Над Макаровкой вставало солнце... Глава 41. ВАЖНЫЕ НОВОСТИ Только на третий день, усталые и голодные, мальчики добрели до своего села. По дороге им все время встречались гитлеровцы. Боясь попасться им на глаза, ребята шли лесом. Ночью около Жуковки фашисты начали простреливать лес. Лежа на сырой земле, мальчики продрогли, но идти не решались. Добравшись наконец до своего села, они сразу заметили в нем какую-то перемену - на улице появились эсэсовцы. Люди совсем притихли, забились в хаты. На широкой площади, около сельпо, на виселице качались два трупа. Мальчики еще издали увидели их, ускорили шаг и прошли мимо, не поднимая глаз. У хаты Макитрючки они остановились; им не терпелось поскорей увидеть кого-нибудь из товарищей. Радостная весть о девочках, которую они несли ребятам, всю дорогу волновала их; они представляли себе, как примут ее товарищи, как будут расспрашивать, удивляться, ликовать. Но виселица стояла у них в глазах, - тревога и ужас овладели обоими. Макитрючка была одна. Она сидела на скамье и зашивала старый, стираный мешок, растягивая его на коленях. - Носит вас по селу! Нет чтобы за печкой сидеть, пока голова цела! - заворчала она на мальчиков. - Людей, как собак, вешают, а вы друг за дружкой бегаете. С самого утра я своих хлопцев не бачила. Где их искать! Вчера иду, а они около школы торчат, в самое пекло лезут! - А кого повесили? - с испугом спросил Коля. - Не знаю... Из другого села взяли... Вчера утром на перегоне гитлеровский эшелон взорвался... Там и схватили первых попавшихся, - нехотя рассказывала Макитрючка. - А в нашем селе никого не взяли? - Я по селу не бегаю. Может, кого и взяли. Все между жизнью и смертью ходим! Макитрючка замолчала. Тугие складки на ее лице стянулись к упрямому, злому рту, глаза стали зелеными, нос заострился. - А мы девочек наших видели! - сообщил Одинцов. Но Макитрючка, погруженная в свои мысли, не ответила. Мальчики вышли... Баба Ивга встретила их ласково. Она стояла на крыльце и качала головой, глядя, как они перелезают через плетень и, шатаясь от усталос- ти, идут по двору. - Ах вы, голубятки мои, горе мое! Я ж все очи проглядела на дорогу! Як же вы добрались до дому! Одинцов и Васек бросились к ней и, забыв про усталость, перебивая друг друга, стали рассказывать про девочек. Радостная весть поразила бабу Ивгу. В уголках глаз блеснули крупные слезы. - Господи Иисусе, хоть на этом сердце отдохнет! Радость-то какая! А вы уж и цветы на могилку положили... А тут счастье такое! Да как же это они живы остались? - Она вспомнила Митю. - Хлопец сам не свой ходил... Белый, без кровинки пришел, всю ночь глаз не закрыл! Мальчики заволновались. - А еще, баба Ивга, что было!.. - Они начали рассказывать про ночное происшествие на шоссе. - Просто мы опомниться не успели, как все случилось! Вот здорово! Ни один гитлеровец в живых не остался! И пулеметы партизаны с грузовиков взяли, и оружие, и всякое продовольствие! - захлебываясь, рассказывали мальчики. Баба Ивга улыбалась, кивала головой, спрашивала, потом снова возвращалась к девочкам: - Бывает же счастье такое! Они же, бедненькие, напугались до смерти! Поговорив с бабой Ивгой, ребята решили сбегать в Слепой овражек. Саши нет в хате - может быть, он там. - Вот бы всех увидеть сейчас! - Да поешьте хоть, ноги вымойте - ишь как пятки-то растрескались у вас, - уговаривала их баба Ивга. Но ребята, не слушая ее, убежали. Товарищи действительно были в овражке; они сидели на коряге, тесно окружив Малютина. Сева что-то рассказывал таинственным шепотом. Генка первый увидел Васька и Колю: - Наши идут! Мальчики вскочили, бросились навстречу. Васек с легкостью белки прыгнул на корягу. Румянец заливал его темные щеки, глаза ярко синели. - Мы, ребята, такое сейчас вам скажем! Такое хорошее, какого вы за всю жизнь еще не слыхали! Ребята затаили дыхание. - Война кончилась? - прижимая к груди руки, прошептал Саша. - Ну, "война кончилась"! Ты уж чересчур хочешь! - недовольно проворчал Коля. На них зацыкали со всех сторон. - Говори сразу! - рявкнул Мазин. - Ну, слушайте! Три, четыре! - скомандовал себе Васек, предвкушая общее ликование. - Девочки наши живы, вот что! - Девочки? Нюра, Валя, Лида? - Те, что были убиты, теперь живы! - торжественно пояснил Васек. - И мы их сами видели, своими глазами, вот вам! - крикнул Коля. Все смешалось. Васька чуть не стащили с коряги. Мазин схватился за сук и изо всей силы раскачивался. Колю кто-то шлепал по спине. Саша стучал себя кулаком в грудь, повторяя одно слово: - Живы, живы, живы! Осторожный Сева еще никак не мог поверить в одно хорошее; он боялся, что рядом с этим хорошим есть где-то и плохое. - Может, ранены? Больны? Без рук, без ног? - Не ранены, не больны, с руками, с ногами, да еще двух малышей спасли! Вот какие наши девочки! - кричал