вторым автоматчиком, который исчез одновременно с начфином. По всей вероятности, он знает, куда делся и Соколов. Стремянной осторожно положил руку на плечо солдата. - Товарищ Еременко... А товарищ Еременко... Не знаете ли вы, что с Соколовым? Где он? Солдат молчал. Стремянной дотронулся до его руки. Она была холодна. И только по легкому облачку пара, вырывавшемуся изо рта, можно было догадаться, что он еще жив. Через четверть часа Еременко был доставлен в полевой госпиталь, занявший все три этажа каменного здания школы. Еще через полчаса его положили на операционный стол, и хирург ампутировал ему обе ноги по-колена. Глава тридцать седьмая ДВА БОЙЦА В холодных лучах солнца поблескивает белый кафель полуразрушенной печи. Она возвышается в хаосе обгорелых досок, рухнувших перекрытий, щебня. А двое людей стоят и смотрят на эти развалины с выражением суровой печали на лицах. Один из них - высокий, немолодой, в продымленном полушубке, потерявшем свой первоначальный цвет; когда-то полушубок был белым, а сейчас темно-коричневый, и вырванные клочья зашиты неумелыми руками; другой - мальчик в стеганом ватнике, с острым, обветренным лицом; он держит в руках трофейный немецкий автомат, широкий ремень которого опоясывает тонкую шею, и от тяжести мальчик немного сутулится. Трудно узнать в этом не по возрасту серьезном пареньке того мальчугана, который когда-то рыдал в пустой голубятне. - Катя! Катя!.. - шепчет Алексей. - Ну, пойдем, Коленька! Пора... Они бросают последний взгляд на то, что когда-то было их домом, поворачиваются и идут вдоль разрушенной, сгоревшей улицы. Идут и молчат, думая о той молодой светловолосой женщине, которую одновременно звали и Катей и мамой. Партизанский отряд вышел из леса. На городской площади партизаны прошли сомкнутым строем мимо представителя обкома и командира дивизии Ястребова. Это был последний парад. Сегодня к вечеру решатся судьбы. Большинство станет солдатами, а другие начнут восстанавливать город. Алексей Охотников уже знал, что пойдет с армией, хотя Колесник и уговаривал его остаться в городе. Разрушена железнодорожная станция, разбито депо - много работы! Обком партии отбирает специалистов. Одно дело он, Колесник, кадровый офицер, - а Алексею Охотникову после всех испытаний и тяжелого ранения нужно вернуться к труду. Колесник говорил убедительно, и в первые минуты Алексею показалось, что он согласится. У него сын!.. Маленький сын! - Коля, где живет Клавдия Федоровна?.. Алексей остановился. Нет, он не мог вынести взгляда, все понимающего и покорного. - Пойдем! - сказал он и снова зашагал. Шли рядом два бойца - отец и сын - по разрушенной, сметенной улице. И оба знали, что младший останется, а старший уйдет по дальним, неизведанным дорогам... - Я говорил с Клавдией Федоровной, - сказал отец, - ты будешь жить у нее с Виктором и Маей. Коля молчал. - Тебе нужно учиться... - продолжал отец. - Тебе нельзя не учиться!.. А я должен уйти... Я должен! - Он повысил голос, словно боясь, что Коля будет его упрашивать остаться. - Ведь я хорошо знаю район укреплений... Я только покажу - покажу, где стоят доты, и вернусь!.. Коля молчал, и его молчание было сильнее слов. - А автомат мне еще можно носить? - вдруг спросил он. - Нельзя, - сурово ответил отец, - теперь нельзя! По улице шагали два бойца. Один высокий, другой едва доставал ему головой до груди. Они дошли до перекрестка. Остановились. Высокий нагнулся, поцеловал низенького, что-то сказал ему, повернулся и пошел дальше. А тот, что был ниже, в продымленном ватнике, смотрел ему вслед и совсем по-взрослому глотал слезы. И, только когда старший скрылся из виду, он прислонился к забору и заплакал навзрыд. Глава тридцать восьмая СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ Издалека ветер донес в город едва слышный рокот артиллерийской канонады. Это соседняя армия выбивала противника из укрепленного района. На площади стучали кирки, врезаясь в мерзлую землю, - взвод саперов копал братскую могилу для расстрелянных гитлеровцами солдат. На завтра Ястребов назначил торжественные похороны. По опустевшим улицам ходили патрули. Изредка проезжали машины с синими фарами. Разведка донесла Ястребову, что гитлеровцы, отступив к Новому Осколу, окапываются и подвозят резервы. Возможно, что они в ближайшие дни попытаются перейти в наступление. Ястребов попросил командующего армией разрешить ему продолжать преследование противника. Однако в штабе армии были свои планы. Ястребову приказали организовать крепкую оборону города и ждать дальнейших указаний. Сидя за своим рабочим столом, Стремянной разговаривал по телефону с командирами полков, когда с радиостанции ему принесли телеграмму из штаба армии. По тому, как улыбался сухопарый лейтенант, подавая ему листок с уже расшифрованным текстом, он понял, что его ждет