Валя догнала Марину Ивановну в сенях. - Я вам всегда, всегда буду помогать! Мы вес трое будем вам помогать! - горячо зашептала она. Учительница взяла ее маленькую руку: - Спасибо тебе, девочка. Мы всегда будем вместе! Валя вернулась счастливая. Пересчитала тетрадки, сложила их стопкой. Снова пересчитала, снова сложила. - Девочки, поймите! Учительница у нас! Учительница! Девочки со смехом бросились тормошить ее: - Валька, мы просто какие-то именинницы сегодня! Правда? - Именинницы! Именинницы! - запрыгал Павлик. Маруська озабоченно поглядела на мать. Мирониха стояла, подперев рукой щеку, и с грустной улыбкой смотрела на девочек. - А ты чего? - по-отцовски усмехнувшись, спросила Маруська у матери. - Так, доню, - уклончиво ответила та. Девочки на минутку примолкли, но, не в силах удержать свою радость, снова заговорили, перебивая друг друга: - Ребята наши придут, а мы учимся! Вот они удивятся! - А может, и они сюда придут жить? Может, их дядя Степан у кого-нибудь поселит... ну, хоть пока, для учебы? Вот бы хорошо было! - Конечно, мы не должны разлучаться, мы должны быть вместе, - серьезно сказала Валя и, подумав, добавила: - Я потом попрошу об этом нашу учительницу. Девочки долго шептались в эту ночь. Мирониха тоже не спала. Глядя в белый потрескавшийся потолок давно не беленной хаты, она сидела на кровати, крепко сжав обе ладони и к чему-то тревожно прислушиваясь. Перед ней стояло молодое лицо с темной родинкой на щеке и лучистыми серыми глазами. "Молодая дивчина... Не побоялась. В самое логово пошла... Комсомолка... Сохрани ее боже!" На рассвете село дрогнуло от взрыва. Черный, густой дым расползался по хатам. Клуб, где стояли эсэсовцы, запылал, как огромный костер. Мирониха вскочила, прикрикнула на испуганных ребят, бросилась в сени. На улице метались эсэсовцы - шумело потревоженное осиное гнездо. Глава 46. В ТУ СТРАШНУЮ НОЧЬ Зарево пожара осталось далеко позади. Ребята в густой тьме шли по берегу. После яркого света вода в реке казалась черной; глаза с трудом различали кусты и деревья. Бобик лизал сухим, шершавым языком Трубачеву лицо и руки. Васек машинально гладил его. Ребята молчали. Несчастье, обрушившееся на них, было так неожиданно и так страшно, что даже слово, сказанное шепотом, заставляло их вздрагивать и оглядываться. Казалось, за каждым кустом притаился враг и вот-вот бросится за ними в погоню. У всех была одна надежда - что на мельнице есть свои люди. Может быть, они помогут найти Митю. А Митя возьмет их всех в свой отряд. И тогда они еще покажут фашистам! Они будут выслеживать их всюду и мстить за смерть Матвеича и дедушки Николая Григорьевича. И за деда Михайла отомстят! Пусть только фашисты посмеют что-нибудь сделать старику! А где Генка? Бедный Генка... Вдруг он тоже попался вместе с дедом? "Где Генка?" - подумал Васек, с тоской ощущая свое бессилие и утешая себя тем, что, найдя своих людей, он посоветуется с ними, как найти Генку и вообще как быть дальше. Скорей бы мельница. Васек нетерпеливо вглядывался в темноту. Останавливался, прислушивался... и снова шел, осторожно раздвигая кусты. Росистая трава хлестала ребят по ногам. Ноги были мокрые, по спине пробегала дрожь. Позади Трубачева, согнувшись, как старичок, шел Сева. Васек обернулся к нему, с тревогой ощупал мокрые Севины плечи. Сева поднял белое в темноте лицо, тихо пошевелил губами: - Ни-че-го... Вдали показалось село. - Там тоже что-то горит, - прошептал Мазин. Ребята, затаив дыхание и низко пригнувшись к земле, прошли берегом мимо села. На реке неожиданно вырос силуэт мельницы. Выбрав мелкое место, ребята сбросили тапки и, засучив штаны, перешли на другой берег. Васек передал Саше Бобика: - Мы с Мазиным пойдем узнаем, а вы сидите тут... Мы скоро. Ребята со страхом и надеждой смотрели им вслед. Страшная мельница! Темная, обвалившаяся, с выбитыми стеклами и заколоченной дверью. Из воды торчит обросшее мохом колесо. Но мельница кажется ребятам жилым домом: черное небо над головой гораздо хуже позеленевшей мельничной крыши. - Скорее приходите! - догоняет Мазина и Трубачева шепот Петьки. Мальчики осторожно обходят мельницу со всех сторон, прислушиваются к каждому шороху, подходят к черному отверстию. Все тихо... Мазин протискивается внутрь мельницы и тянет за руку Трубачева. В темноте они нащупывают шаткие перила лесенки, ведущей на чердак. - А вдруг нас примут за фашистов и выстрелят? - приходит в голову Ваську. Он наклоняется к уху Мазина: - Крикни филином! - Ух, ух! - тихонько ухает Мазин, прижимаясь к стене. На мельнице тихо. Но откуда-то из-за мельничного колеса робко, словно недоверчиво, откликается чей-то голос: - Ух, ух! Мальчики радостно