оего учителя?.. Я слышал, я еще давно слышал! - От Сергея Николаевича слышал? - От всех слышал! - А от учителя своего слышал? - настойчиво спрашивала Оксана. - Ну да! Он всем нам говорил, что у него сестра Оксана... то есть тетя Оксана... есть... - запутался Васек. Женщина засмеялась. От голубых глаз ее протянулись к вискам тонкие морщинки. - Это я тебе тетя. А учителю твоему - сестра. Я его маленьким еще помню, он на моих руках рос. - Она пригладила волосы, грустно улыбнулась. - Большим-то и не видела никогда. Ваську стало жаль ее: - Он хороший... Строгий такой... .и ласковый. Сильный... ужас! Просто силач! - А маленький худой был, легонький. Бывало, выйду с ним на крыльцо, зовут меня девчата на улицу песни петь, а он уцепится руками за мою шею - не оторвешь... - Оксана вздохнула. - А какой уж теперь стал, и не знаю - не довелось повидаться... - Она расправила на коленях юбку, поглядела на свои руки. - Рубашку ему вышила. Может, он такую-то и носить не будет - городской стал. Ваську захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее. - Будет, будет носить! Я знаю! Он любит всякое... ну, вышиванье, что ли... Девочек за это хвалил. И сам себе галстук сделал, нам в классе показывал! - заторопился он. - Негде носить. Он, наверно, на фронте теперь. Врага бьет. Какая ему рубашка сейчас, куда наряжаться! - сказала Оксана. - У нас у всех одно и на уме и на сердце. Васек спрятал между колен свою тюбетейку. В ней хрустели зашитые бумажки. - А Николая Григорьевича нет? - осмелился спросить он. - Есть, - кратко ответила Оксана, не приглашая его в хату. Наступило молчание. За дверью задребезжала посуда. Васек взглянул на Оксану. - Тебя Васьком звать? - спросила она, хмуря брови. - Васьком. - Хорошо вас воспитывают! В строгости... На примере... - Она понизила голос: - Отец у тебя с билетом? - Он машинист - ему без билета можно. Оксана наклонила голову, как бы разглядывая Васька: - Не понимаешь разве, о чем говорю? Васек вспыхнул, догадался. - Нет, понимаю... Он давно уже... еще я не родился, - поспешно сказал он. - Тише говори! Ищут враги коммунистов - вешают, расстреливают, живых в огонь бросают! Скажешь про кого - погубишь человека. Ненароком погубишь, - строга заговорила Оксана, наклоняясь к Ваську. - Матвеич не любит, кто болтает. Болтун с предателем по одной дорожке ходят... Васек испугался: - Вы спросили - я и ответил. - Не всякому отвечать - кому в ответ и помолчать. Я спрошу, другой спросит... - Она пытливо вглядывалась в лицо Васька. Он почувствовал к ней неприязнь: "Сама спрашивала - и сама болтуном ругается..." - Я тебя учу, а не ругаю, - ответила на его мысли Оксана. - Матвеич тебя любит. И отец любит. А любовь от доверия... - Она положила на голову Ваську руку, пригладила назад чуб. - Лоб у тебя большой, чистый. В отца? - Оксана! - послышался из хаты голос Николая Григорьевича. Он открыл дверь и, опираясь на палку, остановился на пороге. - А, Васек пришел!.. Что ж ты не скажешь? - Да мы за разговором тут, слово за слово... - Познакомились? - улыбнулся Николай Григорьевич. - А мы и были знакомы. Он про меня слышал, я - про него. Что говорили, то и есть. Славный хлопец! - сдержанно похвалила Оксана. Старик закивал головой: - Ну, я рад, что он тебе понравился! Я так и думал. Васек вздохнул. "А все-таки она сердитая какая-то... - подумал он про Оксану. - Ее и Николай Григорьевич, видно, боится". Они вошли в хату. Васек заметил, что в кухне что-то изменилось. За печкой, где были полати, стоял теперь шкаф с посудой. Он хотел спросить, кто его сделал, но подумал, что лучше не спрашивать, а то Оксана еще и любопытным назовет. Скоро пришел Матвеич. Он был веселый, потирал руки, командовал: - Садись за стол, командир!.. А ну, Бобик, до перелазу, живо! Живо, живо забирай свой хвост, а то дверью прищемлю! - Он закрыл за Бобиком дверь, придвинул к столу табуретку. - Ну, рассказывай! Да не бойся - Оксана своя. Кто на пасеке у Матвеича - тот свой. Чужой тут голову сломит. Оксана закрыла окно, опустила занавеску. Васек снял тюбетейку, протянул ее Матвеичу: - Вот тут у меня все. - Зашил?.. - подмигнул Николай Григорьевич. - Смотри, Матвеич, зашил! - Как надо! - важно подтвердил Матвеич, распарывая подкладку. - Комар носу не подточит! Оксана обняла Васька. - Рассердился на меня - и хорошо! Значит, к пользе. Значит, запомнишь слова мои, - ласково шепнула она ему на ухо. Матвеич разложил на столе Севины бумажки. На этих бумажках Сева записывал все, что ему удалось услышать или увидеть в штабе. Некоторые услышанные слова Малютин, затрудняясь перевести, вписывал прямо по-немецки. Матвеич обернулся к Ваську и удивленно спросил: - Это кто же у тебя работает? - Малютин, - сказал Васек и, оглянувшись на Оксану, стоявшую за его спиной, добавил с гордостью: - Сева у нас немецкий