что-нибудь про МОЦР знает? - Ни-ни... - Врешь небось? Надо тебя куда-нибудь спровадить... Но куда? - Пусть пока сидит здесь. Утром что-нибудь придумаем. На экстренном совещании в штабе МОЦР Якушев кричал на Ртищева: - С кем вы связываетесь? С бандитом. Это - зверь, притом опасный. Захарченко его готовила на теракт, вы об этом знали? Знали! А что из этого вышло? И все это делалось у меня за спиной! Ртищев и Струйский только вздыхали. Тут же было решено, что отныне ни одна акция МОЦР не будет проведена без ведома штаба и лично Потапова. Стауниц доложил, что ночью вывез Дядю Васю на вокзал и отправил на Кавказ, к одному контрабандисту, чтобы тот переправил его в Турцию. Больше о Дяде Васе не было слуха. Впрочем, как-то раз говорили, что он убит при попытке перейти границу. В действительности конец его был несколько иным. До Батума он добрался благополучно. Еще в Москве сбрил бороду (усы оставил) и стал похож на переодетого городового. В вагоне полеживал на верхней полке, завязав щеку, вздыхал, жалуясь на зубную боль. На станциях не выходил и ел всухомятку, питаясь тем, что успел купить в Москве, на вокзале. В Батуме было тепло, сеял мелкий дождик. Еще на Болоте Стауниц сунул Дяде Васе чье-то краденое удостоверение, и теперь он стал Станиславом Адольфовичем Стебницким. Имя было мудреное, притом владельцу удостоверения было двадцать шесть лет, а Дяде Васе - сорок. В батумскую гостиницу он не пошел, а разыскал некоего Юсуфа - владельца фруктовой лавки, невдалеке от набережной. Дядя Вася так и не понял, кто такой Юсуф: не то перс, не то турок. По словам Стауница, Юсуф был главой контрабандистов, их шефом. Кроме шелковых чулок ценой в одну турецкую лиру, бритвенных лезвий и фальшивых духов Коти Юсуф переправлял через границу и некоторых господ, не имевших паспорта и визы. Дядя Вася спросил Юсуфа, не найдется ли у него светло-зеленый костюм, Юсуф, не поднимая глаз, щелкая костяшками счетов, сказал: "Можно". Потом встал, подтянул брюки, оправил на себе розовую жилетку и мигнул Дяде Васе. Они ушли за перегородку. От сладкого запаха мандаринов, груш и винограда у Дяди Васи слегка кружилась голова. Начался торг. Речь шла о плате за переход границы и об обмене червонцев. - Почем будешь менять? - По курсу, - твердо сказал Дядя Вася. - На что будешь менять? - На золото. Юсуф достал из кармана жилетки золотой империал, подкинул и, оттопырив кармашек жилетки, ловко поймал. Дяде Васе хотелось спать. Кроме того, его мучил голод. Решено было перенести деловой разговор в шашлычную, на набережную. В шашлычной жужжали мухи, пахло винными парами и жареным бараньим салом. Хватив стаканчик чачи, Дядя Вася засипел от удовольствия. - С золотом везде пройдешь, дорогой, не жалей червонцы, червонцы там не ходят, везде золотые десятки - тут Юсуф умильно усмехнулся. - Турки - народ бедный, покажи десятку - все отдаст, только много показывать нельзя, скажут - красный, отберут в караколе. Будешь рад, что живой остался. - Он отломил кусок чурека и вытер жирные губы. Дядя Вася жадно пил и ел, слушал внимательно. Юсуф говорил тихо, с оглядкой. В шашлычной был только один гость, в углу у дверей. Положив голову на папаху, он спал, навалившись на стол, похоже было, что захмелел. Дядя Вася тоже захмелел. Чача была крепче самогона-первача. В открытую настежь дверь видно было светло-голубое море, ветерок шевелил острые листья пальм на набережной. - Говоришь, от Батума до Артвина семьдесят верст - пустое дело, а пройди! Горы... - Юсуф поднял голову и зачмокал губами. - Дорога? Сам увидишь. Два года назад хорошо было - легкая граница была, кто хотел - ходил. Тут тебе и дашнаки, и меньшевики, и мусаватисты... Теперь стало трудно, очень трудно. Борчха, город есть такой турецкий: бывало, днем все спят, ночью - двести лавок открыто, контрабанду грузят, вьюки на лошадь, на осла - и в Батум... - Ты говоришь - турки. А я ведь по-турецки не могу. - Зачем турецкий? Квартсхана есть турецкий деревня, там Сименса завод, медь плавят. Живут одни русские и те, кто раньше жил до большевистского дела, до революции, и потом из Берлина, Парижа другие русские наехали... - Через горы, значит? - Через горы, гора высокая, Хуло называется... Дядя Вася задумался. Гор он не знал и боялся. То ли дело лес! - Поскорее бы... - сказал он вслух. Звериным чутьем угадывал опасность, но от чачи и шашлыка клонило ко сну. Решено было деньги обменять вечером, перед тем как двинуться в путь. - Не волнуйся, дорогой. У нас все честно, как в банке. Напоминание о банке обеспокоило Дядю Васю, он оглянулся - все было по-прежнему: шашлычник, дремлющий за стойкой, и все тот же пьяница. Теперь он храпел. - Номер сниму в гостинице, - совсем отяжелев, пробормотал Дядя Вася. - У меня, брат, документ, я не кто-нибудь, не