Коля. Васек посмотрел на него и вдруг расхохотался. - У Кольки... виденье было, - вспомнил он вдруг. Картина встречи с Нюрой Синицыной предстала перед ним в смешном виде. Одинцов, отшатнувшийся в испуге от окна, он сам с приплюснутым к стеклу носом, Нюра с вытаращенными глазами и какой-то малыш, который лез то к нему, то к Коле целоваться. - Виденье! Виденье! Ха-ха-ха! - захлебывался Васек. Ребята дергали его, требовали объяснения. Коля Одинцов стал рассказывать все по порядку. Ночное сражение он нарочно пропустил, чтобы рассказать о нем особо. Мальчики перебивали, спрашивали. Васек и Коля терпеливо отвечали на все вопросы, подробно описывали девочек, Мирониху, передавали поклоны и только потом приступили к рассказу о ночном происшествии. Услышав, что боец на коне, по всем приметам, был похож на Митю, ребята пришли в окончательное неистовство. Забыв про фашистов, они боролись, падали и даже невзначай подбили Мазину глаз. Потом решили обязательно навестить девочек и как-нибудь повидать Митю, чтобы сообщить ему радостную весть. Наконец, когда все немного успокоились, Малютин сказал: - У нас тоже важные новости. Нам обязательно надо посоветоваться. Все стали серьезны. Новости действительно были важные. В отсутствие Трубачева Степан Ильич запретил ребятам бегать на пасеку. Мазин не поверил Степану Ильичу и все-таки сбегал к Матвеичу. Матвеич рассердился на него и сказал, что на пасеку уже два раза заходили гитлеровцы. Кого-то искали. Один раз ночью лаял Бобик. Матвеич взял его в хату, чтобы собаку не подстрелили. И еще новости - в селе появились эсэсовские части и везде расклеены приказы: за помощь партизанам - расстрел, за укрывательство - расстрел. Так и пестрят все объявления крупными черными буквами: "расстрел", "виселица". Двоих колхозников из какого-то другого села повесили на глазах жителей около сельпо. А партизаны теперь уже действуют всюду; слышно, что где-то на перегоне взорвали целый эшелон и вчера около бывшей МТС на дороге убили несколько гитлеровцев; а в селах стали понемножку расправляться с полицаями - одного в овраге нашли зарубленного топором, с надписью на груди: "Предатель". Гитлеровцы и полицаи струхнули: в лес ходить боятся, и около самой школы теперь стоят пулеметы. И еще самую главную новость рассказали Сева и Генка. Степан Ильич, видимо, совсем продался фашистам. Петро рассказывал на селе, будто Степан Ильич согласился ездить по селам и всех бывших кулаков вербовать в полицаи. А вчера Степан Ильич привел какого-то старика. И Сева слышал, как он сказал переводчику, что это старик, пострадавший от Советской власти, бывший кулак, и теперь хочет послужить гитлеровцам. Старика позвали к генералу; он, видно, боялся, потому что шел и даже денщику низко кланялся. А сегодня осмелел и взялся какие-то замки в штабе чи- нить; на деда Михайла кричит и такие штуки выделывает - денщики над ним хохочут. - Дед мой с ним было подрался вчера. Тот какой-то несгораемый шкаф чинил, а деду дал ящик с инструментами держать. Ну, и чего-то заспорили они там, - хмуро сказал Генка и тут же улыбнулся. - Только не зря дед простачком прикидывается. Хитер он... Вчера вдруг Севку спрашивает: "Разберешь ты немецкие слова так, чтобы переписать, в случае чего?" Севка говорит: "Разберу. А где не разберу, просто скопирую". Дед мой даже языком причмокнул. - Неспроста тут что-то, - покачал головой Васек. Ребята крепко задумались. На прощанье Сева грустно сказал: - Теперь уж, наверно, не скоро увидимся... Сегодня и то еле вырвались... За водой только ходим. Глава 42. СТЕПАН ИЛЬИЧ Степан Ильич еще не видел мальчиков после их возвращения. Он шумно обрадовался, когда Васек с товарищами вошел в хату. - Дорогой ты хлопец! - притягивая к себе Васька, сказал Степан Ильич. Ваську захотелось обнять его крепко-накрепко, как, бывало, он обнимал своего отца, но он поборол в себе это желание, осторожно высвободился из объятий Степана Ильича и сел на скамью, избегая его взгляда. Степан Ильич понял, глубоко вздохнул, отвернулся. Молча слушал то, что рассказывали мальчики, без улыбки кивал головой. Потом перестал слушать, ушел в себя и, ссутулившись, сидел, глядя в окно. Баба Ивга понимала, что именно мешает Ваську быть приветливым со Степаном Ильичом. Она смотрела то на одного, то на другого с глубокой грустью. Потом подошла к Ваську, нагнулась, поцеловала его в волосы: - Ну что ж, так тому и быть! Тяжкое время!.. У каждого сейчас свой крест. Один потяжеле несет, другой полегче. Васек не понял ее слов, но горячо откликнулся на ласку, прижался головой к ее плечу. Одинцов и Мазин с завистью глядели на него: - Как маленький... Баба Ивга подошла и к ним. Одинцов смутился, когда она погладила его по голове, а у Мазина отросшие светлые волосы взъерошились; он напряженно вытянул шею и держал