язык знает! И он начал шепотом рассказывать, какие поручения выполняет для него Малютин, как он слушает, что говорят в штабе, и передает ему, Ваську. Над столом склонились три головы. Глаза взрослых внимательно и серьезно разбирали Севины каракули. Трубачев дополнял их рассказами: - Фашисты собирают яйца, крупу, зерно... Говорили между собой, что на Жуковку повезут, в вагоны грузить. Оксана выходила на крыльцо, стояла на дорожке под окнами. С дружеским лаем промчался за хатой Бобик. Матвеич насторожился. Васек вскочил, прикрывая ладонью листки. Оксана вошла в комнату: - Свой. Из кухни выглянул Коноплянко. - Не бойся, не бойся! Это коноплянка прилетела, - засмеялся Матвеич, протягивая Коноплянко свою широкую ладонь и усаживая Васька на место. - Садись, садись, хлопчик!.. А ты с чем прилетел, а? - С лыхом чи с добыхом? - пошутил Николай Григорьевич. - С добыхом, - всерьез ответил Коноплянке и, подвинув табуретку, сел рядом с Трубачевым. - Поклон тебе, Васек Трубачев, от твоего вожатого! Васек задохнулся от счастья: - От... Мити? Коноплянко кивнул головой: - Беспокоится о вас Митя. Велел вам передать, чтобы вы крепче держались друг за дружку. Знает, что трудно тебе, Васек Трубачев, но надеется на тебя и на всех ребят. Велел никогда не забывать, что вы пионеры и должны быть верными своей Родине. Васек встал. Он не находил слов от радостного волнения. Коноплянко мягко улыбнулся ему и обратился к Матвеичу: - Свежий выпуск. Осилите? Он положил на стол листочки из блокнота. - Осилю! Осилю! - заторопился Николай Григорьевич, разглядывая листки. Коноплянко лег грудью на стол; на длинном, худом лице его выступил румянец, глаза засияли. - Драгоценный материал принес... Оксана позвала Васька: - Иди-ка сюда! Я твою копну состригу немножко. Ишь ты, какой дядя Туман! Рыжий да кучерявый, совсем оброс! - выводя мальчика в кухню, певуче проговорила она. Васек, взволнованный скупым сообщением Коноплянко, боясь спрашивать, медленно шел за ней, машинально оберегая от ножниц свой чуб. Оксана сняла его руку с головы. - Чуб твой при тебе и останется. Я за ушами колечки постригу. Садись-ка сюда. А то домой тебе скоро идти... Баба Ивга обедать наварила, коровку подоила, молочка нацедила... - Приговаривая, как над маленьким, Оксана подстригла Ваську волосы, дунула на пробор, поскребла ногтем кожу: - Чистая головка. Ступай, голубенок, вынеси волосы во двор да закинь их подальше. Ишь, золота у тебя сколько! - пошутила она, собирая с фартука остриженные кольца волос. - Ступай. Да много не думай. Порадовал тебя Коноплянко, сказал тебе слова бесценные, вот и береги их в сердце да помни: что мог, то сказал, а что не сказал, того не мог. Значит, и спрашивать не надо. Васек зарыл в кустах свои волосы, чтоб не разлетелись по ветру, и вернулся в кухню. - Уходить мне? - послушно спросил он Оксану. - Уходи. Завтра придешь под вечер. За кого из товарищей ручаешься - приводи. Настороже стоять будете. Понял? - Понял. Оксана дала Ваську горбушку хлеба, густо намазанную медом, проводила до перелаза, обобрала на его рубашке золотые волоски. - А то на шею попадут - колоться будут, - как о чем-то очень важном, шепотом сказала она. Васек не шел, а бежал домой, чтобы скорей передать товарищам слова Мити. Возле села он неожиданно встретился с Мазиным. Мальчики бросились друг к другу: - Мазин! - Васек! - Вернулись? - радостно сказал Васек. - А я боялся за вас. Лицо Мазина показалось ему особенно родным и близким. Обожженное солнцем, с чуть-чуть припухшими и покрасневшими веками и знакомыми щелочками глаз, оно было смущенным и ласковым. - У меня бы сердце разорвалось, если бы с тобой что-нибудь случилось, - добавил Васек. Мазин без слов сдавил товарища в своих объятиях. - Есть важная новость, - шепнул ему Васек. - Сегодня соберемся... Глава 33. ВАСЕК ТРУБАЧЕВ И ЕГО ТОВАРИЩИ В Слепом овражке было тихо и пустынно. По крутому склону, заросшему густым орешником, как паутина вилась тонкая проволока. Проволоку эту Мазин и Русаков еще в первые дни после прихода фашистов нашли около сарая, где сидел Митя, и опутали ею кусты, чтобы враги не могли застать собравшихся врасплох. Васек ждал товарищей. Все они приходили поодиночке, чтобы не привлечь внимания патруля. Собираться вместе становилось все труднее. Чтобы попасть в Слепой овражек, надо было миновать конюшню, в которой гитлеровцы устроили гараж, надо было идти огородами, куда солдаты нередко лазили за овощами. Один раз Васек, пробираясь между сломанными подсолнухами, увидел солдата. Фашист проводил мальчика ленивым, равнодушным взглядом, но от этого взгляда у Васька долго ползали по спине мурашки. "Вот-вот выстрелит... и убьет", - думал он, боясь оглянуться. Реже всех приходили в Слепой овражек Сева и Генка. У ворот школы стояли часовые. Мальчики могли пройти