вздрагивают. - Свои, свои! - не выдерживая, громким шепотом говорит Васек, глядя на темный чердак. В черную дыру со двора просовывается голова Игната. - Кто? - испуганно спрашивает он и, не дождавшись ответа, быстро исчезает в кустах. - Тикайте, если свои! Все ушли. Тикайте! - шепчет он из темноты. - Игнат! Игнат! - зовет Мазин. - Игнат! Это мы! Иди сюда! Заслышав шум, оставшиеся на берегу ребята бегут на голоса. Из кустов вылезает Игнат... x x x На пустом чердаке мальчики, тесно сдвинувшись вокруг Игната, растерянно спрашивают его: - И ты не знаешь, куда ушел Коноплянко? А учительница? - В лес ушли. Не можно тут быть им. Фашисты про мельницу пронюхали. Пасеку сожгли. Матвеича убили, - шепотом рассказывает Игнат. - Я остался сторожить: вдруг кто из своих придет! А тут вы... Зачем вы сюда? - Мы с пасеки. Нам в селе нельзя оставаться. Игнат, присев на корточки, степенно, по-взрослому, советует: - К людям прибивайтесь. Нельзя вам одним. Куда пойдете? На мельнице опасно... В Ярыжках, по словам Игната, тоже свирепствуют фашисты; люди оставляют свои хаты и уходят в леса. - Я с маткой тоже уйду. Мы километров за тридцать, в другой колхоз пойдем. Там тетка у меня есть... Вот и пойдем вместе. Зиму прокормимся, как-никак. А может, и раньше наши придут... Ребята молча смотрят на Трубачева. Где-то там, у тетки Игната, наверное, найдется теплая постель и горячий борщ с куском хлеба. Хоть бы один раз согреться и поесть! Но Трубачев качает головой: - Нам, Игнат, еще Генку надо найти. - Да, да, Генку! - вспоминают сразу ребята. Игнат удрученно разводит руками: - Нет Генки. Может, в лес ушел, а может, где с дедом эсэсовцы заперли. Всю ночь мы с Ничипором по селу ходили, искали его. Зря и вы пойдете. Пойдем лучше до моей матери! Уйдет она сегодня... Уже все глаза проглядела - меня ждет. - Нет. Мы еще пойдем искать Митю. И Митя нас будет искать, - твердо говорит Васек. - И девочки наши еще ничего не знают. - Да и девочек мы не бросим, - подтверждают ребята. Игнат слушает о девочках, о Мите и упорно твердит свое: - Со мной идемте! Опасно вам на мельнице оставаться и в лесу одним делать нечего. Лес большой, где там Митя ваш... Разговор скоро смолкает. Приткнувшись друг к другу, голодные и прозябшие ребята не в силах долго бороться со сном. Игнат уже говорит один. Ему никто не отвечает... Ребята спят вповалку, скорчившись на земляном полу чердака. Серое утро смотрит в разбитое окно. Игнат будит Трубачева. - Ухожу я, - тоскливо говорит он, поправляя на голове свою кубанку. - Идемте со мной, хлопцы! До тетки идемте! Мазин сонно продирает глаза: - До какой еще тетки? Чего ты пристал, чудак? Васек сразу вспоминает Генку. Он натягивает на уши курточку, ежится, выглядывает в окно. - Вставай, Мазин! За Генкой пойдем... Разбуди Петьку, Одинцова!.. Услышав имя Генки, Мазин поспешно вскакивает: - Петька, вставай! Одинцов! Эй, Колька!.. - Мазин будит всех ребят по очереди, обещая принести из села хлеба. - Рыбы тут наловите. Похлебку сварим... Мы за Генкой идем! - Коля Одинцов, сторожи! - хмуро говорит Одинцову Васек. Игнат показывает ребятам спрятанную в кустах лодку. - Ваша еще... По реке лучше, - со вздохом говорит он Трубачеву. Ребята молча тащат лодку к воде. Мазин берет весла. - Спасибо тебе, Игнат! Только мы с тобой не можем идти, - говорит Васек, прощаясь с Игнатом. - У нас свои дела. Игнат долго смотрит им вслед. Лодка медленно ползет вверх по реке. Игнату жалко голодных и иззябших ребят. Страшно, что попадутся они в руки врагов и пострадают вместе с дедом Михайлом. И сам он не может идти с ними: его ждет мать. - Эх, горе! - Игнат вдруг срывается и бежит по росистому берегу. Мокрые штанины шлепают его по коленкам, кусты бьют ветками по лицу. - Эй, эй! - машет он рукой вслед ребятам. Лодка тяжело подплывает к берегу. - Что тебе? - спрашивают мальчики. - Пойдем до моей тетки, хлопцы! Ей-богу же, пойдем до тетки! Мазин сердито отталкивается веслом. Лодка снова ползет вверх по реке. Но, пока она еще видна, Игнат стоит на берегу и, сдвинув черные брови, смотрит ей вслед. Глава 47. СМЕРТЬ ДЕДА МИХАЙЛА Петька прячет лодку в камышах, густо маскирует ее ветками и, сидя неподалеку в кустах, тревожно прислушивается к тому, что делается в селе. Он тянет носом смешанный с дымом воздух, смотрит в ту сторону, откуда поднимаются топкие языки огня. Мазин и Трубачев ушли уже давно. Петьке кажется, что прошло уже больше часа, как он остался один сторожить лодку. На самом деле Мазин и Трубачев еще только ползут огородами к селу, часто останавливаясь и тихонько советуясь между собой. - К Костичке пойдем! - шепчет товарищу Васек. - Смотри! - толкает его в бок Мазин. За