а и, легко перемахнув через оградку, стелющейся рысью пошел по старой, хорошо промороженной тропинке к тому месту, где река на подходе к ущелью разливается в широком русле, выстланном большими, плохо обкатанными валунами. Архыз скакнул с берега на первую глыбу, с нее на следующий камень, слегка оттолкнувшись, перелетел на третий, на четвертый, едва касаясь забрызганной, льдистой опоры. Не прошло и тридцати секунд, как он опустился по ту сторону на чистый снег среди редких прутьев тальника. Лес возвышался рядом. Отсюда исходил теперь уже ясный запах зверя. Нельзя сказать, что Архызом руководила природная звериная воинственность или какая-то уж очень деятельная жажда битвы. Слов нет, запах зверя всегда возбуждает в собаке - а тем более имеющей примесь волчьей крови - желание погони, если зверь слабее и бежит, или даже битвы, если зверь не против такой схватки. Зов предков и постоянная страсть утвердить свое право называться сильнейшим и, конечно, еще что-то от темных инстинктов хищника, не очень известных людям, - все это причинность борьбы, как, впрочем, и стремление утолить голод. Но запах, поднявший сытого Архыза с его обязательного охранного поста на крылечке, был особенным запахом, знакомым ему. Он разжигал в собаке жгучее любопытство, будил что-то ребячливое, дорогое, но почти утерянное. Запах этот он знал: то был запах конуры во дворе Молчановых. Запах Лобика. Медвежонка, рядом с которым прошло детство. Архыз прекрасно видел в сумрачном лесу и хорошо слышал запахи и звуки. Он уже не бежал, не шел, а крался. Вытянувшись, хвост на отлете, несколько прижавшись к земле, он клал свои толстые лапы на снег так, что они ложились не одним только следом, а всем запястьем - мягко и не грузно - и не проминал наст даже около кустов, где снег всегда менее крепок. Архыз замер и прижался к камням. Близко за скалами послышалось шумное сопение. Звенели потревоженные листья. С удвоенной осторожностью и с каким-то очень легким сердцем, словно находился он не в диком лесу, а опять на своем дворе, Архыз подполз к угловатому камню, бдительно и хитро прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он знал, кто там, впереди, и уже не боялся. Он попросту возобновлял игру, прерванную полгода назад. Небольшой, но очень лохматый годовичок пятился к скале задом, лапами очесывая перед собой пружинисто согнувшийся куст шиповника. Всей пастью медвежонок непрерывно хватал из-под лап ягоды и жевал их споро, но с какой-то откровенной досадой. Нетрудно догадаться, что его сердило. Ягоды шиповника, с точки зрения гурмана, устроены не очень удачно: в сладкой и вкусной оболочке таились волосатые семена. Кому понравится мед пополам со старой, слежавшейся ватой! Медвежонок счесал с пучка веток последние ягодки, но все еще продолжал пятиться назад. Ветки внезапно вырвались, он не удержался на крутом склоне и беззвучно повалился на спину, но тут же по-кошачьи перевернулся и... оказался прямо перед Архызом. Мгновение испуга, ужаса. Они отпрянули в разные стороны, вздыбились, сверкнули глазами. Это было решающее мгновение. Или, не разобравшись в родстве, кинутся сейчас в схватку, и тогда прощай дружба и все прошлое, потому что запах крови способен заглушить благоразумие и трезвость. Или узнают друг друга... Архыз как-то по-странному тявкнул, как будто упрекнул на своем языке или устыдил: "Ай-я-яй, своих не узнаешь!" Медвежонок удивленно вытянул шею, нос у него заходил, сморщился. "Ну, прости, брат, испугал же ты меня", - говорили его глаза, а вслед за этой несомненно дружеской мимикой он вдруг упал на спину и задрыгал лапами, словно в хохоте зашелся. Ну до чего смешно! Архыз подпрыгнул ближе, потом через него, ляскнул зубами, а Лобик - молочный брат его, изловчился и легонько зацепил когтистой лапой по боку собаки. Обменявшись столь своеобразными приветствиями и любезностями, они легли животами на снег, почти нос к носу, и стали рассматривать кусты по сторонам, камни и свои лапы, не встречаясь, однако, взглядами, что являлось, по-видимому, высшей формой вежливости. "Не лезем в душу", - сказали бы по этому поводу люди. Просто и содержательно: "Ну, как ты, брат?" - "А ты как?" - "Да вот, как видишь". До чего же здорово, что встретились! Очень лениво начало рассветать. Тусклое небо подымалось выше, освобождая место ясному дню; стали видны отдельные деревья, черный обрыв внизу у реки, дымки над поселком на той стороне и примятые кусты без ягод. Начиналось утро. Медвежонок вскочил и боком-боком, оглядываясь и озорно сверкая желтыми глазками, побежал в гору, явно приглашая за собой Архыза. Тот вскочил и, пританцовывая, какое-то время бежал за Лобиком. Но когда Лобик остановился, чтобы перевести дух, Архыз, в свою очередь, запрыгал около него, сделал круг и побежал обратно, повизгивая от удовольствия, потому что Лобик принял приглашение