приятное и значительное известие. И действительно, телеграмма была очень приятная. Стремянной быстро пробежал ее глазами, невольно сказал: "Ого!" - и вышел в соседнюю комнату, где полковник Ястребов беседовал со своим заместителем по политической части - полковником Корнеевым, невысоким, коренастым, медлительным и спокойным человеком, любителем хорошего табака и хорошей шутки. Они сидели за столом, на котором лежали оперативные сводки и карты, впрочем тщательно сейчас прикрытые, так как в комнате находился посторонний человек в штатском. Ему было, вероятно, лет под пятьдесят (а может быть, и меньше - месяцы, прожитые в оккупации, стоили многих лет жизни). Его темные, когда-то пышные волосы были так редки, что сквозь них просвечивала кожа, щеки покрывала седая щетина. Одет он был в старое черное пальто, из-под которого виднелись обтрепанные серые летние брюки. На носу у него кое-как держались скрепленные на переносице черными нитками, сломанные надвое очки с треснувшим левым стеклышком. Разговаривая с командирами, человек время от времени поглядывал на телефониста, который, сидя в углу, ел из котелка суп. В стороне, у окна, стоял начальник особого отдела дивизии майор Воронцов. Он был одного возраста со Стремянным, но выглядел значительно старше - может быть, оттого, что имел некоторое предрасположение к полноте. Слегка прищурив свои небольшие карие глаза, он спокойно курил папиросу, внимательно и с интересом слушая то, что рассказывал человек в пальто. В руках он держал несколько фотографий, уже, очевидно, им просмотренных, выжидая, пока Ястребов и Корнеев просмотрят другие. Мельком взглянув на постороннего, Стремянной подошел к Ястребову и, сдерживая улыбку, громко произнес: - Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!.. Ястребов удивленно и строго посмотрел на него. - Бросьте эти шутки, Стремянной!.. У нас тут дело поважнее... Познакомьтесь. Это местный фотограф. Он принес нам весьма интересные снимки... Их можно будет кое-кому предъявить. - И Ястребов протянул Стремянному пачку фотокарточек. Стремянной взял у него из рук десяток еще не совсем высохших фотографий, отпечатанных на матовой немецкой бумаге с волнистой линией обреза. На этих фотографиях были сняты эсэсовцы. На одной - во время игры в мяч, без мундиров, в подтяжках, с засученными до локтей рукавами рубашек. На другой - они сидели вокруг стола в мундирах при всех регалиях и дружно протягивали к объективу аппарата стаканы с вином. Среди них было несколько женщин. На третьей - гитлеровцы были сняты в машине, каски и фуражки низко надвинуты на глаза, на коленях - автоматы. Не забыли они сняться и у подножия виселицы в самый момент казни, на кладбище, среди уходящих вдаль одинаковых березовых крестов... На этих же фотографиях - то сбоку, то на заднем плане - виднелись какие-то фигуры в штатском. Они, видимо, тоже участвовали в происходящем, но чувствовалось, что это люди подчиненные, зависимые и между ними и их хозяевами - огромная дистанция. - Да, эти фото нам будут очень полезны, товарищ генерал, - согласился Стремянной и, отступив на шаг, незаметно для Ястребова передал за его спиной телеграмму замполиту. - Опять - генерал! - уже рассердился Ястребов. - А что, собственно, вы, товарищ генерал, придираетесь к начальнику штаба? - сказал, улыбаясь, Корнеев. - По-моему, он совершенно прав, вы и есть генерал... Вот, смотрите! - И он протянул Ястребову телеграмму. - За освобождение города вам присвоено звание генерал-майора и вы награждены орденом Красного Знамени... - А дивизия?.. - спросил Ястребов. - Никого не забыли, Дмитрий Михалыч. А дивизии объявлена благодарность. Приказано наградить всех отличившихся, - сказал Стремянной, уже не сдерживая своей радости. Ястребов читал телеграмму долго-долго и почему-то сердито сдвинув брови. Наконец прочел и отложил в сторону. - Прямо невероятно, - сказал он вполголоса: - четыре события, и все в один день! - Три я знаю, товарищ генерал. - Стремянному ново и даже как-то весело было называть Ястребова генералом. Ведь всего несколько месяцев тому назад он был подполковником, а в начале войны - майором. - Первое событие - освобождение города. Второе - присвоение вам звания генерала. Третье - орден... А четвертое? - Ну, это самое незначительное, - смущенно сказал Ястребов: - мне сегодня исполнилось сорок пять лет. - Поздравляю, Дмитрий Михалыч! - сказал Корнеев, крепко пожимая ему руку. - Отметить это надо! Такие дни бывают раз в жизни!.. - И я вас поздравляю, товарищ полк... - Стремянной вдруг сбился, махнул рукой и обнял Ястребова, - дорогой мой товарищ генерал!.. Ястребов с трудом высвободился из его могучих объятий. - Ладно, - шутливо сказал он. - Поздравления принимаю только с цветами... Давайте покончим с делом. Спасибо вам, товарищ Якушкин, - обратился он к