнул тот же рабочий. Виталий съехал вниз и кинулся под вагоны, стоявшие на портовой ветке. С виадука загремели выстрелы. Кто-то перелезал через перила. Остальные, грохоча сапогами, спускались по лестнице, чтобы поспеть к воротам порта и там перехватить Виталия. Глава четвертая НЕЗНАКОМЫЕ ТОВАРИЩИ 1 Виталий добрался до центральной части порта и направился к выходу. Однако наметанный глаз его сразу уловил что-то угрожающее в обычной портовой сумятице. У выхода сгрудилась толпа. Ворота были закрыты. Выйти в город можно было только через маленькую служебную калитку. Но у калитки стояли японские жандармы и несколько контрразведчиков. Китайская улица от порта до Светланской была оцеплена солдатами комендантского патруля. Уфимские стрелки, протянувшись неровной цепочкой от ворот до причалов, отрезали одну часть порта от другой. Была ли это обычная проверка документов, какие часто устраивались в порту, когда приходили пароходы с побережья, или преследователи Виталия оказались расторопнее, чем можно было предположить, - не оставалось времени думать. Виталий подошел к причалу пароходства Кайзерлинга, на котором заканчивал погрузку "Алеут". Из-за "Алеута" нельзя было рассмотреть, что за пароход стоял рядом с ним: косые форштевни, сильно наклоненные мачты, скошенные, низкие трубы, бушприт, вынесенный вперед, узкий корпус - все три китобойца Кайзерлинга были похожи друг на друга, как близнецы... Ах, если бы это был "Тунгус"! У кочегаров можно было скрыться, спрятаться на несколько часов!.. Миновав "Алеут", Виталий смог прочесть название второго судна: "Коряк"... Черт возьми, не везет ему сегодня! В этот момент он увидел неподалеку от "Коряка" маленькую шампуньку. Молодой китаец, опираясь одной ногой на борт, быстро двигал своим длинным веслом "юли-юли" и ходко гнал лодку к причалу. Виталий спустился на кранечную* обшивку причала, чтобы не торчать на глазах у портовых, и негромко окликнул китайца. Тот оглянулся. Виталий махнул ему рукой: "Давай сюда!" Китаец перестал грести и крикнул: ______________ * От "кранцы" - деревянное или плетенное из каната приспособление, предохраняющее борт судна от резких ударов при отшвартовке. - Тебе чего, шампунька надо? Виталий молча кивнул головой. Китаец опять крикнул: - Тебе другой места ходи надо, тама ступеньки есть. Тут голова ломай могу! Виталий молча требовательно показал рукой: "Здесь". Китаец подвел свою валкую лодку к причалу, под самый приплеск. Кранцы оказались у него над головой. Было довольно высоко для посадки. Желание заработать боролось в нем с боязнью повредить свою утлую лодчонку. Он с сомнением глядел на Виталия - не хочет ли тот подшутить: кто же с такой высоты будет прыгать в лодку, - и придерживался вытянутыми руками за опалубку причала. - Как тебе садись буду? Вместо ответа Виталий скользнул вниз, повис на руках и легко спрыгнул в шампуньку. Как ни легок был его прыжок, лодчонка закачалась, черпнула бортом воды - во все стороны побежала черная волна - и пошла вперед, прямо к борту "Коряка", под струю пара, который сифонил из какой-то трубки. Китаец едва успел повернуть, избежав удара, и повел лодку вдоль борта. Явно испуганный, он был не рад неожиданному седоку и сердито сказал: - Ты моя лодка ломай, я тогда чего делай буду?.. Тебе вода падай, низу ходи, помирай есть - моя чего делай буду? Милиса моя забирай. Виталий поглядел на рассерженного лодочника. - Моя помирай нету, лодка ломай нету, милиция ходи нету - тебе чего серчай? - Тебе куда надо? - вместо ответа спросил китаец. Куда же сейчас, в самом деле?.. Виталий снял кепку, сунул ее в карман, стащил с себя пиджак, выпустил рубаху из-под брюк и подпоясался ремешком. Китаец с любопытством глядел на него. Виталий лег на банку в позе человека, который едет на шампуньке давно и издалека. - Мальцевский базар ходи, - сказал он наконец. Искоса он поглядывал на то, что делается в порту. Цепи уфимских стрелков продвинулись от ворот к причалу Кайзерлинга. Значит, прочесывают весь порт. Вовремя же подвернулся ему этот лодочник!.. И Виталий усмехнулся: пока