шпана. - А что ж... Плати, дорогой, и пойдем, я тебя доведу, снимешь себе номер и спи, темно будет - я приду. Тут близко. Дядя Вася не любил показывать деньги, а тут на него что-то нашло - он достал пачку червонцев, с треском распечатал и бросил на стол билет в три червонца. Шашлычник отсчитал сдачу, поклонился и проводил гостей. Как только гости ушли, спавший за столиком поднял голову и твердо сказал шашлычнику: - Покажи червонцы! - А что? - Покажи, говорю. - А ты кто? - Не знаешь? Шашлычник молча положил перед ним билет в три червонца. Человек повертел в руках новенькую бумажку. - Фальшак? Человек отрицательно покачал головой. Достал карандаш и бумажку, списал номер, серию и кинулся к дверям, бросив на ходу: - Пока держи. Никому не сдавай! Слышишь! Между тем Дядя Вася кинул на стол в конторе гостиницы удостоверение, заплатил за номер и, небрежно сказав: "Сдачу потом", поднялся на второй этаж. Номер оказался большим, с двуспальной кроватью. Было душно, и пахло крепким гостиничным запахом. Скинув пиджак, Дядя Вася подумал и снял сапоги. Голова гудела от чачи. Распахнул окно. Внизу был двор, и какая-то девушка, развешивая мокрое белье, пела протяжную, непонятную и грустную песню. Дядя Вася достал из заднего кармана браунинг, положил его под подушку и пошел к дверям. Запер номер, хотя замок ему не понравился, одно название что замок. Очень хотелось спать. Бросился на кровать, пружины жалостно запели. Засыпая, подумал, что напрасно здесь тратил деньги, взятые в банке. Новые, прямо с Неглинной. Лучше бы все тут же, в Батуме, обменять на десятки... Голова закружилась, и он заснул, не обычным своим, привычно чутким сном, а точно чем-то оглушенный... Проснулся оттого, что трясли за плечи. С трудом открыл глаза. Два человека в военной форме стояли у кровати, один держал наготове его браунинг. - Выспался? - сказал он. - Вставай. Хватит тебе спать. Дядя Вася посмотрел на него и теперь все понял; понял, что ему пришел конец. 52 Поездка Якушева и Захарченко в Париж была намечена на начало июля 1925 года. Участие Марии Владиславовны в этом путешествии значительно осложняло задание, полученное Якушевым. Он имел долгую беседу с Артузовым. Беседа была отчасти похожа на лекцию. - Ваша задача - войти в доверие к генералу Кутепову, характер его вы знаете. Заместитель Кутепова - генерал Миллер - известен по своему пребыванию на Севере, в правительстве Чайковского. Там Миллер прославился своими зверствами в "лагерях смерти". Эти генералы возглавляют РОВС - Российский общевоинский союз. Мы располагаем данными, что РОВС имеет своих представителей в ряде стран. Начальник первого отдела генерал Шатилов - во Франции, начальник второго отдела фон Лампе - в Германии, начальник третьего отдела генерал Абрамов, начальник четвертого отдела генерал Барбович, начальник подотдела генерал Закржевский - в Праге, полковник Брандт - в Польше, генерал Добровольский - в Финляндии. Даже в Персии и на Дальнем Востоке есть представители РОВС. У Кутепова далеко идущие планы. В Париже организованы Высшие академические курсы. Во главе их генерал Головин. Перед слушателями поставлены задачи: не только повысить общие воинские знания, но и детально изучить вопросы организации разведывательных и контрразведывательных групп, так называемых "внутренних линий". Об этом вы должны знать, но делать вид, что вам ничего не известно. Они ведь вам не сообщают о своей деятельности? - Нет, не сообщают. - Они подбирают и готовят группы из двух-трех офицеров для посылки в Советский Союз с разведывательными и террористическими заданиями. К каждому выразившему желание идти на "подвиг" прикреплен особый инструктор-воспитатель, который изучает характер своего воспитанника и готовит его к работе на советской территории. В программу подготовки входит: чтение нашей литературы, газет и журналов, изучение сокращенных названий советских учреждений, структуры центральных и местных органов советской власти, партийных и профсоюзных организаций. Ну конечно, изучаются местность, пути сообщения, конспиративная техника, системы шифров; затем тренировка в ходьбе на дальние расстояния, ориентировка по компасу и по звездам, приготовление взрывчатых веществ, стрельба по движущимся целям, диверсионные действия. Переброска через границу производится с помощью штабов сопредельных стран. Они выдают фальшивые паспорта и пропуска в свою погранзону, наконец, деньги... Все это для нас не ново, но сейчас ожидаются более активные действия организаций РОВС. Артузов остановился и, подумав немного, продолжал: - Вы должны иметь в виду и следующее: на группы "внутренних линий" Кутепов возложил борьбу с проникновением в РОВС враждебной агентуры. Существование "Треста", надо признать, затянулось. Если раньше отдельные