ее так, пока баба Ивга не сняла руки с его головы. Тогда, довольный неожиданной лаской, Мазин размешал пятерней свои волосы и сказал: - Спасибо. x x x Ночью кто-то тронул Васька за плечо. Васек встревожился, заморгал глазами, проснулся. "Не случилось ли чего с Севой?" - почему-то подумал он. Но над ним склонилось темное лицо Степана Ильича. - Встань, хлопчик... В окошко глядела полная луна. Одинцов и Саша крепко спали. Васек с испугом смотрел в лицо Степану Ильичу и, протянув за спиной руку, дергал за рубаху Одинцова. Но Одинцов, утомленный дорогой, не просыпался. - Встань, хлопчик, - еще раз сказал Степан Ильич и потянул Васька за собой в сени. Васек шел за ним, не доверяя ему и не смея ослушаться. Сердце у него билось. "Что ему надо?" - с тревогой думал он. В сенях Степан Ильич наклонился к нему и зашептал: - Беги, сынок, до конюха... огородами беги... осторожненько... Мне нельзя... люди донесут... Скажи конюху, чтобы зараз в лес подавался. Чуешь, сынок? Васек кивнул головой, поднял на Степана Ильича глаза и вдруг жарко, порывисто обнял его за шею, прижался головой к его груди. Степан Ильич обхватил его обеими руками любовно и крепко: - Боишься? - Нет, нет! Васек выскользнул во двор, пролез под плетнем на огород и, прячась в кукурузе, пополз к хате конюха. Село, облитое лунным светом, казалось пустым; безглазые, слепые окошки с запертыми ставнями не мигали теплыми огоньками; издалека была видна площадь с черной виселицей... Конюх, его жена Катерина и Грицько спали. Васек тихонько стукнул в оконце. Подождал, оглянулся. На второй стук чуть-чуть приоткрылась дверь, показалась взлохмаченная голова конюха. Васек проскользнул в камору. Шепотом передал поручение Степана Ильича. Конюх заторопился; старая бабка засуетилась; жена в темноте стала собирать вещи. - Это он, это Петро проклятый! Не миновать ему, дьяволу! - натягивая сапоги, шептал конюх. - Спасибо Степану... Скольких людей спас!.. Васек бросился к Грицько, крепко обнял его за шею. - Дядя Степан не предатель! Это он меня послал к вам, Грицько! Он не предатель! - горячо зашептал Васек товарищу. Грицько смотрел на Васька сонными, ничего не понимающими глазами. - Одевайся, сынку, одевайся! - торопила его мать. Степан Ильич дожидался Васька в сенях. Видимо, он и не уходил оттуда. Он сам уложил мальчика, укрыл его рядном, снова повторив свои слова: - Дорогой ты хлопчик... цены тебе нет... Васек долго держал его руку, прижимая ее к горячей щеке. На рассвете эсэсовцы стучали прикладами в пустую камору конюха, разбивали двери. Старая бабка пряталась у соседей; конюх с женой и сыном ушли в лес. Глава 43. СТРАШНАЯ НОЧЬ Утром ребята не отходили от Степана Ильича. За столом Одинцов старался сесть с ним рядом. Саша подолгу стоял возле дяди Степана, притулившись к нему боком. Васек торжествовал: - Я ему всегда верил! И Матвеич верил... Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы людей спасать... Только об этом никому нельзя говорить, ни одному человеку! Одинцов и Саша поклялись молчать. Мазин и Русаков были заняты другим. С утра Генка передал им, что дед Михайло строго-настрого запретил шататься около школы и ждать у колодца Севу. Это запрещение вызвало особый интерес мальчиков, и они только и делали, что шатались около школы, наблюдая за гитлеровцами. После обеда они принесли Ваську сведения, что из штаба выехал куда-то целый отряд эсэсовцев на мотоциклах. Ребята встревожились, зашептались. Степан Ильич нахмурился, постучал по столу: - Чтобы ни один из хаты не вышел! Мало ли куда эсэсовцы поехали! Вас не касается! Ребята притихли. Степан Ильич большими шагами ходил по хате, хрустел сложенными пальцами, часто поглядывая в окно. Васек смотрел на его сосредоточенное лицо и старался угадать, чем он взволнован. "Хорошо бы повидать Севу или Генку, - думал Васек. - Может, они выйдут к колодцу хоть на минутку..." Он шепнул Мазину, чтобы тот тихонько вышел во двор, и сам стал пробираться к двери. Но Степан Ильич заметил и вернул обоих. - Куда? На место! И вы тут оставайтесь, нечего по селу бегать зря! - сказал он Петьке и Мазину. Солнце садилось. Откуда-то издали вдруг донеслись выстрелы, глухо застучал пулемет. Степан Ильич поднял брови, насторожился. Баба Ивга вопросительно посмотрела на него: - На Жуковке, что ли? Или в другой стороне? Степан Ильич вышел на крыльцо. Ребята тесной кучкой двинулись за ним. Выстрелы были частые, глухие, далекие. - За лесом где-то, - определил Степан Ильич. Из гороха вдруг вынырнула голова Генки; он перепрыгнул через плетень. За ним, задыхаясь от быстрой ходьбы, перелез Сева. Лицо Степана Ильича побагровело от волнения. - Пойдем в хату, - тихо сказал он, пропуская вперед Севу и Генку. В хате Сева торопливо вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги и сунул его