мимо них с ведрами к колодцу и там, вытаскивая воду, двумя-тремя словами перекинуться с товарищами; но уходить надолго было опасно. Трудно было пробраться из Ярыжек Игнату; Федька Гузь, связанный с Игнатом разными делами, являлся теперь тоже редко. Нужна была крайняя осторожность. После того как в селе появились листовки, расклеенные ребятами Трубачева, фашистские патрули то и дело расхаживали по селу. Сегодня Васек пришел первый и, сидя на коряге, с тревогой прислушивался к шороху кустов. Вот из орешника выглянула круглая голова Саши. Потом послышались осторожные шаги Одинцова. Справа треснул валежник, и из-под кучи хвороста вылез Мазин. За ним шмыгнул, как заяц, Петька. Степенно спустился в овражек Игнат. Последними пришли Генка и Сева. Наверху на страже остался Федька Гузь. Он зорко оглядывал каждый кустик, осторожно обходил овражек; поднявшись на цыпочки, вглядывался в даль. Предупрежденные об особой важности сегодняшнего сбора, ребята бесшум- но заняли свои места. Старая коряга была похожа на корабль, причаливший к зеленому берегу. Сначала говорил Мазин. Ровным, бесстрастным голосом он рассказывал обо всем, что с ними случилось в эти дни, как в поисках Мити они зашли далеко в лес. Петька вскакивал, перебивал его, забегая вперед. Ребята боялись пропустить хоть одно слово. В том месте рассказа, где на лагерной стоянке были обнаружены следы лошади, волнение их достигло предела. - Это Митя проехал! Это он! Генка смотрел на всех счастливыми глазами. - Бинточки нашли! Бинточки! - кричал Петька. - Мазин плясал! Вот так! Он выбросил вперед ногу, присел и подпрыгнул вверх. - Корягу перевернешь, Петька! - хохотали ребята. - Перестань дурить! - Тише! По порядку давай... Мазин, дальше, дальше! Рассказывай, Коля. Васек остановил расшалившегося Петьку. Мазин стал рассказывать дальше: гитлеровцы на берегу, лодка, плывущая ночью по реке... Дойдя в своем рассказе до старой мельницы, Мазин вдруг смолк и, помолчав, добавил: - Все. - А что на мельнице? Что на мельнице? - спрашивали ребята. - А на мельнице Игнат был и Федька. Я сначала с Федькой подрался, а потом мы с Мазиным отдали им лодку и ушли, - закончил Петька. - Верно, - подтвердил Игнат. Когда все угомонились, Васек встал: - Ребята, вы слышали, что рассказал Мазин? Теперь скажу я... Только вы не перебивайте и не кричите. Первое... это... - губы у Васька дрогнули, - это... поклон вам от нашего вожатого Мити! Ребята ахнули, вскочили. Но Васек усадил их на место: - Митя велел нам всем передать, чтобы мы крепче держались друг за дружку, чтобы не забывали, что мы, пионеры, должны быть верными своей Родине и что он на нас надеется. Ребята заволновались. - Больше я сам ничего не знаю, - сказал Васек. - Эти слова мне передал один человек... Ребята, будем всегда помнить то, что сказал наш Митя! - Будем помнить! - тихо и торжественно повторили ребята. Васек оглядел поднятые к нему лица. Он увидел честное круглое лицо Саши, внимательные, зоркие глаза Одинцова, худенькое, нервное лицо Петьки, спокойное и напряженное лицо Мазина, синие встревоженные глаза Севы, карие пытливые глаза Генки и голубые простодушные - Грицька; увидел крепко сжатые губы Игната, его черные сросшиеся брови над строгими серыми глазами. Волнение сжало ему горло. - Ребята, вы все мои товарищи!.. Я за каждого из вас, как за себя, ручаюсь... Он оглянулся, прислушался. Ребята тоже оглянулись, прислушались. Над Слепым овражком гудели мухи, в кустах попискивали птицы, зеленые лягушата прыгали около коряги. Васек совсем понизил голос и, обхватив за плечи товарищей, зашептал им что-то быстро и страстно. Все головы сблизились и тесно касались одна другой... Наконец Васек встал. - Игнат здешний, он всех знает, - тихо сказал он. - Игната... Игната бери! - дружно подхватили ребята. Игнат снял кубанку: - Во мне не сомневайтесь. Глава 34. У ЛЕСНОГО КОСТРА На бывшей лагерной стоянке паслась лошадь. Около разрытой пустой ямы лежал доверху набитый рюкзак. Митя держал в руках листок бумаги, исписанный крупным детским почерком, - письмо Мазина и Русакова. На берегу реки мягкая глина еще хранила следы мальчишеских ног. В памяти вставали веселые, шумные голоса и смех ребят... Палатки, костер... Вот здесь Валя Степанова расчесывала свои длинные золотистые косы, а Мазин подкрадывался к ней и щелкал ножницами. Вот здесь, на этом пне... Митя подошел к широкому пню, осторожно сел на край, оставляя рядом с собой место. Здесь когда-то, в первую тревожную ночь, сидел он с Трубачевым. Глаза у Васька были темные, он ежился от холода. Митя накрыл Васька своей курткой, и они вместе просидели так до утра... Что же случилось? Разве прошли с тех пор годы?.. Прошло только две недели, как фашисты арестовали кузнеца Костю, Митю и других людей из села. В сарае было темно и сыро. Люди были