лица, главным образом по личным мотивам, утверждали, что "Трест" - мистификация, то теперь, после провалов в Ленинграде, у них есть больше оснований говорить об этом. Вы знаете, что Врангель и раньше относился к вам с предубеждением, но Кутепов как будто доверяет "Тресту", что отчасти объясняется его соперничеством с Врангелем. Кроме того, большую роль играют и письма "племянников", их восхищение деятельностью "Треста". Но от вас все-таки ждут не дождутся активных действий, то есть восстаний, попыток переворота. Сколько же можно ждать? В конце концов они разочаруются в "Тресте" и сами возьмутся за дело. Однако время ликвидации "Треста" еще не настало. - Я думаю, что наши акции еще не упали. - Надеюсь. С вами едет спутница. Рекомендую соблюдать особую осторожность. Надо рассматривать ситуацию с самой невыгодной для нас точки зрения. Допустим, что Захарченко разгадала истинное лицо "Треста" и, оказавшись за границей, немедленно разоблачит нас? - Она порывается действовать, но все же слушается нас. - Не кажется ли вам, что эта дама проявляет слишком много внимания к Стауницу? - Но зато он более других знает о ее истинных намерениях. И докладывает мне. Если говорить о романтической стороне... - Есть ли у вас оружие, Александр Александрович, и умеете ли вы им пользоваться? - Относительно. Артузов покачал головой: - А Захарченко довольно метко стреляет, даже призы брала... Итак, доброго вам пути и, как говорится, ни пуха ни пера. Действуйте с присущей вам смелостью. - Он крепко пожал руку Якушеву. Через несколько дней Якушев и Захарченко перешли границу. 53 В 1925 году Франция признала Советский Союз. Восстановились дипломатические отношения, бывший посол Временного правительства Маклаков покинул здание посольства на рю де Гренель. Советский полномочный представитель Леонид Борисович Красин и его сотрудники увидели великолепное здание посольства в ужасающем состоянии: оно было опустошено и загажено. Его ремонтируют и приводят в порядок. Над дворцом поднимают советский флаг. Какие-то темные личности пытаются устроить демонстрацию, свистят и горланят... Белые эмигранты в ярости. Эмигрантские газеты обливают грязью Красина и сотрудников посольства. В Общевоинском союзе, у Кутепова, обсуждают план покушения на Красина. Кутепов ждет своего эмиссара из Москвы - Марию Захарченко - и Якушева. Начало июля 1925 года. Париж. Душный вечер. Город опустел. Все, кто имели возможность, уехали из города к Средиземному морю, на берег океана, в Бретань или в горы. В номере гостиницы на улице Ришелье остановился Якушев, в другой гостинице, неподалеку, - его спутница Мария Захарченко. Они приехали 6 июля. Захарченко сразу куда-то исчезла. Якушев подумал: разыскивает Кутепова. Невольно приходит мысль о "самой невыгодной" ситуации. Возможно, эта опасная женщина разгадала игру "Треста". Его убьют где-нибудь на улице или здесь, в этом мрачном номере гостиницы... Старается прогнать эту мысль, но она вновь возвращается. Захарченко исчезла с десяти часов утра. И не звонит по телефону, как было условлено. Он не может больше оставаться в этой душной комнате. Первый час ночи. Якушев берет в руки трость, перекладывает в карман пиджака браунинг с монограммой (подарок полковника Байера) и спускается в вестибюль. Оставляет портье записку для дамы, если она будет звонить по телефону. Записка написана по-французски, портье должен прочитать ее даме. Портье усмехается: "Ах, эта любовь... Что она делает даже с пожилыми людьми". Якушев выходит на улицу, оглядывается, рука в кармане. Улица пустынна. Мчится такси. Делает знак остановки. Шофер, кажется, русский. Да, так и есть. - Где бы можно поужинать? Шофер обернулся. Ничего угрожающего. Обыкновенное русское лицо. Отвечает тоже по-русски: - Это по деньгам. Время позднее. Лучше "Эрмитажа" не найти. - Везите в "Эрмитаж", капитан... - Ротмистр, с вашего позволения. Якушев в ресторане. У метрдотеля знакомое лицо. Кажется, от Донона? Нет. Показалось. - Рекомендую вашему превосходительству икорку... Получаем прямо из Москвы. "Превосходительство", - думает Якушев. - Знал бы ты, что я только что из Москвы". Велит подать водки, икры, оглядывается. - Что это у вас, так всегда? Пустыня аравийская? - Помилуйте... Что вы! Время такое, мертвый сезон, весь Париж на вакансе... Не угодно ли - дежурное блюдо? Нижегородский поджарок. Чудно идет к водке. "Нет, он не от Донона. Слишком суетится. Из бывших, наверно. - И опять тревожная мысль: - А вдруг отравят? Чепуха. Не может быть. Но все-таки где эта стерва Захарченко?" На эстраду выходят четверо в театральных боярских костюмах из "Бориса Годунова" и конферансье с хризантемой в петлице фрака. - Боярский хор Суздальцевых. Якушев выпивает рюмку водки, а "боярский хор", в кафтанах и красных сапогах, с посвистом поет под балалайку: Как ныне сбирается вещий Олег... После второй рюмки становится немного веселей. Откуда-то из глубины зала идет дама в кокошнике. Садится к нему за стол: - Что же вы водку? Заказали бы шампанского... Боярский хор надрывается: Так громче музыка! Играй победу! Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит... Якушев смотрит на круглое белое лицо дамы, на подпухшие мешки под глазами, ярко-алые губы, на бисер кокошника. Ему становится скучно: "Жила где-нибудь в Сызрани, ходила на балы в благородное собрание, ездила в гости к полицеймейстерше и городскому голове..." Он вздыхает, свернув двухдолларовую бумажку, кладет в сумочку даме. Она игриво усмехается и, наклонившись, шепчет: - А у нас тут одна ваша знакомая. - Это какая же? - с некоторым беспокойством спрашивает Якушев. - Сюрприз. Она сейчас занята с мистером Блумом, с клиентом. - Жаль. Я спешу... - И он просит счет, но кто-то сзади закрывает ему ладошками глаза. Ладошки пахнут духами "Кельк флер". Это немного успокаивает. Якушев осторожно высвобождается и видит дамочку в кокошнике и сарафане. Лицо знакомое, особенно белокурые кудряшки и круглые кукольные глаза. - Милочка Юрьева! - Узнал! А ведь только раз виделись! Я говорю: "Нэличка, это кой петербургский знакомый..." Вы ведь моряк? - Не совсем. - Нет? У меня чудная память на лица, а вот фамилии... - Не трудитесь, Милочка... Помните розовое шампанское, месье Массино? - Ах, не вспоминайте! Негодяй! Какой негодяй! - Разочаровались? - Никогда не была очарована. Я ведь из-за него пострадала. Сначала на Гороховой три месяца, потом в Бутырках. Не я одна! В камере чуть ли не каждая пятая - жена Массино. И все по одному делу. Дуры мы были... В Бутырках следователь, довольно симпатичный, на последнем допросе говорит: "Мы вас выпустим, только в будущем осторожнее знакомьтесь, а то вас, жен Массино, не пересчитаешь". Я говорю: "Я не жена, а невеста". Он смеется: "Кто вас разберет... Нате пропуск - и за ворота". На Петровке встречаю Сему Товбина, собирает труппу для театра миниатюр в Одессу. "Там французы или нет?" - спрашиваю. "Нет, так будут", - отвечает. И вот мы едем. Целая история... Добрались до Одессы. Там французы, и добровольцы, и греки, а на мне сиреневое платьице, кой-какие сережки, колечки... - А Массино тут при чем? - Подождите. Сема, конечно, сбежал, а мы на мели. Еле устроилась к Бискеру, был такой. И вот, смотрю однажды сквозь дырочку в занавесе и вижу в ложе... Массино! В визитке, одет с иголочки, на мизинце бриллиант в пять или десять каратов. Снимаю хитон, переодеваюсь, бегу в зал. Он выходит из ложи, еле догнала, стала в проходе и говорю: "Здравствуйте, месье Массино!" - "Здравствуй, говорит, деточка! Как живешь?" - "Что я, ты-то как живешь, пупсик?" - "Я всегда хорошо", - отвечает. Меня злость разбирает: "Ты - хорошо, а я, несчастная, из-за тебя тюремную похлебку хлебала на Гороховой и в Бутырках". А он, негодяй, усмехается. "Что ж, говорит, не все же ананасы и шампанское. Бывает. Я спешу, миленькая... Во-первых, я не месье Массино, а во-вторых, это тебе". Лезет в карман и сует мне какие-то скомканные николаевские пятерки и деникинские "колокольчики". Тут я взбеленилась и во весь голос кричу: "Мерзавец! Это ты мне за все, что я вытерпела из-за тебя?!" Кругом люди, толпа... Он побелел от злости, схватил за руку и шепчет мне прямо на ухо: "Милочка, завтра все уладим! Пятьсот фунтов стерлингов и виза в Париж". Я опешила и поверила, дура... - И что же? - Подождите... Только он отошел, бежит ко мне Бискер, ну этот импрессарио, и говорит: "Ты с ума сошла! Ты знаешь, кто это? Это самого Черчилля уполномоченный". А я нахально отвечаю: "Тем лучше. Значит, все будет, как он сказал". Я вас не утомила? - Нет. - Ног не чуяла от радости. Позвала подружку, Нэличку, и прямо в бар. Напились, меня поздравляют. Возвращаюсь к себе в ришельевскую гостиницу, там у меня номер был, Сема устроил, легла спать, и вдруг страшный стук в дверь. Открываю, вламываются два офицера, один в черкеске. Я в одной сорочке, прыгаю в постель, а этот, в черкеске, срывает одеяло и кричит: "Одевайся, красная!.." И такое слово добавил, я даже повторить стесняюсь. Накинули на меня манто - и в контрразведку. Вот тебе пятьсот фунтов и виза в Париж! Боже! Чего я не натерпелась. Особенно этот, в черкеске. Что ни слово - мат и хлыстиком... Да так больно. Потом швырнули в какой-то чулан. Утром отпирают. Офицер, кажется ротмистр, говорит: "Это мы вас поучили для первого знакомства, а если не оставите мистера Рейли в покое, дешево не отделаетесь". Какой негодяй! - Негодяй, - согласился Якушев. - А все-таки здесь вы каким образом? - Как все. - Ну, не совсем "как все". Вероятно, по-разному. - Из Одессы, слава богу, один механик с парохода "Дюмон д'Юрвиль" устроил в трюме, и вот я в Константинополе, служу у месье Томаса, в "Максиме", он ведь и в Москве держал "Максим". Потом один знакомый, пан Мархоцкий, вывез в Варшаву, а оттуда в Париж вместе с Пашей Троицким и Шурой Вертинским... Здесь у нас мило, не правда ли? Да, я и забыла спросить, вы-то откуда? - Проездом... В общем, из Берлина. Шуршащими мелкими шажками приближается метрдотель. Наклоняется над Милочкой и, зверски улыбаясь, говорит сквозь зубы: - Мистер Блум обижается. Милочка посмотрела в зеркальце и попудрилась. - Скучный он, мистер Блум... - И помахала ручкой Якушеву: - Un de ces jours!