Степану Ильичу. Пальцы у Севы были в чернилах, руки дрожали. - Вот... все... дед Михайло велел скорей нести!.. - сказал он, с трудом переводя дух. Генка, возбужденно блестя глазами, начал сбивчиво рассказывать: - Как фашисты со двора... так дед и взял. Севка переписывал, а я сторожил... А старик тот ушел... Степан Ильич, не слушая Генку, развернул бумагу, пробежал ее глазами, спрятал за сапог, взял шапку: - Я пошел... Мамо! Ребят никуда не пускайте. Чуть что - на пасеку их. Всех до одного. До Матвеича! Он схватил за плечо Генку: - Подложил дед документ обратно? Генка испуганно замотал головой: - Не... еще... Прихитряется сейчас... Баба Ивга перекрестилась: - Силы небесные! Господи, помоги! У Степана Ильича дрогнули брови. Он махнул рукой и пошел к двери. У порога остановился, подозвал мать, кивнул на ребят: - Пусть на пасеку идут. - Иди, иди! Не бойся, сынок! Сам поспешай! Степан Ильич зашагал по двору и скрылся в сумерках. В хате было тем- но. Генка в уголке шепотом рассказывал ребятам, как Сева спешил перепи- сывать какой-то документ, пока он, Генка, сидел на пороге мазанки и сторожил его. - А что ж это за документ, Севка? Ты понял что-нибудь? - жадно спрашивали ребята. - Нет... ничего не понял... От страха, наверно, у меня руки тряслись... Я больше копировал слова... Это какой-то военный план, - улучив минуту, шепнул он на ухо Трубачеву. - Я думаю, это что-нибудь очень нужное. Видал, как дядя Степан схватил эту бумагу и сразу ушел с ней куда-то? - говорил Петька, прикрывая ладонью рот и поглядывая на бабу Ивгу. Мазин сузил глаза, улыбнулся: - А я-то думаю, чего дед Михайло Севку прячет, к школе не велит подходить!.. Эй! - вдруг дернул он Васька и даже вскочил с места. - А старик-то этот, что замки чинил, знаешь кто? - Ну? - Да тот, с дудками, что в лесу со мной сидел! Васек покачал головой: - Странно все как-то... Баба Ивга зажгла лампочку, поставила на стол. - Собирайтесь, ребята! Матвеича повидаете, на пасеке и заночуете, а там видно будет. Курточки возьмите - свежо сейчас. Да живо, голубята мои! Ребята обрадовались. Они давно не видели Матвеича и Николая Григорьевича. Ваську не терпелось рассказать на пасеке про девочек, про документ, который собственноручно переписал Сева и доставил Степану Ильичу, про ночное сражение на дороге - событий было много! - Пошли! Пошли! - торопил он ребят. - А дед как же? - встревожился вдруг Генка. - Ну, чего дед! Он уж, наверно, подложил! - уверяли его ребята. - Пойдем! Но Генка упрямо покачал головой: - Я к деду пойду! Баба Ивга вздохнула: - Деду ты сейчас не помощник. Он один скорей управится. Иди с ребятами, сынок! Генка нерешительно открыл дверь и остановился на пороге. По двору с непокрытой головой бежала Макитрючка. Не видя ничего перед собой, она оттолкнула от порога Генку, бросилась в хату, упала на скамью. - Схватили... схватили... Забьют... Ой, лишенько! Забьют старика до смерти... - застонала она, хватаясь за голову. Генка с криком бросился к двери и попятился назад... У порога стоял Петро. - Ты что по селу бегаешь, народ поднимаешь? - закричал он на Макитрючку, тяжело переступая через порог. - В петлю хочешь? Ребята с ужасом смотрели на его тяжелую, приземистую фигуру в черной форме полицая, на скуластое красное лицо и острый кадык, выступающий из тугого воротника. Макитрючка, прижавшись к стене, с ненавистью глядела ему в глаза и не двигалась с места. - Господи помилуй, господи помилуй! - бормотала баба Ивга. - Что ты кричишь, Петро? Что мы тебе сделали? Петро сбавил тон. - Я тебя не обижаю. Не про тебя речь. Я за хлопцами пришел. Полковник требует. А она против власти идет! Я с ней еще поквитаюсь! А ну, пошли за мной, хлопцы! Он схватил Генку за руку. Генка вырвался и отбежал к сбившимся в кучу ребятам. Петро с недоброй усмешкой взглянул на Ивгу: - Всю шайку у себя хороните? Ничего, там старику язык развяжут! Через внука развяжут да через пионера вашего! - Он кивнул на Севу. Баба Ивга бросилась к ребятам; раскинув руки, загородила их: - Не дам детей! Хоть убей на месте, не дам! Петро отшвырнул ее в сторону, шагнул к остолбеневшим от ужаса и не- ожиданности ребятам и опустил тяжелую руку на худенькое плечо Севы. Сева молча рванулся, сбрасывая с плеча его руку. Васек, загораживая собой товарища, изо всех сил толкнул полицая. Озверевший Петро ударил его кулаком в грудь и с ругательствами схватился за кобуру. Мазин повис на его руке. Петька вцепился зубами в волосатую кисть. С другого боку на полицая навалились Одинцов, Саша и Генка. Баба Ивга бросилась в сени, заложила на крюк дверь. Макитрючка схватила шкворень и ударила Петро по голове. Полицай охнул и осел на пол. - Уходите, деточки! Уходите, голубята мои! - зашептала баба Ивга. - Господи помилуй, уходите скорей! До Матвеича идите! Макитрючка трясущимися