огородами видны обуглившиеся стены Степановой хаты. Где баба Ивга? Где Макитрючка, дядя Степан? Васек крепко прижимается грудью к сухой огородной земле; сердце его бьется такими сильными толчками, что кажется, вся гряда сотрясается от его ударов. Но Мазин ползет дальше, и Васек двигается за ним. Из села вдруг доносится какой-то шум, злобные выкрики эсэсовцев, что-то похожее на команду, потом звон разбитого стекла и чей-то слабый стон. Мальчики замирают на месте. Потом снова ползут. За плетнем уже виден двор Костички. - По-до-жди здесь! - поворачивая к Трубачеву бледное, напряженное лицо, шепчет Мазин. Васек испуганно мотает головой и крепко стискивает руку товарища: - Нет, нет... вместе! Мазин осторожно подгрызает зубами подсолнух и, прикрывая широкой желтой шляпкой голову, выглядывает за плетень. На дворе Костички тихо и пусто. Только один немецкий солдат, спокойно посвистывая, вешает под навесом мокрую рубаху, аккуратно растягивая ее на деревянных плечиках. Мальчики растерянно пятятся назад. - К школе! - вдруг решительно командует Трубачев. - Огородами пройдем... Мазин качает головой и, обогнув плетень, смотрит на деревенскую улицу. С улицы снова несется грозная команда и странный шум, похожий на все разрастающийся шорох листьев, на шум двигающейся в безмолвии толпы. Гитлеровец подходит к воротам и тоже смотрит на улицу. Пользуясь этим шумом, мальчики проскальзывают в соседний огород. Отсюда уже видны ворота школы. Около них толкутся гитлеровские солдаты, стоят часовые. И отовсюду молча движется и движется народ, тесными кучками примыкая друг к другу. Идут женщины, дети, старухи. Старые деды, с трудом передвигая ноги, идут без шапок. Ветер развевает их седые, подстриженные в кружок волосы. Молодых уже давно нет в селе. Подростки жмутся к старикам... Полицаи в черных шинелях теснят народ по обеим сторонам улицы. Мальчики удивленно смотрят на эту толпу. - Куда это они? - шепчет Васек. Глаза его напряженно вглядываются в лица подростков. Между ними он видит Ничипора. Может, с ним Генка? Мазин угадывает его мысли: - Надо затесаться туда, между хлопцами... Поискать Генку... расспросить Ничипора... Васек кивает головой. Мазин двумя пальцами засовывает ему под тюбетейку приметный рыжий чуб. - Пошли. x x x В воздухе пахнет гарью. Уходя в лес, баба Ивга и Макитрючка подожгли хату. Полицай Петро бесследно исчез. Жители, смутно догадываясь о происшедшем, молчали. Никто уже не сомневался теперь, что Степан Ильич был крепко связан с партизанами. Из уст в уста передавался слух, что дед Михайло украл в штабе какой-то ценный документ и передал его партизанам. Всю ночь не смыкали люди глаз. В каждой хате шепотом передавали друг другу о страшных мучениях, которым подвергли деда при допросе. Утром в селе появилось объявление с приказом всем жителям под угрозой расстрела собраться на площади, чтобы присутствовать при казни пойманного "русса-партизана". Гитлеровские солдаты бегали по дворам, стучали прикладами в двери и окна. Виселица стояла на площади. Одним концом верхней балки она упиралась в высокую сосну. Из обрубленных веток дерева медленно сочились крупные желтые капли смолы. Имя деда Михайла стало именем героя, и люди шли на его казнь с непокрытыми головами. Гитлеровцы, думая запугать колхозников жестокой казнью их односельчанина, невольно сами придавали ей особую торжественность. Раздвинув народ, они выстроились шпалерами вдоль улицы. Мальчики перебрались через плетень и незаметно затесались в толпу, разыскивая Генку. Никто не обращал на них внимания. Женщины, закрывая подолами малых детей, полными слез глазами смотрели на ворота школы. Все взгляды устремлялись туда же... Мазин дернул за рукав одного хлопчика, но тот испуганно спрятался за спиной матери. Толпа вдруг сдвинулась, зашевелилась: - Ведут... Ведут... - Боже, помоги!.. Ведут... Из ворот школы, окруженный со всех сторон рослыми эсэсовцами, показался маленький, хилый дед. Из разорванного рукава его окровавленной серой рубахи безжизненно висела худая, костлявая рука. Лицо деда Михайла трудно было узнать: острая бородка его темным опаленным клинышком торча- ла вперед, один глаз запекся кровью, кожа на голове была рассечена. Михайло вышел из ворот, споткнулся... Бабы завыли... Михайло поднял голову и, суетливо передвигая босые синие ноги, заторопился. Мазин и Трубачев остолбенели от ужаса. Глаза их не мигая смотрели на деда. Рука Трубачева, стиснутая рукой товарища, онемела, рыжий чуб выбился из-под тюбетейки. На лбу Мазина выступили крупные капли пота, щеки покрылись пятнами. Дед еще раз споткнулся. Эсэсовец тряхнул его за ворот рубахи, обнажив костлявую грудь деда с синими