фотографу, который все это время безмолвно стоял в стороне, однако всем своим видом участвуя в том, что происходило в комнате. - Вы поступили совершенно правильно, передав в руки командования эти фотографии. Благодарю вас за это. Я вижу, трудно вам тут было, и в тюрьме насиделись досыта. Как только фотографии вам удалось спасти? - Я сверток с ними облил варом, и в огороде закопал. Вот и сохранились... - Хорошо придумал!.. Вот вам записка. - Ястребов нагнулся над столом и, взяв листок бумаги, написал на нем несколько слов. - Идите к начальнику продовольственного снабжения - он выдаст вам паек... - Спасибо, спасибо, товарищ генерал! - Якушкин широко улыбнулся, обнажив длинные желтые зубы, пожал всем по очереди руки и направился к дверям. - Ну, Воронцов, - обратился к майору Ястребов, когда дверь за Якушкиным закрылась, - ведь важный материал он нам доставил? А? И человек, по-моему, занятный... - Да, несомненно, - согласился Воронцов, собирая фотографии в пачку. - Я заберу все фото, не возражаете? - Забирай, забирай, - кивнул Ястребов и протянул ему карточки, которые были у него в руках. - Это для твоего семейного альбома, а мне ни к чему... Изучи как следует. Это такие документы, от которых не открутишься... - Еще минуточку, товарищ Воронцов, - сказал Стремянной, заметив его выжидательный взгляд, - я только досмотрю эти несколько штук... Он взял в руки последние три фотографии. На одной из них внимание его почему-то привлекла фигура уже немолодого немецкого офицера, плотного, с высоко поднятыми плечами... Офицер смотрел куда-то в сторону, и фигура его была несколько заслонена широким кожаным регланом эсэсовского генерала, обращавшегося с речью к толпе, понуро стоящей перед зданием городской управы. Что-то в облике этого офицера показалось Стремянному знакомым. Где он его видел?.. И вдруг в памяти у него возникли те двое пленных, которых он заметил сегодня утром на улице города. Тот, постарше, с поднятым воротником и в темных очках!.. Стремянной быстро вышел из комнаты, спрыгнул с высокого крыльца и нагнал Якушкина в ту минуту, когда фотограф расспрашивал часового у ворот, как пройти к продовольственному складу. - Товарищ Якушкин! А товарищ Якушкин! - окликнул Стремянной. - Скажите-ка мне, кто это такой?.. Вы не знаете? Да нет, не этот. Вон тот, позади... Якушкин поправил очки и взял из рук Стремянного фотографию. - А!.. Я думал, вы спрашиваете про этого оратора в реглане. Это Курт Мейер, начальник гестапо, а тот, позади, - бургомистр Блинов. Знаменитость в своем роде... - Бургомистр?.. Почему же он в эсэсовской форме? - А гитлеровцы ему разрешили. В последнее время он ходил во всем офицерском. - Спасибо! - Стремянной быстро возвратился к себе и вызвал по телефону военную комендатуру города, - У телефона комендант майор Теплухин! - Товарищ майор! - быстро сказал Стремянной. - Часа три назад к вам должны были привести двух пленных офицеров... Одного? Нет, двоих... Один из них такой коренастый, в темных очках... Где он?.. Нет, не хромой, а другой... Сбежал?.. Как же это вы допустили, черт вас совсем возьми!.. Да вы знаете, кто от вас сбежал? Бургомистр! Предатель!.. Найти во что бы то ни стало... Слышите?.. Повторите приказание. Майор Теплухин повторил в трубку приказание. Стремянной сейчас же распорядился, чтобы в городе тщательно проверялись пропуска и чтобы количество патрулей было увеличено. Потом он рассказал о происшествии Воронцову, отдал ему фото и, когда Воронцов ушел к себе, снова принялся за работу. Но ему не работалось. "Странное дело, как он врезался в память, этот сегодняшний эсэсовец! - думал он, раздраженно шагая из угла в угол. - Вижу в первый раз, а вот поди ж ты!.." Глава тридцать девятая УДИВИТЕЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ В этот вечер вся энергия движка, который обычно освещал штаб дивизии, была отдана госпиталю и типографии, где печатался первый номер газеты освобожденного города. ...За большим столом, покрытым за неимением скатерти простыней и освещенным неверным желтоватым светом нескольких стеариновых свечей, расставленных на столе между бутылками, банками консервов, тарелками с колбасой, шпигом и дымящейся вареной картошкой, сидел виновник торжества - генерал Ястребов. На его кителе были еще знаки различия полковника - Военторг не предусмотрел, что производство полковника Ястребова в генералы состоится так быстро. Вокруг стола на табуретках, стульях и опрокинутых ящиках сидели замполит Корнеев, Стремянной, которого то и дело вызывали к телефону, Громов и Морозов - оба усталые, полные впечатлений от большого дня. Они сегодня осмотрели весь город, говорили с десятками людей, у них уже стало постепенно складываться представление о том, что предстоит им сделать в этом разрушенном врагом городе. Здесь же был Колесник. Давно он