* ______________ * Как-нибудь на днях (франц.). - Вы изволили прибыть из Берлина? - осведомился метрдотель. - Как там, в Берлине? Ничего? - Средне, - ответил Якушев и встал. Во втором часу ночи пришел в гостиницу. Никто ему не звонил. Спал плохо. В девять утра решился идти к Захарченко. Вдруг зазвонил телефон. Голос Марии: "Можно к вам? Я не одна". Он идет к двери, влетает Мария, за ней смуглый брюнет с отличной воинской выправкой. Протягивает руку: - Кутепов, Александр Павлович. Прошу любить и жаловать. Дайте я на вас погляжу, дорогой мой... - ведет Якушева к окну. - Так вот вы какой... - Якушев усаживает Кутепова и Марию. Она самодовольно смеется. - Вы оказали мне честь, просили быть вашим представителем в Париже, - говорит Кутепов, - а я счастлив быть рядовым членом вашей организации. Кстати, почему "Трест", эдакое сугубо коммерческое, торгашеское название? - Для конспирации, за границей мы маскируемся под сугубо коммерческое, невинное предприятие... Нэп. - Ну, вам видней. Я все знаю от Марии Владиславовны. Знаю и восхищаюсь! - Раз вам все рассказала Мария Владиславовна, мне нечего добавить. Хочу вас послушать, вы наша опора, наша надежда, Александр Павлович! - Прежде всего верю в ваш "Трест"! Никаких сепаратных выступлений не допущу. Мы с вами заодно. Наша цель - добывать здесь для вас средства, посылать вам самых надежнейших из наших людей. Здесь все прогнило, протухло, кроме моих людей. Надо переломить эмиграцию, расположить влиятельных лиц в пользу "Треста". И разумеется, потрусить денежные мешки. Марков - выжившее из ума дерьмо! Притом наглое, самонадеянное, как они все там, в Монархическом совете. Вокруг великого князя собралось дрянцо: Оболенский держит руку Маркова; Сталь фон Гольстейн - старая шляпа; Трубецкой - сибарит и лентяй. Сами убедитесь, мы съездим к его высочеству в Сантен-Сервон. Мария Захарченко сияла и смотрела влюбленными глазами на Кутепова. - Теперь о финансистах, о Торгпроме*. Будете разговаривать, мой совет - не очень напирайте на монархию. Эти скоты спят и видят себя во главе государства. ______________ * Торгпром - так называемый "Торгово-промышленный комитет", контрреволюционная организация, созданная в 1920 году, объединяла крупных русских капиталистов, находившихся за границей. - Браво! - кричит Захарченко. Кутепов грозит ей пальцем: - И я с вами всей душой. Но знаете, ради денег можно чуть-чуть подипломатничать с этими иродами. - Предпочитаю иметь дело с американцами. Они нам - займы, мы им - концессии. А какой строй - это не их дело. - Может быть, вы и правы. Но вот что, дорогой мой, сколько, вы полагаете, вам нужно денег? Без денег переворота не сделаешь. - На подготовку и завершение переворота? Да, пожалуй, миллионов шестьдесят - сто. Золотых рублей. Кутепов даже свистнул: - А что, если прикинуть, вы правы. А цель, цель-то какая! Россия с ее недрами. Ведь стоит американцам рискнуть такой суммой? - Ну, об этом мы еще потолкуем. А что у вас в Париже, Александр Павлович? Мы ведь все-таки оторваны. Слава богу, наша благодетельница, Мария Владиславовна, с вами в переписке. - У нас? Кое-что мы намечаем у кубанцев, у терцев. Это дело в руках Улагая. Вы про него не все знаете. Их пять братьев, за границей двое, остальные там... Пока это только планы. Завтра поедем к великому князю. Ждет нас обоих... А теперь позвольте вас обнять! Кутепов толкнул ногой дверь, слышно было, как застучали каблуки по коридору. - Ну, Мария! Вы - герой! - Весь день его искала, весь Париж объездила, черт его знает, где он пропадал. Утром ворвалась к нему, вытащила из постели, ругалась последними словами: "Где вы шляетесь? Вам надо учиться у "Треста" - вот где настоящие герои. Мы едем в Париж, рискуем головой, пять верст ползем на брюхе, рискуем получить пулю в лоб от пограничников. А вы здесь по кабакам, по бабам!" Словом, наговорила черт знает что! Привезла к вам! И она победоносным взглядом окинула Якушева. Из докладной записки Якушева о третьем свидании с "Верховным": "...