руками выпроваживала ребят за дверь: - Уходите, уходите! Мы тоже уйдем! В лес уйдем! Степана упредить надо!.. Не оглядываясь на Петро, Одинцов схватил из-под лавки рюкзак. Васек по одному пропускал мимо себя ребят. Дрожащие губы плохо повиновались ему, в голове шумело. Он недосчитывался Генки. - Где Генка? Где Генка? Мазин и Одинцов вели обессилевшего Севу. - Генка убежал, - прошептал в темноте Петька. x x x Шли с трудом, зорко вглядываясь в каждый бугорок, продираясь через кусты и колючки. Все молчали; ужас только что пережитого гнал вперед. За селом ребята выбились из сил; шатаясь, добрели до копны с сеном и сели под ней, тесно прижавшись друг к другу. Над скошенным полем стояло густое дымное облако. Оно медленно росло, расплывалось по всему небу и заволакивало редкие звезды. Петька вдруг сплюнул и с дрожью в голосе сказал: - Я ему руку насквозь прокусил! Ребята хмуро молчали. В глазах у всех еще стояла страшная фигура озверевшего полицая. - Гадина! - процедил сквозь зубы Мазин. Одинцов зябко повел плечами. Васек вспомнил иссиня-белое лицо Макитрючки, вытер рукавом холодный пот и строго сказал: - Хватит об этом! Ребята снова замолчали. В тишине было слышно, как трудно дышит Сева. - Значит, деду не удалось подложить документ! - вдруг прошептал Петька, глядя на всех испуганными глазами. Васек вскочил: - Да, да, чего же мы сидим? Надо скорей к Матвеичу. Надо ему все рассказать... Ведь и Генки нет. Где Генка?.. Пойдем скорей! Ребята поднялись, прибавили шагу. Шли от копны до копны. На небе колыхался черный столб дыма. Сквозь него вдруг пробились красные языки пламени. - Пожар! - В стороне пасеки горит! - тревожно сказал Васек. - Может, кто копны с сеном поджег... Бежим скорей, а то еще полицаи наедут сюда!.. Спотыкаясь и падая, бежали по полю. Зарево разгоралось; запахло гарью. Завиднелись тополя, освещенные огнем. Оставив далеко позади товарищей, Васек бежал изо всех сил. В овраге перед пасекой было светло как днем. Васек взбежал по тропинке и остановился, пораженный страшным зрелищем. Горела пасека... x x x Хата Матвеича была охвачена огнем. С треском горели балки, из-под накаленной вздыбленной крыши вырывалось пламя, огонь бушевал в черных провалах окон, длинные красные языки лизали сухие стены. Над пасекой стоял зловещий гул - все трещало, рушилось, разбрасывая далеко вокруг снопы искр. Все гибло. Развесистый дуб над крыльцом стонал, как человек, качая обгорелой верхушкой; по стволу его змейками пробегали огненные искры, ветки обуглились. На молодых вишнях черными узелками скрутились листья; воздух стал накаленным и сухим; в густой траве был виден каждый цветок. К хате нельзя было подойти. Натянув на голову курточки, ребята бегали вокруг пожарища. Васек бросался вперед, задыхаясь от нестерпимого жара: - Матвеич! Матвеич! Николай Григорьевич! Мазин, черный от дыма, указывал на бушующее пламя. На глазах ребят стропила с треском провалились, крыша рухнула, Огонь, получивший новую пищу, забушевал еще яростней... С шумом вырывались снопы искр, падали горящие головни. Ребята отбежали к плетню. Мазин подошел к товарищам. - Кончено!.. - сказал он и, махнув рукой, отвернулся. Откуда-то издалека раздался вдруг жалобный вой. - Бобик! - догадался Васек. У всех мелькнула надежда. Вой повторился, но, потерявшись в шуме пожара, затих. - Бобик! Бобенька! - кричали ребята, бегая по саду. Обыскали кусты, бросились по тропинке к реке. По пути натыкались на опрокинутые ульи; в одном месте они были беспорядочно нагромождены друг на друга. Васек несколькими прыжками достиг берега. Ребята со всех сторон тоже бежали туда. Из кустов выскочил Бобик; он бросался к мальчикам и, взвизгивая, звал их за собой. Недалеко от воды, за широким пнем, плечом к плечу лежали два товарища. Около них валялись расстрелянные гильзы. Лицо у Матвеича было серое, бескровное. Голова Николая Григорьевича откинулась назад; серебряные волосы с запекшейся кровью прилипли ко лбу. Неровный горячий свет пробегал по мертвым лицам, на короткие мгновения оживляя застывшие черты. Ребята остановились. - Матвеич! - позвал Васек. Ответа не было. Бобик поднял морду и снова протяжно завыл. Колени у Васька вдруг подогнулись; он сел на траву и дотронулся до неподвижной, холодной руки Матвеича. Матвеич был тем человеком, который в памятный солнечный день доверил первое боевое задание пионеру Ваську Трубачеву; Матвеич пригрел и окрылил его мальчишеское сердце. - Матвеич... Ребята стояли молча, опустив головы... Огромное пламя пожара бросало на воду красные отблески. Ветер, набегавший с реки, знобил плечи. - Куда мы теперь?.. - тоскливо прошептал Петька. Ему никто не ответил. Кругом были враги и тяжелая чернота ночи. Мазин мрачно и безнадежно смотрел на воду. Потом повернулся, подошел к Трубачеву и тихонько тронул