уже не чувствовал себя так спокойно и хорошо, как сегодня. За стеной штаб дивизии жил своей обычной напряженной и деловой жизнью. Слышались голоса телефонистов: "Волга слушает!", "Днепр, Днепр, отвечайте пятьдесят шестому!" То и дело хлопала дверь. Стучали каблуки. Оранжевые язычки пламени на свечах метались, чадили, и тени голов расплывались по стенам. Когда наполнили стаканы, Ястребов встал. Встали и все, кто был за столом. Ястребов сказал: - Мне хочется вас приветствовать в городе, который освободила наша дивизия. Долго стояли мы на восточном берегу Дона, долго ждали приказа... И вот наконец мы идем на запад. Тяжело видеть нам города наши в развалинах, людей наших замученными... И мне хочется прежде всего почтить память тех, кто погиб за Родину!.. - Комдив замолчал и склонил голову. Все помолчали. - Но главное, - продолжал он, - я верю, я убежден, что нанесенный нами удар приближает полный разгром врага. Выпьем же, друзья, за победу!.. Зазвенели стаканы. Все были взволнованы и даже растроганы. Стремянной чуть пригубил свой стакан. Ему часто приходилось вставать из-за стола, чтобы прочесть новые донесения. Самые важные из них он тут же показывал Ястребову, и тогда тот выходил в соседнюю комнату к телефону и докладывал командующему армией. Из штаба армии запрашивали: сколько и какие боеприпасы нужно доставить; нет ли новых данных об укрепрайоне; когда прислать машины за ранеными; как идет учет трофеев; сколько взято в плен вражеских солдат и офицеров; в каком состоянии город. Из обкома партии интересовались, можно ли быстро пустить в ход электростанцию, а также другие предприятия, и просили, по возможности, обеспечить население продовольствием и топливом... За столом делились впечатлениями утреннего боя, вспоминали недавние встречи. Громов рассказал об одном больном старике железнодорожнике, старом члене партии, который в своей сторожке устроил явку для партизан, передавал сведения о движении вражеских воинских эшелонов. Старик сохранил свой партийный билет, и одним из первых его вопросов к Громову был: "Кому, товарищ секретарь, платить теперь членские взносы?" - А вы знаете, - сказал Ястребов, - мне доложили, что на окраине города обнаружена разбитая авиабомбой машина местного начальника гестапо... - А его-то самого хлопнули? - спросил Морозов. - Нет, его не нашли. Наверное, сбежал. Вдалеке раздалось несколько сильных взрывов - это минеры обезвреживали минные поля. Низко над крышами пронеслось звено бомбардировщиков... В эту минуту дверь медленно приоткрылась, и на пороге появился командир санбата, майор медицинской службы Медынский. Небольшого роста, толстый, он был одет в белый халат, поверх которого, вероятно в сильной спешке, накинул шинель, не успев надеть ее в рукава. По его взволнованному лицу Стремянной понял, что в госпитале что-то произошло. Увидев в комнате столько людей, Медынский смущенно отступил за порог, но Стремянной тотчас же вышел в соседнюю комнату: - Что случилось, товарищ Медынский? Врач отвел Стремянного в сторону и так, чтобы никто не слышал, тихо сказал: - Удивительная новость, товарищ подполковник! Капитан Соколов объявился. - Соколов?! Да что вы говорите! Бывший начфин? - Он самый!.. - Где же он? - У нас в госпитале. - А как он к вам попал? - Бежал с дороги из эшелона с военнопленными. Гитлеровцы увозили их на запад. Ну, он как-то сумел от них уйти. Охранники ему стреляли вслед, ранили в правую руку. Посмотрели бы вы, во что он превратился! Какая шинелишка, какие сапоги! Весь оборванный! Чудом от смерти спасся... - В каком он состоянии? - Слаб, но бодр. Шутит даже. Сказал, чтобы я вам передал от него привет. Он говорит, что хотел бы увидеться с вами. Стремянной на минуту задумался. - Хорошо. Я сейчас приду. - Он шагнул к двери, за которой висел его полушубок, и обернулся: - А как здоровье солдата Еременко, которому сегодня ноги ампутировали? Знаете, того - из концлагеря. - Еременко?.. Еременко полчаса назад умер. Так и не пришел в сознание, бедняга. Операция была слишком тяжелая, а сил у него - никаких. Сами понимаете... Стремянной невольно остановился на пороге. - Умер, говорите... Так, так... Ну что ж, я сейчас приду. Он быстро накинул полушубок и, отдав дежурному необходимые распоряжения, вышел из штаба... Глава сороковая ВСТРЕЧА Когда Стремянной вошел во двор госпиталя, двое санитаров выносили из дверей носилки. По тяжелой неподвижности плоского, как будто прилипшего к холсту тела сразу было видно, что на носилках лежит мертвый. Еременко!.. Стремянной взглянул в темное лицо с глубоко запавшими закрытыми глазами. "Ах, будь они прокляты, сколько вытерпел этот человек! И вот - все..." Стремянной снял шапку и, пропустив мимо себя санитаров, смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом дома. Потом он рывком открыл тяжелую, обмерзшую