в Сантен-Сервон прибыли с Кутеповым в десятом часу утра. Встретил нас барон Сталь фон Гольстейн и проводил прямо в гостиную. Николай Николаевич пополнел и опять смотрит бодрячком. Вспоминал наши прошлогодние беседы и тут же сообщил: - Доверяю только Александру Павловичу. Он - и никто другой! Я рассказал о Маркове, о его плане уступки Бессарабии румынам и заявил, что мы на это идти не можем. Встречено с полным одобрением. Доложил, чего достиг "Трест", о затруднениях, мол, в связи с увольнением из-за военной реформы некоторых бывших офицеров мы потеряли связь со многими воинскими частями. Заговорили о Туркестане, о басмачестве, - мол, "свет с Востока". Ответил: "Боюсь сепаратизма". Он убежден в своей популярности на Востоке: "Ну, магометане мне поверят". Рассказал о предстоящем приезде представителя американских деловых кругов и переговорах с ним о займе. Показал ему новый червонец и предложил сыграть на понижение курса советских денег. - А сколько надо для этого? - Миллион золотом. Промолчал. Разговор о положении в России. Говорю: - Нарастает недовольство. Народ стосковался по самодержавной власти. - Как мыслится переворот? - Объявляется военная диктатура. Но не скоро. Позовем ваше высочество от нашего имени, от имени Монархической организации центральной России. Он задыхается от волнения: - А как же народ? - А народ не спросим. Ни Земского собора, ни Учредительного собрания. Позовем мы. Мы и есть народ. Радостный хохот. Заходит разговор о декларации, которую "Верховный" опубликовал в американской печати. Критикую: неосторожно обещана амнистия всем служившим у большевиков, необдуманное решение земельного вопроса. "Верховный" вертится, гримасничает, признает, что допустил неосторожность, не согласовав с "Трестом": поступил так, чтобы парализовать выступление Кирилла Владимировича. О поляках: он должен сделать вид, что не знает о нашем договоре с поляками. О евреях: "народный гнев", то есть погромы, организует Марков. Затем последует высочайшее повеление о прекращении насилий. Беседа прервана для завтрака. Появилась супруга Николая Николаевича - Стана, Анастасия. Очень бодрая, южный тип лица, глаза - маслины, в волосах - седина. Чмокнула меня в лысину: - Вы не знаете, как вы мне дороги. Я постоянно волнуюсь за вас. После завтрака прощаемся. Отбываем с Кутеповым в Париж". 54 На следующий день Якушев встретился в ресторане с Третьяковым, бывшим министром Временного правительства. Прочел нечто вроде лекции об экономическом положении в России и просил денег. - Эмиграция много жертвовала впустую, - говорит Третьяков. - Конечно, имя Николая Николаевича придает вес. Если бы "Трест" организовал восстание, хотя бы частичное, то в него бы поверили и дали денег. Якушев, нервно швыряя салфетку: - Значит, если мы пожертвуем двумя-тремя сотнями голов, то вы дадите приличную сумму? Третьяков смущен: - Я не совсем точно выразился... Ценой крови, конечно, нельзя добывать деньги. Но согласитесь, мы никого не знаем, кроме вас, мы не знаем, кто стоит во главе вашей организации. - Имена известны его высочеству и Александру Павловичу Кутепову. Эмиграция не умеет молчать, мы в этом убедились, - строго заметил Якушев. - Речь идет о сумме в сто миллионов золотом. - Я поговорю... Мы обсудим с Гукасовым и Денисовым. Вечером Кутепов говорит Якушеву: - Втирает очки. У самого ни гроша за душой. Продает бриллиантовую брошь жены. С Хольмсеном и Монкевицем обсуждается техника связи. Шифр по книге "История русской музыки" Сабанеева. Монкевиц перебежал из разведки Врангеля к Кутепову. Говорит о Врангеле как о самодовольном, страдающем манией величия человеке. О Климовиче высокого мнения, но его не выносит Николай Николаевич, и тому придется перебежать к Кириллу Владимировичу. Николай Николаевич надеется на деньги Генри Форда. Словом, Якушев с головой окунулся в интриги и возню в лагере эмиграции. Пора возвращаться в Москву. Сделано все, что намечено. Кутепов - представитель "Треста" в Париже, просит не оставлять его надолго, передал почтительный привет Зайончковскому и Потапову. Многозначительно добавил: "Золотая голова". Вероятно, это о Потапове. В купе поезда "Париж - Варшава" Якушев наедине с Марией Захарченко. Из деликатности хочет выйти, когда она раздевается. - Глупости! Оставайтесь. Какая я женщина! Якушеву стало неприятно, он вышел. Варшава. Последний вечер в гостинице "Бристоль". Ужин в ресторане на Старом рынке, затем - граница; ночь, трюки с переодеванием, специальный спектакль для Марии Захарченко; то поднимаясь, то ползком - пять километров, предохранители на револьверах спущены... Наконец знакомая халупа. Там - Иван Иванович, которого Якушев знает под другим именем и фамилией. Иван Иванович осеняет себя крестом и говорит, разыгрывая радость: - Слава тебе господи... Я боялся за вас. Две ночи назад на границе пальба... Я уж подумал, не наши ли попали? Через сутки Якушев и Мария Владиславовна в Москве. Игра продолжается... 55 У Дзержинского редко бывали дни отдыха. Для этого нужны были настояния врачей и товарищей. Годы каторги, ссылки расшатали его здоровье. Сколько пережито... Он один в саду. Прохладное утро подмосковной осени. Густая темно-зеленая листва местами желтеет. Осень чувствуется в ее горьком запахе. Тишина... Какая-то птица вспорхнула, села на скамейку, увидела человека, полетела зигзагами и скрылась за деревьями. Дзержинский глядит в светло-голубое небо, вдыхает прохладный живительный воздух. Кто надолго был лишен свободы, тот умеет нежно и глубоко любить природу. Ему все-таки довелось повидать чудесные уголки земли. До революции, когда Дзержинскому угрожал туберкулез, он жил недолго на острове Капри. Горький, узнав его, говорил, что этот человек вызвал в нем незабываемое впечатление душевной чистоты и твердости. Здесь, под Москвой, ничто не похоже на Капри с его розовыми скалами и темными кипарисами, не похоже и на хрустальные озера и снежные вершины Швейцарии. И все же как мила эта ласковая природа, тихие леса, ранняя осень, которую называют бабьим летом. Он всегда любил природу, смену времен года. Даже за стенами тюрьмы чувствовал дыхание весны, там, где зеленые травинки, пробивавшиеся меж булыжников тюремного двора, были затоптаны сапогами конвоиров, а голоса птиц заглушал кандальный звон. На отдыхе приходят думы о прошлом... Он вспоминает товарищей: Яна Тышко, Розу Люксембург. Их портреты в его кабинете. Оба погибли, убиты в Германии в 1919 году. Никогда не будет стерто это кровавое пятно с социал-демократического правительства Шейдемана... Теперь он уже не может думать только о том, что его окружает, об этом тихом, солнечном утре, о поэзии северной осени. Да, все это прекрасно, если бы не было на свете зла, горя, насилия, угнетения человека человеком... Ранней весной 1916 года он писал из Орловской каторжной тюрьмы: "И даже тогда, когда тоска одолевает меня, все-таки в глубине души я сохраняю спокойствие, любовь к жизни и понимание ее, себя и других. Я люблю жизнь такой, какая она есть в ее реальности, в ее вечном движении, в ее гармонии и в ее ужасных противоречиях. И глаза мои видят еще, и уши слышат, и душа воспринимает, и сердце не очерствело еще. И песнь жизни живет в сердце моем..." Среди фотографий Дзержинского есть одна, на которую нельзя смотреть без волнения. Этот снимок сделан тюремным фотографом Орловского каторжного централа в 1914 году. Дзержинский с изможденным лицом, но во взгляде решимость и непреклонная воля. На груди висит черная доска. На ней размашистым почерком написано мелом: "Дзержинский Феликс". Фотограф, который сделал этот снимок, не думал о том, что запечатлел образ верного соратника Ленина, бесстрашного революционера, борца за будущую Советскую социалистическую республику. 12 мая 1914 года Феликс Эдмундович был приговорен к каторжным работам. 2 июня он писал сестре: "И чем ужаснее ад теперешней жизни, тем яснее и громче я слышу вечный гимн жизни, гимн правды, красоты и счастья... Жизнь даже тогда радостна, когда приходится носить кандалы". Он любил жизнь и людей, он хотел избавить их от зла и гнета, для этого он жил, возложив на себя неимоверный, сверхчеловеческий труд... И 1925 год был для него особенно нелегким. Здоровье ухудшалось, появились боли в области сердца. Врачи говорили: надо выключиться из повседневной работы, думать о чем-нибудь несложном, отвлечь внимание от обычных трудов... Но разве легко выполнить это требование, не думать о том, чему отдана вся жизнь? Он радовался успехам народного хозяйства страны, тому, что Советский Союз вынуждены были признавать одно за другим империалистические государства. Но мысли о партии, о борьбе с троцкистами, всякого рода уклонистами не покидали его. Особенно возмущало двурушничество Зиновьева и Каменева, которые голосовали за резолюцию XIV партийной конференции, осуждавшую троцкизм, и вслед за этим стали яростными защитниками Троцкого. По-прежнему самоотверженно, страстно Дзержинский работал в Высшем совете народного хозяйства. Результаты работы советской промышленности опровергали лживые доводы "новой оппозиции" о невозможности индустриализации страны и неминуемом возврате к капитализму. Теперь, спустя четыре десятилетия, эти доводы кажутся смешными, но в те годы сподвижникам Ленина приходилось с большими усилиями отбивать атаки капитулянтов. Ведь строительство социализма в одной стране, да еще в капиталистическом окружении, осуществлялось впервые в истории человечества. В то же время внутри страны и за ее рубежами возникали новые планы заговоров, диверсий, террористических актов. Одним из организаторов антисоветских заговоров был уже известный нам Сидней Джорж Рейли - агент британской Интеллидженс сервис. Под руководством Дзержинского ОГПУ разработало план поимки Рейли. Эта операция была осуществлена "Трестом". 