и последовал за ним. Чуть погодя все это дважды повторилось, и стали ясными маневр и цель: каждый приглашал друг друга в гости, за собой. Захваченный воспоминаниями, Лобик спустился вслед за собакой почти до самой реки. Уже виднелись дома поселка, какие-то звуки человеческой деятельности доносились сюда. Он двинулся было к воде, но вдруг пошел тише, еще тише, совсем остановился и, печально свесив тяжелую голову, стал следить за удаляющимся Архызом. Собака остановилась раз, другой, словно спросила: "Ну, что же?" В поселке меж тем начался разномастный лай: там почуяли, наверное, зверя. И Лобик не сделал дальше ни шагу. А тем временем Архыз вспомнил, что дом остался без защиты, что хозяин может уйти, и это сразу отдалило его от Лобика и всех утренних приключений. Он еще немного повертелся на берегу, пока медвежонок оставался в поле зрения, а потом скакнул на камень, на другой, вылетел на тот берег, встряхнулся и, уже не оглядываясь, целеустремленным галопом помчался к дому. Лобик постоял на берегу, потоптался, моргая обиженно и часто, даже встал на задние лапы, словно сказал последнее "прости", и, медленно вихляя задом, пошел в свой распадок, где росли вкусные ягоды с начинкой из ваты. 3 Медведь, пожалуй, одно из немногих животных, который легко мирится с одиночеством. Тихоню-шатуна охотники встречают гораздо чаще, чем отбившегося от семьи волка, хищную рысь, одинокую лисицу или шакала. Чем меньше по размеру и силе животное, тем охотнее ищет оно себе подобных, чтобы в окружении братьев сгладить свой постоянный страх перед хищниками и помочь друг другу в беде. А что медведю? Он может постоять за себя, он меньше других испытывает недостаток в пище, потому что ест все - от кореньев и травы до мяса. Он не бегает сломя голову по горам, а находит все нужное для себя тут же, где остановился. В самую трудную пору метельной зимы, когда голод донимает оленей и коз, волков и зубров, медведь отыскивает логово поглубже и спокойно дремлет в непродуваемой берлоге. Одиночество не страшит медведя. Скорее облегчает жизнь, потому что он ни о ком не заботится и никого не защищает, кроме себя. Одиночество делает характер медведя эгоистичным. Когда Саша Молчанов осенью увел Лобика в лес и за какой-нибудь час перевел своего питомца из веселого общества в дикую, мрачноватую обстановку лесных гор, медвежонок не проявил особенного беспокойства. Саша был даже неприятно удивлен той поспешностью, с которой неблагодарный друг умчался от него в заросли, не соизволив оглянуться. Простим это зверю. Подросший Лобик так соскучился по простору, что, очутившись в лесу, он сломя голову помчался куда глаза глядят, лишь бы израсходовать запас энергии, скопившейся в мускулистом теле. Движение, движение и движение - вот что диктовал ему мозг. Потом, когда первое опьянение свободой и простором исчезло, Лобик обеспокоенно стал искать Сашу Молчанова, Хобика и Архыза, бегал туда-сюда, но скоро запутался в кустах; а когда на горы опустилась темень, а с ней пришла таинственность и даже скрытая опасность, медвежонок забился в первую попавшуюся щель между камнями и просидел там всю ночь. Утром он уже, как заправский лесной житель, искал под трухлявыми стволами улиток и личинки, попробовал несозревший шиповник, неожиданно вышел в рощу дубов и с охотой поел свежих желудей, которые все еще падали. Отсюда его изгнали кабаны. Они явились под вечер целой семейкой; рассерженный секач тотчас же бросился в атаку и загнал Лобика на корявое дерево. Лобик изрядно перетрусил, сидел на суку ни жив ни мертв и только обиженно моргал, а когда кабаны наконец ушли вниз по склону, долго еще вслушивался в шелест леса, прежде чем слезть и убежать повыше на гору. Стояла теплая пора, благодатная осень одаривала животных всяческими плодами, и Лобик почти не испытывал голода. Рос он удивительно быстро, через месяц его не узнали бы Молчановы. Шерсть на нем из рыжей с белесыми подпалинами на животе сделалась темно-коричневой и очень погустела. Подушечки на пальцах и пятках окрепли и уже не болели, когда приходилось идти по острым камням. Лобик совершал долгие путешествия с горы на гору и дважды отваживался добираться до высокогорных лугов. Эти прогулки походили на преднамеренное желание "остолбить" для себя постоянную территорию, "прописаться" на ней. На лугах он впервые встретил стайку серн, мгновенно вспомнил Хобика и, радостный, приятно пораженный, помчался на сближение. Каково же было его удивление, когда серны в страшном испуге умчались прочь. Он обнюхал следы, помет и понял, что это совсем не то. Заодно медвежонок догадался, что не только он может пугаться, но и его боятся. Приятное открытие! Сытый и довольный собой, Лобик потом не раз гонялся ради собственного удовольствия за турами на вершине длинного хребта, даже за взрослыми оленями, которые медленно, с достоинством, но