кровоподтеками. Громкий плач вырвался из толпы. Фашисты прикладами раздвинули людей, расчищая путь к виселице. Онемевшие и потрясенные мальчики машинально двигались за толпой. Истошный вой провожал деда; эсэсовцы заторопились. У виселицы Михайло остановился, повернулся к людям: - Чего плачете? Думаете - пропал дед Михайло? Ни! Я не зря пропал! Я за хорошее дело погибаю! - Голос у деда был слабый, тоненький, как у ребенка. Эсэсовец схватил деда за плечи и толкнул его к виселице. Но дед с силой вырвался: - Внука моего поберегите, люди добрые! В толпе вдруг послышался шум борьбы, взметнулся вверх красный пионерский галстук, зажатый в детской руке, и мгновенно исчез, утонув в людском потоке. - Живи, Генка! Матерь твоя - Украина! Живи, Генка!.. - торжествующе кричал захлестнутый петлей дед, отбиваясь от двух солдат. Крик его вдруг оборвался, маленькое, худое тело взметнулось вверх. - Деда!.. - пронзительно закричал в толпе надрывный голос. Мазин и Трубачев дрогнули, очнулись и, сбивая с ног женщин и детей, бросились на этот голос. Вой толпы перешел в грозный рев. Безоружные люди с голыми руками шли на гитлеровцев, ломились к виселице. Раздались выстрелы, застрочил пулемет - в общий гул влились стоны раненых. Загороженная женщинами, Костичка силилась удержать обезумевшего Генку. Мальчики с двух сторон подоспели к ней на помощь, схватили за руки товарища и, увлекая его за собой, бросились бежать. Сзади них строчил пулемет, рядом падали женщины, дети, старики. У плетня, в луже крови, лежал мертвый Ничипор. Лицо его сохраняло удивленное детское выражение, длинные руки и ноги мешали бегущим... - Ничипор! - вскрикнул Васек. Но Мазин увлек его за собой. За обуглившейся хатой Степана Ильича они запутались в огородной ботве и упали. Генка бился головой о землю и со стоном рыл ее ногами. Трубачев и Мазин, обессилевшие от бега, с минуту лежали без движения, не в силах прийти в себя. Вокруг них со свистом летели пули. Мазин поднял голову: - Пропали! Васек схватил Генку за плечи и с отчаянием закричал: - Генка, Генка! Бежим! Нас убьют! Но Генка еще крепче прижимался к земле. Мутные карие глаза его дико блуждали по сторонам, грязное от пыли лицо было залито слезами. Мазин вскочил. - Берись! - прошипел он пересохшим ртом Трубачеву, насильно поднимая Генку с земли. Но земля вдруг ухнула и ушла из-под ног. Страшный взрыв потряс все село. Оба мальчика как подкошенные упали друг на друга, закрывая собой Генку. Когда Мазин пришел в себя, Трубачев, крепко обняв за плечи Генку, указывал ему на черный дым, валивший из школы. Крыша гитлеровского штаба провалилась. Огненные языки лизали голубые стены. Мазин поднялся на ноги: - Бежим! Генка больше не сопротивлялся. Мальчики, взявшись за руки, сбежали к реке. Петька встретил их громким, захлебывающимся ревом. Генка послушно сел в лодку; глаза его не отрываясь глядели на пылающие стены голубой школы. x x x У мельницы встревоженные ребята бросились к товарищам. - В лес! К Мите! - торопливо скомандовал Васек. Собрались быстро, молча. Никто не спрашивал про деда Михайла. Со страхом и сочувствием смотрели на Генку, на его грязное, мокрое от слез лицо, на черные от земли руки, на растерянные глаза. Мазин и Трубачев еще раз заглянули на мельницу. Под бревном, где когда-то хранился у Коноплянко приемник, Мазин нашел сухую горбушку хлеба. Петька Русаков, пошарив на окне, обнаружил коробку спичек и кусок сахару. Трубачев тоненьким мелком написал на стене: Уходим в лес искать Митю. Отряд Трубачева. Смерть фашистским зверям! - Оставляйте дорожные знаки! - распорядился он. - Митя, наверное, тоже будет нас искать. На берегу они выбрали направление. Одинцов немедленно выложил из камней знак, указывающий на то, что отряд Трубачева ушел в лес. Узкая тропинка вывела ребят в поле, потом, покружив между молодыми соснами, свернула в густой синий бор и затерялась в нескошенной порыжевшей траве. А за рекой, в изрешеченном пулями селе, воцарилась грозная тишина. На опустевшей площади над худеньким, вытянувшимся телом деда Михайла кричали испуганные птицы. Глава 48. МИРОНИХА До сих пор ребята в Макаровке смирно сидели каждый в своем закутке. Теперь часто через плетень шмыгали друг к дружке будущие школьники и школьницы. У многих девочек в косичках появились ленточки. В дверь к Миронихе то и дело просовывалась чья-нибудь голова, чтобы спросить о школе. Валя, Лида и Нюра с нетерпением ждали учительницу. Они уже обегали все хаты, записали всех ребят. Одна Мирониха не принимала участия в радости детей. Прошло уже два дня с тех пор, как в ее хате побывала Марина Ивановна. Много мыслей тревожило Мирониху. В том, что учительница не