его за плечо: - На мельницу надо... Один раз Игнат не пустил меня туда... Может, там свои... Васек взял на руки Бобика, спустился к реке и, не оглядываясь, пошел по берегу. Ребята гуськом потянулись за ним. Глава 44. НА ЛЕСНОЙ ПОЛЯНЕ - Подожди, подожди, Валечка! Не заплетай волосы, дай еще поглядеть! - Ой, какое все золотое! И цветы и травы! Как будто тоненькой золотой паутинкой перепутаны! Валя, смеясь, закрывает подружек с головой своими распущенными волосами. Девочки, крепко прижавшись друг к дружке, смотрят сквозь тонкие, пронизанные солнцем пряди Валиных волос на лесную поляну. Пышно доцветает украинское лето; закраснели на деревьях листья, тяжело свесились с кустов спелые гроздья калины, заплелась хмелем синяя ежевика, осыпалась дикая малина. А на лесной поляне, покрытой белыми крупными ромашками, полевой гвоздикой и колокольчиками, еще хлопотливо трещат в траве кузнечики, кружатся бабочки. - Как хорошо жили бы люди, если б не было на земле фашистов! - задумчиво говорит Лида Зорина. Нюра Синицына вскакивает. Она в широкой Миронихиной кофте, подвязанной ремешком. - Ой, девочки, смотрите - все коровы разбрелись! Вставайте скорей! Девочки, подпрыгивая, разбегаются в разные стороны. - Красавка! Красавка! - заплетая на ходу косы, зовет Валя. - Недолька! Буренка! - звучат неподалеку голоса ее подруг. Каждый день Лида, Валя и Нюра гонят на поляну десяток коров. В Макаровке только у некоторых хозяек остались старые, тощие коровы. По тайному соглашению с Миронихой, каждое утро хозяйки, увидев девочек, выгоняют за ворота своих коров. Девочки гонят маленькое стадо на лесную поляну. В полдень из лесу тайком приходит женщина. Она доит коров и уносит молоко в лес. Иногда она забирает также хлеб, крупу и сало - все, что удается потихоньку от фашистов собрать в селе для макаровских партизан. Но чаще всего продукты относит в лес сама Мирониха. Девочки встают очень рано. Натянув на себя старые Миронихины кофты и вооружившись длинными хворостинами, они гонят по улице коров, торопливо пробегая мимо гитлеровских солдат. Влажная серая пыль холодит босые ноги, из-под длинных рукавов выглядывают красные пальцы; свежее утро охватывает ознобом плечи. За селом, где начинается лес, девочки вздыхают свободней. В глубине леса, на зеленой поляне, они усаживаются втроем на старый пень и, поджав под себя босые ноги, с грустью смотрят на .покрасневшие листья, на желтеющий лес. - Скоро сентябрь, - тихо говорит Валя Степанова. - А я все думаю: кто-то в нашу школу пойдет, на наши парты сядет... - вздыхает Синицына. Лида Зорина печально смотрит на подруг: - Другие девочки пойдут... Опять будут у них звенья... и звеньевые... - А мы как же? - тревожно спрашивает Нюра. - Мы тоже будем учиться... хоть тайком, а будем... Может быть, в Ярыжках, у Марины Ивановны... - В Ярыжках? Да ведь это очень далеко! - Наши ребята попросят дядю Степана взять нас к себе. Там мы будем жить и вместе учиться! - уверенно говорит Валя. - Васек Трубачев придет! Он нас не бросит! Лица у девочек светлеют. - А помните, как раньше первого сентября бежали мы в школу! Я, бывало, чуть свет встану в этот день! - А я помню, как дадут нам в детском доме новые учебники, так я оторваться от них не могу. Все странички перелистаю, все книжки в новую бумагу оберну, надпишу, - счастливо улыбается Валя. - А потом, а потом! - вскакивает Лида. - Когда еще только подходишь к школе, все кричат: "Здравствуй, Лида! Зорина, здравствуй!" А в классе уже учитель... - Нет, сначала мы приходим, а потом учитель, и мы прямо сразу, все хором: "Здравствуйте!" - Нюра протягивает вперед руки, как будто держится за парту. - Здравствуйте, Сергей Николаевич! - повторяют хором девочки и вдруг смолкают... Снова усаживаются на пень и долго сидят, тесно прижавшись друг к дружке. - Разве без школы можно жить? - грустно спрашивает Лида. Нюра покусывает стебелек и щурится от солнца. Глаза у нее светлые и зеленые, как трава; щеки обветрились, кожа на руках погрубела, но выражение лица стало мягче, спокойнее. Многое изменилось в Нюре за эти трудные дни. В ней появилась нежная заботливость по отношению к подругам. Ей всегда кажется, что она крепче и сильнее их. - Валя, надень мои тапочки! У тебя ноги посинели... Давай, Лида, я тебе платок повяжу, - беспокоится она утром, когда они гонят коров. - Ладно тебе, Синичка! - обнимают ее подруги. - Что мы, какие-нибудь особенные, что ли? Девочки крепко сдружились и полюбили друг друга. - Мы как сестры, - часто говорит Валя - У нас даже все мысли одинаковые. Сидя втроем на поляне, они без конца говорят о школе, о родителях, вспоминают всякие мелочи из своей прежней жизни и рассказывают их друг другу как что-то очень важное. - Один раз моя мама пироги с калиной испекла, - говорит Лида, срывая ветку калины. - И вот