все же уходили от проказливого существа. Когда захолодало и над горами пошли дожди, а вершины покрылись снегом, Лобик загрустил. Он несколько раз выходил к поселку, но приблизиться и найти свой дом, где осталась такая славная конура, боялся. Спать под густой ожиной стало неудобно, шерсть плохо высыхала, и вообще не хотелось вставать, обволакивала лень. Однажды Лобик отыскал отличную нору. И хотя она пахла старым хозяином, он не испугался, потому что это был родственный запах. Спокойно залез в чужой дом, а к утру благодарил судьбу уже за то, что еще с вечера приметил узкий лаз наверх, второй ход, вроде отдушины. Дело в том, что не успел он уснуть, как явился хозяин. Большущий медведь-шатун рыкал таким густым басом и так бесцеремонно полез в берлогу, что Лобика словно подбросило. Не имея времени на объяснения, он пулей вылетел в узкий лаз и что есть силы помчался в лес, натыкаясь на стволы и падая. Но сколько же можно бездомничать? День ото дня становилось холодней. У Лобика все чаще перед глазами возникала мутная пелена. Непонятная леность охватывала тело. Хотелось спать. Когда сделалось совсем плохо, он наткнулся на нору, прямо-таки созданную по его размеру. Осторожно приблизившись, Лобик почувствовал там чужого, но этот не мог быть большим и сильным, и медвежонок не отступил, а сам рявкнул как можно грознее. Затем... Затем он и опомниться не успел, как небольшая, но верткая енотовидная собака уже вцепилась ему в ухо, ударила по боку всем телом, чтобы сбить, а он, озлившись, тоже хватанул забияку лапой, и у норы началась потасовка. Впервые Лобик дрался по-настоящему. Острозубый и остромордый енот защищал свой зимний дом, а Лобик отвоевывал себе право на спокойную зиму. Дрались они самозабвенно, и осилил все-таки медвежонок: он прокусил енотовидной собаке ногу, и та, спасая жизнь, умчалась, взвизгивая от боли и гнева. А Лобик лег у отвоеванной норы и стал зализывать раны. Стоит ли говорить, как ловко устроился Лобик после этой битвы! Раза три или четыре он вылезал из удобной норы, но далеко не отходил, смутно догадываясь, что если он отбил у енота жилье, то почему не могут таким же образом выселить и его. Лобик уже твердо усвоил: все живое делится на две части - на тех, кто слабее его, и тех, кто сильнее. Он сам находился пока где-то посредине. Нельзя жить, не сознавая своих возможностей. Такова лесная истина. Засыпая под вой ветра и ледяной дождь, Лобик видел сны. И все они так или иначе были связаны с его детскими месяцами. Не помнил он, как погибла его мать и как нашел его лесник. Но зато являлись ему в зимние ночи и смиренный слабенький Архыз, и озорной Хобик, и добрый их покровитель Саша. Опять, уже в грезах, переживал он свое детство, историю своей маленькой, не очень счастливой жизни. 4 Зима на Кавказе не долгая, хотя достаточно суровая и снежная. Спать бы Лобику до конца марта, когда обильно начинают таять снега, но ему не дали досмотреть приятные грезы. В феврале, незадолго до известной нам встречи с Архызом, на его берлогу наскочила семья волков. Кажется, им позарез нужна была удобная квартира. Волчья пара оказалась опытной, она быстро раскусила, что имеет дело с годовиком, и начала осаду крепости. Расслабленный сном, медвежонок не сразу сообразил, в чем дело, но когда волк сунулся к нему, все-таки дал в узкой берлоге трепку непрошеному гостю. Увы, этим дело не кончилось. Волчья пара не отступила. С двух сторон волк и волчица стали разрывать мокрую глину, чтобы расширить ходы и сделать поле боя удобным для новой драки. Лобику пришлось бы туго, но что-то спугнуло волков, и они неожиданно сгинули. Высунувшись, он догадался, что лучше всего не ждать их возвращения, и почел за благо убежать, потому что они снова могли прийти. Тщательно обнюхав следы агрессивной семейки и выяснив, куда волки удалились, он огорченно заковылял в противоположную сторону, удивляясь и глубокому снегу, и бледному небу, и голым деревьям - то есть всему новому, что приходит в природу вместе с зимой и чего он еще не видел и не знал. Тяжелые недели начались для медвежонка. Снег, снег и снег... Огромные сугробы на опушках, ровная пелена в лесу. Местами пласт выдерживал тяжесть медвежонка, иной раз предательски рушился, и Лобик шел тогда как бы по траншее, из которой чуть виднелась его испуганная, снегом заляпанная морда. Даже на выдувах он не находил поначалу ничего съестного. Мерзлая земля. К концу недели бездомное существо израсходовало последний запас жира, накопленного с осени, и голод стал ощущаться сильней. Однажды в голубой солнечный день, когда оттаял иней с приречных кустов, он попробовал обдирать почки с зарослей липы и ясеня. Пища оказалась горькой, но кое-как утоляла голод. Весь день Лобик промышлял по кустам и тут, наконец наткнувшись на шиповник, сделал важное открытие: красные ягоды не так уж плохи для зимы и значительно лучше, чем почки. Скоро он наловчился находить заросли шиповника по распадкам, на вырубках и довольно ловко обдирать ягоду. Пробираясь в эти дни по лесу, он вдруг наткнулся на твердую дорогу и с превеликой охотой пробежался по набитой колее. Запах резины и солярки ничего не говорил ему, это был новый для него запах, неприятный и чужой, но зато как хорошо бежать по твердому и скатываться с горки! Автомобильная дорога привела его к домику, похожему на ту конуру, где он когда-то жил, только гораздо большего размера, с дверью и окнами. Лобик постоял немного, вынюхивая чужие запахи и остерегаясь. Вокруг домика было полно лисьих и шакальих следов. Он обошел домик кругом и наконец, осмелев, приблизился к самой двери. Тут крепче пахло звериной мелкотой. Еще у Молчановых Лобик научился открывать двери, подковыривая щель снизу. На этот раз дверь открылась совсем легко, но с таким пугающим скрипом, что он отпрянул назад. Потоптавшись, Лобик полез через порог и тут же с уверенностью убедился, что деревянная берлога пуста, холодна и абсолютно неинтересна. На полу валялись какие-то дурно пахнувшие железки, дырявые кастрюли, небольшой котел и разное тряпье. Он не знал, что это такое, но на всякий случай обнюхал и даже перебросил часть вещей с места на место, забавляясь шумом и звоном, столь необычным в его тихой, лесной жизни. Затем осмотрел печь. Поднялся на дыбы, легко выковырнул плиту. Она с грохотом упала. Поднялась пыль; Лобик зафыркал, почему-то озлился на печку и за три минуты, ухая и отфыркиваясь, развалил ее до единого кирпичика. Лобик совсем уже собрался уходить из этого странного и неприветливого сооружения и тут вдруг приметил мешок в углу за печной стойкой, прикрытый тряпьем. Он обнюхал находку. Пахло хлебом, вкус которого он прекрасно знал. Прорвав мешок, он извлек кусок старого, черствого, как камень, и вдобавок промороженного хлеба. Острые зубы отгрызли кусок сухаря; медвежонок зачавкал, поворачивая голову из стороны в сторону с видом полного удовлетворения. Ел долго и с наслаждением; в животе у него бурчало, а когда насытился, то лег тут же, на полу, не спуская глаз с ополовиненного мешка, даже хотел было уснуть, но осторожность подсказала ему, что дом - не очень удачное место для отдыха, и он лениво выкатился на знакомую дорогу. Лобик не знал, что попал в один из путевых "котлопунктов", иначе говоря - в столовую на лесовозной дороге, к счастью для него, малопосещаемую в зимнее время. Заботливая повариха еще осенью, видно, сложила объедки хлеба со стола шоферов в один мешок, чтобы взять домой для свиньи, но забыла, а лисицы и шакалы не сумели открыть дверь в домик. Так что Лобику повезло. Он почувствовал себя сытым и добрым. Первое такое пиршество за недели трудной жизни в лесу. Отойдя от домика метров на двести, Лобик вдруг почувствовал себя обкраденным. Как он мог оставить мешок? Назад бежал во всю прыть. Успокоился, лишь обнюхав свою никем не тронутую находку. Попробовал съесть еще один сухарь, но получилось как-то очень лениво, потому что был, мало сказать - сыт, а просто пресыщен. Уцепив мешок лапой, он сдвинул его с места, выволок наружу и потянул было по снегу, но увидел, что много потерь: куски вываливались и чернели на снежной борозде. Лобик собрал их и заставил себя съесть. Некоторое время он изучал неуклюжий, угловато выставившийся мешок: подымал и бросал его, наконец встал на дыбы, обхватил, прижал к животу и, широко расставляя лапы, пошел в этой неудобной позе вниз по дороге, оскользаясь и падая, вновь подбирая корки и куски, пока не догадался, что надо свернуть в лес и найти местечко для отдыха. Уснул он около своего мешка, как скупой рыцарь у сундука со златом. Сквозь сон Лобик услышал грохот машины на дороге, потом голоса и, проснувшись, затаился. На дороге кто-то сказал: - А ведь это медведь прошел. Смотри, какой след. Другой ответил: - Молодой шатун, похоже. Но почему он шел на двух лапах? - Нес что-то... - И через минуту: - Гляди-ка, старые куски хлеба. Они вдруг рассмеялись. - Ну точно: это он Настин котлопункт ограбил. Помнишь, она все хлебные огрызки в мешок собирала? Они развеселились, даже посвистели для острастки, но по следу не пошли. Взревел мотор, послышался скрип резины на снегу, и догадливые лесовики уехали. Лобик глубоко вздохнул, потрогал лапой свои запасы и, свернувшись поудобнее, ощущая успокоительный запах сухарей под боком, опять уснул. Он был сыт, спокоен. И разумеется, счастлив, потому что звери, в отличие от своих разумных двуногих собратьев, никогда не задумываются о будущем, даже о завтрашнем дне, вполне довольствуясь днем сегодняшним. Примерно через неделю после этого случая, полностью опорожив мешок и разорвав его на мелкие клочья, Лобик спустился по крутобережью к реке, нашел свой шиповник, и тут у него произошла встреча, о которой мы уже рассказали. Глава третья С ЧЕМ ПРИШЕЛ?.. 