снизу дверь и вошел в госпиталь. В лицо ему ударил знакомый теплый госпитальный запах только что вымытых полов, эфира, сулемы. Неярко горели редкие электрические лампы. В дальнем углу коридора громоздились одна на другой школьные парты. Двери классов, превращенных в палаты, были широко открыты. Там тесно, чуть ли не вплотную друг к дружке, стояли койки. Койки стояли и в коридоре. Только одна дверь была плотно закрыта. "Уж не тут ли кабинет Медынского?" - подумал Стремянной и приоткрыл дверь. Он увидел стены и шкафы, завешенные белыми простынями, никелированные столики для инструментария и на них - в ярком свете подвешенной к потолку прожекторной лампы - флаконы, чашки, щипцы, разной формы ножи и пилки. Середину комнаты занимал операционный стол на высоких ножках, на нем лежал раненый, по грудь покрытый простыней. Женщина в белом халате и маске, чуть подавшись вперед, быстрыми и точными движениями зашивала рану. Услышав скрип двери, она повернула закрытое до самых глаз лицо и вопросительно посмотрела на Стремянного. Он смущенно улыбнулся, махнул рукой и поскорей прикрыл дверь. Где же все-таки Медынский? Куда он запропастился? Как раз в эту самую минуту начальник госпиталя появился на верхней площадке лестницы. - Соколов не здесь, товарищ подполковник, он наверху - в палате для легкораненых, - говорил он, перегибаясь через перила. Медынский был уже без шинели, в выглаженном халате с тесемочками, аккуратно завязанными сзади на шее и у кистей рук, и это придавало его облику какую-то спокойную деловитость. - Я ему сказал, что вы сейчас придете. - И что же он? - Он даже весь загорелся от радости. Вы не можете себе представить, как измучен этот человек! Медынский повел Стремянного на второй этаж. Они прошли мимо перевязочной, из которой сквозь плотно закрытые двери доносились стоны раненого и молодой женский голос: "Ну миленький, хороший мой, потерпи! Ну минуточку еще потерпи, мой дорогой". - Это что, Анна Петровна перевязывает? - спросил Стремянной прислушиваясь. - Да, она. А что, сразу узнали? Стремянной кивнул головой: - Как не узнать! Много она со мной повозилась... На всю жизнь ее запомнил... Они прошли в конец длинного широкого коридора, в который выходили двери из пяти классов. У самой последней Медынский остановился: - Здесь... Я вам нужен? - Нет, не беспокойтесь, занимайтесь своими делами, товарищ Медынский. Если будет надо, я попрошу вас зайти или сам зайду. - Слушаю! Медынский ушел, но Стремянной не сразу открыл дверь. Он постоял немного, держась за железную ручку. Ему с необыкновенной ясностью вспомнилась вдруг всклокоченная голова Еременко в глубине темных нар, а потом - провалившиеся мертвые глаза с почти черными веками... Каким-то он увидит Соколова? Стремянной толкнул дверь и вошел в палату. Соколова он увидел сразу. Тот лежал на крайней койке у окна. В палате громко разговаривали и смеялись. Увидев Стремянного, все разом затихли. С ближайшей койки на него смотрели большие серые глаза лейтенанта Федюнина, накануне попавшего под бомбежку. Ему посчастливилось: он остался жив - взрывная волна прошла стороной, - но он получил три осколочных ранения в ноги. Стремянной хорошо знал Федюнина и был рад, что тот легко отделался. - Здорово, Федюнин! - сказал он проходя. - Надеюсь, недолго залежишься? - Зачем долго? Через две недели вернусь, - ответил Федюнин и широко улыбнулся. Остальных, кроме Соколова, Стремянной не знал - это были солдаты из разных частей, но они его встретили, как старого знакомого. - Здравствуйте, товарищ подполковник! Проведать нас пришли? - сказал усатый немолодой солдат с перевязанным плечом. - Проведать, проведать... - В палате номер девять все в порядке, товарищ начальник! Все налицо. Никого в самовольной отлучке нет, - шутливо отрапортовал солдат. Стремянной улыбнулся: - Вижу, настроение здесь боевое. - Самое боевое, - подал из другого угла голос артиллерист с широкой повязкой вокруг головы. - Тут у нас полное взаимодействие всех родов войск - от артиллерии до походной кухни. Хоть сейчас наступай!.. - Вот и хорошо, - отозвался Стремянной, с удовольствием поглядев на его широкое, чуть рябоватое лицо со смелыми, очень черными под белой повязкой глазами. - Подремонтируйтесь тут, подвинтите гайки - и айда, пошли!.. Он миновал койку артиллериста и остановился у занавешенного окна, в том углу, где лежал бывший начфин. - Здравствуйте, товарищ Соколов! Соколов с усилием приподнялся с подушек. Его забинтованная правая рука была тесно прижата к груди. Он подал Стремянному левую руку и крепко сжал его ладонь. - Я так рад, так рад... - сказал он, слегка задыхаясь от волнения и не выпуская руки Стремянного из своей. - Ведь я уже потерял всякую надежду когда-нибудь вас всех увидеть... Потерял всякую надежду остаться в живых... По его бледным, небритым