ему везет, напрасно он упрекал судьбу! Китаец, минуя какой-то катер, подошел ближе к причалу. Он тоже заметил цепи солдат и с любопытством глядел, как они останавливают пассажиров, матросов и грузчиков. Виталий сказал негромко: - Эй друг! Твоя лодка надо середина бухты ходи. Китаец с хитрецой поглядел на Виталия. - Тебе чего, боиса? Виталий молча серьезно кивнул головой. Китаец одним рывком весла погнал шампуньку подальше от берега. Несколько минут он сосредоточенно молчал, что-то обдумывая. Потом, когда Виталий перестал следить за собой и, думая, что китаец уже забыл о его просьбе нахмурился, соображая, к кому на Мальцевском можно зайти, лодочник вдруг спросил: - Тебе чего, мала-мала карабчи? Смысл этого слова, которым на ломаном китайско-русском жаргоне обозначалась кража, сразу дошел до юноши. Краска бросилась ему в лицо - и не столько от сознания, что его могли заподозрить в краже, сколько оттого, что он плохо конспирировал, если случайный лодочник отлично понял, что просто так человек не садится в шампуньку, прыгая с четырехметровой высоты, не переодевается, изменяя свою внешность, и не избегает близости к берегу... "Сколько же я наделал глупостей! - сказал он сам себе. - Вроде все правильно сделал: незаметно сел в лодку, выиграл время и так далее... а вот на поди!" Китаец подмигнул ему. - Моя думай, тебе карабчи нету... - Почему же? - спросил Виталий невольно. - Моя так думай: когда люди карабчи есть, тогда милиса лови! Когда лови солдатка, такой люди карабчи не могу... Виталий отмолчался. Замолк и китаец. Поняв, что пассажиру не до разговоров, он греб, не останавливаясь, и сильно гнал лодку равномерными движениями длинного весла. Казалось, он перестал интересоваться своим спутником... Длинными разбегами шли волны от кормы шампуньки, да, точно хвост рыбы, резало воду изогнутое весло. Только один раз остановился лодочник, когда весло заскрипело на кормовом шпеньке. Он быстро поднял весло, брызнул водой на углубление в накладке и опять принялся мерно работать. Вечернее солнце бросило свои косые лучи на Чуркин мыс, на дома по Светланской улице. И весь пейзаж изменился на глазах, сразу, неуловимо. Зеленые склоны Чуркина мыса окрасились в оранжевый цвет, портовые откосы покраснели, покрылись черными продольными тенями. Белые дома на Светланской стали ярко-красными, окна их вспыхнули багровым пламенем заката. Теперь солнечные лучи шли поверх бухты, не затрагивая воды, и водная гладь потемнела, тени на волнах стали почти черными, сразу угасли яркие краски пароходов и гюйсовых флагов. На военных кораблях послышались звуки горнов, затопали матросы по гулким палубам, раздались гортанные звуки команды, понеслись над водой стеклянные певучие перезвоны рынд, отбивавших смену вахты. Тени на воде быстро густели, потянуло привычной морской сыростью из горла бухты... Слева обозначились видные через прибрежные строения торговые ряды. Виталий, не проронивший за это время ни одного слова и не шелохнувшийся, не в силах был отвести глаза от того, как чудным образом освещение меняло весь облик знакомой местности. Он был заворожен игрой света и теней. Но скоро спохватился и стал натягивать пиджак. Тогда лодочник негромко спросил: - Тебе Мальцевский базар обязательно ходи надо? - А что? - отозвался Виталий, удивленно глянув на лодочника. - Моя думай, тебе надо сегодня другой место ходи спать. А? - Какой другой место? - спросил Виталий, чувствуя, что китаец становится ему любопытен. - Наша есть такой место... Китайски люди только. Тама японса не ходи, милиса сама боиса ходи, а белый капитана ходи нету. Тебе мала-мала сыпи, утром куда хочу ходи... Виталий насторожился: - А ты почему думаешь, что мне не стоит встречаться с японцами и с белыми? Чудной ты, я погляжу... - Он усмехнулся. - Моя чудной! - сказал китаец. - Моя ничего не думай... Моя просто так говори. Тебе как хочу, так и делай. Виталий задумался. Это не было ловушкой. Появление лодочника не могло быть подстроено никем. Это чистая случайность. Но осторожность подсказывала ему необходимость сейчас же избавиться от любопытного и не по летам проницательного китайца. Однако поведение его все же вызывало интерес у Виталия. Это мог быть и друг... А разве друг не находка, которой нельзя пренебрегать? Разве так часты такие встречи?.. Разве иногда не следует довериться тому странному, неощутимому и малообъяснимому движению души, которое угадывает и опасность и в малознакомом человеке почувствует единомышленника, хотя при этом и не будет сказано ничего?.. Китаец вел себя не как предатель, а как человек, который многое понимает, который сразу предложил помощь, угадав необходимость в ней. Стоило посмотреть на то место, куда не заглядывали ни японцы, ни контрразведчики, ни милиция, как это утверждал лодочник. - Ну, давай "другое место"! - сказал Виталий. Шампунька отвернула от привоза. Минут через двадцать она оказалась у скопления шампунек и джонок, в самой глубине ковша бухты. Трудно было сказать, сколько их находилось тут, привязанных друг к другу кормовыми и носовыми концами, образуя один сплошной настил, или сплоток, колеблющийся, живой, то и дело меняющий свои очертания, когда мимо проходил катер, поднимавший волну. Джонки с кривыми мачтами стояли вприслон друг к другу. Между ними были переброшены легкие мостики. Это были большие - грузовые и рыбачьи - джонки. Еще влажные сети были подтянуты к самым флагштокам мачт или развешаны на вешалах, протянутых вдоль бортов. Разноголосо скрипели флюгарки, поворачиваясь от свежего морского ветерка. То тут, то там виднелись маленькие мангалки, сделанные из керосиновых банок. Пламя этих примитивных очагов освещало отшлифованные ногами рыбаков палубы, играло на стеклянных балберах* и глиняных грузилах сетей, подтянутых кверху... Отовсюду тянуло дымком и запахом острой, пряной пищи. Чесночный душок витал над всей этой лодочной эскадрой, ставшей местом жилища сотен бездомных китайцев, для которых джонка была и кормилицей и кровом. Это был если не город на воде, то большая деревня, которая возникала на ночь, а с рассветом исчезала бесследно, оставляя на память о себе лишь обрывки бумажек на воде, пучки соломы, клочья ваты - всяческий мусор, который неизменно сопровождает место ночлега человека. ______________ * Поплавки, пробочные или деревянные, иногда полые стеклянные. - Наша тут живи! - сказал лодочник. Он подчалил к большой джонке. Шампунька глухо стукнулась о борт. С палубы послышался негромкий оклик. Лодочник ответил вполголоса каким-то успокоительным замечанием и полез наверх, кивком головы пригласив Виталия следовать за собой. Они вскарабкались на палубу джонки, где было довольно много людей, сидевших, лежавших, куривших длинные трубки или просто дремавших. Виталий с любопытством огляделся вокруг. Лодочник сказал Виталию: - Давай низу ходи! - и показал на люк, ведущий в кубрик. - Тама мой братка живи... Мала-мала чифан - кушай, потом спать ложись. 2 В кубрике было тесно и душно. На низких нарах расположилась на ужин целая артель. Только перед приходом Виталия со своим спутником артельщик поставил на нары котел с лапшой, и все потянулись к вареву со своими палочками и чашками. Высокий рябой китаец поднял голову, всматриваясь в вошедших. Лодочник сказал по-русски: - Здравствуй! Наша сегодня гости есть! Ему нестройно отозвалось несколько голосов. Круг раздвинулся. Хозяин, обернувшись в темноту, пошарил рукой, извлек откуда-то еще одну миску и просто сказал: - Ну, садися, чифанить будем мала-мала. Только наша ложка нету... Тебе палочка кушай могу - не могу? - Он протянул Виталию куайцзы. Китайцы так по-свойски приняли Виталия в свой круг, что отказ от еды выглядел бы неуместным и оскорбительным. Виталий поздоровался, на что ему ответили молчаливыми кивками, и уселся на освобожденное ему место. Он вырос на Дальнем Востоке, с китайцами ему не раз приходилось сталкиваться и прежде, многие из их обычаев были ему хорошо известны, умел он управляться и с палочками. Он принялся за лапшу, ловко подхватывая длинные горячие ее нити и отправляя в рот. Лодочник, привезший Виталия, одобрительно покосился на него. - Хень-хао! Хорошо! - проговорил он. Ужин продолжался в молчании. Люди сосредоточенно жевали пищу, наслаждаясь ею, и время от времени утирали со лба и щек обильный пот. Все они были изрядно голодны и ели так, как может есть только тот, кто весь день провел на воздухе и работал, не разгибая спины, с утра до позднего вечера. Виталий знал, что китайцы выходят на работу очень рано, еще затемно, едят перед этим очень сытно и плотно, но затем уже не отрываются от работы до того, как погаснет вечерняя заря, и прерывают ее тогда, когда перестают видеть свои руки... Только тогда наступает время второй трапезы, и тут уже не до разговоров. Лодочник не оставлял своих забот о Виталии. Он подложил ему еще лапши, когда тот опорожнил свою миску, потом сполоснул ее и подал чаю. Виталий молча принимал все это, понимая, что если бы паренек не считал это нужным, то и не делал бы. Виталий был его гостем, этим объяснялось все... После еды все медленно разбрелись по кубрику, устраиваясь на ночлег. Хозяин, не задавший Виталию больше ни одного вопроса, пошел за грязную занавеску, отделявшую часть нар от остального пространства. Лодочник сказал Виталию: - Тебе где хочу спать - тута или верху? - Пойдем наверх, - сказал Виталий, по всему телу которого струился пот - так душно и жарко было в кубрике. Они вышли. На палубе было сонное царство. Везде виднелись тела людей, разбросавшихся во сне как попало. Отовсюду доносился храп, сонное сопение, бормотание... Юноша сел на борт джонки, лодочник - рядом с ним. - Тебе кури хочу? - спросил он Виталия. - Нет, не хочу. Виталия очень интересовал этот молодой китаец, так великодушно, по-дружески просто предложивший ему помощь. Кто же этот парень? Виталию было ясно, что симпатии китайца находятся на его, Виталия, стороне, что он человек решительный и, видимо, искушенный в жизненных передрягах. Виталий задавал китайцу незначительные вопросы, пытаясь вызнать о лодочнике все, а не выдавать себя. Моментами ему казалось, однако, что, может быть, от этого парня и не следовало таиться, может быть, нужно открыть ему многое. Как знать, может быть, полезно поинтересоваться поглубже вообще рыбацкой молодежью из китайцев, которая совсем выпала из поля зрения комсомольцев-подпольщиков? Лодочник охотно рассказал, что его зовут Пэн Да-шу, что он живет с братом-рыбаком, который в компании с несколькими другими рыбаками имеет джонку. Они рыбачат, часто и маленький Пэн помогает им, но больше ему приходится работать на "юли-юли", которая тоже приносит кое-какой заработок. До поздней осени будут жить на воде, к зиме выстроят на ничьей земле - мало ли ненужной земли вокруг! - глинобитную фанзу, перезимуют, а потом - опять на море, которое было их настоящим кормильцем, на море, которое давало водоросли, крабов, камбалу, скумбрию, бычков, давало и пищу и заработок. Жить было очень тяжело уже хотя бы потому, что и русские "капитаны" и японцы платили китайцам за работу и товар всегда меньше, чем другим. Виталий вспомнил не раз слышанные им фразы: "Китайцу ничего не надо, китайцы неприхотливы: наестся лобы* - и все!" А теперь Пэн, не спеша, останавливаясь, подыскивая слова, говорил ему о том, какова природа этой китайской "нетребовательности". Он говорил о том, как годами ограничивают себя китайские рабочие во всем решительно, как годами носят одну и ту же курму и штаны, пока они не истлевают на теле; как экономят на пище, на свете; как работают дотемна; как едят зачастую в темноте, чтобы не жечь свечи или керосин; как сносят они насмешки и издевательства, а часто и оскорбления потому, что за них некому заступиться. ______________ * Сладкая редька. Пэн говорил, что многие из китайцев работают "игоян ишак" - как ишаки, довольствуясь тем, что заработано сегодня, и не имея ни копейки на черный день - на случай потери работы или нездоровья. Кое-кто копит деньги, но только на похороны, потому что очень важно, чтобы китаец попал на тот свет, имея видимость богатого человека: это поможет ему в новой жизни, за гробом, быть не хуже других и жить лучше, чем жил он