пришла в ту ночь, как они уговорились, таилось для Миронихи самое страшное... Мирониха почернела от беспокойства, цыкала на ребят, боялась уйти из хаты. Утром чуть свет будила девочек: - Гоните коров, девчата... Да Павлика с собой берите, пусть на травке побегает. Валя и Лида сонно хлопали ресницами, недоумевающе смотрели на Мирониху: - Да ведь темно еще, тетя Ульяна! В окошко еле-еле пробивался серенький рассвет. - Ничего, ничего, не заблудитесь! Живо мне! - сурово покрикивала она на девочек. - Вы, мамо, с ума сошли, чи що? - лениво откликалась из-за перегород- ки Маруська. - Вот я тебе покажу сейчас! Дуже умная стала! - двигая в печке горшки, кричала на Маруську мать. Синицына, недовольно посапывая, натягивала на Павлика длинные штаны: - А его зачем? Только руки нам свяжет? Пусть бы спал себе... - Ну да, "спал"... - покряхтывая, отзывался Павлик, довольный, что идет с девочками. - Я еще быстрей вас за коровами могу бегать! Выпроводив девочек, Мирониха вставала у окна и молча глядела на улицу. На третий день к вечеру заглянула к ней соседка Агриппина и, поманив ее пальцем в сени, быстрым шепотом сообщила ей, что в ту ночь, когда загорелся клуб, учительку схватили гитлеровцы, что она сидит под замком и ни в чем не признается. Мирониха тихо выпроводила соседку за дверь. Шатаясь, вошла в хату и два часа пролежала как мертвая, отвернувшись лицом к стене. Девочки шепотом говорили о школе, об учительнице, которая, наверно, пошла за учебниками и теперь уже обязательно придет завтра. Валя опять складывала и рассматривала тетради, по тому, как были подписаны фамилии на обложках, заранее определяла плохих и хороших учеников. Лида и Нюра вспоминали, с чего начинало свою работу в школе их звено. Они боялись осрамиться перед новой учительницей. Ночью Мирониха встала, вынула из-под кирпича круглую печатку вместе с какими-то бумагами, свернула в узелок платье учительницы и зарыла все это на своем огороде, тщательно при крыв ботвой. Потом, едва дождавшись рассвета, снова выпроводила девочек из дому. "Нехай там сидят, меньше знать будут", - тревожно подумала она про себя. Маруська острыми серыми глазами исподтишка наблюдала за матерью. Когда девочки ушли, она вылезла из постели и, натягивая на колени рубашонку, уселась за столом. - Ты чего? - спросила ее мать. - А ты чего? - уставилась на нее Маруська. Ульяна подошла, прижала к себе спутанную светлую голову Маруськи и заплакала: - Тяжко мне, доню! Маруська шмыгнула носом, усмехнулась ласковой отцовской усмешкой: - Скоро наш батько фашистов побьет! Начисто всех выбьет! И нас к себе заберет! Цыть, мамо... Мирониха молча улыбнулась сквозь слезы. - Красная Армия вернется! - уверенно сказала Маруська и погладила мать по спине. - Цыть, мамо... Они долго сидели у стола. - Если что, так ты за меня не цепляйся, доню. Детей малых не кидай, до батька их предоставь. Люди помогут тебе, - говорила Мирониха. - Все мы под смертью живем сейчас... Глава 49. "ЭТО МОЯ УЧИТЕЛЬНИЦА!.." Коровы, недовольно мыча, выхолили навстречу девочкам. - Что это ни свет ни заря вы нынче? - испуганно спрашивали колхозницы, осторожно открывая ворота и оглядывая темную улицу. - Велели нам! Валя шла сзади. Лиловая, выгоревшая от солнца кофта Миронихи закрывала ее до колен. Светлые косы, заткнутые концами за ременный поясок, змейками лежали на груди. Из длинного рукава выглядывала синяя трубка тетрадок. Валя всюду носила их с собой, чтобы младшие дети Миронихи случайно не подобрались к ним и не растрепали чистенькие страницы. Размахивая рукавами и подгоняя коров, девочка отстала от подруг и, тихо мечтая, про себя высчитывала по пальцам дни, оставшиеся до сентября. Над дорогой шелестели пожелтевшие листья берез, из-за плетней выглядывали красные и бурые кусты; груши-дички валялись на земле; яблони с поломанными ветками кое-где на самом верху хранили для хозяев одно-два яблока. "Если не считать воскресенья, то осталось пять дней... Всего пять дней!" - считала Валя. Перед ее глазами вставало лицо учительницы. "И как это тогда, у костра, я даже не подумала, что она будет нашей учительницей? Как это я не подумала?" Несколько коров отстают от стада и мирно щиплют траву под плетнем. Валя взмахивает длинными рукавами: - А ну! А ну! Куда! Мелкие комочки земли щекочут босые ноги. Валя трет ногу об ногу; подпрыгивая, бежит вперед. Потом снова замедляет шаг и, улыбаясь, смотрит на серое небо. "Она сказала: "Мы всегда будем вместе, ты будешь моей помощницей..." Нюра и Лида машут Вале рукой. Павлик, упрямясь, как молодой бычок, стал на дороге. - Вот я тебя! - грозит ему Валя. - Маме скажу! Павлик называет Мирониху мамой, он любит и слушается