щекам катились слезы радости. С тех пор как Стремянной видел его в последний раз, Соколов, конечно, сильно переменился. Но никак нельзя было понять, в чем же эта перемена. Постарел, похудел? Да, конечно... Но не в этом дело. Бороды нет?.. Это, разумеется, очень меняет человека, но опять-таки не в этом дело... Стремянной напряженно вглядывался в какое-то отяжелевшее, как будто отекшее лицо Соколова. А тот улыбался дрожащими губами и, усаживая Стремянного у себя в ногах - в комнате, тесно заставленной койками, не оставалось места даже для табуретки, - все говорил и говорил, торопливо, обрадовано и взволнованно, словно опасаясь, что, если он замолчит, гость его встанет и уйдет. - Нет, какая радость, какая радость, что я вас вижу!.. - Он прикоснулся дрогнувшими пальцами к локтю Стремянного: - Вы уже подполковник, а помнится, когда вас назначили к нам, вы еще майором были. Это каких-нибудь восемь месяцев назад... Каких-нибудь семь месяцев... - Он откинулся на подушку и прикрыл глаза рукой. - А сколько за эти месяцы пережито... Боже ты мой, сколько пережито!.. - Вы только не волнуйтесь, товарищ Соколов, - сказал Стремянной, стараясь самым звуком голоса успокоить его. - Не надо вам сейчас все это вспоминать. - Да не могу я не вспоминать! - почти закричал Соколов, и в горле у него как-то задрожало и хлипнуло. - Я сейчас, немедленно хочу рассказать вам, как я попал в плен. Вы можете меня выслушать? - Ну ладно, ладно, рассказывайте, - ответил Стремянной, - только спокойнее. Прошу вас. Товарищи вам не помешают? - Нет, нет, - горячо сказал Соколов, - пусть слышат все. Какие у меня секреты!.. Вы помните, товарищ подполковник, при каких обстоятельствах я попал в плен? Стремянной кивнул головой. - Ну так вот, - продолжал Соколов, - кроме шофера, со мной в машине ехали два автоматчика - Березин и Еременко. Когда мы уже были на полпути к Семеновке - вы помните, там должен был расположиться штаб нашей дивизии, - из-за облаков выскочило звено "Юнкерсов". Они стали бомбить дорогу... Мы остановили машину и бросились в канаву... Тут невдалеке хлопнулась стокилограммовая фугаска. Осколки так хватили нашу машину, что уже ехать на ней никуда нельзя было. Разве что на себе тащить... Что тут было делать? - Ясное дело - брать машину на буксир и тянуть, - сказал сосед Соколова, шофер Гераскин, у которого от взрыва бака с бензином было обожжено все лицо. Сейчас оно уже подживало и почти сплошь было покрыто густой зеленой мазью; от этого он казался загримированным под лешего. - Легко сказать, - отозвался Соколов, быстро оборачиваясь к Гераскину. - Мы, наверное, сто раз пробовали остановить проезжавшие машины. Куда там! Никто не остановился, как мы ни кричали... - Бывает, - как-то виновато согласился Гераскин. - Что же мне было делать, товарищ Стремянной? - Соколов схватил Стремянного за руку. - Ну, скажите хоть вы! На машине у меня сундук с деньгами, я отвечаю за них головой... - Дело сурьезное, - сказал усатый солдат. - То-то и есть. - Соколов на лету поймал сочувственный взгляд и ответил на него кивком головы. - Очень серьезное... Тогда я решил послать одного из автоматчиков, Еременко, пешком в штаб дивизии за помощью, а сам с другим автоматчиком и шофером остался охранять денежный ящик. - Правильное решение, - поддержал Федюнин. - Ну вот, - продолжал Соколов, подбодренный общим дружелюбным вниманием, - тут и началось... Проходит час, два... Еременко не возвращается. Помощи нет. И вдруг снова бомбежка. Мы опять залегли в канаву... - Соколов помолчал. - А дальше я ничего не помню... Контузило меня... Очнулся в плену... в каком-то бараке. Лежал целый день на охапке гнилой соломы. Пить даже не давали... - Сволочи! - послышалось из другого конца палаты. - Но хуже всего стало потом, - угрюмо сказал Соколов, - когда они по документам выяснили, что я начфин. Тут уж такое началось... - Он провел ладонью здоровой руки по лбу и на секунду зажмурился. - Ну, а знаете ли вы что-нибудь о судьбе тех, кто был с вами? - спросил Стремянной. Ему хотелось хоть ненадолго отвлечь Соколова от особенно мучительных воспоминаний. Соколов поднял припухшие веки и посмотрел на Стремянного. - Только об одном, - медленно ответил он и опять прикрыл глаза. - О ком же? - Об одном из автоматчиков, Еременко. Переводчик мне говорил, что он был в концлагере, но как будто погиб. - А где же были вы? - Я? - Соколов криво усмехнулся. - Я почти все время сидел в гестапо, в подвале. Меня то допрашивали три раза в день, то забывали на целые недели... Стремянной придвинулся поближе: - А на строительстве укрепрайона вы не были? - Да вот неделю назад и туда послали, - сказал Соколов, - как же!.. Там такие укрепления! Такие укрепления!.. - Он сжал зубы, и от этого на скулах у него заходили желваки. - Можно всю дивизию положить и не взять!.. - Это