на этой земле. "Его такой люди, работай, чтобы помирай!" - сказал Пэн, и в словах его Виталию послышалась горечь не по возрасту. "Его, когда помирай, как собака улица бросай... А тебе как думай - его баба нету, ребятишки нету, папа-мама нету? Фанза нету, ничего нету - как живи могу?.. Маньчжурия тоже такой дело. Хозяин все у наши люди забирай, какой огорода есь, какой чумиза посади - лето работай, а зима чифана мэю, есть нечего нету!" Видно было, что очень многое накипело на сердце у Пэна, если так долго и откровенно рассказывал он Виталию. Но чем жил он, на что надеялся?.. "Наша тоже революса была, такой доктор Сун был. Тебе знай?" - Знаю, как не знать, - сказал Виталий. - Ленин друг ему. - Ага, русский знай, какой это люди Сун... А китайский люди еще мало знай... Его говори: надо земля мужика давай, рыбака, грузчика, всякий другой люди надо вместе живи, джангуйда - хозяин не надо, джангуйда контрюми, голова ломай надо! - Ого! - сказал Виталий обрадованно. - Ты откуда все это знаешь, а? Правильно, наша вот так тоже делай: джангуйда голова ломай, сам живи хочу... - Наша тут один люди есь, ходи, говори всяко! - уклончиво ответил лодочник. - Ничего, Пэн, - положил Виталий руку на плечо китайцу. - Мало-мало маманди, подожди, потом Китай тоже как наша Россия делай. - Моя так тоже думай! Пэн вдруг насторожился, легонько поднял руку. Виталий замолк. По колеблющемуся помосту лодок уверенно шел, легко ориентируясь в этой сумятице весел, домашней утвари и распростертых на палубах тел, крупный плотный человек. Видимо, он был здесь своим, потому что на его вполголоса сказанное "лайла", которое он произносил как-то необычно бодро и весело, отовсюду слышалось торопливое: "Лайла, лайла, ходя!" Пэн встал. - Это наша люди, я тебе говорил. Лодочник подошел к борту джонки и помог пришедшему взобраться на палубу. Он что-то коротко и тихо сказал. Пришедший стал его расспрашивать. Пэн отвечал быстро, взволнованно, потом подошел к Виталию вместе с пришедшим, который, вглядываясь в лицо юноши, сказал приветливо, но осторожно, без всякого обращения: - Здравствуйте! Какие-то знакомые интонации послышались Виталию в этом возгласе. Он тоже стал пристально вглядываться в незнакомца и вдруг вскрикнул: - Ли?.. Здравствуй, Ли! Это и в самом деле оказался Ли Чжан-сюй. Он стал расспрашивать Виталия, как тот оказался на джонке. Виталий, усмехаясь, ответил: - Да тебе Пэн только что докладывал. - А ты почему так думаешь? - спросил Ли. - Не маленький, догадываюсь. Пэн, услышавший восклицание Виталия, облегченно вздохнул: все, значит, хорошо! - Пэн знает только то, что было, как он тебя увидел, - сказал Ли, - а что было до этого? Виталий рассказал. Ли нахмурился. - Да... Не очень хорошо. Значит, разведка теперь знает, что ты находишься в городе. Да, кстати, надо наведаться в порт: не взяли ли кого-нибудь из наших?.. Ну, пойдем, Виталий. Я только одно дело с Пэном закончу. Ли стал что-то говорить Пэну. Тот молча кивал головой. Потом Ли потрепал Пэна по плечу и по-русски сказал: - Понял? - Понял! - ответил Пэн и, торопливо попрощавшись, полез в свою лодочку. Тихонько скрипнуло высохшее весло. Чуть слышно заплескалась вода. Черной тенью скользнула шампунька мимо. Пэн махнул рукой, и лодка его почти тотчас же пропала в чернильной темноте, покрывшей бухту сплошным непроницаемым покровом. - Куда это он? - спросил Виталий Ли. - Дело есть одно. Расспрашивать не следовало - Виталий понял это. - Помогает? - спросил он Ли о Пэне. - Значит, у дяди Коли и тут рука? Ли усмехнулся. - А ты думал, большевиков не интересует судьба этих товарищей? - Он кивнул на сплотки джонок, края которых терялись в темноте. - Здесь, Виталя, много взрывчатого материала, таких людей, которые хотят жить по-человечески. Знаешь, сколько тут людей, у которых китайские феодалы отняли все, что можно отнять у человека, сколько тут людей, которые не могут явиться на родину, так как сразу попадут под топор палача?.. Сколько тут драм, душевных страданий и... сколько ненависти к нашим врагам! Виталий спросил: - Это твой