к нам гости пришли. И так весело было! И все спрашивали: "Что это за пироги, что это за пироги?" А моя мама... - Голос у Лиды начинает вздрагивать, с черных ресниц спрыгивают капельки слез. - А моя мама говорит: "Это... с калиной... пироги..." У Нюры быстро краснеет нос, дрожит подбородок. Валя, улыбаясь, качает головой: - А вот у нас в детском доме осенью... Ну вообще... в это время много именинников. И тогда тоже пироги пекут и всем подарки делают. А наша тетя Аня всегда знает, что кому хочется. И как это она всегда знает? - Вот правда, как она знает? - удивляются подруги. - А мой папа, наверно, на войну ушел, а мама одна осталась, - говорит вдруг Нюра. - Конечно, все папы сейчас на войне! Разве кто-нибудь будет сидеть дома!.. Может, даже моя мама пошла! - с гордостью говорит Лида. Нюра придвигается ближе к подругам и шепчет, зажимая ладонью рот: - А фашистам вчера опять жару дали! Целый эшелон взорвался на Жуковке. Помните, ночью грохот был? Это партизаны взорвали! Мне Маруська сказала. - Да что ты! Девочки молча переглядываются. - Фашисты всех вешают да убивают, а их никто не боится, - презрительно говорит Валя. - Наши ребята их тоже нисколечко не боятся! Мне Коля Одинцов говорил, что они с Трубачевым даже ни капельки не струсили, когда на дороге бой начался, - зашептала опять Нюра. - Наши ребята могли бы их сами побить, если бы у них ружья были! - Очень просто! Мы бы всем отрядом как двинули на них! - разгорелась Лида. - Глупости это, - хмурится Валя. - Зря болтаете только... Она обрывает с ромашки белые лепестки и гадает вслух: - Будем в школе - не будем в школе, будем - не будем... Девочки внимательно смотрят, как падают на ее колени лепестки. Солнце начинает сильно припекать. Коровы перестают жевать траву и утыкаются мордами в кусты. Полдень. Из леса доносится хруст валежника и шорох листьев. Девочки вскакивают: - Тетя Оксана! Лида радостно бежит навстречу. Нюра сгоняет застоявшихся коров. Оксана не спеша выходит из-за кустов и, потряхивая подойником, улыбается: - Что, доченьки, заждались меня? - Нет, нет! Что вы, тетя Оксана! Мы хоть целый день ждали бы! Тетя Оксана - близкий и родной человек. Девочки уже давно знают, что она сестра их учителя. У нее такие же глаза, как у Сергея Николаевича, такие же скупые, неторопливые движения и ласковая улыбка. И, пока Оксана доит коров, девочки, присев на корточки, торопливо рассказывают ей все новости. Оксана слушает, кивает головой. Молоко длинными белыми струйками стекает в подойник. - Не приходил больше командир ваш, золотистый-золотой? - с улыбкой спрашивает Оксана. - Трубачев? Нет, не приходил. Но он обязательно, обязательно придет! Он никогда нас не оставит, ведь мы из его отряда! Иногда, прощаясь, Оксана тихо говорит: - Скажите Ульяне - ночью приду. Девочки радуются и, притаившись, долго не спят в эту ночь. Ждут... Стук у Оксаны тихий, неторопливый, как дождь по стеклу. И сама Оксана спокойная, неторопливая. Войдет в хату, присядет к столу, пошепчется с Миронихой, вытащит из-за пазухи какие-то бумажки, разложит их перед собой. Мирониха поднимет на припечке под золой кирпич, подаст ей круглую печатку. Оксана подует на печатку, приложит ее к каждой бумажке, погля- дит на свет... Закончив свои дела с Миронихой, она заплетет на ночь свои гладкие волосы, неторопливо сбросит кофту, останется в широкой деревенской юбке и, задув коптилку, большая, теплая и уютная, ляжет на подстилку из сена, рядом с девочками. В сумраке мягкие руки ее с материнской лаской обнимут всех троих сразу. Девочки радостно и благодарно прижмутся к ней во сне. От волос и от рук Оксаны пахнет свежей хвоей, лесными орехами. - А и славно ж в лесу, доченьки! Месяц все кусточки раздвигает... роса землю моет, - зевая, скажет Оксана. И слышится в ее голосе такой глубокий покой, будто нет и не было вокруг страшного врага, а шла она и любовалась светлой ночью в лесу. А утром Оксана уже расхаживает по селу. Деловито, по-хозяйски оглядывает она поломанные плетни, смятые огороды. Заходит в хаты, останавливается на улице с бабами, а на гитлеровцев даже не глядит, словно не замечает, что они толкутся по всему селу. Один раз высокий эсэсовец с перевязанной головой и мутно-зелеными глазами, подозрительно глядевший из-под белой повязки, злобным окриком остановил Оксану. Она медленно повернулась к нему, поглядела спокойно и строго в его глаза. - До хаты! До хаты! Вэг! - размахивая автоматом, закричал эсэсовец, принимая Оксану за местную колхозницу. Ударить ее он почему-то не решился. - Вэг! Твоя хата где есть? - Все мои - твоих нету! - презрительно улыбнулась Оксана, заходя в первый попавшийся двор. Эсэсовец поглядел ей вслед и ушел. Спокойствие Оксаны спасало ее от фашистов. Много таинственных дел переделает за день Оксана, а к вечеру, приласкав