1 Зима сломалась сразу. Как это нередко случается в первый месяц весны, на горы и лес откуда-то наплыл густой и теплый туман - такой, что за пять шагов не видно, - и под его покровом началась невидная и неслышная весенняя работенка. Снег делался дырявым, рыхлым и со вздохом оседал, растекаясь по еще мерзлой земле миллионами холодных ручейков. Вроде бы все еще было бело по-старому, а реки и ручьи уже помутнели и вздулись; всюду запахло прохладно и свежо, а воздух настолько насытился влагой, что ветки деревьев, крыши домов, стены, столбы, провода, шерсть на зверях - все потемнело, сделалось мокрым и отовсюду закапало. Дубы и грабы в первый же день, как потеплело, стали белыми, заиндевели - это выступал из них внутренний холод, накопленный за зиму. Но белизна тут же растаяла, по стволам и веткам потекло, будто дождик пошел. Воздух был тяжел и неподвижен, а прислушаешься - кругом шепеляво шелестит: это стекали на снег и палую листву миллиарды водяных капель. Четыре дня стоял едкий туман. Только на пятый день из степей потянуло теплым ветерком. Целый день ветер, хорошо пахнущий степным черноземом и зелеными травами, сгонял туман и на другое утро более или менее очистил небо. В прорывах серой пелены показалась голубизна, брызнуло солнце. Лес обрадовался солнцу, зашумел, обсыхая, и в его монотонный гул впервые в этом году неожиданно вплелась простенькая песня синички. Была песня короткой, веселой, но решительной. Саше Молчанову не сиделось дома, он все время ходил с Архызом по долине, по ближним горам, а вечером исписывал страницы в дневнике, отмечая перемены в природе. Странствуя по другому берегу реки, он очутился близко от того места, где встретились Архыз и Лобик. Здесь все изменилось за полторы недели, местами снег уже сошел, но пес мгновенно узнал место и настойчиво потянул поводок. Они вошли в распадок. Тут снег уцелел, на северном склоне даже остался по-зимнему голубым. Архыз живо отыскал старый след медвежонка и свой собственный. Покрутившись, он выразительно посмотрел на хозяина. - Ты что? - не понял Саша. Архыз, наклонив морду, повел его по следу. - А, теперь вижу! Погоди-погоди... - Он нагнулся и ощупал подтаявшие вмятины. - Это же медвежьи! А это - собаки. Уж не твои ли, дружок, когда ты гонялся за шатуном? И вдруг догадка осенила его. След-то маленького медведя! Уж не Лобик ли бродит?.. Если он, то, значит, они вместе с Архызом. Вместе! Не забыли... Архыз поднял морду, наклонил ее и как-то сбоку, смешно и внимательно посмотрел в глаза Саши. Хвост его лениво шевельнулся. Похоже, он хотел сказать: "А что особенного? Ну, встретились, ну, побегали. Все-таки сродни мы..." Молчанов вернулся домой под вечер. Елена Кузьминична и зоолог Котенко сидели за столом и пили чай. - Привет, ходок, - без улыбки сказал Котенко и пожал руку. - Стоит наш заповедник, не уплыл? - Стоит, весне радуется. Мы с Архызом по тому берегу реки ходили, такое, можно сказать, открытие сделали... - Выкладывай, если это имеет отношение к зоологии. - Еще как имеет! Отыскали след Лобика. - Нашего Лобика? - переспросила Елена Кузьминична. - Другого в природе нет. Ну, помните, Ростислав Андреевич, у нас вместе с Архызом жили олененок Хобик и медвежонок? Так вот медвежонка Лобиком звали. Я его осенью отпустил. Отвел в лес и снял ошейник. Он даже "до свидания" не сказал, невежа. - Подожди-подожди. Меня интересуют факты. Ты сказал, что нашел следы? - Там, понимаете, все перепутано. Архыз бегал и, видно, Лобик с ним. Они, в общем, встречались и всласть погуляли друг с другом. - Это интересно, Саша. - Котенко заметно оживился. - Но почему ты уверен, что именно Лобик? - А кто же еще? Чужой медвежонок? Неужели Архыз способен так вот запросто знакомиться с медведями? Антагонисты все же. - Если Лобик бродит вокруг поселка, еще встретимся. Он и тебя узнает. И вас, Елена Кузьминична. Звери на ласку отзывчивы. Котенко опять вдруг помрачнел. Саша, не остывший от возбуждения, заметил это и сказал, все еще безмятежно улыбаясь: - У вас неважное настроение. Не случилось ли чего? Елена Кузьминична вздохнула, а Котенко вдруг озлился и сказал: - Иду, понимаешь, утром по городу, а навстречу кто бы ты думал? Этот самый Козинский со своей нахальной улыбочкой. Дорогу мне загородил и так вежливо: "Рад видеть, начальник". У меня, наверное, лицо вытянулось, до того неожиданно, даже противоестественно все это. А он щурится, доволен. "Интересно, говорит, мне посмотреть на выражение вашего лица, если мы встретимся не на городском тротуаре, а на лесной тропе. Я бы вас так ублажил, что ни одна больница не взялась бы склеить..." И пошел дальше, подлец! Каково? - Так его выпустили? - Вот слушай. Я сразу в машину - и к прокурору района. Мало того, что он заставил меня сидеть в приемной почти час, еще и встретил