участок, Ли? И замолк, поняв неуместность вопроса. Да, у дяди Коли много забот, но мимо его внимания не прошли даже эти бездомные, лишенные крова люди, среди которых семена, брошенные дядей Колей, давали такие всходы, как Пэн. На вопрос Виталия Ли не ответил. - Хороший паренек этот Пэн! - сказал Виталий. - Да, парень очень хороший. Я его очень люблю. Думаю, что он сумеет многое сделать. Они сошли на берег. Немного пройдя, Ли попрощался с Виталием, остановившись на темном углу, и сам куда-то исчез только тогда, когда Виталий сделал несколько шагов по улице... Глава пятая РАБОЧАЯ УЛИЦА 1 На фронтах положение было "стабильным", как писала белогвардейская газета "Голос Приморья". Фронт застыл в апрельском положении, когда Народно-революционная армия ДВР, после разгрома белых под Волочаевкой, выбила их из Имана. Считанные километры отделяли НРА от Владивостока - последнего прибежища белогвардейских последышей и их интервентских покровителей. Не будь интервентов, уже в мае НРА достигла бы своей конечной цели. Но, декларируя невмешательство во внутренние дела русских, японцы с нарастающей тревогой следили за отступлением белых. Наконец они не выдержали. В районе деревень Бусьевка - Хвалынка японцы выставили свои заслоны, которые пропустили массу панически отступавших белых, сомкнулись за ними и оказались лицом к лицу с НРА. Не желая давать интервентам повода для открытого столкновения, Народно-революционная армия приостановила продвижение. В годы первой мировой войны через Владивосток шло огромное количество боеприпасов, вооружения, снаряжения и продовольствия, закупавшихся царским, а затем Временным правительством за границей. Далеко не все это было отправлено на фронт. Это было достояние русского народа, представлявшее громадную ценность. Но еще большую ценность представляли огромные запасы угля, руды, леса, расхищаемые японскими, американскими, английскими синдикатами и отдельными "промышленниками" в Приморье за время их хозяйничанья. Интервентам нужно было время для вывоза награбленного русского добра... Поэтому спешно переформировывались разваливавшиеся воинские соединения белых, расстрелами восстанавливалась дисциплина, день и ночь работали страшные белогвардейские и японские застенки во Владивостоке, Никольске-Уссурийском и на Русском острове. ...Советская Россия переходила к мирному строительству, к восстановлению разрушенного войной хозяйства. Она навсегда покончила с Юденичем, Деникиным, Врангелем, Колчаком и другими. Она навсегда выбросила с русской земли английских, американских, польских, румынских, французских, итальянских и прочих интервентов, и лишь на Дальнем Востоке оставались американо-японские оккупанты. Советская Россия начинала строить и делала это так же решительно и смело, как недавно еще она отвоевывала на полях сражений свою свободу. День ото дня крепли Советы, и укрепление их порождало все новые и новые противоречия среди капиталистических держав. Советская Россия выиграла войну и выигрывала мир. Только на Дальнем Востоке еще грохотали орудия и лилась кровь. Дольше всех задержались на русской земле японские интервенты, финансируемые американскими монополистами. Но им приходилось откладывать свои широкие планы об "Японии до Урала": слишком силен был отпор русского народа, и интервенция дышала на ладан. Они еще могли грабить, еще могли убивать, еще бросали они в бой против Народно-революционной армии Дальневосточной республики все новые и новые полки и батальоны белых, которым не было иного выхода, как расплачиваться теперь за все... Японские интервенты стремились как можно дальше оттянуть момент эвакуации: каждый день пребывания их войск в Приморье приносил миллионные прибыли японским монополиям Мицуи, Мицубиси и прочим... Спешно комплектовались новые части, ремонтировались бронепоезда. Прижатые к морю, подпираемые штыками интервентов, белые готовились к последним отчаянным схваткам. 2 Станция Первая Речка расположена на широком естественном плато, расширенном насыпями. Десятки подъездных путей, тупиков, деповские сооружения большой вместимости позволяли сосредоточить здесь для отстоя и ремонта множество вагонов и паровозов. Парк Первой Речки был огромным. От магистральных путей шло дугообразное ответвление на платформу шестой версты. Вся территория, образованная этой дугой, в течение десятилетий застраивалась путями. Все они были забиты вагонами, десятки тысяч которых после многочисленных мытарств попали сюда со всех дорог России. Финские вагоны стояли рядом с кубанскими, донские - с оренбургскими, польские - с сибирскими. На стенках вагонов можно было прочитать трафареты всех станций великой железнодорожной магистрали, опоясывающей четверть окружности земного шара. Пульмановские салон-вагоны, теплушки, цистерны, двойные американские вагоны-самосбросы, угольные, изотермические, классные и госпитальные, арестантские - "столыпинские" и бронированные жались друг к другу на путях, являя собой унылую картину постепенного разрушения. Окраска их облупилась, стены были пробиты или исцарапаны пулями и снарядами. Выбитые окна, расшатанные двери, проломанные потолки, следы копоти, обугленные стены, а иногда обнажившийся железный переплет - все здесь говорило о том, каким тяжелым было путешествие этих вагонов по России. Белые ехали на них тысячи километров, спасаясь от ударов Красной Армии, отстреливаясь, огрызаясь, простаивая в поле или мчась через стрелки, пытаясь найти место, за которое можно было бы зацепиться. Ехали - и доехали... Из парка Первая Речка ехать дальше было некуда. Стояли и ржавели вагоны. Стояли и ржавели паровозы, покрываясь рыжим налетом. Их не могли ремонтировать. Да никто, собственно, и не думал об этом. То, что можно было увезти, продать, - продавалось. И никому не приходило в голову разбираться в этом кладбище паровозов и вагонов. Их загоняли в тупики не для того, чтобы брать оттуда. Зачастую гнали целые составы так, что вагоны лезли друг на друга, ломаясь и круша соседние. Кого могло интересовать это? Здесь был конец. Правда, и здесь жили люди. Переполненный город не вмещал в себя всех, кого на край России привело беспорядочное отступление. Жили в вагонах годами, обрастали вещами, хозяйством. Жили семьи офицеров, которым белое командование уже не могло ничего дать, так как на каждого офицера приходилось не более двух солдат. Жили здесь и семьи солдат. Жили и дезертиры, скрываясь от мобилизации. Селились, присматриваясь друг к другу, чтобы не оказаться во враждебной среде: офицеры - к офицерам, солдаты - к солдатам, темные личности, неизвестно чем промышлявшие, - к таким же, как сами они. Вагон, который никуда не шел, который не подчинялся более свистку кондуктора, становился жилым домом. Рельсы определяли положение "улиц", образуемых заселенными составами. Так возник, отринутый городом, новый город на колесах. Сколько людей жило здесь, никто не мог определить: десятки тысяч. Тут умирали, женились, разводились, рожали детей, как в любом другом месте. Дети играли между рельсами, под вагонами, и слова "тамбур", "буфер", "подножка", "вагон" были первыми словами после слов "папа" и "мама", которые учились они произносить. Чтобы дать возможность разыскать нужного человека, а главное, отделить одну социальную группировку от другой, ибо в этом городе была и своя "аристократия" и свои "низы", тупики получили названия. Почтальон, читая на конверте надпись - "Первая Речка, Железнодорожное кладбище, Офицерский тупик", - не удивлялся, а отправлялся искать адресата, шагая через Солдатскую слободу, Дезертиры, улицу Жулья, Полковничий пролет, Врангелевский тупик, Каппелевский проспект, Колчаковский затор, Ижевские варнаки, Семеновский огрызок... Здесь, на Рабочей улице, жили и рабочие, выселенные японцами из первореченских железнодорожных казарм. Здесь жил секретарь подпольной комсомольской организации мастерских железнодорожного депо Алеша Пужняк. С его помощью Виталию предстояло выполнить поручение Михайлова в цехе, где ремонтировались и составлялись бронепоезда. 3 Смеркалось. Над городом стояло красноватое зарево. В депо светились огни. Свист паровозов то