вы уж слишком, товарищ Соколов. Напугали вас!.. Не так все страшно, как вам кажется, - ответил Стремянной. - Однако это хорошо, что вы там побывали... Как видите, не было бы счастья, да несчастье помогло. Попозже я к вам зайду с картой, и мы подробно поговорим. А пока припомните, как в укрепрайоне организована система огня. - Конечно, обо всем укрепрайоне я не могу сказать, - произнес Соколов подумав, - ведь я только несколько укреплений и видел. - Где? - Да вот доты в районе одной деревни. Там их штук пять. О них я могу рассказать подробно. - Что ж, о чем знаете, о том и расскажете. Наступило короткое молчание. - А знаете, товарищ Соколов, - сказал Стремянной, чтобы прервать тишину, - Еременко-то ведь мы нашли!.. Я сам привез его в госпиталь. У него были обморожены обе ноги... Он не успел договорить. Соколов изменился в лице. Челюсти его сжались. Глаза расширились. - Вы нашли Еременко? Это очень хорошо!.. Теперь будет кого расстрелять!.. Я хотел об этом сказать дальше. Это ведь он привел те немецкие бронемашины, на одну из которых был переложен сундук с деньгами. Он!.. Негодяй!.. Из-за него меня в плен взяли... Из-за него погиб шофер и Березин!.. - Откуда вы знаете? - спросил Стремянной. - Узнал во время допроса в гестапо... У нас была с ним даже очная ставка... Где он?.. Скажите мне, где он, - я уничтожу этого труса и подлеца! Задушу собственными руками! Соколов вскочил с койки, лицо у него горело. В исступлении он ударил больной рукой по железной спинке кровати и тяжело застонал. - Да успокойся, успокойся, товарищ Соколов! - закричали с других коек. Стремянной взял его за плечи и посадил на одеяло. - Ложитесь, ложитесь, без разговоров!.. Еременко нет. Он умер. Не выдержал операции. Соколов обессилено откинулся на подушку. Его лицо и грудь покрылись потом. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами. Стремянной с тревогой смотрел на это тяжелое, чуть одутловатое лицо. И вдруг он склонился еще ниже: что-то по-новому знакомое мелькнуло в складке губ, в повороте головы... В ту же секунду, словно почувствовав его взгляд, Соколов открыл глаза и прямо, в упор посмотрел на Стремянного. - Так умер, говорите? - сказал он тихо. - Что ж, туда мерзавцу и дорога. - Собака! - с ненавистью произнес усатый солдат. - Повесить такого мало... Жаль, что сам помер. Стремянной искоса поглядел на усатого солдата и вдруг поднялся с места. - Куда вы, товарищ Стремянной? - с тревогой в голосе сказал Соколов. И добавил просительно: - Побудьте еще хоть немного! - Да я сейчас вернусь, - уже на ходу, оглядываясь через плечо, ответил Стремянной. - Гостинец я для вас захватил, да забыл - внизу в полушубке оставил. Сейчас принесу. А вы пока отдохните немного. Вредно вам так много говорить. Стремянной быстро вышел из палаты, спустился вниз достал из кармана полушубка плитку шоколада и, шагая через две ступеньки, опять побежал наверх. По пути он зашел в кабинет к Медынскому, дал ему кое-какие распоряжения и снова вернулся в палату. Соколов ждал его, приподнявшись на локте и беспокойно глядя на дверь. - Что же было дальше? - спросил Стремянной, подавая ему шоколад и, как прежде, усаживаясь в ногах. - Рассказывайте! - Дальше? - Соколов махнул рукой. - Что ж дальше... Они все время требовали, чтобы я открыл им сундук. Им казалось, что в нем спрятаны какие-то важные документы... Я-то знал, что, кроме денег, там нет ничего. Но открывать сундук мне не хотелось. Хотите верьте, хотите нет, просто честь не позволяла. Так тянулось больше трех месяцев. А потом... Все в палате затихли, ожидая, что скажет Соколов. Лейтенант Федюнин, приподнявшись на подушках и вытянув шею, в упор, не мигая смотрел на него. Старый солдат нетерпеливо крутил свой темный ус. Гераскин схватил себя за подбородок, не замечая, что измазал руку мазью. Стремянной сидел неподвижно, положив на колени руки, и внимательно слушал. - А потом, - смущенно, чуть запинаясь, продолжал Соколов, - однажды ночью меня вывели во двор, поставили у стены сарая, навели на меня автомат и сказали: или ты сейчас умрешь, или открой сундук. - Соколов повернулся в сторону Стремянного: - Ну, я и подумал, товарищ подполковник, - черт с ними, с деньгами!.. Все равно они им пользы не принесут... а меня убьют ни за что. - И вы им открыли? - спросил Стремянной. - Да, открыл. А вы откуда знаете? - Соколов с удивлением взглянул на него. - Во-первых, потому, что вы живы, - ответил Стремянной под общий смех. - А во-вторых, я этот сундук сегодня видел своими глазами, Я и подумал: если он цел, может быть, и вы живы... Соколов пожал плечами. - Судите меня как хотите, товарищ подполковник... - покорно склонив голову, сказал он, - я, конечно, виноват... Но подумайте сами, я бы погиб, зарыли бы они меня, ведь все равно сундук-то взорвали бы... Раненые молча