так, будто я помешал ему заниматься очень важным делом, и, в общем, едва удостоил объяснения. Подумаешь, оленей убили! Хватит и того, чтоб передать дело в административную комиссию райисполкома. Там ему выпишут штраф в двадцать пять рублей и на этом поставят точку. Каково отношеньице, а? - Значит, и другие на свободе? - Ну конечно. Директор леспромхоза ходатайство написал: задержаны его работники и все такое; техника стоит, план не выполняется; ну, побаловались хлопцы, коллектив обязуется впредь досматривать... Елена Кузьминична вышла. Зоолог проводил ее глазами и тихо сказал: - Я специально приехал предупредить тебя, Саша. Козинский про тебя такое сказал... В общем, он почему-то не столько на меня, сколько на тебя зуб имеет. Грозит. Будь осторожен, понимаешь? Это такой человек... - Понял, Ростислав Андреевич. Они помолчали. И тут Саша с искренним недоумением сказал: - Что же получается? Выходит, мы в роли обороняющихся? Так не пойдет. Обороняться должны они, браконьеры. - Не вижу реальной возможности изменить обстановку, - мрачно отозвался Котенко. - Прокурор района - не последняя инстанция, - решительно возразил Саша. - Надо сообщить выше. - Если этому некогда, то, надо полагать, и другим... - Ладно. Я вот что сделаю! - Саша рубанул ладонью воздух. - Я напишу в газету. Обо всем напишу, и пусть попробуют объясниться через газету. - Наивный ты человек! - Котенко засмеялся. Он поднялся, прошелся по комнате, похлопал по плечу Сашу. - В газету... Пока ты напишешь, да пока там повернутся... Э, друг мой! Лучше давай на самих себя надеяться. Ухо востро, глаз зорок, патрон в патроннике - и на душе спокойней. - В обороне? - Нет, почему же? В наступлении. Только с осторожностью лисы и бесшумностью волка. Знаешь, с волками жить... Вот так. А то, что я сказал об этом самом Козинском, помни. Зоолог попрощался и ушел. Елена Кузьминична пришла убирать посуду и все поглядывала на озабоченное лицо сына. Она ощущала неясное беспокойство. Наконец спросила: - Что ж это, Ростислав Андреевич только затем и приехал, чтобы рассказать тебе, как встретился с Козинским? - Да, конечно... - Саша и сам почувствовал, что вышло у него не очень убедительно. Не мог же он сказать матери об угрозе. Впрочем, больше она не расспрашивала. А он придумал свой маневр. 2 Станица Саховская километрах в двадцати от Камышков, как раз на пути в город. Все лесовозы идут через центр станицы, доехать особого труда не представляет. Туда Саша и собрался. Надел на свитер выходной костюм, взял полевую сумку и, сказав матери, что ненадолго, вышел посмотреть попутную машину. "Не в лес, - подумала Елена Кузьминична. - К товарищам, наверное". Если бы она знала, к каким таким товарищам! Когда машина остановилась в центре у продмага и Саша вылез из кабины, в кучке хлопцев и мужичков, вечно толкающихся у магазина, сразу смолк разговор. Все уставились на него. Кто-то вполголоса сказал: "Молчанов". И больше ни слова. - Здравствуйте. - Саша дотронулся до козырька своей форменной фуражки. - Кто мне скажет, где живет Козинский? - Понятно. Он уже квитанцию на сиреневую бумажку привез, - сказал самый разговорчивый. - Если так, не советую тебе ходить. Отдай в Совет, они взыщут. Человек он дюже горячий, как бы чего не вышло... - Так где его найти? - повторил Саша, оставив без внимания это вполне дружеское предупреждение. Ему показали. Восьмой дом, если назад идти. - Я провожу, - вдруг сказал еще один. И тут Саша узнал его: тот самый, которого он тащил из реки. Лысенко Иван. И почему-то покраснел. Своего "крестника" встретил. Когда отошли, Саша спросил: - Ну как, река по ночам не снится? Лысенко глубоко вздохнул. Неловко улыбнувшись, сказал: - Я тебе и спасибо не сказал. Так получилось, ты уж извини. Хотел к матери твоей с благодарностью, потом подумал: вроде неловко. Такое ведь дело... - Замнем, - ответил Саша, повеселев. - Было и прошло. Они помолчали. - А к нему ты зря, - сказал Лысенко. Саша не ответил. Тогда Лысенко остановился. - Вон его сынок с собакой забавляется. А я дальше не пойду. Дом у бывшего лесника стоял высоко, даже как-то горделиво на гладком каменном фундаменте. Окна в аккуратной резьбе, доски крашеные. Белый тюль виден внутри, фикус зеленеет. Добротный дом, сразу видно: хозяин живет. И не бедно. Мальчишка, года на четыре моложе Саши, взял собаку за ошейник. - Отец дома? - спросил лесник. - Неужто ко мне? Собственной персоной? - раздался насмешливый голос. Козинский стоял в дверях, какой-то франтовато-праздничный и, кажется, навеселе. - К вам, - коротко ответил Саша. Сердце у него словно бы упало. Думал, встретит покаянным взглядом, бичевать себя начнет, а Козинский словно орден получать собрался. Хозяин повернулся и вошел в дом. Саша двинулся за ним, хотя приглашения не получил. В большой теплой комнате хлопотала жена, молодая и полная женщина. Саша поздоровался. Знал ее: работала в буфете. - Выйди пока, - приказал ей Козинский. - У нас тут мужской разговор. Он сел к столу, кивнул гостю: "Садись" - и оценивающе посмотрел ему в глаза. - Будь ты постарше да с другой фамилией, тогда поставил бы я литровку, достал хорошей солонинки и поговорили бы мы мирно и тихо, чтобы выйти из дома дружками-приятелями. Но по лицу твоему вижу... Давай выкладывай, с чем пришел. Саша облизнул сухие губы, коротко прокашлялся. - Знаете, - тихо начал он, - когда человек предает дело, которому служит, его называют ренегатом, предателем вдвойне. Не могу понять, как вы, лесник заповедника, могли пойти на такое... У Козинского на лице появились красные пятна. Пальцы сжались в кулак и побелели. Но он сдержался. Только со злом сказал: - Давай дальше... - Ну, когда человек плохо живет, тогда понятно. Чтобы лишнюю полсотню заиметь. Хоть и мерзко, но понятно. А вы-то... Он обвел взглядом по стенам хорошо обставленной комнаты и только хотел добавить еще что-то, как хозяин стукнул кулаком по столу. - Хватит, Молчанов! Ты, я вижу, хоть и сосунок, а за словом в карман не лезешь, выучили тебя всяким таким идеям. Но лекции читать мне еще молод. - Вы на вопрос ответьте, - упрямо сказал Саша. Он сидел красный от возбуждения, ершистый и настойчивый. Козинский смотрел на него и зло, и насмешливо - чувствовал свое превосходство. - А что, если я скажу тебе правду? Не деньги мне нужны, страсть во мне такая - стрелять, убить. Если не свалю зверя, бабой себя чувствую. Вот и бью. - И других приманили... - Они, мил человек, сами прилипли. Может, и у них эта страсть покоя не дает. Сила есть, ружье есть, лес рядом - ну как тут удержаться! Да ведь и связаны мы все общей веревочкой: тот сосед, тому обязан, другому просто не откажешь - вот она и теплая компания готова. Я тебе откроюсь, потому как не боюсь: иной друг-приятель все для тебя сделает, только возьми его на охоту. Никаких денег не надо, дай стрельнуть. Вот дом я строил: ребята кто машину подбросит, кто кирпича выпишет. Думаешь, они за десятку-другую? Не-е, ты устрой ему кабана или медведя. Жену в буфет взяли, а через неделю бухгалтер уже намекает, нельзя ли в горы... Мне жить помогают, неужто я таким откажу? Так вот и получается. Э, да что тебе толковать! Понятия в тебе еще нет, детские распрекрасные идеи в голове, комсомолом придуманные. Поживешь с мое - поймешь. - Значит, вы не раскаиваетесь? Козинский рассмеялся. Весело, с издевкой. - Ты штраф принес? Давай выкладывай и катись знаешь куда... Без тебя знаю, как жить, понял? Неожиданно Саша ощутил в себе стойкое спокойствие, какое ощущает человек правого дела. Все стало на свое место. Если бы этот мерзавец просил, каялся, он мог бы, наверное, смягчиться. Но перед ним сидел человек чужих, противных убеждений, который, как он выразился сам, не может жить без стрельбы, без насилия над природой да еще бахвалится, что продает эту природу оптом и в розницу за услуги и добрососедство. Его простить невозможно. Такой может пройти в сапогах через клумбу с нежными цветами, пнуть ногой больного котенка, сломать яблоню из-за трех последних плодов на вершине, улюлюкая, гнаться за зайчишкой, стрелять сайгаков из быстро несущейся по степи машины, глушить бомбами рыбу в пруду. - Вот что, - сказал Саша спокойно. - Штрафом вы, Козинский, на этот раз не отделаетесь. Вас уволили с работы. Этого мало. Вас надо посадить в тюрьму. - Уж не ты ли проводишь меня туда, Молчанов? - все еще со смешком спросил Козинский. - Вас будут судить. А я расскажу на суде, как вы грозили мне и Котенко. И другие скажут, которых вы совращали. Раз не можете быть честным человеком, ваше место за решеткой. - Катись отсюда! - Козинский вскочил, побледнел, видно, слова и тон Саши в равной степени и обозлили и испугали его. - Катись и помни: со мной опасно шутить. А уж когда мне про тюрьму, я не прощаю, слышишь? Опять крыльцо, подросток с собакой. Солнце, ветер, улица. За три дома отсюда ждет Лысенко, беспокоится. А сзади - ненавидящий взгляд зеленоглазого, чисто выбритого человека с тонкими пальцами, который завтра будет проверять тетрадки у сына, ласкать собаку, ходить в гости, читать газеты. Благоразумный, удачливый человек. До того часа, пока не уйдет вечером в лес, чтобы открыть там тайник, вынуть бог знает как добытую винтовку и ходить с увала на увал в поисках жертвы. Убить, чтобы утолить страсть к убийству, расплатиться оленем за услуги другого человека и, ощутив себя полноценным мужчиной, вернуться в свой красивый и уютный дом. В тот же день Саша написал статью в одну из центральных газет. Наверное, потому, что писал он еще не остывший от возмущения и вложил в слова горячее чувство протеста, статья получилась хоть и небольшой, но убедительной и даже страстной. Такие корреспонденции не исчезают. 