девочек, уйдет, сказав свое обычное: - Пойду пока... Сейчас, подоив коров, Оксана аккуратно обвязывает полотенцем ведро и долго стоит с девочками. - Найдем, где учиться. Без учебы не будете, - твердо говорит она. - Фашисты тут не хозяева. Хозяева - мы! - Хозяева - мы! - гордо повторяют девочки, глядя ей вслед. ГЛАВА 45 БУДЕМ В ШКОЛЕ! Как-то утром в село Макаровку пришла дорогая гостья - учительница из Ярыжек. Пришла она в украинской вышитой рубашке и синей юбке, отороченной белой тесьмой. Под платком были сложены веночком косы, как носят украинские девчата. Мирониха узнала Марину Ивановну, обрадовалась и испугалась: - Голубка моя, чего ж вы пришли? Вас же все село знает! Учительница скинула платок, улыбнулась. На щеке ее, около уха, темнело родимое пятнышко. - Ай, ай, ай! Вы ж приметная, вас люди на всех собраниях видели, комсомольскую бригаду вашу помнят. Упаси бог, выдаст кто... Лучше бы кто другой пришел, - прикрывая дверь, зашептала Мирониха. - Некому больше... А время не ждет, - кратко объяснила учительница. - В Ярыжки мне нельзя - это верно: там нас с Коноплянко по всем дворам ищут. Валя, войдя со двора в хату, ахнула, покраснела от волнения и, встретившись взглядом с серыми лучистыми глазами гостьи, радостно бросилась к ней: - Вы... вы учительница из Ярыжек? Марина Ивановна, ласково смеясь, шепнула ей на ухо: - Я из Ярыжек. Но этого никто не должен знать. Меня зовут Ганна. Я вместо тети Оксаны пришла. Валя сложила на груди руки. - А я думала... Мы так хотим учиться! - горячо сказала она. - Уже сентябрь скоро! Марина Ивановна притянула к себе девочку и тихонько сказала: - Сейчас это очень трудно, но я поговорю об этом с кем нужно. Может быть, нам удастся что-нибудь придумать... Я приду к вам первого сентября. А пока давай запишем всех ребят в Макаровке. Ты будешь моей помощницей, хорошо? Когда пришли Нюра и Лида, Марина Ивановна сидела за столом и вместе с Валей составляла список всех ребят школьного возраста в селе Макаровке. - Вот, Валечка, тебе список. Завтра же обойди все семьи и запиши ребят, которые будут учиться, - говорила учительница. Лида и Нюра от неожиданности не могли вымолвить ни слова. - Марина Иван... тетя Ганна, вот еще наши девочки! Они отличницы, они будут хорошо учиться! А Зорина звеньевая! - радостно представила их учительнице Валя. - Вот и хорошо! Значит, все на местах, - пошутила учительница. - Вы будете нас учить? - не веря своим ушам, спросила Нюра. - У нас будут звенья? И пионерские отряды? И сборы? Как раньше? - спрашивала Лида Зорина. - Все, все будет! Конечно, это не так скоро - мы должны быть очень осторожными. Марина Ивановна долго говорила с девочками, потом вынула из сумки пачку тетрадок и дала их Вале: - Вот раздай тем ребятам, которые будут учиться в школе. Пусть напишут свое имя, фамилию. А я приду еще - тогда поговорим. Валя осторожно взяла в руки тетрадки. Пальцы ее нежно коснулись знакомых чистых страниц. Подруги окружили Валю, трогали синие обложки, считали листочки: - Такие же, как в Москве! Лида! Такие же! Смотрите! - Возьмите и себе по тетрадке. Потом я принесу еще, - пообещала учительница. Маруське, Миронихиной дочке, тоже дали тетрадку. Девочки сейчас же сели за стол надписывать свои фамилии. - Школа будет! Школа будет! - ликовали они. Марина Ивановна отошла с Миронихой и долго о чем-то шепталась с ней. Учительница говорила решительно и твердо. Мирониха в чем-то сомневалась, качала головой; один раз даже быстрая слеза пробежала по ее щеке, подбородок дрогнул. - ...Жизнь свою вы для людей не жалеете! Лютуют у нас эсэсовцы. Сохрани бог, предатель какой найдется, - люди вас в лицо знают. Опасно вам... - Каждому опасно, - просто отвечала Марина Ивановна, - не я одна... Они говорили долго. Потом учительница достала из коричневой сумочки бумажку - на ней крупными печатными буквами значилось: "Ганна Васильевна Федоренко". Мирониха со вздохом подняла на припечке кирпич, вынула круглую печатку, приложила ее к бумажке и тяжело вздохнула: - Значит, за дочку кулака Федоренко себя выдавать будете? Людей-то наших знаете?.. На полицая не наскочили бы... - Мирониха что-то быстро зашептала, указывая в окно на бывшее помещение клуба, чуть видневшееся из-за деревьев. - Краем села идите. Опасное у вас дело... С детьми-то хоть бы не связывались пока... Марина Ивановна грустно улыбнулась: - Вот выполню задание и приду. Учиться они хотят, а я учительница. Как же мне не думать о детях! И если нас окружают враги, то я должна быть с детьми, чтобы воспитывать в них наше, советское, не давать врагу ломать их души. Учительница вытащила из узелка синий жакетик, потуже завязала платок, низко надвинув его на черные брови, и, ласково кивнув девочкам, пошла к двери. На пороге она оглянулась. Мирониха, опустив руки, смотрела ей вслед.