переглядывались. Каждый по-своему расценивал поступок Соколова. - И верно, - сказал кто-то вполголоса, - если бы там секретные документы были... А то деньги. Не погибать же из-за них человеку. Соколов с благодарностью посмотрел в тот угол, откуда прозвучали эти слова. - А потом они меня отправили в тюрьму, - сказал он, опять поворачиваясь к Стремянному. - Тут вот, на окраине города. Пробыл я там до самых последних дней. Сегодня ночью нас вдруг внезапно подняли, построили и посадили в эшелон. Я понял, что, очевидно, наши начали наступление. Решил бежать... Когда поезд переезжал через мост, прыгнул вниз... Заметили... Стали стрелять... Ранили... Но мне удалось скрыться в прибрежных кустах. А затем я вернулся. Вот и все. - Все, значит? - задумчиво переспросил Стремянной. - Все. В палате на минуту сделалось совсем тихо. Дверь слегка приоткрылась, и в щель просунулась лысая голова Медынского: - Товарищ подполковник, вас спрашивают! - Сейчас приду, - сказал Стремянной и вышел из палаты. Он пробыл за дверью не больше минуты и вернулся назад, как будто чем-то озабоченный. Соколов это заметил сразу. - Что случилось? - спросил он. - Неприятная история, - ответил Стремянной, прохаживаясь между койками. - Ну, да это потом. Так на чем мы остановились? - Ни на чем. Я все рассказал. Больше прибавить нечего. - Соколов поглядел на Стремянного спокойным, доверчивым взглядом. Только левая рука его то судорожно сжималась, то разжималась, теребя складки одеяла и выдавая скрытую тревогу. Вдруг погас свет. Палата погрузилась в полную темноту. - Движок испортился, - сказал голос усатого солдата. - Моторист, наверное, заснул, - насмешливо процедил Гераскин. - Горючего не хватило! Раненые засмеялись. Стремянной вышел в коридор, такой же темный, как палата, и крикнул: - Почему нет света? Чей-то голос ему ответил: - Сейчас узнаем! - Принесите сюда керосиновую лампу! - Есть! Сейчас! За дверью послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то, стуча каблуками, быстро спускался по лестнице, кто-то поднимался. Мелькнула полоска света и тут же исчезла. - Сюда, сюда, - сказал Стремянной какому-то человеку, который шел по коридору. - Что у вас в руках? Лампа?.. Зажгите же ее! Спичек нет? У меня тоже... - Он вернулся в палату, человек с лампой остался стоять в дверях. - Товарищ Соколов, у вас есть спички? - Нет, - ответил Соколов. - Я не курящий. - У кого есть спички? - Возьмите, товарищ подполковник, - сказал Гераскин и в темноте протянул коробку Стремянному. Стремянной взял спички, но тут же уронил их на пол. - Вот неприятность! - рассердился он. - Где-то около вас, Соколов, спички упали? - Нет, - ответил Соколов. - Кажется, они упали около соседней койки. - Вы слышите? - обратился Стремянной к человеку, который стоял в дверях. - Слышу, - ответил тот. - Что вы слышите? В дверях молчали. - Что вы слышите? - повторил Стремянной настойчивей и громче. Человек, стоящий в дверях, кашлянул и ответил медленно и сипло: - Слышу голос бургомистра города Блинова... - Свет! - крикнул во всю силу легких Стремянной. - Свет! - закричал в коридоре Медынский. Но в то же мгновение Соколов вскочил с койки и бросился к окну. Он уже успел вышибить раму, когда Стремянной схватил его и повалил на койку, прижав всем своим большим телом. Вспыхнувший свет осветил двух борющихся людей. Раненые повскакали с коек, чтобы прийти на помощь Стремянному, но этого уже не требовалось. Соколов лежал, крепко спеленатый простыней, завязанной на его спине узлом. На пороге комнаты появился новый человек - фотограф Якушкин с фонарем "летучая мышь". Он медленно, в напряженном молчании подошел к Соколову и нагнулся над ним. - Узнаете меня, господин Блинов? - негромко спросил он. - Я фотограф Якушкин. Вы у меня фотографировались... - Это ложь, ложь! - прохрипел Соколов, стараясь вырваться из стягивавшей его простыни. В дверях показался Воронцов. Он неторопливо прошел между койками, вынул из кармана фотографию и показал ее Соколову: - Посмотрите, господин бургомистр... Вы, несомненно, узнаете себя. Раненые, вскочив со своих коек, уже больше не ложились. Усатого солдата трясло, как в сильном ознобе. Он стоял около койки Соколова и требовал, чтобы ему дали автомат застрелить предателя. Лейтенант скрипел зубами - он не мог себе простить того, что поверил рассказу Соколова и даже сочувствовал ему. Гераскин вдруг вырвался вперед, навалился на Соколова и занес кулак... - Не трогать! Это дело разберет трибунал!.. - сказал Стремянной. Через несколько минут Соколова заставили одеться, и конвой повел его по темным, безлюдным улицам на допрос в особый отдел. Глава сорок первая ТАЙНА - Товарищ генерал, пришел вас ознакомить с некоторыми показаниями, которые на допросе дал Соколов... виноват, Зоммерфельд. - То есть как это - Зоммерфельд? - сказал Ястребов. - Ра