ее. Слушается и Валю. А Нюру не слушается: Нюра его очень избаловала. - Иди сейчас же! А то домой отведу! - кричит на него Валя. Павлик нехотя протягивает Нюре руку и плетется за ней по дороге. "И зачем это тетя Ульяна посылает его с нами?" - с досадой думает Валя. Но мысли эти ненужные, короткие. Думать сейчас хочется о школе. Все на свете девочки и мальчики думают сейчас о школе. Даже облачное небо, и красно-бурые кусты, и осеннее солнце - все напоминает о школе, приближаясь к сентябрю. Валя напевает песенку и, подпрыгивая, бежит догонять подруг. Сейчас за селом начнется лес, а за лесом - их поляна и большой пень. Может, сегодня наконец придет тетя Оксана? Давно не было тети Оксаны. Приходила другая женщина, унесла молоко, ничего не сказала... - Валю! Валю! - дрожащим шепотом зовет кто-то из кустов. Валя смотрит вокруг. У последней, крайней хаты, прижавшись к плетню, стоит хроменькая Фенька. Валя знает ее - она тоже записалась к новой учительнице. - Валю! Валю! - всхлипывая, зовет Фенька. Маленькие руки ее мелко-мелко дрожат, перебирая подол ситцевого платья. - Ты что, Фенечка? Феня? - Валю... Учительку... фашисты... зараз... Валя трясет Феньку за плечо, смотрит на нее остановившимися глазами. - ...стрелять повели, - всхлипывая, говорит Фенька и взмахивает слабой, дрожащей рукой. - В овраг... Валя отпускает Фенькино плечо. Потемневшими глазами глядит на узкую тропинку, спускающуюся в овраг. И, вскрикнув, стремглав летит вниз по этой тропинке. На крутом спуске ноги ее скользят, ветки хлещут по лицу, но, раскрыв широко руки, она летит, как по воздуху. Впереди, за кустами орешника, уже мелькают гитлеровские каски и между ними знакомый синий жакетик учительницы. - Не стреляйте! Не стреляйте! Гитлеровцы медленно поворачивают головы, учительница вздрагивает. Изо рта ее на расстегнутую сорочку сбегает струйка крови, прядь волос падает на лоб. Валя бросается к ней на грудь. - Это моя учительница! Это моя учительница! - кричит она, загораживая ее слабыми детскими руками. - Не стреляйте! Не стреляйте! - Валя, уйди! Уйди! - отталкивает ее от себя Марина Ивановна. Солдаты отходят на три шага и поднимают винтовки. - Остановитесь! Здесь ребенок! - закрывая собой девочку, кричит учительница. Залп выстрелов обрывает ее слова... Синяя трубка новых тетрадок вместе с длинными рукавами Миронихиной кофты медленно опускается на траву. Валя широко раскрывает глаза и со вздохом откидывает голову на грудь учительницы... x x x - Валечка!.. Валя!.. Подружка моя! - бьется в траве Нюра Синицына. Лида Зорина прижимает к лицу холодные руки Вали, греет их горячим дыханием, низко наклоняется над Мариной Ивановной. - За доктором... за доктором!.. - растерянно бормочет она, глядя вокруг ничего не понимающими круглыми глазами. Хроменькая Фенька, плача, опускается на землю. Они лежат рядом - Валя и ее учительница. Рука Марины Ивановны, пробитая фашистскими пулями, закрывает грудь девочки. - Валечка!.. Валя!.. Подружка моя! - рвется из оврага крик Нюры Синицыной. Глава 50. ПАРТИЗАНСКИЕ КОСТРЫ На много километров тянется вдоль шоссе густой смешанный лес. Он стоит грозной стеной, пряча от непрошеных гостей глухие, путаные тропы. На низких, сырых местах, припав к земле разлапистыми ветвями, растут старые, мохнатые ели, в мшистой почве легко утопает нога. За столетними деревьями чернеют глубокие лесные овраги. Заросшие орешником, густо заплетенные зелеными ветками, они таят от чужого человека свою темную глубину. "Свой? Чужой? Свой? Чужой?" - неутомимо вопрошают какие-то птицы. Глух и страшен лес для врага. Проезжают по шоссе вражеские автомашины; трусливо вглядываются в темную чащу солдаты и офицеры, не выпуская из рук оружия; усиленный конвой охраняет легковые машины фашистских генералов. Лес не щадит врага. Неохотно впускает он его в свои дебри, наглухо смыкает за ним тяжелые ветви, заводит в лесные овраги, топит в болотах. Ни один карательный отряд, посланный на партизан, не вернулся назад из лесной крепости. "Свой? Чужой? Свой? Чужой?" - вопрошают птицы. В темной глубине леса хозяйничают партизаны. Над кострами поднимается серый дымок, весело трещат сучья, жарко охватывает огонь привешенные на железке солдатские котелки; теплый запах человеческого жилья смешивается с запахами леса. Около покрытых дерном, наспех сделанных землянок собираются кучками партизаны. Много разных людей в лесу! Молодые, безусые хлопцы и седые бородачи пришли сюда из занятых фашистами сел и хуторов; есть и военные - отбившиеся от своих частей, вырвавшиеся из окружения красноармейцы в потертых, грязных шинелях. Темные, облупившиеся от дождя и ветра лица суровы, редкие улыбки разгоняют