подавлены случившимся, никто не понимал, за что и почему он арестован, каждый думал о своих близких. Митя думал об осиротевших ребятах, тяжко казнил себя за то, что не мог раньше выбраться из села. Вспоминал девочек. В темноте вставали перед ним их светлые детские лица, слышались зовущие голоса: "Ми-тя!.." Мите казалось, что горе, свалившееся на его плечи, сделало его глубоким стариком. Его собственное детство, школа, счастливые мальчишеские годы ушли далеко-далеко и безвозвратно. Он думал о Сергее Николаевиче, который взял с собой всех ребят и оставил с ним самых стойких и сильных. "Не задерживайтесь!" - звучал в ушах голос учителя. Митя вскакивал, хватался за голову... Из темноты сарая выступали заплаканные лица родителей, доверивших ему своих детей. Митя видел и свою мать. В тихом материнском лице не было укора. В каждой знакомой морщинке таилась тревога и боль за сына: "Ми-тя!.." Через несколько дней на рассвете фашисты вывели арестованных из села. Рядом с Митей шел кузнец Костя. Он был без шапки, ветер шевелил его лохматые волосы, из-под густых бровей глядели темные настороженные глаза. По бокам арестованных шагали два конвоира, держа в руках автоматы. С одной стороны шоссе начался лес. Костя толкнул Митю. Митя понял: толкнул идущего рядом с ним. Арестованные насторожились. В глухом месте, где за густым орешником начинался овраг, Костя гикнул и бросился на конвоира. Тяжелым ударом кулака он свалил его на землю... Раздались беспорядочные выстрелы... Арестованные рассыпались по лесу. Все произошло так мгновенно, что Митя потерял из виду всех. Колючки рвали на нем рубаху, царапали лицо, руки. Он задыхался от бега. Пули свистели за его спиной... И тут лицом к лицу он столкнулся с Генкой. Генка торопливо сунул ему в руки поводья, отдал ему любимого коня. Митя вспоминает свою первую одинокую ночь в лесу, на этой самой лагерной стоянке. Всхрапывал Гнедко, косясь на Митю пугливым, недружелюбным глазом, тихонько ржал, призывая Генку; подняв высокие чуткие уши, недоверчиво слушал ласковые, благодарные слова... Вокруг таинственно шептались деревья, словно скрывая чьи-то осторожные, крадущиеся шаги... На рассвете Митя стал искать разбежавшихся по лесу товарищей. Он часто останавливался, слушал, окликал. Одинокий голос его терялся в лесу. В полдень из чащи, ломая сучья, вышел Костя... С тех пор они стали товарищами. Разный народ встречался им в лесу. Костя был осторожен и не каждого подпускал к огоньку. - Кто знает, что за люди! Может, за фашистов руку тянут. Однажды они вдвоем наткнулись на раненого красноармейца. Он лежал, подняв вверх скуластое лицо с сухими, синими тубами. По желтой, обтяну- той на щеках коже бегали муравьи. Рубаха на груди заржавела от крови. Красноармеец крепко принимал к себе винтовку. Митя осторожно поднял его голову, приложил к губам флягу с водой. Во- да полилась мимо, за воротник. - Помер, - сказал Костя. - Жалко - молодой... - Он осторожно, словно стесняясь своего поступка, потянул к себе винтовку: - Отдай, товарищ! Тебе она уже не нужна. Мы теперь за твою молодую жизнь рассчитаемся... Красноармеец вдруг заморгал глазами, со стоном рванул винтовку из рук Кости. - Убью! - прохрипел он, дико глядя вокруг себя. Кузнец отступил. - Живой! - удивленно сказал он. Митя наклонился над раненым: - Товарищ! Товарищ! Это свои! Красноармеец пошевелил губами: - Пить... Он пил долго, большими глотками, глядя в лицо наклонившегося над ним Мити. Сознание медленно возвращалось к нему. - Не бросайте, братцы! Костя на руках перенес его в овраг, где они с Митей вырыли себе землянку. Красноармейца звали Илья Кондаков. На другой день он пришел в себя и рассказал, что в одном из сильных боев он был ранен; истекая кровью, отполз в пшеницу. Фашисты его не заметили. С тех пор он бродил по лесу, прятался в копне сена; однажды подошел близко к селу, в надежде добраться до своих, примкнуть к какой-нибудь красноармейской части... В одном месте у реки увидел хлопчика... Но в селе стояли фашисты, пришлось снова уйти в лес. Илья обессилел, заголодал и свалился. - Не отбил я врага, братцы, и вот помираю! - с сожалением сказал он, растягивая в улыбку бледные губы. - Погоди, еще отобьем! - усмехнулся Костя. - До последнего дыхания буду их бить, с собой в могилу утащу! - сказал Илья. Сдружились... По утрам варили крупеник с консервами. Илья постепенно поправлялся, набирал сил. - Вот гляди, Митя! Зарыли вы продукты и ушли. А думал ты, когда зарывал, кто их есть будет? - вытирая рот, говорил Костя. - Пропал бы я без вас! - вздыхал Илья. - Великое дело - товарищи! Не думал я живым быть, а вот ожил. И еще один человек прибился к их компании. Подошел он вечером к огоньку. Костя, держа наготове винтовку, поднялся навстречу. Пришлый не испугался. - Отведи, отведи! - спокойно сказал он, усаживаясь ближе к костру. - Меня уже сколько раз стреляли, да не застрелили. - Кто такой будешь? - спросил Костя. - Эх, ты! "Кто такой"? Человек! Ну, человек! Чего тебе еще? - Он вытянул ногу, снял тяжелые бутсы и стал развязывать серую грубую портянку. - Вишь, ногу стер... Замучился хуже смерти! Полей-ка водички из чайника. Илья подал ему чайник с водой, Митя невольно улыбнулся, глядя на озадаченного Костю. - Ты мне турусы на колесах не разводи! - сердито сказал кузнец. - Какое оружие при тебе есть - показывай! - Оружие мое все при мне: руки, ноги, голова. Кого надо - убью, кого надо - помилую! Илья захохотал: - Герой! - А как же! - серьезно сказал пришедший. - Завсегда герой! Ты меня - убивать, а я тебя не боюсь! Может, я тебя и сам убить должен, это еще разобраться надо. - Да ты что за человек, я тебя спрашиваю? - сердился Костя. - Сел к чужому огню и портянки распустил! Пришедший поднял лицо. Лицо было маленькое, с вздернутым носом. Глаза светлые, с лукавым и простодушным выражением. Глядя на Костю снизу вверх, он морщил лоб и высоко поднимал густые выцветшие брови. - Вот ты говоришь - "сел к чужому огню". А огонь, мил человек, - это дело общее. Это для удобства - для пищи, для обогревания тела, огонь-то! Он не твой и не мой! Общий! - вразумительно сказал пришедший. - Да фамилия твоя как... имя, что ли? - потеряв терпение, крикнул Костя. - Фамилия моя - Пряник, а зовут меня Яков. И анкета моя немудреная. Человек я простой. Пока война - буду воевать, а побью врага - стану на работу. Потому как по профессии я слесарь. При МТС находился. - А как же ты врага побьешь-то? Ведь вот он тебя в лес загнал... Слышь, дядя? - пристал Илья. - А он не одного меня в лес загнал. Когда б одного, тогда б еще, может, он меня и повоевал бы, а теперь я его повоюю! - пояснил Яков и, протянув Мите пустой чайник, попросил: - Сходи-ка еще за водицей. Вконец ноги испортил - ходьба не получается. Митя пошел. - Ишь ты, как расположился! - подмигнул Косте Илья. - Добре! Сиди уж. Дальше посмотрим, что ты за птица есть, - усмехнулся кузнец. - Это ясно. Слепому долго глядеть надо, а зрячему - одна минута. - Это кто же слепой, а кто зрячий? - спросил задетый за живое Костя. - Я - зрячий, а ты - слепой. Я на вас издали поглядел и увидел, кто вы такие есть. А ты меня два часа туда-сюда перевертываешь, и все у тебя одна изнанка получается! - А потому как хитер ты, дядя, не в меру! - Где надо - хитер, - согласился Яков, - а где не надо - свободно себя держу. Вот как пояс, к примеру: где потуже затяну, подберусь, а где распущу да спать ложусь. Это от обстоятельств зависимо. - Чудной ты человек! - похлопал его по плечу Илья. - И фамилия твоя чудная! Чудной человек, Яков Пряник, прижился. Был он хлопотун по хозяйской части. Работу находил себе сам. В землянке застелил пол душистым сеном, соорудил потайное окошко, затянул его кусками марли, замаскировал ветками вход, сложил из глины печь. - Дождик - это для природы хорошо, а человеку кости промывать не требуется. - Да ты что стараешься? Что мы тут, зимовать, что ли, будем? - удивлялся Илья. - Хоть день прожить, так надо по-человечески. На то ты и есть человек, а не зверь лесной, - отвечал Яков. Он перечинил всем одежду, разрезал свои бутсы и поставил заплатки на Костины сапоги. - Похоже, золотой ты человек... - задумчиво говорил Костя. - На золото человека не мерят. Это два понятия разные. Один человек и гроша медного не стоит, а на другого цены нет. Это по делам. Человек - существо душевное, живое. Иногда Яков исчезал. У костра становилось скучно. Костя хмурился: - Куда пошел? Убьют где-нибудь, как собаку, и остатков не найдешь! Появлялся Яков внезапно и всегда с чем-нибудь: либо вытащит из-за пазухи свежий хлеб, либо вынет из серого мешка крынку с молоком и как ни в чем не бывало захлопочет по хозяйству. - Где ж ты взял это? - приставал к нему Илья. - Молока коровка дала, хлебца бабушка испекла, - улыбался Яков. - Понятно, где взял, - люди-то кругом есть! Дни в лесу казались очень длинными. Выздоравливающий Илья чистил винтовку, задумывался, вздыхал. Костя хмуро смотрел в огонь. Митя мучительно беспокоился за ребят и не знал, что предпринять. Раза два он пытался пробраться в село и оба раза чуть снова не попал в руки фашистов. Хата Степана Ильича стояла неподалеку от штаба, и пробраться туда незамеченным было невозможно. У костра становилось все печальнее. Однажды Илья не выдержал. - Долго так сидеть будем? - в упор спросил он Костю. - Я боец, мне спину греть нечего! - Он встряхнул начищенной до блеска винтовкой. - Мне до фронта пробираться надо! - Тебе до фронта, а мне и здесь фронт. Враг по моей земле ходит, колхозное добро грабит. Мне некуда идти. Я за нашу землю и здесь постою, - отвечал Костя. - До Красной Армии пробиваться надо! - упрямился Илья. - Кто нас тут держит? Встали да пошли! - Он смотрел на Митю: - Пошли, что ли? Митя всей душой поддерживал Илью, но он не мог оставить ребят, не зная, что с ними и как они будут жить. - Что мы друг друга держим? Разойдемся коль кто куда! - настаивал Илья. - Это как - кто куда? - вскидывал голову Яков. - Кто под пулю, кто на веревку, а кто и в яму живьем? Вместе надо действовать! Война - дело общее. Собирать людей надо, а не распускать по лесу в одиночку! Илья замолкал, но споры не прекращались. Митя решил пробраться к Коноплянко - узнать у него, что делается вокруг, расспросить о ребятах. Товарищи одобрили его решение. Кузнец проводил до опушки. Ночь выдалась темная. Митя перешел шоссе, потом свернул к реке. Раза два ему повстречались немецкие солдаты. Он спрятался в кустах, переждал... В селе Ярыжки лаяли собаки. Митя пробрался огородами к хате Коноплянко. Тихонько постучал в окно. Встретились они как братья. Разузнав подробно о ребятах, Митя обрисовал своих новых товарищей, положение в лесу: - Сидим и не знаем, что делать. Споры начались. Коноплянко взял его за руки: - От жизни вы оторвались, а ведь она ключом кипит. Все на местах. Вот почитай... А я о вас кого надо в известность поставлю. Он протянул Мите напечатанный на машинке листок. - Из Москвы... Сталин по радио выступал. - Из Москвы?! - Митя бережно развернул листок. Партия вдохновляла людей на борьбу с врагом, вселяла уверенность в победе. Слово ее разрешало все сомнения и вопросы Мити и его товарищей. Митя вскочил, обнял Коноплянке: - Дай мне, дай мне это! Я товарищам отнесу! Ведь это все, что надо! Коноплянко отдал ему листок, проводил до реки. По дороге Митя еще раз расспросил его о Ваське и ребятах. - Хвалит их Матвеич: говорит - верные хлопцы! - сказал Коноплянко. Митя, счастливый и гордый за своих пионеров, улыбался; торопился пе- редать им хоть несколько слов. - И еще передай поклон от меня... - попросил он. Прощаясь, Коноплянко напомнил: - Значит, я о вас скажу. А вы с кузнецом послезавтра на старую мельницу приходите - там поговорим. Митя вернулся под утро. Товарищи ждали его с нетерпением. Митя передал им свой разговор с Коноплянко. Костя ликовал: - Все, что я думаю, партия завсегда знает и ответ мне на мою думку подает! - Вот и не будете глядеть кто куда - сообща будем действовать! - сказал Яков. Костя с Митей побывали на старой мельнице. С волнением слушали сводку Совинформбюро. Провожая их, Коноплянко сказал: - Завтра в ночь на пасеку приходите. Нужный человек будет! x x x Митя поглядел на солнце. Лучи его золотили стволы деревьев, пробегали по траве, прятались в кустах. "Время ехать!" Он поднял с земли рюкзак, подозвал Гнедко. В последний раз оглянулся на поляну, где стоял когда-то лагерь. Больше сюда незачем было приезжать. Чернела распотрошенная яма бывшей землянки, в ней уже не было запасов... С высокой сосны сорвалась шишка и глухо стукнулась о пень. Митя тронул коня. Глава 35. НА СТРАЖЕ - Тетя Оксана, мы пришли! Оксана оглянулась, быстрым внимательным взглядом окинула вышедших из кустов мальчиков. Игнат, держа в руках кубанку, стоял рядом с Васьком. Серые глаза его под прямой линией сросшихся бровей глядели серьезно и строго. Оксана узнала Игната, с теплой, материнской лаской погладила по плечу. - Хорошего товарища привел! - одобрительно кивнула она головой Ваську. - Умеешь выбирать. - Я за всех ручаюсь! Может, еще надо, так я живо... - Не надо, - коротко оборвала Оксана и, все еще не снимая руки с плеча Игната, о чем-то задумалась. Мальчики стояли не шевелясь. Сумерки уже спускались на пасеку; кусты вишняка становились темней, сквозь них белыми столбиками просвечивали стволы берез. - Игнат у реки будет, а ты - у перелаза. Глядите, хлопцы, чтобы врага не пропустить, да и сами зря не высовывайтесь, - тихо сказала Оксана. - Не высунемся! - Чуть что - давайте знать. От реки филин ухнет, а от перелаза иволга может крикнуть. Умеете ли иволгой да филином кричать? - строго спросила она. - А как? - растерялся Васек. Игнат приложил ко рту ладони и издал негромкий крик. - А, знаю! Вспомнил! - обрадовался Васек и тут же крикнул, подражая иволге. - Хватит, - сказала Оксана. Но Ваську показалось - плохо, и он крикнул еще раз. Игнат с серьезным лицом присел на корточки и заухал филином, хлопая себя по бокам руками. - Хватит, - еще раз сказала Оксана. - Помногу не кричите. Кто показался в виду - давайте знать. Пасека в стороне стоит, дорога полями идет - бывает, едут по ней солдаты... Ты, Васек, тогда не прогляди. На овраг тоже поглядывай: там тропа есть - кто знает... - А если просто чужие люди? - Чужой или свой - ты этого знать не можешь. На это другие сторожа найдутся. Твое дело в одном: показался человек - давай знать, - спокойно разъяснила Оксана. x x x Тонкий месяц острыми краями врезался в темную глубину неба и остановился над пасекой. Вынырнула из густой листвы белая хата, заблестели стекла закрытых окон, упал на крыльцо желтый круг света. ...Молчат высокие тополя, в густом вишняке не дрогнет ветка с черными, сладкими вишнями, не шелохнется трава, не закачается на стебле цветок. Только вдруг блеснут из кустов внимательные глаза, вынырнет из травы и спрячется вихрастая голова, зашевелится в темноте рука, отведет от лица назойливую ветку. Это Васек стоит на страже. У реки, за широким пнем, залег Игнат. Отсюда по обе стороны видны ему мягкая, переливающаяся блестками гладь воды, противоположный крутой берег и кусты. Шуршат камыши, тихо касаясь друг друга сухими стеблями; плещет хвостом неугомонная рыба... Из-за старого пня, обросшего белыми грибками и зеленым мохом, смотрят зоркие глаза Игната. Вот, пригнувшись к сырой траве, он ползет к камышам, вглядывается в плывущую по реке лодку... - Ух!.. Ух!.. - несется предупреждающий крик филина. Васек стоит за черными кустами георгинов, около перелаза; он не спус- кает глаз с дороги. Освещенная светом месяца, она далеко видна. Только там, где начинается овраг, дорога спускается круто вниз и уходит из глаз. Крик филина заставляет мальчика насторожиться. Он беспокойно оглядывается на хату Матвеича. От крыльца отделяется Оксана... По узень- кой тропинке от реки идет Коноплянко... Васек облегченно вздыхает: свои. Но вот снова несется предупреждающий крик филина. Кто-то тихо подхо- дит к крыльцу. Дверь хаты неслышно захлопывается за пришедшими. А вот на тропинке, ведущей из оврага, появляется черная тень. Васек издает тревожный крик... Волнение сжимает ему горло, и крик неведомой птицы мало похож на крик иволги. Оксана появляется у перелаза... Месяц освещает согбенную фигуру старика, опирающегося на суковатую палку. На нем серый пиджак, старый картуз низко надвинут на лоб. "Так вот кто здесь..." У Васька замирает сердце; он еще больше напрягает зрение и слух, вытягивает шею, вглядывается в темноту. Наступает долгая, напряженная тишина... И вдруг... крик иволги снова несется из вишняка. На скошенном поле, как на раскрытой ладони, видна пролегающая дорога... Оттуда, приглушенный расстоянием, слышен нерусский говор. Одна за другой тянутся повозки... Издали видны фигуры солдат и огоньки сигарет. Васек считает: одна повозка, другая, третья... Первая уже скрылась за поворотом. За последней идет группа гитлеровцев, а из оврага поднимается маленькая торопливая фигурка. Васек узнает деда Михайла. Дед Михайло, пригнувшись к плетню, тоже наблюдает за гитлеровцами. Но повозки исчезают за поворотом... Далеко видно в поле широкую дорогу... Крик иволги повторяется... То один, то другой человек возникает из темноты оврага. Иногда Васек слышит за своими плечами спокойное дыхание Оксаны. - Свой, - одними губами шепчет она, вглядываясь в приближающегося человека. Дверь Матвеичевой хаты без стука и скрипа впускает своих людей. Ночь идет. Васек сливается с кустами георгинов; месяц не выдает его - он освещает узкую дорожку к перелазу, золотит верхушки тополей, желтым све- том обливает плетень. К плетню подходят два человека. По могучему сложению первого, заросшим щекам и лохматой гриве волос можно узнать кузнеца Костю, но Васек смотрит не на него. Через перелаз ловко перепрыгивает молодой хлопец, знакомым движением он откидывает со лба волосы, поворачивает голову к Косте... Короткий и радостный крик иволги рвется из вишняка. Сторож не выдерживает: он прыгает на дорожку и бросается на шею Мите. Митя молча, без слов, прижимает к себе Васька, глядит в его одуревшие от счастья глаза и смеется... - Пошли, пошли, - хмурится Костя, - не время. Васек отрывается от Митиной груди, на ходу ловит Митины руки, изо всей мальчишеской силы жмет его пальцы... Это ничего, что они не успели сказать друг другу ни одного слова; что-то большее, чем слова, распирает грудь Васька. - Все теперь прошли, - раздвигая кусты, шепчет Оксана. - Гляди в оба, голубенок мой... Сторож снова напрягает зрение и слух, вглядывается в дорогу, ловит каждый звук. А в хате Матвеича говорит секретарь райкома: - Борьба будет жестокой, беспощадной! Уничтожать, истреблять врага всюду и везде, нападать внезапно, не давая ему опомниться! Поднять весь народ - вот наша задача! Голос Николая Михайловича раздвигает стены, зажигает невидимые партизанские костры. Никто не узнал бы в нем теперь старика, опирающегося на палку. Острым взглядом охватывает он сидящих перед ним людей. - Родина нас зовет, товарищи! - раздается чей-то взволнованный голос. - За Родину! Люди встают. Потом они окружают стол, за которым сидит Николай Михайлович. Всем хочется говорить, спрашивать, поделиться новостями. Митя тоже подходит к столу. Костя легонько подталкивает его к секретарю райкома. - У него, товарищ, душа смелая. Выдержанный он человек, не глядите, что молодой, - говорит кузнец Костя. Секретарь райкома внимательно смотрит на Митю, потом поворачивается к директору МТС: - Ну как, Мирон Дмитриевич, принимаешь в свой отряд? - А что ж, Николай Михайлович, раз за него так кузнец стоит, то беру! Костя подробно рассказывает директору МТС о людях, которые остались в лесу. Вспоминает Якова, Илью: - Правильные люди, подходящие. Кузнец и Митя отходят в сторону. - Оружие достаньте себе сами... держите крепкую связь с народом, - снова слышится голос секретаря. Оксана в углу завязывает узелок, прячет что-то на груди. - С утречка и пойду, - говорит она отцу. В кухне, за шкафом, Николай Григорьевич, согнувшись, стучит на машинке. - Листовки надо будет осторожненько расклеить где можно, - говорит Матвеич. - Часть Оксана возьмет с собой... Николай Михайлович подзывает Коноплянке и Марину Ивановну: - Ну, а вы, товарищи, действуйте осторожно, с оглядкой. Сводки, по возможности, не задерживайте, найдите постоянных связных для передачи... Над пасекой занимается рассвет. Хата Матвеича пустеет. Один за другим исчезают в предрассветных сумерках люди. Мимо Васька проходит Оксана: - Зови Игната, да ложитесь. Я вам в кухне сенца настелила. Молоко в крынке на столе, хлеб - под рушником. Ишь, глаза красные... Ложись спать, голубенок... - А вы куда? - спрашивает Васек и пугается своего вопроса. Но Оксана не сердится. - Я далеко, - просто говорит она, поглаживая его волосы большой мягкой рукой. - Не скоро увидимся... Если встретишь когда своего учителя, скажи: хорошо он ребят учит, спасибо ему... Ну, и поклон передай от сестры Оксаны. Глава 36. В СЕЛЕ В селе было неспокойно. Гитлеровцы заставляли колхозников сдавать продовольствие. На столбах появились грозные объявления. По ночам ребята Трубачева заклеивали их листовками. Люди останавливались, жадно читали; гитлеровцы били людей прикладами, срывали листовки, топтали их ногами. Листовки появлялись снова. Колхозники, читая про свою родную Красную Армию, верили в освобождение, набирались сил, выше поднимали головы. - Бабы, не сдавайте продукты! Ничего они с нами не сделают. А Красная Армия придет, своих кормить будем! - шептала колхозницам Макитрючка. Около сельрады выросла виселица. Колхозные ребятишки издали смотрели на нее. - Мамо, дывиться, яки соби качели фашисты зробилы! - первый сообщил Жорка. Люди боялись выходить на улицу. В селе нашлись предатели, надевшие черную форму полицаев. Колхозники с ненавистью и презрением называли их "чернокопытниками". Один из таких полицаев, сын бывшего кулака, Петро, вместе с гитлеровским офицером ввалился в хату Макитрючки. Мазин с Петькой сидели за столом и чистили картошку. - Почему продовольствие не сдаешь? - заорал с порога Петро, пропуская вперед офицера. Макитрючка вскипела. - Ах ты, иуда, вражий наймит! Продажная душа! - зашипела она в лицо полицаю. - По тебе ж осина в лесу скучает! Петро схватил ее за плечи, швырнул об пол: - Я тебя, ведьму, на виселицу отправлю! Он стал бить ее по лицу, по голове. - Проклят ты, проклят от людей и от бога! - кричала страшная, растрепанная Макитрючка. Мазин и Русаков бросились к ней, пытаясь оттащить ее от разъяренного полицая. Офицер брезгливо водил глазами по стенам хаты, чистил зубочисткой зубы и плевал прямо перед собой. Потом ткнул пальцем в спину полицая и вышел на крыльцо, Петро, скверно ругаясь, хлопнул дверью, оставив на полу избитую Макитрючку. Вечером жителей села сгоняли на сход. Встревоженный Сева вызвал Трубачева к колодцу. - Они Степана Ильича старостой назначили! Велели ему, чтобы в два дня все продовольствие было собрано, - шепнул он. Васек схватил Севу за руку: - А дядя Степан что? Малютин покраснел от боли и стыда за Степана Ильича. - Они били его, мучили? - задохнувшись от волнения, спросил Васек. - Не-ет... я не слышал. Нет, не били! Он сам согласился, - прошептал Сева. - Сам? Старостой у фашистов? Не может он сам! Это они его заставили! Постой... Приходи в овражек! x x x Васек рассказал все ребятам. Ребята слушали с широко раскрытыми глазами. До вечера, сбившись в кучку, сидели они в Слепом овражке, убитые и напуганные Севиным сообщением. - Да, может быть, ты ослышался? Или это кто-то другой был? - допрашивали они товарища. - Нет, нет! Я не ослышался. Васек, бледный, с красными пятнами на щеках, зажимал пальцами уши и, мотая головой, кричал на Севу: - Неправда, неправда! Не смеешь ты так говорить! Тебе, может, показалось? Неправда это! Сева чувствовал себя в чем-то виноватым. - Я, конечно, сам слышал, что он согласился, то есть он ничего не сказал... Но все-таки, может, он еще не будет старостой - убежит или еще что-нибудь сделает... Ребята вздыхали, обменивались короткими замечаниями: - Какой человек хор