3 Статью напечатали удивительно скоро: через неделю. Еще через день газету уже читали в Камышках и Саховке. Редакционный комментарий, размером чуть меньше самой статьи, был строгим и недвусмысленным. Указывалось, что браконьерство в таком масштабе - исключительный случай. У Саши екнуло сердце, когда он увидел статью и подпись: "Александр Молчанов, лесник". - Что же теперь будет-то, Саша? - прошептала мать. Котенко откровенно обрадовался и по рации наговорил Саше много похвальных слов. Он признался, что не ожидал такой реакции прессы, и сказал еще, что теперь браконьеры прижмут хвосты. Козинский прочел статью раз, другой, посидел в задумчивости у стола, выстукивая пальцами какой-то мотив, спросил у жены адрес ее сестры, проживающей возле Тюмени, и сказал: - Придется сматываться. Потом, когда первый испуг прошел, положение показалось не таким уж безнадежным, и адрес дальней родственницы на время забылся. Жгучая ненависть не оставляла Козинского. Каких только слов не говорил он в адрес Молчанова, каких только бед и напастей не сулил ему! Прошло два дня. Приятели говорили "обойдется", его сосед, директор леспромхоза, посмеивался: "На испуг берут". Что происходило за эти два дня, никто из них не знал. Областной партийный комитет обсудил статью на совещании, куда пригласили представителя милиции и прокуратуры. Районный прокурор получил выговор. Началось следствие, и поручили его опытному и разумному человеку. Он опросил работников заповедника, деда, который сразу выдал всех своих "постояльцев", и уже к концу второго дня картина полностью прояснилась. Вечером, когда Козинский укладывался спать, у крыльца его высокого дома сверкнули фары двух милицейских машин и через минуту раздался требовательный стук в дверь. - Не открывай, - шепнул он жене и стал быстро одеваться. - Я во двор, а оттуда в лес. Он шмыгнул в сарай, в тайник, а из него проскользнул в огород. Лес темнел в сорока метрах, но эти сорок метров пройти не удалось. Две фигуры выросли впереди, еще один в шинели появился сзади. - Спокойно, Козинский, - сказал капитан. - Не вздумайте дурить, может случиться худое... А сам уже обшаривал карманы в поисках оружия. Тоска охватила браконьера. Он горестно усмехнулся. И чего не уехал вчера, дурак!.. Жалеть об утерянной возможности ему долго не пришлось: тут же, в доме, начался допрос. Понемногу Козинский пришел в себя и даже прицыкнул на плачущую жену. В чем, собственно, его обвиняют? Взяли-то с пустыми руками. Ах, карабин! Какой карабин? В речку он уронил двустволку - это точно, случился такой грех: ходил за реку зайчишек пострелять. Мясо? Такого не было. Где оно, докажите! Он сидел нога на ногу за столом и барабанил пальцами. Привели деда. Тот почесал бороду, вздохнул и отвел глаза. - Этот? - спросил капитан. - Ты уж того, Володя, признавайся, колы пыймали... - И, обернувшись к следователю, сказал: - Главарь и есть. - Дурак ты старый, - спокойно сказал Козинский, - из ума выжил. А вы, капитан, прежде чем такого свидетеля выставлять, вы бы его на экспертизу, на предмет рассудка. Что после этих слов с дедом случилось, никто и подумать не смел! Он бросился на Козинского с кулаками, плакал, кричал, что таких казнить надо, и с трудом позволил себя увести. Лысенко, самый молодой из задержанных, говорил кратко и четко. Да, Козинский пригласил его, сказал, что лицензию на отстрел имеет, одолжил своему напарнику обрез, они убили несколько оленей. Козинский хмурился: плохо. - Сдайте винтовку, - предложил капитан. - Где она? - Какую винтовку? - переспросил он. - В реке моя двустволка. Уже под утро арестованного вместе с тремя другими увезли в городскую тюрьму. Когда Козинского подсаживали в машину, он обернулся, увидел Молчанова. Тот стоял спиной к нему. И снова, как в первую встречу, браконьер одарил лесника тяжелым, ненавидящим взглядом. Весть обо всем случившемся в Саховке с необыкновенной быстротой облетела десяток лесных станиц и поселков, где проживал не один грешник. И все, у кого рыльце в пушку, удивлялись: - Из-за каких-то оленей - тюрьма? Удивление это чаще было наигранным. Знали, что есть закон о браконьерстве. Но были и несведущие. Во всяком случае, и те и другие происшествие это, как говорится, намотали себе на ус. Лесники и зоологи могли заняться другим полезным делом, тем более что весна разохотилась и уже зашагала вверх на перевалы. Туда же пошли и дикие звери. Глава четвертая ТРЕУГОЛЬНЫЙ ВЫРЕЗ НА ЗВЕРИНОМ УХЕ 1 Удивительное создание природы - живой цветок! На коричневом фоне прошлогодней лесной подстилки и мертвой, тронутой тлением, травы поутру, едва солнце скользнуло в лес, вдруг вспыхнула фиолетовая звездочка с маленькой зеленой салфеткой на тонкой шейке. Первый живой "рабочий" листик. Три ярких красновато-фиолетовых лепестка вокруг бело-зеленой чашечки, где вся премудрость бытия - тычинки и пестик, едва заметные для гла