морщины бородачей; молодые хлопцы с озорными огоньками в глазах, бесстрашные в бою и жадные к жизни, запевают песни, сложенные про партизан: Як у лиси, темним лиси Дивчина ходыла. Ой вы, хлопци-партизаны, Наша грозна сыла! Вызволяйте из неволи Ридну Украину, Нашу землю, нашу долю И мене, дивчину... Яков Пряник, придвинувшись ближе к огоньку, чинит седло и думает вслух: - Если, скажем, назвать человека скотиной? Ну, ясно, обидно ему покажется. А вот, к примеру, Гнедка нашего вполне к человеку приравнять можно... - Тьфу! - сплевывает в огонь Илья. - И чего у тебя, Яшка, всегда посторонние мысли в голове? - Как это - посторонние? - удивляется Яков, поднимая красные от жары веки. - Это твоей голове они посторонние, потому как у тебя простора там мало, а в моей голове всему места хватит! - О другом думать надо, - хмуро цедит Илья, свертывая цигарку и указывая на зеленую брезентовую палатку. - Важные вопросы решаются, а ты языком треплешь... - Эй, дядя Яков! Помнишь, орел, как ты фашистов малиной угощал? - шумно присаживаются к костру хлопцы. - Он угостит, пожалуй! - кивает на Пряника добродушный старик, приглаживая курчавые волосы. - А чего же? И малинкой и ежевичкой угощу! - подмаргивает Яков. - Лес большой. Чем богаты - тем и рады. Русский человек гостеприимство любит! Глаза у хлопцев загораются весельем. - Пока он малиной угощал, мы другое угощение для фашистов состряпали: взрывчатку под рельсы подложили. - Одних угощал, а другие подавились, - говорит Яков. Хлопцы смеются. Из палатки выходит Степан Ильич. Он держит в руке длинный белый листок. Смех моментально смолкает. - Сюда, сюда, Степан Ильич! - Вот местечко, пожалуйста! - Эй, бойцы! Сводка пришла! Свод-ка! У костра становится тесно, из землянок торопливо выходят бойцы. Степан Ильич усаживается на траву: - Сейчас, сейчас, товарищи! Упершись ладонями в колени и глядя на Степана Ильича, партизаны настороженно ждут. Слышно только глубокое, сдерживаемое дыхание людей. - Сними, сними котелок! Булькает! - толкает Якова Илья. Кто-то поспешно стаскивает с огня котелок; вода брызжет в огонь и шипит. - Ну что вы, как дети малые! - расстроенно разводит руками старик. - В огонь воды наплескали - ничего не слышно... - "...На Смоленском направлении, - медленно читает Степан Ильич, - двадцатишестидневные бои за город Ельня, под Смоленском, закончились разгромом дивизии "СС", 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли город Ельня..." - Значит, бьет наша армия его, подлюгу! - Еще как бьет! - И армия его бьет, и мы бьем, а ему все конца и края нет! Валит валом, да и все! - А ты что же, сразу думал его уничтожить? У костра завязывается жаркая беседа. Степан Ильич, окруженный со всех сторон, не успевает отвечать на вопросы. Около палатки командира прохаживается часовой. Он нетерпеливо окликает пробегающего хлопца: - Неси листок сюда. Чуешь? Листок, говорю, неси! В палатке просторно. Посередине - дубовый стол, крепко вбитый ножками в землю. Мирон Дмитриевич, стоя около стола, докладывает: - ...В настоящий момент на вооружении отряда имеется тридцать винтовок, семнадцать автоматов, два ручных пулемета. Это, Николай Михайлович, пока все, что у нас есть. - Так, хорошо! Николай Михайлович смотрит в свою записную книжку. Сухие, твердые губы его шевелятся, как бы что-то подсчитывая; над высоким лбом поднима- ется седой ежик коротко подстриженных волос, глаза быстро и внимательно взглядывают на Мирона Дмитриевича. - Сейчас ваше хозяйство значительно расширится благодаря соединению с макаровцами. Последняя операция на Жуковке даст вам возможность одеть своих людей, а то, знаете, некоторые выглядят у вас... как бы это выразиться... - Он с веселой усмешкой смотрит на бывшего директора МТС. - А что же я с ними сделаю, як нет возможности? Приказал бриться-мыться, чиститься - и все тут! - разводит руками Мирон Дмитриевич. - Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве белье... Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями темных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой черный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится легкий шум и сердитый голос: - А я говорю - нельзя! Комсомолец, а не понимаешь! За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачи- вает ножом тоненькую палочку. - Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, - как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. - Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки... Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием... Дальше... Николай Михайлович берет у него из рук палочку: - Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберемся. Тут неподалеку проходит линия фронта... За палаткой снова приглушенные голоса. Оксана несет на коромысле выстиранное сырое белье. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу: - Давай, давай, мамаша!.. Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо - чего он тебя нагрузил?.. Эй ты, прачка! Тебе что поручено? Курносый хлопец с голыми красными руками смущенно подтягивает штаны: - Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу! - Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте белье да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя? - Есть, есть! Курносый Сеня вытаскивает из кармана свернутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка. - Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит? Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Парти- заны несли почетный караул. Давали клятву отомстить за погибших товари- щей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой дев- чонкой, прильнувшей к плечу отца... "Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?" - шутил Матвеич, дергая ее за короткие светлые косички. Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: "Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що... А как хозяин скоро вернется, то и не поспеют на свои места стать". - "Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку - им там не место". Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Все тут, под бугорком сырой земли... Тяжелые, медленные слезы ползут по ее щекам... "Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках", - писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз все тепло, всю ласку заботливых дочерних рук! Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере... Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз... Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много еще места для своих людей в ее большом материнском сердце! Она встала, вытерла насухо слезы и, поклонившись, сказала свое обычное: - Пойду пока... В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и все расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли. - Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете! Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места. - Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, - говорил он Оксане, - я б их нашел. Я все кругом обыщу! Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась и задумчиво говорила: - Помню я его. Сердцем помню. Других-то меньше знаю, а его помню... Смерть Вали была новым ударом для Мити. Оксана тоже знала и любила Валю, но, глядя на серое и осунувшееся лицо Мити, строго говорила: - Распрямись, голубенок мой! А то насядет горе, и не сбросишь его никак. Подыми голову, Митя! Не поддавайся, голубчик! Теперь Митя нетерпеливо ждал конца совещания. Мирон Дмитриевич обещал ему поговорить с Николаем Михайловичем и решить вопрос, как искать ребят. Время тянулось мучительно долго. Митя пробовал пройти в палатку, но часовой сердито загораживал ему вход: - Ты ж комсомолец, а не сознаешь. Приезжий человек тут присутствует, понятно это тебе? В палатке решались важные дела. - ...Фашисты не должны догадаться, что отряд ушел из этих мест. Нужно время от времени давать им о себе знать и здесь. Кого вы оставите для этой цели, Мирон Дмитриевич? - Люди у меня уже намечены. Человек двадцать я оставлю здесь с Костей. Костя, неловко улыбаясь, встал. - Я им покою не дам! - усмехнувшись, пообещал он. Николай Михайлович внимательно посмотрел на Костю и улыбнулся. От улыбки глаза его сразу потемнели. - Я помню вас, товарищи. Мы встречались на пасеке у Ивана Матвеича. - Встречались, - со смущенной улыбкой ответил Костя. - Мы с Митей Бурцевым приходили, с комсомольцем. - Помню, помню! - кивнул головой Николай Михайлович и обернулся к Мирону Дмитриевичу: - Еще кого вы решили оставить? Для связи с окрестными селами? - Я думаю - Степана Ильича. Лучшего человека не найти. - Правильно. А где находится семья Степана Ильича? - Семья у него на хуторе. Жена с сынишкой еще раньше к своей матери ушла, в Горлинку, а мать его была здесь, но вчера я ее тоже туда отправил. Николай Михайлович кивнул головой и сморщил лоб: - А эта, другая женщина... - Макитрючка? - подсказал ему Мирон Дмитриевич. - Эта у меня. Разведчица. Во всех операциях участвует. Боевая! В палатку вошел Степан Ильич и грузно опустился на табуретку: - Там Бурцев ждет не дождется. - Да, Митя Бурцев! Вы мне что-то хотели о нем рассказать? Степан Ильич, сжав свои большие ладони, придвинулся к столу: - Тут, Николай Михайлович, такая история с московскими пионерами... Мирон Дмитриевич затушил в пальцах горячий окурок и подсел поближе: