и (генштаб) не желали иметь на своей территории значительные отряды белых. Остановились на цифре 15 человек на каждой даче. Количество дач определить не удалось. Беседа с Байером была закреплена протоколом. "Трест" в этом протоколе именовался "инициативной" стороной, польский штаб - "сочувствующей". Артамонов, он же Липский, как представитель "Треста" в Варшаве оказался очень полезен. Он узнал через знакомых в штабе, что все были довольны делегацией, особенно Потаповым, бывшим генерал-лейтенантом царской армии. Делегация получила точное представление о политической обстановке в Варшаве: одной из особенностей этой обстановки было то, что все политические группировки неустанно следили друг за другом. Влиятельные круги сейма представлял Дмовский. Он дал совет делегации "Треста": "Не повторите ошибок с парламентом и парламентаризмом". Потом добавил: - Мы умеем обращаться с этим капризным инструментом, и, храни бог, чтобы он не попал в руки "хлопов". У вас же, господа, нет нашего государственного опыта. - Никаких парламентов! Никакой Думы! Диктатура, - успокоил Якушев. Если в Варшаве, в правительственных кругах, следили друг за другом, то можно себе представить, как следили за Потаповым и Якушевым. Когда им хотелось побыть вместе (они жили в разных комнатах), то отправлялись в парк Лазенки на прогулку. Но и там их не оставляли в покое наблюдатели. Вот и сегодня вблизи той скамьи, где сидели Потапов и Якушев, любуясь золотой осенью в Лазенках, присел почтенный господин с газетой. Он внимательно слушал. - Прелестный уголок! - говорил Потапов. - Кстати, Лазенки воспел в своей поэме "Юмор" поэт Огарев: "Есть близ Варшавы дивный сад. Каштанов темная аллея..." Случалось и мне молодым офицером бывать здесь, когда служил в штабе Варшавского военного округа. Давно это было... Не хотите ли пройти к дворцу? Господин с газетой был разочарован. Потапов негромко говорил Якушеву: - Сложная ситуация: Сикорский, Пилсудский, Грабский, Дмовский... Борьба за власть... Положение напряженное. В Лодзи забастовки, рабочим грозят локаутом, кругом - бедность, нищета. И тут же палацы титулованных особ... Контраст разительный. В правительственных кругах интриги. Пилсудчики ждут подходящего момента, чтобы захватить власть. Здравомыслящие не склонны ввязываться в войну, а французские шовинисты натравливают Польшу на Советскую республику. Второй отдел штаба - сплошь авантюристы, создают на границе опасную обстановку и все еще содержат савинковских бандитов и петлюровцев. Наших товарищей из полпредства травят в печати. В Польше осели подонки белой эмиграции. Проникнуть в их гнезда - задача нелегкая. То же надо сделать в Париже и Сербии... Да, в этом дворце жил Стась, последний король Станислав Понятовский... Надо признать - у него был вкус!.. Якушев понял причину изменения темы разговора: вблизи подозрительно шевелились кусты. 22 ноября 1923 года Александр Александрович возвратился в Москву. Потапов через Париж держал путь в Сербию, в Стремске Карловцы, где находился штаб Врангеля. 36 Все эти дни, пока Якушев был в отъезде, Стауниц хотел показать "племянникам" высокий класс подпольной работы. Делал он это главным образом потому, что понимал значение их визита: если они хорошо отзовутся о "Тресте", можно рассчитывать на солидную денежную помощь. В квартире Стауница, где сейчас жили Захарченко и Радкевич, появился Кузен. Такая кличка, как мы знаем, была у бывшего жандармского ротмистра Баскакова, скрывавшегося где-то близ Москвы на конном заводе. Затем пришел Подушкин - сторож при складе на Болоте, в своем брезентовом балахоне и кожаном картузе. Наконец заглянул и Ртищев. О нем Мария Захарченко сказала, что он хоть и камергер, но развалина. Подушкин произвел впечатление - все-таки бывший чиновник департамента полиции, но особенно по душе Марии Владиславовне пришелся Баскаков: мрачный, долговязый, с абсолютно лысой головой, кипевший злобой и, по ее мнению, готовый на все. Не обошел гостей и Дядя Вася. Захарченко была от него в восторге. Стауниц развил кипучую деятельность: зашифровывал письма, ходил на тайные свидания и в то же время занимался "коммерцией" - валютными операциями, скупал и продавал мануфактуру. - Сударыня, - говорил он удивленной размахом его деятельности Захарченко, - прежде всего это дает мне положение: я коммерсант, занимаюсь частной торговлей, помогая таким образом Советскому государству. Отличная маскировка!.. Вот, например, Кузен и Ртищев на это не способны: один прячется в коневодстве, другой числится в какой-то бутафорской мастерской. А что им даст такая работа? Сейчас нужны деньги. И я их делаю, как могу. Вот и для вас надо будет найти амплуа. И найдем, смею вас уверить, иначе здесь нельзя, если не хотите очутиться в доме на Лубянке. Я с ним познакомился и не рекомендую этого знакомства. Мария Владиславовна томилась, шагала из угла в угол, Радкевич попросил колоду карт и от скуки раскладывал пасьянс. Наконец Стауниц объявил супругам, что в восьмом часу к ним пожалует один из руководителей "Треста". Якушев пришел в назначенный час. Александр Александрович попросил "племянников" описать наружность Щелгачева и Бирка, спросил, нет ли письменных полномочий от Кутепова. - Несколько слов на клочке полотна и подпись генерала нас бы вполне удовлетворили. Но на нет и суда нет. - Разве пароля недостаточно? - с раздражением спросила Захарченко. - К чему эти предосторожности? - То, что мы существуем, сударыня, объясняется именно такими, досаждающими вам предосторожностями. Мы отвечаем вдвойне - перед тем, кто вас послал, и перед нашей организацией. Начну с того, что вручу вам добротно сделанные документы: ваша фамилия теперь - Березовская, фамилия Георгия Николаевича - Карпов. Вам будет доставлена скромная, не бросающаяся в глаза одежда. Я еще не могу в точности сказать о той работе, очень важной, которую вам с мужем придется выполнять, - разумеется, она требует осторожности и сопряжена с опасностью... - Иначе я не представляю себе нашу работу. - Прекрасно. Дисциплина у нас железная. Отговорок и возражений не терпим. Мы работаем, действуем в очень опасной обстановке, все зависит от нашей организованности и умения конспирировать. Теперь позвольте вас ознакомить с положением дел. Мы придаем огромное значение связям с эмигрантами и ради этого были вынуждены установить деловые отношения с польскими соседями: сейчас мы подошли вплотную ко второму отделу польского генерального штаба. Связь с Берлином и Парижем будет осуществляться через Польшу; на польско-советской границе создано "окно", как на эстонской. Дело не только в хорошо организованной связи. Мы добиваемся на территории Польши получения специальных лесных участков в приграничной полосе. На этих участках мы постепенно сосредоточим ударные отряды РОВС под видом рабочих-лесорубов. Как видите, замыслы у нас обширные. Захарченко слушала в оцепенении. Наконец сказала: - Я восхищена! Я не верю ушам! Вы действительно удивительные люди. Мы не имели понятия о том, что у вас делается. Поверьте, мы не гастролеры, располагайте нами, мы останемся на год, если нужно - на два... - Мы так и думали. Программа наша известна: царь всея Руси самодержец всероссийский; на престоле - Николай Николаевич. Никаких парламентов; земля государева... Тщательная подготовка смены власти; никаких скоропалительных решений; действовать только наверняка. - А терроризм? - Это не исключается, но так, чтобы не насторожить врага. Хотя терроризм сам по себе ничего не даст. - Нет! Я не могу согласиться с вами! - Пока мы решили не прибегать к террористическим актам. - Запретить жертвенность, подвиг... Наши люди рвутся в Россию именно для этого! - Чем это кончается, вам известно? Полковник Жуковский, гардемарин Бурхановский погибли. Не зная обстановки, местных условий, эти безумцы летят сюда и сгорают, как бабочки на огне, а мы ничего не можем сделать для них. - Однако... - Нет и нет! Мы отвечаем только за тех, кто прибывает сюда с нашего ведома и подчиняется нам. - Слушаюсь! - сквозь зубы процедила Захарченко. Радкевич молчал и с тревогой смотрел на нее. Якушев простился, сказав, что устал с дороги. Вечером Артузов, выслушав сообщение о том, что происходило в Варшаве, заговорил о "племянниках": - Вы, Александр Александрович, имели случай убедиться в том, что представляет собой супружеская пара, которую вам навязал Кутепов. Их надо нейтрализовать, и, мне кажется, на первое время то, что придумал Старов, имеет смысл: Стауниц должен снять для них ларек на Центральном рынке. Захарченко и ее муж будут изображать сидельцев, торгующих сахарином. На самом же деле этот ларек будет передаточной инстанцией, сюда будут сдавать пакеты в адрес "Треста" сотрудники польского посольства и получать вашу почту в Берлин и Париж... На первых порах супруги будут довольны столь доверительным поручением. А там придумаем что-нибудь другое. Когда Якушев сообщил об этом плане Стауницу, тот пришел в восторг: - Александр Александрович, я еще раз повторяю, вы гений! То, чего вы добились в Варшаве, - великолепно! Откуда это у вас? Якушев не верил комплиментам Стауница, но тот действительно был поражен ловкостью и изобретательностью "гения". Стауниц не имел представления о том, что все эти действия были плодом коллективного ума - Артузова, Пилляра, Старова и самого Якушева. Колесников (Косинов) в этот период отошел от дел "Треста". Он вернулся к участию в операции значительно позже. 37 Николай Михайлович Потапов - в Париже. Он восстанавливает старые знакомства. Посетил генералов Миллера и Хольмсена, они приняли его уважительно, памятуя близость Потапова ко двору в прежние годы. Потапов не настаивал на аудиенции у великого князя Николая Николаевича. Его не могла не помнить "черногорка" Стана - супруга великого князя. Она не забыла, что в Черногории Потапов не позволял ее отцу, князю Негошу, залезать в государственный карман России. Николаю Михайловичу нанес визит Климович. Они были немного знакомы раньше, и теперь Потапов убедился, что бывший директор департамента полиции, пожалуй, утратил нюх полицейской ищейки. Климович, правда, расставил Потапову несколько капканов. Интересовал его главным образом вопрос, как это Николай Михайлович свободно катается по Европе и что, собственно, он делал в Варшаве? Потапов рассмеялся и, слегка хлопнув ладонью по колену собеседника, сказал: - Ваше превосходительство! У Шекспира сказано: "На свете есть чудеса, которые не снились нашим мудрецам". Одно из этих чудес - "Трест"... Теперь о Варшаве: это особый вопрос. Польшу интересует, что будет с ней после переворота в России. - Кто же, в конце концов, во главе организации, кроме уже известного нам генерала Зайончковского? - Если мы до сих пор существуем без провала, то это только потому, что мы строжайше соблюдаем конспирацию, - внушительно сказал Потапов, - но у главнокомандующего я, разумеется, приоткрою завесу. И кстати, объясню кое-какие "чудеса". Климович успокоился. Они заговорили о старых знакомых. Борис Суворин - сын издателя газеты "Новое время", - всегда отличавшийся авантюристическими замашками, выпускает в Белграде "Вечернее время", его брат Алексей не ладил ни с отцом, ни с братьями. Это был человек со странностями, увлекался учением йогов, лечил голодом югославского короля и сам умер от голода (в прямом смысле слова). Все это видели и только шутили на его счет. Климович много рассказывал Потапову и по пути в Сербию, в Стремске Карловцы, где находился штаб Врангеля. Они туда поехали вместе. Стремске Карловцы был совсем маленький городок - семь тысяч жителей: сербов, хорватов. Единственный трехэтажный дом занимала штаб-квартира Врангеля. Обстановка штаба: офицеры и генералы в полной форме царской армии, адъютанты - все производило впечатление старорежимного штаба верховного главнокомандующего. Но зоркий глаз Потапова не мог не заметить, как низка дисциплина и какое подавленное настроение у нижних чинов и юнкеров. Врангель принял Николая Михайловича через полчаса после приезда. Он показался Потапову несколько утомленным, раздражительным. Но о "Тресте" говорил уважительно, даже с комплиментами: - Я рад войти в сношения с вами, слышал много хорошего... Сильная организация, это чувствуется даже здесь. Но позвольте говорить откровенно, напрямик: в моем штабе царит разруха; мы не готовы к действиям; прежде всего нужен человек, который возьмет на себя ответственность. Романовы? Молодые князья - ветреники. Николай Николаевич? Стар и в руках у свиты, у Станы с ее фрейлинами. Если он не возьмет на себя ответственность - придется все сосредоточить у меня. - Плацдарм для выступления против Советов? - Я считаю плацдармом не Польшу, а Кавказ. Но этот вопрос можно еще обсудить. Если не удастся начать на Кавказе, я не возражаю против западной границы. Есть некоторые резервы в Польше, в лимитрофах. Там много офицеров. Потапов сказал, что "Трест" интересует хотя бы приблизительный подсчет сил. - Ядро моей армии - корпус Кутепова, две дивизии, пятнадцать - двадцать тысяч штыков, половина - офицеры, устойчив только офицерский состав. Плохо с военным снаряжением, можно было бы развернуть четыре дивизии. Правда, штабы мы теперь сокращаем. Наши возможности, в общем, шестьдесят - сто тысяч человек. На интервенцию надежды нет, она полностью провалилась. Что же касается времени начала операций, то можно надеяться на весну будущего, двадцать четвертого года. - Как ваше превосходительство представляет себе будущее устройство России? - Вопрос очень серьезный. Не считаться с результатом революции нельзя. Полный возврат к старым порядкам невозможен. И здесь нам придется столкнуться с правыми. Они в эмиграции совершенно утратили представление о том, что произошло за эти годы в России. Террор, по-моему, чепуха, булавочные уколы. И напрасно Кутепов носится с этой идеей, совсем напрасно... - Рад, что наши взгляды совпадают. Но в вопросе о монархе мы твердо остановились на Николае Николаевиче. Конечно, если бы при этом возникла фигура вроде Столыпина, это был бы идеальный выход. Врангель в упор взглянул на Потапова. "Нет, он хватает выше", - подумал Потапов. - Хорошо было бы послушать кого-нибудь из ваших видных строевых начальников, - задумчиво сказал Врангель. - Что касается Кавказа, то у нас прочные связи на Кубани... Вы с дороги устали. Не угодно ли отдохнуть? Завтра продолжим беседу. На следующий день было решено, что все сношения с "Трестом" будут идти через Климовича. Связь будут поддерживать с ведома "Треста" офицеры. Кроме польского желательно иметь "окно" и в Финляндии. О денежной помощи Врангель сказал: - Мы бедны, как церковные крысы. Деньги надо искать у англичан или американцев. Но эти господа относятся с недоверием к нашей "армии в сюртуках". И Врангель взял со стола альбом с фотографиями: - Вот, извольте видеть, здесь изображены чины нашей армии на мирной работе в Европе, Южной Америке... Мне доложили, что вы собираетесь уезжать? Жаль, но я вас понимаю... Кстати, как вам удается покидать вашу должность в штабе Красной Армии на столь долгое время? Потапов понял, что таится в этом вопросе. - В то время, когда я беседую с вами, мое второе "я" находится в Туркестане, в длительной командировке: Термез, Кушка - далеко. Кроме того, я заядлый охотник. Срок моей командировки истекает. Вернусь тем же путем, через "окно"... Путь знакомый и вполне безопасный. - Ну, храни вас бог. На обратном пути, в Париже, были снова беседы с Климовичем и Хольмсеном. Потапов понял, кто настраивал Врангеля против "Треста". Оказывается, это был все тот же Чебышев, исполнявший должность министра внутренних дел при Врангеле. Врангель и верил в то, что "Трест" - мистификация ГПУ, и не верил. Визит Потапова настроил Врангеля в пользу "Треста": как-никак Потапов был его товарищ по Академии генерального штаба. И кроме того, можно было понадеяться на полицейский нюх Климовича, которому поручена была связь с "Трестом". Как бы там ни было, поездка Потапова удалась. Теперь "Трест" охватывал все монархические организации за рубежом. В него верили потому, что подпольная монархическая организация в центре России была заветной мечтой эмиграции. Каждому деятелю белого движения хотелось ставить на этот козырь и этим укрепить свой авторитет. Дзержинский и его сотрудники это понимали. Перед "Трестом" были поставлены задачи: подчинить себе монархическое "общественное" мнение, внедрить ему мысль о вреде терроризма и диверсий; дискредитировать идею интервенции, убедить, что главное - внутренняя контрреволюция, то есть "Трест", эмиграция же - только подмога; давать эмиграции материал для споров. Темы дискуссий: ненужность сословий; земельный вопрос; национализация промышленности; невозможность возврата земли помещикам; споры о кандидатурах на престол; бонапартизм Врангеля; разногласия между Врангелем и Кутеповым. Кутепов всегда был опасным противником советской власти. К нему была ниточка - "племянники". Их надо не только нейтрализовать, но и заставить действовать в пользу "Треста". 38 "Племянники" находились на попечении Стауница. В ларьке, на Центральном рынке, они проводили весь день и, получая пакеты для "Треста", передавая другие пакеты сотрудникам посольств, чувствовали себя участниками секретной работы могущественной подпольной организации. Пока они жили в квартире Стауница, у них складывалось впечатление, что вокруг идет сложная таинственная работа. Этому способствовали загадочные телефонные звонки Стауница, появление новых людей, переговоры в отдельной комнате. Стауниц поручил Марии Захарченко шифровку писем, отправляемых за границу. Работа была кропотливая, требующая много времени и внимания. "Племянники" отправили Кутепову донесение, в котором не только восторженно отзывались о работе "Треста", но и сообщали о его нужде в деньгах. О деньгах все время говорил Стауниц. Однажды он прочитал при супругах записку атташе польского посольства Вернера: "Привез из Варшавы игрушки с монограммами для ваших руководителей. Полковник Байер обещал субсидировать ваше агентство в Варшаве, то есть Липского. Как обстоит дело с лесными концессиями?" Стауниц крепко выругался и извинился перед Захарченко. - Можете не извиняться. При мне еще не так выражались. А игрушки, то есть револьверы, могут пригодиться. - Игрушками он не отделается. Вообще эти господа ведут себя скверно, нашу почту перлюстрируют. Про концессии для "лесорубов" ни звука. А самое скверное, они рассматривают "Трест" как источник военной информации. - А вы как думали? За услуги надо платить. - Но не шпионскими сведениями. Наша организация - патриотическая. Нам нет смысла ослаблять армию, которую мы готовим для переворота. Это решение Политсовета. - То есть Якушева? - Не только его. - Однако эти вернеры и байеры нам нужны. Вот и вертись! Мария Владиславовна потрепала Стауница по щеке: - Вас, Эдуард, этому не учить. Когда в первый раз в ларек наведался Зубов, Захарченко не могла найти с ним верный тон. Он нагнулся над прилавком, взял пакет и сказал: - Нынче я в штатском, без ордена, чтобы вас не волновать. Кстати, у меня есть и "Георгий", золотой, с бантом, первой степени, за германскую войну. С тех пор она говорила с ним вежливее. Вскоре Захарченко и Радкевича переселили за город. Зубов привел на дачу, где они жили, некоего Антона Антоновича, из петроградской организации "Честь и престол". Он понравился "племянникам": пристальный взгляд сквозь стеклышки пенсне, сухость и сдержанность в разговоре. - Вы не из штабных? - полюбопытствовал Радкевич. - Нет. Из штатских. Служил по судебному ведомству. Больше ничего "племянники" от него не добились, но о петроградской организации с тех пор отзывались хорошо. На самом деле Антона Антоновича звали Сергей Владимирович, фамилия его была Дорожинский, и он был ценным для Артузова сотрудником. Его предполагалось направить в Петроград вместе с Захарченко и Радкевичем. Их пребывание в Москве становилось опасным: супруги задумали совершить диверсию втайне от "Треста". Дорожинский поддерживал связь "Треста" с представителем польского атташе. Полковник Вернер вручил подарки - браунинги с монограммами - для Потапова и Якушева. Антон Антонович очаровал Вернера хладнокровием и умением вести увлекательный разговор, ничего существенного при этом не сказав. - Я дам пану явку к сотруднице нашего консульства в Петрограде пани Кудлинской. Можете быть спокойны, она даже не живет в консульстве и не бывает там: числится сотрудницей нашей репатриационной комиссии и живет во дворе костела на Невском. Вы ей будете очень полезны как представитель вашей организации. И Вернер дал Дорожинскому такую записку: "Многоуважаемая пани Мария. Податель сего имеет в руках половину зеленой пятимиллионной ассигнации серия 1004. Другую половину этой облигации Вы получили от меня в Минске, в вагоне. После проверки указанного можно вполне ему довериться". Прочитав записку, Дорожинский заметил: - Как бы не вышло так, как с паном Чеховичем. Вернер рассмеялся. Дорожинский должен был создать у пани Кудлинской впечатление, что в Петрограде "Трест" имеет внушительные группы заговорщиков и, возможно, все сношения этой группы с Москвой отныне будут идти через Кудлинскую. При первом же свидании он понял, что эта дама настолько наивно себя ведет, что арест ее неизбежен. Действительно, ожидался обыск в репатриационной комиссии, и у Антона Антоновича, предупрежденного об этом Старовым, оказались неотложные дела в Минске. При встрече с полковником Вернером Дорожинский сказал: - Мне кажется, что пани Кудлинской кланялся Чехович. Тот мрачно ответил: - Вы правы. Я вас чуть не подвел. Мы ее убрали из Петрограда. Якушев устроил сцену Вернеру, и с тех пор было решено, что польская агентура будет направляться в Россию только с ведома "Треста" и работать при содействии этой организации. Вернер согласился на такое требование лишь потому, что два агента, добывавшие для него шпионские сведения, провалились. Так удалось умерить аппетиты 2-го отдела польского генерального штаба. Байер убедился на опыте, как опасно добывать подобные сведения не через "Трест", и Якушев мог уклоняться от такого рода поручений. Чтобы уклоняться и от требований эстонского штаба, очень полезен оказался Роман Бирк. Он требовал, чтобы "Трест" сносился с министерством иностранных дел, а не со штабом. Бирк доказывал, что агентура эстонского штаба очень слаба и нельзя доверяться ей после нескольких провалов. Артузов, просматривая письма, составленные Потаповым, убедился в ловкости, с которой он вел игру, ограничиваясь одними обещаниями. Запугивая возможностью провала, Потапов сеял панику в эстонском и польском штабах. Роль Кутепова в эмигрантских кругах все больше возрастала. Поддержание с ним связи приобретало первостепенное значение. По этой причине приходилось мириться с пребыванием "племянников" в Москве. Из разговоров с Марией Захарченко нетрудно было составить мнение о характере Кутепова: жестокий, упрямый, подозрительный и грубый солдафон. - Александр Александрович! - говорила Якушеву Мария Захарченко. - Я не скрою от вас, мы не верили в вашу организацию, сомневались, заранее считая себя погибшими. Мы рвались в Россию, рвались на подвиг, решили пожертвовать собой. И тут подвернулся Николай Евгеньевич Марков. Он сказал: "У Монархического совета есть верный филиал в Москве". И "Трест" оказался очень серьезной организацией! Вы должны непременно встретиться с Александром Павловичем, с Кутеповым! Вы увидите, что это за человек! - Не тот ли это Кутепов, тогда еще полковник, который с десятью ротами преображенцев и кексгольмцев да с двумя эскадронами драгун взялся подавить Февральскую революцию, загнать толпу в угол, к Неве, и дошел с этим отрядом только до Кирочной? - вспомнил Якушев. - Он или не он? - По тому, что вы рассказываете, похоже на Александра Павловича. Какая сила! Какая энергия! Какой ум! "Ну, насчет ума ты хватила, милая", - подумал Якушев и вспомнил, что ему говорил Климович. А говорил так: "Вы увидите, этот болван еще обделается на весь мир. Храбрости хватает, а ума ни на грош!" Захарченко посылала через "Трест" письмо за письмом Кутепову. Письма были полны восторга: "Все великолепно!", "Все солидно!". Кутепов дал супругам указание: поступить в полное распоряжение "новых друзей". Но поддерживать в "племянниках" веру в реальность "контрреволюционной" организации Якушеву становилось все труднее. Они настойчиво требовали "настоящего" дела. Радкевич был не слишком умен, к тому же, что называется, под башмаком у своей супруги. Захарченко не только умела подглядывать и подслушивать: у нее были и свои взгляды на "Трест". Однажды в припадке откровенности она сказала Стауницу, что "Трест" должен существовать до переворота, а там вернется Кутепов и не станет считаться с "идеологией" Якушева. Из писем Климовича "Тресту" стало ясно, что у Врангеля с Кутеповым конфликт обострился, они обвиняют друг друга в интригах. Кутепов, в надежде, что его поддержит Николай Николаевич, окончательно переехал в Париж. - Кутепов в Париже! - с восторгом сообщила Мария Захарченко. - Только бы ему удалось справиться с этой тупицей и службистом Климовичем, с "двором" великого князя, с этими старыми идиотами - Оболенским, Трубецким и балтийскими баронами! Александр Павлович считает "Трест" единственной реальной силой. Представьте, он показал мои письма из Москвы Николаю Николаевичу, и тот был восхищен. Другие только болтают, а тут факты, о них говорят наши письма. Великий князь поручил все сношения с "Трестом" Кутепову. Потом пришло известие, что Врангель отказался от всякого политиканства, остался только во главе армии и лишил Кутепова звания помощника главнокомандующего, даже вычеркнул его из списков армии. Однако Николай Николаевич поддержал Кутепова, и руководство РОВС, объединившего 25 тысяч белогвардейцев, полностью перешло в его руки. Роль Марии Захарченко как главного агента Кутепова в Москве теперь имела особо важное значение. Кутепов собирался усилить посылку своих людей в Россию, иначе говоря, заполонить "Трест" своими агентами - диверсантами и террористами. Этого нельзя было допустить. Мария Захарченко стремилась проникнуть как можно глубже в дела "Треста". Ей с Радкевичем была обещана поездка в Петроград как бы для связи с петроградской группой "Честь и престол". Захарченко несколько притихла. Так проходили будни Монархической организации центральной России. Разработка операции "Трест" отнимала много времени у Артузова и его товарищей, за ней внимательно следили Дзержинский и его заместитель Вячеслав Рудольфович Менжинский. 39 1924 год для нашей страны начался с горестной утраты: умер Владимир Ильич Ленин. Еще 19 января, открывая XI Всероссийский съезд Советов, Михаил Иванович Калинин говорил, что врачи надеются на возвращение Владимира Ильича к государственной деятельности. И вдруг горестная весть... Тот, кто был в Москве в эти студеные траурные дни и ночи, помнит прощание народа с Лениным. Помнит Москву в серебряном инее - стены домов, провода, деревья скверов - и неисчислимые колонны людей. Эти колонны медленно вливались в открытые настежь двери Дома Союзов и не имели конца, теряясь где-то далеко в разных районах Москвы. Смерть Ленина была тяжелейшим ударом для партии, народа, для всех, кто хотел счастья людям. "Я никогда не видела Феликса таким убитым горем, как в эти дни", - пишет друг и спутница жизни Феликса Эдмундовича - Софья Сигизмундовна Дзержинская. Дзержинский был председателем комиссии по организации похорон Ленина. Сотни тысяч людей в глубокой скорби прошли через Колонный зал - это было невиданное в истории человечества траурное шествие... Дыхание суровой зимы входило вместе с народом в траурный зал. Все, что было честного, светлого, благородного, соединилось в те дни у гроба Ленина, а кто был вдали от Москвы - находился там мысленно. Глухо доносились взрывы на Красной площади. Мерзлая земля не поддавалась кирке и лопате, ее приходилось взрывать, в лютую стужу строили временный Мавзолей. Москва не спала в эти ночи, люди шли к Дому Союзов, отцы, матери несли на руках закутанных в платки детей. Пройдут десятилетия... Дети запомнят ночь, когда отец или мать поднимали их высоко, чтобы они увидели Ленина в его простой одежде, с красным эмалевым флажком на груди. Не стало Ленина. Не стало того, к кому часто обращался за советом Дзержинский, того, чей разум был путеводной звездой в трудном деле, когда интересы революции требовали немедленных и смелых решений. Ленин знал, кому доверить охрану советского строя и революционной законности. Не стало Ленина, но в сердцах людей еще тверже укрепилось стремление отстоять созданное Лениным социалистическое государство. А по ту сторону границы смерть Ленина пробудила новые надежды на реставрацию капитализма. На XI съезде партии, последнем, которым руководил Ленин, он сказал: - Никакая сила в мире, сколько бы зла, бедствий и мучений она ни могла принести еще миллионам и сотням миллионов людей, основных завоеваний нашей революции не возьмет назад, ибо это уже теперь не "наши", а всемирно-исторические завоевания. Враги не оставляли попыток сокрушить социалистическое государство. Борьба с контрреволюцией продолжалась. И в этой борьбе проявились искусство и решимость верных сынов партии Ленина, воспитанников Дзержинского, сотрудников ВЧК-ОГПУ. 40 Еще в первую свою поездку за границу Якушев обратил внимание на эмигрантскую молодежь. Он заметил ее скептическое отношение к "старикам" из Высшего монархического совета, заметил, что эта молодежь претендовала на самостоятельную политику в "белом движении". Операции "Треста" развивались успешно, но возникала проблема привлечения новых людей, преданных советской власти, которых следовало ввести в белоэмигрантские круги. Артузову потребовался человек для связи с эмигрантской молодежью за границей. Такой человек должен был разбираться не только в политике, но и в различных течениях реакционной философии, обладать соответствующей эрудицией. В случае необходимости ему следовало прочитать нечто вроде реферата, - словом, представлять собой интеллектуальную личность, способную спорить с путаниками, создавшими в эмиграции так называемое евразийское течение. В то же время требовалось, чтобы такой человек был молодым военным, играл роль командира, разочаровавшегося в революции. Артузов отличался умением разбираться в людях и подбирать им дело по силам и способностям. Он решил снова обратиться к кадрам Красной Армии, как и в случае с Потаповым. На амплуа "молодого" члена "Треста" был привлечен Александр Алексеевич Ланговой - сын известного в Москве профессора медицины. Александр Алексеевич вступил добровольцем в Красную Армию, участвовал в гражданской войне и был награжден орденом Красного Знамени. Сестра Лангового - Наталья Алексеевна Рославец - еще раньше была направлена на работу в Чека Яковом Михайловичем Свердловым. Александр Ланговой получил задание отправиться в Варшаву и договориться об организации еще одного "окна" недалеко от Вильны. Ланговой должен был играть роль штабного работника "Треста", внешне выглядеть скромно, но иметь при себе деньги и поддерживать марку "Треста". Он пробирался к польской границе один, имея при себе небольшой чемодан, "шел по направлению к двум соснам, затем, обойдя хутор, где был пограничный польский пост, взял вправо, надеясь выйти к железнодорожной станции"*. Дорога была трудная, шел по пояс в снегу, едва хватало сил, и дошел только до ближнего хутора. В первой же хате, куда пришел и постучался, Ланговой застал свадебный пир. Он сказал на ухо отцу невесты, что ему нужно в Варшаву, в "отдел други штаба генерального", и просил проводить на станцию. ______________ * Из докладной записки Лангового, представленной после возвращения в Москву. Лангового приняли хорошо, попросили выпить за здоровье новобрачных. Потом разговорились: оказалось, что жизнь польского крестьянина, в особенности белоруса, далеко не свадебный пир. - Ах, пан поручик... Вы с той стороны, не вижу в вас гонора, вы сидите с нами за столом, как простой человек. А мы не слышим доброго слова от наших панов, вот только когда красные наступали три года назад, палы были ласковы с нами. Работаем от зари до зари, а едим такое, что и собака не хочет в рот брать. От панов слышим одну ругань и угрозы... Но старик, видимо, испугался своей откровенности и замолк, больше не проронил ни слова. А дед невесты вспомнил польское восстание 1863 года, "когда хлопы не поддержали шляхтичей, хлопам не за что было драться..." Ланговой слушал и думал, что именно этим воспользовалось тогда царское правительство и сравнительно быстро подавило восстание. Велика все-таки пропасть между паном и хлопом. Паны исчезнут лишь после такой революции, какая произошла у нас. Ланговой вынужден был целый день провести на хуторе. Затем его доставили в полицейский постерунек* на станции. Здесь встретили негостеприимно и хотели направить в тюрьму, в Молодечно. Но Ланговой держал себя так внушительно, что поручик растерялся и даже выдал литер на проезд до Варшавы. Особенное впечатление на поручика произвели белые выше колен валяные сапоги Лангового. В Польше таких не носили. ______________ * Участок. У Лангового была явка к Артамонову. Тот верил в "Трест" и его силу. Артамонов представил Лангового Таликовскому, плутоватому и надменному офицеру генерального штаба, а затем полковнику Байеру. Для создания нового "окна" на границе пришлось поехать в Вильно. Там Лангового познакомили с хорунжим Вагнером - специалистом по организации перехода границы. Второе "окно" было создано. Ланговой все время чувствовал, что за ним следят, но ничего подозрительного агенты дефензивы* не обнаружили. Через новое "окно" Александр Алексеевич вернулся на родину. Его встретил Иван Иванович, на самом деле Михаил Иванович Криницкий - сотрудник ОГПУ. Впоследствии он встречал не одного представителя белой эмиграции, в том числе и переправлявшегося через границу Шульгина. ______________ * Польской тайной полиции. Когда Якушев и Потапов во второй раз переправлялись через границу, на польской стороне их встретил хорунжий Вагнер. Инсценировка тайного перехода через границу столь важных особ была придумана Старовым. Все было вполне правдоподобно. Якушев, как ведающий иностранными делами, изображал человека не весьма осведомленного в военном деле и ссылался на авторитет Потапова. Тот обладал искусством сочинять все материалы так, что они принимались польским штабом без всяких сомнений. Вместе с тем "Трест" старался посеять недоверие к материалам, получаемым из других источников. "Мы должны внушить им представление о большой мощи и высокой боеспособности Красной Армии", - говорил Дзержинский. И это делали Потапов и Якушев. Делали очень искусно. Потапов, будучи работником Генерального штаба Красной Армии, в прошлом человек, близкий ко двору, с точки зрения 2-го отдела польского генштаба, представлял собой ценнейшего информатора. В его монархических убеждениях не сомневались. Николай Михайлович имел большой военный опыт. Это был человек тонкого ума и знал, что с польскими господами надо изображать себя далеко не мудрецом. Таликовский в своих донесениях характеризовал его как карьериста, типичного "момента", воспитанника Академии генерального штаба, которому льстит внимание к его особе. После ультиматума Керзона, этой откровенной угрозы войной Советскому Союзу, все милитаристы в пограничных государствах от Черного до Белого моря встрепенулись. Их интересовала прежде всего боеспособность Красной Армии; они возлагали надежды на территориальные войска, на то, что в них вольются сыновья кулаков и поднимут восстание против советской власти; интересовало настроение командного состава после введения единоначалия. Потапов вел тонкую игру, изображая себя отъявленным белогвардейцем. Он умел создать впечатление у слушателей, что командный состав Красной Армии по-прежнему на высоте, что революционный дух бойцов нисколько не ослабел, что в отношении военной техники сделано очень много, а настроение народа ясно проявилось в ответе на угрозу Керзона, когда советские люди добровольно собрали средства на постройку эскадрильи самолетов "Ультиматум". И все это было правдой. Об этом и сообщали более или менее добросовестные разведчики польского генштаба своим правителям. Полковник Таликовский докладывал: "Генерал Потапов преуменьшает боеспособность Красной Армии. Но так как он - светский говорун и небольшого ума, то из его слов можно заключить, что перед нами, в случае военного конфликта, будет весьма серьезный противник. Что касается Якушева, то этот бюрократ спит и видит Россию в границах 1914 года". Доклад Таликовского - это свидетельство руководителям "Треста", что они умело и тонко защищали интересы родины. Некто Недзинский, которому польским генштабом была поручена в Москве связь с "Трестом", писал Якушеву: "Желательно получить сведения относительно маневров УВО... Кроме того, позволю себе напомнить относительно маневров ЛВО и ЗВО". Таким образом, польский генштаб проявлял интерес к Украинскому, Ленинградскому и Западному военным округам. Требуемых сведений польская разведка не получила, а другие источники в связи с провалом многих агентов были парализованы. Якушев вызвал из Варшавы в Ревель Таликовского и сообщил ему, что один из сотрудников 2-го отдела польского генштаба - провокатор: явился в советское полпредство в Варшаве и предложил за триста тысяч долларов выдать действующую в России тайную контрреволюционную организацию "Трест". Его прогнали. - Вот я и спрашиваю вас, дорогой друг, можем ли мы целиком доверять вашим сотрудникам, если среди них провокаторы и шантажисты, можем ли мы выполнять ваши поручения, подвергая смертельной опасности наших людей? Таликовский был потрясен. Позднее Якушев получил от него известие, что провокатор "уже не существует". Так шла "тайная война" на этом особенно опасном участке очень важного и огромного фронта, где всегда можно было ожидать провокаций со стороны милитаристов, заклятых врагов Советского государства. Поразительной была энергия Александра Александровича Якушева. В пожилом возрасте он много раз пересекал границу, иногда десятки верст проходил пешком по бездорожью. Приходилось создавать впечатление нелегального перехода границы. Частые деловые командировки, имеющие официальный характер, одного и того же лица могли вызвать подозрение. В Ревеле кроме свидания с Таликов