56 Итак, это было дело "О поимке отставного офицера Британского воздушного флота Сиднея Джоржа Рейли", одного из видных сотрудников Интеллидженс сервис. Кто же был этот агент, которого на Западе называли "вторым Лоуренсом"? По сведениям, которые Рейли сам сообщил о себе, он родился в Клонмал, в Ирландии, в 1874 году. По другим данным, он родился в Одессе, от брака ирландца с одесситкой. Начальник британской миссии в России, небезызвестный Локкарт, организатор контрреволюционного заговора в Москве в 1918 году, пишет об "артистическом темпераменте и дьявольской ирландской смелости Сиднея Рейли". По словам Локкарта, Рейли сделан из той муки, которую мололи "мельницы времен Наполеона", то есть был авантюристом. Но кроме способностей политического авантюриста Рейли обладал и данными азартного дельца-коммерсанта. Он начал свою деятельность на Дальнем Востоке, в Порт-Артуре, в качестве сотрудника фирмы "Строевой лес. Грюнберг и Рейли". Там же, в Порт-Артуре, он был директором Датской западно-азиатской компании. После русско-японской войны принимал участие в предприятии, поставлявшем вооружение русской армии, под фирмой "Мандрокович и Шуберский". Рейли нажил приличное состояние в качестве комиссионера германских судостроительных фирм "Блом и Фосс", занимавшихся восстановлением императорского русского флота. Началась первая мировая война. Сидней Рейли проникает в Японию. Туда его направляет Русско-Азиатский банк. Позднее его видят в Соединенных Штатах, там он содействует заключению договора царского правительства с американскими промышленниками на поставку России оружия и амуниции. В 1916 году Рейли на время оставляет коммерческую деятельность и служит в военно-воздушном флоте Канады в качестве летчика-наблюдателя. Потом отправляется в Лондон. Здесь знание языков и осведомленность Рейли о состоянии германского флота заинтересовали британскую разведку. Впрочем, космополитическая коммерческая деятельность Рейли в области вооружений и раньше интересовала Интеллидженс сервис. В последние годы первой мировой войны Рейли необыкновенно ловко лавировал между воюющими сторонами, временами преображаясь в офицера германского флота. В начале 1918 года Интеллидженс сервис направляет его в Мурманск с миссией, которую Рейли считал главной в своей жизни. Здесь скрещиваются пути Рейли и Бориса Савинкова. С двадцати лет Савинков занимался террористической деятельностью. В годы царизма он стоял во главе боевой эсеровской организации, организовал убийство великого князя Сергея Александровича, министра внутренних дел Плеве и другие террористические акты против царских сановников. Савинков готовил покушение на Николая Второго на крейсере "Рюрик", строившемся в Англии. На царском смотру, после того как крейсер придет в Россию, один из матросов - член эсеровской организации на корабле - должен был стрелять в царя. Но покушение почему-то не состоялось. За границей, в эмиграции, после революции 1905 года, Борис Савинков, под псевдонимом Ропшин, выпустил две книги: "Конь бледный" и "То, чего не было". В этих книгах автор подводил пессимистический итог своей террористической деятельности против царского правительства. Однако автор умолчал, что за эту его деятельность поплатились жизнью другие. После Февральской революции Савинков вернулся в Россию и занял непримиримую позицию против большевистской партии. Он был инициатором введения смертной казни для солдат на фронте и вступил в тесную связь с британской разведкой. Особенно дружественной была эта связь с Сиднеем Джоржем Рейли. Союз двух заклятых врагов советской власти продолжался до последней поездки Савинкова в Россию в 1924 году. Зимой 1917 года в Петрограде и Москве в кругах бывшей аристократии появляется уже известный нам месье Массино, на визитной карточке которого значилось: "Турецкий и восточных стран негоциант". Весной того же года его видели в еще не закрытых кафе и в тайных игорных клубах, где можно было получить вино "поставщиков двора его величества". Вот как описывали его внешность: "У месье Массино лицо сильно пожившего человека, глаза, загорающиеся злым огоньком, чувственные губы. Он очень подвижен, несмотря на пожилой возраст, и элегантно одет". Лишь немногие знали, что под фамилией Массино скрывается Сидней Джорж Рейли - видный агент Интеллидженс сервис. Рейли удается раздобыть фальшивые документы, которые открывают ему доступ в важные советские учреждения. У Рейли несколько квартир, он создает свою агентуру в разных кругах общества, в том числе и в артистических, в особенности среди женщин. Они - его давняя слабость. Многим он обещает жениться. Позже